слишком велика для его представлений о подходящей партии. Ко времени их
первой встречи она уже достигла того возраста, в котором глупо надеяться на
замужество. Он же, будучи мужчиной в расцвете сил, всерьез подумывал о
женитьбе, однако с этим как-то не сложилось. Регулярно общаясь с Миссиз по
хозяйственным делам, каждое утро попивая с ней чай и каждый вечер ужиная в
ее компании, он постепенно отвык от молодых женщин и перестал искать их
общества. При некотором усилии воображения эти двое, вероятно, смогли бы
преодолеть разделявший их барьер; они могли бы признать свои чувства тем, чем они, собственно, и являлись: чистой, глубокой и благородной любовью. В
другое время и другой обстановке Джон мог бы попросить Миссиз стать его
женой, и она могла бы ответить согласием. Во всяком случае вполне можно
представить себе один из пятничных вечеров, когда после жареной рыбы с
картофельным пюре или фруктового пирога с заварным кремом он берет ее –
или она берет его – за руку и они вместе удаляются в укромную тишину его или
ее опочивальни. Но такая идея ни разу не посетила их головы. И они остались
просто друзьями, подобно супружеской паре на склоне лет, питая друг к другу
нежную привязанность, эту обратную сторону страсти, даже если самой
страсти так и не нашлось места в их жизни.
Его звали Джон-копун, официально – Джон Коупенс. Он был не очень
силен в грамоте и, когда прошли его школьные годы (а прошли они быстро, ибо
лет этих было раз, два и обчелся), стал подписывать свою фамилию так, как ему
было проще и удобнее. Тем более что в таком виде фамилия как нельзя лучше
отражала то, кем он был и чем он занимался. Итак, он стал подписываться
Джон Копун, а окрестная ребятня вскоре понизила фамилию до уровня
прозвища: Джон-копун.
Он был весьма колоритным мужчиной. Глаза его напоминали два осколка
синего стекла, когда сквозь них смотришь на солнце. У него были белые
волосы, которые в районе макушки стояли дыбом, как тянущиеся к свету
молодые побеги. Когда он работал физически, например вскапывал грядки, на
его щеках загорались ярко-красные пятна. А копать он умел как никто. У него
был особый подход к садоводству, основанный на лунных фазах, с которыми он
сверял всю свою деятельность. По вечерам он углублялся в таблицы и графики, рассчитывая наиболее подходящее время для тех или иных работ. Его прадед
ухаживал за садом таким способом; аналогично поступали его дед и отец.
Фамильные секреты мастерства передавались из поколения в поколение.
Представители их семейства традиционно служили в Анджелфилде. В
давние времена, когда за садом ухаживали аж семь человек под началом
старшего садовника, прадед Джона насадил вдоль задней стены дома живую
изгородь из самшита. Подстригая ее в первый раз, он решил не выбрасывать
черенки и поместил их в питомник, откуда они по достижении десятидюймовой
высоты были перенесены в сад. Когда саженцы разрослись, часть из них он
превратил в низкие ровные изгороди, а другим позволил широко распустить
ветви и затем формировал из них шары, конусы, пирамиды или цилиндры, учитывая предрасположенность каждого куста к той или иной геометрической
форме. Трудясь над живым материалом, этот человек с большими и грубыми
руками проявлял терпение и аккуратность, скорее свойственные кропотливой
работе кружевниц. Он принципиально не создавал скульптуры людей или
животных – никаких павлинов, львов или велосипедистов, которые нередко
встречаются в других подобных садах. Ему нравились либо строгие
геометрические фигуры, либо нечто ошеломляюще абстрактное.
Под старость прадед все больше внимания уделял своему фигурному
садику. Он старался как можно быстрее разделаться с другими работами, чтобы