челку. Он чуть задрал подбородок и, стоя против солнца, старался не щуриться, что ему почти удалось. Рукава его рубашки были закатаны выше локтей, а
воротник небрежно расстегнут, открывая шею; в то же время я приметила
аккуратно отутюженные складки его брюк и отсутствие садовой земли на
тяжелых ботинках, которые он, видимо, почистил перед фотосъемкой.
– Он еще работал в усадьбе, когда случился пожар? Карен разлила какао
по кружкам, и дети присоединились к нам за кухонным столом.
– Насколько мне известно, к тому времени его уже взяли в армию. Он
потом очень долго – почти пятнадцать лет – не появлялся в здешних местах.
Сквозь зернистую поверхность старого фото я вгляделась в эти черты и без
труда уловила сходство Амброса Проктора с его собственным внуком. О таких
обычно говорят: он славный парнишка.
– Знаете, отец очень мало рассказывал мне о своей молодости. Он вообще
был человеком сдержанным и молчаливым. А я бы хотела знать о нем больше.
К примеру, почему он так поздно женился. Они с моей мамой обвенчались, когда ему было далеко за сорок. Может, у него в прошлом была какая-то
несчастная любовь? Но в детстве ты не задаешься такими вопросами, а когда я
повзрослела… – Она грустно вздохнула. – Он был очень хорошим отцом.
Терпеливым. Добрым. Всегда готовым помочь. Но сейчас мне кажется, что я
никогда не знала его по-настоящему.
Мое внимание привлекла одна деталь на снимке.
– Что это? – спросила я.
– Ягдташ, – сказала она, взглянув. – Охотничья сумка для дичи. Например, для фазанов. Ее можно развернуть на земле, чтобы было удобнее складывать
птицу. Борта сумки скрепляются замком. Однако я не понимаю, почему ягдташ
оказался на этом фото. Отец работал садовником, а не егерем.
– Иногда он приносил сестрам фазанов или кроликов, – сказала я.
По лицу Карен было видно, как ей приятно узнать новую – пусть даже
такую мелкую – подробность из раннего периода отцовской жизни.
А я подумала об Аврелиусе и его «наследстве». Выходит, он попал к
миссис Лав в охотничьей сумке. Теперь понятно, откуда там взялось перо: прежде в ней носили фазанов. И еще я вспомнила клочок бумаги с кляксой и
слова Аврелиуса. «В начале что-то похожее на букву «А», – говорил он, держа
бумагу перед окном. – А вот тут, в самом конце, вроде как «С». Конечно, за эти
годы она поблекла, но если хорошенько вглядеться… Ты видишь буквы?» Я
никаких букв тогда не увидела, но, возможно, Аврелиус был прав. Только это
было не его собственное имя, а имя его отца: Амброс.
Я вызвала по телефону такси и от дома Карен поехала в контору мистера
Ломакса в Банбери. Адрес у меня сохранился после переписки с ним по поводу
Эстер, и все та же Эстер привела меня к нему сейчас.
Секретарша не хотела беспокоить своего босса, узнав, что мой визит не
был заранее согласован.
– Вы же понимаете, сегодня сочельник, – говорила она. – Это не самое
подходящее время для деловых бесед.
Но я проявила настойчивость:
– Передайте мистеру Ломаксу, что Маргарет Ли хочет срочно поговорить
об Анджелфилде и о мисс Марч.
Всем своим видом говоря: «Тоже мне, велика важность», она исчезла за
дверью кабинета и тотчас возникла вновь, с кислой улыбкой пригласив меня
войти.
Мистер Ломакс-младший был уже далеко не молод. Сейчас он, вероятно, достиг того же возраста, в каком находился мистер Ломакс-старший на момент
прибытия в его офис близняшек, нуждавшихся в деньгах для похорон
Джона-копуна. Хитроватый блеск в глазах и полуулыбка, мелькнувшая на