Теперь относительно предсказанных Выжутовичем пробок. Собрался ехать в театр, на балет, на «Ромео». Пригласил Коля Чевычелов. Выехал по направлению к Дому музыки на Павелецкой за два часа. Невероятная пробка на Смоленской у МИДа – видимо, из-за Хиллари Клинтон, и на каждом светофоре пятнадцать-двадцать минут «стоянки». За полтора часа я доехал только до Парка культуры, пришлось дать эсмэску танцору и ехать домой.
14 октября, среда. «Ну и денек!» – так постоянно восклицает «Эхо Москвы», перед тем как дать рекламу. Вчера вечером из-за пробок опоздал на спектакль, но сегодня все успел. Утром отвезти машину в ремонт на Белорусскую, а потом даже не опоздал на конференцию по Сергею Клычкову. Здесь юбилей поэта. Организовал все это, естественно, В. П. Смирнов. Началось все с небольшой, как сказали, «литиийки». Такого прежде не было, но трогательно. Весь зал встал, смотрел на маленькую иконку, прислоненную к школьной доске, и все крестились, повторяя крестное знамение вслед за священником. Батюшка оканчивал наш институт. А впрочем, помнится мне, как проводили службу в дни смерти Пушкина. Организовывал тогда все Олег Ефимов, и помню, один раз служил отец Владимир Вигилянский. Тоже наш выпускник, сейчас он – одно из первых лиц при Патриархе.
Когда зал поднялся, то трогательно было наблюдать за Вадимом Ковским. Он сидел впереди меня и обмахивался газеткой. Я здесь вспомнил в свое время потрясший меня рассказ Евгения Самойловича, как он вместе с женой ездил впервые в Иерусалим и тихо и спокойно оставил ее, когда та пошла в храм – «мне, иудею, не положено». Я люблю людей, не изменяющих своим убеждениям.
Обосновывал идею конференции выступивший вначале В. П. Смирнов. Несколько фраз. «У нас теперь любой чечёточник – талант, а хрипатая баба – национальное достояние». «В годы пламенного антисоветизма мы провели конференцию по Николаю Островскому и его житийной книге, книге-мифу». Все это проекция на Сергея Клычкова.
Открывал конференцию Б. Н. Тарасов. Естественно, всех благодарил, говорил о пространстве, которое охватывает Литературный институт, здесь и Мандельштам, и Пастернак, и Клычков. Роскошная цитата из «Красной Нивы». А. Ахматова о Сергее Клычкове: «ослепительной красоты человек». Ахматова жила здесь. Очень тепло говорили о легендарной заведующей кафедрой зарубежной литературы института Валентине Александровне Дынник. В свое время, когда зазвучали первые раскаты грома над головой Клычкова, она написала статью в его защиту. Разные мнения по поводу творчества Клычкова. «Легко поет, но не вижу священного». Это, кажется, Блок, записывать не успеваю. Мысль Горького об излишнем увлечении возможностями языка как таковым, без передачи смыслов. «Внутренняя опустошенность превышает талант». Вопросы «темного корня» в жизни и судьбе человека.
Я все это записывал, и тут опять пришла мысль, как Тарасов вырос. Как расковался, как хорошо он сегодня говорит. Прекрасная цитата из Соловьева об этом самом темном корне. «Силы человеческие осеклись». То, что я успел записать на маленький компьютер, совершенно не соответствует впечатлению.
Пропускаю приветствия от Талдомского района, где Клычков родился.
Второй выступающей была Наталья Михайловна Солнцева. О времени запрета произведений Клычкова и даже его имени. О ряде имен крестьянских поэтов, которые открылись в начале 80-х. Упомянула роман «Сахарный немец», я помню, смотрел фильм по этому произведению, не впечатлило. В 80-е разрешили работать с архивами. Многое оказалось уничтоженным еще в 39-м «как улики». О жизни Клычкова в нашем институтском флигеле. Сюда к Клычкову приходил его крестный Николай Клюев. Об источниках. Радует, что еще приходит новая информация. Тем не менее многое еще не отработано, в качестве примера привела отношения юного Клычкова и брата П. И. Чайковского Модеста Ильича Чайковского. Они встречались в Клину. Есть мифы, которые, тем не менее повторяются. Биография Клычкова – проекция всей литературной ситуации Серебряного века и 20-х годов. Клычков часто встречался с Мандельштамом, которого называл «Осип Емильевич».
И Бухарин, и Троцкий, и Сталин, и Горький читали его стихи и романы. Здесь, естественно, напрашивается современная параллель, как мало наша власть знает литературу и искусству. Читали ли люди власти хоть что-то после школы?
Он был неудобен тогда, но он неудобен и сейчас.
Вронский и Клюев ставили работу Клычкова над языком выше, чем работу над языком у Лескова.
Мишель Никё. Исследователь из Франции. Он скромненько говорил о фигуре сравнения и о метафорах в прозе С. Клычкова. Их, этих сравнений, он насчитал чуть ли не полторы тысячи. Сравнений на треть больше, чем метафор. В этом рутинном подходе, в этой конкретике было много интересного. Сравнения с крестьянским миром, с миром животных.
Следующий оратор, Субботин, говорит о публикации писем Клюева к Клычкову в «Новом мире» В Томске через десять дней конференция по Клюеву. Внутренние отношения между писателями. О Петре Орешине, который в поэме «Моя библиотека», опубликованной в 28-м году в журнале «Красная Нива», отрекается от Клычкова и от Клюева. Перебирает другие книги, «но мне они милей, чем Клюев с Клычковым, Господи прости». Но через год они уже снова вместе.
Н. В. Корниенко. Думаю, это самый интересный доклад, потому что здесь конкретное соединено с общим. О крестьянских поэтах – они дали ответы истории, но они оказались в какой-то момент невостребованными. О вытеснении писателей из критики. Возвышение критики: дескать, профессиональная критика обладает идейностью. Нэповская оттепель 20-х годов. О повторении модели. Крестьянский вопрос остался, власть не боялась писателей и интеллигенцию, но она по-прежнему боялась крестьян. Одна из иллюзий нэпа – это якобы бесконтрольность. Корниенко рассказала об анонимных материалах в бумагах ВАКа. «Литературные дискуссии как организация политики партии». «Будущее русской литературы будет безбожным». Это, кажется. Троцкий. В 1922-м году первый литпроект – он принципиально антикрестьянский. О статье Асеева: «тяготение духа над материей, тяга к мистике».
О статье Клычкова в это время – это единственная статья в защиту символизма, защиту образа и слова. Ново-крестьяне безуспешно пытаются создать свой критический журнал.
Главной целью власти стало создание «бескрестьянской литературы». Лозунг 23-го года «За новый быт» – это призыв к уничтожению крестьянской цивилизации.
Собственно, здесь конференция для меня и закончилась.
Вечером становится известно, что все три оппозиционные фракции – коммунисты, ЛДПРовцы и справедливороссы в грозном единодушии покидают во время заседания Думы зал в знак протеста против фальсификации выборов в регионах.
15 октября, четверг. Утром «Российская газета» публикует статью на тему, уже правда ранее засвеченную, о разграблении бюджета депутатами палаты общин английского парламента своими личными незаконными тратами. В данном случае – мы все еще продолжаем «у них и у нас»? – речь идет не только о некоторых депутатах, представивших «счета на собачьи консервы», но о лидерах, нынешнем премьере Гордоне Брауне и прежнем – Тони Блэре; это еще, наверное, и предостережение нашим. Впрочем, судя по всему, у нас подобного, в смысле проверок, никогда не возникнет в силу добротного конформизма. Кстати, вечером по ТВ передали, что две партии, декорирующие оппозицию, – ЛДПР и «Справедливая Россия» уже в парламент вернулись. Судя по всему, коммунисты выдержат паузу.
Днем на машине ездил в «Дрофу», а потом зарулил в институт. Я решил не выступать сегодня на круглом столе, но послушать хотелось. Надо было взять и рецензию, которую написал С. Агаев на конфликтную студентку Надежду Нагорную.
По дороге возникли довольно резкие мысли по поводу порядка в городе. Еще вчера и позавчера я стонал от пробок, а сегодня стало окончательно ясно, что это катастрофа, и она будет усугубляться год от года. Радуясь определенной социальной политике нашего городского правительства, возникшей в свое время, конечно, от переизбытка средств, мы совершенно закрыли глаза на неверное общее управление. Каким образом в Москве возникло столько машин, почему, каким образом мы не изменили градостроительный принцип, воспетый, курируемый Ресиным, – «точечную застройку», вытеснившую все машины из дворов и заставившую их выстроиться вдоль улиц?
Вечером был Игорь с Леной. Игорь быстро и замечательно вымыл кухню, вместе мы нажарили котлет и сварили рис. Во время ужина Лена вдруг сказала, что когда с Игорем она жили у меня, а я был в отъезде, то она видела ночью Валентину Сергеевну: так, боковым зрением какую-то тень. Она также сказала, будто Витя ей рассказывал, что ночью тоже видел в доме какие-то тени. А все началось с того, что мне показалось, будто на кухонном столе сами по себе звякнули чашки. «Вот и Валентина Сергеевна пришла», – подчиняясь какому-то инстинкту, сказал я. Любопытно, что никаких теней, связанных с именем Вали, я не боюсь. Уже несколько дней запоем читаю огромную книгу Джеффри Евгенидиса «Средний пол», который мне дал Ярослав Соколов, мой бывший ученик, лет семь назад поступивший ко мне в семинар под другим именем. Ничего скабрезного в книге нет – это огромное полотно жизни Америки, куда приезжает семья грека, после резни в начале прошлого века в Смирне. Здесь, я, естественно, вспомнил рассказ нашего гида в Греции, рассказывавшего об исходе греков из Малой Азии. Что касается внешнего содержания книги – это гермафродит, сначала не ощущающий особенностей своего несчастья, но постепенно идущий к своей самоидентификации. Прочел уже чуть ли не четыреста страниц, а пока ничего сексуального нет. Тем не менее как-то неловко будет рекомендовать книгу кому-нибудь из своих учеников. Сами найдут.
16 октября, пятница. Господи, как началось утро! Раздался телефонный звонок, женский голос с некоторым акцентом попросил Валентину Сергеевну. Почти сразу выяснилось, что это какая-то журналистка, коллега покойной В. С. Пишу так, будто она жива, как писал всегда, – говорит, что пишет книгу об армянском актере Фрунзике Мкртчане и хотела бы использовать старую статью-рецензию Вали на фильм «Танго нашего детства» – «мне все равно так не написать». Милая моя, любимая, как же мне без тебя плохо и одиноко!
Я начинаю верить в парные случаи.
Через несколько часов снова раздается звонок. На сей раз это звонит старый приятель В. С. Дмитриев – директор или зам. директора Кинофонда. Поговорили немного о Вале и о той книге, которую я собираюсь написать. Память о В. С. я не собираюсь уступать никому. Дмитриев посоветовал мне писать самому, а не делать букет воспоминаний – это и легче, и быстрее, и требует меньше сил. Но главная цель звонка была: не выпустил ли я новый блок дневников? Дмитриев, как я писал, их собирает. Может быть, действительно не только я придаю своим дневникам особое значение. Я-то вижу теперь в них почти цель жизни.
К сожалению, я что-то напутал в днях, потому что живу не датами, а днями недели – понедельник, вторник, среда, и пропустил очень интересовавшее меня заседание клуба, где должен был об экономике говорить С. Глазьев. Я-то думал, что это в пятницу.
17 октября, суббота. Утром затеял большую и бессмысленную уборку и до упора вперился в книгу американского грека. Так я читал запойно только в детстве. К сожалению, самый конец книги несколько подпорчен обязательными правилами окончания американской литературы на грани коммерческой – сведение всех линий в единый узел и воздание каждому по заслугам. Всем воздал и здесь, я восхищался, с каким беллетристическим мастерством это сделано. Но вот особенность огромной книги: проработав чуть ли не семьсот страниц увлекательного материала, внимательно наблюдая за всеми действующими лицами и за общим бытовым и политическим, – есть и такой – фоном, за научной подоплекой обстоятельств, я почти не сделал никаких выписок. Это мне вовсе не свойственно. Но вот весь интеллектуальный улов. Джеффри Евгенедист. «Средний пол» (стр. 490, 502, 644).
«Экзистенциалисты – это люди, которые живут мгновениями».
«Единственное доказательство того, что это правда, заключается в том, что эта правда снится нам обеим. Реальность и есть сон, который снится всем вместе».
«Пока отец Майкл был в Греции, он не страдал от чувства униженности, неразрывно связанного с рыночной экономикой». В последней фразе следует обратить внимание на вторую половину предложения.
Почти в пять, когда подошли Володя с Машей и закончились лекции у Сергея Петровича, поехали на дачу. Вся Профсоюзная улица, как никогда, была и еще с километр после выезда из Москвы полна машин. Густая их масса, почти без просветов, медленно сочилась на выезд из города. Это опять одна из невероятных ошибок в городском планировании. В начале Калужского шоссе на выезде из Москвы стоят три огромных мега-магазина, среди которых «Икеа» и «Ашан». Большинство машин стремились именно сюда, в дешевый рай. Я не думаю, что всем москвичам так уж необходимы эти иностранные вещи с признаками модерна и продукты не самого лучшего качества, но машины куплены, надо в субботу, после того как отошли от пятничной выпивки, куда-то податься. Даже обилие старых зарубежных машин – это тоже на совести нашего управления.
В Обнинск приехали в девять часов и сразу же сели за мастерски приготовленный С. П. ужин – «свинина для пикника», которой мы затоварились по пути в «Перекрестке», и миска натертого на терке свежего дайкона. В этом году эта огромная китайская редиска у меня уродилась на славу. Потом все разошлись по своим рабочим местам: Володя топил баню, Маша мыла посуду, С. П. отправился в свою нору наверх. Я в своей комнате разложил свои вещи. На этот раз я ничего не брал для чтения, кроме романа Саши Карелина, который в этом году оканчивает институт, и пачки листов с дипломной работой Насти Нагорной. Этого чтения я опасаюсь, но надо начинать. За окном космическая темень и тишина. В баню Володя позвал уже около одиннадцати. Это не просто мужской ритуал – для меня это почти как реанимация после недельных трудов.
18 октября, воскресенье. Последнее время меня преследуют сны. На этот раз какой-то странный сон с участием нашего преподавателя и моего приятеля Толи Королева. Будто бы мы вброд идем через какую-то реку, наполненную не водой, а жидким асфальтом. Я хорошо помню его субстанцию, не горячую, а теплую, вязкую, густую, как вар, жидкость с вкрапленными в нее какими-то красноватыми, вроде зерен граната, крошками. Уже эта жидкость мне по грудь, а Анатолию по шею, но я почему-то верю, что я обязательно через нее переберусь, и успокаиваю Толю: дескать, прорвемся. Потом помню себя уже на той стороне этой реки, среди каких-то низких придорожных домиков.
По привычке докапываться до основ своего сна я вспоминаю, что вчера, когда ехали на машине, был какой-то разговор о новом покрытии на одном из участков дороги, вдруг расцветшей катофотами. Я еще подумал о том, что какой-то организации надо было так бессмысленно, без связи с общим состоянием, истратить бюджетные деньги.
Уже с раннего утра с привкусом отчаяния принялся читать роман Александра Карелина. Просто так на этот раз читать не могу, ковыряю фразу за фразой, потом обнаруживаю, что я просто редактирую диплом. А ведь это уже напечатанная книга. Особенно чудовищен пролог. Такое я проделывал только в самом начале своей преподавательской деятельности. Но тогда были не платные, а «династические». Это была дипломная работа молодого Терехина. Где он сейчас? Какие бы они ни были, но я люблю своих учеников.
Часов около одиннадцати поднялся, никого не хотел будить. Сквозь сон вчера чувствовал, что ребята крупно, после того как я ушел, погуляли и даже, похоже, крепко выпили. Но, оказывается, уже встала Маша. Она с крестьянской настойчивостью потребовала от меня начала сельскохозяйственных работ. Я сгребал листья, Маша собирала яблоки, а потом мы, наверное, час таскали из компостной ямы землю на грядку, засыпанную листьями.
Уехали с дачи поздно, часов в шесть. Володя был не очень хорош, и поэтому машину до Москвы пришлось вести мне. А потом весь вечер возился с привезенными продуктами, что-то смотрел по телевизору и обдумывал завтрашнее интервью.
19 октября, понедельник. Весь день неотрывно, как и рассчитывал, был дома. Зато все свои планы выполнил. Утром, как было оговорено и раньше, давал телевидению интервью об Ирине Архиповой. Приехали двое: женщина средних лет и оператор, молодой тридцатилетний парень. По своему обыкновению, с обоих снял «показания». Это небольшая студия при Большом театре, которая была организована именно как студия Владимиром Васильевым. С оператором оказалось поинтереснее. Это типичный провинциал, ставший преуспевающим москвичом. В Москве только ленивый работу не найдет! Он инженер, оканчивал Таганрогский институт связи, работал там на всех каналах, потом зацепился за Москву. Теперь у него «свои камеры, своя студия».
Это интервью возникло по просьбе Ирины Константиновны, кажется, кроме меня в фильме будут еще Елена Образцова и Виктор Антонович Садовничий. Фильм к ее 85-летию. Все, естественно, возникло у меня не сразу, обдумывал какие-то слова уже несколько дней и по телефону проконсультировался с Сашей Колесниковым. Он еще раз поразил меня своей неутомимой эрудицией. Он заговорил об Архиповой сразу же, будто все время был настроен на эту волну.
Как-то между делами сварганил из творога, купленного несколько дней назад, и яблок, привезенных с дачи, два пирога. Очень обрадовался тому, что разработал систему, при которой яблоки можно было нарезать кухонным комбайном.
Вечером сначала приехал Игорь, и мы довольно долго фантазировали его сценический костюм. Кажется, Игорь собирается что-то делать в команде Бари Алибасова. Потом Игорь крутился на кухне, варил картошку и делал салат, а я читал. Чуть позже пришла Лена, и мы славно пообедали. Разговоры о театре и жизни молодых провинциалов в Москве. Мне все время как-то неловко, что я живу один в трехкомнатной квартире, а ребята мыкаются по съему, но осложнять себе жизнь тем не менее не хочу.
Вечером в десять часов, когда я уже спал, раздался звонок от Саши Ханжина из Норильска. Он говорит мне, что только что по «Культуре» видел передачу «Между прочим», где выступают – он перечисляет – Е. Сидоров, Наталья Иванова, С. Куняев, Н. Бурляев, это передача про литературу 70-х годов. Разница между Норильском и Москвой несколько часов, он советует мне эту передачу посмотреть.
До времени начала рекомендованной передачи смотрю что-то историческое, но все же засыпаю. Пробуждаюсь, передача, о которой говорил Ханжин, вовсю идет. Действительно, очень интересная и даже где-то отчаянная схватка между теми, кого мы называем патриотами России, и западниками. Я просыпаюсь, когда на экране какой-то, видимо, приглашенный для остроты мальчик, 1982-го, по его признанию, года рождения, начинает складывать слова. Мальчик, между прочим, чем-то уже руководит. Он вдруг говорит о 70-х годах как о годах тотального антисемитизма. Ему немедленно дает отпор Н. Бурляев, перечисляя фамилии знаменитых киношных режиссеров того времени – Райзман, Хейфиц и т. д. Здесь же в начавшуюся заново дискуссию вмешивается замечательно говорящий С. Ю. Куняев. При любых упоминаниях, даже нейтральных, слова «еврей» немедленно срывается Наталья Иванова. Я бы сказал, с женским остервенением. Впрочем, это понятно, живет в бывшей даче Рыбакова и, наверное, является его правообладателем, а уж Анатолий Наумович написал уйму, да и писал, слава Богу, не чета нынешним. Евгений Сидоров, как всегда, занимает позицию между теми и другими. Он хочет гармонии в споре о русской литературе. Говорят об уехавших и тех, кто продолжал, как Шукшин, работать здесь. Но суть спора становится видна, когда разговор заходит о том, кто останется в русской литературе. Здесь у новых западников опять негусто: Шолохов, Солженицын, Распутин, Белов. Останется тот, кто «при жизни был мощным». Все интеллигентное служение, повести и повестушки – все уйдет, и уже сегодня видно, кто уходит. Я здесь вспомнил точку зрения Ю. Райзмана, который говорил, что их лагерь не имеет таких фигур, как у почвенников.
20 октября, вторник. Какой-то странный видел сон. Будто бы я в Ленинграде, а у меня в кармане билет на самолет из Москвы в Америку, в Нью-Йорк. Дело в конце августа, потому что помню, что когда я подошел к окошечку кассира, она мне ответила, что уехать можно только 2-го числа. Какая-то странная личность, похожая на Вл. Ефимовича, все время толкалась в гостинице, где я живу, и она тут же со мною у кассы. Вроде бы у этой личности есть бронь на билеты, и по должности она обязательно должна была этот билет мне достать. Но вдруг она, эта хозяйственная личность, растворяется, и я опять оказываюсь в зале предварительной продажи, почему-то – это я помню точно – с паркетными полями один. Снова пристраиваюсь в ту же очередь, но кассирша уже другая, билет не выдает, а вроде бы просто сидит и караулит место. Прежняя же кассирша ушла обедать. Я понимаю, что билета здесь я не достану, но стою. И тут появляется Валя и жестами мне показывает, чтобы я бросал очередь. Она знает, что где-то здесь, в каком-то подъезде, но внизу, продают билеты, но тем не менее я почему-то остаюсь. Я объясняю ей, что мне надо выговориться.
Вести с «Эха Москвы». Существенных для меня две. Первая – один из виднейших западных экономистов, чуть ли не лауреат Нобелевской премии, посоветовал правительству для спасения экономики национализировать центральные банки. Я бы этот совет воспринял как универсальный. Уже много было написано, как наши лихие банкиры, воспользовавшись помощью государства, набили собственные карманы. Мотивы национализации все чаще и чаще звучат в среде экономической науки.
Вторая новость – это возвращение в пятницу коммунистов на заседание Думы, т. е. преодоление наконец-то думского кризиса. Здесь тоже есть занятные обстоятельства. Думское начальство принялось грозить оппозиции пальчиком, обещая снять с них за «прогул» зарплату. Интересно, снимает ли начальство зарплату, когда видит в зале пустые кресла в других фракциях? Или в подобных случаях статистика не ведется? К тому же в связи с уходом коммунистов возник и некоторый «раздрай» в демократическом лагере.
Когда я пришел на работу, то с особой горячностью Александр Евсеевич Рекемчук принялся рассказывать мне о передаче с Евгенией Альбац. Эта женщина прямо сказала, что единственная уважаемая партия ныне – это коммунисты. Ушли, чем и пригрозили правительству думским кризисом. Здесь я не смог сдержаться и сказал, что эти же самые демократы, и в частности, Евгения Альбац, приложили немало сил, чтобы разрушить строй, который коммунистическая партия создала.
Может быть, я и не вписывал бы этот эпизод в дневник, если бы не мудрый ответ Рекемчука: «Если мы сейчас примемся считать, кто и что сделал, то так и будем жить в говне». Я бы сказал словами классика марксизма: «призыв русских князей к единению».
В институте день начался с трудного разговора с матерью Насти Нагорной. Она хотела бы со мной поговорить с глазу на глаз. Как мне показалось, я отвел попытку вручить мне взятку. Я твердо держался линии: разговор прилюдный. Будет дипломная работа – будет и диплом. Про себя решил: если понадобится, пригрожу милицией. Сама Настя – видимо, человек очень больной. Как она будет сдавать государственные экзамены, я себе не представляю. И девку жалко, и свой государственный долг надо исполнять. Но это и еще наука институту – не брать в платные студенты абы кого. Мать студентки не скрывала, что вся ее родня уже в Израиле. Сама она – это уже краска времени – обладательница нескольких высших образований, и основное для нее – это какая-то престижная оборонная специальность, и что нам было делать, если то, чем мы занимались, рухнуло? Видимо, и Настя с матерью пойдет по стопам родни, но для счастливого отъезда им необходим диплом.