Двое мальчишек — а они были именно мальчишками — поняли, что Найджела и его головорезов ничто не остановит. Это были типы, способные избить до полусмерти, чтобы произвести впечатление на девушку. Ну что ж, если это неизбежно, Джон решил первым нанести удар.
— Вранье! Она никогда бы не связалась с таким дерьмом, как ты. Ты слишком уродлив!
— Отлично!
Пора сматываться. Не обращая внимания на реакцию окружающих, Джон и Стюарт с проворством борзых бросились к выходу. Большую часть пути они проделали на четвереньках, пробираясь через лес ног под столами. Преследователи с пьяным ревом и ругательствами бросились за ними. Несмотря на шум, певица не прервала своего выступления.
«But honey-honey, don't stop».
Мальчики совершили ошибку, выскочив в боковую дверь. Они пересекли двор и, перемахнув через забор, оказались в глухом переулке. Воняло мочой. Похоже, они влипли в самую опасную переделку с тех пор, как познакомились друг с другом в художественном колледже. Им всегда везло, но сегодня удача, кажется, отвернулась от них. Из мрачной тени на них медленно надвигалась группа преследователей, злобно ухмыляясь.
Горло Леннона сжимали спазмы, кожа покрылась мурашками, а сердце колотилось, как у пойманного зверя. Он выдавил из себя неуверенную улыбку.
— Ладно, парни. Пошутили, и хватит.
— У меня есть еще одна шутка, — прорычал Найджел. — Посмотрим, как ты будешь смеяться над ней.
Но тут жертвы бросились в разные стороны. Правда, ни одному из них далеко уйти не удалось. Не успел Стюарт пробежать несколько ярдов, как его схватили за плечи, развернули и свалили на землю ударом колена в пах. Тем временем Грэл схватил Джона за воротник и с силой прижал к стене. Обезумев от страха, Джон изо всех сил ударил Грэла в живот, отчего тот перегнулся пополам и стал хватать ртом воздух.
Если бы на месте Стюарта был любой другой парень. Джон, наверное, пустился бы бежать. Какой смысл в том, что тебе тоже достанется? Но теперь Джон кинулся в драку в надежде уравнять призрачные шансы. Стюарт извивался на булыжной мостовой перед своими мучителям, пытаясь защитить голову и пах от ударов кованых ботинок. Не тратя времени на размышления, Джон нанес несколько беспорядочных ударов и даже сумел ухватить Найджела за ремень и оттащить в сторону, но затем разжал руки, получив удар в лицо от Спэка.
Стюарт кричал, и кровь струйками стекала по его лицу, но это не остановило нападавших. Избиение продолжалось, и после одного из ударов, в голову над левым ухом, он потерял сознание. Развлечение закончилось, и его оттащили на кучу мусора.
Очнувшись, Стюарт почувствовал не слабость, а острую боль, гнездящуюся в самой глубине мозга. Как будто ржавые и надтреснутые церковные колокола нехотя начинают приходить в движение, издавая яростный нестройный звон. Сквозь заволакивающий сознание туман и боль он слышал стихающий звук шагов и голос Джона.
— Я вас всех достану! — в бессильной ярости выкрикивал Леннон. — Вы от меня не уйдете! Я приведу сюда друзей, и они выбьют из вас все дерьмо! Я вас всех достану!
Невыносимый грохот в голове Стюарта смолк так же внезапно, как и в последующие годы, когда время от времени это повторялось и мучительная агония сменилась просто сильнейшей головной болью. Перед его затуманенным взором появилось лицо Джона, освещенное желтым светом уличного фонаря. Губы его были разбиты.
— Ты в порядке?
— Как я выгляжу?
— Можно сказать так: ты похорошел. Губы у тебя всегда были уродливыми.
В комиксах про Энди Каппа, которые печатаются в «Daily Mirror», Капп — пьяница и волокита — ругает характер своего друга, сидя в баре с огромной кружкой пива. Парень на соседнем табурете добавляет от себя несколько нелестных замечаний, но в ответ получает не мрачное одобрение, а апперкот: «Как ты смеешь так говорить о моем друге!» Дружеские отношения между Стюартом Сатклиффом и Джоном Ленноном охватывают область не только запретную, но и необъяснимую для посторонних. Чем еще можно объяснить внезапные примирения после многочасовых перебранок, тайные намеки во внешне невинном замечании, после которых один из них уходил, хлопнув дверью, и непонятные другим шутки? Возможно, Леннона и Сатклиффа неправомерно сравнивать с Давидом и Ионафаном, но Джун Ферлонг, одна из натурщиц Ливерпульского регионального колледжа искусств, убеждена, что никогда «не встречала парней, которые были бы так близки, как эти двое». Более того, их дружба вызывала у Джорджа и особенно у Пола ощущение ревности, подобное тому, какое возникает у ребенка, когда другие дети в семье мешают его длительному общению с обожаемым старшим братом. По той же причине Леннон поначалу расстроился, когда Сатклифф и Астрид Кирхгерр влюбились друг в друга, хотя это могла быть просто зависть, поскольку девушка нравилась ему самому.
Неоспоримо одно. Во время бурной юности, предшествовавшей такой же беспокойной зрелости, никто — как полагает Джонни Бирн — не был так близок с Ленноном, как Стюарт. Тем не менее история жизни Сатклиффа до его знакомства с Ленноном в 1959 году не менее интересна, чем известная всем история жизни его товарища. Стюарт родился 23 июня 1940 года в Эдинбурге и был первым отпрыском союза, который поверг в шок родственников его отца. Чарльз Сатклифф женился на католичке Милли Кронин — и это в то тревожное время, когда многие шотландцы ставили знак равенства между папизмом и фашизмом. Однако скрыться от своего окружения на несколько лет в Англии их заставили воспоминания о предыдущих браках. В конечном итоге они все-таки вернулись в Эдинбург, где родился сначала Стюарт, а в 1942 году его сестра Джойс. Через год мобилизация заставила их переехать в Хьютон, неподалеку от судоверфи в Мерсисайде, куда направили инженера-кораблестроителя Чарльза. Семья больше никогда не вернется в Шотландию, а Стюарт, Джойс и вторая дочь Полин усвоили тягучий ланкаширский выговор, оставшийся с ними на всю жизнь.
В средней классической школе Прескотт обнаружилось, что Стюарт способен скопировать на бумаге любую двумерную фигуру; кроме того, у него выявились зачатки собственного стиля, а также желание посвятить свою жизнь одному из видов изобразительного искусства. Однако, несмотря на то, что Артур Баллард нередко пропускал по стаканчику с мистером Сатклиффом, уважавшим его способность в больших количествах поглощать пиво, отец Стюарта не считал профессию художника достойным занятием для мужчины. Все произошло так, как предсказывала Милли: «Отец был шокирован. Мы надеялись, что сын станет врачом. „Мой сын художник! — в сердцах воскликнул отец. — Я никогда этого не переживу“».
Стюарт пошел против воли отца — в любом случае тот почти все время проводил в море — и поступил в художественный колледж на год раньше, чем обычно принимались в него ученики, — как «вундеркинд». «Он с одинаковой легкостью мог стать и скульптором, и художником», — вспоминал Филипп Хартас, а Артур Баллард, который был наставником Стюарта и Леннона, говорил, что на своем веку он «видел и других одаренных студентов, но лишь немногие из них, или вообще никто, несли в себе эту искру гениальности».
Великолепные работы Стюарта были кульминацией долгой и кропотливой подготовки. Билл Харри был увековечен Стюартом на портрете в стиле Ван Гога. «Сначала он сделал около 40 набросков, — вспоминал Билл, — а затем начал писать портрет на доске и закончил работу за один день. Я был удивлен, насколько легко у него это выходило. Просто само собой».
Одна из курсовых работ Стюарта, «Функция двери», открывает перед нами его склонность работать в одиночестве, а не в насыщенной разговорами атмосфере класса: «В тишине уединения я нашел тот элемент, в котором проявляется все великое». Другие философские заявления в его работе совпадают с просветляющим утешением, которое Beatles услышат из уст Махариши Махеш Йоги десять лет спустя. Сатклифф также внешне выпадал из своего времени, соединяя некоторые приметы внешности битника (например, редкую, клочковатую бороду) с намеренно потрепанной одеждой «стиляг». «Его героем был Джеймс Дин, — вспоминал Баллард, — и он был похож на него». Стюарт еще больше отличался от других своими музыкальными вкусами. По словам Рода Мюррея, «он был первым, кто принес в колледж записи рок-н-ролла, невзирая на то, что большинство людей по-прежнему считали поп-музыку хламом».
В глазах Джона Леннона это было достоинством, когда под покровительством Билла Харри их пути якобы случайно пересеклись. К началу 1959 года Билл был редактором и главным (или даже единственным) сотрудником ряда недолговечных и циркулировавших в узких кругах журналов, один из которых предназначался для музыкального магазина Фрэнка Хесси — по словам Билла, Фрэнк испортил его ужасным названием «Frank Comments». He сломленный неудачей, Харри принялся за осуществление более амбициозного плана: он намеревался написать книгу о Ливерпуле. Стюарт мог стать ее иллюстратором, а Джон внес бы вклад своими смешными стихами. Идея проекта возникла у Билла потому, что он очень раздражался и испытывал разочарование, когда отправлялся в кино, а там шли только американские фильмы. Лучшими комиками тоже считались американцы, но лично мне нравились Eagle и т. п. Я очень любил все британское, и особенно Ливерпуль. И я сказал себе: «Почему мы не можем сделать что-нибудь для Ливерпуля?»
Неофициальная рабочая группа собралась в студенческом пабе на Райс-стрит, чтобы обсудить последнюю идею Билла. Это была теплая беседа, закончившаяся ничем, но именно в этой насыщенной сигаретным дымом атмосфере зародилась дружба Стюарта и Джона. Тогда они и предположить не могли, насколько тесно переплетутся их жизни — и смерти.
Они были одногодками, но Джон учился на курс младше Стюарта. Отношение к учебе у них настолько различалось, что многие преподаватели колледжа удивлялись, когда узнавали, что эти два парня не только знакомы друг с другом, но и являются лучшими друзьями. «Характер Стюарта был совсем иным — в том смысле, что юноша отличался склонностью уходить в себя, — свидетельствует Филипп Хартас. — Он мог впасть в задумчивость, он много размышлял, он мог на время отключиться от происходящего вокруг, а затем включиться вновь. Его голова была постоянно занята какими-то мыслями, и он жил не в таком быстром ритме, как Джон».
Укрепляли дружбу Стюарта и Джона не только различия, но и общие черты. Так, например, оба страдали близорукостью, и у обоих не было отцов, которые могли бы служить направляющей (или сдерживающей) силой. Обоих вдохновлял Модильяни, который голодал в своей мансарде, жег мебель, чтобы согреться холодной парижской зимой, и рано сошел в могилу. Более заманчивым вариантом им представлялся счастливый конец комедийного фильма «The Horse's Mouth» — по мотивам романа Джойса Кэри, — который они посмотрели в кинотеатре на Клейтон-сквер в 1958 году. Фильм с участием кинозвезды Алека Гиннеса рассказывал об увлеченном своим творчеством художнике, который мог быть модернизированным английским вариантом Модильяни. В жизни, в быту, он был ужасен, но друзья подпадали под его обаяние. В известном смысле это совпадает с тем, что один из студентов колледжа сказал о Ленноне: «Он действительно был ужасным парнем, но мне он нравился».
О самопожертвовании Джон узнал не только из дискуссий со Стюартом о Модильяни, но из пьяных подвигов совместно с другими, более распущенными парнями их колледжа. Более того, в отличие от Модильяни, главного героя «The Horse's Mouth» и самого Сатклиффа, Джон был по сути своей ленив. Однако под влиянием Стюарта он стал с большей ответственностью относиться к замыслам, которые воплощал на холсте. «Именно Стюарт подогревал интерес Джона к знаниям, — говорил Артур Баллард. — Другими словами, Стюарт развивал его. В противном случае Леннон так никогда бы не узнал о дадаизме — он был слишком невежественен».
И наоборот, Стюарт часто выступал в роли пассивного слушателя, когда Джон во время их прогулок по улицам и коридорам сердито или цинично рассуждал обо всем подряд, подталкивая богатое воображение друга в том или ином направлении.
Время от времени Стюарт вставлял на первый взгляд невинное замечание, которое вызывало необъяснимую вспышку ярости у Джона. Ему требовалось довольно много времени, чтобы успокоиться. Затем Леннон вновь принимался безо всякой видимой причины подшучивать над товарищем. «За это мало даже повесить» — так выразился он об одной из первых абстрактных картин Стюарта.
«Я могу представить, как Джон безжалостно издевается над Стюартом, когда они остаются вдвоем, — вспоминал Билл Харри. — Он задирается, и если вы даете отпор, то этим дело заканчивается. Но если вы миритесь с издевательствами, он продолжает смеяться». Несмотря на то, что Стюарт время от времени огрызался, никакие слова или поступки Джона не могли дискредитировать его в глазах Стюарта — и наоборот. Границы размывались. Они стали одинаково одеваться и копировать манеры друг друга. Так, например, Джон стал стряхивать сигаретный пепел тем же жестом, что и Стюарт. Они разработали тайный шифр, разгадать который могли лишь немногие. Баллард считал Стюарта источником «этого дурацкого дадаистского юмора. Дадаистский элемент у Джона Леннона появился исключительно благодаря влиянию Стюарта».
Привязанность Сатклиффа к Леннону, в свою очередь, вылилась в его присутствие на репетициях с Джорджем Харрисоном и Полом Маккартни в те дни, когда студия колледжа была свободна. В другие дни Джон, Стюарт, Джордж и Пол часами просиживали за овальными столиками расположенного неподалеку кофейного бара. Кафе принадлежало Аллану Уильямсу, который стал играть роль своего рода менеджера для группы Johnny And The Moondogs. Это случилось вскоре после того, как одно из полотен Стюарта, «Летний пейзаж», получило приз на второй выставке Джона Мура, которая устраивалась в галерее «Walker Gallery» один раз в два года. Впоследствии картину приобрел сын самого Мура, основатель империи «Littlewoods Pools» и самый известный меценат Мерсисайда.
Это дало Сатклиффу возможность купить в музыкальном магазине Хесси бас-гитару «Hofner President». Вместе с Джоном Стюарт придумал группе более привлекательное имя, The Silver Beetles, хотя Джон затем настоял, что правильнее писать Beatles — от слова «бит» (beat).
Но больше всего им не хватало ударника, отсутствовавшего со времен последних выступлений The Quarry Men. В начале 1960 года они взяли к себе Томми Мура, хотя прекрасно понимали, что 26–летний Томми, который увлекался джазом, пробудет с ними до тех пор, пока они не найдут более подходящую фигуру для роли, которая высмеивалась как «позерская» некоторыми членами других местных ансамблей, например, Cass And The Cassanovas, Rory Storm And The Hurricanes, Derry And The Seniors и других. Претензии Джона и Пола на сочинение песен тоже вызывали едкие комментарии, поскольку их доморощенные произведения не вызывали интереса ни у подростков в танцевальном зале, ни у редакторов музыкальных программ Би-би-си.
Тем не менее, The Silver Beatles привлекали больше внимания, чем The Quarry Men. Они стали выступать не только в молодежных клубах и на студенческих вечеринках, но и на благотворительных концертах, в танцевальных залах далеких пригородов, в деревенских клубах Ланкашира, в рабочих клубах — везде, где регулярно звучала музыка.
Более того, Леннон избавился от явного ланкаширского акцента в произношении, и у него теперь сформировался сильный и живой баритон — другими словами, голос великого рок-н-ролльного певца. По канонам европейского бельканто Джон Леннон не умел петь — это не было «настоящим пением», таким же звучным и гибким, как у Роя Орбисона или Элвиса Пресли, когда он исполнял гимны. Голос Леннона утратил чистоту и интонационную прелесть — вероятно, потому, что он сознательно пытался копировать классических рок-музыкантов в период ломки голоса или сразу же после него. Подобно тому, как изысканный тенор Джина Питни превратился в похожий на звуки электрической дрели вой — правда, не лишенный странной привлекательности, — так и неровный дискант Джона был навсегда испорчен невнятным произношением Пресли, крикливыми интонациями Джерри Ли Льюиса, а также истеричной манерой Литтл Ричарда и Джина Винсента.
Голос Джона становился все более зажатым по мере того, как на его лице сквозь слой маскирующего лосьона проступали юношеские прыщи. Без усилителя он был почти беспомощен, но если очень старался, то каждый издаваемый им звук был подобен мазку на картине. Он откидывался назад, пока микрофон не оказывался на расстоянии вытянутой руки, и даже самая тихая вибрация протяжной ноты могла быть усилена до мощного рева.
Тем не менее, группе The Silver Beatles не удалось попасть в число участников трехчасового концерта Джина Винсента, который состоялся 3 мая 1960 года и был организован Алланом Уильямсом и известным в мире поп-музыки менеджером Ларри Парнсом. Основными фигурами среди исполнителей — мужчин были Томми Стил, Марти Уайлд и Билли Фьюэри, а также не менее харизматичный Винс Игер, бывший Рой Тейлор из The Vagabonds.
Имя Роя (Винса) значилось и на гастрольной афише Эдди Кокрейна, похожего на Пресли талантливого певца из Оклахомы, который погиб в автомобильной катастрофе 17 апреля на пути от бристольского ипподрома в аэропорт Хитроу. «Ларри Парнс позвонил мне и сказал, чтобы я приезжал в больницу в Бэт, потому что жизнь Эдди в опасности, — вспоминал Игер. — Там хирург сообщил, что Эдди вряд ли выживет. Я ужасно расстроился, но на выходе из больницы меня встретил Ларри с представителями прессы и половиной своих проклятых поп-звезд, готовых использовать любой предлог, чтобы их фото попало в газеты. Я уехал, отказавшись разговаривать с Парнсом, который еще до того, как умер Эдди, стал рассуждать перед газетчиками о злой „иронии“ последней песни Эдди, „Three Steps To Heaven“ („Три ступеньки в рай“), а также о том, что я должен доставить гроб в Америку».
Доброжелательность в отношениях между Парнсом и Игером сменилась недоверием и подозрительностью, но Джин Винсент — тоже пострадавший в аварии — настоял на том, чтобы не отменять назначенные британские концерты, в том числе в Ливерпуле, где должны были выступить Лэнс Форчун, Джулиан Экс и другие менее известные артисты. В последний момент в список была включена группа Джерри Мардсена — теперь она называлась Gerry And The Pacemakers, — которая вошла в список самых популярных местных коллективов.
После концерта в баре «Jacaranda» Парне обсуждал с Алланом Уильямсом следующее, менее амбициозное предприятие. Он объяснил, что нуждается в универсальном аккомпанементе, которым могли бы пользоваться его певцы. Среди них были упомянуты Марти Уайлд (в тот момент его слава несколько померкла, но очередной хит был уже не за горами) и Билли Фьюэри, уроженец Ливерпуля, который был на вершине успеха, впервые прорвавшись в лучшую десятку исполнителей.
Фьюэри, настоящее имя которого было Рональд Вичерлей, впервые встретил Парнса в 1958 году в гримерной Марти Уайлда в «Essoldo Theatre» в городе Биркенхеде. Рональд лишь недавно поправился после ревматической лихорадки, но Ларри, на которого произвели впечатление выступающие скулы и горящие глаза, дал ему новое сценическое имя и включил в состав участников концерта. Фьюэри, ставшего классическим примером сенсации одного вечера, одели в костюм из золотистой парчи, и началось его превращение из никому не известного певца в идола подростков. Билли/Ронни редко вступал в разговор с поклонниками, поскольку в те времена, вероятно, стеснялся своего ливерпульского акцента, который к югу от Бирмингема выглядел чужим, хотя и привычным.
Тем не менее Фьюэри больше подходил на роль английского Элвиса, чем Томми Стил или Клифф Ричард, которые к 1960–м годам уже прошли большой путь на эстраде. Однако ансамбль Ричарда, The Shadows, пользовался известностью в основном как лучший английский инструментальный ансамбль — правда, это мнение не разделял Джон Леннон, которому не нравились их характерная для шоу-бизнеса приглаженность, широкие улыбки и подтанцовки на сцене. Ларри Парнс сказал Аллану Уильямсу, что Билли Фьюэри ищет группу, которая точно так же могла бы соперничать с The Shadows, как он сам с Клиффом, и что Ларри привезет Билли, если Аллан сможет быстро организовать ему прослушивание ливерпульских групп.
В тот вечер Джон Леннон тоже присутствовал в баре «Jacaranda» и слышал приговор, но у него не хватило духу подойти к «великому человеку». Правда, два дня спустя он спросил Уильямса, могут ли The Silver Beatles тоже участвовать в прослушивании. Аллан согласился, но заметил, что им придется конкурировать с Клиффом Робертсом и его Rockers, с Derry And The Seniors, Cass And The Cassanovas, Gerry And The Pacemakers — со всей элитой ливерпульской поп-музыки.
В то утро Джон долго возился с волосами, прежде чем натянуть на себя сценический костюм группы: джинсы, черную рубашку с короткими рукавами, двуцветные теннисные туфли и серебристый брелок. Затем вместе с остальными членами The Silver Beatles — за исключением опаздывающего Томми Мура — он стал в очередь из жаждущих славы парней, которая выстроилась в полдень у клуба «Wyvern», откуда исходил слабый аромат алкоголя, табака и еды, еще не выветрившийся после ночи.
Несмотря на то, что некоторые другие группы были одеты в убогие самодельные костюмы из парусины с обтрепанными манжетами и пятнами от пота и пролитых напитков, ребята из The Silver Beatles чувствовали себя неряхами рядом с теми, у кого из карманов безукоризненно сидящих костюмов, сшитых лучшими портными города, выглядывали белоснежные платки.
Джордж пытался определить причину гула усилителя, а Джон расхаживал взад-вперед, яростно курил и на чем свет стоит ругал все еще отсутствовавшего Мура. Внезапно он остановился и решил занять позицию у двери, через которую, как он узнал, должны были войти Билли и Ларри. Похоже, он утратил всякое волнение и повторял про себя, что и каким тоном он должен сказать.
Джон и все остальные претенденты встрепенулись, когда Аллан Уильямс провел Билли (голова опущена, воротник поднят) и Ларри Парнса через площадку для танцев к месту с самой лучшей акустикой. Во время перерыва Джон был среди тех, кто подошел к Билли Фьюэри за автографом. Пол, Джордж и Стюарт никогда раньше не видели его таким — завороженным и робким. Можно было подумать, что он разыгрывает пародию на преклонение перед кумиром, но это было явно не так. «Спасибо, Билли — если я могу вас так называть, — со всем возможным обаянием улыбнулся он после того, как Фьюэри подписал протянутый листок бумаги. — Я… меня зовут Джон. Я пою в ансамбле!»