родственником. Разумеется, среди местных пойдут всякие сплетни насчет его
происхождения; ну и пусть себе болтают – главное, чтобы они не знали
наверняка. Планируя будущее младенца, я воспринимала его самого отвлеченно
– просто как очередную проблему, которую предстояло разрешить. Я не
задумывалась о том, что он моя родня, моя плоть и кровь. Я не готовилась его
полюбить.
Он принадлежал Эммелине, и этого было достаточно. Он также
принадлежал Амбросу, хотя об этом я старалась не вспоминать. Но при этом он
теперь принадлежал и мне. Я восхищалась его кожей цвета жемчуга, розовым
бутончиком его губ, неуверенными движениями крохотных ручек. Меня
переполняло страстное желание сберечь его ради Эммелины, сберечь
Эммелину ради него, сберечь их обоих ради себя самой. Я не могла наглядеться
на Эммелину с младенцем. Они были восхитительны. Я должна была защитить
их любой ценой. И, как вскоре выяснилось, они действительно нуждались в
защите.
Аделина страшно ревновала Эммелину к младенцу. Ревновала гораздо
сильнее, чем к Эстер или ко мне. Этого и следовало ожидать: Эммелине
нравилась Эстер, Эммелина любила меня, но ни одна из этих привязанностей
не посягала на верховенство ее любви к Аделине. А вот младенец – это совсем
другое дело. Для Эммелины он был превыше всего.
Меня не должна была удивить эта ненависть. Я знала, какие уродливые
формы может принимать гнев Аделины; я видела, сколь дикой может быть ее
жестокость. И все же в тот день, когда я впервые поняла, как далеко она
способна зайти, мне было нелегко в это поверить. Однажды, проходя мимо
спальни Эммелины, я тихонько приоткрыла дверь, дабы убедиться, что она еще
спит. В комнате находилась Аделина; она стояла, склонившись над колыбелью
рядом с кроватью сестры, и что-то в ее позе вызвало у меня тревогу.
Услышав мои шаги, она вздрогнула, повернулась и быстро покинула
спальню. В руках она держала маленькую подушку.
Я бросилась к колыбели. Ребенок спокойно спал, откинув в сторону одну
ручку, дыша легко и чисто, как дышат младенцы.
Спасен!
До следующего раза.
Я начала следить за Аделиной. Пригодился мой давний опыт призрачного
обитания в стенах этого дома: я знала все ходы и укрытия, я наблюдала за ней
через дырочки в портьерах и сквозь ветви тисовых кустов. Ее поведение
ставило меня в тупик. Внутри и вне дома, независимо от времени суток и
погоды, она выполняла одни и те же бессмысленные действия, словно
подчинялась невесть откуда исходившим приказам. Одно из таких действий
привлекло мое внимание особо. Один, два, а то и три раза на дню она заходила
в каретный сарай и появлялась оттуда с канистрой бензина, которую относила в
гостиную, в библиотеку или в сад и там припрятывала. Она действовала с виду
осознанно и целеустремленно, но при том вряд ли ясно понимала, что делает.
Дождавшись ее ухода, я убирала канистры обратно в сарай. Интересно, как она
потом воспринимала их исчезновение? Быть может, она считала канистры
способными перемещаться самостоятельно, по их собственной воле? Или, может, она успевала забыть о недавнем переносе канистр и считала смутные
воспоминания об этом лишь своим замыслом, который еще только предстояло
осуществить? Во всяком случае, она не казалась озадаченной их отсутствием в
тех местах, где они были оставлены ею накануне, а просто заново направлялась