И свора гончих у крепких ворот.
В кладовой у Легри чего только нет:
Колдовские книги, мешки монет
И кроличьи лапки - защита от бед.
И все-таки он пошел к черту.
На медных пуговицах сюртук,
Плеть в кармане кожаных брюк,
Бычья шея, и клинышком вниз
Бородки козлиной клок повис.
Как кровь рубашка, и страшный рык,
И в пасти зловонной единственный клык.
Он негра замучит, другому грозит
Такой у Симона был аппетит.
Работой морил он бедных людей,
Кулаком сокрушил он немало костей,
Был он, наверное, чародей,
И все-таки пошел к черту.
Иной раз ночью не снимал он сапог,
Чтоб за беглым спешить, чуть заслышит рог.
И все-таки пошел к черту.
Насмерть замученный Дядя Том
В последний свой миг молился о нем
И, умирая, вознесся от зла
Туда, где Ева в блаженстве жила.
А Симон Легри стоял внизу
И, злобствуя, скалил единственный зуб.
И пошел в ад к черту.
Пробежал поспешно пустым двором,
Вошел в свой большой, богатый дом
И буркнул: "Подох - и наплевать".
Пес навстречу ему, стал хвостом вилять,
Он пса отшвырнул и взял фонарь,
Дернул кольцо, нащупал ступень,
Спустился в погреб, сдвинул ларь,
И пошел в ад к черту.
Фонарь погас, он швырнул его прочь.
Симон Легри спускался всю ночь.
Симон Легри спускался весь день
В ад, в ад, к черту.
Наконец дошел он до адских ворот,
В аду половина умерших живет.
В аду на троне сам Вельзевул
Грыз ветчинную кость и громко рыгнул.
А Симон Легри, заносчив и горд,
Ему крикнул: "Здравствуйте, мистер Черт!
Как видно, в яствах вы знаете толк.
С костью такой не управится волк,
А у вас вон какой хруст и щелк.
Позвольте ж и мне присесть к столу