магазине. Мы распаковываем коробку с книгами, приобретенными на
распродаже частной библиотеки, и среди прочего находим в ней несколько
романов Виды Винтер. Однако наше заведение не торгует современной
литературой. «После обеда отнесу их в благотворительное общество», – говорю
я и откладываю книги на край прилавка. Но еще до обеденного перерыва три
книги из четырех покидают магазин. Проданы. Одна священнику, вторая
картографу, а третья специалисту по военной истории. Лица наших клиентов –
бледно-отрешенные, с мерцающим внутри огоньком, лица завзятых
библиофилов – внезапно оживляются при виде ярких обложек бестселлеров
Виды Винтер. Во второй половине дня мы завершаем разбор книг, вносим их в
каталог и расставляем на полках, а потом за отсутствием посетителей
предаемся обычному в таких случаях занятию: садимся и читаем. Поздняя
осень, льет дождь, окна запотели. В глубине помещения тихо шипит газовый
обогреватель; мы слышим звук, его не слушая, мы рядом и в то же время
далеко друг от друга, погруженные каждый в свою книгу.
«Заварить чай?» – спрашиваю я наконец, отрываясь от чтения.
Нет ответа.
Тем не менее я завариваю чай и ставлю чашку на его стол.
Проходит час. Его нетронутый чай давно остыл. Я завариваю новый и
приношу отцу дымящуюся чашку. Он никак не реагирует на мои действия.
Тогда я осторожно приподнимаю книгу, в которую он уставился, чтобы
взглянуть на обложку. Это четвертый, и последний оставшийся у нас роман
Виды Винтер. Я возвращаю книгу в прежнее положение и заглядываю ему в
лицо. Он меня не слышит. Он меня не видит. Он сейчас в другом мире, и я для
него не более чем бесплотная тень.
Таким был первый эпизод.
Второй представлял собой зрительный образ. Женское лицо с поворотом в
три четверти, словно вырезанное из массивных пластов света и тени, нависает
над толпой маленьких и ничтожных в сравнении с ним людишек. Это всего
лишь многократно увеличенный фотопортрет на рекламном щите над
платформой вокзала, но мой внутренний взор угадывает в этом образе
бесстрастное величие давно забытых цариц и языческих богинь, воплощенное в
камне мастерами какой-то древней цивилизации. Созерцая гордый изгиб
бровей, плавно очерченные высокие скулы, безупречные линии и пропорции
носа, невольно удивляешься тому, что случайные вариации человеческой
породы способны произвести на свет такое сверхъестественное совершенство.
Если подобный череп будет найден археологами далекого будущего, они могут
расценить его как артефакт, созданный не тупым резцом матери-природы, а
искусной рукой неведомого гениального художника. Кожа ее лица излучает
мягкий алебастровый свет; она кажется еще белее по контрасту с изящными
завитками медно-красных волос, причудливо ниспадающих на виски и на
крепкую стройную шею.
Поразительную эту красоту, как будто одной ее мало, эффектно
дополняют глаза. Вероятно, подсвеченные стараниями фотографа до
нечеловечески зеленого блеска – зелени церковных витражей, леденцов или
изумрудов, – они смотрят поверх толпы отрешенным, абсолютно ничего не
выражающим взглядом.
Не знаю, какие чувства вызывала эта картина у других людей, находившихся на вокзале; многие из них читали книги мисс Винтер, и это
наверняка сказалось на их восприятии. Что касается меня, то я невольно