Однако и "вьетнамизация" не оправдала надежд агрессоров. Начав в конце марта 1972 года широкое наступление, Народные вооруженные силы освобождения разгромили почти половину из 13 дивизий регулярной армии Сайгона и нанесли крупные потери остальным, освободили территорию, на которой проживает два миллиона человек. Теперь на всей освобожденной территории Южного Вьетнама число жителей достигло уже 12 миллионов.
Ход боев показал: ни "вьетнамизация", ни "американизация" войны не могут решить проблемы Вьетнама. Эта проблема должна быть и может быть решена только путем переговорен, на основе уважения национальных прав вьетнамского народа.
Героев Вьетнама нельзя сломить. Вьетнамцы, как признает газета "Вашингтон пост", сегодня не менее энергичны, изобретательны и настроены не менее решительно, чем два, пять или двадцать лет назад". Вьетнамские патриоты, отмечает газета "Нью-Йорк таймс", "черпают свою - силу из летописи сопротивления иностранному вторжению", в то время как сайгонские власти "весьма запятнаны всей своей историей раболепия и своекорыстия".
Советские люди с восхищением следят за мужественной борьбой вьетнамского народа. Твердо поддерживая предложения Демократической Республики Вьетнам, являющиеся реальной и конструктивной основой для урегулирования вьетнамской проблемы, Советский Союз выступает за прекращение бомбардировок ДРВ, за полный и безусловный вывод из Южного Вьетнама войск США и их союзников, за то, чтобы народы Индокитая имели возможность сами определять свою судьбу, без какого-либо вмешательства извне.
Верный своему интернациональному долгу, Советский Союз оказывал и впредь будет оказывать всестороннюю поддержку вьетнамскому народу в его борьбе против империалистической агрессии, за освобождение своей родины. На стороне борющегося вьетнамского народа поддержка других социалистических стран, всего прогрессивного человечества. И мы верим, что недалек тот день, когда героический народ Вьетнама добьемся торжества своего правого дела.
Полковник А. ЛЕОНТЬЕВ
Часть первая: учеба
Воскресенье, 21 ноября 1965 года
Форт-Дикс, Нью-Джерси
В армии все воспринимается совсем по-другому. Я здесь всего три дня, но они тянутся, как три года.
В прошлый четверг мачеха Лиз постучала в дверь моей комнаты в четыре часа утра и заявила, что пора идти на встречу с дядюшкой Сэмом. Я притворился, что не слышу. В действительности я проснулся в три часа и больше уже не спал. Отец встал проводить меня, но был немногословен. Слишком раннее время для него. Он просто пожелал мне всего самого хорошего и заявил, что наша семья отлично обойдется и без героев. А потом снова лег спать.
Лиз, кажется, немного встревожилась, заметив, что я не доел яичницу с беконом, но мне просто не хотелось есть. Из Уайт-Плейнса до призывной комиссии в Маунт-Верноне она ехала вместе со мной. Было еще темно и чертовски холодно. В прогнозе по радио сказали, что будет тепло. Метеоролог, должно быть, судил о погоде, сидя в горячей ванне.
Картина на призывном пункте была безотрадной: ребята замерзли, дрожали, выглядели потерянными и испуганными. Вокруг причитали матери и отцы, словно нас уже отправляли во Вьетнам. Я сидел в машине до самой последней минуты. Пройдет по меньшей мере два года, прежде чем я снова стану свободным человеком.
Всего на пункте собралось около ста человек, большинство - белые, но среди них было несколько пуэрториканцев и негров. После проверки фамилий по списку нас посадили в два автобуса и повезли на призывной центр Форт-Гамильтон в Бруклине. Все призывники - молодые ребята, я среди них, должно быть, самый старший. Я все время высматривал, нет ли таких, кого я знаю, но все оказались совершенно незнакомыми. Многие были одеты совсем легко и очень замерзли, но в автобусе все согрелись. На пути в Форт-Гамильтон почти никто не разговаривал. Я сидел рядом с битником с длинной бородой и волосами до самых плеч. Это был симпатичный и смышленый парень, и мы нашли общую тему для разговора, поскольку оба после двух лет учебы в университетском колледже валяли дурака. Его очень угнетало, что он попал в армию. "Ненавижу все, что связано с этой проклятой армией. - Эту фразу он повторил несколько раз. - Просто не знаю, что буду делать здесь". Впрочем, я чувствовал себя точно так же, только не высказывал этого. Нет смысла рассуждать об этом, если ты не намерен отказаться от принятия присяги. А отказываться я не собирался.
Когда через два часа мы приехали в Форт-Гамильтон, нас всех загнали в одну большую комнату. Тут были ребята из Нью-Йорка, Квинса, Уэстчестера, Бруклина и многих других мест. Первый лейтенант произнес перед нами короткую речь, заявив, что тот, кто хочет отказаться от службы в армии, пусть выйдет из этой комнаты. Я краешком глаза посмотрел на битника: не выйдет ли он из комнаты? Нет, не вышел. Никто не вышел. Чтобы выйти, тоже ведь надо набраться смелости. Потом офицер приказал нам сделать шаг вперед правой ногой, поднять правую руку и произнести присягу. Эта церемония длилась не более одной минуты. У меня было такое ощущение, словно я попал в ловушку.
Нас продержали здесь почти до половины пятого дня и только тогда повели обедать. Первый армейский обед был плохой. Нам дали так называемый бифштекс - на самом деле это был жесткий и холодный кусок мяса. Такими же невкусными были брошенные в тарелки горох и картошка. Я пожалел, что утром не доел яичницу с беконом.
Около семи часов вечера для собравшихся здесь почти пятисот призывников подали девять автобусов. Нас повезли в Форт-Дикс в Нью-Джерси. Мой отец однажды был там в лагере бронетанковых войск, рассказывал о нем, и мне очень хотелось посмотреть это место. Теперь ребята чувствовали себя уже несколько свободнее, а некоторые даже смеялись и пели песни. Но смех и песни прекратились, как только мы приехали около девяти часов вечера в Форт-Дикс. Было темно и снова чертовски холодно. От долгого сидения в автобусе у всех ныла спина. К нам бесконечно подходили сержанты и задавали глупейшие вопросы. Потом нас буквально огорошили: сказали, что только теперь начинается процедура вступления в армию. А мы-то надеялись, что наконец ляжем спать...
Заполнив удостоверения личности, мы брали испытательные листки с вопросами (что тебе нравится, что ты ненавидишь, любишь ли, когда тебе приказывают) и отвечали (да/нет, конечно/не очень). Я подчеркивал ответы среднего значения. Посмотрев на мои ответы, сержант как-то странно улыбнулся. Нас спрашивали, где и как мы учились, знакомы ли с огнестрельным оружием, как относимся к тому-то и тому-то, интересовались биографией. Нам сделали десяток уколов, осмотрели каждого с головы до пят, взяли анализ крови. У многих ребят закружилась голова, а некоторых даже затошнило. Большинство просто устало от приказов и чувствовало слабость.
Все это продолжалось до часу ночи. Затем нас снова выгнали на холод, и почти два часа мы стояли в очереди к складам за обмундированием, носильным и постельным бельем. Мы онемели от холода, голода и усталости. Некоторые ребята даже плакали, другие не выдерживали, выходили из очереди и убегали в помещение, но на них набрасывались сержанты и выгоняли их на улицу. Я увидел битника. Он дрожал как осиновый лист, у него начался насморк. Усы и борода стали влажными, из глаз текли слезы. Он вышел на шаг из очереди и переминался с ноги на ногу, чтобы согреться. У меня, вероятно, был не совсем нормальный вид. Пальцы рук и ног замерзли. Я начал подпрыгивать, дурачиться и смеяться, чтобы хоть немного согреться. Стоявшие рядом ребята смотрели на меня как на сумасшедшего и спрашивали, чему это я так радуюсь. Я ответил, что ужасно рад вступлению в эту "замечательную" армию и что я очень "люблю" ее. К моему смеху присоединились сначала еще два парня, а потом прыгать и дурачиться начала вся очередь, кроме битника. Он просто стоял и смотрел на нас слезящимися глазами. Мне стало жаль его, но он, по-видимому, принадлежал к той категории людей, которые не любят проявления сострадания к ним.
На следующее утро нас подняли в пять, дав поспать немногим более двух часов. Стало еще холоднее, а мы не успели согреться после вчерашнего дня. И снова мы стояли на улице в этой проклятой очереди за завтраком, с пяти до восьми; теперь призывников здесь стало около тысячи. Ребята по-настоящему заскучали по дому. В очереди передо мной стоял парень по имени Лопес. Я вспомнил, что он ехал вместе со мной в автобусе из Уайт-Плейнса. Оказалось, что он кубинец, а не пуэрториканец, как я думал сначала. У него испорченные передние зубы, но в общем-то он симпатичный парень. Рассказал мне, что когда-то его отец имел на Кубе каучуковую и сахарную плантации. Чудно было стоять дрожа от холода и говорить о таких жарких местах, как Гавана, Куба. Лопес нравится мне. Может быть, мы подружимся.
После долгого ожидания на холоде нам выдали холодную яичницу из порошка и по два ломтика бекона. Все это мы запили убийственно крепким кофе. Нас непрестанно подгоняли сержанты. На завтрак отвели всего четыре минуты. Я чувствую, что начинаю скучать по дому, как маленький мальчишка. Некоторые ребята завтрак не съели. Я проглотил его через силу. Может, и привыкну к такой кормежке. Видно, от этого никуда не денешься.
После завтрака нас опять вывели на холод, на этот раз получать армейское снаряжение. То, что нас подолгу держат на холоде, возможно, не плохой признак. Может, нас закаляют для службы в какой-нибудь северной стране, а не во Вьетнаме. Я был бы этому только рад. А очередь, кажется, протянулась на целые мили. Сержанты по-прежнему надоедают со своими вопросами.
- Ты откуда, парень?
- Из Уайт-Плейнса.
- Собачий город.
- Как тебя звать, парень?
- Дэвид Паркс.
- Что это такое?
- Дэвид Паркс.
- Ты ошибаешься, парень. Отныне ты рядовой Паркс. Не забывай этого.
- О... Я думал...
- Отныне ты прекращаешь думать, парень. С этого момента за тебя думает твое начальство! Понятно? Начальство полагает, что ты хочешь выполнить пятнадцать приседаний. Ну!
Я присел восемнадцать раз, пытаясь угодить сержанту.
- Слушай-ка, парень, если я сказал пятнадцать, значит, я хотел, чтобы ты присел пятнадцать раз. А теперь, раз ты такой умный, ну-ка, быстро еще десять приседаний.
На этот раз я присел десять раз. Меня бесило от злости, но, по крайней мере, я согрелся. Многие ребята бросают свою гражданскую одежду в мусор. Я посылаю свою домой.
Следующая очередь была на стрижку. Семь парикмахеров, работавших электрическими машинками, оболванивали по человеку в минуту. Столько волос я не видел за всю свою жизнь. На полу в одну кучу сваливали самые разные волосы: белые, черные, каштановые... Я искал битника всю остальную часть дня. Мне очень хотелось увидеть, как он выглядит без бороды и длинных волос, но найти его так и не удалось или, может быть, я просто не узнал его. Я чуть не лопнул от смеха, когда увидел Лопеса. Он напоминал мне теперь такого же негра, как и я. Он действительно хороший парень и солдат. Я доволен, что мы попали в одну казарму.
Говорят, нас продержат здесь около двух недель и только тогда разошлют по другим местам для прохождения начального курса боевой подготовки. Большинство негров, которых я здесь встретил, опасаются, что их пошлют на Юг. Я тоже боюсь этого. Лучше мерзнуть всю остальную часть зимы, чем проходить начальную подготовку в южных штатах. Я не привык к тамошней жаре. Самое южное место, в котором я был, это Гринвич Вилидж, и мне не хотелось бы оказаться южнее. Но и отсюда неплохо бы убраться поскорее. Все ребята ворчат по поводу грязных работ, на которые нас назначают: очистка выгребных ям, перевозка мусора, окраска холодных зданий, подметание Двора, мытье окон и уборных. Вчера я чистил и мыл котлы и кастрюли целых двадцать четыре часа. Теперь я буду ненавидеть кастрюли всю свою жизнь.
27 ноября 1965 года
Нас продолжают испытывать физической нагрузкой. Мне все здесь чертовски надоело. Каждый день осматривают с головы до ног. Единственный раз в жизни я пожалел, что здоров. Мне кажется, что они не забраковали бы меня даже в том случае, если бы у меня была деревянная нога.
30 ноября 1965 года
Сегодня день рождения отца. В казарме спокойно, поэтому мне, возможно, удастся черкнуть ему пару строк. Он, наверное, сидит у камина, потягивает бренди и слушает музыку. Разумеется, я не отказался бы составить ему компанию, в качестве подарка в день рождения.
Лопес был сегодня в ударе. Он носился и танцевал по всей казарме, напевая какие-то кубинские мелодии. Он развеселил все наше подразделение. Хороший парень. Мы зовем его теперь Ча-Ча. Его рост около пяти футов и шести дюймов, он худой, косолапит.
Среди нас оказалось несколько задиристых и шумливых ребят из Бруклина. Они подходят к очереди, выбирают ребят послабее, отталкивают их и встают перед ними. Пять таких молодчиков - три итальянца и два негра - оттолкнули прошлым вечером трех белых парней. Я бы, например, не стал связываться с теми, кто слабее меня. Мне было бы стыдно поступить так. В нашей казарме образовалась маленькая группка таких же, как и я, сильных ребят. Нас заметно уважают и с нами считаются.
1 декабря 1965 года
Сегодня наш сержант опять построил нас на холоде. По выражению его лица мы сразу догадались, что он объявит что-то важное. Он тянул сколько мог, важно, как павлин, расхаживая перед строем, потом взял микрофон и начал вызывать нас по фамилиям. Все мы знали, что нас вот-вот начнут отправлять в разные места для прохождения начальной подготовки. Он растягивал слова, как это свойственно южанам. Я молил бога, чтобы мне не пришлось оказаться где-нибудь в одном месте с ним. Когда он вручил нам листочки с предписанием, я чуть не завопил от радости. Нашу группу назначили в Форт-Райли в Канзасе. Где-то рядом, в Форт-Скотте, родился мой отец. Судя по тому, что он, бывало, рассказывал о своем детстве, зимой там холодно. Как бы там ни было, а это куда лучше, чем в жарких краях. Завтра мы уезжаем.
2 декабря 1965 года
Было немного грустно, когда мы тронулись в путь на самолете из аэропорта Ньюарк. Мы чувствовали, что, наверное, никогда не увидим большинство оставшихся там ребят. Многим из них суждено где-то и как-то погибнуть. Страшно было представить, что они, возможно, думают о нас то же самое. Большая часть наших ребят попала в одну группу, в которой около Двухсот человек, но некоторых назначили в Другие группы, да и в нашу влилось несколько новеньких. Ча-Ча, славу богу, по-прежнему с нами. Я загрустил бы еще больше, если бы пришлось расстаться с этим индюком.
Самолет, на котором мы летим, не реактивный. До Манхэттенского аэропорта, находящегося приблизительно в пяти милях от Форт Райли, будем лететь около пяти часов. Вскоре однако, мы развеселились - Ча-Ча продолжает смешить всех.
Позднее, Форт-Райли, Канзас