Пожалуй, есть смысл пропустить те, может быть и интересные для меня детали, но которых множество, и соединяя которые все равно не получить целое, как от города, так и от собственных впечатлений. Мы с С. П. ходили по Флоренции, рассматривали церкви, дома и витрины, я заснул, сев на минуточку отдохнуть в прохладе собора Санта-Мария дель Фьоре, а потом проснулся, и было также многое другое. Уже стало ясно, что мы взглянули на город только в щелочку, и сколько бы мы не топтали свои подошвы, новых впечатлений не получишь. На этой дороге все замылено, а та бедекеровская скорость, с которой мы ходим по городу, а еще я хочу при этом что-то и сформулировать, делает это абсолютно невозможным. Но сегодня еще предстоит путешествие в Сиену и экскурсия в знаменитую галерею Уффици.
Какое счастье, что в Италии все практически рядом. Но меня уже не хватает на долгие описания. Ну что Сиена? Это почти такой же городок, как Пенне, в котором я был осенью – средневековый город, выросший на неприступной скале и так, к счастью, и не поменявший свою древнюю архитектуру на современную. Я видел об этом городе, в котором два раза в год устраиваются конные скачки вокруг центральной площади, телевизионный фильм. Я это уже видел и теперь не могу этого вообразить, какая жалость! Воображение, когда в основе его реальность, всегда богаче действительности. Приятно побродить по узким уличкам между домами, от которых тянет средневековой прохладой. Ведь в свое время город спуску не давал даже Флоренции и тоже была республикой. Есть все же наслаждение, притворившись раскованным западным туристом, на этой площади полежать, покусывая мороженое. О, если б навеки так было! Как все же функциональны были эти древние градостроители! Вечером, после крикливой жары и шума рынка, все отходы, грязь и капустные листья, и конский навоз, и превратившуюся в труху солому, все остатки дневного средневекового торжища можно было одним махом смыть вниз: площадь как наклонная воронка. Не боролись за чистоту и порядок, а сопротивлялись холере и дизентерии. Теперь здесь лежат, распластавшись в послеобеденной неге, туристы. Ничего не поделаешь, в Средние века – самая большая площадь Европы, а ныне – самая уютная. Без понятия «самый», «самая» современный турист не обходится, вот вектор его наблюдений. Все улицы города вливаются в эту «самую». В окнах средневековых домов, окружающих площадь, жизнь не так уж сильно отличающая от давней – горшки с цветами, клетки с птицами, вывешенное бельишко. Туристы – это дворянство на час или на два, здесь им кажется, что именно они господа жизни, а вернутся из поездки – всех ждет кризис. Но все же два поразительных собственных «кадра» я выхватил из сонма общих впечатлений. Руины всегда производят впечатление собственной таинственной жизни. Тайну ли своего разрушения или секрет грядущего возрождения? В первую очередь это покинутый, уже за городскими стенами через лощину монастырь. Его хорошо видно из города. Какая там шла жизнь, и почему никто не пришел на смену? Что с монастырем станет через двадцать или тридцать лет? Мы проходили время с МТС и картофелехранилищами в наших церквях. А что здесь? Откроют ли молодежный лагерь или боулинг-клуб? И вторые поразительные развалины – это начавшаяся еще в Средние века стройка нового городского собора. Размах и инженерная удаль, как в Древнем Египте. Это так же величественно и волнует воображение, как скелет динозавра в музее Естественной истории в Нью-Йорке. Динозавр, вставший на задние лапы. Если бы планы удались, он был бы самым большим в Италии. Незаконченная постройка поражает воображение. Но нас, русских, и этим не удивишь. В 1943-м году, мальчиком, я видел, как разбирали металлические конструкции Дворца Советов. И Екатерина Великая тоже в Москве собиралась построить совершенно невероятный собор, уже сговорилась с Баженовым, снесли кварталы возле Кремля, а построили только один павильон, в котором сейчас Военная, на берегу Москва-реки, академия. Там учился мой племянник Валерий.
30 июля, четверг. Завтрак в отеле. Раненько мы поднялись, прощайте, утки и сонное утреннее озеро. Переезд в Лидо де Езолоозначает, что мы уже будем в Венеции. Вот и еще я поставил для себя отметку: я там был. Все-таки у меня психология советского человека, какое счастье, что довелось! Разве даже в юности и зрелые годы, когда я довольно много ездил по свету, разе тогда предполагал, что увижу столько! Сейчас я корю себя и обстоятельства, что обо всем пишу так поверхностно и ничтожно. В мои записки не помещаются даже две экскурсии: одна в галерею Уффици, где, словно осуществленные миражи, вставали знаменитые портреты, картины и скульптуры. Это экскурсия, как и предполагалось – плановая, а вторая – наше самостоятельное путешествие в галерею Питти. Там тоже произведения из мира грез и альбомов, которые выдавали в Ленинке только в отделе редких книг. Все, оказывается, существовало в действительности, написанное на холсте и липовой либо кипарисовой доске. Среди залов дворца Питти показывают еще и королевские покои, то, о чем очень метко сказали Ильф и Петров – «как люди жили!» Чуть запыленная роскошь утомляет. Но несколько портретов будут теперь вечно стоять у меня перед глазами: Тициан, портрет неизвестного, предположительно это герцог Норфолк, и косоглазый кардинал, но это из Уффици. Да еще, конечно, внутренний двор дворца, сотворенный будто бы для жизни гигантов. Но это, пожалуй, и все, что я не лукавя хотел бы отобрать из своих мимолетных впечатлений и записать. Перечисления – это уже достояние каталогов.
Мое воображение волнует еще и огромный, свыше километра, коридор, который был проложен Вазари над крышами домов из Синьории во дворец Питти, чтобы Медичи могли без опаски ходить из «дома», где они стали со временем жить, отобрав дворец у бывших владельцев, до места работы в Синьории. Средние века, кинжалы, враги, наемные убийцы. Коридор проходит даже над знаменитым мостом Порто Веккио, где сейчас и уже много веков торгуют золотом и драгоценностями. Здесь сейчас, в коридоре, висят картины и портреты, на которых вообще-то и специализируется Уффици. В галерее есть даже портрет Петра Первого, который побывал здесь. Но в коридор можно попасть только по специальному разрешению и по специальной записи. Это теперь у меня вполне реальная мечта. Все остальное в следующий раз.
По дороге посещение Болоньи с ассистентом.
Пробыли в городе только час, но все запомнилось в основном подлинностью былого. Две башни, одна над другой, бесконечные крытые галереи на центральной улице. Гигантская площадь перед собором. Здесь же памятник папе Григорию – вот это был реформатор, ввел новое счисление – григорианский календарь.
Размещение в отеле «Коломбо».
31июля, пятница. Утро напоминало начало решительной битвы. Сегодня не только завершающий день нашего путешествия по Италии, но и ее, как говорится, жемчужина, легендарная Венеция. Она будет подана на блюде. Завтрак в отеле воспринимался как заправка танков перед атакой. Все те же наши соотечественники в ресторане внизу – молдаване, чай, кофе, что же еще давали на завтрак? Все прошло как-то в тумане, у молдаван понимающие и сочувствующе лица – это они уже видели, механически жующие люди, мысли которых уже где-то в других местах. После экскурсии в Венецию группа окончательно рассыпается. Некоторые из наших новых знакомых должны пересесть на другие автобусы, здесь фирма все блестяще координирует, и уехать в другие регионы на отдых на Лигурийское или Адриатическое побережье, на французскую Ривьеру или, зацепив еще один или два легендарных города Милан или Геную, улететь на родину. Мы с С. П. улетаем завтра, во второй половине дня.
У дверей отеля снова наш автобус, потом мы долго едем по низкой, как бы прогибающейся под блеском солнца равнине. Здесь все уплотнено и функционально, кажется, что даже заросли камыша, которые встречаются вдоль каналов, заранее предусмотрены и специально выращены декораторами. Низкие поля, широченные дороги, указатели в сторону аэропортов. На горизонте иногда в туманном мареве появляется море. Ощущение явления чуда. Наконец мы останавливаемся, протиснувшись через какие-то портовые технические закоулки у бесконечных причалов. Здесь понимаешь, что город не только роскошнее декорации, выстроенные, чтобы своим величием потрошить карманы туристов всего мира, но и крупнейший на Средиземном море порт. Мельком замечаю, что из барж в катера переваливаются продукты повседневного спроса – ящики и упаковки пива, стиральные порошки. Может быть, хотят выстирать море? Здесь надо пересаживаться на катер – Венеция на другом берегу лагуны. Естественно, этот водный «трансфер» в тур не включен, здесь требуется особая доплата, но какие деньги и какая экономия, когда вот она, красавица, рядом, ее присутствие уже ощущается в серой утренней волне! Еще раз бросаю взгляд на низкое пространство с маревом душных берегов вдали. Где-то там, в горизонтах, на ходу фантазирую: и остров Лидо с его знаменитыми отелями, и остров Сан-Микеле с легендарным кладбищем, где покоятся Бродский, Дягилев и Игорь Стравинский, знаменитые изгнанники. Этого я не увижу, я уже точно это знаю, но разве думать о великих покойниках не значит уже вести с ними диалог? Катерок, который нам подали, не похож на тот пароходик –vaporetto, на котором профессор и композитор Ашенбах ехал в Венецию. Время, вперед! Не хватает только морячков, на которых останавливается профессорский взор. Венеция появляется медленно, будто всплывает из-под линии горизонта, как мировой мираж, все детали которого хорошо известны, но который каждый раз ожидаешь, как чудо. Взор здесь воспален и глаз жаден, сначала удержать, а потом и запомнить легендарный профиль величественной панорамы, разворачивающейся перед тобой и в сужающемся пространстве протоки. Вдалеке мерцает как драгоценный камень в перстне приземистое здание собора Святого Марка – домовая церквь дожа.
Эта картинка, так же как и песня гида по поводу возникновения Венеции, хорошо известны. Я не стану говорить о том зуде, который охватил меня, когда я вспомнил о романе Хемингуэя «За рекой, в тени деревьев». Там тоже царственная Венеция. Скорее бы добраться до Москвы и всадить в этот текст пару чужих свидетельств! Старый, но на двадцать лет моложе меня американский полковник едет в холодную зимнюю Венецию, чтобы в лагуне пострелять уток. Он еще должен встретиться там с любимой девушкой. Хемингуэй в этом не самом удачном своем романе сентиментален, и не без ошибок вкуса. Роскошная венецианка из старой аристократии, графиня. Только что закончилась Первая мировая. Пока на подъезде полковник объясняет своему шоферу.
«Прямо перед нами Торчелло, – показал полковник, – Там жили люди, согнанные с материка вестготами. Они-то и построили вон ту церковь с квадратной башней. Когда-то тут жило тридцать тысяч человек; они построили церковь, чтобы почитать своего бога и воздавать ему хвалу. Потом, после того как ее построили, устье реки Силе занесло илом, а может, сильное наводнение погнало воду по новому руслу; всю эту землю, по которой мы сейчас ехали, затопило, расплодились москиты, и люди стали болеть малярией. Они мерли, как мухи. Тогда собрались старейшины и решили переселиться в здоровую местность, которую можно оборонять с моря и куда вестготы, ломбардцы и прочие разбойники не смогут добраться, потому что у этих разбойников нет морских судов. А ребята из Торчелло все были отличными моряками. Вот они и разобрали свои дома, камни погрузили на барки, вроде той, какую мы сейчас видели, и выстроили Венецию.
Он замолчал».
Прервем пока цитату и мы.
– Вам не скучно это слушать, Джексон?
– Нет, господин полковник. Я и понятия не имел, кто пришел сюда первый, как наши пионеры.
Что дальше? Описывать тысячу раз уже отмеченное и воспроизведенное – неблагородная задача. Все мы по фильмам, по репродукциям, по описаниям в книгах, в конце концов, по собственным снам, до деталей помним основные «объекты» Венеции. В путешествия мы ездим, чтобы добыть «собственный компонент» из привычного материала. Добывание неповторимых эмоций, если можно так выразиться, из Палаццо дожей, из площади Святого Марка, из знаменитого собора. В каком-то смысле профессиональный турист – это современный алхимик. Но, как и любой ученый, он всегда оценивает, что появляется в его реторте.
Современный турист – это уже не молодая девушка с гувернанткой и Бедекером в руках или юный лорд со своим гувернером и его культурологическими разъяснениями. Здесь дамы со страстным желанием не только доложить подруге, что побывала в Риме и Венеции, но и привезти весомые доказательства своего заграничного вояжа. Современные кавалеры тоже не только любуются куполами, колоннами и анфиладами дворцовых залов, но и любят оттягиваться в барах и ресторанах. Именно поэтому в Венеции все не совсем просто.
Я приблизительно догадывался, по крайней мере, много читал, каким образом изготовляют «венецианское стекло», и полагал, что центр его по-прежнему на острове Мурано. Однако, мастерская замечательного и действительно уникального по красоте и обработке стекла оказалась почти в самом центре города, на набережной, почти там, куда пристал наш катер. Процедура обработки стекла хорошо и много раз была показана по телевизору, но мы-то знаем, что глаз и телевизионный объектив значительно отличаются по восприятию. Именно поэтому все смирились и с необходимостью тесниться в подвальчике возле горячих тиглей, и с просмотром увлекательной, но отработанной, как цирковой номер, процедурой изготовления каких-то стеклянных безделушек. Но подвальчик устроен так, что из него один ход – через торговый зал. Ах, дамы, дамы… Исключительно для вас здесь все говорят по-русски, на витрине даже портрет Путина в дружеских объятьях Берлускони. Потом мне объяснили, что у туристов каждой национальной группы есть, оказывается, свой «причал», устроенный, правда, по общей схеме: выходи через торговый зал. Аттракцион показывают китайцам, японцам, англоговорящим и туристам из Южной Америки – всем отдельно. Полагаю, что портреты в Китайской зоне другие, нежели в Южно-Американской или Китайско-Японской.
Собственно из магазина-мастерской мы делаем первые шаги по земле Венеции. Здесь, как и на Святой Земле, как и в Риме, все сжато в одном кулаке. Буквально два десятка шагов, и ты проходишь мимо церкви, где органистом долго служил Вивальди. А не здесь ли, кстати, развертывалось действие романа Жорж Санд «Консуэло»? Проверить! А оглянешься – на той же набережной, но чуть подальше красный кирпич Арсенала – здесь строился знаменитый Венецианский флот, в Средневековье контролировавший Средиземное море. Я почему-то опять вспомнил нечто телевизионное. Ежегодную выставку современного мирового искусства, которая проводится именно в бывшей цитадели венецианских вооруженных сил. Здесь всегда бывает много дурацких экспонатов. В городе самых знаменитых итальянских живописцев это всегда выдается за последнее достижение прекрасного. А в этом году наш авангард привез даже какую-то старую подводную лодку, разукрашенную дворовой живописью. Мне повезло, значительно позднее я увидел ее, жалкую и облупившуюся, пришвартованной где-то на Канале Гранде. Но пора уже снова разворачиваться и идти по назначенному недолгому пути к площади Святого Марка.
Толпа густая, как в ГУМе, но важно своим шагом промерить это небольшое пространство. Здесь несколько очередей – одна в собор, другая на башню, третий поток устремляется в уличку, идущую вглубь площади. Так все в том же ГУМе в старые времена выстраивались очереди, если одновременно «давали» женские итальянские или чешские сапоги и пыжиковые шапки. Я вряд ли все это запомню, но мое воображение полно поразительными страницами романа Хемингуэя. Кстати, похоже, что и там низкая заболоченная долина, через которую мы ехали утром и по которой приехали в венецианский край вчера, это именно то место, где старый полковник стрелял своих уток.
Я уже писал, что в Италии замечательные, знающие и хорошо говорящие по-русски гиды. На этот раз была роскошная лет шестидесяти дама, видимо с русскими корнями вся в ярких шалях, пышных монисто и широких юбках. Ее речь было подчеркнуто архаичной и создавалось ощущение, что русская аристократка, всю жизнь проведшая в этом городе, знакомит с ним своих соотечественников. Не нанятый гид, а старая родственница. Ну что с них возьмешь, с этих невежественных новых или почти новых русских! Речь, похожая на сочную речь старых актрис Малого театра, полилась. Правда, здесь вскоре возник некий инцидент, говорящий о том, что под этим небом даже в русской даме начинает жить Анна Маньяни.
Итак, все надели свои наушники, дамы пристроили микрофон рядом со своими ожерельями, несколько прикрывающими загорелую шею, и пошли слова о голубом небе, гондолах, великой литературе, великих живописцах, осенних приливах. Человек вообще любит слушать уже знакомое. Но в какое-то мгновенье дама вдруг приостанавливается и, как коршун, чуть ли не позабыв о своих слушателях, впивается в другую даму неподалеку что-то нашептывающую тоже на русском языке небольшой группке людей. Оказывается, это некая небольшая туристическая компания с предприимчивой Украины привезла в Венецию своих девчат и хлопцев, и здесь они решились обойтись своими интеллектуальными силами, без гида. Все братья-славяне решили провести тихо, по-домашнему, особенно не тратясь на специалистов. Но не тут-то было – на этой площади экскурсии мог вести только лицензированный гид! И вот теперь гид сражался за свое место работы, за свой хлеб, обещая, если дама в монисто не прекратит свою просветительскую деятельность, позвать полицейского. Я даже ожидал, что женщины схватятся: аристократка и представительница нового украинского бизнеса.
Но разве бытовые сцены не украшают и классическую живопись, и академическое течение экскурсии?
Ну что, с площадью покончено, все на месте: крылатые львы на столбах на набережной, башня с часами – Кампанилла, которая обвалилась в 1902-м году и была возобновлена через десять лет. Сейчас на башню взбираются туристы, чтобы посмотреть на крыши города с «птичьего полета». За Кампаниллой – огромная квадратная площадь, на одной стороне которой базилика Святого Марка а на другой – здание, замыкающее ее, в котором жил Наполеон. Он, кстати, лишил Венецию ее последнего дожа. Довольно этой средневековщины! Но все-таки эта площадь чуть поменьше и не такая имперско-величественная, как Манежная площадь в Москве. (Естественно, до того, как ее обезобразили фигурки Церетели по периферии и лужковские нагромождения в центре.) Но здесь самый дорогой в Европе кофе. О ныряющих наглых голубях я не говорю – это общее место. К сожалению, не удалось посмотреть и на наводнение, регулярно заливающее эту площадь, но это, как и голуби, легкая добыча телевидения.
Преимущество группового туризма заключается в том, что в Италии ты не становишься в общую толпу: в собор Святого Петра, в собор ли Святого Марка группы туристов из разных стран проходят вне очереди. Собор Святого Марка не самый большой в Венеции, но самый, наверное, экзотически и богато украшенный. Здесь хранятся мощи святого Марка, хитростью вывезенные венецианскими купцами из Константинополя, украли. Они положили мощи среди свиных туш, к которым мусульманам прикасаться было запрещено. Этой истории посвящен один из эпизодов огромных мозаик на фасаде собора. Мне подобное обретение святынь не близко. Обман «неверных» входил в систему нравственных ценностей. Венецианский же купец, одурачивший торговых партнеров, выглядит молодцом и героем! В этике двойная мораль, как успешная приживалка, существовала во все века. О сегодняшнем времени уже и не говорю. Но вот американский классик умел все описывать без уроков морали.
«– Люди из Торчелло. Это были лихие ребята, и строили они хорошо, с большим вкусом. Они вышли из деревушки Каорле, там, выше по побережью, а во время нашествия вестготов к ним сбежалось все население окрестных городов и сел. И один парень, который возил оружие в Александрию, нашел там тело святого Марка и вывез его, спрятав под свиными тушами, чтобы мусульманские таможенники не нашли. Он тоже был из Торчелло. Этот парень привез тело в Венецию, и теперь святой Марк – их покровитель, и они построили ему собор. Но к тому времени они уже торговали с далекими восточными странами, и архитектура у них стала, на мой взгляд, слишком византийской. Никогда они не строили лучше, чем в самом начале, в Торчелло. Вот оно, Торчелло.
– А площадь Святого Марка – это там, где много голубей и где стоит такой громадный собор, вроде шикарного кинотеатра?
– Вот именно, Джексон. Это вы точно подметили. Все ведь зависит от того, как на что посмотреть».
Все соборы и крупные здания Венеции отличаются тем, что стоят на сваях из лиственницы, которые привозились чуть ли не из России. Особенность этого дерева в том, что в соленой воде оно цементируется, что ли, превращаясь почти в камень.
Собор изнутри мерцает и лучится невероятной подлинностью. Здесь бы посидеть в тишине, поглазеть, попредставлять эти торжественные службы, на которые, кичась друг перед другом собственным богатством и одеждой жен, съезжалась вся городская знать, но общая тенденция всех подобных экскурсий скорее – скорее набираем баллы в игре «я там был». Наша водительница-аристократка с присущей аристократическому принципу добросовестностью все время что-то говорила, пытаясь передать нам свои чувства, которые рождает в ней это мощное здание, но смыкания не происходит. Я только смутно понимаю, что стиль здесь ближе всего к расчетливой и душной византийской пышности. Среди прочего говорится, что при ведении русских групп здесь наложено какое-то интеллектуальное или религиозное эмбарго на полноту информации, о чем-то здесь помалкивают. Ладно, представим себе гордых венецианцев как персонажей из знаменитого фильма Эйзенштейна. Удастся ли, когда вернусь домой, посмотреть какой-нибудь полный альбом по Венеции?
Особенность подлинных и древних городских памятников в том, что здесь все рядом. Всего в девяти километрах от Иерусалима Вифлеем, буквально рядом Голгофа и пещера, где воскрес Христос. В Венеции – Дворец дожей и храм Святого Марка еще ближе, чем Благовещенский собор, домашняя церковь русских царей в Кремле и Грановитая палата. Русские цари, кажется, только не жили под одной крышей с тюрьмой.
Мы уже стройными рядами направляемся ко Дворцу дожей. Во всех путеводителях написано, что девятая и десятая колонны знаменитого фасада дворца сделаны из красного мрамора: здесь объявляли смертные приговоры. Здесь же, но уж если была необходимость, вдоль всего фасада вывешивали тела казненных. На этом месте я немножко постоял и представил себе в виде висящих туш ряд литературных начальников, прославившихся своей удивительной любовью к писательской собственности. Картина получилась выразительная.
В самом дворце все как-то удивительно перетекает из одного в другое. Жилой этаж дожа, проживавшего в казенной квартире дворца вместе с домочадцами и собственными слугами, и разнообразные канцелярии: от иностранных дел до судебных палат и представительских залов. Все здание наполнено живописью. Здесь есть даже фреска Тициана «Святой Христофор», которую художник вроде бы написал на спор за три дня. Но эта фреска предназначалась только для дожа лично, она находилась на лестнице с той ее стороны, с которой дож входил в официальные помещения дворца. Тинторетто, Веронезе, Тьеполо – это тоже не слабые художники, чьи произведения находятся в помещениях дворца. Когда русская аристократка, притворившаяся венецианкой, перечисляет названия залов, через которые вы проходите, вы понимаете сложную иерархию управления этой самой долговременной республикой Европы и ее международный протокол. Здесь есть зал, где послов принимали, но есть зал, где послов и выдерживали. В зале Коллегии писали законы, а в соседнем зале законы утверждал сенат.
Самое интересное и наиболее точно отражающее демократию, как самую жестокую форму правления, – это комплекс залов и комнат, связанных с внутренней жизнью республики, с ее, условно назовем, министерством внутренних дел. Об этом я уже читал раньше, и в моем сознании зашумели привычные названия: Совет десяти, Совет трех, Инквизиция, есть здесь и специальное помещение, в котором помещалась камера пыток. У нас в России подобные коллегии носили другие, более привычные названия. Зато в Венеции все находилось в комплексе, рядом. Документы республики сохранили много доносов. Для них была сделана специальная прорезь в двери.
Самое грандиозное помещение дворца – это зал Большого совета. Боюсь, что по площади это значительно больше, чем Колонный зал бывшего Дома союзов. Когда пришло это сравнение, возникла и мысль, что надо бы московский зал снова переименовывать в зал Дворянского собрания. Но вот какие дела: профессиональных союзов практически нет, а дворянство еще не выросло. В зале Большого совета, конечно, и танцевали, но Большой совет – это две с половиной тысячи участников, это почти столько, сколько помещается в Большом театре, но ярусов нет. Кресел здесь тоже не было – стояли лавки по всей длине огромного зала. Мне почему-то кажется, что при таком большом количестве членов демократия здесь была чем-то сродни демократии заседаний Верховного Совета СССР.
Во всех этих помещениях Дворца дожей поражает не то, что они с такой помпой и красотой построены, отделаны и разукрашены, а сама эта, в принципе, небольшая площадка, которая вместила в себя такую бездну больших и малых шедевров. Какие во время экскурсии произносились имена! Но вот попробуй все это в себя впитать, пережить, не говоря уже о том, чтобы рассмотреть или запомнить. Шагаем словно в бреду, цепляя взглядом то особенность обстановки, то открытое окно, все то, что соединяют эти шедевры с живой и сегодняшней жизнью. Опять старая идея: приехать бы сюда зимой на недельку, пожить. Сразу же начинаю к себе цепляться, а почему зимой? И опять в сознании встают страницы давно прочитанного… Хемингуэй и его полковник стреляли уток в лагуне именно в это время.
Но вот, наконец, мы какими-то переходами по «Мосту вздохов» попадаем в легендарное и не менее знаменитое, чем собор и дворец здание тюрьмы. «Последние вздохи», потому что здесь узник мог в последний раз вдохнуть свежий морской воздух, а потом уже его ожидало одно из самых серьезных в Европе узилищ. Собственно, только тут для меня и началась экскурсия, потому что я раб литературы, раб вербального отношения к миру. А разве не ярче всех и эту тюрьму, и этот дворец прославил ее знаменитый узник, легендарный авантюрист и бабник ХVIII века Джакомо Казанова? Единственный узник, который бежал из этой прославленной тюрьмы. Этот побег обессмертил современный гений – Феллини, снявший одноименный фильм. В фильме все выразительно и изящно, но я больше люблю подлинник. Какая жалость, что нельзя поподробней развести цитаты. Ах, этот современный рассказ фрагментами! Но наш герой уже выбрался из своей камеры и теперь на крыше Дворца дожей. Вот что значит еще и личные усилия и бесконечная смелость.
«Значит, надобно было втянуть в слуховое окно лестницу целиком; помочь было некому, и, чтобы поднять ее конец, пришлось мне решиться отправиться на желоб самому. Так я и сделал, и когда бы не беспримерная подмога Провидения, риск этот стоил бы мне жизни. Дерзнув отпустить лестницу, я бросил веревку – третья ступень лестницы цеплялась за желоб, и я не боялся, что она упадет в канал, – потихоньку, с эспонтоном в руках, спустился рядом с лестницей на желоб; отложив эспонтон, я ловко повернулся так, чтобы слуховое окно находилось напротив меня, а правая моя рука лежала на лестнице. Носками опирался я о мраморный желоб: я не стоял, но лежал на животе. В этом положении у меня достало силы приподнять на полфута лестницу и одновременно толкнуть ее вперед. Я заметил с радостью, что она прошла в окно на добрый фут. Как понимает читатель, вес ее должен был существенно уменьшиться. Дело шло о том, чтобы поднять ее еще на два фута и на столько же просунуть внутрь: тогда я мог бы уже не сомневаться, что, вернувшись сразу на козырек окна и протянув на себя веревку, привязанную к ступени, просуну лестницу внутрь целиком. Дабы поднять ее на высоту двух футов, встал я на колени; но от усилия, какое хотел я предпринять, сообщив его лестнице, носки ног моих соскользнули и тело до самой груди свесилось с крыши; я повис на локтях. В тот ужасающий миг употребил я всю свою силу, чтобы закрепиться на локтях и затормозить боками, мне это удалось. Следя, как бы не потерять опоры, я при помощи рук, вплоть до запястий, в конце концов подтянулся и прочно утвердился на желобе животом. За лестницу опасаться было нечего: в два приема вошла она в окно более чем на три фута и держалась неподвижно. И вот, опираясь на желоб прочно запястьями и пахом, от низа живота до ляжек, понял я, что если удастся мне поднять правую ногу и поставить на желоб одно колено, а за ним другое, то я окажусь вне самой большой опасности. От усилия, какое предпринял я, исполняя свой замысел, случилась у меня нервная судорога; от такой боли пропадут силы и у богатыря. Случилась она как раз в ту минуту, когда правым коленом я уже касался желоба; болезненная судорога, то, что называется «свело ногу», словно сковало все мои члены: я застыл в неподвижности, ожидая пока она, как я знал по опыту, не пройдет сама собой. Страшная минута! Еще через две минуты попробовал я опереться о желоб коленом; слава Богу, это мне удалось, я подтянул второе колено и, едва успев отдышаться, выпрямился во весь рост, стоя на коленях, поднял, сколько смог, лестницу и сумел сделать так, чтобы она встала параллельно отверстию окна».
Но экскурсия по Дворцу дожей уже заканчивается, позади один зал, потом второй, и вот нам уже знаменитая Лестница гигантов. Это что-то вроде Иорданской лестницы Зимнего дворца в Петербурге. Кстати, именно по этой парадной лестнице для знати, завернувшись в нарядный плащ, который узник сохранял все время своего заточения, вышел из дворца Казанова. Тогда никто из слуг и охраны и предположить не мог, кто он и откуда этот элегантный молодой венецианец – заснувший где-то в закоулках огромного помещения гуляка со вчерашнего бала, длившегося всю ночь. Сегодня охрана более зорко приглядывается к посетителям.
Собственно, официальное знакомство с Венецией на этом закончилось. Теперь я везде в светских разговорах, потупясь, буду скромно говорить: «я там был». Может быть, дабы придать себе веса, без ссылок на американца буду пересказывать еще один эпизод из романа.
«Он попал в дальнюю часть города, которая прилегала к Адриатике, – эти кварталы он любил больше всего. Шагая по узенькой улочке, он решил не считать, сколько пересек переулков и мостов, а потом сориентироваться и выйти прямо к рынку, не попав ни разув тупик.
Это была такая же игра, как для других людей пасьянс. Но она имела то преимущество, что, играя в нее, вы двигаетесь и любуетесь домами, городским пейзажем, лавками, тратториями и старыми дворцами Венеции. Если любишь Венецию, это отличная игра.
Да, это своего рода бродячий пасьянс, а выигрываешь радость для глаз и для сердца. Если доберешься в этой части города до рынка, ни разу не сбившись с пути, игра твоя. Но нельзя облегчать себе задачу и вести счет переулкам и мостам.
По другую сторону канала игра заключалась в том, чтобы, выйдя из дверей «Гритти», попасть, не заблудившись, прямо на Риальто через Fundamente Nuove. Оттуда можно было подняться на мост, перейти через него и спуститься к другому рынку. Рынки полковник любил больше всего. В каждом городе он первым делом осматривал рынки».
Из официально еще и испытанного, но в соответствии с законами отечественного туризма «за дополнительную плату» – получасовое катание на гондоле с престарелым, но поющим гондольером, возвращение к экскурсионному автобусу на специальном катере по Каналу Гранде – я тоже смогу говорить, что я об этом знаю не понаслышке, так сказать, испытал, проехал. Соленые брызги были самыми запоминающимися. А вот о том, как в каком-то узком переулочке сидел возле воды на маленьком «домашнем» причале и рассматривал зеленоватую волну и облупившуюся стену на противоположном берегу, собственно, что здесь рассказывать? О том, что в этот жаркий день здесь от воды тянуло прохладой, а тяжелое металлическое кольцо, прикрепленное к стене, было и вовсе холодным? Чего здесь рассказывать, этого уже никогда не забудешь.
Ночью снился странный сон. Первая его часть касалась дачи: будто бы на дачу приходил комендант Константин Иванович и что-то расспрашивал о Вите. Наверное, думаю о нем, впрочем, уже здесь, в Италии, он звонил, говорил, что у него все в порядке, правда, с работой плохо, а пока он ставит забор. Вторая половина сна – это Валя и мама. Будто бы выезжаю от дома на черной «Волге» и еду по асфальтированной дороге, которая внезапно превращается в грунтовую. Машина проваливается в какой-то жидкой грязи, я не пугаюсь: дескать, далеко не утону, вытащат, но машина почему-то стремительно начинает в этой жидкой, желтого цвета глине тонуть. Я пытаюсь как-то вылезти из кабины и тут просыпаюсь, оказывается, я провалился между двумя матрасами огромной двуспальной кровати. Четыре ночи, С. П. спокойно спит на соседней кровати, как всегда накрывшись подушкой.
В 9. 30 освободили, как предписано гостиничными правилами, номер. Сразу же подумалось, как хорошо: никаких экскурсий! Замечательно два с половиной часа провели на море, на пляже отеля. Я по советской привычке все время чего-то боялся, но хотя мы уже не жили в гостинице, формально наш багаж еще стоял в конференц-зале, на втором этаже. Зал используется как камера хранения. Море на восточном побережье Италии мутное, мелкое, слишком теплое. Купаешься, как в тарелке супа. Этот вывод сделал я еще несколько лет назад, когда ездил на чтения Флаяно. Это восточное побережье Италии. Правда, пляж в нашем отеле «Коломбо» превосходно оборудован: лежаки, зонтики. Опять продолжал прерванное поездкой чтение «Memoryreturn». Если уж Патриарх Тихон проявил такое страстное попечение о церковных богатствах, то почему же он молчал тогда, когда эти богатства действительно грабили и расхищали? Белогвардейский генерал Мамонтов, например, во время своего кавалерийского рейда захватил дорогую «добычу» – драгоценные ризы, иконы, кресты и т. п. – общим числом до 10 тысяч вещей. Генерал Богаевский – атаман Войска Донского при Деникине – забрал золото, серебро, бриллианты новочеркасских и старочеркасских православных храмов. Никаких описей и расписок он, разумеется, не оставил. Когда остатки деникинских войск под ударами Красной Армии покатились к Новороссийску, часть этих ценностей была похищена. За перевозку в Стамбул через Черное море оставшихся сокровищ (1778 пудов одного лишь серебра) белогвардейцы, по их словам, уплатили 145 пудов серебром».
«Пройдитесь по парижским бульварам, – писал в «Известиях"(10 мая 1922 года) князь В. Львов, бывший обер-прокурор Святейшего Синода (!!!) при Временном правительстве (даже он не выдержал и из махрового белогвардейца стал просто гражданином. – А. К. ), – и вы увидите выставленные в витринах магазинов золотую утварь, золотые ризы и драгоценности, снятые с икон. И неужели русская эмиграция имеет право продавать свои религиозные драгоценности для своей нужды, а русский народ не имеет права для утоления своего голода снять церковные драгоценности и купить на них хлеба? Да кто же, наконец, хозяин в Русской Церкви? – Русский народ».
Историческое напоминание. Колчак, который захватил золотой запас республики, в обеспечение поставок оружия передал США 2118 пудов золота, Англии – 2883 пудов, Франции – 1225, косоглазым – 2672. Ущерб от иностранной интервенции только на Дальнем Востоке составил свыше 300 млн золотых рублей. Только в 1920 году интервенты Антанты, действовавшие на юге, вывезли 13 млл. пудов зерна, 830 тыс. пудов соли, 120 тыс. пудов льна, 120 тыс. пудов табака и т. д. Был уведен весь военно-торговый флот.