нашла в ее бессвязных речах подтверждение тому, о чем ранее только
догадывалась. Вот эта история, дошедшая до меня посредством намеков, красноречивых пауз и обменов взглядами, – для вас я переведу ее на обычный
язык.
Мисс Винтер прочистила горло, готовясь начать.
– Изабелла Анджелфилд была со странностями…
На этой фразе у нее сорвался голос.
Она настолько привыкла скрывать правду, что теперь при попытке ее
озвучить столкнулась с трудностями чисто физиологического свойства. Вторая
и третья попытки начать рассказ также провалились. Но в конце концов она с
этим справилась, как справляется старый музыкант со своим инструментом
после того, как годами не брал его в руки.
И она рассказала мне историю об Изабелле и Чарли.
***
Изабелла Анджелфилд была со странностями.
Когда она родилась, в округе бушевал ураган.
Невозможно сказать с уверенностью, были два этих факта каким-то
образом связаны или нет, но когда четверть века спустя Изабелла во второй раз
покинула родовое гнездо, деревенские жители вспомнили о небывалом ливне, пришедшемся в аккурат на день ее рождения. Рассказывали, что доктор опоздал
к роженице, поскольку долину затопила вышедшая из берегов река. Кое-кто с
очевидным знанием дела утверждал, что пуповина обмоталась вокруг шеи
новорожденной и едва ее не задушила. В том, что роды были тяжелыми, сомневаться не приходилось; какие тут могут быть сомнения, если с шестым
ударом часов, когда дитя уже появилось на свет, а доктор еще только звякал
дверным колокольчиком у порога дома, бренное тело матери рассталось с
жизнью, а ее душа переместилась в мир иной. Вот если бы погода была
нормальной; если бы доктор явился вовремя; если бы пуповина в решающий
момент не стянула шею ребенка, прервав доступ кислорода; если бы мать не
скончалась…
Слишком много всяких «если». Подобные рассуждения бессмысленны.
Случилось то, что случилось, и больше тут говорить не о чем.
Новорожденная, этот маленький сгусток истошного вопля, лишилась
матери. Более того: на первых порах она фактически лишилась и отца, ибо
Джордж Анджелфилд впал в прострацию. Он заперся в библиотеке и
решительно отказывался выходить оттуда и общаться с людьми. Кому-то это
может показаться чрезмерным, ибо десять лет пребывания в браке – срок
вполне достаточный для того, чтобы притупить чувства, однако Джордж
Анджелфилд тоже был со странностями, и этим все сказано. Он очень любил
свою жену – свою вздорную, ленивую, эгоистичную красавицу Матильду. Он
любил ее больше, чем своих лошадей, и даже больше, чем свою собаку. Что до
их девятилетнего сына Чарли, то Джордж никогда не задумывался о том, насколько сильно он его любит в сравнении с Матильдой. По правде говоря, он
вообще никогда не задумывался о Чарли.
Безутешный, ополоумевший от горя вдовец целыми днями сидел в
библиотеке, почти не притрагивался к еде и не принимал посетителей. Он
проводил там и ночи, лежа на кушетке без сна и провожая воспаленным взором
проплывающую за окном луну. Так продолжалось несколько месяцев. И
прежде бледный с виду, он теперь стал похож на тень, страшно исхудал и
совсем перестал разговаривать. К нему вызывали специалистов из Лондона, его
навещал приходский священник, но все без толку. Его любимая собака чахла за
отсутствием хозяйской любви и внимания; узнав, что она околела, Джордж
Анджелфилд даже не повел бровью.