Тут она была не совсем права. Я ей искренне сострадала, потому что
могла, по крайней мере думала, что могу, понять ее состояние. Она вот-вот
должна была составить мне компанию, влившись в ряды «ампутантов».
Близнец-одиночка имеет лишь половину души. Пограничная полоса между
жизнью и смертью темна и узка, и близнецы-одиночки обитают гораздо ближе
к ней, чем большинство других людей. Несмотря на своенравный и
раздражительный характер мисс Винтёр, я со временем прониклась к ней
симпатией. Особенно мне в ней импонировала та детскость, что не была ею
утрачена за долгие годы и все чаще проявлялась теперь. С каждым днем она все
более походила на ребенка; на эту смену облика работали и ее новая, короткая
стрижка, и исчезновение косметики с ее лица, и освободившиеся от груза
перстней истонченные пальцы.
Именно этого ребенка, теряющего свою сестру, я видела в ней сейчас, и ее
скорбь была сродни моей. Ее драме предстояло разыграться здесь, в этом доме, в ближайшие дни, и сюжет ее во многом совпадал с тем, который определил
всю мою жизнь, хотя со мной это случилось слишком рано, еще в
несмышленом возрасте.
Я смотрела на лицо Эммелины. Она приближалась к границе, которая
давно уже отделила меня от моей сестры. Вскоре она пересечет эту границу и, будучи потеряна для нас, явится в иной мир. У меня возникло абсурдное
желание прошептать ей на ухо несколько слов для моей сестры, которую она
должна была скоро встретить. Вот только что я могла ей передать?
Я почувствовала на себе пристальный взгляд мисс Винтер и удержалась от
этой нелепой попытки.
– Сколько ей осталось? – спросила я.
– Несколько дней. Быть может, неделя. В любом случае недолго.
В тот вечер я допоздна оставалась с мисс Винтер. Большую часть
следующего дня я также провела вместе с ней у постели Эммелины. Мы читали
вслух или просто подолгу сидели в молчании, которое прерывалось только
визитами доктора Клифтона. Он относился к моему присутствию здесь как к
чему-то само собой разумеющемуся и, вполголоса комментируя состояние
Эммелины, уделял мне часть той же печально-вежливой улыбки, что была
обращена к мисс Винтер. Иногда он задерживался с нами примерно на час, сидя
и слушая, как я читаю. Выбор книг был произволен, как и зачитываемые
отрывки: я могла начать и остановиться где угодно, хоть на середине
предложения. «Грозовой перевал» перемежался фрагментами из «Эммы"*,
«Бриллиантов Юстасов"**, «Тяжелых времен"*** или «Женщины в белом».
Сюжеты как таковые не имели значения. Искусство в своей полноте и
формальной завершенности неспособно даровать утешение. Другое дело сами
по себе слова – они тянулись как связующая нить с жизнью, и их
приглушенный ритм служил умиротворяющим фоном для медленных вдохов и
выдохов Эммелины.
></emphasis > * Роман (1816) Джейн Остин.
** Роман (1873) Энтони Троллопа.
*** Роман (1854) Чарльза Диккенса.
Но вот и этот день приблизился к концу; на завтра, в сочельник, был
назначен мой отъезд. Сказать по правде, уезжать мне не хотелось. Тишина
большого дома и возможность уединенных прогулок по прекрасному саду были
именно тем, что мне требовалось в данное время. Отцовский магазин и сам
отец представлялись мне маленькими и очень далекими; и еще более далекой, как всегда, казалась мама. Ну а что до Рождества… У нас оно особо не
отмечалось, слишком близко соседствуя в календаре с моим днем рождения, чтобы мама могла вынести празднование по поводу рождения другого ребенка