55457.fb2
Капитаны Джузеппе Кунео и Пьетро Суцини с достойными похвалы стараниями всячески помогали мне. Славные люди, смелые и очень Опытные, они были для нас проводниками, советниками, вместе с нами терпели лишения, трудности, шли на риск и не захотели покинуть нас, пока не доставили на «Сан-Франческо». Доменико Н., хозяин первой фермы, снял единственный матрац с кровати, на которой лежала его больная жена и вместе с подушками отнес в грот, чтобы устроить мне приличное ложе. Таково гостеприимство сардинцев. Он проявил много усердия, чтобы обеспечить нас нужным количеством лошадей, без которых было бы немыслимо пересечь горы Галлура. Никола с фермы в Сан-Паоло, узнав меня, несмотря на то, что я был переодет, с выкрашенными бородой и волосами, принял меня с той чистосердечностью и радушием, которыми отличается неотесанный, но благородный и гордый сардинский пастух. Я вообще очень люблю сардинцев, невзирая на все приписываемые им недостатки, и вполне уверен, что при хорошем правительстве, которое станет действительно заботиться о процветании и прогрессе этого славного, но крайне бедного населения, оно могло бы стать одним из наиболее смелых и смышленых народов.
Обширная и чрезвычайно плодородная Сардиния могла бы превратиться в истинный рай; теперь же это пустыня, в которой нищета, грязь и малярия наложили свою печать на характерные лица ее жителей. Ко всеобщему несчастью, правительство, которое управляет и этим островом, вряд ли знает, что существует такая Сардиния, ибо оно готовит позорную реакцию и расходует итальянскую казну на содержание шпионов, полиции, священников и подобных негодяев, деморализуя и разрушая армию, лишь бы выполнять властолюбивые желания Бонапарта, являясь его жалкой префектурой (1867).
17 октября 1867 г. в два часа пополудни я с радостью обнял на «Сан-Франческо» дорогих мне Канцио и Виджани; они выполнили труднейшую задачу, терпели лишения, пренебрегли опасностью, чтобы освободить меня. В тот же день в три часа пополудни мы отчалили и, лавируя при несильном сирокко, наша лодка уже оставила позади Таволара, устремив нос к северу, держа румб на северо-восток. 18-го в полдень мы увидели Монте-Кристо, а в ту же ночь вошли в пролив Пиомбино. Утро 19-го было грозным. С юга и юго-запада подул сильный ветер с дождем. Эти обстоятельства облегчили нам причал к Вадо, между каналами Пиомбино и Ливорно. Остаток дня 19-го мы провели в Вадо, дожидаясь ночи, чтобы высадиться. Около семи часов вечера мы сошли на берег, поросший водорослями, в южной части Вадо. Нас было пятеро: Канцио, Виджани, Бассо, Маурицио и я.
Некоторое время мы блуждали, пока не нашли дорогу. Шагая по сильно заболоченной местности с друзьями, помогавшими мне идти в самых трудных местах, я дошел до деревни Вадо, где, к счастью, Канцио и Виджани сразу же нашли два двухколесных кабриолета, в которых мы поспешили в Ливорно. Здесь мы зашли в дом Сгареллино, где оказались одни женщины, принявшие нас очень радушно. Туда явился Лемми, который уже несколько дней поджидал нас и приготовил карету, чтобы отвезти во Флоренцию. Усевшись в карету, мы к утру 20-го уже прибыли в столицу, тут нас гостеприимно встретила семья Лемми. 20-го друзья и население Флоренции, от которых нельзя было скрыть мое прибытие, встретили меня с глубокой радостью. Хотя дело шло о завоевании Рима, столицы Италии, следовательно о лишении прародительницы Галилея и Микеланджело примата столицы страны[389], благородный народ Флоренции ликовал. Поистине это была великая и подлинная манифестация патриотизма, которая при подобных обстоятельствах произошла и в Турине, и Италия не должна об этом забывать.
Я всей душой рвался к моим братьям по оружию и к сыновьям, которые стояли лагерем на виду у противника, поэтому мое пребывание в столице было коротким. 20-го и 21 октября я еще пробыл во Флоренции, но 22-го, сопровождаемый специальным эскортом, я направился к римской границе вплоть до Терни, а оттуда в карете к лагерю Менотти на перевале Корезе, куда и прибыл 23-го. Так как Корезе представлял собой очень невыгодную позицию, трудную для обороны, особенно сильно измотанными частями, такими, как наши бедные волонтеры, мы двинулись в направлении Монте Маджоре, а оттуда в ночь с 23-го на 24-е отдельными колоннами к Монтеротондо, где по нашим сведениям было около четырехсот неприятельских солдат с двумя орудиями. Колонна под командой майоров Кальдези и Вальсаниа должна была выступить 23-го в 8 часов вечера, прибыть к полуночи к Монтеротондо и пробиться в город, атакуя его с запада, где предполагалось — так оно и оказалось — самое слабое место неприятельских позиций, ибо там была разрушена крепостная стена и там стояли дома, наружные двери которых выходили за эту стену, так что в город нетрудно было проникнуть.
Однако наша правая колонна, состоявшая большей частью из храбрых римлян, вследствие всяких затруднений, неизбежных для плохо организованного, усталого отряда, лишенного самого необходимого, да к тому же не имевшего хорошо знающих местность проводников, только днем подошла к крепостной стене Монтеротондо, почему и сорвалась ночная атака.
Едва ли можно себе представить, до какой степени отупения и боязни довели священники этих потомков древних легионов Мария и Сципиона. Я это уже испытал еще в 1849 г. при отступлении из Рима, когда ни за какие деньги нельзя было найти проводника. То же повторилось и в 1867 г. Подумать только, что в таком итальянском городе, как Монтеротондо, где двери домов выходят за городскую западную стену, нельзя было найти ни одного человека, который рассказал бы нам, что происходит внутри города. А ведь мы все, черт возьми, итальянцы, боровшиеся за освобождение родины! Меж тем как внутри города подлые охранники — чужеземные наемники — угодливо прислуживали лжецам и лицемерам.
«Свободная церковь в свободном государстве»[390] — изрек один выдающийся государственный деятель, хитрый как лиса. Ну и предоставьте же полную свободу этим черным плевелам и вы получите те же результаты, что и Франция с Испанией, которые по милости своих пастырей докатились ныне до последней ступени своего падения.
Левая колонна под командованием Фригези подошла с востока к Монтеротондо и заняла к десяти часам утра монастырь капуцинов с прилегающими к нему неприятельскими позициями. На левую сторону были высланы несколько рот, чтобы соединиться с нашими отрядами на правом фланге, чего невозможно было добиться в течение всего дня 24 октября, ибо неприятель открыл с этой стороны убийственный огонь. Центральная колонна под командой Менотти, при которой я находился, направлявшаяся из Монте Маджоре прямо к цели, также задержалась в пути, из-за трудно проходимой дороги на Молетта, и, несмотря на это, первой на рассвете подошла к позициям, окружающим Монтеротондо с севера. Я приказал этой колонне, которой командовал Менотти, состоявшей большей частью из доблестных генуэзских берсальеров майоров Мосто и Бурландо, захватить упомянутые сильные позиции на севере, но не начинать атаки города, рассчитывая повести атаку совместно с другими колоннами, которые должны были вскоре подойти.
Но слишком велик был энтузиазм волонтеров; вместо того, чтобы ограничиться захватом указанных выше позиций, они, невзирая на убийственный огонь, открытый из всех домов этого района, ринулись в атаку на ворота Сан-Рокко.
Удалившись от центральной колонны, чтобы обнаружить колонну Фригези, которая должна была подойти с этой стороны, я с болью и изумлением заметил, что генуэзские берсальеры проявили излишнюю отвагу, и, рискнув на атаку, слишком дорого нам обошедшуюся, мы потеряли большое число убитыми и ранеными. Но вместе с тем эта атака помогла нам закрепиться в близлежащих к воротам Сан-Рокко домах и расположить там несколько сотен волонтеров, которые позднее, поддержанные свежими ротами из других частей и с их помощью, подожгли эти ворота. Это позволило нам вступить в город и занять его.
Итак, весь день 24 октября ушел на то, чтобы окружить город Монтеротондо нашими силами. Гарнизон, состоявший из папских зуавов, вооруженных прекрасными карабинами, и имевший также два орудия, беспощадно обстреливал нас. Мы не могли отвечать должным образом на огонь врага, имея по обыкновению дрянное оружие, да к тому же враг находился под хорошим прикрытием и нельзя было обнаружить ни одного неприятельского солдата.
Над Монтеротондо высился дворец князей Пиомбино. Молодой представитель этой семьи воевал вместе с нами. Этот дворец, вернее замок, представлял собой огромное и крепко сбитое сооружение. Враг превратил его в крепость с бойницами и брустверами на восточной площадке, куда он поставил свои два орудия, одно двенадцати-, а другое девятимиллиметровое.
Среди павших во время атаки на ворота Сан-Рокко были: тяжело раненный доблестный майор Мосто, смертельно раненный капитан Уциель, мой дорогой славный Виджани, положивший столько трудов для моего освобождения из Капреры, которому я многим обязан? — был убит. А сколько еще пало смертью храбрых!
Ниже я перечисляю имена доблестно павших в 1867 г. за освобождение Рима, и так как я, разумеется, не могу вспомнить всех, поручаю моему штабу выполнить этот священный долг:
Убиты
Акилле Кантони — майор
Виго Пелиццари, Уциель — капитан
Виджани Антонио — ст. лейтенант
Латини Эрколе Акилле Борги Аннигини Антонио Ломбарди Пио Перми Джузеппе Граф Болис ди Луго Андреуцци Сильвио — лейтенант
Этторе Моразини Бови — сын майора
Бортулаччи Джиронимо Ленари Санте Джордано Этторе Шолей Джон из Лондона
Ранены
Бецци Эджисто — майор Мосто Антонио Сталло Луиджи Гавитани Винченцо Галлиани Джакомо* Манара Доменико Сгарби Антонио Майер из Ливорно Сгареллино Пэскуале Капуани Паоло Галлиани Джакомо.
Найдены раненными и истерзанными папскими зуавами на станции Монтеротондо
Эта атака является лучшим доказательством высокого морального состояния людей, которыми я командовал; они не подверглись влиянию мадзинистской пропаганды, рекомендовавшей волонтерам разойтись по домам и провозгласить республику.
Как уже сказано, весь день 24 октября ушел на то, чтобы окружить Монтеротондо, приготовить хворост и серу для поджога ворот Сан-Рокко и предпринять все необходимые для атаки меры.
Все три колонны под командованием Саломоне, Кальдези, Вальсаниа и Менотти, за исключением небольшого отряда, выделенного для наблюдения за римской дорогой, откуда могли подойти подкрепления неприятелю, соединились для решительного штурма ворот Сан-Рокко.
Фригези должен был одновременно атаковать город с востока и по возможности также поджечь ворота замка.
Штурм был назначен на четыре часа утра 25 октября. Наши бедные, разутые и раздетые, промокшие и изголодавшиеся волонтеры расположились по обочинам дороги, которую проливной дождь последних дней превратил в густую грязь, и она стала почти непроходимой. Падая от усталости, эти доблестные юноши повалились прямо в грязь, чтобы немного поспать. Должен признать, меня охватило отчаяние, когда я подумал, что в час атаки придется поднять этих мучеников; я решил разделить их жалкое положение, находясь среди них до трех часов утра. В это время окружавшие меня друзья просили меня, чтобы я зашел ненадолго в монастырь Санта-Марии, расположенный всего в нескольких шагах от нас, чтобы хоть немного посидеть в сухом месте, и провели меня в исповедальню, единственное место, где была скамья. Я провел там несколько минут. Но не успел расположиться и прислониться, усталый от долгого стояния, к стенке, как шум, словно рев бури, и торжественные крики огромного количества наших людей, ринувшихся в горящие ворота, заставили меня вскочить и со скоростью, на какую я был способен, побежать к месту действия с криком: «Вперед!». Горевшие ворота, обстрелянные двумя нашими мелкокалиберными пушками, казавшимися издали двумя подзорными трубами, превратились в груду пылающих, но постепенно догорающих развалин. Но враги пытались вновь забаррикадироваться, тащили повозки, громоздили столы и всякое другое барахло, подходящее для этой цели. Это пришлось не по душе нашим, которым с таким трудом и риском удалось зажечь ворота. Первый предмет, появившийся у ворот, который подкатили туда зуавы, была повозка, но они не успели даже придвинуть ее. Героизм охватил патриотов. Точно электрическая искра пробежала по рядам и словно одержимые бросились они с быстротой молнии на горящие ворота. Куда девались усталость, голод, изнеможение! Разве я не был свидетелем того, как эта итальянская молодежь совершала чудеса?! Не доверять ей было бы сущим преступлением. На это способен лишь старый, отживший человек.
Ни поставленная на дороге повозка, ни груды горящих обломков, валявшихся при входе, ни град выстрелов, сыпавшихся со всех сторон, ничего не могло остановить их. Они напоминали мне бурный поток, прорвавший шлюзы и плотины и ринувшийся на равнину. В несколько минут город был наводнен нашими, а весь гарнизон оказался запертым в замке. В шесть часов вечера началась атака замка, когда мы уже овладели всеми улицами, ведущими к нему. Забаррикадировав всех в замке, мы подожгли конюшни, пустив в ход хворост, солому, повозки и всевозможные воспламеняющиеся предметы, которые удалось раздобыть. В десять часов утра незначительным обстрелом удалось отбросить около двух тысяч человек, направлявшихся из Рима на помощь осажденным.
В одиннадцать часов утра гарнизон, задыхаясь от дыма, опасаясь взлететь на воздух, если огонь перебросится на пороховой склад, поднял белый флаг и безоговорочно сдался.
Храбрый майор Тестори, который незадолго до сдачи неприятелю вышел из укрытия и поднял белый флаг, предлагая сдаться, был вопреки всем правилам ведения войны зверски расстрелян этими наемными бандитами. Видя много подобных варварских актов молодчиков инквизиции, наши горели ненавистью к ним, и мне стоило величайших усилий спасти им жизнь. Я был вынужден самолично вывести их из Монтеротондо и приказать под конвоем сорока человек доставить к перевалу Корезе в распоряжение майора Маррани.
В Монтеротондо произошло то, что обычно бывает в атакуемом городе, нанесение которого не пользуется симпатией завоевателей, ибо оно проявляет к ним равнодушие и почти отвращение. Так случилось и с нами. И тут, я должен сказать, тоже не было недостатка в беспорядках. Это затруднило организацию нашей милиции должным образом. В этом смысле мы мало могли сделать в городе за те немногие дни, что мы там находились. Надеясь, что за стенами города нам скорее удастся организовать людей, если их изолировать от происходящих в городе беспорядков, особенно, когда мы будем на марше и приблизимся к Риму, мы 28 октября оставили Монтеротондо и заняли высоты Санта-Коломба. Находясь в авангарде, Фригези занял Марчильяна и выдвинул свои аванпосты до Кастель Джубилео и Вилла Спада.
Вечером 29-го, когда я был в замке Джубилео, прибыл гонец из Рима, родственник которого был в нашей колонне, поэтому мы знали, кто он. Он уверял меня, что римляне решили попытаться поднять в эту же ночь восстание. Это меня несколько смутило, так как не все наши люди были у меня под рукой. Тем не менее я решил на рассвете 30-го пройти с генуэзскими берсальерами до виллы Пацци, отстоявшей на два ружейных выстрела от моста Номентано.
Один наш проводник и офицер, прибывшие первыми на виллу, натолкнулись на небольшой неприятельский отряд и между ними произошла перестрелка из револьверов. Проводник был легко ранен в грудь, и так как число врагов преобладало, наши отступили и выстрелами в воздух дали мне знать, что в этом месте находятся папские солдаты. Все это было ими проделано спокойно, хладнокровно и мужественно. Мы повернули назад навстречу обоим батальонам, двигавшимся к Риму, и как только они подошли, мы заняли виллу Пацци и дома Чеккина для пастухов, находившиеся на расстоянии дальнего ружейного выстрела к северу от виллы и дороги, защищенной стеной сухой кладки — от виллы до домов. Здесь мы оставались весь день 30 октября, ожидая услышать какое-нибудь движение в Риме или получить извещение от друзей из Рима, но напрасно.
Около десяти часов утра появились две неприятельские колонны, посланные на рекогносцировку: одна шла от моста Номентано, другая, немного погодя, от моста Маммоло. Папские солдаты подошли справа на ружейный выстрел и, выдвинув вперед стрелков, обстреливали нас весь день. Но согласно полученному приказу, наши не отвечали на огонь, ибо это все равно было бы бесполезно, так как генуэзцы не имели своих отличных карабинов, а с нашими никудышними ничего бы не получилось. И только, когда, осмелевшие или раздраженные нашей сдержанностью, зуавы подошли ближе, лежавшие в засаде у виллы Пацци волонтеры убили четырех из них и ранили многих.
Наши позиции, расположенные в нескольких шагах от Рима, где была сосредоточена вся папская армия, находились в опасности, и поэтому, когда я увидел, что из города вышли две колонны, силы которых нельзя было точно установить, я потребовал от Менотти[391], находившегося в арьергарде, выслать нам на помощь несколько батальонов, что он немедленно исполнил, и сам прибыл с ними.
Убедившись, что в Риме ничего не произошло и более того — ничего и не произойдет, когда туда прибудут французы, о чем уже было объявлено, — и французы действительно появились — я приказал отступать в Монтеротондо, оставив на месте горящие костры, чтобы ввести в заблуждение противника. Этим воспользовались мадзинисты, чтобы сеять смуту и недовольство среди волонтеров. «Если не идти на Рим, — говорили они, — то уж лучше разойтись по домам!» Еще бы! Ведь дома сладко ешь и пьешь, спишь в тепле, да, наконец… и шкура у тебя в безопасности!
Позиции, которые мы занимали — замок Пацци, Чеккина, замок Джубилео и другие, — были чересчур близки к Риму, их трудно было защищать против превосходящих сил противника. Поэтому надо было занять более выгодные, более сильные и более отдаленные позиции. Монтеротондо удовлетворял всем этим требованиям и помимо всего там можно было легче достать провиант.
31 октября все волонтерские части вернулись в Монтеротондо и оставались там до 3 ноября. Это время было использовано для того, чтобы, насколько возможно, обуть и одеть наиболее нуждавшихся, вооружить и сорганизовать их. Три батальона под командой полковника Паджи заняли сильные позиции Сант-Анджело, Монтичелли и Паломбара. Тиволи занял полковник Пианчиани с одним батальоном; Витербо занял генерал Ачерби с отрядом в тысячу человек, а с другой тысячей генерал Никотера занял Веллетри. На правом же берегу Тибра действовал майор Андреуцци с отрядом в двести человек.
До 31 октября усилился приток волонтеров в колонны Менотти, так что их численность достигла шести тысяч. Следовательно, положение волонтерских частей, если и не было блестящим, то его нельзя назвать плачевным, будь мы в состоянии с помощью родины улучшить вооружение, экипировку наших бедных бойцов и снабдить их всем необходимым. Папская же армия была деморализована; часть ее мы разгромили в Монтеротондо, а остальные сосредоточились в Риме и обескураженные не осмеливались выйти из города.
Но угнетенное население Рима, жестоко наказанное за свои попытки восстать, взывало к отмщению и, возглавляемое Кукки и другими смелыми и доблестными людьми, готовилось с воодушевлением и мужеством присоединиться к своим освободителям извне и вместе с ними покончить раз и навсегда со священниками и наемниками. Словом, все говорило, что падение папства, врага человеческого рода, неминуемо.
Но гений зла бодрствовал и все еще покровительствовал своему главному помощнику: верховному жрецу лжи[392]. С берегов Сены, где, к несчастью Франции и всего мира, злодей[393] этот правил, он угрожал берегам Арно[394], упрекал в трусости трусов и взывал к мужеству объятых страхом обманщиков. На зов своего хозяина, люди, столь недостойно правящие Италией, под прикрытием обычной маски патриотизма, обманывая нацию, вторглись в Римскую область, заявляя при этом: «Мы здесь! Мы сдержали слово; при первых выстрелах, раздавшихся в Риме, мы поспешили на помощь своим братьям!»
Ложь! Ложь! Да, вы поспешили, но чтобы уничтожить своих братьев на тот случай, если окончательная победа будет за ними. Вы поспешили лишь тогда, когда уверились, что римские патриоты разбиты, погибли!
Ложь! Ложь! Вы и Ваш великодушный союзник заняли Рим и его область[395] для того, чтобы войско папских наемников — свободное, невредимое, оправившееся от своих поражений, со всей своей силой, превосходством своего оружия и военных средств — могло одержать победу над горстью плохо вооруженных и лишенных всего необходимого волонтеров, к уничтожению которых вы стремились! А на случай, если одного папского войска не хватит, — как это и было в действительности, — стояли наготове солдаты Бонапарта, и я содрогаюсь при мысли, что вместе с ними были и те, кто имеет несчастье вам повиноваться[396]. А разве в 1860 г. они не выступали, чтобы нас разгромить?[397] Так почему же не делать то же самое в 1867 году? (Депеша Фарини Бонапарту).
На холмах Ментаны лежат вперемежку или рядом трупы доблестных сынов Италии и чужеземных наемников, как это было семь лет назад на равнинах Капуи. А дело, за которое сражались бойцы, — я имел честь ими командовать, — было для всей южной Италии столь же свято, как то дело, которое привело нас к стенам древней столицы мира.
Здесь я должен с болью упомянуть также и о другой причине неудачи под Ментаной. Я говорил уже, что мадзинисты развернули свою разлагающую пропаганду с момента нашего отступления от виллы Пацца; мотивы их пропаганды были насквозь пропитаны безрассудностью. Обладающий здравым смыслом легко увидит, что с появлением французов мы не смогли бы удержать наши позиции под стенами Рима. Боевые силы, которыми я командовал, терпели недостаток во всем необходимом, не имели ни артиллерии, ни кавалерии, словом, не выдержали бы серьезного столкновения даже с одними папскими войсками и не продержались бы и двух дней в случае нападения на нас.
А став хозяевами Монтеротондо, расположенного на виду у Рима, мы, наоборот, находились в центре наших небольших боевых сил, занимали позиции, господствовавшие над окрестностью и на таком расстоянии, чтобы вовремя заметить врага, когда он станет приближаться. Однако для мадзинистов это были лишь предлоги. Видимо, недостаточно было вероломного и остервенелого сопротивления правительства, мощи клерикализма и поддержки Бонапарта. Нет, они еще должны были, как всегда, дойти до того, чтобы нанести последний удар тем, у кого не было других чаяний, кроме освобождения из рабства своих братьев. «Мы сделаем это лучше», — говорили мне в 1848 г. в Лугано члены этой секты, ставшие сегодня сторонниками монархии[398]. Как видите, война при помощи булавочных уколов ведется мадзинистами против меня уже давненько. «Пойдем домой провозгласить республику и строить баррикады», — говорили мои бойцы в окрестностях Рима в 1867 г. В самом деле, было куда удобнее для моих бедных юношей, сопровождавших меня, вернуться домой, нежели оставаться со мной в ноябре, без необходимой одежды, терпя недостаток во всем, имея против себя итальянскую армию, вместе с папскими наемниками и французами, с которыми предстояло сражаться.