их грани и представляя, какими они станут через пятьдесят или сто лет, когда
достигнут взрослого, по их меркам, возраста.
После смерти старика садовые ножницы перешли в руки его сына, а еще
через несколько десятилетий достались внуку, с кончиной которого наследство
принял Джон-копун, до того стажировавшийся в богатом поместье милях в
тридцати отсюда. Хотя по возвращении в Анджелфилд он был назначен всего
лишь младшим садовником, фигурный садик с самого начала перешел в его
полное ведение. Да и могло ли быть иначе? Он взял ножницы, чьи гладкие
деревянные ручки были стерты ладонями его отца, и почувствовал, что они ему
в самый раз по руке. Он был у себя дома.
Впоследствии, когда Джордж Анджелфилд потерял жену, а численность
прислуги в усадьбе начала быстро сокращаться, пока не свелась к минимуму, Джон-копун остался на своем месте. Другие садовники уходили, замены им не
было, и в результате еще сравнительно молодой человек занял должность
старшего садовника. Правда, при отсутствии подчиненных. Работы было
невпроворот; хозяин ничем не интересовался и никак не поощрял его труды.
Между тем по соседству было много других садов, где его охотно приняли бы
даже без рекомендаций – такое доверие внушал один лишь его вид. Однако он
не покинул Анджелфилд. Как можно? Всякий раз, когда Джон, отработав
очередной день, вкладывал ножницы в потертый кожаный чехол, ему не было
нужды напоминать себе о том, что кусты, которые он только что подстригал, были когда-то посажены его прадедом и что все движения, которые он
совершал в процессе работы, были в точности такими же, какие совершали на
протяжении трех поколений его предки. Все это стало частью его натуры и уже
не требовало напоминаний. Иначе просто и быть не могло. Как и его
питомцы-деревья, он пустил глубокие корни в земле Анджелфилда.
Учитывая вышеизложенное, нетрудно вообразить, какие чувства испытал
он однажды утром, обнаружив свой сад жестоко изуродованным. Глубокие
раны зияли в боках тисовых деревьев, обнажая коричневую древесину их
сердец. Шарообразные кусты были обезглавлены; грани самшитовых пирамид
утратили идеальную форму, иссеченные беспорядочными ударами; верхушки
конусов были срублены, а цилиндры превратились в груды ломаных сучьев. Он
уставился на разбросанные по лужайке длинные ветви, еще зеленые и свежие, хотя их увядание, засыхание и преждевременная смерть были не за горами.
Сотрясаемый дрожью, которая распространялась от его сердца по всему
телу и передавалась земле под его ногами, Джон попытался понять, что здесь
произошло. Могла ли какая-то особо изощренная буря выбрать в качестве
жертвы его фигурный садик, пощадив все остальное вокруг? Однако бури, даже
самые изощренные, не налетают бесшумно.
Нет. Это было делом человеческих рук.
Завернув за угол, он нашел подтверждение тому: на росистой траве
валялись садовые ножницы с широко раздвинутыми лезвиями, а чуть далее –
пила.
Когда Джон не пришел к завтраку, Миссиз забеспокоилась и пошла его
искать. Дойдя до фигурного садика, она в ужасе поднесла руку ко рту, а затем, придерживая передник, ускорила шаг.
Обнаружив садовника, она подняла его с земли. Копун еле переставлял
ноги и тяжело опирался на ее плечо, когда она вела его на кухню. Здесь она
усадила его в кресло и приготовила чай, горячий и сладкий, а он между тем
смотрел в пустоту. Без лишних слов Миссиз поднесла чашку к его губам и
заставила глоток за глотком выпить обжигающую жидкость. Наконец она
смогла уловить его взгляд и, прочтя в нем неизбывное горе, сама разразилась
рыданиями.