от всей этой бурной деятельности. Быть может, я и
вправду ничто. Может, люди просто неспособны меня
увидеть. Может, я погибла в огне и сама пока еще этого
не осознаю. Может, я окончательно превратилась в то,
чем была всегда: в привидение.
Но вот одна из женщин случайно бросает взгляд в
мою сторону.
– Гляньте-ка! – кричит она, указывая на меня пальцем. – Вот и вторая!
Ее соседки поворачиваются ко мне, а одна из них бежит с этим
сообщением к мужчинам. Они отрываются от созерцания пожара и также
смотрят на меня.
– Слава богу! – восклицает кто-то.
Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь. Но это у меня не
получается. Я стою, совершая движения губами, но не произнося ни единого
слова, ни единого звука.
– Не пытайтесь разговаривать, – говорит доктор Модели. Он уже рядом со
мной.
Я смотрю на тело посреди лужайки.
– Она будет жить, – говорит доктор.
Я смотрю на дом.
Пламя. Мои книги. Это непереносимо. Я вспоминаю страницу из «Джен
Эйр» – комок слов, спасенный мною из огня. Эти слова я оставила вместе с
младенцем.
Я начинаю плакать.
– Она в шоке, – говорит доктор одной из женщин. – Укройте ее чем-нибудь
теплым и побудьте с ней, пока мы занимаемся ее сестрой.
Женщина приближается ко мне и кудахчет слова утешения. Она снимает
свой плащ и накидывает его мне на плечи осторожно и ласково, как будто
укутывая ребенка. При этом она продолжает кудахтать:
– Ничего, вот увидишь, все обойдется, твою сестру вылечат… Ах ты, бедняжка.
Санитары перекладывают тело с травы на носилки и помещают его в
карету «скорой помощи». Затем они помогают мне забраться туда же и
усаживают рядом с носилками. Они везут нас в больницу.
Она смотрит в пространство широко открытыми, пустыми глазами. Я
отворачиваюсь. Санитар склоняется над ней и, удостоверившись, что она
дышит, обращается ко мне:
– Что с вашей рукой?
Я инстинктивно сжимаю левой рукой свою правую кисть, тогда как мое
сознание по-прежнему не реагирует на боль.
Он берет меня за руку, и я позволяю ему разжать мои пальцы.
Раскаленный ключ оставил глубокую отметину на моей ладони.
– Это заживет, – успокаивает санитар, – не беспокойтесь. Кстати, вы
Аделина или Эммелина?
Не дождавшись ответа, он указывает на нее и спрашивает:
– Это Эммелина?
Я не могу отвечать, я не могу пошевелиться, я не чувствую саму себя.
– Ладно-ладно, – говорит он. – Главное, успокойтесь.
Он отказывается от попыток добиться от меня толку.
Я смутно слышу его бормотание: