взяла маленькую Изабеллу из колыбели в детской и спустилась с ней на первый
этаж. Проигнорировав протесты дворецкого, стоявшего на часах у дверей
библиотеки, она без стука вошла внутрь. Далее она двинулась через комнату
прямиком к письменному столу, за которым сидел Джордж Анджелфилд, и, не
говоря ни слова, сунула ему в руки сверток с младенцем, после чего
развернулась и вышла вон, хлопнув дверью.
Дворецкий хотел было войти вслед за ней, чтобы забрать ребенка, но
Миссиз грозно подняла палец и прошипела: «Только попробуй!» Он так
опешил, что подчинился. Прочие слуги столпились у дверей библиотеки, переглядываясь и не зная, что делать. В конечном счете они не сделали ничего, парализованные силой убеждения Миссиз и той уверенностью, с какой она
действовала.
Дело уже шло к вечеру, когда одна из горничных вбежала в детскую с
криком:
– Он вышел! Хозяин вышел!
Спокойно, не ускоряя шага, Миссиз спустилась по лестнице, дабы
выяснить, что происходит.
К тому времени слуги уже несколько часов провели в холле, поочередно
прикладывая уши к двери и заглядывая в замочную скважину. Первое время
хозяин дома продолжал неподвижно сидеть за столом, с тупым недоумением
взирая на свою дочь. Та шевелилась и издавала гукающие звуки. Когда же
слуги услышали, как Джордж Анджелфилд причмокивает и гугукает ей в ответ, они обменялись изумленными взглядами. Изумление их возросло, когда из-за
двери донесся голос хозяина, напевающего колыбельную. Но вот дитя
погрузилось в сон, и наступила долгая тишина. Все это время отец, по словам
слуг, не отрывал глаз от личика своей дочери. Потом она пробудилась и начала
кричать от голода. С каждой секундой детский крик усиливался, пока дверь
внезапно не распахнулась.
В проеме стоял мой дедушка со своей дочкой на руках.
При виде толпы слуг в холле он сверкнул глазами и прогремел:
– Вы что, хотите уморить ребенка голодом?
С того дня Джордж Анджелфилд взял на себя заботу о дочери. Он лично ее
кормил, купал и пеленал; он распорядился перенести ее кроватку к себе
спальню, чтобы убаюкивать ее, если она проснется и заплачет посреди ночи; он
заказал специальную заплечную сумку, чтобы в ней вывозить дочь на верховые
прогулки; он читал ей вслух (деловые письма, спортивные колонки в газетах и
приключенческие романы), делился с ней своими мыслями и планами на
будущее. Одним словом, он держался с ней так, будто Изабелла была его
товарищем, взрослым и вполне сознательным, а не малым неразумным дитем.
Возможно, причиной столь сильной любви стала внешность девочки. Ее
обделенный родительским вниманием брат Чарли, девятью годами старше
Изабеллы, был сыном своего отца: вялый и неуклюжий мальчик с
непропорционально большими ступнями, головой-морковкой и бледным
лицом, на котором застыло туповато-отрешенное выражение. Изабелла же
унаследовала черты обоих родителей. Ее изначально рыжие, как у отца и брата, волосы приобрели со временем красивый золотисто-каштановый оттенок.
Типичная анджелфилдовская бледность не казалась нездоровой в сочетании с
изящной фигурой, унаследованной от ее французских предков. Она взяла все
лучшее и от отца, и от матери. У нее была отцовская линия подбородка и
красиво очерченный материнский рот. Миндалевидный разрез глаз и длинные
ресницы были точь-в-точь как у Матильды, но с поднятием век открывалась
пронзительная изумрудная зелень – этот редкий цвет радужной оболочки был
наследственным в роду Анджелфилдов. Словом, она была само совершенство; по крайней мере внешне.