бы поверить в ее невиновность. Я и сама крайне удивлена этим поступком, зная
характер Эммелины и учитывая те положительные сдвиги в ее поведении, которые наметились в ходе нашего эксперимента. Это тем более странно, что
она не умеет читать и не проявляет интереса к мыслям и переживаниям других
людей, если только они не имеют прямого отношения к ней. Зачем ей
понадобился дневник? По всей вероятности, Эммелину прельстил блестящий
замочек – я давно уже отметила ее тягу ко всем ярким вещам и в этом ей не
препятствую, полагая данное увлечение безвредным. Но сейчас она меня очень
расстроила и разочаровала.
В иной ситуации категорического отрицания Эммелиной своей вины было
бы достаточно для того, чтобы уверить меня в ее непричастности к
исчезновению дневника. Но факты говорят о том, что это не мог сделать никто
другой.
Джон? Миссис Данн? Даже если бы слуги и захотели украсть мой дневник
(чему я отказываюсь верить), они просто не смогли бы этого сделать – я
хорошо помню, что никто из них в то время не приближался к моей комнате.
На всякий случай я решила это уточнить и в ходе бесед с ними осторожно
навела справки: Джон подтвердил, что миссис Данн все утро провела на кухне
(«гремела сковородками, как черти в аду», по его выражению), а экономка
припомнила, что Джон тогда же работал в каретном сарае, и тоже далеко не
бесшумно («знай чего-то лупил молотком по железу»).
Таким образом, исключив этих двоих из круга подозреваемых, я
вынуждена признать, что кражу совершила Эммелина.
Я прекрасно это понимаю, но все равно не могу избавиться от сомнений.
Стоит мне только вспомнить ее лицо – такое невинное и такое расстроенное
из-за того, что ее обвиняют, – и я снова и снова задаюсь вопросом: не могла ли
я упустить из виду какой-то дополнительный фактор, имеющий влияние на все
эти события? Рассматривая происходящее в таком аспекте, я ощущаю
непонятную тревогу: мне начинает казаться, что некая невидимая сила
целенаправленно препятствует осуществлению всех моих планов. Эта сила
противостоит мне с той самой минуты, как я впервые появилась в усадьбе! Она
делает все, чтобы расстроить любое мое начинание! Я несколько раз
перепроверила ход своих логических рассуждений и не нашла в них ни единого
изъяна, однако сомнения продолжают меня преследовать… Что же это такое?
Что я никак не могу увидеть?
Перечитывая сейчас предыдущий абзац, я удивляюсь собственной
растерянности и неуверенному тону, что мне ни в коей мере не свойственно.
Полагаю, причиной тому была хроническая усталость. Воспаленный разум
зачастую блуждает в непродуктивных сферах, но выход из этого состояния
прост: надо всего лишь как следует выспаться.
Впрочем, теперь все уже позади. Я пишу эти строки в своем нашедшемся
дневнике. Строгие меры дали результат. Для начала я заперла Эммелину в
спальне на четыре часа, а днем позже увеличила срок изоляции до шести часов
и предупредила, что в следующий раз он составит уже все восемь. Вечером
второго дня, отперев ее спальню, я спустилась вниз и обнаружила дневник на
столе в классной комнате. Ей каким-то образом удалось проскользнуть мимо
меня незамеченной; правда, я ненадолго заглянула в библиотеку (это рядом с
классной комнатой), но дверь в коридор оставалась открытой. Как бы то ни
было, дневник возвращен, а что до сомнений – в чем тут, собственно говоря, сомневаться?
***