Двадцати австрийцам, посланным перерезать трос в Порто, никак это не удавалось. Им пришлось вернуться в Новару, не солоно хлебавши. Желая вознаградить себя за труды, они реквизировали у населения сколько было возможно продовольствия и повозок с намерением все увезти; так вот, взобравшись на повозки, они направились в свои казармы. Им надо было проехать по крайней мере пятнадцать миль по вражеской территории, где многочисленные жилища тесно примыкают друг к другу, а люди отличаются силой и воинственным пылом, как нигде на свете. Однако ни одному итальянцу не пришло даже в голову запустить камнем в эту пьяную ватагу. Нет, такое не должно более случаться в нашей стране. Слишком уж это унизительно!
А все произошло потому, что священники вбили крестьянам в голову, что не австрияки враги Италии, а мы, преданные анафеме либералы[250]! А наше правительство, во имя божье, еще покровительствует священникам! Меж тем десять юнцов из окрестных деревень, решившись напасть с палками на этих победителей, могли бы их разоружить или убить. Вот такой обман и уныние распространяли среди населения, которое совсем пало духом, хотя отличалось силой и воинственностью. Впрочем потом эти же самые люди, зная за что они борются, при правильном руководстве прославились на весь мир.
Мы прошли Сезию и двинулись к Боргоманеро. Здесь я отдал распоряжение готовиться к переправе через Тичино. В Биелла я уже условился с доблестным капитаном Франческо Симонетта о способе форсирования реки и отправил его с несколькими кавалеристами вперед, чтобы сделать нужные приготовления для такой операции[251]. Этот отважный и умный офицер был владельцем предприятия в Варалло Помбиа, поэтому он хорошо знал места, расположенные неподалеку от берегов Тичино, население которых к нему прекрасно относилось. С предусмотрительностью поистине необыкновенной он подготовил все для нашего перехода. Я посоветовался со своими самыми выдающимися офицерами и дал им понять, что я твердо решил совершить переправу. Откровенно говоря, я боялся быть отозванным или получить какой-нибудь контрприказ.
Из Боргоманеро я распорядился приготовить провиант и квартиры в Арона, чтобы вести в заблуждение врага, ибо был убежден, что здесь немало австрийских шпионов, доносящих обо всем неприятелю. С наступлением ночи я со своей бригадой подошел к Арона, с несколькими всадниками вступил туда, создавая видимость, что собираюсь здесь расположиться и занять квартиры. Сопровождавшие меня квартирмейстеры, комиссары и фуражиры также вели себя соответственно. Однако втайне я приказал предупредить по всем дорогам, чтобы полк не входил в город, а направился прямо в Кастеллетто.
Прибыв в Кастеллетто, я нашел стоявшие наготове лодки, так что второй полк Медичи смог переправиться на другую сторону реки. Остальные части покуда оставались на правом берегу. Переправа прошла в полном порядке. Однако, поскольку лодки были весьма тяжелые и натружены сверх меры, управлять ими было нелегко, поэтому мы не могли причалить к одному и тому же месту. Некоторые лодки были унесены вниз по течению реки. Таким образом сбор полка на ломбардском берегу несколько запоздал.
В конце концов мы выступили к Сесто-Календе, где взяли в плен несколько часовых и жандармов. Мы немедленно соорудили паром для переправы остальных бригад. Кажется, что это было 17 мая 1859 г. И вот мы на земле Ломбардии! Мы перед лицом могучей повелительницы[252], которая десять лет готовила свое несокрушимое войско, теперь она считала его непобедимым, собираясь завершить то, что ей не удалось сделать в Новаре. Пожалуй, она мечтала с радостью вонзить свои орлиные когти в землю всего полуострова!
Нас было три тысячи, поклажи немного, так как солдатские вещевые ранцы мы оставили в Биелле. Согласно отданному приказу, все повозки, кроме немногих, на которых везли оружие, оставались в пределах Пьемонта. Несколько мулов для них и полевого госпиталя были доставлены неутомимым выдающимся главным хирургом Бертани. Из Сесто Календе ночью я с бригадой двинулся в Варезе. Биксио со своим батальоном направился на берег Лаго Маджоре по направлению к Лавено, получив приказ остановиться на дороге, ведущей оттуда в Варезе. Де Кристофорис со своей частью остался в Сесто, чтобы держать связь с Пьемонтом. Этот доблестный офицер, как и в Казале, первым сразился с врагом. Австрийцы, зная, что мы находимся в Сесто Календе, послали туда на разведку сильный отряд, но застали там лишь часть Де Кристофориса. Этот храбрец не стал считать сил врага, он решительно вступил в бой и после героического сопротивления отступил к отряду Биксио. Таков был согласованный план, ибо я отлично понимал, что с такими ничтожными силами невозможна удержать столь важный пункт, как Сесто Календе. Однако австрийцы со свойственной им осторожностью даже не закрепились в Сесто Календе и отошли к Милану.
Меж тем среди населения Ломбардии начались волнения. Конечно, нельзя было надеяться, что этот славный народ поднимется на решительное восстание. Уж слишком много было разочарований, слишком много страданий.
Самая боеспособная молодежь находилась в австрийской или нашей армии, или была в изгнании, или присоединилась к волонтерам. Я был тронут радушным приемом ломбардцев. Не щадя сил, они старались снабдить нас всем необходимым, сообщали нам о передвижении врага и служили проводниками там, где это было нужно. Добросердечные женщины Ломбардии самоотверженно ухаживали за нашими ранеными.
Трудно описать встречу, оказанную нам в Варезе в ночь после переправы через Тичино. Дождь лил, как из ведра. Но мне кажется не было ни одного мужчины, женщины или подростка, которые не вышли бы на улицу. Это было волнующее зрелище! Смущенные солдаты и горожане в бурном восторге обнимали друг друга! Женщины и девушки, позабыв о своей обычной сдержанности, в лихорадочном возбуждении бросались на шею суровым бойцам. Правда не все мои соратники были людьми неотесанными, многие из них принадлежали к лучшим семьям Ломбардии и других провинций. Но все итальянцы были связаны святым делом освобождения родины, как в Понтиде[253].
Выражение любви со стороны славных жителей Варезе — это первые почести, оказанные нам в этом походе. Они были тем радостнее, что здесь не могло быть подкупленных лиц, официальных чиновников или полицейских ищеек! Что стоят все невзгоды, лишения, опасности, когда ты вознагражден горячей благодарностью народа, который освобождаешь! Пусть полюбуются на это зрелище холодные эгоисты, ненасытные торгаши честью народа. Если сердца их не дрогнут, пусть откажутся принадлежать к великой семье человечества, они этого недостойны.
В Варезе еще до нашего прибытия были сорваны императорские знамена, их заменили национальным флагом и обезоружили затем нескольких жандармов и часовых.
Мы оказались в дружественном городе, полном энтузиазма, и, раз он навлек на себя гнев австрияков, наш долг был его защищать. Но с тремя тысячами солдат немного сделаешь, когда имеешь перед собой несметные полчища австрийцев. Кроме того, взявшись за оборону города, обязательно теряешь возможность свободно и незаметно передвигаться, что являлось главной целью наших маневров — беспрестанно висеть на неприятельских флангах.
Положение Варезе довольно выгодное, учитывая высоту Биума, но для обороны, при превосходящих силах противника, надо иметь укрепления, а их не было. Мы воздвигли баррикады на главных подступах к городу; небольшое число горожан вооружилось оружием, которое они сами отобрали у противника.
Австрийскому генералу Урбану предстояло быть разгромленному нашими частями. Из первых известий об этом свирепом полководце, двигавшемся из Брешии, я узнал, что под его командованием находится ни более, ни менее, как сорок тысяч человек. Кроме того, вражеские батальоны находились в Лавено и из Милана направлялся еще корпус. Было от чего содрогнуться!
Решение, принятое из чувства долга, защищать Варезе, чтобы не дать город разгромить беспощадному генералу, крайне меня смущало. Будь у меня возможность свободно маневрировать за пределами города, я бы нисколько не побоялся многочисленного врага. Но поджидать его в определенном месте, в неукрепленном городе, без единой пушки, почти или совсем неподготовленном к обороне, — положение малоутешительное. По многим соображениям Варезе нельзя было оставить. Приходилось ждать врага, чего бы это ни стоило. Иного выхода не было. Когда я окончательно принял решение, страха как ни бывало.
Полковник Медичи со вторым полком занял выход дороги на Комо, т. е. наше левое крыло; полковник Ардуино с третьим — центр, а полковник Козенц с первым — правое крыло, иначе говоря дорогу из Милана. Я расположился с резервом на высотах Биум. Мы узнали о появлении Урбана в Комо и о продвижении других полков из Милана, несомненно для совместных действий с частями Урбана. Медичи, у которого мужество соединялось с необыкновенной военной смекалкой, укрепил, насколько было возможно, в несколько дней свое крыло. Хорошо сделал, ибо именно сюда Урбан обрушился со всеми своими силами.
25 мая на рассвете показалась неприятельская колонна. Она двигалась из Комо по дороге в Варезе. Капитан Никола Суцини, засевший со своим отрядом в крестьянских домиках, примерно в миле от города, первый принял удар врага и храбро сопротивлялся. Обстреляв на короткой дистанции противника, он отступил к нашему правому крылу.
Преодолев это первое препятствие, Урбан выслал свою наступательную колонну на большую дорогу и двинул ее против нашего левого крыла. Впереди шли стрелки. С заранее укрепленных нами позиций солдаты встретили удар с хладнокровием испытанных ветеранов. Я приказал защищать это крыло двум ротам из батальона Марроккетти первого полка. Бой был коротким. Встретив врага градом пуль, отважные стрелки второго полка, воодушевленные доблестными Медичи и Сакки, выскочили из своих укрытий и в штыковой атаке отбросили австрийцев, заставив их уйти по той же дороге, но уже гораздо быстрее.
Я думал, что дело не ограничится штыковой атакой нашего левого крыла, ибо по всем военным правилам при взятии такой позиции как Варезе надо было произвести ложное наступление по главной дороге слева, а основные силы сосредоточить с тыла, т. е. на севере Биума, на господствующей высоте. Урбан же наоборот взял быка за рога. Тем лучше для нас; ведь сил у нас было мало и нам нежелательно было их рассеивать, а надо было предпринимать атаки в различных пунктах, особенно со стороны Милана, где враг сосредоточил значительные силы.
С высот Биума, очень важной и удобной позиции для наблюдения за ходом сражения, где был расположен мой главный штаб, я видел каждое движение наших войск и неприятеля; северную сторону, находившуюся позади меня, я не мог разглядеть, я приказал разведать капитану Симонетта с его лазутчиками. В его исполнительности я был совершенно уверен.
Убедившись, что дело идет лишь о фронтальной атаке на наше левое крыло, я спустился с Биума, приказав преследовать неприятеля, а остальной бригаде отдал распоряжение продолжать в полном порядке дальнейшее продвижение. Австрийцы с двумя артиллерийскими орудиями, использованными при атаке Варезе, и взводом кавалерии, их охраняющей, делали остановки на каждой удобной позиции, однако продолжали отступать при первом нашем появлении, несмотря на то, что преследователи обладали лишь тремя полками, без пушек и кавалерии. Только у Сан-Сальваторе за Мальнате австрийцы, наконец, остановились. Здесь произошло ожесточенное огнестрельное сражение, в котором особенно отличились храбрые генуэзские карабинеры. Враг засел в лощине с одной стороны дороги, мы — с другой. На этот раз у нас оказалось больше раненых, чем в первой схватке, поскольку враг занимал теперь господствующие позиции под прикрытием густой рощи. Обнаглевший от своего выигрышного положения, противник при поддержке пушек и винтовок, качеством превосходящих наши, приказал своей пехоте наступать на наше левое крыло. Австрийцы энергично атаковали и потеснили нас. Но когда наши укрылись в сыроварне, занимающей господствующее положение над этой частью поля, и получили подкрепление резервами, они открыли такой ожесточенный огонь по врагу, что тот поспешил спрятаться в лощине и больше уже не показывался.
Позиция, занятая австрийцами на другой стороне вышеупомянутой лощины, была для них весьма выгодной — она господствовала над дорогой. Предпринять лобовую атаку было опасно, и я все раздумывал, как бы обойти их позицию. Особых трудностей это не представляло. Оставаясь хозяевами сыроварни, господствовавшей позицией на нашем левом фланге, мы, пользуясь таким укрытием, могли пройти оттуда через верхнюю часть лощины и фланкировать правое крыло неприятеля незаметно для него. Я уже решился на последний план, когда меня, как молния, поразила весть, что сильная неприятельская колонна двигается на Варезе, угрожая нашему левому флангу. Я был совершенно подавлен. Подумать только, значит бегство Урбана было лишь военной хитростью! Расстроился я ужасно. Немедленно отдал приказ полковнику Козенцу направиться с его резервом к Варезе, занять его и защищать до последней капли крови. Я же со своей бригадой предпринял фланговый обход высот слева, чтобы обмануть врага, не подозревающего о нашем намерении обойти его таким путем. Когда я добрался до укрытия на горе, я взял влево и направился по тропе, ведущей в Мальнате, где уже, не теряя времени, собрались наши солдаты, идущие в Варезе.
Весть о неприятельской колонне, двигающейся якобы к Варезе, все еще была притчей во языцех. Узнав об этом, я был крайне удивлен. Ведь эту колонну видели не только крестьяне и солдаты, но и высшие офицеры. Наконец мы прибыли в Варезе, и слухи о колонне прекратились. Эта весть улетучилась среди восторженных криков славного народа. Она казалась черной тучей, рассеянной горячим приемом жителей. Все же мне кажется, что такая колонна существовала, и вот почему. Когда Урбан атаковал своими главными силами наш левый фланг в Варезе, он, видимо, чтобы произвести обходное движение для совместных действий, послал колонну, которую видели и весть о которой я получил из Сан-Сальваторе. Вероятно она просто заблудилась. Это часто случается во время ночных операций и даже днем в незнакомых местах, где трудно ориентироваться.
Для успеха ночной атаки при участии многих колонн необходимо множество благоприятствующих условий: прекрасное знание местности при наличии хорошего проводника; опытный начальник колонны; войско, состоящее не из новичков и, наконец, дорога, более легкая, чем ведущая из Варезе в Комо и Альпы. Здесь, свернув влево или вправо от дороги, вы попадаете на тропинки, где легко заблудиться. Такова по-моему причина появления этой странной колонны. Посланная обойти наше левое крыло и сбившаяся с пути колонна эта, видя, что попала в незнакомую лощину, пыталась выбраться, блуждая вокруг да около, и в конце концов забрела в какую-то отдаленную долину, чтобы там отдохнуть. Таково было мое заключение по поводу происхождения вражеской колонны, сделанное на основании многих донесений. Не будь мои солдаты такими усталыми, я наверняка погнался бы за этой заблудившейся колонной и по всей вероятности забрал бы ее в плен.
Да, такие факты случаются в нашей стране, где пастыри внушают крестьянам, что не Италия их родина, а небо; внушают ненавидеть отчизну, проклинать либералов, как еретиков, и благословлять французов и австрияков как освободителей. С горьким чувством я говорю: к несчастью, даже сегодня произойдет то же самое, ибо священник не знает своего долга. Сегодня, как всегда, он будет учить любить чужеземца и ненавидеть Италию! Будь эта австрийская орда в стране, где крестьянину прививают любовь к родине, которая его пестует, конечно, она была бы обезоружена и уничтожена.
Мы собрали всех раненых, своих и австрийцев, и отправили их в Варезе. Там пленным австрийцам, которые страданием и кровью должны были заплатить за драгоценную жизнь ими убитых, Чичеруаккьо, Уго Басси и многих других, была тем не менее оказана всемерная помощь; за ними, пожалуй, ухаживали даже лучше, чем за своими ранеными. Ну, что ж! Хорошо делает Италия, что гуманно обращается со своими палачами. Прощение — дар великих. А наша прекрасная отчизна будет великой, когда избавится наконец от тяжелых ран, нанесенных ей бездушным отродьем — иезуитами и иезуитствующими.
Итак, мы направились в Варезе со своей бригадой, чтобы дать людям, которые в этом нуждались, немного отдохнуть. Ведь это было первое сражение для наших альпийских стрелков. Они проявили больше мужества и храбрости, чем можно было от них ожидать. Юные воины, новички в бою, они сражались с регулярными частями, воспитанными в презрении к итальянцам. При каждом столкновении юнцы обращали врага в бегство. Я поздравил их с этой первой победой.
Численно наши потери были сравнительно невелики, но значительны и для нас чувствительны, если принять во внимание достоинства тех, кого мы потеряли. Ведь большинство тех, кто был под моим началом, не только принадлежали к лучшим и образованным семействам, — это как раз менее важно, ибо образованные и благородные тоже обязаны, подобно пролетариям, отдать долг своей родине, — но в рядах армии сражались, как простые бойцы, прославленные выдающиеся артисты. Прекрасная, дорогая молодежь, надежда Италии, которая в будущей эпопее своего Рисорджименто даст людей, которые завершат дело у Калатафими, Монтерогондо и Дижона.
От раненых не было слышно ни одной жалобы, и если иногда под ножом хирурга и раздавался крик, то это был только возглас: «Вива Италия!» Когда народ достигает такого величия, насильники-чужеземцы и отечественные тираны могут укладывать свои пожитки.
Среди мертвых был сын женщины, которая потеряла первого из трех, посланных ею, женщины, чьи скорбные дни потомки будут сравнивать с самыми славными днями Спарты и Рима. Сын несравненной матери Кайроли, матроны из Павии[254], он был самым юным из трех посланных ею. Его звали Эрнесто[255]. Он упал, сраженный в грудь австрийской пулей, на труп неприятельского барабанщика, пронзенного им штыком. Я подумал о неизбывной скорби этой матери, такой доброй, полной любви к своим и к тем, кто имел счастье быть около нее! В тот день я встретился взглядом со старшим сыном — Бенедетто. Доблестный, скромный, бесстрашный офицер… Он был дорог мне, как и вся его семья[256]. Его глаза пристально глядели на меня, но… ни одного слова не сорвалось с наших уст. Я прочел лишь в его грустном взгляде: «Моя мать!» И у меня мелькнула мысль — сколько горя ждет еще эту великодушную женщину!
А сколько еще других, чьих матерей я не знал, лежали на этом кровавом поле искалеченные или умирающие, жаждущие увидеть хотя бы еще раз свою безутешную мать! Бедные, или вернее, счастливые юноши! Их кровь пролита за освобождение Италии от долгого рабства.
Великодушные жительницы Варезе заменяли родителей. Женщины Италии! Вы видите, я пишу растроганный: вы мне поверите, я плакал, рассказывая вам о Кайроли. Это слабость с моей стороны. Отнеситесь к этому как хотите. Я много видел на полях сражений и трупов, и раненых, и умирающих. Простите меня за самонадеянность, но я чувствую еще и сейчас, может не с той силой, как в двадцать лет, жар в моей душе, словно в былые дни, если дело идет о борьбе за нашу священную землю! Да дарует мне бог счастье закрыть глаза, шепча последние слова: «Она вся освобождена!»
Да, женщины Варезе заменяли матерей нашим раненым и надо признаться, что эти святые женщины не оставляли без внимания и раненых врагов.
Не помню, 25 или 26 мая произошла битва при Варезе. Однако мне хорошо запомнилось, что в поход на Комо мы выступили 27-го. Я знаю, как важно напасть на врага сразу же после нанесенного ему поражения, как бы силен он ни был, и я не хотел упускать такого случая. Итак, мы двинулись на Комо из Варезе утром 27 мая по дороге на Кавалласка и добрались туда после полудня. Переход был долгим, и солдаты утомились. Однако время для нас было самое подходящее: ночь приближалась, и значит с меньшим риском можно наносить удары противнику, даже с превосходящими силами, особенно в гористой местности, где предстояло разыграться нашему сражению и где действия неприятельской кавалерии и артиллерии сильно затруднены. Солдаты прилегли отдохнуть, а я стал собирать всевозможные сведения относительно позиций врага, его численности и т. д. Узнав, что враг в большом количестве занял сильную позицию в Сан-Фермо, я тут же сообразил, что это ключевая позиция, и послал несколько отрядов под командой отважного капитана Ченни обойти противника справа. Второй полк должен был начать лобовую атаку в тот момент, когда фланговые отряды теснили бы врага с боков. Когда наступило условленное время, полковник Медичи атаковал позиции противника со своей обычной отвагой с фронта, а Ченни со своим отрядом — с фланга.
Противник непоколебимо отражал нашу атаку, сражался упорно и мужественно. Его позиция была господствующей, весьма выгодной и имела сильнейшие укрепления. Ожесточенный бой длился около часа. Наконец австрийцы, окруженные со всех сторон, начали отступать, обратились в бегство и частично стали сдаваться в плен.
Благодаря этому быстрому успеху мы овладели всеми господствующими позициями. Это было кстати, ибо австрийцы в большом количестве двигались из Камерлата и Комо на подмогу своим отрядам, находившимся на высотках. Медичи с правого фланга, Козенц с левого, поддержанные несколькими отрядами из третьего полка под начальством отважных майоров Биксио и Квинтини, отбросили противника со всех позиций. Меткая стрельба отважных генуэзских карабинеров способствовала нашему успеху в этот день.
Силы противника были многочисленны; у наших доблестных стрелков было лишь единственное преимущество — плацдарм, выигранный энергичным броском. Они заставили австрийцев отступить. Но так как сражение происходило в гористой местности, противнику все же удавалось занять ту или иную выгодную позицию и даже кое-где потеснить наши отряды, когда они слишком наседали на них. Такая гористая местность мешала обозревать более широкое поле боя, и, лишь слыша отдаленные выстрелы, можно было догадаться о происходящей где-то ружейной схватке. С высоты можно было видеть внизу, на равнине, сильные резервы противника, построенные в полном порядке, а также его артиллерию, двенадцать орудий, которыми, в общем, он не пользовался. После описанных сражений, поскольку близилась ночь, я приказал сосредоточить наши рассеянные отряды, разобщенные из-за неровной местности и бесконечных стычек.
Собрав бригаду, мы направились по извилистой дороге в Комо. Враг отступал перед нами. В пригороде Сан-Вито мы сделали остановку, чтобы собрать нужные сведения, однако было трудно найти кого-нибудь из жителей. Все попрятались, боясь, что их не пощадят. Наконец, мы решились вступить в город. Испуганное население вначале не знало, чьи войска вошли, так как ночь была темная. Люди поспешно прятались за закрытыми окнами и дверями. Не было видно ни одной живой души. Но потом, услышав родной говор, они поняли, что мы — итальянцы, что мы — братья, и разыгрались сцены, которые невозможно описать. Это было похоже на взрыв мины. С молниеносной быстротой город был освещен. На окнах гроздьями висели люди, на улицах толпился народ. Все колокола били в набат, что в немалой степени способствовало устрашению убегающего врага. Кто в состоянии описать волнующую сцену в ту ночь в Комо? Кто может вспомнить о ней и не растрогаться?
Население неистовствовало! Мужчины, женщины, дети завладели моими бойцами. Объятия, плач, крики ура! Восторгам не было конца! Всю ночь не прекращалось это безумие. Несколько всадников, ехавших вместе со мной во главе колонны, с трудом могли удержаться на лошадях. Их тащили за ноги, особенно девушки, красота которых давала им, пожалуй, право по-хозяйски распоряжаться со своими соотечественниками-освободителями!
О неприятеле не знали ничего определенного. Кто говорил — он находится в одном месте, кто указывал на другое. Некоторые утверждали, что он двигается в направлении Камерлаты. Факт тот, что, когда мы (входили в одни ворота, враг вышел из других и, вероятно, не чувствуя себя в безопасности в Камерлате, он беспорядочно проследовал к Милану, оставляя за собой в складах Камерлаты много оружия и провианта.
Бедные храбрые альпийские стрелки расположились на улицах и площадях города. Им было от чего устать. Выйдя утром из Варезе, они были на марше весь день, потом сражались и снова полночи безостановочно двигались. Разве это не чудо для юнцов, не привыкших к тяжелым переходам? Только святая любовь к родине дала силу этой великолепной молодежи Италии крепко держаться на ногах.
Я же поступил, как истый ветеран: после того, как приказал построить несколько баррикад у выхода дороги на Камерлату и, растроганный, увидел моих измученных бойцов, распростертых на улицах и площадях города, я принял на минутку предложенное мне пристанище, кажется в доме Ровелли.
Враг получил жестокий удар. Принимая во внимание характер местности, бесконечные стычки, наступившую ночь, можно было предположить, что у противника много солдат разбежалось и он деморализован. Так и было на самом деле.
Однако, убедившись, что враг насчитывал примерно 9000 солдат, 12 артиллерийских орудий, достаточное количество кавалерии, а у нас меньше 3000 людей, всего несколько конных проводников и нет ни единой пушки, да еще местоположение Комо в лощине, окруженной со всех сторон высокой грядой гор, я с тревогой подумал, что же будет, если перед нами на следующий день вдруг окажется предприимчивый враг.
Такие мысли нарушали мой короткий отдых, и рассвет я встретил верхом на лошади, направляясь прямо в Камерлату, чтобы разузнать о противнике. Он оставил этот важный пункт. Таков был итог полученных мною сведений, что меня крайне обрадовало. Мои храбрые бойцы были до того обессилены, что думать о сражении в этот день было совершенно невозможно. Мы заняли Камерлату быстрым натиском. Стрелки отдыхали весь день к своему величайшему удовольствию.
Победа стоила нам довольно чувствительных потерь. Потеряли мы, правда, не много убитыми и ранеными, но зато каких людей? Де Кристофорис в благородном порыве неустрашимо бросил свой отряд в лобовую атаку позиции Сан-Фермо, заплатив за одержанную победу своей жизнью. Тяжелая потеря для нас. Молодой, красивый, скромный, как девушка, он обладал всеми достоинствами героя и великого полководца. Родина Де Кристофориса была родиной Анцани, Даверио, Манары[257]. Подобно им, он был рожден на земле рабов, но понял, как и они, что народ, давший миру таких людей, не должен быть никому слугой! Да, как они: храбрость, личное мужество Де Кристофориса бледнели рядом с другими драгоценными качествами его души, столь украшавшими его. Родина Сципионов[258], Гракхов[259], нация, у которой на счету Веспри[260] и Леньяно[261], могут быть временно опустошены, раздавлены, растоптаны чужеземным сапогом или ослаблены от разлагающего влияния самозванцев, но никогда не переведутся в ней сыны, приводящие в изумление мир!
Педотти! Ростом он отличался от Де Кристофориса. Он был маленький, зато обладал той же храбростью и отдал свой долг отчизне. Тело его покоится среди тех, кто погиб в этой лобовой атаке. Педотти также принадлежал к избранной молодежи из лучших ломбардских семей, что пришли, когда началась вербовка волонтеров, и умножили их ряды. Он щедро раздавал свое золото на покупку оружия и умер за свою родину!
Картелльери, храбрый, как и оба первые, из той же шеренги. Он с 1848 г. был всюду, где кипел бой за Италию. О, отважные юноши! Ваши кости будут фундаментом для вечного здания нашей отчизны, столь вами любимой. Женщины грядущих поколений Италии будут учить своих детей на примере ваших славных поступков и благословлять ваши святые имена!