реакции, но будучи не в состоянии что-нибудь сказать или сделать.
– Ох, Чарли, да проснись же ты, ради бога!
Сестра взяла его за руки и в дикой пляске завертела по комнате.
Как ни странно, головокружение от танца пошло ему на пользу, внеся хоть
какую-то упорядоченность в сумбур его мыслей. Наконец Изабелла
остановилась, приложила ладони к его щекам и сказала:
– Роланд умер, Чарли. Остались только мы – ты и я. Понимаешь?
Он кивнул.
– Хорошо. А теперь скажи мне, где папа?
Когда он сказал, у нее началась истерика. На крики явилась Миссиз, которая отвела Изабеллу в ее комнату, уложила в постель и, дождавшись, когда
она утихнет, спросила:
– Дети – как их зовут?
– Марч, – сказала Изабелла.
Но Миссиз интересовала не фамилия – ее она знала и так. Весть о
замужестве Изабеллы дошла до нее несколько месяцев назад, как и весть о
рождении детей (ей не было нужды подсчитывать месяцы на пальцах, однако
она это сделала, задумчиво поджав губы). Пару недель назад она узнала о
смерти Роланда от воспаления легких. Она также знала, что старые мистер и
миссис Марч, подавленные смертью их единственного сына и возмущенные
безразличием, с каким восприняла эту трагедию их невестка, стали чуждаться
Изабеллы и ее детей, предпочитая тихо горевать вдвоем.
– Я спрашиваю об именах, данных при крещении.
– Аделина и Эммелина, – сонно произнесла Изабелла.
– А как ты их различаешь?
Но юная вдова уже погрузилась в сон. И пока она спала в своей старой
постели, эскапада с замужеством начисто изгладилась из ее памяти. Утром она
пробудилась с ощущением, что никакой свадьбы не было, а дети представились
ей не собственной плотью и кровью – материнский инстинкт ей был абсолютно
неведом, – а чем-то вроде духов или призраков, поселившихся в этом доме.
Младенцы были на кухне и еще спали. Над их гладкими бледными
личиками склонились, беседуя шепотом, Миссиз и садовник.
– Кто из них кто? – спросил садовник.
– Не знаю.
Стоя по бокам старой детской кроватки, они разглядывали двойняшек.
Четыре полукружия ресниц, два одинаковых ротика, два покрытых пухом
маленьких черепа. Но вот у одной из девочек вздрогнули веки, а затем
приоткрылся глаз. Садовник и Миссиз затаили дыхание. Но глаз тут же
закрылся, и дитя снова погрузилось в сон.
– Вот эта будет Аделиной, – сказала Миссиз.
Она достала из шкафчика полосатое кухонное полотенце, отрезала от него
две полоски и повязала их на запястья девочкам – красную полоску
беспокойной близняшке, и белую той, что безмятежно спала.
Экономка и садовник еще долго стояли и смотрели, каждый положив руку
на свой край кроватки. Наконец Миссиз повернула к садовнику умиленное, посветлевшее лицо и произнесла:
– Двое детей, кто бы мог подумать, Копун? В нашем-то возрасте!
Он перевел взгляд с младенцев на женщину и заметил слезы, затуманившие ее круглые карие глаза.
Грубая длань садовника простерлась над кроваткой. Экономка поспешно
смахнула с лица выражение глупого восторга и с улыбкой вложила в его ладонь
свою маленькую руку. Эта рука была влажной от слез.