«Бейлис» лучше или не пить вовсе, или если уж пить, то в промозглый вечер Святого Патрика,
когда над Москвой нависает скорбное ирландское небо,
и плачет, и сморкается, и жалуется на то, что наступили тяжёлые времена,
а ты стоишь на разбитой автобусной остановке
на заброшенной колее, по которой давно не ходят автобусы,
и набухаешь кислой влагой, как щепка, застрявшая в водостоке.
А рядом, на той же остановке, сидит Святой Патрик в непромокаемой накидке
и кормит из блюдечка «Бейлисом» маленькую зелёную гадюку
и просит не держать зла за прошлые обиды.
Вот тогда можно вежливо присесть рядом,
вздохнуть, высморкаться в бумажную салфетку и пожаловаться на тяжёлые времена.
И тогда Святой Патрик вздохнёт, вытрет рукавом бутылку,
достанет из кармана пластмассовый стаканчик,
дунет туда, чтобы вытряхнуть засохшие трилистники,
плеснёт из бутылки белой тягучей жидкости
потом подумает, отольёт половину обратно в бутылку,
а остатки протянет тебе.
И тогда, сквозь простудную дрожь и весенний насморк,
ты ощутишь под приторной сладостью – миндальную горечь,
запах кофе, торфа и конского пота
и поймёшь, что «Бейлис» вовсе не так противен, как хочет казаться.
Вообще изысканные яства хорошо есть в каких-нибудь неподходящих местах. Когда потрясающая gasterea ни за что, ни про что подарила мне музыкальный ящичек, набитый неописуемыми гастрономическими сокровищами, я ехала в вагоне метро и предвкушала
как сяду за стол, как расстелю крахмальную скатерть,
как зажгу длинные-длинные свечи, и налью себе чаю в саксонскую чашечку
и с чувством предамся готранобесию,
стараясь не потерять ни одного вкусового оттенка.
Я думала так ровно три остановки,
а потом вылезла из вагона метро на перрон,
села на заплёванную бомжовскую скамейку
и в момент опустошила волшебный сундучок.
И мёд и молоко были на губах моих,
а внутри, между душой и желудком
нежная, возвышенная сытость
и благодарность за нечаянную радость.