Киев. Это была поездка, похожая на сон с высокой температурой. Две бессонные ночи, три концерта, два саундчека[1], десяток интервью, две телепередачи и один ночной радиоэфир. Зачем мне все это надо? Затем, что это такая работа.
В детстве меня часто посещала мысль: а если люди узнают, что я на самом деле думаю, они отвернутся от меня?
Москва. Сейчас была передача «Разум и чувства» по MTV. Блин, из меня вырезали все, что было интересного. Прикольного осталось только то, что кто-то (это у меня такая манера — говорить о себе в третьем лице, когда мне не нравится, что я делаю: «кто-то не вымыл посуду», «кто-то тайком курил» и т. д.) держал все время пальцы на шее и ими поворачивал голову, как механизм. Это потому, что шея у меня была жестоко продута. Мне потом даже их редактор сказал: «Ну что же вы, зачем же вы пальцами всю дорогу шею держали?» — «А это, — говорю, — такая фишка новая». — «А-а-а…» — с уважением сказал редактор.
Через час мне звонить Мише Козыреву — программному директору «Нашего радио», которое нужно нам, как воздух, потому что через него нас слышат наши поклонники.
Миша сказал, что ему удобно после полуночи. («Ну че, как тебе наш альбом?» — «Щас не могу сказать, приехал Боря Гребенщиков со своим новым альбомом на два дня, а ты ж никуда не денешься, перезвони завтра».) Разговор был вчера, потому завтра — это уже сегодня. Типа наступило.
Никак не могу понять, почему меня вечно пристегивают то к Земфире, то к «Ночным снайперам». Потому что публике так хочется или все надо ко всему клеить? И те и эти мне хоть и симпатичны, но совершенно, совершенно безразличны. Даже как-то странно. Последнее время стали заваливать письмами с вопросами о том, что я думаю про Сурганову, а ведь я ничего специально про нее не думаю. Она замечательный человек, но я же не фанат. Или люди считают, что я — это они, только далеко? Ну, как маленький ребенок думает, что если он спит, значит, весь мир спит. Типа, если Ане, Пете, Оле нравятся эти группы и эти люди, значит, и я от них тащусь. «Ты в курсе, что 9 марта концерт Светы Сургановой?» — сказали мне. «И что?» — говорю я. «А то. Понятно же, что».
«Друг Бучч, а ты смотрела фильм «Поговори с ней»?» — «Да, и что?» — «Так вот, наша интернет-переписка, — пишет мне человек, — больше всего похожа на этот фильм. Я, — пишет чел, — санитар Бениньо, а ты Алисия, которая в коме. Я тебе все рассказываю про свою жизнь, а ты молчишь. Я тебе: вот я ходила в кино, вот какой фильм, а вот еще у нас в общаге электрик злобный, и девушка есть китаянка в группе и т. д., а ты — тишина… Спасибо за письмо, мол, Бучч. Типа, — пишет она мне, — выйди из комы и пиши мне письма в ответ по-человечески». — «Извини, — говорю, — не буду, друг Бениньо, потому как не могу описывать, что внутри происходит, когда в день от тридцати писем». Я, наверное, вообще сверну почтовый ящик на фиг, завалило.
Происходят тектонические сдвиги и глобальные внутренние сотрясения. Где я окажусь через месяц?
Смешно, но я и правда запоминаю лица в зале, помню лица в Волгограде, помню лица в Киеве, в Москве. Зачем?
И вот уже месяц, как я ем мясо. Настоящее мясо для вегетарианца с пятилетним стажем. Очевидно, становлюсь хищником все-таки. Нет, мама, только не это, я же добрый и травоядный зверь, а? Неубедительно как-то прозвучало…
Про город Киев. Кто сказал, что это юг? Там, елки, минус десять, по-моему.
Завтра у меня съемки на «Дарьял-ТВ». Если окажется какой-нибудь отстой, мне потом будет стыдно. На сайте не повесим информацию. На всякий случай — вдруг отстой.
Довелось побывать на сайте Эминема. Там форум смешной, еще смешнее нашего. Кто-то пишет: «Приколись, а я видел вчера Эма в баре «Фламинго» с какими-то белыми обезьянами». А ему отвечают: «Не хочу тебя расстраивать, чувак, но Эм и сам белая обезьяна».
На сайте Лещенко мне ужасно понравилось. Хорошо мне там было.
Сегодня, спустя три года, довелось сходить к моей первой преподавательнице вокала. Нина Ивановна говорит, мол, знаешь, ко мне мальчик такой хороший заниматься ходит, из группы «Тараканы»… Нина Ивановна, божий одуванчик о семидесяти с гаком годах — и матерый панк. Наверное, у него ирокез на голове. Представить только: она его учит, а он поет, положив одну руку на рояль.
Опять ночной разговор с Козыревым. «Миша, сколько ты спишь?» — «Часов пять, мне хватает». Думаю: вот, блин, а мне восьми никогда не хватает, и завтра мы меня точно не найдем, потому что я с тобой разговариваю так поздно. «У вас хороший альбом. Я даже не думал, что так хорошо получится. Такой был сильный замах». «Подожди, Миша, — говорю, — я тебя конспектирую. Сильный замах… угу…» — «Ну вот, — продолжает он, — и вам нужна песня-паровоз…»
Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка… Тут меня в чате спросили, знаю ли я в Москве сквоты[2]. Не-а, не знаю. Я вообще не человек коммуны.
Съемки на «Дарьял-ТВ». Как-то у них там все любопытно. Ведущий сам себя гримирует, потому что гример пафосный и приходящий на два часа. Прочитали письма телезрителей — все вопросы про личную жизнь и про водораздел поп-музыки и рок-н-ролла. А я говорю, что это все одно. Просто жанры разные — как мюзикл и оперетта.
Сегодня перегорели мои клавиши. Надо ж было такому случиться, что нога задела провод и все на фиг закоротило. А как теперь быть и о чем это должно мне сказать? Наверное, клавиши хотят, чтобы на них чаще обращали внимание…
Ну, что сказать? Нельзя есть столько фигни и избегать тренажерного зала. Особенно если зал, и бассейн, и все остальное через дорогу и круглосуточно.
Завтра пойду к Нине Ивановне петь романсы. «Деточка, — грудным голосом говорит она, — у тебя же дыхание ни к черту. Чем вы там в вашем рок-н-ролле занимаетесь, у тебя же все навыки потерялись? А слух?… Ну, слух пока есть».
Блин, как интересно устроены люди. Стоило стать артистом, как все хотят кусок тебя. Вот, например, я — тот же самый человек, с тем же внутренним миром, так же хочу добиться чего-то стоящего, но только работаю инженером. И что, они будут ходить кругами, стуча плавниками и зубами, как акулы, мечтая отхватить кусок инженера? Нет, нужен кусок артиста, чтобы отъесть часть божественного света, который называется «любовь-людей-которых-так-много-которых-я-никогда-не-узнаю». Блин, почему мне всегда были безразличны артисты? Почему мне никогда не хотелось куска того, кого нельзя заполучить? Почему люди хотят того, кто никогда не ответит им взаимностью? Какова природа этого чувства, на этом базируется фанатство или нет? Куча вопросов, на которые я знаю ответ: потому что люди так устроены.
Наташа из фан-клуба стоит в метро вместе с Верой, своей подругой, и хитро улыбается: «Пойдем-пойдем». «А много народу?» — говорю. «Ну, человек пятьдесят», — отвечают. — Идем…» — «Ребята, а может, я того, не пойду? Страшно мне как-то…» — «Не бойся, мы тебя защитим». — «Угу, как же, никто уже меня не защитит», — рыдает, но идет.
Это будет встреча моего фан-клуба со мной. Захожу… Батюшки-светы, полуподвал, два стола, народу-у-у-у, еда, все на меня смотрят. Как бы мне отсюда смыться? Надо не краснеть и не смущаться, все хорошо, здесь все за тебя, говорю себе. «Татьяна, — представляется женщина, — я мама Наташи». Оп-па, мама…
Когда стали слушать диск, состояние было совершенно идиотское — а ведь музыки не слышно совершенно. Делать-то что?
И ужасно это все похоже на мой школьный выпускной, даже больше на выпускной моего брата. Родители тогда где-то по знакомству купили к этому выпускному какие-то редкостные конфеты, кажется, «Факел» или типа того — наполовину мармелад, наполовину суфле — и спрятали, как сейчас помню, в обувную коробку на шкаф. За два дня до выпускного они ее достали, чтобы унести из дома, а там и нет ничего. Кто-то все съел. Может, с тех самых пор мне и нельзя сладкого. И столы эти, и люди, которые улыбаются и спиртное прячут, чтобы тайком пить, потому как нельзя было на выпускном…
Мне подарили ведро роз. Красное такое ведро. Красных таких роз. Народ выстроился в футбольную стеночку и сказал мне слова. Все смутились. Артист обнял розы. Не знал, куда деть себя и их. Колются, заразы, и хороши.
Как же мне так сказать народу, что это все круто, что они сами так невероятно все организовали, на таком высоком уровне, что мне так приятно иметь к этому отношение (не к организации, конечно) и что такие прикольные люди тут собрались на встрече чата.
Больше всего хочу, чтобы они собирались и дальше, и было бы о чем говорить, и жизнь продолжалась бы, и все были бы веселы и счастливы. Бла-бла. Весна будет скоро — я точно знаю.
Ночью опять репетировали на рояле. Это безумная идея — волочь на церемонию вручения клубных премий рояль, и пригласить мою старую подружку, чтобы аккомпанировать мне, и петь перед всей безумной тусовкой в ночи Вертинского.
Как все началось…
Ну, наверное, началось все в Вологодском пединституте. Там был классический конкурс самодеятельности. Институтский. Фаворитом считалась девушка с иняза, которая пела в ресторане песни Патрисии Каас, на настоящем французском, хрипловатым и очень похожим на оригинал голосом. И если бы победила не она, так был еще настоящий ансамбль, который играл на настоящих инструментах. С очень серьезными лицами.
Мне тоже захотелось поучаствовать. Песня была выбрана из репертуара израильской певицы Оффры Хазы. В ней пелось по-английски про мираж в пустыне. Но не точно про мираж и не точно про пустыню — английский у меня тогда был очень плох. Так плох, что, забегая вперед, скажу: после моего выступления никто не понял, что это был за язык. «А на каком вы языке сейчас пели?» — спрашивали меня то и дело. Это было оскорбительно.
Нас было четверо. Одна девушка аккомпанировала на пианино, другая стучала по посылочному ящику восточный ритм, еще одна трясла в такт жестяную формочку в горошек с крупой — это у нас был маракас. Вокал был мой. Никто, я думаю, на нас больших надежд не возлагал.
Пою я, пою и вдруг на припеве понимаю, что зал как будто обмер. Как будто у нас у всех одновременно побежали по коже мурашки. Я не могу передать по-другому это ощущение. Это было очень здорово — петь, чтобы люди слушали и обмирали. И мне от этого тоже было очень хорошо.
В итоге нам дали первую премию и какой-то даже солидный денежный приз, который мы поделили.
На этом моя музыкальная деятельность закончилась. Время от времени, правда, у меня мелькала мысль: а не пойти ли в музучилище, или, того круче, в консерваторию? Но каждый раз понимала, что все надо бросать, заново учиться играть на фортепиано, а я после музыкальной школы уже ничего не помню, и если не поступлю, то куда я поеду… — и мысли загибались сами собой.
Расскажу про передвижение роялей в пространстве.
Меня пригласили выступить на церемонии вручения премии «Night Life Awards». Организаторы почему-то считают меня персонажем, а я не против, потому что — кто знает? — может, они и правы.
Группа вряд ли согласится выступать бесплатно, а выступить надо. Поэтому у меня в голове созрел план: буду петь романс Вертинского под рояль. Без группы. Первый раз. Есть у меня один знакомый рояль, совсем раздолбанный. И романсы мне никогда петь прилюдно не доводилось. Кроме как по нотам, и по слогам, на уроках вокала. И вот стою я на сцене и собираюсь петь этот романс…
Перед этим было провернуто следующее:
1. Девушке, появившейся в моей жизни за три недели до этого, было поручено командование роялем. Она нашла грузчиков — спецов по роялям с ремнями и навыками разбирания их, роялей.
2. Люди в офисе, где стоял рояль, были уговорены на то, что он от них уедет на ночь.
3. Специальная команда явилась в этот офис и покрасила бедра рояля черной автоэмалью, а колесики серебряной краской, чтобы он смотрелся как новый, и никто не понял, что на самом деле он ужасно старый и где-то даже больной.
4. Девушка, командующая роялем, нашла в консерватории настройщика, чтобы рояль после переезда был настроен прямо на сцене. Настройщик настроил.
5. Мной были восстановлены после долгого перерыва отношения с моей старой подругой, певицей и композитором Пальчиковой (с которой мы снимали соседние комнаты в коммуналке десять лет назад), чтобы она мне аккомпанировала, а она не делала этого со времен своего музыкального училища — уже пятнадцать лет.
6. Мы отрепетировали с ней четыре раза. Это было сложно, потому что все заняты, и мы это делали ночью, когда офис освобождался, а работает он допоздна.
7. Мной были восстановлены отношения с моей первой преподавательницей вокала, с которой мы не виделись два или три года. Она дала мне два специальных урока вокала, чтобы петь романсы «плавно и нанизывая куплеты друг на друга». У меня это все равно не получается.
8. Охраннику было дадено 500 рублей, чтобы он не заметил, что рояль уехал. И вернулся.
9. Девушка-командир рояля вернула инструмент на место в два ночи и пешком дошла до дома. Издалека.
И вот я стою возле рояля, где сидит аккомпаниатор в красной олимпийке и джинсах, и громко пою: «Капризная-а-а-а, упрямая-а-а-а-а, вы сотканы-ы-ы-ы-ы-ы из роз-з-з». Времени где-то полдвенадцатого. Внизу шумит самая пафосная публика Москвы (это она сама про себя так думает). Надеюсь, что народ офигел. Потому что я этого ужасно хочу. Во всяком случае, тот, кто мог, точно офигел, хотя их было немного. И они были пьяны, так что ничего не вспомнят. А может, у меня иллюзии? Раздавали виски на халяву и пиво на халяву, устроители сняли помещение в четыре тысячи метров и привели живого слона. Слон пах. Было страшно душно и накурено. Плюс — всюду брызгали парфюмом для рекламы. Плюс к слону, я имею в виду — к запаху слона. Никто меня туда не затащил бы, не выступай я там. Хотя в какой-то степени это прикольно — какая-то ярмарка, карнавал, все вы…ваются друг перед другом, дамы в вечерних платьях и почти без ничего, девушки — то ли б…и, то ли так выглядят, непонятно. Певец Мангол говорит: «Вон там дают бесплатный виски». «Да ну, в лом в очереди стоять», — отвечаю ему. Он меня не понял. «Да брось, — говорит, — там все такие же, как мы». То есть он подумал, что я в пафосе, а я просто очереди ненавижу. Никита Козлов, вокалист группы «Сегодня ночью», чем дальше, тем больше мне симпатичен, говорит все время про то, как у них со звукозаписывающей компанией идут дела, — наверное, его эта тема волнует ужасно. Организаторы церемонии остались жутко довольны, а главный устроитель сказал мне, что в следующий раз, если я опять притащу рояль, они поставят подъемник и поднимут меня с ним на шесть метров, потому что «эпатаж должен быть высоким». Могу рассказать сплетню: я с устроителем плаваю в одном бассейне, только я плаваю, а он в шезлонге — думает, видимо, все время.
Перед церемонией мы встречались с Сашей Скляром. Мне, кстати, по секрету сказали, что он самурай. Надеюсь, это не тайна. А если тайна, то не сдавайте меня, потому что это мой дневник — что хочу, то и пишу. Скляр меня прослушивал в полуподвале, где была репетиционная база «Парка Горького» (которого, похоже, больше нету), а выше этажом, кстати, проходил мой первый сольный концерт год назад. Он (Скляр) прослушал, как я пою романс, потом сам мне спел, потом я ему. В итоге мы будем в конце марта петь в общем концерте — он, я, Ира Богушевская, Гарик Сукачев и, кажется, еще Глеб Самойлов. Если все получится, то это будет странно, потому что романсы — это для меня до сих пор был прикол, и впервые я буду петь их серьезно.
Оказался почему-то выходной. Звоню знакомым дамам — узнать, правда ли вчера на церемонии было круто мной спето или только мне так показалось, а они мне в ответ: блин, мы не помним даже, что кому вручили, нам надо материал в номер сдавать, а ты спрашиваешь, как было… Точно-точно, вот каково братьям журналистам, мне-то все равно, кому что вручили, а им надо статьи в номер, никакой расслабухи.
Думаю, проверю-ка я свой почтовый ящик: [email protected]. Елки, сорок два письма. Меня поймали за язык на встрече чата, и теперь мне припоминают мои же слова о том, что я всем буду отвечать с душой и без отписок. Два человека сравнили переписку со мной с:
1) общением с больным, который в коме;
2) игрой в теннис с компьютером.
Люди, которые пишут в первый раз, думают, что на письма отвечает некто другой, что письма ко мне если и дойдут, то через десятые руки, или не дойдут никогда, но они все равно пишут — в тайной надежде, или не надеясь совершенно, или зная, что я конечно же не отвечу и т. д…
На ответы на письма ушло три часа.
Комментарий от 2005 года
Сегодня я уже практически не отвечаю на письма. Потому как человек на той стороне сразу думает, что одним письмом с ним уже вступили в длительную переписку, и потом пишет обиженные послания — мол, почему ж ему не отвечают. Я в итоге отвечаю только на те письма, которые не похожи ни на какие другие, а такое очень, очень редко бывает. С одной стороны, вроде артист и должен быть досягаем, с другой — лицемерить совсем не хочется. Не хочется писать отписок, равно как не хочется делать вид, что я жажду общения и письменной дружбы. Поэтому у меня сплошная неудовлетворенность от своей электронной почты. Должна быть легенда, что артисту его поклонники небезразличны, поэтому он на большинство (в это надо верить) писем отвечает лично. Знаю кучу народа, кто это утверждает, — от Эминема и Бритни Спирс до Николая Баскова. Скажу по своему опыту: это миф, на самом деле или никто не отвечает, или пишет нанятое перо, или артист глупый и молодой, как я в начале карьеры. Не прошло и года, как у меня все стало как у всех — тишина и редчайшие исключения.
Вселенная вокруг меня произвела какай-то катаклизм, и все вокруг стали мне делать подарки.
За последние две недели мне подарили:
1. Трех коров: одну — кошелек из Парижа и две — вязаные, не знаю откуда.
2. 360 рублей.
3. Попытались подарить красные ботинки и коричневые штаны. Ботинки малы. Штаны подарят.
4. Рюкзак.
5. Ведро роз.
6. Фотосессию.
7. Карточку на Интернет на 20 единиц.
8. Часть офиса с почти работающим компьютером.
9. Три майки с надписями «BUTCH».
10. Одного пингвина и одну пластилиновую статую меня.
11. Рушник с вышивкой крестом «BUTCH».
12. Вязаную салфетку с ангелочком.
13. Один торт.
14. Один самовыпеченный маковый рулет. Очень, очень вкусный.
15. Два билета на «Литургию оглашенных» Рыбникова, которые пропали.
16. Один билет на «Властелина колец», хотя, по-моему, это было раньше, чем две недели назад.
17. Визитные карточки в виде CD.
18. Невероятное количество фотографий.
19. Три презерватива.
20. Две видеокассеты, одну с французским «Нотр-Дамом».
21. Одну Библию на украинском и один словарь молодежного сленга.
22. Три диска.
23. Одну бутылку водки.
24. Одну пачку бумаги для принтера, и клей, и карандаши.
25. Один большой зонт.
26. Явно есть еще что-то, чего я не помню.
Несколько раньше мне подарили две ушанки, одну кепку, двое штанов, из которых одни кожаные, одну куртку и один костюм «Терри Мюглер» (не знаю, как по-английски), который я вряд ли буду носить, потому что он мне не идет.
Сегодня на форуме опять встречаю инфу: типа, как тебе передать подарок, дорогой Бучч, и еще одну: типа, что ты любишь? У меня что — такой вид или что в природе происходит, что мне все что-то дарят?
У меня плохо с памятью или нет? Мы тут должны были отправить поезд с диском в Питер для организаторов концерта, и мне надо было позвонить курьеру, узнать номер вагона и т. д., а потом все это в Питер передать.
Короче, меня вечером чудом нашли в каком-то чудном месте и сказали: ты что, поезд через 15 минут приходит в Питер, ах, ох, надо же, совершенно вылетело из головы. Все кому не лень теперь, когда говорят мне что-то, добавляют: «…и запиши». Никто, что ли, не верит, что я могу и запомнить?
Приехала подруга-художница из Лондона. Приготовила картошку с капустой и с луком. И с маслом. Сижу, ем, а мне ведь нельзя, ну убери вилку, ну не ешь. Сижу. Стыдно. А кто будет потом в зале тренажерном и в бассейне убиваться, чтобы эту картошку сбросить?
Завтра у меня куча дел. В четверг мы с Петей, веб-мастером нашего сайта, диагностируем компьютер в почти подаренном офисе. Надеюсь, Петя не забудет.
Интересно, надолго меня хватит с этим дневником?
Еще неделя — и небеса закроются.
Тут мне сказали, что один из персонажей, который брался организовывать концерты, скрал у меня справочник адресов и исчез. Кого-то еще он кинул на деньги, у кого-то одолжил мобильник и не вернул и т. д. Страшно, что творится.
Что будет с нашей ротацией? И что будет с выпуском альбома? Завтра встречаюсь с руководством нашего лейбла[3]. Они сказали мне, что поняли: альбом типа надо выпускать. Боже! Спустя полтора года. Это настоящий подарок судьбы.
Сижу слушаю песни Вертинского к предстоящему концерту. Пара песен меня задела. И, блин, все они уже отобраны Скляром и Богушевской. Буду искать дальше.
Сейчас был междугородный звонок.
— Привет, я вам звоню из Парижа.
— Откуда у вас мой номер?
— Мне дали его на украинском телевидении. Я смотрела по спутнику программу с вами и ничего больше вокруг не видела, как будто смотрела на солнце. Вы меня понимаете?
— Не очень.
— Ну, все равно, я не смогу рассказать по телефону.
— Это я понимаю. Напишите мне.
— Напишу. Меня зовут Лена.
— Это редкое имя, — говорю, — я запомню.
Странные истории. Что из этого выйдет?
Мое горение стихло. Мне страшно. Я буду лениться или я буду бежать?
Какой смысл вести дневник, если не можешь написать, что на самом деле думаешь? Вот уже сейчас будет март, а мы не определились с песней, которая должна крутиться на радио, потому что у всех-всех находятся более важные дела: или они болеют гриппом, или инфаркт у друзей, или они уезжают на день рождения дочерей в Прагу или непонятно куда до 1 марта, а песня так и не крутится. Мне не хватает неотложности, вот прямо чувствую, как все может вылепиться моими руками, как может все это получиться, но пока не слепилось. Альбом — весной, клип снимается месяц, у меня есть только неделя.
Еще неделя — и небеса закроются. Я не знаю, как это объяснить, я чувствую…
Количество странных персонажей в почтовом ящике растет. Одна девочка видит сны про Бучч со статуэткой, другая описывает ощущения полета. Есть чел, который пишет мне злобные письма, типа месяца три назад прекратил, а сейчас опять начал с такими примерно словами: «И вот уже тебя никто не любит…»
Я вспоминаю, как мне жилось в Вологде.
Уже в институте мне стало понятно, что никакой педагог из меня не получится, и даже не потому, что мне не нравилось учить школьников русскому и литературе, а потому, что надо было выглядеть как положено — ну, как учителям положено. Как представляла себя в школе, с указкой и классным журналом, сразу хотелось выть. Поэтому, как только мне подвернулась возможность пойти работать на вологодское телевидение, выть сразу расхотелось.
На работу меня приняли так. Подруга моей мамы тетя Вера работала бухгалтером на местном телевидении. На полдороге к ней стою я у шкафа. Подходит ко мне невзрачный татарский парень с мерзкими довольно усиками и спрашивает: что, мол, стоишь? Стою, говорю. Работать хочешь? Хочу. А кто по образованию? Филолог. Ну, вот и начали работать. В только что созданных городских новостях.
Кого я помню… Пожилой Владимир Альфоныч, или просто Альфоныч, — человек, в паспорте которого из отчества потеряли букву «с». На тот момент ему было лет пятьдесят с гаком. Помню, он мне сказал: какой темп возьмешь, так потом и бежать будешь. Имел в виду, что работать надо допоздна и без выходных, ибо так интереснее. Старикашка был симпатичный в принципе, наушничал и к начальству всячески подлизывался. Потому и был назначен замом по борьбе с творческим коллективом. Все время что-то паял и показывал мне свою аккредитацию на Олимпиаду-80, что в Вологде мне казалось чем-то с неба, что ли. Пах он каким-то сладковатым одеколоном и носил вязаную жилетку…
Татарского типа звали Ирек Муртазин. Ирек был в городе личность историческая. С мрачной мордой он вел репортажи с каких-то свалок каких-то колбас, кого-то уличал, обвинял и никого как будто не боялся. Он был этаким местным Невзоровым, журналистом-обличителем. Фамилия его была нарицательной. Говорили, что с девушками Ирек так знакомился: притормаживал на машине: «Здравствуйте, девушка. Моя фамилия Муртазин». И девушка обмирала и сдавалась. Ирек был редактором наших новостей. Учил нас носиться по городу, чтобы что-нибудь разнюхать, встретить и быстро снять. Один генерал случайно рассказал мне, что за Иреком числится история, при упоминании которой тот всегда темнеет лицом и начинает задиристо себя отмазывать, так что сразу ясно становится, что в пушку рыльце-то. История была про утопленный танк. Мол, раньше Ирек был не журналистом, а капитаном танковых войск и утопил какой-то танк вместе с солдатиками. Не насмерть, конечно, но у кого-то что-то со спиной там стало. Ирек эту историю не любил и генерала обзывал.
Ирек ходил в тельняшке и оставался почему-то в редакции ночевать. Когда мы взяли в новости симпатичную девочку-диктора, у них завязался роман. Я помню, как они после командировки в далекий город Москву показывали съемки, где целовались на Красной площади. Это для них что-то значило.
Потом Ирек бросил новости на меня, а сам рассорился с начальством телеканала и долго с ним судился, потому что его обвиняли в краже какого-то магнитофона или в какой-то еще ерунде. Но всем было понятно, что просто это они так ссорятся.
А потом Ирек уехал из Вологды в Казань и стал пресс-секретарем президента Татарстана.
Когда меня отправляли туда в командировку, он водил меня по десяткам каких-то кабинетов и говорил, что это все его. И что он ведет на местном телеканале передачу «Ирек майданнэ», что значит «Площадь свободы». Название еще можно было понять как «Площадь Ирека», и это больше на него походило.
Не знаю, чем он сейчас занимается.
Будем считать, что день ушел. Размышления о божественном. Когда уныло так, что чувствую, что вот я уже старик, мне противно. Мне грустно, хочется спать, и жизнь не мила. Поэтому — вот… Может, это погода со мной делает? Или уровень сахара? Или спать надо вовремя ложиться?
Появились деньги. Внезапно. Десятка в кармане сменилась на что-то, что шуршит. Типа стольник. Это так, оказывается, здорово. Это счастье просто, когда можешь что-то купить.
Сегодня виделась с отцом. По-моему, мы оба испугались. Если бы не были взрослыми людьми, оба убежали бы, наверное. Никто в первые две минуты не справился с лицом. Не буду подробнее писать.
Вот кусок моего интервью, которое будет напечатано в одном любопытном месте. Мне он очень нравится.
«…-И она (женщина, которая рассказывала мне про всякие духовные штуки) сказала, что вот я активизирую твоих ангелов-хранителей, только ты им давай внятные указания. Потому что если ты ангелам-хранителям даешь невнятные задачи, то они пугаются и уходят вообще. Типа, тебе нужно четко знать, чего ты хочешь. И вот в голове себе говори: мне нужно это. И тогда ангелы-хранители быстренько собираются и давай тебе помогать. А если там невнятица какая-то, то они берут и уходят. Такая фигня.
— Классно.
— А особенно когда у человека депрессия. Ангелы, она говорит, совершенно этого не переносят. Не то что они ему не помогают, они вообще его бросают обычно. Поэтому лучше в нее не попадать. Тут… Господи, зачем я все рассказываю?…»
Куча обид вокруг. Еще какая-то сволочь наговорила на автоответчик что-то про то, что я сука. Если бы не ломался все время определитель, можно было бы и за жабры взять. Какая радость гадости наговаривать? А Петкун говорил, что ему клеем замочную скважину от любви заливают. Надеюсь, что и меня этот кто-то поливает дерьмом от любви.
Все меня динамят. Переносят встречи и нагло лгут. Я какая-то сегодня бедная жертва — увы мне и ах. Принимаю решение, натурально скрипя зубами: не позволю больше себя динамить. Буду стоять за себя. Не буду вестись. Интересно, я это себе всю жизнь буду говорить?
Божественное. Это служить людям, что ли? А я как же? А мне должно быть от этого приятно?
Настоящий друг дал мне почитать биографию «Битлз». Как дурак ищу ответы там на свои вопросы. Нет ответов. Интересная книжка.
Опять наступила зима.
Была репетиция со Скляром и Богушевской. Посмотрели на старинный, расписанный змеями, что ли, «мерседес» 70-х, по-моему, годов Скляра и пошли к метро. Иду и думаю: ну я-то ладно, но Ира вроде элитарная певица, звезда уж покрупнее многих, ан нет, до метро пешком идем. Это значит что-нибудь или ничего не значит? По-моему, в какой-то книге Акунина про старинную московскую жизнь было написано, что главное в России — понты. Исключительно хочется понтов.
21 марта у нас будет концерт в ЦДХ. Будем петь Вертинского, Козина и Утесова. Как вот, думаю, мой народ, привыкший колбаситься в ночных клубах, будет сидеть и слушать, не прыгая, этот концерт? Ира меня сразу спрашивает: «А что ты наденешь?» — «А это важно?» — «Конечно, важно», — говорит. А что я, правда, надену?
Контрабасиста Саши Скляра зовут Абелардо Альфонсо Лопес, и он реальный кубинец.
Со мной случился перелом. Мне надоело ныть и канючить. Мой маленький друг, спасибо.
Звонила Катя Жукова, президент фан-клуба. Рассказала, что началась кампания по расклейке афиш. Была страшно удивлена, что я об этом знаю очень приблизительно. Как это я не бегу и не клею собственные афиши и не я даже это организую? А я, блин, пафосный артист, мне знать не надо, сколько человек, афиш, чего и куда. Вот наконец-то я пафосный артист. Ничего не знаю, а? Афиши? Хорошо! Десять человек? Прекрасно. Клей сами купят? Потрясающе! Вот оно, пришло — отстраненность-от-механики.
Иду по переходу. У нас тут уже около года девушка поет под гитару. Репертуар мне не нравится, но так проникновенно поет. Даю все время денег. Когда есть. Она меня давно уже знает в лицо. Я ей иногда даже песню «ДДТ» заказываю, «Дождь», — очень душевно она ее поет. Она думала, я — буржуй. А тут недавно сказала, что видела меня по телевизору. Я ей говорю: давай, приходи на концерт, я тебя впишу. Это было месяца полтора назад, в «Б2». Она, по ходу, приходила, потому что сказала потом, что пиво дорогое. Я спрашиваю: придешь в «Запасник»? Она отвечает, что с парнем придет. Теперь она думает, что я не буржуй, а музыкант.
Анализ мой такой: вот я нипочем не смогу петь на улице, мне горло жалко и обязательно надо, чтобы меня внимательно слушали. И страшно это как-то интеллигентному человеку. С другой стороны, может, она зарабатывает больше меня? С третьей стороны, все это ничего не значит, потому что социального расслоения нет — какая разница, кто где поет и сколько у кого в кармане денег? Главное, что у него внутри. Очень умные мысли у меня…
Сегодня звонили с лейбла. Говорят, неси свои фотографии, будем из них обложку для альбома делать. Думаю, ребята, а вы не хотели бы фотосессию там какую-нибудь специальную замутить, вы вообще лейбл или кто? Принесу, говорю.
Интересно, чего я стою? Я вообще самостоятельная в музыкальном смысле единица? Или так и буду вечно от чего-то зависеть?
Тра-ля-ля. Надо становиться героем. Нет другого выхода.
Приходил друг из хоровой академии. Принес диск, где мужской джазовый квартет исполняет «Ты вошел в меня почти случайно». Совершенно непередаваемые ощущения от прослушивания.
Количество звонков на домашний телефон увеличилось. «Привет, я Таня, ты меня не знаешь… Привет, я Юля, посмотрела «Разум и чувства»… Привет, я Ира…» Натыкаются на грозный рык: а какого хрена вы звоните, вас приглашали?
В бассейне в этот раз было как-то неуютно.
Я, по-моему, бука. Все мне не нравится. Это вредно для здоровья — быть букой.
Буду писать про личную жизнь… Не, не буду. Личная жизнь, она к делу отношение имеет очень косвенное.
Сегодня по телевизору в передаче «Земля-Воздух» мочили Децла. Блин, а мне он понравился, огрызается, правда, и спорит со всеми, но так вдумчиво телеги свои читает. Вот интересно как: когда его навязывали всем пацаненком, вызывал только отторжение, а теперь, когда он почти в жопе, вызывает интерес. Хотя вроде человек все тот же.
Все сердобольные посетители форума, прочитав, очевидно, мой дневник на сайте, решили меня утешать. Почтовый ящик забит письмами на тему «не дрейфь, мы с тобой».
Про деньги. Не пиши, ни в коем случае не пиши про это, ты ж загадка. И что? У меня была детская книжка про Люсю Синицину. Она шла, начался дождь, и она промокла совсем. Из окна ее увидела ее школьная учительница. Привела к себе в дом и спросила: «Будешь есть?» — «Буду». — «Тогда давай поедим. Вот котлеты». И они стали есть котлеты. А Люся подумала что-то вроде: «Боже мой, она ест котлеты. Я всем в классе расскажу, что наша Марья Ивановна ест котлеты».
Зеленая книжка про «Битлз» рассказывает мне удивительные вещи. Например, их менеджер Брайан Эпстайн сказал, что успех начнется для них со смены имиджа, и вытащил их из модных узких брюк и прикольных модных по тем временам рубашек и одел в костюмы без ворота с галстуками и рубашками под ними. Это и был особый стиль «Битлз». А что, если дело в имидже, и стоит изменить его — и все изменится? А куда ж его изменить? Ну вот куда, например?
На вологодском телевидении был парень, похожий, когда носил бороду, на Эрика Клептона. Когда бороду не носил, то был не похож. Звали его Витя Латкин. В кабинете его висел большой плакат Эрика Клептона и плакат «Энигмы» с текстом «Return to Innocence». Эту фразу никто не мог перевести. Английского просто никто не знал как следует.
Курил Витя только сигареты «Кэмел», что было очень круто. Пустые пачки он ставил одну на другую по стенке кабинета. Были дни, когда он не курил совсем, что меня удивляло. Эти дни назывались днями здоровья. Только потом до меня дошло, что в такие дни у него было жестокое похмелье, и курить Витя просто не мог. Дней таких в месяц случалось пять-шесть. Витя поражал меня умением то курить, то не курить. Он и посейчас озвучивает низким красивым голосом всю рекламу в Вологде, благодаря которой и тогда умел хитро зарабатывать.
В кабинете стоял компьютер, к которому можно было пробраться и поиграть в игру «Принц Персии», но каждый раз моего принца разрезало острыми ножами, а меня ловили за игрой и ругали. «Ну вот, накидали кластеров», — говорил редактор Саша Лукин. Каких кластеров и как именно удавалось их накидать, я и сейчас не понимаю.
Еще была программа «Футбольный клуб». Там Саша Лукин с характерным вологодским говорком очень подробно рассказывал об играх между дортмундской «Боруссией» и мадридским «Реалом» и показывал голевые моменты. Потому что на телеканале у нас, конечно, был «Евроспорт», а во всей Вологде не было. Саша переводил и все рассказывал вологодским болельщикам, так что вологодские болельщики всегда были в курсе всех самых свежих мировых футбольных новостей. Иногда эту передачу вел мальчик лет десяти, уже знавший про футбол все. Он был таким маленьким вундеркиндом, но только в области теоретического футбола.
Музыка в тот период в моей жизни не всплывала. Кроме как во время мытья посуды или пения чего-то себе под нос. Хотя петь тянуло. Но жизнь и профессия шли совсем по другим рельсам. С рельсов сходить не хотелось.
Я работала редактором городских новостей. Некоторое время даже заведовала всеми городскими новостями, пока не появилась сборная из нескольких конкурирующих программ передача «Новости Вологды». Это был пик популярности и профессионализма в истории вологодского телевидения. Там собралась настоящая dream team (команда мечты — англ.). Новости мы делали очень вдохновенно. Тогда у меня было четкое понимание: новостное телевидение — замечательный способ помогать людям. Представьте себе ситуацию. У кого-то протекает крыша, мы все это дело снимаем, потом едем в ЖЭК, всех напрягаем: «Давайте, мол, чините!» Они залатывают крышу, а мы это опять снимаем и показываем. Супер! Некоторое время мы работали в таком духе, но потом мне стало тесно в Вологде. В принципе, «Новости Вологды» были очень клевой программой. И все те, кто принимал участие в ее создании, стали впоследствии очень крутыми людьми в городе. Все, кроме меня.
Все летит к чертовой матери.
Третий день подряд раскладываю руны. Это какая-то паранойя. Причем третий день выпадают одни и те же. Первая руна, которая описывает ситуацию в прошлом, говорит примерно о том, что тра-ля-ля выбор, очищение и воздействие темной стороны пути. В точке «выбор действия для разрешения ситуации» в который раз выпадает: давай, верь в то, что ты делаешь, это правильно, доверяйся собственной интуиции и т. д. И последняя руна, которая значит «судьба», говорит, что все сгорит и из пепла, как феникс, возродится новое. Короче, понимай как хочешь. И при этом еще предупреждают, чтобы не думала, что новое возродится прямо щас, год, говорят руны, год, еще год — и все будет зашибись. Зашибусь ли?
Я в бешенстве. Организм пытался заболеть и нашептывал: мол, вот у тебя щиплет в носу, вот уже сохнет в горле. Но тут мне сказали, что простуда — это способ чего-нибудь избегать, так что мне стало стыдно и простуда так и не наступила.
Эмоции описывать? Размышления типа «пресно и неприкольно»? Эмоции? Внутри все кипит, хочу все послать на х… Глупо.
Оказывается, я трус. Это новость, потому что только сейчас понимаю: в этом причина многого, что не случилось и случилось не так.
За что я ненавижу шоу-бизнес — так это за необязательность. Всё все время переносится, всё все время отменяется, и новые правила вырастают без предупреждения поверх договоренностей.
Тупо все это писать, все равно я не напишу то, что на самом деле происходит, и вообще это глупая затея. Ничего не напишу про любовь, потому что этого никому знать не надо, ничего не напишу про отношения в группе, потому что это чревато, ничего не напишу про то, что на самом деле чувствую, потому что это — эмоции и они пройдут через десять минут. Какой смысл тогда?
Тверская наводнена людьми. Люди реагируют на завтрашний праздник и начинают колбаситься уже сегодня. Через два часа концерт. Не хочу.
Все стало совершенно иначе. Нашей публики было очень мало, потому как мы сделали из этого концерта тайну. Зато было полно народу, который просто пришел в клуб оттянуться. Говорят, в углу какую-то тетю трахнули, к удовольствию тети и ее парня. Пацаны сказали, что и не такое видели на концертах. Какая-то тетя-блондинка кричала: «Поедем с нами в Строгино».
Мы с Денисом выпили остатки коньяка и сказали публике: «На сцене должен появиться коньяк. Через пять минут. Кто будет отвечать за это?» Какой-то парень, сидевший на голове, надеюсь, у другого парня сказал: «Я». А я ему: «У тебя пять минут». Поем дальше, и думаю: «А если он не принесет, будет глупо». Но он, естественно, принес — после такого заявления коньяк не мог не появиться на сцене.
Офигительные ощущения. Мне сказали, что публика стянулась к сцене из зала, где пила пиво и ела. Они то есть приходили не на нас, а в клуб вообще. А в итоге получилось, что танцевали и отрывались с нами.
Звук был хороший. У меня были широкие штаны. Как мне сказали, их носят пятнадцатилетние рэпперы, а мне несолидно. Ну и что же? Мне нравится. И еще была майка с песней «Мания» на английском на спине. Вот, говорю, мне сценический костюм прислал Эминем.
Все совершенно другое.
Вот и доверяй своим настроениям после этого.
У меня было две фотосессии. Одна в Москве, другая — нет.
Которая не в Москве. Вызванный на нее фотограф не понял, почему я ее не делаю в Москве. Ответ простой: объявился человек Икс из города Икс и сказал: «Нету у тебя в последнее время приличных фотографий, и как будто никто не работает с твоим имиджем». «Это правда», — говорю. Человек Икс сказал: «Давай, приезжай сюда, будем все это делать». А что, думаю, приеду. Ночь поездом туда, ночь обратно. Икс не поверил даже на перроне, что эта авантюра удалась, а я тоже думаю о себе: «Ты, оказывается, легкий на подъем человек». Короче, это оказался маленький, но жутко прикольный город, в котором даже есть крепость. С утра подморозило, и все деревья стояли как хрустальные и в ряд…
Мы стали спорить с фотографом, влияет ли он на войну в Ираке. Мы сидели на кухне, и фотограф ел куриный шашлык, который ему «спецом» сделали, потому что он его любит, а я ела креветок, которых мне «спецом» сделали, потому что я их люблю. Фотограф доказывал, что на войну никак не влияет и вообще политикой не интересуется, а я ему, что влияет на самом деле, просто не знает этого.
Потом мы стали носиться по этажам. При этом меня хотели взбодрить и увидеть во мне энергичного чела, а у меня наступило благостное разморенное состояние и пришли мысли типа «давайте долго поснимаем спящего в кресле человека».
В итоге меня постригли.
Вторая сессия была в Москве примерно неделю спустя. Наступила отчаянная весна. Не хотелось никуда уходить с улицы. Но у фотографа было какое-то биеннале, и она снимает спящих людей. Надо было прийти и спать. Это оказалось нетрудно. Единственное — спать надо было почти нагишом. Оказалось, что и это мне легко. Потом мы меня намазали черной и белой латексной краской. Баночки были из Лондона, и там было написано, что эта фигня застывает и легко так резиновым слоем снимается или, накрайняк, смывается теплой водой. Фотограф сказала, что сама такое проделывала и у нее все легко снялось.
Мы решили, что мне надо подольше походить в резиновом виде. Вскоре резина живописно потрескалась, и появилось ощущение, что у меня началась сезонная линька кожи. Мы это все поснимали.
Но — деваться некуда — латекс надо было отдирать. Везде, где были волоски, он их выдрал. Это, блин, очень больно. А где у людей волоски? Да везде они у них. Потом мы решили, что пора пробовать с теплой водой. И с теплой водой он не слез. Тогда мы применили скребок для пяток…
По-моему, у меня и сейчас кое-где осталось немного латекса. Думаю, само должно отслоиться.
После концерта в «Бункере» оказалось, что у меня не ходит нога. Кто-то доказал, что он таки прав, и пусть не простудой, так ногой решил чего-то избежать.
Сегодня будет концерт и будут объявлены мисс и мистер Бучч. ру.
У одной моей знакомой висит на стене грамота «Лучшей девочке», которую ее друзья купили в лавке какой-то деревни — грамоте, наверное, лет сто. Вот и мне такую очень хотелось найти. Но грамоты нынче в дефиците.
Про концерт. Нетрезвый художник рисовал наши грамотки. Только на полу, все всегда рисуется на полу, утверждал художник, укладываясь животом на пол в тесной гримерке «Запасника». К тому же свет был тусклый. При всем при этом грамоты вышли хоть куда. Художник умудрился параллельно с выписыванием лавровых листочков подарить мне значок «Отличник электрификации СССР».
Видимо, внутренний конфликт дает нашей группе некую степень внутренней свободы, отчего концерты становятся совершенно особыми и замечательными.
Как будто все потеряли какие-то свои цепи, связующие нити, балласт воздушного шара, корабельный якорь или что-то такое.
Два человека приехали на концерт автостопом из Белоруссии (кажется, это 700 километров), кто-то расстелил во время саундчека плакат «Волгоград» (из чего я делаю несложный вывод, что люди были из Волгограда), кто-то схватил меня за ногу и передал привет из Череповца и Вологды, был голос: «Я из Воронежа», точно знаю, что были люди из Питера, один человек приехал «спецом» из Киева, я уже не говорю про людей из Зеленограда и Красногорска. Может, скоро я увижу загадочного персонажа из Исландии, присутствие которого каждый день регистрирует наш счетчик на сайте?
Виделись с отцом. Исключительное по своей тяжести событие. Одно утешение — что для всех это психотерапия.
Один умный человек, которому я доверяю, сказал, что понял: моя проблема в смелости. То есть в трусости. Да, я трус. То есть я не трус, а даже местами отчаянный смельчак. Но часто я он. Трус.
Что было бы иначе, будь я смелым человеком:
1. Если бы у меня хватило смелости взять в долг деньги в сентябре 2001 года, у нас уже могло бы все давно получиться. Но мне было страшно.
2. Если бы всегда, когда мне казалось, что голос утоплен в инструментах, мне хватало смелости говорить об этом, а не сидеть язык в задницу, то у меня не было бы ощущения, что полтора года я сижу язык в задницу.
Расскажу про свой приезд в Москву на журфак.
Мне тогда казалось, что, чтобы заниматься чем-то с толком, надо все-таки получить соответствующее образование. Помню, мне попалась статья про юбилей какой-то известной артистки — мол, она уже 30 лет с большим успехом играет в театре, хотя у нее и нет специального образования. Фраза «хотя у нее и нет специального образования», казалось мне, будет преследовать меня, если я продолжу заниматься журналистикой, а журфак не закончу.
На вологодском телевидении мне на прощанье подарили часы и выдали специальную премию, а в трудовой книжке написали про «увольнение в связи с поступлением в Московский государственный университет».
Честно говоря, поступить на журфак труда большого не составило, потому что это было уже второе высшее образование, а оно платное. Следовательно, можешь платить — можешь поступить. Деньги на первые полгода у меня были, и мне выдали серый студенческий билет с университетской высоткой на корочке.
В группе нас училось человек семь — тех, кто уже сознательно выбрал тележурналистику. Декан сказал нам: «Мы предоставляем вам возможности и учебную территорию в минуте от Кремля». Минута от Кремля вдохновляла. Возможности — еще больше.
Тяга к музыке не могла не проявляться на журфаке. Оказалось, что в больших университетских аудиториях прекрасная акустика, и между парами мне нравилось во всю глотку покричать «шумел камыш, мышь, мышь» и «Саммертайм». По-моему, этим мой репертуар ограничивался. Сокурсники относились к моим музыкальным наклонностям с большим уважением. Сокурсница Аня даже попросила озвучить ее автоответчик, на котором с тех пор она говорила: «Привет. Сейчас никого нет дома…» на фоне моего голоса, старательно выводившего «Саммертайм, энд ливинг из изи».
У меня было три работы и съемная комната, больше всего похожая на пыльную ванную. Денег только-только хватало заплатить за учебу и жилье. Я вообще с гордостью вспоминаю этот период. Думаю, потому, что сейчас адаптироваться в тех условиях, какие были тогда, у меня уже кишка тонка.
Я болею. Я болею вообще-то уже третий день. Но первые два дня мне очень хотелось, чтобы никто не подумал, будто я ною, и потому кто-то рассекал по городу, ходил на репетиции с больным горлом и без шапки, потому что шапка уехала в метро.
Я аппарат для потребления жидкостей. Я вливаю в себя поочередно стаканы липового чая, «Террафлю», «Колдрекса», чтобы никто не подумал, что я ленивец и что мне наплевать на себя. Я доказываю себе, что я лечусь. Блин, как все сложно, даже просто поболеть не получается.
Весь пол в моей квартире усыпан фотографиями, как в каком-то — не помню каком — боевике. Мои фотографии. Я вас люблю.
Но недостаточно, потому вы разрозненны и не разложены по времени и фотографам. Я невероятно красивый человек. Да, а чего тут стесняться? Поэтому фотографы обожают меня снимать и дарить мне фотографии.
Еще я постоянно хочу спать. Вот и сейчас — пишу и сплю. И еще ем.
Не успеешь что-нибудь начать, как это уже тебя обязывает. Вот дневник, например. Он же мой? Мой. Получаю тут письма: мол, какой прекрасный маркетинговый ход. Или: на фига ты его пишешь, раз он у тебя неискренний. И наконец: почему ты его теперь не пишешь? Терпения, что ли, не хватает?
Началась война в Ираке. Блин, что из всего этого выйдет?
Завтра концерт. Мне подарили смокинг. И чуть позже подарили белые рубашки. Они, правда, малы, но, как мне сказали, под пиджаком это будет незаметно. Страшное дело — мне рубашки важнее, чем война.
Трудно даже вспомнить, что произошло за это время. Потому что уже апрель.
Сегодня мне пришло письмо, общий смысл которого был таков: «я приезжаю завтра утром, моя подруга не может встретить меня, встреть меня, пожалуйста». Еще десяток писем на тему «бла-бла, а теперь напиши мне пару строк, мне будет приятно». «Бучч, ты злой человек, ты пишешь то, что думаешь». А что я думаю? Я думаю, что не пошли бы вы, ребята…
Сыплет хлопьями снег, прямо в лицо, пришлось опять влезать в зимнюю шапку…
Могу написать про Питер. Мы отменили концерт, и через два дня звонят пацаны и спрашивают, правда ли и точно ли, что не едем. Да точно, точно не едем, так как райдер[4] не выполнен.
В четверг они звонят из клуба и говорят, что все сделали и не могли бы мы все-таки приехать. Я говорю: могли бы, если я всех найду. Нашлись не все, но мы поехали.
Сейчас хочется написать про совершенно другое. Я живу в созданном мной каком-то идеальном мире. Он состоит не только из хороших, а прямо-таки из замечательных людей. Это люди, которые со мной работают, это люди, с которыми я дружу, это люди в зале, это те, кто мне пишет. У меня сложились иллюзии, что весь мир такой. А он, блин, другой совершенно.
«Они обзывали тебя земляным червяком, да-да, земляным червяком». Блин, сколько злобы на форуме «Нашего радио». — «Зачем гермафродиты «Нашему радио»?» — «Долой гомиков из эфира!» «Каких таких гомиков?» — спрашивает там кто-то. «Да вот этих самых, это я про Бучча, — объясняет ему кто-то, — Кипелов рулит!» А вообще-то мы эти извилины людям совсем запутали. Столько говна на мою голову, и это я вот для них пою, значит.
Мне любопытно, а поддерживающие силы там есть и кто в итоге будет кого?
Самое смешное, что у меня в голове полно и мыслей, которые стоило бы записать, и событий, и — даже страшно сказать — чувств. Просто что-то не складывается и мешает, как плохому танцору…
А девушка, которая просила встретить, написала, что это была первоапрельская шутка.
А про Питер я потом допишу…
Питер. Воспоминания. Накануне мне подарили массу прикольных украшений — всякие цепочки и солнышки. Чтобы носить и выглядеть, как прикольный артист. Все улетело в порыве в зал на концерте в Питере. Алисин ошейник с шипами, скорее всего, будет носить гитарист Руслан, потому что он сказал, что ему больше идет. Не горюй, Алиса, иногда он будет давать мне его надевать.
Страницы частной жизни. Мы едем в машине по трассе Питер — Не-скажу-какой-город. Трасса называется «взлетка» — на нее, если что, могут аварийно садиться самолеты. Вот было бы здорово: едешь, а тебя обгоняет самолет.
Не-скажу-какой-город совсем маленький, но очень прикольный, весь в горку, и дома как будто пленные немцы строили, или шведы, или финны. Или у нас не было пленных шведов?
Поздно ночью мы ходили с не-скажу-кем вокруг дома с чашкой кофе в руке. Прохожие казались подозрительными.
У не-скажу-кого есть стеклянные штуки на столе. Можно сидеть и перебирать их пальцами. Можно засунуть парочку в карман и тихо увезти. Потом в поезде встретить ноющего младенца и отдать ему одну. Младенец резко перестанет ныть, утащит добычу в угол и затихнет надолго. До пяти утра, когда он заорет на все купе, и мать унесет его в темноту. Кажется, что младенец бежит за поездом в окне, но это кажется, потому что затихшего младенца укладывают на полку сопящим со стеклянной штукой, по-прежнему зажатой в кулаке. Когда перевели время, все еще спали.
Интернет позволяет не париться над знаками препинания. Вот уже много лет мне плевать на большинство запятых, даже не знаю, как в приличном обществе показаться.
У нас в подаренном офисе постоянно кипит жизнь. Теперь, когда много курьеров, они все бегают туда-сюда с пакетами и постоянно сталкиваются со мной, но никто ничего не говорит почему-то. И даже почему-то не здороваются — я их смущаю, что ли?
В офисе есть две доски — как школьные, только белые. Мы там все время что-то пишем. Что-то разное. Сегодня там написано слово «клип».
Ваня Шаповалов сказал, что готов его снять, если я найду не-скажу-сколько денег. А было бы хорошо, чтобы он его снял. Меня то есть снял.
Прослушали эфир «Нашего радио». Он нужен.
Хочется спать. Завтра у меня съемки на МТV — про здоровье нации что-то. Будь здорова, нация.
Моя семья болеет бронхитом. Я хожу туда-сюда с каплями и отваром из корней солодки, но кашель не смолкает. Я кого-то убью. Или заставлю выздороветь.
Чужая аскорбинка прожгла случайно дырку в языке. Теперь я думаю, как бы туда не залетели бактерии и как бы это мне не заболеть рикошетом.
Сегодня мной была прочитана трехчасовая лекция о законах жизни российского шоу-бизнеса. Обращайтесь, граждане, профессор Бучч читает курс «Теория и практика выживания в шоу-бизнесе».
Ну-с, начнем с первого закона. Продвигается не музыка. Продвигается идея (выраженная либо в музыке, либо в личности, либо в идеологии) плюс эффективный менеджмент плюс нужное количество денег вовремя. Пример: если бы мы сняли клип на «Чувства на волю», где б мы сейчас были?
Закон второй. На продвижение влияет либо безумие, либо отношения. Краткий пример: группа «З» будет продвигаться, несмотря на низкий фактический рейтинг в голосовании, потому что у ее звукозаписывающей компании долгие и прекрасные отношения с радиостанцией, то есть с ней, этой группой, пока она на этом лейбле, все будет как надо. Звоню на наш лейбл сегодня: алло, говорю, а мы, а за нас кто вступится? Безумие — это когда прешь не разбирая дороги и все уступают тебе путь. И нету денег, и нету продюсеров, а есть только вера в то, что ты прав в своем безумном прорыве. Проблема в том, что не получается охватываться священным безумием надолго.
Закон третий. Никогда ни с кем не порть отношений. Например, однажды на одном большом фестивале не очень трезвый гитарист прямо в эфире национального канала назвал одну группу, которая считается столпом рок-музыки, «толстомордыми ублюдками». Началась буря: «Никогда на одной сцене… я пришлю своих ребят… да кто он такой… все дороги закрыть…» Потом совсем не виновник инцидента поехал к продюсеру славной группы-столпа, тоже столпу, только продюсирования, и извинялся, и говорил: «Был не трезв, погорячился, с кем не бывает», и валялся у того в ногах в разнообразных живописных позах. Но через пару месяцев другой человек из той же группы, чей гитарист, — кто-то от администрации группы, дал по морде главному режиссеру еще одного крупного фестиваля. К слову сказать, обе они были девушками, что делает историю еще безобразнее. Но ведь — хоть ты тресни — это твоя репутация, и нечего удивляться, что люди, которые работают с тобой, — это ты, и ты отвечаешь за все, что они делают во внешнем мире от твоего имени. Потом опять всякие: «Да-да, конечно, это откровенное хамство… разговор с радиостанцией продолжится только после того, как вы извинитесь…» Ну и извиняюсь, извиняюсь, извиняюсь.
Короче, не делайте так…
Про мою жизнь сразу по приезде в Москву…
Комнату мне сдавала хитрая старушка — научный работник. Когда я, неопытный лимитчик, и агент из риэлтерской конторы уходили после осмотра ее квартиры, хозяйка сунула мне записку с номером своего телефона и со словами: мол, деточка, позвоните мне, договоримся. Ну вот мы и договорились. Она собирала лягушек. Неживых, слава богу. То есть всяких глиняных, заводных, плюшевых. У меня было ощущение, что она и сама слегка напоминала лягушку, но, может, это мне казалось от злобности характера.
Времена у меня тогда были трудные, это точно. Я помню, что у меня были желтые осенние ботинки, купленные по случаю, которые были покрашены черным обувным кремом и служили во все сезоны.
Одна моя работа громко называлась «программный директор телеканала». Телеканал был дециметровый, на нем работало шесть человек. Моей задачей было доставать программы, чтобы их показывать. Кто его смотрел — непонятно. Перед моим уходом оттуда мой начальник сказал: «Подожди, не уходи, мы вот-вот станем крутыми. Нас купили американцы, и теперь мы будем называться «Си-ти-си». А я ему: «Нет, уже не могу, перспективы мне нужны шире». А канал таки стал хорошим, теперь СТС называется.
Другая работа была в одной израильской конторе. Описать мои функции сложно. Четко описывалась зарплата — 80 долларов. Еще надо мной все время висела угроза сокращения зарплаты.
Строго говоря, мне было почти все равно, что делать, потому что кровь из носу надо было заработать на учебу и жилье. Отлично сложилось, что все работы были по специальности, то есть журналистские.
Когда меня уже потом будут спрашивать журналисты: «А где вы пели раньше?», я отвечу: «В программе «Время».
Как появилась песня «Встану»?
Давай придумай красивую легенду, людям нужны легенды, правда людям совершенно неинтересна.
Ну, значит, иду я по темному переулку, времени совсем немного, но уже темно. И вдруг из-за угла — два пьяных лба с гитарой на плече. «Дай закурить». — «Не курю». И тут один из них — ба-бах и надевает мне на голову гитару. Это, кажется, испанский воротник называется. Гитара разлетелась вдребезги. Мне показалось, что голова тоже. «Да вы что, сдурели? За что?» — «А мне показалось, что ты нам угрожаешь», — сказал один из них.
Был турнир по боксу. Одного парня измочалили совершенно. Но он все вставал, и вставал, и в итоге выиграл.
Один знакомый человек, большой мастер по дзюдо, сказал мне вещь, которая имеет для меня глубокое, страшно сказать, философское значение: «Бороться можно и лежа». Это он про дзюдо говорил без задней мысли…
Надеюсь, Иван Шаповалов простит мне разглашение этой информации? Короче, Иван сказал, что ему понравилась песня «Встану» и он готов снимать на нее клип. Надо сказать, что это очень здорово и даже беспрецедентно, потому что Ваня не снимает никому, кроме своих команд — «Тату» и «7Б». — «А что для этого нужно?» — «Найди пятьдесят тыщ». Фигня какая, дело за малым. Где вот только бы мне их?
Значит, песня. Период затянулся. Длился уже полгода. Все было плохо. Звукозаписывающая компания отпугнула новых инвесторов, которые хотели выкупить группу, под соусом, что «такая корова нужна самому». При этом сами они не торопились ни выпускать альбом, ни хотя бы называть дату его выпуска и не предпринимали никаких других шагов по продвижению группы. Несите, типа, ребята, песню, в которую мы поверим. О’кей, принесли около десяти новых песен. Надо понимать, что делались они не один день, а кучу, кучу дней. Но ничего не нравится.
Хрен с вами. Ладно. Отнесу, думаю, на радиостанции какие-то песни, которые там еще не слышали, и если они возьмут что-нибудь, то компания поддержит, так как риски все уже будут погашены мной. Недели мы договаривались о встрече — станции не торопились, недели шли. Потом радиостанции одна за другой сказали: ребята, вы нас разочаровали, нам не нравится, что вы нас лечите и учите, надоел вообще депрессняк, хочется позитива. Да какой, говорю, на фиг, депрессняк, вы что, ребята, это же и есть позитив!
Никакой это не позитив, твердо сказали станции. Отправляйтесь и ищите позитив, если хотите с нами дружить.
И тут пацаны в группе один за другим сказали: ты, конечно, как хочешь, но если альбом не выйдет весной, причем так, чтобы был резонанс, мы ищем другую работу. Это они сказали сразу после Нового года. Ну и типа месяца через два народ услышал и мои ответные речи, что если хотите, то меня тоже это все достало, и что я на самом деле хочу совсем другого, и мне надоели эти вечные компромиссы коллективного движения и то, что мне все время говорят, что и как делать. И все стало совсем плохо. Мы перестали репетировать. А тут еще и деньги кончились.
Депрессия не наступила. Когда все понимаешь, то у депрессии нет шанса свалиться тебе на голову как снег, потому что она, голова, непрерывно работает. Ну и мы написали с одним парнем песню, которая совершенно отражала мое настроение и мысль о том, что рая на земле, скорее всего, не будет, а фишка в том, что, зная это, надо идти своим путем, вставать каждый раз и идти, а бить будут все равно, и все равно будешь падать. Главное — вставать и идти.
Серега Петухов, с которым мы написали большинство песен, особо просил обозначить, что новую песню написал не он.
Радиостанции песню взяли, и, пока они не оказали ей супербольшого респекта, никто не знает, правильный это был шаг или нет. С клипом тоже не все еще ясно. И дата выхода альбома пока плавает. Скажу одно: период стал другим. Я стою.
Шкурку человека, убитого моими руками за надрывный кашель над моим ухом, я повешу у входа в квартиру — как некоторые народы вешают маски своих богов, чтобы те приветствовали гостей и отгоняли злых духов. Виси, шкурка, теперь ты точно не будешь кашлять…
Граждане, а ведь вам придется теперь искать радио «Арсенал» в самой заднице FM-диапазона, потому как я с большой вероятностью буду вести там программу, посвященную всяким тусовкам. Для этого мне придется в рабочем порядке тусоваться каждую неделю и раз в неделю два часа вести эту программу.
30 апреля у меня эфир на — страшно сказать — радио «Шансон». Программа романсов.
Мы репетируем романсы. Я езжу в большой массивный дом, где в комнате рояль. И мы поем романсы, и приходит кот, и валяется на полу, пока кто-нибудь пальцем ноги не почешет ему его пушистый живот.
По-прежнему ведем дискуссии со звукозаписывающей компанией о том, выпускать ли альбом. Они пытались меня убедить, что это слишком дорого и что мы сами во всем виноваты. То есть пытались меня убедить, что альбом издавать-таки не нужно. Наверное, так оно и есть, только это… альбом-то нужен.
Непреходящее ощущение зае…сти. То ли череда стрессов, которые валятся на мою голову, то ли авитаминоз.
Сегодня посмотрели передачу со мной и Селезневым в эфире. Все-таки чинопочитание в крови у русского человека. Никакого диалога. Монтаж программы выстроен таким образом, как будто спикер парламента — это пуп земли и все вокруг него вертится. Да и в студии тоже так было: все бегали, носились — сюда ходи, сюда не ходи, уберите ноги из прохода, Он проходить будет. Вот не пойму, всю прикольную первую часть передачи вырезали, и сижу я, как идиот, непонятно, типа, зачем, а то, что я эдак, так, эдак, так, — ничего ж нет в итоге в эфире. А-а-а-у-у-у-ы-ы-ы. Хотя чего удивляться, телевидение, оно такое. Но к чести MTV — они много там оставили.
Лейбл предложил записать дуэт с не-скажу-каким западным исполнителем. Завтра буду ему звонить, если не забуду. Ну, в смысле звонить ему будет его подруга, которая поклонница его и меня одновременно. Даже смешно: мы с ним какие-то родственники по женской линии получаемся.
Меня научили пользоваться пультом на радио, чтобы мочь вести радиопередачу. Делают мне пропуск. Не прошло и трех лет, как у меня опять появляется удостоверение «Пресса».
Завтра у меня концерт. Уже и не помню, как это делается — в смысле, концерты.
Завтра начну писать дневник про личную жизнь. А чего, действительно, стесняться?
Страницы личной жизни.
На саундчек пришли странная девушка и странный парень. Говорят: «Мы — группа такая, «Палата Люкс». Давайте мы с вами будем концерты давать?» Даже и не знаю, хорошо это или плохо. Буду думать.
На улице случайно встретились люди из Москвы, из Питера и из Киева. Наверное, нам всем на один концерт в итоге. Думаю, а вот если я не приду, что будет?
Офигительно здорово на улице. Почему-то офигительно фигово себя чувствую.
Личная жизнь довольна весной. Личная жизнь таскает мой браслет и считает, что с ним лучше. Вот и все пока про личную жизнь…
Концерт мне не понравился. Интересно, можно такие мысли безнаказанно писать в дневнике? Я же отдаю себе отчет, что мой дневник в некотором роде средство массовой информации, иначе куча народу не просила бы меня написать про них тут. Злобный Бучч выполняет просьбы трудящихся.
Итак. Человек номер один, выполняю свое обещание и пишу о тебе. Значит, мы прогуляли пол-Москвы и сидели на вокзале в бистро среди странных персонажей, поглощавших остывший борщ и мелькающих там и сям. Какой-то Нотр-Дам — нищие, калеки, увечные, пьяные уроды. Ведущая мысль: чем все это кончится, интересно?
Человек номер один дробь один. Это страшный человек, он слишком много знает и имеет свойство возникать в любой точке, стоит лишь о нем чуть подумать. Считает себя мной.
Человек из столицы. Надеюсь, ты сейчас в ней, потому что если ты не в ней, то это прикол.
Немного интриг в холодной воде.
Ну вот таким образом мне удалось усвоить стиль большинства писем, приходящих мне. Чем загадочнее, тем романтичнее.
Про концерт еще раз. У меня была травма шеи. При некоторых обстоятельствах на меня упала тетенька весом в сто двадцать килограммов. Потом она упала на меня еще два раза. Мои позвонки сомкнулись, да так, что дядя-рентгенолог осмелился утверждать, что у меня родовая травма и что меня родили со сросшимися позвонками. Это неправда. Мой собственный папа, который к этому времени стал из просто терапевта мануальным терапевтом, за несколько зверских сеансов отцовской любви развел позвонки по местам. Травма была ликвидирована, если яснее выразиться. Последствия остались и дают о себе знать. Последний раз они дали о себе знать перед концертом. Мне было плохо. А-а-х, о-о-х. Поскольку никого, кому можно было бы ныть для удовольствия, не было рядом, пришлось заглотать лекарство. Потом пришло спасение и натерло меня мазью. К началу концерта мое сознание было мутно, но шея поворачивалась. Колбаситься было никак.
Ну и деталь: мы не единый веселый организм, который отрывается под собственную музыку. Мы слишком полны мыслей.
Я думаю, что буду что-то радикально менять в наших концертах. Мы уже прошли весь классический рокерский набор и повторять старое уже неприкольно. В первую очередь мне.
Откуда пацанов столько в зале стало?
Друг, написавший мне это: «….у меня близится сессия, так что я даже не знаю, как и чего теперь думать о Вас, не успеваю переключиться за те короткие на сегодня свободные часы на то, чтобы всерьез что-то сейчас Вам посоветовать. Просто чётко: мне оно оч. много значит и я на самом деле готова сейчас — по возможности — сделать для Вас тот максимум, на который сама способна. Голосую отовсюду, откуда только получается, хочу Вам успеха!..»
Спасибо тебе отдельное. Здорово меня поддерживаешь.
Как попадают в программу «Время»?
Ее как раз тогда заново создали, специально под выборы Ельцина. Мой дипломный руководитель сказала: «Приготовьте вашу презентационную кассету, ко мне должны прийти». У меня была кассета с репортажами из Вологды, вполне хорошая. Я до сих пор не знаю, что за человек приходил на кафедру и как он передал мою кассету в редакцию «Времени», но факт есть факт: он передал, а мне дали телефон, по которому брала трубку тогдашняя ведущая Арина Шарапова. Это само по себе ничего не значило — сотни кассет попадают всем в руки на телевидении, так же как сотни дисков пылятся в звукозаписывающих компаниях, и ничего ни из того, ни из другого не выходит. Но у меня был заветный телефон, а у Арины Шараповой не было возможности от меня скрыться. Пару месяцев пять раз в неделю она говорила, что кассету еще не посмотрели, но в итоге, видимо, сломалась, и меня позвали в Останкино. На меня строго посмотрела главный редактор, и так началась моя карьера в программе «Время».
Самой сложной первоочередной задачей было правильно одеться. Нужно было купить два костюма. Мы поехали с моей однокурсницей Анькой, у которой автоответчик пел моим голосом, на рынок и там совсем недорого купили мне два костюма — один твидовый в елочку, другой черный. Потом один из них сыграл важную роль в моей репортерской судьбе.
Когда время подходило к девяти вечера, собственно к эфиру, в редакции оставались только те, кто доделывал в монтажной свои репортажи, и два стажера, которых держали до вечера про запас, на всякий случай. Один стажер был одет неподобающе, второй был в костюме. Второй — это я. И тут поступила срочная информация из Кремля: стране можно сказать, что Борис Ельцин болен и что ему предстоит операция на сердце. Нужно было срочно ехать и брать интервью у врачей, которые будут эту самую операцию делать. Послали стажера в костюме, потому что больше никого не было.
Я помню, что до эфира оставалось двадцать минут, и за это время мы слетали на окраину города и обратно, вбросили кассету с интервью в эфирную студию, и с этой минуты у страны началась другая жизнь. И у меня тоже.
По-прежнему тянется катавасия со студией, и финальный аккорд — альбом — все не звучит.
Мы все бредем в разные стороны, чтобы нащупать дорогу. По идее мы сводим концы с концами как раз тогда, когда у страны праздники.
Все страшно неповоротливо и медленно. Тут один умный человек сказал: что снаружи, то и внутри. Значит — я улитка. Стопудовое ощущение, что я двигаюсь, но пейзаж вокруг как будто застыл.
Весна — это ж страшное дело, мой дремлющий организм проснулся и требует романтики. Пока вот так коротко.
Из области ощущений — что-то должно нахлынуть.
Кстати, посещаемость сайта народом в среднем увеличилась на сто человек в день.
Мысли разбежались, как стадо блудных коров. Такое ощущение, что у меня в голове невесомость, где плавает масса идей, дел, страхов, я пытаюсь их поймать, а они уплывают.
Больше всего хочется спрятаться от всего. Не пойму почему. В голове играет пластинка: а как другие поступают в таких случаях? У всех ли бывают такие периоды? и т. д. Надо прояснить свои цели. Надо поместить их во время. С чем я не хочу разбираться?
Свежий анекдот. У меня восьмого эфир на радио «Шансон», я там в прямом эфире пою ро-ман-сы. Звонит Катя, администратор наш, Ксении Стриж, которая эту передачу ведет, и договаривается там о деталях. А Ксюша ее спрашивает: «Пропуска сделали?» — «Сделали», — говорит Катя. «И Буччу сделали?» — «Ну да», — говорит Катя. «А как его фамилия?» — спрашивает Ксюша, типа, к слову. Ну, Катя и говорит, как его фамилия. И тут Ксюша бам-ц — и выпадает. То есть она, конечно, знала, что есть такая рок-группа и что там есть такой артист, но вот чтоб он был прям с такой фамилией — она не ожидала. Вот, собственно…
Могу еще рассказать про то, что жизнь хороша и удивительна. И париться мне надоело, хоть я и распроклятые Весы, которые вечно колеблются, только дай. Наступила в моей бедной голове ясность. Объявляю время перемен.
Хочу на концерт «Алисы», потому как никогда мне там бывать не доводилось. Надеюсь, не побьют меня там. Мне тут рассказали, что во времена, когда Кинчев был еще не такой православный, он ложился на край сцены, протягивал руки к залу и хрипел: «Иди ко мне», и загипнотизированный зал шел упираться в сцену, а молодой Кинчев, окруженный трехслойным кольцом милиции, метался и здорово, здорово давал свой концерт.
Ах да: у меня в воскресенье первый эфир на радио «Арсенал». Программа будет посвящена поп— и рок-концертам всяким. Поэтому мы с Катей просто усыпаны пресс-релизами и дисками разных приезжающих исполнителей. Почему-то у большинства из них с трудом выговариваемые финские фамилии.
Расскажу про стародавние события — про концерты в Зеленограде и в «Меге» 1 мая. Коротко, поскольку уже не очень помню. Концерты прошли один другого веселее.
Зеленоград. Оказался прямо-таки лекционный зал, где мало того что сидячие места, так еще парты в живот впиваются, потому прыгать можно только с риском для пищеварения. Тетенька-милиционер всех гоняла за стеклянные двери под дождь и говорила пришедшему народу, что тем, кого пустили, — счастье, потому что не выгнали мокнуть.
Прикольный момент был следующий: все сидят, ерзают на этих своих кресло-партах. Я им говорю: мол, мы приехали получить удовольствие, но зал — партнер так себе, у него как у партнера темперамент подкачал, и он как бревно. Зал был задет. Зал закричал: «Мы не бревно» — и ожил.
Потом человек пятьдесят — по странному стечению обстоятельств, опять девушек — караулило меня после концерта, типа, за автографом. На самом деле каждая отдельно мне заявила, что они — не бревно.
Второй прикол. Когда мне сказали, что есть возможность сыграть концерт в торговом комплексе, я сразу давай кричать, что это здорово и прикольно и что пора, пора уже играть в торговых комплексах именно первого мая. А что такое, собственно, первое мая? Это когда Роза Люксембург и Карл, не побоюсь этого слова, Либкнехт или эта, Клара Цеткин, что-то там такое? Или это про Восьмое марта?
Ну, короче, в торговый центр нам, сограждане, и только туда. И вот стою я на сцене, пока ребята настраивают звук, и понимаю, что прямо по курсу детская горка, по которой ездят дети, а дальше по курсу семьи катят крупные тележки, и то и дело курсируют туда-сюда люди из магазинов в магазины, шмыг-шмыг, направо-налево. А я стою. И мне хорошо.
Потом оказалось, что организаторы заявили концерт «Фабрики звезд», и стало понятно, почему первые ряды у сцены заполнены девочками, которые, глядя на нас, спрашивали: «А где ж «Фабрика»?» Ведущий концерта пытался неуклюже шутить: мол, мы на фабрике на этой работаем, но девочки грустнели и норовили уйти. Потом появилась наша родная публика, которая с первых аккордов стала колбаситься. Люди с тележками пугались и останавливались. Ну, представьте: идете вы по магазину, все в мыслях про размеры и кофточки, и обнаруживаете гремящую рок-группу и скачущую ейную публику посередь прохода.
У концерта было два отделения, но перед вторым мы уговорили свежеподаренный коньяк, поэтому артист впервые в жизни пел лежа. Так меня прикололо. В зале, прямо под горкой имелись доброжелательные мальчики и девочки примерно восьми лет. Реагировали они на наш концерт хорошо. И вообще, у меня было полное ощущение, что я на пикнике. И что все — моя семья, с которой мы и приехали на этот пикник.
Еще воспоминания о программе «Время». Все первые репортажи в «Времени» стали моими, поскольку все они были о состоянии здоровья президента. Карьера моя в редакции делалась молниеносно. Очень скоро меня взяли в штат и тогда уже прозвали «штатным врачом президента». Мы караулили всех его врачей, записывали все телеобращения пресс-секретарей, давали сводки с операционного стола — в общем, сообщали обо всем, что тогда волновало страну.
Следующей моей серьезной работой стала балканская война. У меня как раз тогда рухнула личная жизнь, и мне захотелось куда-нибудь уехать из Москвы. Прихожу в редакцию и говорю: отправьте меня куда-нибудь подальше, желательно на войну. После долгих уговоров меня послали в Албанию. Там, собственно, особенных боевых действий не велось, но ожидалось, что оттуда после бомбардировок начнется сухопутная операция НАТО.
Целый месяц мы со съемочной группой провели в Албании. Это была странная страна. Она была до боли похожа на бывший Советский Союз — наверное, потому, что долгие годы наши страны дружили и все делали одинаково. Одинаково праздновали Первое мая, ходили демонстрациями по площадям, одинаково имели карточки на еду и проблемы с продуктами, там тоже был культ личности местного лидера Энвера Ходжи и тоже были репрессии.
Каждая машина в Албании — «мерседес». Только потертый, поломанный. Если он может ездить — значит, на нем ездят. Все они, как правило, были ворованные из стран Европы.
В Албании было много всякой экзотической дури. По всей стране стоят 300 тысяч бетонных дотов, везде — на виноградных полях, на пляжах и на кладбищах даже. Так Албания защищалась от предполагаемого нападения с Запада, а когда поссорилась с Советским Союзом, то и от Союза. Там в школах учили русский язык, и куча пожилого народа, которого мы встретили, говорили по-русски. Однажды на побережье владелец какой-то зачуханной кофейни, который только что отправил нелегальный транспорт с русскими проститутками в Грецию, прочел мне стих «Имя Ленина славим». Как со школы запомнил, так и прочел. В Албании тогда был штаб косовских террористов, и там заседало их непризнанное косовское правительство. Каким-то образом мы произвели на них впечатление, и мне выдали бумагу, где на албанском, с подписью и печатью главного террориста, было написано, что этому человеку надо оказывать всяческое содействие на территории Косова и любой другой. Потом копии с этой бумажки с большой радостью делали сербские спецслужбы.
Мы поехали из Тираны в горы, попали пару раз под бомбежку и делали репортажи из лагерей беженцев из Косова. Заодно мы подружись с несколькими натовскими частями и сделали оттуда прямо-таки шпионский репортаж — как там у них чего расположено, какие танки, чем их кормят и так далее. Меня это все очень забавляло. Страшно совершенно не было, наверное, потому что до меня не доходило, как это все реально опасно, — например, гулять по полю неразорвавшихся мин и вообще быть поблизости от бомбардировок. Потом, после возвращения в Москву, меня отправили на другую сторону фронта, в Югославию и Косово. Вот там мне впервые стало страшно. Этническая война — это когда режут за то, что ты славянин, серб, русский, болгарин, а не за что другое. Просто режут, потому что не нравится нация.
Рассказ о съемках клипа на песню «Встану».
Все разбрелись по летному полю. Светило солнце, и над головой носились самолеты. Все закатали рукава маек и штаны, чтобы солнце не светило зря и чтобы загорать. На роль девушки героя пробовались две девушки. Режиссер не смог выбрать, какая лучше, потому что обе были хороши, и снять решили обеих, а потом посмотреть, кто на пленке эффектнее. Потому из вагончика поочередно вышли две девушки в гриме, и первая села на героя, лежащего в складках парашюта. Герой — Леха — сразу заявил, что надо что-то подстелить под спину, а то обниматься неудобно. Режиссер сказал, что по раскадровке положение должно быть именно таким, и пусть делает что хочет, но обниматься с девушкой он должен именно так. Леха нечеловеческим сведением мышц живота принял нужное положение, и они вместе с первой девушкой приступили к изображению нежной любовной сцены. Пару-тройку дублей Леха сдавался и говорил, что какая нежность, когда в такой нечеловеческой позе. Но потом пообвыкся и воспринял вторую девушку почти с радостью. Все кричали: больше страсти, давай-давай — как тебе, парень, повезло, и герои наконец увлеклись процессом, и только все у них пошло, как режиссер сказал: «Стоп, снято».
По сценарию есть момент, когда один летчик выпрыгивает из самолета без парашюта, а другой катапультируется вслед, чтобы того в воздухе поймать. Все было успешно проделано. Режиссер попросил того, кто без парашюта, лететь к земле с искаженным лицом. Он летел с такой зверской рожей, что, видимо, придется применять спецэффект или убирать крупный план — настолько выразительно и по-зверски у него получилось, что с парашютом он или без, уже не следишь, смотришь только на его гримасу.
На второй день съемочная группа привезла надувной матрас, и все решили, что будем загорать. На самом деле матрас был нужен, чтобы принять на себя тело падающего героя. Всех пляжников стряхнули, и матрас унесли на плац, где снималась драка летчиков. Пляжников, кстати, с каждым днем становилось все меньше, потому что к каждой новой смене число обгоревших на открытом солнце увеличивалось. К третьему дню большинство ходили в бейсболках и кофтах с рукавами и капюшоном, в которые прятали свои красные лица и руки. Я всю дорогу хожу в кожаной куртке, поэтому мне страшно жарко все время. С другой стороны, все обгорели, а я нет.
Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-2.
Мы поехали на съемки в понедельник, и никто еще не подозревал, что все закончится только в пятницу. Мы ехали в трейлере, который потом служил и грим-вагеном, и штабом, и передвижным сортиром, и местом, где прилечь. С трейлером все время что-то случалось: то он ломался возле какого-то рынка в полях, то к нему проявляли недетский интерес милиционеры — надо же посмотреть, что там внутри такое. Мы приехали на аэродром, где потом и провели всю рабочую неделю. Стояла страшная жара.
Первая сцена требовала от главного героя необходимости заниматься любовью в живописных, невинных, но очень зрелищных ракурсах. В ангаре расстелили парашют и подвели к нему девушку. Актеры понравились друг другу. Вся съемочная группа побросала дела и столпилась вокруг парашюта. Типа эту сцену никто не хотел пропускать. Главный герой Леша, по стечению обстоятельств — вылитый Робби Вильямс, смущаясь, пригласил девушку сесть.
У девушки было коротенькое платье в крупный цветочек… Мы все, зрители этой сцены, получили большое удовольствие и время от времени еще и кричали «давай-давай» и «не верю» или «вы вообще знаете, как это делается». Ребята стойко продолжали.
Началась драка летчиков. Один съездил другому по морде, и тот упал. Матрас принял тело, но плохо, и тело хорошо приложилось к асфальту. Потом под матрас что-то подстелили. Зато и разгневанный летчик зверел от дубля к дублю и под конец так хорошо съездил второму герою, что даже разбил руку.
В это время на заднем плане летчики бежали к самолетам. Это началась тревога, и пока двое выясняют отношения, другие вспрыгивают по кабинам. Выяснилось, что вспрыгивать в самолет совсем не легко. Там только одна ступенька, а куда девать вторую ногу — непонятно. Как на лошадь. Поэтому на переднем плане двое мочалят друг друга, а на заднем летчики висят на самолетах, как кули с картошкой, и силятся забраться наверх. «Плохо, — кричит режиссер, — плохо, летчики, бежим еще раз». Эти дерутся, те бегут. Опять человек десять побежало к самолетам. «Быстрее, — командует голос, — летчики, бежим быстрее». И так дублей пятнадцать. Температура градусов тридцать, а летчики бегут в спецкостюмах и со шлемами. Возле площадки выстраивается толпа работников аэродрома, которые за всем этим с удовольствием наблюдают. Кто-то говорит: здорово, что вы снимаете не в Туркмении. Хотя, честно, разницы не чувствуется.
Снимается сцена, как герой моется под душем. Душ строили прямо там. Большие листы какого-то материала с плиткой, туда вмонтировали краны. Потом помощник режиссера прошелся по плитке морилкой, и на кафеле появились характерные подтеки ржавчины. Ну, чистый душ. Над кабинкой нависает человек и через специальный круг льет воду в лицо актеру. А из этого круга смотрит камера и снимает глаза, в которые льется вода. Леха — настоящий герой, потому что он готов снимать и переснимать эту сцену, после того как ему закапали глаза «Визином».
Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-3.
Мы едем с героем на армейском газике без верха по проселочной дороге. Газик все время ломается, и у него отказывают какие-то, не разбираюсь, передачи. Я в своей кожаной куртке, а у него одна рука в гипсе. Нам звонят по рации, что вертолет уже вылетел и что можем трогаться. Тронулись. Через пару минут над нами нависает вертолет. С подножки свисает Женька с камерой. Все это хозяйство на расстоянии двух вытянутых рук над нашими головами. С вертолета командуют ехать на полной скорости. Мы несемся по дороге, над нами вертолет. Полное ощущение, что мы в каком-то американском фильме и нас, типа, ловит полиция. С вертолетом на хвосте мы разгоняем унылые машины дачников, мчимся по каким-то полям, выворачиваем обратно на аэродром, где как раз взлетает еще один такой же вертолет. В какой-то момент один вертолет у нас прямо по борту, другой сзади. Я тихо спрашиваю Леху: «Тебя когда-нибудь вертолет давил?» — «Нет», — говорит. «Тогда давай останавливаться».
Тройка истребителей заканчивает третий залет. Каждый раз, когда двое из них охватываются дымом и начинают закладывать фигуры высшего пилотажа, типа брюхом вверх нестись к земле или выкручивать петли, с земли командуют, чтобы борт один, два и три шли на посадку. Потому что управлению полетами это кажется слишком рискованным. Для того и нужен четвертый вылет, чтобы снять все рискованно. На борт одного из истребителей просится парень из нашей съемочной группы — он с детства мечтает полетать на истребителе. Ему запрещают есть. Сами знаете, каково лететь пообедавши, когда самолет выделывает всякие штуки в воздухе. Все, кто остались на земле, ждут, с каким лицом он вернется в вагончик. Возвращается разочарованным. Летел в том самолете, который как раз ничего не делал, шел ровно, а вот зато другие — и петли, и бочки, и все там, что положено…
Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-4.
Леха все дни проводит в гипсе. Добрые люди спорят, будет у него под гипсом чего с кожей или нет. В итоге со страху ему делают новую «руку» — чтобы можно было снимать и надевать легко.
Люди с аэродрома сэкономили на дымовых шашках, и поэтому на сцене катапультирования в дыму все обкладывают какой-то горящей ветошью и шинами. Дым черный и вонючий. Притом его недостаточно. Специально подруливают самолет, чтобы тут же работал, создавал ветер и дым бы увеличивался. Дыму больше не становится, зато все горящие тряпки радостно летят на людей. Ответственный за дым местный технарь по-прежнему уверяет, что дымить будет лучше шашек, только надо все это накрыть железным листом и запустить самолет для ветру еще раз. В это время в кабине, в этом подлом дыму, сидит Леха и катапультируется уже раз восьмой. Режиссеру картинка не нравится, и техники продолжают свои манипуляции с ветошью и подручным самолетом, а Леха все выбрасывается из кабины и выбрасывается.
Жутко похолодало. Градусов десять. Наконец-то моя куртка стала по погоде. Предлагают переснять на улице при этой погоде сцену в душе. Леха к этому готов.
Летчик на закате убегает между стоящих самолетов вдаль. Метров триста от камеры. Как-то странно он бежит, переговаривается между собой группа. У него ж рука ранена, а он чего-то ковыляет. Герой бежит, удаляясь и удаляясь. Потом кто-то объясняет, что он все съемочные дни пребывает в армейских ботинках на три размера меньше.
Камера снимает с самолета разбившийся истребитель, охваченный пламенем. Тайна, покрытая мраком, как они это сделали.
Герой только что приземлился и лежит в поле, со сломанной рукой, окутанный собственным парашютом. С трудом поднимает голову, и тут все понимают, что он слишком чистый. Героя начинают возить лицом по болотцу и валять в траве. Он становится совсем несчастным от этого, и сцена удается.
В порыве чувств смятенный герой шарахает рукой по зеркалу. Зеркало вдребезги. Должно то есть так быть. Прикол в том, что зеркало намертво приклеили к стенке без малейшего зазора так, что оно отказывается разбиваться. Так, эдак, со всей дури, со всей мощи, после того, как вогнали болт, после того как размочалился гипс, после того как подложили под него подставки, чтобы отделять от стенки, даже надрезали слегка стеклорезом — не бьется, собака, и все тут. Было нарезано специально четыре штуки, чтобы делать дубли, а мы не можем разбить и одного. В итоге разбили его пассатижами. На мелкие кусочки. От злости. Кто разбил? Я.
«Не курите рядом с прогулочными самолетами, — предупреждает группу смотритель аэродрома. — Они стоят около миллиона». — «А почему рядом с истребителями было можно?» — «А потому, что истребители дешевле», — скромно опуская глаза, отвечает он.
Мы уезжаем с аэродрома в пятницу ночью. Мы тусовались здесь с понедельника. За это время мои дорогие шмотки превратились черт знает во что. Уезжать не хочется, потому что мы привыкли к тому, что над головой летает что-то, все ходят в летных комбинезонах и в тысячный раз саундтреком ко всему звучит: «Все равно я встану…»
Целый день сегодня ношусь в мыле — точек десять. Поэтому и потянуло обновить дневник — в качестве заглушения гула ног. О звездной болезни и «артист изменился».
Обожаю разочаровывать господ и дам поклонников. Потому что это верный способ приблизиться к реальности. Светлый образ, созданный добрым воображением на той стороне сцены, нимало не относится ко мне. Вот к этому вот человеку, который сидит и набирает этот текст на клавишах. Я, наверное, специалист по отниманию самого дорогого — иллюзий. По порядку. Мне жалуются: с нами не общаются, по крайней мере уж точно не так искренне и часто, как раньше. А кто должен? Никто из нас никому ничего не должен. Наверное, на новом витке моей сногсшибательной карьеры в шоу-бизнесе кто-нибудь сможет меня ознакомить с правилами поведения артиста с поклонниками — ну типа, как в промофильме про Бритни Спирс. Бритни приезжает на Гавайи. Час дня. Бритни стучится в некую дверь. За спиной у звезды притаилась съемочная группа. «Тук-тук. Это Джулия?» Дверь открывает девочка лет двенадцати. Сразу же после того как она видит Бритни, девочка начинает очень мило и очень громко визжать. «Джулия, — говорит мисс Спирс ласково, — я знаю, что у тебя сегодня день рождения, поэтому зови всех своих друзей — будем праздновать». И полчаса камера снимает безудержную радость детей по поводу того, что сама Бритни Спирс запросто отмечает день рождения Джулии с Гавайев. Вот этого-то я пока и не умею. И считаю, что основное место контакта — это концертный зал. Поэтому играйте сами, товарищи, в подвижные игры на природе, у меня просто совсем другая творческая задача.
Нас бросили, мы никому не нужны, нас никто не слышит — это к психотерапевту, очевидно.
Наше мнение не важно — вот это как раз не так. Например: «Я все время утверждаю, что альбом, блин, фиговый получился, а со мной не соглашаются. Меня не слышат». Да нет, слышат, просто у всех мнение свое. И у меня оно точно другое. По этому поводу.
Еще деталь. Какие у меня, интересно, есть обязательства по отношению к господам фэнам? Постоянный апгрейд со своей стороны пообещать могу, оставаться на плаву и продвигаться — могу, могу еще пообещать, что буду относиться с любопытством к тем, кому интересно то, что я делаю, и отвечать благодарностью за приверженность.
Артист, наверное, — это такая сволочь, которая никогда, скорее всего, не ответит взаимностью. Да еще и провокационные тексты вывешивает. А может, и ну его, пусть, может, музыкой занимается?
Очень хорошие ощущения у меня от ведения радиопрограммы. И в конце концов можно свободно говорить о том, что меня правда волнует. Вот волнует меня судьба артиста, и мы тут давай трогательно рассуждать о том, заслужил ли Владимир Кузьмин клуб на сорок человек, где он выступает, или он заслужил большего. И, что удивительно, тут же начинает звонить народ и убеждать, что человек сам выбирает и что сорок человек настоящих поклонников — это то, что надо. И Рихтер обожал выступать в маленьких залах — дяденька не поленился позвонить из машины и это сообщить. А Кузьмин как человек тронул всех — и эта его «Пристань твоей надежды», и романтические песни, и Алла Пугачева и т. д. Имею жажду больших залов, и попрятать ее некуда. Больше, лучше, по-другому — говорят, это основной контекст человеческой жизни. Соглашаюсь. С акцентом на первые два пункта.
В Киеве будет презентация альбома. Кто, интересно, кроме меня об этом знает?…
Ну что? Ну да, не пишу дневник регулярно, хотя сказать есть что всегда. Что, например, сказать? Ну, например, однажды меня подкараулили две девушки и подарили фаршированные помидоры в пластиковой коробке из-под торта — частично с грибами, частично с сыром. Это оказалось ужасно вкусно. И к ним белое вино — чтобы в комплекте. В Киеве мне передали всю группу «Butch», тоже в коробочке. Пластилиновую группу. На пластилиновых барабанах была пластилиновая надпись «Butch», а на пластилиновых клавишах стояло: «Мade in Obuhov». Обухов — это под Киевом, откуда и сам скульптор. Детали одежды господ музыкантов были переданы с пугающей точностью, вплоть до рисунка на шапочке Хоттабыча.
Про концерты. Город Саратов. Или это кара небесная, или это нервы. Факт тот, что опять у меня перед концертом, блин, в который уж раз, кончился голос, и местный фониатр выдал мне ампулу с адреналином и вазелин, чтобы смешивать и через нос заливать на связки. И шприц — чтобы струйно. Стою я, короче, в гримерке и все это заливаю, а туда съемочная группа какого-то телеканала заходит и еще люди с радио. У меня на столе полный набор — и тебе какая-то вскрытая ампула валяется, и ватка, и шприц использованный, и — в довершение всего — зачем-то большой тюбик вазелина. Организатор концерта бочком-бочком и все это за спиной сгребает. А то что бы они подумали? И если с остальным понятно, то зачем вазелин? Или это парней вазелин?
В Киеве после площадного концерта народ облепил автобус и стал прижимать ладони к стеклу. Прям чистый Таркан. На клубном концерте в Киеве сцена была неординарная. Такой высокий постамент стеклянный и стеклянные мостики, а народ под ними танцует. Поэтому полконцерта у меня прошли так — ползком, глядя вниз, вглядываясь через стекло на народ. Смешно, наверное, смотрелось.
Москва времен программы «Время». Сивцев Вражек.
Моя однокурсница сдала мне комнату в коммуналке на старом Арбате. Одну соседнюю комнату занимала сумасшедшая тетушка с престарелой матерью нереально преклонного возраста, но, в отличие от дочери, абсолютно вменяемой. Другую комнату сдали девушке в очках. Она решительно прошла из коридора к своей комнате и, по дороге встретив меня, заявила: «Я Ольга Пальчикова, композитор и певица».
У меня была суперважная работа. А за стенкой играла музыка, приходили какие-то люди, пили-пели-веселились, чем мне ужасно мешали, потому что работа требовала всех сил и к полуночи меня неуклонно тянуло в сон. За стенкой же все только начиналось. Но мы почему-то не ссорились, а жили в общем душа в душу, пользуясь одной кухней без холодильника, где из-за шкафа гроздьями чернослива свешивались тараканы.
Прошло уже полгода с начала моей стажировки в программе «Время», и мне очень нужно было вытянуть свой счастливый билет, взять какую-то очень высокую планку. Все у меня хорошо получалось, но гарантий, что меня возьмут на постоянную работу в программу «Время», не было никаких. И тогда мне поручили суперважную тему. Я уже давно не держу руку на политическом пульсе государства и кем сейчас является Анатолий Чубайс не знаю. В тот момент он считался одним из самых влиятельных политиков страны и был, в полном смысле этого слова, «серым кардиналом». Его голос многое решал и многое значил. И мне, стажеру, поручили сделать с ним личное интервью. Беседовать мы с ним должны были в его кабинете, в здании администрации Президента на Старой Площади. В 9 часов утра.
И тут-то как раз и появилась Пальчикова. Ольга предложила мне, исключительно за знакомство, выпить и покурить марихуаны. И я сдуру согласилась. Мы выпили бутылку водки и выкурили два косяка травы. Я решила, что меня ничего не взяло, и мы решили догнаться. Пошли на Старый Арбат, выпили еще бутылку и еще чего-то покурили…
Кровати у меня не было, а был такой гигантский ортопедический матрас. Утром я открываю глаза и понимаю, что лежу на этом матрасе, лицом вниз, в одежде. Поднимаю голову, и тут выясняется, что глаза у меня затекли, а лицо висит этаким пузырем. Почему это произошло — не знаю. Вообще-то я не пью, не курю и наркотиков не употребляю, и эффекты от такого времяпрепровождения мне неведомы.
Дальше я смотрю на часы и вижу, что уже 12 часов дня. Получается, что моя съемочная группа вместе с самым крутым политиком страны ждут меня уже три часа. Что делать — ума не приложу. На работу мне в таком виде идти нельзя. Начальство увидит мои глаза и скажет: «Ты — алкоголик! Иди на фиг!» Звонить и говорить «извините» через три часа после полностью проваленного интервью — нелепо. Короче, полная жопа. Я го-ворю Ольге: «Звони, говори, что ты мой родственник, что я лежу в коме, что у меня страшный грипп». Она звонит. Потом звоню я. Не помню, что уж мне там ряв-кали в трубку, помню только одну фразу: «Никакого понятия о дисциплине». В голове мысли одна ужаснее другой: меня выгонят с работы, и никто больше меня никуда и никогда не возьмет, мама расстроится, вся Вологда будет подавлена, все полетело к чертовой матери, столько времени и труда потрачено зря, у меня нет будущего, жизнь рухнула. В конце концов уезжаю в Вологду. Тут меня все начинают поздравлять: «Ты, типа, человек из нашей школы, из нашего класса, с нашего двора. Всего добиваешься. Работаешь в программе «Время». У тебя большое будущее». Я, конечно, улыбаюсь, а про себя думаю: «Что они говорят! Ведь все рухнуло. Моя телевизионная карьера давно в прошлом. Сейчас я уже никто и ничто». Проходит две недели, и тут мне звонят из редакции и говорят: «Ты что делаешь? Почему не на работе? Срочно к станку». Вот и все. Никаких преград карьере телерепортера, казалось, больше не было.
11 сентября год назад мы сидели у меня дома и ели пельмени, то есть пацаны ели. Потом кто-то позвонил и сказал: «Включайте телевизор». Мы сидели перед вечеринкой журнала «ОМ». Ждали, чтоб двинуться группой на концерт. И просто офигели. Мы не поверили в то, что увидели. Потому что рушился торговый центр. Думали, что концерт отменят. Ан нет. Никто ничего не отменил.
Реальность стукнула в двери и невозможно на нее закрыть глаза теперь. Ужасно, ужасно люблю жить. Осталось два дня до концерта в ЦДХ. Страшновато, честно говоря. Думаю, все будет зашибись. А куда ему, этому, деться? Оно обречено быть «зашибись».
Мне тут рассказали один прикол: в Штатах учителя со стажем больше пяти лет не имеют права давать показания в суде как свидетели. То есть у них развивается такое чувство собственной правоты, что они утрачивают картинку реальности. Следовательно, как доверять их показаниям? Да никак…
Читаю длинное рукописное письмо. Официально на четырех страницах, а на самом деле на восьми. Убедительно доказывается там, что я подросток, который больше всего хочет от мира, чтобы его оставили в покое. Разве?…
Сегодня предложили написать тексты на заказ. Это, видимо, комплимент…
Читаю книжку и больше всего хочу, чтобы она не кончалась. А она, зараза, кончается…
В Малайзии есть племя, которое запоминает все свои сны в течение всей жизни и учится их заказывать и контролировать. Ну, типа, сынок, если сегодня во сне ты убежал от тигра, то завтра ночью ты должен сделать так, чтобы он от тебя убежал. А я почему-то никогда не летаю во сне. Может, заказать да полетать?
Стыдно ли бояться летать самолетами? Я боюсь летать ими. Признаюсь. Когда мы летели в Челябинск, мне поступательно казалось:
1. Что на взлете мотор вдруг замолчит и наш самолет стремительно воткнется носом в землю, а пока он будет лететь носом к земле, мы все будем висеть на ремнях в своих креслах, и только ремни нас удержат от скопления в пилотской кабине, откуда будут слышаться страшные матерные слова.
2. И вот мы набрали высоту, и командир экипажа объявляет, что за бортом минус 55 градусов и высота десять тысяч метров. И тут я думаю, что вот сейчас именно самолет и развалится на кусочки. И мое чрезмерно богатое воображение рисует, как кусочки разлетаются и как я, сидя в своем кресле, оказываюсь на высоте десять тысяч при температуре минус пятьдесят пять. Это же ужасно холодно. Можно ли там дышать? Один человек сказал мне, что падение будет длиться минуты три. О чем я буду думать? Что я буду делать? Я, наверное, буду звонить по телефону. Один человек меня разочаровал: мол, «Мегафон» и на земле-то плохо ловит, а в небе уж совсем на него надеяться нельзя. Тогда можно послать sms. И вот лечу я и — щелк-щелк — набираю на телефоне…
3. Стали разносить еду. Это единственное, что отвлекло меня на полчаса от этих мыслей.
4. А если в стенке образуется пробоина? А если птица попадет в лобовое стекло?
5. Мы стали снижаться. Еще может успеть отказать шасси, еще можно ошибиться полосой и потерять связь с землей, еще самолет может сесть на пузо и загореться от трения…
Но мы почему-то долетели вполне благополучно. Почему же пассажирам не раздают парашюты? Мне было бы гораздо спокойнее. Но самое страшное было то, что на следующее утро нам предстояло лететь обратно. Ночь мы не спали, поэтому спать хотелось так сильно, что не было сил бояться полета. Меня разбудили над Москвой, был полнейший туман. Как же, елки, пилоты тут ориентируются, ведь ни зги ж не видно? Это было ужасно красиво все. По-моему, я перестала бояться летать.
В Домодедово на наш рейс сел знаменитый артист — К.К. Он был с гитаристом. Оба они — лысеющие мужчины с длинным хайром, или, как говорит наш гитарист, ботвой, и лысиной по центру. Оба были в плащах с ремнями. Все их узнавали. В автобусе К.К. косился на наш шумный бэнд, но молчал. В Челябинске нас встретили трое организаторов и юные создания с блокнотами для автографов, очевидно дежурившие давно. Знаменитого артиста никто не встретил. Он опять на всех нас покосился и ушел в город вместе с гитаристом. Очевидно, они добирались сами. Ранним утром следующего дня мы, после бессонной ночи, ждали регистрации на Москву. Прошла толпа людей в шубах, шапках, с баулами и загорелыми специфическими лицами. Они улетали в Уренгой. Наш звукорежиссер дремал на чемоданах с аппаратурой. И тут появился знаменитый артист. Его опять никто не провожал, и он молча висел, как плащ, на руке своего гитариста. Он был в совершенную дубину пьян. Собственно, и гитарист его был не лучше, просто держал форму. И поэтому он взял паспорта и ушел регистрироваться. Знаменитый артист сел по-турецки на пол Челябинского аэропорта, в углу, куда-то под столы, на которых заполняют декларации, надел солнечные очки и заснул. Это было страшно смешно, но в голос смеяться было стыдно, чтоб не конфузить человека.
Вернулся гитарист, и они вместе побрели в кафе, где знаменитый артист, не снимая солнечных очков, сидевших крайне косо на его знаменитом носу, снова заснул. Вернее, они оба заснули. Наши организаторы шутили на эту тему, пока не стало понятно, что через минуту все полетят в Москву, а знаменитый артист останется с гитаристом спать в кафе Челябинского аэропорта. Тогда организаторы набрались смелости и пошли их будить. Знаменитый артист, проснувшись, послал воздушный поцелуй девушке-организатору, кивнул и снова уронил голову на плечо своего друга. Ну, короче, их таки посадили в самолет, и К.К. проспал всю дорогу, не снимая перекошенных очков. Мы сообщили из Москвы в Челябинск, что артист и его аккомпаниатор благополучно долетели, потому что мы за это отвечали.
Наверное, получится коротко. Потому что воспоминания, как струйка песка, держатся между пальцев недолго. Вот что я помню: гримерка, полная танцоров, которые беспрестанно со мной фотографируются, гигантский по клубным меркам зал, где басы ухают так, что диафрагма вторит. Звукорежиссер говорит, что это не звук, а чистый супер. Сам концерт — зал, на мой взгляд, оказался другим, не таким, какой я видела до сих пор. Мне показалось, что с ним нельзя разговаривать. То есть можно, но им этого как бы не надо, как бы все уже есть, и потому кто-то визжит, кто-то кричит «Лена, Лена!», а кто-то, поймав руку, ее целует — вот зачем, спрашивается? Идешь между столов — трогают… Это круто для артиста, наверное, это следующий уровень, но жалко, что поговорить не выходит…
Как все начиналось с группой…
Однажды у моей соседки по коммуналке Ольги появился постоянный бойфренд. Звали его Сергей Петухов. Сергей тоже был музыкантом и композитором. Он слышал, как я пою по дороге из своей комнаты в ванную и на кухню, и сказал: «Давай проект запишем?» Давай, говорю. Поехали к его другу и на домашней студии записали пару песен. «Я подводный диверсант, я взрываю все подряд, у меня тяжелый взгляд…» — такие были слова. Мне так понравилось петь в самый настоящий микрофон в самых настоящих наушниках! Получилось очень красиво. И как они говорили — фирменно. Местами мимо нот, но это было не так уж важно. Главное, что никаких советских вибраций. Фирменно, одним словом. Потом мы пошли разговаривать на балкон.
— Ну так ты что, хочешь музыкой заняться?
— А параллельно с телевидением никак?
— Никак.
— Ну, тогда получается, что я не могу…
Постояли мы на балконе и на том разошлись. Каждый погрузился в свое. У меня были информационные войны, у Ольги и Сергея была любовь. За стенкой всегда играла музыка. Через полгода примерно Серега собрал группу и предложил мне в ней петь. Два человека там играли в известной панк-группе «Наив», Серега сам был гитаристом у одной попсовой певицы, барабанщик только-только открыл по Москве сеть китайских ресторанчиков фаст-фуд, а у меня была программа «Время». Но мы играли каждую неделю. Мне все безумно нравилось. И что я езжу на окраину Москвы петь, и что я могу произносить вслух слова «репетиция» и «репетиционная база», и что это все правда. Мне нравилось, что пацаны пили пиво все время. Единственное, что оказалось малоприятным, так это то, что, оказывается, живая группа играет очень громко. И мне было ясно, что мои уши никогда к такому не привыкнут и я оглохну. Ничего, успокоили меня, это дело привычки.
Не знаю, каково было бы будущее у этого проекта, никто, я думаю, особо не прогнозировал. У нас уже стало все неплохо получаться. Но тут началась Балканская война, и мне срочно понадобилось уехать в Албанию — узнать, как там и что, а потом в Косово, в Югославию. А потом опять в Албанию. Так что группа постепенно перестала существовать: мне было не до нее, барабанщик углубился в свой китайский бизнес, а гитарист и басист вернулись в свою панк-группу.
Диск романсов готов.
И вот передо мной лежит пластинка, которая уйдет завтра в тираж, обрастет обложкой и целлофаном. Я ее слушаю, и она мне ужасно нравится. Я ее фанат просто. Мне даже неудобно, что она так мне нравится. Я ее слушаю даже тайком. Чтобы никто не сказал, что я нарцисс.
Да уж, мы точно люди крайностей. Одну пластинку делали два года, а вторую две недели. Поток креатива нельзя было остановить, и на радостях прописали мой художественный свист, партию бубна и битье в чугунную сковородку. Еще саксофоны и банджо, еще гармошки и разные скрипки. Внезапно у нас завелся и цыганский хор.
Еще невозможно оказалось обуздать коллективное чувство юмора, поэтому местами я ржу в голос, не прекращая петь. Это не очень-то легко, кстати. Все, куда ни плюнь, становится автобиографичным, поешь ли про пьяную тетку или про то, что не надо пробуждать лишний раз воспоминания. Договорились с цыганами, что будем вместе петь в ЦДХ пятнадцатого. Обещали колыхание юбок и племянниц Сличенко с распущенными волосами. Елки, я поверить не могу.
Быть артистом смешно. И ужасно весело. Потому что о себе думаешь, что ты грузчик или ломовая лошадь, а принимающая сторона, зрители то бишь, что ты лимузины и звездняк.
Еще артист — это буддийский монах. Если на секунду воспринять всерьез ведра дерьма, которые льются на твою голову, то можно ж и кони двинуть. Поэтому артист нейтрален должен быть, если жить хочет. Как к радости, так и к горести.
Еще я обожаю наблюдать, как люди делят всех на своих и чужих. Чужие тут не ходють. Ты из какого района? С Каменщиков? Получи в нос. Типа вот она наша тусовка. Она закрыта. И это круто. А все, что вне, — не круто. И не дай бог ей начать расширяться. Мы против расширения, ну, понаедут всякие. Я, например, часто слышу, как фэны жалеют о том, что залы увеличиваются и люди разнообразятся.
Я два дня — эфирное существо. Потому что я в них, в эфирах.
Вчера была запись злобных зрителей. Мною были высказаны следующие мысли: 1) у Джастина Тимберлейка нет лица, то есть его черты лица смазаны и не выражены (хотя, понятно, круто, что он там, где он есть); 2) семья Пугачевых и примкнувший к ним Авраам Руссо исповедуют барокко на российской эстраде — шелка, пурпур, рога изобилия и т. д.; 3) почему Мадонна вне критики? (Ах, ох, Мадонна — это святое, только Мадонну не трож-ж-жь.) Нет, почему она вне критики, она что — папа римский? 4) нельзя ругать человека за то, что он красив, а мы все нет (ну все — не все…).
Сегодня мы выясняли на ТВЦ, правда ли, что рок-музыка делает из женщин мужчин. Был горячий спор. В качестве эталона женственности мной была предъявлена Земфира. Но ведущая не была убеждена мной.
Романсы были предъявлены в качестве доказательства моей женственности. Типа вот вам платье, вот вам декольте — хошь спереди, хошь сзади. Типа приходите в ЦДХ пятнадцатого («А у вас в эфире можно на концерт звать?» — «Можно») и ну. Приходите и ну.
Завтра у меня спевка с цыганами. Мне никогда в жизни не доводилось спеваться с цыганами. Меня уже за цыган критиковали и спрашивали: «А медведи будут?» Все они расисты и медведененавистники. Половина репетиции будет с ними, а половина с рок-группой. Группа смирно приняла, что мы все в куче.
Так что жахнем с цыганами в субботу.
Вчера ночью мы ездили к дизайнеру забирать рубашки. Дизайнер Наташа выглядела безумно, потому что не спит и работает. Ей сдавать коллекцию, а у нее горит, а времени нет, а еще наши рубашки, а еще магазин у нее открывается, а еще… а еще… Горит все, короче. Как у нас прямо. При нашем появлении она оживилась и сразу принялась мерить на меня все, что было сшито. Не мне, я хочу пояснить, а на меня. «Вот модель», — плотоядно обрадовались дизайнер и портниха, и давай снимать-надевать, спорить о том, что никогда больше такой ворот, а вот это вот сюда, а эта линия плеча как-то… Короче говоря, их безумный диалог прекратился только потому, что Наташа была вынуждена ловить мое падающее от усталости тело. Выдали рубашки из сострадания. Был час ночи. В 7 утра позвонило украинское телевидение. В 9 утра пришла Люда и завела пылесос. В 12 дня пришли ребята, и мы начали репетировать романсы. В 12.30 Люда выключила пылесос — искусство победило. В 17.00 мы начали репетировать с рок-группой на нашей базе, потому что тоже концерт на носу, а конь не валялся, и не от зубов, и не тютелька в тютельку. В 20.15 меня повели мерить штаны в магазин. Против воли почти. Штаны, как оказалось, уехали на склад. В 20.50 мне стало понятно, что я успею вывесить пост. В 22.00 за мной заедут и повезут поздравлять Свету Сурганову с днем рождения. В 24 я надеюсь заснуть, потому что завтра концерт.
Про цыганок. Оказались ужасно академичные девушки, супротив ожидания, что будут разудалые бабенки и береги карманы. Никому не надо рассказывать про мои стереотипы. Оказывается, у них иерархия: если есть солист и бэк-вокалистки, то они фон. Не дай бог в полный голос спеть. Давайте, говорю, девушки, врежем, не боитесь, меня не заглушишь. И девушки врезали. С ними приехала тетя — заведующая цыганами. «Крошки, — сказала она, — проходите». А в конце сказала: «Крошки, пойдемте». Одну девушку зовут Ромаша. «Как, то есть, Ромаша?» — «Ну, Ромалия», — скромно сказала пояснила она. «Ух, какое у вас имя!»
Завтра у нас концерт в ЦДХ в 18.30. Я увижу изданный альбом романсов и поверю, что мне это не снится.
Про концерт романсов. Мнения трудящихся:
1. Прическа у вас была не такая хорошая, как в прошлый раз. (2 человека)
2. Какой прикольный бантик был на штанах. (5 человек)
3. Бежали мурашки. (7 человек)
4. Не пой романсы в майке. (7 человек)
5. А где платье? (4 человека)
6. Цыгане понравились. (5 человек)
7. Цыгане не понравились. (5 человек)
Было полдня свободного времени. Оказалось, что я не знаю, куда себя применить.
Потерялся навык смотреть телевизор. Там, оказывается, ужасно много рекламы. Неужели людям это не мешает?
Приятель вернулся из Непала.
Меня не покидает ощущение, что я лезу по какой-то лестнице. То есть не живу в процессе, не наслаждаюсь, а лезу и лезу. Еще ступенька, еще… А как же мудрость, а покой, а гармония, а Африка, а крокодилы-бегемоты, а тусоваться и т. д.?
В четверг будет рок-концерт в новом составе. Звучит иначе все.
Есть парочка новых песен. Показать их людям или дождаться, пока будут совсем готовы?
Две мысли. Мысль первая. Жалостливая. А-а-а-а. О-о-о-о-о. Есть артисты, которые фигачат одну и ту же программу все время. Они не выпускают альбом романсов за две недели, они не меняют состав группы за это же время, они не приволакивают на сцену то цыган, то джазовый квартет, то саксофоны, а то виолончели. И их потом не будут спрашивать после концерта, а что все-таки у вас нового? А меня точняком будут.
Мысль вторая. Спортивная. Позвонила ночью подруга. Сказала, что у нее есть для меня пара фактов из дзюдо. Как мне раньше говорили про дзюдо — бороться можно и лежа.
Добавление. Преимущество сохранить нельзя. Если ты бросил соперника на три очка и в оставшиеся до конца три минуты уклонялся от борьбы, чтобы сохранить преимущество, с тебя снимут очки за пассивность. Пассивность наказуема.
А когда ж я анализы заберу из поликлиники?
Анализы ждут меня невзятые. Вчера сделали с группой новую песню. То есть начали. Мою. Мою-у-у-у! А-а-а! Собственную песню. И никто не сказал: какой отстой, какая бяка и примитив. Наоборот. А хрен ли я тогда парюсь?
Сегодня концерт в «Б2». Еще там прекрасные роллы с угрем для ценителей.
Сегодня впервые будет исполнена новая песня с невинным припевом: «Я хочу родную сестру…»
Мысль. Надо забацать три программы романсов — Вертинский, цыгане и приколы всякие.
Возвращаясь к программе «Время»…
В какой-то момент до меня дошло тогда: у меня профессиональный кризис. Мне стало ясно, что я больше не хочу быть политическим репортером, своего рода солдатом невидимого или видимого политического фронта. Дело в том, что репортер не должен афишировать собственное мнение, ему дают задачу, и он ее четко исполняет. Причем, чем четче он эту задачу выполняет, тем он профессиональнее.
Безусловно, телевидение — это весьма теплое место: высокие зарплаты, льготы, поездки и т. д. и т. п. Да и работа на самом деле очень интересная. И, тем не менее, мне стало тесно в ее профессиональных рамках. Мне казалось, что, работая в политических новостях, я реализую себя только на три процента.
У меня было довольно много вариантов изменить ситуацию, но в конечном счете ни один из них меня не устроил. Разрастись в рамках данности, в рамках государственной программы новостей — практически невозможно. Уйти в другую телевизионную программу… мне тогда казалось, что я этого сделать не смогу. Сделать свою программу — малореально. Короче, победила музыка. Просто как совершенно неизвестный путь, как прыжок в никуда. Или сейчас, или никогда. Благо, некоторые друзья меня в этом начинании поддержали. Мое телевизионное начальство сказало: «Иди, пой. Мы тебя подождем». И меня действительно ждали. Год. Платили зарплату и ждали.
Во время выборов мне удалось заработать немного денег, и мы опять поговорили с Серегой Петуховым. Я предложила Сереге: «Давай запишем пару наших песенок». Группы в тот момент у нас еще не было, но на разных основаниях рядом с нами все время фигурировали примерно одни и те же люди. Например, той зимой они фигурировали как сессионные музыканты. С их помощью мы с Серегой и записали две песни. Музыка Серегина, стихи мои.
Потом нужно было начинать совать эти песни на различные радиостанции и в звукозаписывающие конторы — для того чтобы хоть кто-нибудь обратил на них внимание. Год никто на них внимания не обращал.
Меня это не остановило. И тут на моем жизненном пути начали попадаться люди, которые реально помогли мне сдвинуть дело с мертвой точки. Саша Кушнир, например.
Сейчас Александр Кушнир — один из ведущих музыкальных журналистов, признанный мэтр и знаток музыки. Он же практически первый человек, создавший пиар-агентство, которое специализировалось на информационной поддержке музыкантов. Его пиар-агентство, как я понимаю, было тогда единственным. Образовалось оно на базе «Мумий Тролль Продакшн», поэтому Саша, только отпиарив лучшую русскую рок-группу, пустился в самостоятельное плавание. «Кушнир Продакшн» тогда пиарило практически все, что касалось рок-музыки в России, все крупные рок-фестивали и лучшие группы.
Наше знакомство состоялось так. Я позвонила ему из телефона-автомата и спросила: «Не правда ли, вы — лучшее пиар-агентство в России?» — «Правда», — сказал Саша. «Я хочу вас нанять». Кушнир посмеялся и назначил мне встречу. Очень быстро мы друг другу стали симпатичны. Саша получил демодиск и вскоре стал искренне и совершенно бескорыстно помогать мне. Если бы не он, ничего не получилось бы, это точно.
Он начал сводить меня с различными музыкальными людьми, давать им наши диски, убеждать всех в том, что мы жутко офигительная группа. По сути дела, он сделал меня частью музыкальной среды. В итоге необходимая нам критическая масса набралась, и Миша Козырев пригласил группу «Butch» на «Нашествие». При этом надо понимать, что группа появилась на свет всего лишь за месяц до «Нашествия».
С утра была передача на радио. Вся прошла под знаком «нормально ли было красть на концерте мою рубашку». То есть тема освещалась в широком смысле слова — зачем быть фанатом и позволительно ли фанату то, что другим нет. То есть красть-то, понятно, не хорошо, а типа у артиста своего — это ж святое дело стянуть клочочек. Особенно если его рубашка и хорошая, и его туалетной водой пахнет, и со следом грима на воротничке. Ах, ведь ты была такой клевой, моя рубашка. Не, мне не жалко, хотя нет, жалко.
Обрушился на меня прямо шквал звонков. Большинство упирали на то, что они в толпе обуреваемы незнакомыми страстями. Ну, покричать там, попрыгать, может, похватать человека на сцене за ноги — а что такого-то? А я им: «А что ж вы в толпе обуреваемы, вы перестаньте быть в толпе обуреваемы, вы, мол, будьте и там собой». — «А мы не можем, — говорят. — А ты, это, шмотки просто не разбрасывай».
Потом была встреча чата. Стесняется у нас артист, вона к стенке жмется, прям как не родной. Нет, ну какое же количество приличных людей среди господ поклонников.
Хотя дефицит юношей продолжает быть ощутимым. А может, это просто мировая тенденция такая…
Потом мы репетировали с группой акустические версии ко вторнику. Поскольку репетиционная база была занята, мы все пришли в дружественный проправительственный зал заседаний. Посередь мраморного пола заседаний, стола заседаний и неизменных шкафов с парадной посудой (очевидно, заседаний), мы поставили четыре стула и стали играть. «Утренний свет» стал регги, а «Стерва» — боссановой. Время от времени мы жалели, что забыли сигары. Сигары подошли бы к обстановке.
По честному, последнее время испытываю невъе…е ощущение свободы. Как будто все сбываемо, что мыслимо.
Потом у меня было интервью. Основная мысль: глупо исповедовать благодушие, хотя это и зрело. Это я про новые песни Ильи Лагутенко. Клево, что ты гармоничный и спокойный, и музыка замечательная, просто зубы сточились. Нет страсти. Нет намерения. А жажда экспансии?
Высшее образование окончательно испортило мою речь.
Заснуть все сложнее. Анализы не взяты двадцать дней.
Пресс-релиз альбома Бучч «Романсы».
Альбом романсов Бучч вышел 15 ноября. Звукозаписывающая компания JRC.
В альбоме 14 песен. Это классические романсы и песни из репертуара Александра Вертинского, Вадима Козина, Петра Лещенко и Леонида Утесова.
Вокал — Бучч.
Рояль, аккордеон — Светлана Мочалина.
Скрипка, гитара, банджо — Максим Гусельщиков.
Саксофон — Андрей Гончаров.
Бучч (Елена Погребижская) — это рок-музыкант и лидер группы «Butch».
Поэтому выход альбома романсов вызывает у всех, кто знает творчество Бучч, крайнее удивление. «А вы что, с рок-музыкой покончили, никаких тебе теперь «Встану» и «Чувства на волю», теперь ретро, что ли, поете?» — «Нет, теперь просто два проекта. Оба любим. Оба родные».
Альбом романсов не ретро. Это вечные песни, ну как «Подмосковные вечера» или «Мороз-мороз».
«Песни, которые всю жизнь звучали у меня внутри почему-то на минимальной громкости, а теперь громкость включили». (Бучч).
Это внутри всех. Можно проверить. Позвать постороннего человека. Взять альбом и посмотреть на задней обложке список песен. Посторонний человек поймет, что знает слова песнях в трех-четырех.
Это ни на что не похоже. Бучч не знает, как положено петь романсы (вернее, знает, но врет, что не знает). Поэтому поет так, как поет душа. А душа поет глубоким голосом с большим диапазоном, который потрясает слушателей, и они говорят: «Божий дар, ничего не попишешь».
Запись альбома.
Рок— группа «Butch» выпускала свой альбом два года. За это время поклонники измучились ожиданием и многие перестали верить, что это вообще когда-нибудь случится. Альбом вышел. Романсы же записывались всего две недели. Это официальная информация, чтобы никого не пугать правдой, потому что правда в том, что все было записано за два дня. За два дня было сделано сведение и мастеринг. Люди крайностей — то два года, а то два дня. При этом качество очень высокое и при этом есть ощущение воздуха, живости, шершавости и трогательности.
Партия чугунной сковородки. В песне «Миша» мы искали особый перкуссионный звук. Не могли добиться нужного эффекта, пока со студийной кухни не была украдена чугунная сковородка. Стук по ней дал необходимый эффект. Стучала Светлана Мочалина, девушка с прекрасной осанкой и консерваторским образованием.
Партия бубна. Все буквально боролись за честь играть на бубне. Поэтому играли по очереди. В части песен Бучч, в части песен Света. Колено Бучча было покрыто синяками всю следующую неделю. «Это от бубна», — с гордостью сообщает родным Бучч.
Художественный свист. Впервые в жизни на этом альбоме Бучч свистит. Иногда попадает в ноты.
Скрипка. Максим играл на двух скрипках — электро и акустической. У него очень редкий и очень дорогой классический инструмент. Итальянской работы мастера Гварнери. Специалисты могут определить это на слух.
Гитара. Было две гитары. Обычная и гавайская. На гавайской играют так — она лежит на коленях дыркой вверх, и ее гладят по струнам. Как на гуслях. И еще записывали банджо.
Рояль. Свету мы про себя зовем «русская пианистка» (это из «Семнадцати мгновений весны», радистка Кэт). Потому что она прекрасно играет и потому что все время шлет кому-то sms-сообщения. Вы знаете, есть такой тип людей, которым нравится не разговаривать по мобильнику, а буковки на нем набирать.
Саксофон. Андрей играл на сопрано-саксофоне. Этот тип саксофона дает самый высокий и самый смешной звук.
Публика, или кому это может понравиться. В зале на концерте романсов половина публики — это семнадцатилетние девочки, фанатки рок-музыки и группы «Butch» конкретно. Часто они приходят вместе с родителями, потому что этот интерес способен быть общим. Другая половина — зрелые ценители романсов. Хотя молодежи все-таки большинство. Некоторые наблюдатели предлагают Буччу потребовать от Министерства просвещения дотации за просвещение молодежи. Бучч скромно отказывается.
Будущее. Будут сделаны три программы романсов.
Цыганская — потому что цыганская кровь Бучча дает о себе знать и требует или поехать к «Яру», или разогреть шампанским кровь, или петь с цыганами. Выбрано третье.
Веселая — состоящая из задорных одесских песен Утесова и Петра Лещенко, вроде вот этого «И ошпарю я твою, друг, головку, чтобы не ходил ты к ней в рощу и на горку».
Вертинский — потому что Буччу страшно хотелось бы, чтобы все эти песни родились у Бучча в сердце, но, увы, их уже написал Александр Вертинский.
Романсы — это настоящее.
Не то чтобы мой родник иссяк. Просто он разомлел. Мы были в бане. В прекрасной такой бане, с гипсовыми лебедями, львами и высокими кожаными диванами. А в бане — либо сгоришь, либо торкнет. Торкнуло.
Ничто так не заводит, как преодоление табу. Сейчас табу вроде не осталось. Непонятно тогда, чего жаждать.
Все стало привычным и знакомым. Как осуществить прорыв, пока непонятно.
Дизайнер Наташа, очевидно узнав об украденной (о горе мне!) рубашке, спешно решила нашить еще кучу. Добрые какие люди кругом.
Куплен абонемент в спорт-клуб. Не видать теперь мне новых штанов. Денежки-то тю-тю.
Решили купить лимузин.
Про творчество.
Написалось четыре песни. Одна про жизнь, другая про жизнь, третья про счастье. Четвертая про маленьких девочек. На этапе прослушивания близкими уже масса вопросов — и что, ты это будешь петь? А как будешь на вопросы отвечать — что послужило материалом? А материалом, скажу, послужил товарищ Набоков.
Проигрываю тут песню человеку. Он говорит: «Ну это примитивно». — «А эта?» — «А это слишком сложно».
Решаю не париться, а писать. В конце концов когда-то тексты выдавливались, как паста из тюбика, туговато. Музыка по-правильному должна, наверно, озарять и выливаться готовой аранжировкой. Ночью. Бессонному и голодному артисту. Да какая разница. Пусть днем и пусть в компьютер, главное, чтоб личное.
Прикол. У меня прострел, по-моему. Ну это когда актуальны пояса из собачьей шерсти. Смех прямо. Зима грядет, что ж я делать-то буду?
Про анализы. Оказались совершенно в порядке. Все даже удивились. «Странно, — говорил врач, глядя в каждую следующую графу, — а может, они, э-э-э, не ваши?»
«Мои, — твердо так отвечаю, — все».
Время течет мутно. Я болею. Куда себя преклонить?
Почему-то лезут злобные стишки из головы. Полдня смотрю властелинов колец в переводе Гоблина. Местами смешно, хотя мне щас по фигу…
По-моему, нельзя пить больше четырех пакетиков «Колдрекса»… или можно?
По-моему, я отдыхать просто не умею, потому организм ищет лазейки…
Публикую припев новой песни — за-ради защиты авторства, чтоб не спер кто, в смысле.
Я и не планирую нравиться всем. У меня даже есть небольшое количество врагов.
Оказалось, что просто пойти потанцевать нету мазы. То есть она есть. И приличный и типа закрытый клуб, и тут же стекаются разные дяди. Один говорит: «Вы же Бучч, да?» — «Да». — «А я бизнесмен из Самары. Можно я тебя угощу? Что ты пьешь?» — «Ну давай». Выпиваю с бизнесменом из Самары. Нарисовывается юноша Рома с приятелями и приносит стакан прямо на танцпол. «Да вы че, ребяты?» Ну, типа, ладно. Пью с ними. Уходим из клуба. В дверях нарисовывается девушка и туда же.
А в прошлый раз было то же самое, только предлагали пить за искусство. И чувак тоже был Рома, только менеджер из мексиканского ресторана. И еще был какой-то иностранец, тоже звал к стойке и «что ты пьешь?». Я думаю, мы имеем дело с эффектом Гурина. Гурин — это хоккеист знаменитый из фильма «Москва слезам не верит», за которого вышла замуж Муравьева. «Вы читали Ремарка?» — «Нет». — «Странно. Сейчас вся Москва это читает…» — «Вот потому что такой добрый был, теперь вон…» Появляется небритый Гурин и требует денег на выпивку. Все, короче, норовили с ним пить.
Если б все узнали, какой я трус, все от меня отвернулись бы, думаю я. Поэтому я это тщательно скрываю.
Так тщательно, что иногда даже проявляю безумную смелость.
Во вторник садимся в студию записывать новые песни.
Воздух вокруг стал густым и наполненным чужими голосами, они спорят, доказывают друг другу. Я им повод. Это Босх. А мне смешно — я тревожу их внутренний мир, и они ничего не могут с этим поделать.
Дом журналиста.
1. На журфаке была мысль: станем крутыми, будем членами Союза журналистов и будем ходить в этот вот дом как члены.
2. Говорили, там прикольный ресторан. Когда стали появляться деньги, была мысль пойти в ресторан Домжура. Так и не было сделано.
3. На ОРТ постоянно снимали там пресс-конференции всяких деятелей. Пришел в Домжур, отснялся, ушел.
4. 18-го я там пою романсы. Теперь я артист и приду в концертный зал Домжура.
Вопрос: а интересно, я член Союза журналистов или нет? Когда-то в программе «Время» прогоняли телегу, что нас, корров, автоматом вносят. Вот тогда будет хохма — «концерт действительного члена Союза журналистов в зале Союза журналистов». А если нет, то все равно прикольно.
Жизнь, я тебя люблю.
Мысли… Ну да… фильм о Бритни Спирс на Гавайях… Я его, по-моему, не первый раз упоминаю… Потому что, видимо, что-то задело… Посередь пальм и катаний на катерах, концертов и всякой такой ярмарки шоу-бизнеса Бритни дает интервью — о том о сем, и каждый раз у нее вырывается: «О, я так много работаю». И я почему-то верю.
О, я так много работаю! Что даже сегодня уже и не могу все время. Вопрос: а даст ли это плоды, которых я жду?
Как осадок на уроке химии, кажется, откладываются у меня в голове законы мироздания.
Первый. Фанаты вырастают и перестают любить то, что любили раньше. И доставай из шляпы кроликов или сиди в ледяной глыбе неделю — все уже не то как-то. Потому что они выросли.
Второй закон мироздания. Ну и хрен с ними. Все равно это будет играть в их голове, когда они будут вспоминать этот свой период. И потому, что приходят новые. А я все иду и иду. О, как я много работаю!
Третий закон мироздания. Им всегда мало.
Четвертый закон мироздания. Что бы ни думали они и что ни думай я, миру нужно что-то другое. Нечто третье. Типа плыл открывать еще один путь в Индию, а напоролся на Америку. И кому на фиг нужен теперь еще один путь в Индию, который так туда и не ведет? Ведь есть новый континент.
Пятый закон. Все равно мозгом ничего не найдешь. А путь магнитит.
Честно скажу, хоть и сленгом. Уже два месяца, как меня прет невозможно — так, что любая мелочь доставляет наркотическое какое-то удовольствие. Башня так и не встала на место. Горы, свернитесь. Здравствуй, город Питер.
Чтобы рассказать про самое начало жизни группы, необходимо пояснить, кто такой был Миша Козырев. Теперь он, правда, ушел с радио, но тогда судьбы вершил он.
Миша Козырев был руководителем «Нашего радио» Именно из «Нашего радио» в уши людей изливается музыка, которую принято называть русским роком. Это не то чтобы единственная в своем роде станция, но основная, это точно. Поэтому если Мише нравится песня и она играет на радио, то есть вероятность, что тебя узнают люди, и есть вероятность, что ты сыграешь на одном из самых главных рок-фестивалей в стране — на «Нашествии». Поэтому мнение Миши Козырева о тебе и твоей музыке значит очень много.
Миша любит, когда артисты обращаются к нему за советом и считают его гуру российского рока, тем более что в чем-то это правда. Он прослушивает тонну всякой музыки, и то, что, на его взгляд, интересно, доходит до слушателей. А что уж нет, то нет. Сам Миша родом из Екатеринбурга. Сначала работал на радио «Максимум», и можно сказать, что он его и поднял. Потом он оттуда ушел и создал «Наше радио». Так и получилось, что именно эта станция открывает новых российских рокеров. Ну и закрывает, в общем-то, если их песни признаются станцией неформатными.
Вообще, это самый трудный участок пути — сделать так, чтобы на тебя обратили внимание. Потому что групп сотни, тысячи. И каждый пытается донести свой диск. Диски передают всем, кто имеет хоть какое-то отношение к шоу-бизнесу. И по большей части это совершенно безнадежно. Повернуть на себя этот насквозь проржавевший прожектор, чтобы осветил меня хоть на секунду, — именно такая задача тогда передо мной стояла.
Целый год у меня ушел на то, чтобы научиться не быть солдатом. То есть когда никто тебе не ставит задачу и никто не говорит: «Поезжай туда, привези вот такой репортаж». Когда глыба дня встает перед тобой, и кроме тебя самого никто не может ее своротить. Короче, самое трудное было — научиться жить без указаний сверху.
План боевых действий. Сначала мне рассказали, что нужно раздавать именно диски заинтересованным людям. Потому что кассеты, как мне сказали, уже никто не слушает. Дескать, прошлый век. А как делать копии дисков? Один приятель сказал, что может переписать десять дисков за сто долларов. И переписал. У меня были друзья, которые только-только открыли дизайн-бюро и наняли нового фотографа. Они позвали меня сделать первую в моей жизни фотосессию, чтобы проверить нового фотографа. Фотосессия прошла на редкость удачно, и фотографироваться мне понравилось — знай принимай разные позы и делай разные лица. Из одной такой фотографии ребята сделали макет обложки. На обложке сидел человек с опущенной головой. Лица было не видно, тем не менее что-то в этой обложке было интригующее. Ребята из дизайн-бюро сначала тоже копировали мне диски, а потом объяснили, как можно делать это самостоятельно на компьютере. Пришлось купить компьютер, а к нему фотопринтер, чтобы печатать эти самые обложки. Еще у меня была целая система нарезания обложек, состоявшая из специально подобранных кухонного ножа и разделочной доски. И вот у меня дома образовалась целая фабрика по производству дисков с обложками. Многие, кстати говоря, когда брали диск, думали, что это уже вышедший фабричный альбом. На сайте zvuki.ru даже повесили расширенную рецензию на выход альбома. Zvuki вывесили у себя тот самый диск с той самой самодельной обложкой. Когда же им было написано письмо, что, мол, ребята, вы ошиблись, ничего не выходило, это самодельная копия у вас, сайт почему-то обиделся и с тех самых пор помещал только злобные статьи про группу «Butch».
Концерты.
Невозможно подойти к краю сцены, потому что хватают за штаны. В любой точке возле сцены. Хватают за все, до чего могут дотянуться, и отпускают с трудом. Надо вырываться.
Люди были облиты водой. «А вы все мокрые? Нет, вы мокрые в хорошем смысле этого слова?» — «Мокрые», — отвечают с хоровой ухмылкой.
Были люди с плакатом «Пафа, мы тебя любим». Барабанщик был страшно рад. Да и мы все тоже. Это же наша первая совместная гастроль, и тут плакат такой.
После концерта никто не ушел. Мы наивно ждали, когда народ разойдется, чтобы выйти из гримерки. Народ стоял минут двадцать. Выхожу дать автографы. Толпа смыкается, хватает за все места, а охрана хлопает ушами. Сейчас порвут на сувениры. Просыпается охрана и вынимает меня из свалки. Сижу за столом в плотном кольце и подписываю все, что дают — билеты, руки, животы, диски. Те, кто меня облепил, в основном не в себе. Лица выражают безумный внутренний расколбас. Временами народ сминает довольно крепких охранников и почти валится на меня. Попытки призвать к совести не действуют. Все охвачены каким-то общим безумием. Какие романсы? Какие стихи? Тут чистое электричество в воздухе.
После концерта была важная встреча. Вернулись в три. За стенкой громко блевал персонаж, и постоянно слышались звуки падения тела и склянок в ванной. Персонаж ходил и орал в коридоре до и после. Убью суку, думаю. Меня удержали. Персонаж срубился сам. В шесть-семь утра коридор заполнился китайцами, которые орали песни. Конкретно у меня под дверью. В восемь присоединились женские голоса. В девять на мобильник громко стали приходить sms-ы. Потом мы уехали в Ледовый дворец на саундчек.
Ледовый. Блин, я хочу сольник в Ледовом! Это же срыв башки просто. Было так клево, что у меня вылетело из головы спеть «Встану». Ну просто взяло и вылетело. Спели хором с залом «Город над Невой» и заучили с залом слова «Я хочу родную сестру».
За автобусом бежали люди с требованием дать им автограф. Бежали через дорогу и снежное поле. Минуты три бежали.
Поезд был полон музыкантов. В курилке было не протолкнуться. Ребята из «Агаты» рассказали, что к ним на концерт пришли алисоманы и жгли факелы. Это, говорят, у них такой нам респект.
Опять не спали, потому что обсуждали, что было бы, если бы альбом вышел два года назад, и как теперь все видят, что у нас поперло, что в атмосфере маячит что-то такое, но как теперь боязно им в это поверить, чтоб опять не обломаться. Ничего, не обломаетесь.
Получили две производственные травмы. У меня ушиблен мизинец — не пойму, при каких обстоятельствах, а у еще одного действующего лица травма мизинца ноги. Это такая какая-то карма. Плата за счастье.
Еду в Африку.
Хочется всех любить больше, чем обычно.
О будущем думать не хочется совершенно.
Вернусь седьмого.
Шестнадцатого концерт баллад о любви с группой в ЦДХ — жахнем товарища Вертинского рок-н-ролльно.
И я точно уже никого не обзвоню поздравить. По-моему, Новый год уже начался. Тетя не пришла убирать квартиру по этой причине. Придется мне.
Скопилось уева туча бутылок шампанского — все несут. Кто ж их выпьет?
Самый безумный Новый год был два года назад в Париже. Елисейские Поля были полны каких-то негров, которые орали «бон» что-то там, и людские реки текли под постоянное взрывание петард — хотелось лечь на землю — и звон бьющегося стекла. Еще был дождь. Таки это было круто? Не было. Поэтому попытаю счастья в Африке.
Саундчек — настройка звука перед концертом.
Сквот — как правило, заброшенный или близко к этому дом, предоставляемый для бесплатного жилья богемному народу.
Лейбл — звукозаписывающая компания.
Райдер — запросы группы, которые высылаются организаторам концертов.