Обжегшись о раскаленный металл, она испытывает шок, и
в этот момент мне удается отвести ее руку.
Дикий вопль звучит у меня в ушах. Неужели так
может кричать человек? Или это шум разрастающегося
пожара? Я даже не в состоянии понять, откуда исходит
этот звук: из запертой комнаты или из моей собственной
груди. Начавшись с резкой гортанной ноты, он нарастает
и на пике интенсивности поднимается до пронзительного
визга, но и после этого – когда, казалось бы, уже не
хватит никакого дыхания – тянется и тянется утробно
низким воем, безграничным, заполняющим собой и
поглощающим этот мир.
Наконец этот звук гаснет; теперь слышен только рев
бушующего пламени.
Вот мы на улице. Идет дождь. Мы падаем на мокрую
траву и катаемся по ней, чтобы погасить тлеющие волосы
и одежду. Прохладная влага приносит облегчение
обожженной коже. Потом мы замираем, лежа на земле
лицами вверх. Я ловлю ртом капли дождя. Они текут по
лицу, промывают глаза, и я снова обретаю способность
видеть. Никогда прежде я не видела такого неба:
густо-синего, с проносящимися в вышине
аспидно-черными тучами и падающими наземь
серебристыми лезвиями дождевых струй, а на этом фоне –
ярко-оранжевое зарево пылающего дома, фонтан огня.
Небо рассекает зигзаг молнии, за ним еще и еще.
Младенец. Я должна сказать Эммелине о младенце.
Она будет счастлива узнать, что я его спасла. Это все
поправит.
Я поворачиваю голову к ней и собираюсь заговорить.
Ее лицо…
Ее бедное прекрасное лицо превратилось в
красно-черную маску, месиво из копоти, ожогов и
потеков крови.
Ее зеленые глаза пусты, ничего не видят и не узнают.
Я смотрю на это лицо и не нахожу в нем знакомых
черт.
– Эммелина? – шепчу я. – Эммелина?
Она не откликается.
Мое сердце готово разорваться. Что я наделала?
Неужели?.. Возможно ли?..
Я страшусь узнать правду.
Я страшусь незнания.
– Аделина? – спрашиваю я дрожащим голосом.
Но она – этот человек, этот некто, та или не та, одна либо другая, моя
любимая или чудовище, эта не-знаю-кто, – она молчит.
Приближаются
люди.
На