Несколько отрядов правительственных войск, высланных из Реджо, имея явно враждебные нам приказы, напали на наш авангард; напрасно мы убеждали их, что не собираемся сражаться с ними, все было напрасно: они требовали одного — чтобы мы сдались. И так как мы, естественно, были далеки от этого, то нам пришлось уйти от братоубийственной бойни. Учитывая создавшееся положение и чтобы избежать бессмысленного кровопролития, я приказал свернуть вправо и пойти по дороге к Аспромонте. Эта враждебность к нам со стороны итальянской армии привела к тому, что население, естественно, оказалось запуганным, что в свою очередь крайне затруднило нам получение продовольствия. Мои бедные волонтеры терпели недостаток во всем, даже в самом необходимом, а когда нам и удавалось чудом повстречать пастуха со стадом, так он даже не желал с нами разговаривать, сторонясь, будто мы настоящие разбойники. Словом, нас считали преданными анафеме и объявленными вне закона; клерикалам и реакционерам нетрудно было убедить в этом этих славных, но невежественных людей. Но ведь мы были теми же людьми, что и в 1860 г., а наша цель была столь же возвышенной, как и тогда. Конечно, нам теперь меньше благоволила фортуна, и не впервые видел я, как население Италии безразлично и равнодушно относится к тем, кто добивался его освобождения. Только не Сицилия. Я должен признать, что ее благородный народ был столь же полон энтузиазма в 1862 г., как и в прежние дни. Этот народ дал нам лучшую часть своей молодежи, а среди пожилых людей — достопочтенного барона Авиццани ди Кастроджованни, который переносил невзгоды и тяжелые лишения похода как юноша. А лишений и трудностей, увы, было множество. Я сам страдал от голода и прекрасно понимаю, что многие мои соратники еще пуще меня терпели голод. Наконец, после ужасных переходов по почти непроходимым тропинкам, заря 29 августа 1862 г. застала нас усталыми и голодными на плато Аспромонте. Нашим единственным питанием был в небольшом количестве незрелый картофель, собранный нами. Вначале мы ели картофель в сыром виде, а затем, утолив первый приступ голода, мы уже стали его поджаривать. Тут я хочу воздать должное славным горцам этой части Калабрии. Тропинки в этих местах трудно проходимы и вообще связь держать нелегко; поэтому горцы не сразу появились у нас, но после полудня местные благородные жители пришли с богатыми запасами фруктов, хлеба и разным продовольствием. Однако надвигавшаяся катастрофа лишила нас возможности долго пользоваться таким расположением. Около трех часов пополудни, на расстоянии нескольких миль от нас, с запада показался авангард колонны Паллавичини, посланный нас атаковать. Считая, что ровная местность, где мы только что отдыхали, — позиция слишком невыгодная и нас легко окружить, я приказал перейти на новую позицию в гористой части. Мы заняли великолепнейший сосновый лес, увенчивающий Аспромонте, и расположились лицом к наступающим, а спиной к лесу.
Правда, еще в 1860 г. нам угрожала атака пьемонтских войск и лишь большая любовь к отечеству помогла избежать братоубийственной войны. Однако в 1862 г. итальянская армия, будучи значительно сильнее прежней (а мы гораздо слабее), решила с нами покончить и устремилась на нас с такой яростью, словно на разбойников, а может даже с большей охотой. Не прибегая к каким-либо попыткам вступить в переговоры с нами, наши противники обрушились на нас с необыкновенной дерзостью. Таков был, разумеется, полученный ими приказ: нас надо уничтожить, а поскольку начальство, видимо, опасалось, что сыны одной и той же родины могут проявить нерешительность, то приказ предусматривал молниеносное наступление, чтобы не дать времени для размышлений.
Подойдя к нам на расстояние выстрела, отряд Паллавичини развернул свою атакующую цепь и решительно двинулся на нас. Началась обычная «стрельба на ходу», метод, применявшийся и бурбонцами, недостатки которого я описал выше.
Мы не отвечали на стрельбу. Как ужасен был для меня этот миг! Мне предстояло решить: сдаться как овцы, бросив оружие, или обагрить себя братской кровью. Таких терзаний не знали, конечно, солдаты монархии, или, вернее, их командиры. Может они рассчитывали на мой ужас перед гражданской войной? Может это и было так, ибо уверенность, с которой они действительно продвигались вперед, делала такое предположение вполне допустимым.
Я приказал не стрелять и этому повиновались все, за исключением некоторых горячих голов — юношей с правого фланга, под командованием Менотти[363], которые, видя наглое наступление, начали стрелять, перешли в атаку и отбросили самоуверенного врага. Наша позиция на вершине, позади которой находился лес, была такова, что ее мог оборонять один против десяти наступающих. Но к чему все это? Раз мы не защищались — было ясно, что враг вскоре нас настигнет. И как это почти всегда бывает, атака становится тем безудержнее, чем меньше сопротивления оказывает атакуемый. Огонь наступавших на нас берсальеров, к несчастью, все более учащался и я, находившийся между двумя цепями, чтобы не допустить кровопролития, был «вознагражден» за это двумя пулями — одной в левое бедро, другой в лодыжку правой ноги.
Одновременно был ранен и Менотти. Приказ не стрелять заставил почти всех наших отступить в лес; около меня остались все мои доблестные офицеры, в том числе уважаемые наши хирурги Рипари, Базиле и Альбанезе, неустанные заботы которых спасли мне, конечно, жизнь.
Мне противно рассказывать о подлых делах! Но столько мерзости проявили тогда мои современники, что это может вызвать отвращение даже у завсегдатаев клоак. Чего только не было: одни при известии о моем ранении радостно потирали себе руки, ибо считали, что мне нанесли смертельные раны; другие отрекались от дружбы со мной, а третьи клялись, что заблуждались, когда восхваляли кое-какие мои заслуги. Но к чести человеческого рода должен признать, что были и славные люди, которые с чисто материнской заботливостью ухаживали за мной, с сыновней любовью оберегали меня. Первым в памяти встает мой дорогой Ченчо Каттабене, преждевременно отнятый у Италии.
Савойская монархия захватила большую «дичь», она получила то, чего так жаждала, и в том виде, в каком она мечтала ее получить, т. е. в таком состоянии, когда «дичь» долго не протянет.
Ко мне проявили банальную любезность, (которую пускают в ход по отношению к опаснейшим преступникам, когда ведут их на эшафот. Вот к примеру: вместо того, чтобы оставить в госпитале Реджо или Мессины, меня погрузили на борт фрегата и повезли в Вариньяно и мне пришлось проехать через все Тирренское море, испытывая страшнейшие мучения в правой ноге, где рана, хотя и не была смертельной, но все же причиняла адскую боль.
Главное — добычу надо было держать поблизости и в полной безопасности. Повторяю: мне противно говорить о мерзостях и докучать читателям, рассказывая о ранах, госпиталях, тюрьмах, о всех злоключениях, прикрытых королевскими ласками. Итак, меня повезли в Вариньяно, Специю, Пизу, а затем на Капреру. Велики были мои страдания, но столь же велик был и заботливый уход моих друзей. Старшине итальянских хирургов, выдающемуся профессору Дзанетти выпала доля извлечь пулю, сделав мне операцию[364]. Наконец, через тринадцать месяцев рана на правой ноге зажила, но и до 1866 г. мне пришлось влачить бездеятельное и бесполезное существование.
Прошло около четырех лет со дня моего ранения в Аспромонте. Я человек не злопамятный и быстро забываю нанесенные мне оскорбления, это знали соглашатели, единственный жизненный компас которых — выгода, для чего все средства хороши.
Уже некоторое время поговаривали о союзе с Пруссией против Австрии[365], в связи с чем 10 июня 1866 г. на Капреру прибыл мой друг, генерал Фабрици[366], который по поручению правительства и наших единомышленников предложил мне взять на себя командование многочисленными волонтерами, собиравшимися во всех частях Италии. В тот же день мы с ним сели на пароход, направлявшийся на материк, и поспешили в Комо, где должна была собраться большая часть волонтеров.
Сюда действительно прибыло очень много волонтеров, этой прекрасной пылкой молодежи, всегда готовой сражаться за Италию, не требуя никакой награды. Вместе с ней были блестяще представлены ветераны ста сражений, готовые вести эти отряды в бой. Но пушек им не дали, — ведь волонтеры могли бы их растерять, — а, как обычно, лишь дрянное оружие, недоброкачественные карабины, которыми снабжали регулярную армию; из экономии одели волонтеров в жалкое тряпье и многим бойцам пришлось идти в бой в штатской одежде. Словом, обычная подлость, к которой наших волонтеров приучили приспешники монархии.
Начало похода 1866 г. предвещало Италии блестящий результат; но, увы, он оказался жалким и постыдным. Система, при помощи которой управляют нашей страной, необыкновенно гнусна; государственные средства используются для подкупа той части нации, которая должна быть неподкупной: депутатов парламента, военных и чиновников всех видов. Это те люди, которые легко становятся на колени перед божеством, имя которому собственная утроба.
Разложение, которое принес Бонапарт, усилилось во Франции, и началась раздача колбас и вин войскам, чтобы склонить их к перевороту 2 декабря[367]; это разложение широко распространилось в нашей несчастной стране, которой суждено подражать нашим соседям.
Конечно и в Италии было немало коррупции, а ловких развратителей у нас найдешь, как и повсюду. Все это тесно связано с роковыми успехами империи[368]. Империя лжет и обманывает с момента своего возникновения; хотя и родилась она под мирной звездой, все же беспрестанно подстрекает к войне, без которой немыслимо ее существование; во все времена она направляла свои усилия на подавление свободы, желая повсюду заменить ее деспотизмом. Я утверждаю, что имея перед глазами такой образец коррупции, итальянское общество все больше развращается и заражает нашу армию, призванную стать одной из лучших в мире. Разложение проникает и в ряды крестьянства, составляющего самую многочисленную и сильную часть нашей армии, крестьянства, которое священники держат в невежестве и прививают ненависть к интересам нации. Вот почему в Италии (как и во Франции) мы были свидетелями пресловутого позора у Новары и Кустоцы[369].
Был момент, когда мы освободились от постыдного покровительства Бонапарта, но не умея никогда быть самостоятельными, бросились в объятия другого союзника, по крайней мере, не столь отталкивающего: бросились в союз с Пруссией, достоинства которой превышали, конечно, наши.
Как бы там ни было, поход 1866 г. открывал перед нами широкие горизонты. Нация, хотя и истощенная уже грабительским управлением, была полна энтузиазма и готова на жертвы. Многочисленному флоту предстояло сразиться с более слабым неприятелем, не сомневавшимся в своем поражении. Наша армия, которая впервые почти вдвое численно превосходила австрийские силы в Италии, собрала под свои знамена всех сынов полуострова, от Лилибео до Ченизио, соперничавших друг с другом в желании разгромить векового врага; только чванливое невежество и бездарность того, кто ею командовал, могли привести эту армию к Кустоце[370]. Число волонтеров, которое при посредственном правительстве легко могло дойти до 100 000, было, из-за обычной трусливости, лимитировано примерно до трети этого количества; как всегда, волонтеров снабдили плохим оружием и экипировкой. А когда произошла катастрофа при Кустоце, всего лишь несколько тысяч волонтеров находились в Сало, Лонато и у озера Гарда, меж тем как арьергардные полки все еще оставались в южной Италии в ожидании обуви, оружия и прочих необходимых вещей.
Несмотря на чинимые препятствия, все обещало блестящий исход этой компании, которая должна была выдвинуть нашу нацию в первые ряды европейских народов, омолодить эту старую матрону и вернуть ей славу былых времен римского величия. Но все произошло иначе. Руководимая иезуитами, облаченными в одежду воинов, Италия была вовлечена в клоаку унижений.
Под давлением общественного мнения правительство, всегда враждебное и со страхом относившееся к волонтерам, считая их борцами за права и свободу Италии, вооружило лишь незначительную их часть; причем оружие, формирование волонтеров и удовлетворение их нужд — все носило на себе печать неприязни, недоброжелательства и отрицательного отношения, которое вообще проявлялось к волонтерам. И вот в таком виде их всех отправили за границу, где через два дня должна была разыграться битва. Поспешность, с какой передвигалось войско, и последовавшие немедленно за этим неудачи — все это содействовало концентрации волонтеров; ибо в силу обычных иезуитских интриг, высшие сферы не хотели допустить, чтобы в одном месте было сосредоточено слишком много волонтеров. Поэтому было решено разделить их на две части, оставив половину на юге Италии под каким-нибудь вымышленным предлогом, чтобы скрыть подлинные причины.
Здесь я хочу отдать должное королю. В тот момент, когда через доктора Альбанезе мне было сообщено о его желании поручить мне командование волонтерами, мне было также передано о намерении короля направить нас на Далматинское побережье, о чем я должен был договориться с адмиралом Персано; однако против этого плана категорически возражали генералы и, в особенности, генерал Ламармора. Решение направить нас на побережье Адриатического моря мне настолько пришлось по душе, что я попросил передать Виктору Эммануилу мои поздравления по поводу принятия столь грандиозного плана, сулящего большие выгоды.
Замысел этот был действительно блистательный. Как только могли его переварить некоторые головы членов придворного Совета Италии! Однако вскоре я смог убедиться, что задержка на юге пяти полков была не чем иным, как выражением мне недоверия; их просто хотели изъять из-под моего командования, т. е. поступить примерно так же, как с полком Апеннинских стрелков в 1859 г.
Итак, мне предложили как театр военных действий побережье озера Гарда вместо обещанной по первому плану полной свободы действий.
Какие блестящие перспективы открывал перед нами восток! Будь мы — 30 000 человек — на берегах Далмации, как легко было бы свергнуть австрийскую монархию; сколько дружественно расположенных и сочувствующих нам людей нашли бы мы в этой части Восточной Европы, от Греции до Венгрии! Всем воинственно настроенным народам этих стран, ненавидевшим Австрию и Турцию, нужен был только слабый толчок, чтобы восстать против своих угнетателей. Мы бы, несомненно, заставили врага настолько ввязаться в войну с нами, что ему пришлось бы мобилизовать для этой борьбы сильную армию, что значительно уменьшило и ослабило бы войска, сражавшиеся на западе и севере; в противном случае мы бы врезались в самое сердце Австрии и зажгли пламя восстания среди десятка национальностей, входивших в состав этой разноплеменной, чудовищной империи.
Поскольку нам пришлось вести военные действия в районе озера Гарда, я попросил дать мне командование флотилией, находившейся в Сало, что было сразу же сделано. Но если принять во внимание плачевное состояние этой флотилии, то не трудно будет догадаться, что она причиняла мне одни беспокойства и потребовала от меня немало трудов, чтобы спасти ее от более многочисленной и гораздо лучше организованной вражеской флотилии. Пришлось направить волонтеров для укомплектования основной части экипажа этой флотилии, главным образом — матросов; волонтеры должны были также занять побережье озера и защищать его после злополучной битвы при Кустоце и отступления нашей армии. Целый полк пришлось оставить в Сало исключительно для несения службы безопасности и охраны порта, примыкающего побережья и постепенно воздвигавшихся оборонных укреплений. Для этой же цели был оставлен в Сало генерал Авеццана с соответствующим числом офицеров и сильным отрядом волонтеров-моряков, прибывших из Анконы, Ливорно и других морских портов.
Австрийская флотилия на озере Гарда насчитывала восемь военных судов, вооруженных сорока восьмью пушками, имевшими полагающийся экипаж, обеспеченный всем необходимым. Итальянская же флотилия, в момент моего прибытия в Сало, располагала лишь одной боеспособной канонеркой с пушкой; пять других моторных канонерок были также вооружены, как первая, но одна совершенно непригодная валялась на берегу, а у остальных четырех машины были не в порядке. Правда, мы сразу же взялись за починку этих четырех, чтобы они могли двигаться, но лишь к концу военных действий удалось привести в боевую готовность эти пять канонерок, имевших каждая по одной пушке 24 калибра, т. е. всего пять 24-калиберных пушек, меж тем как вражеская флотилия насчитывала 48 пушек 80-го калибра и еще более крупного. Было также начато сооружение и оснащение плотов, которые смогли бы оказаться весьма полезными, но из-за отсутствия необходимых материалов и медленного темпа работ не удалось получить даже одного плота, готового для действия на озере.
Собрав на западном берегу озера Гарда все наши полки и получив приказ развернуть военные действия в Тироле, я направил свой второй полк и второй полк берсальеров в сторону Каффаро, чтобы захватить мост и сильную позицию у Монте Суэлло, что было выполнено мастерски и с молниеносной быстротой; после успешного сражения австрийцев прогнали.
Наша кампания начиналась очень удачно, и я с оставшимися полками уже приготовился вступить в Тироль вслед за нашим доблестным авангардом, когда произошло роковое сражение 24 июня[371].
Получив от генерала Ламармора извещение о злополучном исходе битвы 24 июня, а также приказ прикрыть Брешию (не рассчитывая уже на поддержку нашей армии, отступившей за Ольо), я отозвал из Тироля свой авангард и тут же решил, что необходимо сосредоточить возможно больше наших сил в Лонато, т. е. в пункте, который позволял одновременно решить тройную задачу: прикрыть Брешию и Сало, дать возможность собраться там всем рассеявшимся частям и стянуть туда военное снаряжение и все необходимое. Так я и поступил. Наши доблестные волонтеры, обладавшие в большом количестве одним лишь патриотизмом и энтузиазмом, по моему приказу форсированным маршем двинулись в сторону Лонато, но принимая во внимание, что они были вооружены малопригодными карабинами и лишены основных предметов первой необходимости, которые им приходилось добывать по пути, трудно было рассчитывать, что они быстро придут на место, особенно южные полки.
В первые же дни после злополучного 24 июня, мы заняли Лонато и Дезенцано, выдвинув аванпосты у Ривольтелла и бросив в дело сначала один, а затем несколько полков, которые по мере прибытия занимали боевые позиции, так как не было сомнения, что после отступления нашей армии австрийцы не станут зевать.
Несмотря на все прилагаемые усилия, южные полки не смогли бы вовремя поддержать нас, если бы враг, пользуясь своим преимуществом, бросился на нас. Кажется, что примерно 26 июня, в предполагаемый день появления неприятеля, мы располагали лишь не более чем восьмью тысячами людей, одной горной батареей и одним 24-миллиметровым орудием, взятым с флотилии и водруженным на вершине Лонато. Отсюда следовало, что решение защищать Лонато от победоносной вражеской армии, в случае ее наступления, было до некоторой степени рискованным предприятием, но тем не менее оно принесло большую пользу.
Итальянские волонтеры могут гордиться, а молодежь должна извлечь из этого урок: прежде чем отступать перед врагом, сколь сильным бы он ни был, необходимо по меньшей мере столкнуться с ним, прощупать его и спокойно, хладнокровно подумать о том ущербе и позоре, которые могут принести скоропалительное отступление.
Удерживая Лонато, Дезенцано, аванпосты у Ривольтелла и на правом фланге нашего фронта вплоть до Поццоленго, мы действительно прикрывали Брешию, согласно приказу, Сало с его арсеналом, складами и флотилией, и смогли! К нашей великой радости собрать отставшие части и военные обозы. Мне горестно бить лежачего и не хотелось бы, чтобы мои слова о людях, управлявших армией, истолковали как месть за те несправедливости и вред, которые эти люди нам принесли.
Но следует все же признать, что тогда все ожидали блестящих результатов от прекрасной армии, численно почти вдвое превосходящей вражескую, располагавшей огромными средствами, лучшей артиллерией мира, храбрыми, полными энтузиазма солдатами. И естественно, что для всех было страшным ударом, внезапным разочарованием видеть, как эта прекрасная армия в полном замешательстве, даже не преследуемая врагом, отступает на 30 миль за реку, оставляя без прикрытия всю Ломбардию — повторяю, что это был страшный удар для всех. Правда, главная армия отступила за Минчо к Ольо только после своего разгрома.
Но почему же отступил ее правый фланг у реки По, почему? Кто преследовал эту армию, насчитывавшую 90 000 человек, имевшую перед самым носом такую реку как По? Ведь неприятель располагал у Минчо армией в 80000 человек, которая, хотя и победоносно вышла из сражения с армией, численно ее превосходившей, не могла не иметь потерь — значит уменьшиться и сильно устать. Зачем было отступать от реки По вплоть до самых Апеннин? Никак не могу этого понять.
Я не знаю австрийского генерала, который в 1866 г. командовал неприятельской армией: но как бы то ни было, это был, несомненно, талантливый полководец, ибо он победил армию, вдвое превышавшую австрийскую, солдаты которой, бесспорно, были не хуже австрийских.
Победа прусской армии на севере, несомненно, остановила наступление австрийцев. Будь у австрийцев побольше твердости, они разгромили бы мои восемь тысяч солдат, даже без артиллерии, с легкостью проникли бы в сердце Ломбардии и Пьемонта, где могли отдохнуть и, по всей вероятности, добились бы мира на выгодных для себя условиях.
Однако среди наших волонтеров не было замешательства, страха или уныния. Всех опечалила эта национальная катастрофа, но ни у кого не зародилось чувство сомнения или недоверия к будущей судьбе родины; не заглох и энтузиазм, с которым эта славная молодежь покинула домашний очаг: напротив, он еще возрос, из-за нашего крайне двусмысленного и отчаянного положения.
Войны! Сражаться! — этого требовали все. Будь хотя бы месяц для организации, для полевого ученья, будь они должным образом вооружены, эти бойцы совершили бы чудеса. Спокойно взвесив причины поражения нашей армии, оставляя в стороне бездарность некоторых командиров и слабую заинтересованность солдат из крестьян к национальным интересам и делу борьбы за свободу и независимость Италии, можно с беспристрастностью историка смело сказать, что с самого начала план кампании страдал многими недостатками.
Мы всегда стремились разгромить наголову врага, пустив в ход лишь половину нашей армии; меж тем как австрийский генерал разгромил эту половину нашей армии всей своей армией. Такой способ действий всегда приносит победу тому, кто им пользуется, в истории военных сражений можно найти немало тому примеров.
Итальянская армия разделилась на две части: одна в количестве ста двадцати тысяч человек стояла у Минчо, другая в девяносто тысяч — у По; как видно, обе численно превосходили восьмидесятитысячную армию противника, защищенную сильными крепостями. Первая ошибка, допущенная нашим главнокомандующим, заключалась, по-моему, в том, что мы бросали в различные пункты, угрожая врагу, дивизии, или более того корпуса, а затем огромной армией, примерно в 180 000 человек, наносили решительные удары по главным силам неприятельской армии.
Я считаю, что устье реки По было наиболее подходящим местом для переправы нашей многочисленной армии, ибо там можно было найти любое количество пароходов и барж и это нам облегчило бы операцию. Овладев обоими берегами этой широкой реки, можно было бы сразу же за короткое время перебросить и остальную часть нашей армии и всю материальную часть. Тогда наступающий враг, по крайней мере, не имел бы поддержки со стороны грозного четырехугольника крепостей. Воспользовавшись нашими ошибками, австрийский генерал разумно сосредоточил все имевшиеся в его распоряжении силы в окрестностях Вероны и напал на нашу разделенную пополам армию у Минчо, которая первой перешла в наступление. Не так уж много лет прошло с тех пор, как Наполеон I совершил такой же маневр, когда, бросив осаду Мантуи, он разгромил одну за другой обе австрийские армии на обоих берегах озера Гарда. Они допустили тогда ошибку, разбившись на две части, с тем, чтобы атаковать французов с двух сторон озера, меж тем как великий полководец опередил их и разгромил поочередно.
После крупной битвы при Кустоце мы удерживали позиции в Лонато и Дезенцано, пока главное командование армии не приказало нам возобновить военные действия в Тироле, так как армия опять оказалась боеспособной и могла предпринять наступление.
Оставив второй полк для прикрытия Сало, флотилию и важнейшие пункты вплоть до Гарняно под командой генерала Авеццана и установив батареи для защиты западного берега, мы с первым и третьим полками и первым батальоном берсальеров вновь двинулись в сторону Каффаро. Тем временем, после нашего отступления из Каффаро, осмелевший от победы у Кустоцы враг сильно укрепил Каффаро и Монте Суэлло; тогда я решил внезапным ударом прогнать его, чтобы открыть себе дорогу в Тироль.
Выехав 3 июля на заре из Сало, я в полдень прибыл в крепость д’Анфо, где нашел полковника Корте, командовавшего тогда нашим авангардом, состоявшим из вышеупомянутых трех воинских частей. Он принял уже все меры к тому, чтобы отбросить неприятеля от наших границ.
Корте отправил майора Мосто с пятьюстами солдат в Баголино по горной дороге и по равнине к западу от д’Анфо, с целью совершить диверсию на правом фланге и в тылу противника.
Обнаружив из д’Анфо австрийский аванпост у Сант-Антонио на расстоянии примерно пушечного выстрела от крепости, мы предприняли попытки обойти этот аванпост, направив через горы отряд первого батальона берсальеров в распоряжение капитана Бецци. Вследствие тяжелой дороги и проливного дождя ни одна из посланных в обход частей не смогла выполнить задание. Возможно, что я слишком полагался на воодушевление моих доблестных волонтеров и мне следовало бы отложить атаку на следующий день, поскольку бойцы очень устали, промокли насквозь, а их оружие и боеприпасы находились в весьма жалком состоянии. Но полагаясь на эффект быстрой и внезапной атаки и особенно на энтузиазм людей, которые на моих глазах преодолевали гораздо большие трудности, я решил дать бой.
В 3 часа дня, когда капитан Бецци, дойдя через горную дорогу слева до условленного места, дал установленный сигнал, я приказал выделенной для атаки колонне, которая до этого находилась под прикрытием, чтобы с крепости ее не могли обнаружить, выступить форсированным маршем и атаковать врага. Во главе колонны, вместе со своими адъютантами, шел со свойственным ему хладнокровием полковник Корте, который вел отряд в атаку сомкнутым строем и с энтузиазмом, достойным итальянских волонтеров.
Некоторое время все шло для нас хорошо — враг отступил перед мужеством наших бойцов. Но, когда противник получил подкрепление из резервов, занимавших высоты Монте Суэлло, нашим пришлось преодолевать все более сильное неприятельское сопротивление, бурный натиск волонтеров был остановлен. Большое число раненых, ковыляющих по дороге в тыл с помощью своих товарищей, внесло некоторое замешательство в ряды нашей колонны. В этой операции погиб один из наших лучших офицеров, капитан Боттино, и много других доблестных бойцов. Разумеется, наших раненых было куда больше, чем неприятельских — обычная награда, которой Королевский совет удостаивает итальянских волонтеров, ибо они всегда вынуждены сражаться дрянным оружием против гораздо лучшего, имеющегося у неприятеля. А в данном случае пришлось иметь дело с тирольскими карабинами, поскольку наши враги все были жителями гор. Но наша армия не спасалась бегством. Страх не обуял наших молодых бойцов, но они были обессилены трудностями предыдущих переходов и атакой столь сильных позиций. Большинство, особенно третий полк, без патронташей, без единого сухого патрона, были вооружены плохими ружьями, часто дававшими осечку, а если раздавался выстрел, то пуля не долетала до врага, вооруженного великолепными карабинами, косившими наших.