Как раз собрание произведений Рембрандта в Эрмитаже в соответствии с его значением в истории человеческого духа занимает первое место среди собраний его творчества в других, даже самых богатых, коллекциях. Правда, Амстердам, Кассель, Мюнхен безусловно обладают многими превосходными и знаменитейшими картинами мастера, но нигде они не были собраны в таком количестве, нигде мы не можем проследить эволюцию творчества великого художника с такой последовательностью и полнотой, как в Эрмитаже, нигде мы лучше не узнаем Рембрандта-чело-века (а человек в Рембрандте возбуждает первенствующий интерес), как именно в сопоставлении эрмитажных его картин (нигде нельзя постичь всю несоразмерность громадной его гениальности). Но Рембрандт не только мировой гений и один из вождей голландской живописи, он солнце целой системы, бросившее свои лучи далеко за пределы вращения своих сотрудников, почти на все явления этой изумительной школы. Влияние Рембрандта можно отметить на всех его современников, а в дальнейшем и на многие явления европейской живописи вообще.
Но, разумеется, на своих ближайших сателлитов это влияние сказалось в чрезвычайной, в наиболее явственной форме, и соседство работ этих учеников с работами учителя является весьма поучительным. Обращаясь к работам этих одаренных мастеров, невольно поражаешься, до чего искусство учителя, преломляясь в различных темпераментах и в различных характерах, теряло значительную часть своей прелести, своего смысла. Трудно и просто невозможно, даже в самом непосредственном общении с гением, даже даровитым людям «похитить» у него самое ценное в его творчестве. И это вполне подтверждается картинами в Эрмитаже. Благодаря тому, что наш музей одинаково богат как работами учителя, так и работами, исполненными при жизни Рембрандта, особенно выпукло его творения оттеняются массой произведений его учеников и в окружении их по-своему блестящих и внушительных произведений. Однако эти творения гения кажутся особенно величественными, и несравненными, и «светлыми».
Рембрандт в этой плеяде художников обладает все же одним наиболее скромным, на поверхностный взгляд, учеником, наиболее ему близким. По существу, это художник Арент де Гелдер. Он был ребенком, когда Рембрандт стоял в зените своей славы и мог действительно считаться королем голландской живописи. Он общался с ним в суровые дни, когда престарелый художник познал тяжелые испытания судьбы и нужды. А это все не только не подрывало его творчество, но углубляло его в чрезвычайной степени, раскрывало в нем залежи великой мудрости и поэзии. И Гелдер оказался достоин стать учеником Рембрандта именно в эту пору. Его не испугала нависшая над головой любимого учителя беда, он вздумал из его наставлений почерпнуть самое ценное для художника и, почерпнув, сформировать свое собственное искусство, уступающее искусству учителя по широте размаха и его мощи и мастерства, однако родственное ему по духу, гораздо более родственное, нежели творения всех его товарищей, всех народных и виртуозных — Болей, Экхоутов, Конинков, Маесов, окружавших Рембрандта, когда он мог считать себя баловнем жизни и благополучие находило отражение в его произведениях.
Гелдер же унаследовал лишь более ценное — истину души Рембрандта, которая сказывается, впрочем, и в тех внешних формах его искусства, в благородстве гаммы красок, в его нервной, всегда детальной вдохновляющей живописи. И вот из двух эрмитажных картин Гелдера в одном превосходном «Портрете молодого военного» художник выказал лишь толковое изучение действительного мастерства, техники, красивую красочность. Этот портрет, не будь некоторых особенностей, по своему психологическому содержанию мог бы быть приписан и Конинку, и Болю, и Экхоуту. Напротив, в другой картине Эрмитажа, происходящей из Лазенок, в «Автопортрете» Гелдер и является тем «достойнейшим и вернейшим» учеником Рембрандта, каким мы его только что охарактеризовали.
Эти примеры говорят о том, что без обращения к Эрмитажу нельзя глубоко изучать Рембрандта и его учеников. Даже для этой цели не всегда помогут амстердамские музеи.
Так точно и для изучения французской живописи недостаточно одного Лувра, а нужно опять прийти в Эрмитаж, ибо у нас имеется ряд шедевров всех корифеев этой школы, и все в целом они подобраны с удивительной полнотой.
На этот раз опять мне выпала роль председателя заседания Совета художественно-исторического и бытового отделов Русского музея. Началось все с многочисленных предложений для музея, принесенных самых неожиданных предметов старины и искусства, подчас изумительно ценных, сейчас принесенных в жертву молоху войны, который не все еще аполлоново достояние уничтожил, поверг вместе с оружием, воинами и честью народа на полях сражений и добивает бедных граждан россиян [заставляя] жертвовать самым интимным, дорогим, лишь бы выжить или покинуть пределы родного пепелища. Невольно вспоминается фраза Чаадаева, сказанная Сухово-Кобылину: «Оставь все — сохрани себя — уезжай из России». В такой ситуации сколько подобных безвинных судеб, готовых пожертвовать вековыми семейными сувенирами и покинуть эти пределы. Даже на Совете обсуждался этот вопрос. Ввиду тяжелого продовольственного положения решено разбить огород вместо цветника перед Михайловским дворцом. Ведь произрастает же капуста возле Ростральных колонн, пасутся же кони в сквере Зимнего дворца, пробивается же травка сквозь щели мостовых, изучает же Комаров фауну Петрограда и находит десятки уникально приспособившихся растений. Жизнь неистребима в своей основе, но она гибнет от нелепых порции свинца на полях сражений, когда перевес берет молох войны. И снова передо мной чередой проходит извлеченное из семейных ценностей то, что было дорого их предкам. На этот раз, уже не надеясь на покупку, предлагает Е.Г.Шварц автопортрет Заболоцкого, рисунок Кипренского «Плафон», портрет Е.Г.Шварца работы Репина.
Следом О.Браз дарует натюрморт «Связка баранок» неизвестного живописца XIX века.
И мне пришлось выполнить не очень деликатную просьбу К.Сомова: предложить как образец современных художников творчество Кости Сомова, характерные для его творчества этюд «Радуга» и мужской портрет, признанный на выставке выдающимся произведением, чрезвычайно характерным для него стилем. Сомов представлен в Русском музее случайными произведениями, между тем его произведения пользуются большим спросом. Художник уступил музею портрет за 25 тысяч рублей. Совет решил изыскивать средства для приобретения портрета работы Сомова.
В то же время мне пришлось вынести для рассмотрения Совета скульптурные произведения слабо представленного в музее Обера. Предлагает их вдова недавно скончавшегося мастера. Мной выбраны для музея: восковая модель «Бык-победитель», 10 тысяч рублей, восковая модель «Семья Йоркширов», 7 тысяч рублей, терракотовая модель «Лев, пожирающий газель», 2 тысячи рублей, гипсовые модели «Тигр с сипаем», конная статуя бывшего великого князя Дмитрия Константиновича. Пришлось демонстрировать фото скульптур Обера и доказывать, что он, несомненно, — один из выдающихся скульпторов-анималистов не только в России, но и за рубежом, почти совершенно не представлен в музее. Предлагаемые вещи принадлежат к выдающимся образцам его творчества, причем это его собственно ручные работы, а не отливки.
Заседание Совета началось с почтения памяти по поводу кончины академика Я.И.Смирнова и возложения венка на гроб от сослуживцев. Затем Тройницкий заявил о своем желании посетить А. В.Луначарского по поводу разницы в ставках, выработанных комиссией Рязанова, а также рассмотреть смету Эрмитажа. По словам Тройницкого, в предварительной беседе Луначарский одобрил соединение отделения гравюр и рисунков с картинным отделением и посоветовал в дальнейшем совершенствовать систему Эрмитажа, придавая ей большую стройность. Сейчас же система управления Эрмитажа выглядит так: во главе стоит директор, во главе отделов — заведующие отделами, во главе отделений — хранители и в секциях — помощники хранителей.
Состоялось и рассмотрение приобретений. С.Н.Тройницкий предложил приобрести от княгини Голицыной фарфоровую группу «Венера и Адонис» Мейсенского завода первой половины XVIII века. От Фаберже — четырнадцать фарфоровых зверей Мейсенского завода, от г-жи Бекман — фарфоровую группу «Хозяйки» и фигуру «Садовника» завода Франкенталь, от г-на Шульца — фигуры «Горшечника» и «Медника» Мейсенского завода середины XVIII века.
С.Н.Тройницкий предложил пригласить к научному сотрудничеству в отделение драгоценностей А.П.Келлера и Д.Д.Бушена, а равно и А.А.Зилоти, уже работающего ассистентом.
Заседания Совета Эрмитажа началось с сообщений о том, что Художественная комиссия по охране памятников и старины располагает сведениями, что в Преображенском полку находятся две картины, изображающие Петра I и Екатерину II, поступившие из Эрмитажа в 1913 году. Решено принять меры к возвращению этих картин.
Э.К.Липгардт заявил, что в казарме конвоя Его Величества находится плафон работы Джованни Доменико Тьеполо. Д.А.Шмидт сообщил, что комиссия не нашла этот плафон, он куда-то исчез.
Зачитано сообщение Комиссариата народного просвещения (отдел по делам музеев), что при конфискации сейфов в городе Смоленске обнаружены четыре золотых, усыпанных драгоценными камнями табакерки, имеющие исторический интерес, которые посланы в Эрмитаж.
Э.К.Липгардт предложил приобрести пейзаж Добиньи. Мне пришлось заявить, что в поступивших произведениях Кушелевской галереи имеются значительные экземпляры пейзажей этого живописца и следует воздержаться от приобретения.
Был также осужден вопрос об издании путеводителей по Эрмитажу, а также сборников научных трудов или сообщений о текущих делах.
Заседание Совета Эрмитажа в основном свелось к рассмотрению предметов, предложенных к приобретению. Среди них заслуживают внимания картина кисти Лагрене «Похищение Европы», принадлежавшая графу Коро, кафель с портретом Людовика XIII, три альбарелло испанской работы, белое бронзовое китайское зеркало с рельефными фигурами рогатых людей XII века, кинжал сибирский с рукоятью с птичьими головами и сердцевидным перекрестием, кинжал с Алтая с костяной рукоятью, бронзовый нож с орнаментами звериных фигур.
Сегодня реализовал натюрморт Н.И.Гордеева — 250 руб.
Бретань, акварель — 150 руб.
Крым, Коктебель — 60 руб.
Шейлок, иллюстрация — 75 руб.
Рисунок — 25 руб.
Итого 560 рублей.
На этот раз Коллегия заслушала мое сообщение о создании Музея «Мирового искусства».
Обсуждению сегодняшнего заседания Коллегии, если я не ошибаюсь, подлежит не рассмотрение отдельных мер, которые следует предпринять для пополнения центрального Музея «Мирового искусства» за счет загородных дворцов и музеев и реквизированных особняков, а обоснование вопроса в чисто принципиальном смысле: в какой степени таковые пополнения желательны и допустимы. Следует при этом решении иметь в виду как интересы «Мирового музея», так и названных собраний, сохранность и полнота коих дорога для каждого, кому важно русское художественное прошлое, и не требует доказательств, но и является главным пособием по изучению истории искусства во всех его областях. Я хочу предложить следующие основные формулы, которые мы бы могли положить в основу сегодняшней беседы и принятие коих явилось бы разрешением принципиальных вопросов.
1. Интересы Музея «Мирового искусства», каким является Эрмитаж, и, следовательно, он служит господствующим фактором. Являясь всероссийским хранилищем художественных сокровищ, музей должен иметь право пополнять замеченные в нем лакуны всеми доступными способами, в первую голову с использованием тех хранилищ, которые находятся в пределах России в общественном пользовании.
2. Интересы дворцов и музеев исчерпываются их значением как представителей отдельных эпох, созданных особо яркими личностями. Их следует рассматривать как повторные памятники в комплексе, неразрывно связанными с местом своего нахождения, в данной характерно обработанной местности и в соединении с другими историческими и уникальными комплексами. Дворцы, содержащие эти памятники, можно считать частями созданных ансамблей, историческими экспонатами, иллюстрирующими в характерном стиле, и изъятие из них может нарушить весь данный ансамбль. Эти дворцовые предметы особенно важны для характеристики видных исторических фигур или целых эпох, и их значение с особой силой реально выступает именно благодаря той обстановке, в которой они находятся. Центральный музей лишнего не возьмет, так как перегружен произведениями искусства и старины, которыми он готов поделиться в соответствии с особенностями пригородных дворцов-музеев. Поэтому следует завершить подбор произведений мирового значения для передачи их в Эрмитаж. Мы обязаны найти в себе силы, чтобы создать всемирный музей, полный уроков для будущего.
Гораздо сложнее осуществить эту акцию по отношению к рыночной стихии. В этом можно вполне надеяться на организаторов аукционов в Обществе поощрения художеств, наших сотрудников Яремича, Аргутинского-Долгорукова, а также Платера и Степанова.
Заседание Совета Эрмитажа посвящено результатам выборов хранителей, произведенных 11 ноября. Как всегда, наряду с основным вопросом возникают побочные. Так и сейчас комиссар Н.Пунин огласил свое предписание: ни под каким предлогом не выпускать из Эрмитажа экспонаты. Это исходит из секретного указания правительства.
Мне пришлось сказать, что подобное распоряжение циркуляра парализует деятельность Эрмитажа, лишает возможности пополнять коллекцию музея, избавляясь от ненужного. Д.А.Шмидт сообщил, что в Эрмитаже находятся картины, скульптуры, которые приняты на хранение, для реставрации, для фотографирования и других целей. Многие из них загромождают помещения, и следует их вернуть хозяевам. Решено послать А.В.Луначарскому депутацию с ходатайством отменить циркуляр.
Совет наметил кандидатов для избрания из них заведующих отделами Эрмитажа. Закрытой баллотировкой выбраны кандидаты заведующих в картинное отделение, назначили меня и Д.А. Шмидта. Предстоит избрать двадцать три ассистента.
Состоялись и традиционные рассмотрения предложенных к приобретению вещей. Петр Ильич Мосолов предложил два офорта Лукаса Лейденского, портрет графини Замойской и пастель — женский портрет. Антиквар М.М.Савостин предложил костяной бюст Павла I, портрет вдовы фельдмаршала Кутузова работы Энгра. Евдокимова предложила три шпалеры, которые Тройницкий признал чрезвычайно редкими и интересными, Совет одобрил их покупку.
Заседание Совета Эрмитажа было посвящено выборам заведующих отделениями. За меня проголосовало девять членов, за Д.А.Шмидта — пять. Таким образом, я оказался заведующим картинным отделением. Позволил себя выбрать.
В этом есть какой-то перст судьбы — создать из Эрмитажа мировой музей живописного уклона, подобно многим европейским музеям. При современном обильном притоке предложений экспонатов можно восполнить кое-какие лакуны в скульптурной части и живописной. А отделение новой живописи придется создавать заново, так как основы у него нет, да и связи с другими странами оборваны. С появлением мирных дней эти связи непременно восстановятся, и тогда можно будет формировать хотя бы французскую живопись конца XIX века и начала XX веков. Вероятно, остались живыми мои парижские знакомые живописцы Люсьен Симон, его жена художница, Менар, Доше, Боннар, МДени, Вламинк, Дерен, Дега, картины которых должны быть в залах Эрмитажа.
На просьбу Совета Эрмитажа изыскать возможность снабдить служащих Эрмитажа продовольственными пайками сегодня получили ответ от хорошо нам знакомого Киммеля, который недавно обивал пороги Эрмитажа — эдакий маленький солдатик со злым лицом. Сейчас он является уполномоченным отдела имущества республики. И вот его ответ:
«Уведомляю вас: 1) я не нахожу возможным (где и что он искал в своем кабинете в Москве?) делать какие-либо исключения для служащих Эрмитажа в продовольственном отношении; 2) считаю ненормальным беспрерывную их службу с 10 часов утра до 4-х часов дня; 3) предлагаю срочно урегулировать их работу с двухчасовым перерывом, для чего, если требуется, начинать занятия с 8 часов утра, когда еще светло. Вообще же считаю необходимым обратить внимание Эрмитажа на то, что администрации его следует более планомерно организовать работу служащих, отнюдь не прибегая к обходу декретов Советской власти, регулирующих вопросы продовольствия и труда».
Подпись до предела лаконичная — закорючка и ясная должность: «уполномоченный комиссар». Наконец и мы, деятели культуры, получили образец «заштопанного портного» из эпохи прерафаэлитов. Умри, Денис, лучше не напишешь!
С утра писал рекомендацию Федору Федоровичу Нотгафту для включения его кандидатуры в состав будущих хранителей картинной галереи Эрмитажа.
«Горячо рекомендую включить Федора Федоровича Нотгафта в число деятелей Эрмитажа. Я могу указать на то, что он по праву являет собой редкий пример совершенно беспрекословного служения искусству и самого вдумчивого его изучения. Первое выразилось в собирании коллекции картин преимущественно новой русской школы. Второе — он себя обогатил необычайно толково составленной библиотекой, в которой доминируют книги и периодические издания, посвященные современным художникам, живущим как у нас, так и (главным образом) на Западе, и собрал литературу по живописи XIX века. Если бы Совету Эрмитажа было угодно принять Ф.Ф. в наш состав, то я бы рассчитывал на то, что он поступит помощником в мое отделение. Причем я бы поручил ему ближайшее наблюдение за картинами и скульптурой XIX века. Ввиду обширных по новизне задач это требует чрезвычайного внимания, солидной подготовки и, наконец, такой проницательности, которую я вижу в работе Нотгафта, и имею полное основание ожидать применения этих способностей в нашем отделении.
Вообще же я считаю, что появление в нашей среде Ф.Ф. является ценнейшим приобретением для Эрмитажа. И мне думается, что именно с этой точки зрения мы и должны рекомендовать его, и уверен, что Нотгафт действительно сумеет подтвердить свою способность в данной деятельности».
Обезвредить декрет.
Обладая значительными коллекционными вещами, собранными мною как в качестве материалов для моих художественных и исторических работ, так и в качестве вспомогательных документов для моих иллюстраций, декораций, картин и просто для любования, я затрудняюсь, однако: как реагировать на изданный только что декрет о регистрации, приеме на учет и охранении памятников искусства, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений от 5 октября 1918 года ввиду крайней неясности текста этого документа.
Едва ли законно руководствоваться декретом, согласно которому все необъятные массы художественных предметов надлежит считать народным достоянием и предварительно ставить на учет, а в ближайшем будущем они должны перейти в государственную собственность. Подобное искусственное, насильственное изъятие из обращения в обществе произведений искусства и превращение их в музейно-архивное прозябание потеряет всю жизненную силу. Одни общественные музеи, за исключением некоторых, лишившись частного собирательства, окажутся весьма плохими движителями культуры, а в дальнейшем монополизация государством всего художественного дела приведет к полному омертвению всего духовного наследия. Для людей, любящих искусства, желательно, чтобы наряду с музейными богатствами значительная часть художественных сокровищ ходила по рукам, чем поддерживала бы более интимные, более живые отношения к искусству, более вдумчивое в него вникание, а это, в свою очередь, распространяло бы художественную культуру в широком смысле, создавая всюду как бы очаги эстетического энтузиазма. Наконец, для самого музейного дела частное собирательство и являлось всегда, и будет являться лучшим источником, из которого притекает все новое и новое пополнение… Что касается самих художников и их окружения себя прекрасными вещами, то общение с ними принадлежит к самым насущным их потребностям и послужит главнейшим стимулом для их работ, лучшей наградой для их сердца.
Отнимите у подлинного художника то, что составляет главную радость его жизни, и он обречен на увядание, на тоску и на отчаяние. Так было всегда и так будет.
В силу этих соображений мне и некоторым моим друзьям пришла мысль запретить органы власти, которым поручено проводить в жизнь помянутый декрет, и обезвредить его пагубное влияние на художественную атмосферу. Все же туманно, как следует понимать его смысл, как примирить в нем противоречия и как следует поступать, чтобы исполнить его согласно с основной мыслью законодателя. Вопрос очень поспешный и путаный, тем более требующий самого серьезного рассмотрения. Он настолько сложен, что спустя неделю у меня не выработалось вполне отчетливого к нему отношения, и, приступая к его изложению, я не считаю, что я все же справлюсь как с фактической стороной, так и со скрытым смыслом того, что с этим больным вопросом более или менее связано.
Между тем время не терпит и все более запутывается смысл декрета, который входит в силу, и надо считаться с тем, чтобы постепенно обезвредить его в той части, которая непосредственно угрожает громадной массе вещей и прямо-таки целой области культуры. Мне кажется, что я не ошибусь, если предложу положить вполне замечательный принцип, чтобы спасти сколь возможно большее количество художественных и исторических памятников — намерение, которому в высшей степени нельзя не сочувствовать. Но, увы, я убежден, что действие декрета может получить как раз обратный эффект, отчасти из-за крайне неудачной его редакции, ведущей к необъятным недоразумениям, и отчасти и из-за заключенных в нем, самом его существе, противоречий. Декрет хочет охранять памятники, и с этой целью следует приступить к ознакомлению с ними, чтобы знать, что охранять. И вот тут невольно является вопрос: подлежат ли охране все без исключения памятники (что сомнительно, ибо нельзя объять необъятное), если нет, то какие именно подлежат, и, наконец, по каким признакам будут делать эту сортировку на «подлежащие» и «не подлежащие». Эта сторона дела непременно требует разъяснения, ибо в противном случае получится сумбур, который приведет к самым немыслимым последствиям, как раз обратным тем, которые имелись в виду при составлении декрета. А другая сторона дела заключается в отношении, создаваемом декретом для самих владельцев, разумеется, к выявлению наших богатств, а приведет он к очень большому числу случаев вынужденного сокращения их, к тому, что обладание художественными произведениями явится для владельцев источником испытаний и страданий, поводом величайших тревог и т. д.
И оттого следует ожидать поступков, всегда сопровождающих подобное ущемление: желания избавиться от этих страданий, получить покой, освободиться от тех предметов, которые из источника радости и наслаждения превращаются в какой-то признак одиозности, чуть ли не в улику политической неблагонадежности. При этом как раз всего тяжелее эти испытания лягут не на тех владельцев, которые охотно с ними расстаются, а иные просто уничтожают эти «мучительные предметы», а как раз на владельцев, которые дорожат и берегут вещи как величайшее благо, которое они видят в жизни, они окажутся не способными видеть и не будут знать их судьбу. Как тут быть с этой деликатностью? Не знаю в точности, как пояснить. Скорее тут подтверждается полное отсутствие компетентных лиц, коим можно доверить экспертизу, а что хуже всего — появились факты конфискации и применения самых суровых революционных карательных мер.