Только сознанием и в работе находишь успокоение и силы. Стал замечать, что разговариваю с самим собой вслух. Трудно в тишине станции без общения, давит все, есть внутренняя потребность поговорить, поразмышлять.
День подготовки к эксперименту по отработке раскрытия нежестких конструкций, имитирующих элементы солнечных батарей, больших радиотелескопов и так далее, установленных на грузовом корабле.
Наша задача после его отхода от станции по команде Земли — зафиксировать весь процесс раскрытия на пленку с одновременной передачей на Землю телевизионного изображения и прокомментировать ход раскрытия. Поэтому сейчас много работы с документацией, кино-, фото- и телевизионной аппаратурой. Потом через шлюзовую камеру отстрелили контейнер с отходами и пробовали замерить параметры его движения с помощью лазерного дальномера для отработки методики ручного сближения с его использованием. Но это не всегда удавалось из-за малого углового размера мишени.
Сегодня наблюдал классическую кольцевую структуру на красно-бурой поверхности неподалеку от побережья юго-западной Африки диаметром около 100 км. Кольцо оконтурено темными горными породами, Хорошо видно, что это старый вулкан с овальными краями кратера. Смотрел Маркизские острова — ничего впечатляющего. Отдельные разбросанные островки в пустынном безбрежном океане. Они своим одиночеством даже вызвали сочувствие к тем, кто на них живет. Некоторые вообще не видны, закрыты облаками.
Любовался Амазонкой. Эта картина впечатляет. Огромная светло-коричневая река, как живительная артерия огромного континента.
Заинтересовало место, где впадает река Рио-Бланко в Амазонку и рядом — необычный город. Он днем сверкал мерцая, переливаясь разноцветьем бликов подобно граням новогоднего зеркального шара в цвете юпитеров. Сразу не понял, чем это вызвано. Потом сообразил, что это была игра косых лучей Солнца в окнах зданий, которые бликовали отражением множества цветных зайчиков. Надо сказать, что Южная Америка очень красива, ее огромные сельскохозяйственные поля как ковры разных расцветок, — от бордового до светло-зеленого. Много складок разных пород. Горные плато коричневого, бурого и светлых тонов, напоминающих текстуру красного гранита, прожилки которого увеличены во много сотен раз. Хороший день.
Мы устаем. С Толей стараемся быть сдержанными. С утра продолжали подготовку к эксперименту с аппаратурой, установленной на грузовике. Много операций в методике эксперимента не прохронометрировано. Приходится терять время на уточнение документации и требовать разъяснений по выполнению операций.
Сфотографировал сегодня озеро Виктория в Африке. Ничего примечательного. Плоское озеро, однотонного цвета синей воды с рвано изрезанными пологими берегами неопределенной формы. Вокруг ровная местность, покрытая тростниковыми джунглями желтовато-бурого цвета, а справа и слева — вытянутые с севера на юг озера длиной от 100 до 200 километров — Танганьика и Рудольф. По оттенкам воды, форме и окружающей местности они более живописны. В Африке, в центральной ее части видно огромное количество дымов, даже сосчитать невозможно. Стоят сотни шлейфов дыма, как будто собраны все трубы Земли. Хотя многие из них, я знаю, не пожары, а кострища от сжигаемых жителями зарослей гигантской травы перед посевом, здесь ее даже называют слоновьей.
Спал всего около 5 часов, но выспался. Видно, у меня организм может мобилизоваться, когда надо. Снимали кинофотоаппаратурой раскрытие элементов конструкции на грузовике после расстыковки и передавали телевизионное изображение на Землю. При этом успевал еще делать записи и зарисовки. Крутился как белка в колесе.
Летим над океаном. Смотрю на воду в блике Солнца. Хорошо видна структура ее поверхности, полосы, спирали в виде темных линий.
Обычно, когда смотришь на воду, ощущаешь ее глубину как бы по тону освещенности, уходящему внутрь. В блике поверхность воды матово-зеркальная, так как высвечивается только верхний ее слой, при этом лучи, отражаясь, не поглощаются, теряется световой контраст, и поэтому все на ней видно. Сегодня сделали прямой репортаж на Вену участникам Международной конференции по мирному использованию космоса. Кажется, получилось неплохо. Мы показали нашу станцию, ее устройство, аппаратуру. В конце репортажа к нам обратились с приветствием.
Вечером с Толей провели киносъемку работы по биологическим экспериментам. Сейчас, перед сном, покрутили мультик на видеомагнитофоне «Ну, погоди!». Получили удовольствие. Надо сказать, что видеомагнитофон на борту во многом скрашивает нашу жизнь, мы часто с Толей, когда заканчивается рабочий день, приготовив что-нибудь повкуснее, включаем видеозаписи — ногами обхватишь спинку кресла, чтобы не всплывать, и, как дома перед телевизором, сидишь расслабленно, «балдеешь». Бывает, засиживаемся допоздна, крутим записи, а станция крутится себе и крутится вокруг Земли.
Выспался хорошо. Сегодня рубикон. Прошло три месяца, как мы вдвоем. Что можно сказать? Сейчас друг с другом общаемся мало. Это нелегко. Главное — выполнить программу. И не срываться в разговорах с Землей. Встал и приступил к ремонту системы регенерации воды — СРВК, заменил индикатор проскока жидкости. Толя занимался визуальными наблюдениями. Так не хотелось звать его, решил сделать все сам. После обеда был телевизионный репортаж «Три месяца на орбите». Спросил оператора связи, Петра Ивановича, о чем рассказывать. О работе уже надоело. Давай по-домашнему. Он говорит: «Давай». Тогда представим, что мы оказались у вас в гостях, дома. И вы, естественно, так же, как и мы, задали бы нам первый вопрос: «Ну, как там?» Имеется в виду, в космосе. Ничего особенного, ответил бы я, невесомость, замкнутый объем, вдвоем и работа. Невесомость мы уже не замечаем, как будто в ней все время и жили. Замкнутый объем — к нему тоже привыкаешь месяца через два.
Станция для нас — это как островок в океане, и поэтому надо свой мир научиться строить и ограничивать им, а не смотреть в даль Земли и вздыхать. Люди живут на Севере, в пустынях, привыкают, так же и мы. А то, что вдвоем, это, конечно, нелегко, ведь мы разные люди, во многом с разными интересами и разного воспитания. Нам уже по 40 лет, и мы можем, а где-то и обязаны в своих поступках быть разумными людьми. А что касается духовной атмосферы в станции, то она почти земная, так как с каждым грузовиком, экспедицией посещения приходят письма, фотографии, газеты. Каждую неделю встречаемся с семьями, близкими, друзьями. Немаловажное значение имеет, кто ежедневно с нами на связи — какие операторы, специалисты.
Посмотрел запись в дневнике после двух месяцев полета. Отношения хорошие. Сейчас проявляются противоречия. Идут по нарастающей. Это беспокоит. Надо остановиться. Сегодня посмотрел в иллюминатор, и хочется поделиться, что чувствуешь и как воспринимаешь Землю из космоса через три месяца полета. Во-первых, стал спокойней взгляд, раньше стремился все охватить, сейчас смотришь внимательней, по отдельным районам. Больше сопоставляешь, анализируешь. Меньше стало эмоций от красоты Земли, ее горизонта, облачности, океанов, пожаров, пыльных бурь. Они ушли вглубь, но чувство величия картины, которую ты наблюдаешь, восхищает и успокаивает. Я бы сказал, гипнотизирует тебя, отключает все посторонние мысли и все сосредоточивает на себе — шар Земли, звезды, густая чернота пространства. Иногда смотришь, понимаешь, что это лестница без конца, лестница в неизвестное, в непонятное, а ты стоишь на первой ступеньке и думаешь: куда приведет? Но начало положено человеком, и он пойдет вперед и будет открывать новые тайны природы. В этом предназначение человечества и его бессмертие. В трудные минуты, когда внутри накапливались безысходность, апатия, сомнения и раздражение, подплывешь к иллюминатору и начинаешь смотреть на панораму Земли, эти гигантские скопления облачности, ее валы и спирали с таким разнообразием по форме, структуре, композиции — то это огромное поле белоснежных папоротников или гигантский ледоход могучей реки с огромными льдинами, которые сталкиваются, наползая друг на друга, разбиваясь и превращаясь в воздушную пену. А то это огромная голубая сцена, где я видел воздушных балерин в белоснежной фате облака, стройных, как фонтанчики на синей глади океана, или красно-коричневом фоне Африки, или на удивительной по цвету горной мозаике Австралии, или кораллового цвета высокогорном плато Гималаев с бирюзовыми и изумрудными вкраплениями озер, окруженных высочайшими снежными вершинами мира с ледниками.
Это настолько тебя затягивает и гипнотизирует, что все твои невзгоды уходят в сторону, наступает душевное облегчение. Здесь я понял, почему люди получали успокоение от посещения церкви. Ведь когда человек со всеми своими заботами и с житейской обыденностью того, вчерашнего, уклада жизни попадал в храм — величественное творение таланта человека, его зодчества, живописи, он видел эти огромные объемы, высокие своды стен, прекрасные росписи, удивительные краски, совершенно иной мир звуков, — человек растворялся со своими проблемами в этом мире, и, когда выходил, он чувствовал облегчение от соприкосновения с другим миром, миром прекрасного, и от этого таинственного ему становилось легче. Он не осознавал, в чем дело, видел причину в боге, а на самом деле она была в красоте созданной им самим же, человеком, и им же обожествленной. Вот так же и я, когда было тяжело, подходил к иллюминатору посмотреть на Землю — называл это «сходить в церковь», потому что здесь я соприкасался уже с божественно-величественной красотой самой природы.
Днем выполняли астрофизические эксперименты. Я от них получаю большое удовольствие, тем более был момент, когда надо было посоображать и принять решение. Не проходил код задания режима в систему «Дельта» на программные развороты, а впереди еще две тени работы, срывается эксперимент, программа целого дня, что делать? Если ждать сеанса связи, потеряем половину времени, отведенного на эксперимент. Да и Земля с ходу может не успеть разобраться и даст отбой работе. Решили сделать все сами. Проанализировал сложившуюся ситуацию, получился единственный выход: надо было решиться на выключение навигационной системы «Дельта» для приведения ее в исходное состояние, а потом набрать всю программу заново. Выключил вычислительный комплекс, снова включил, проверил синхронизацию с московским временем. Вводить программы кодами 51 и 19 не стал, так как с внешнего запоминающего устройства (ВЗУ) переписались бы вновь все программы, а время уже ушло.
Поэтому задал другой режим «Стабилизация — „Каскад“, точно с ручной ориентацией», и две тени спокойно отработали с рентгеновским спектрометром и телескопом РТ-4.
Юбилей полета — три месяца на орбите. Сейчас в 17.00 разговаривали с 20-м. И неожиданно вместо поздравления получили замечание за то, что я недостаточно занимаюсь физо и якобы из-за этого похудел. Задаю вопрос: «Как мы работаем?» «Работаете хорошо».
Вот это для нас главное. Подошел следующий сеанс связи. ЦУП в ожидании, сопереживает. Чувствую, всех интересует, какое у меня настроение и как буду себя вести. Слышу, оператор связи спрашивает у Толи: «А где Валентин?» У меня действительно было плохое настроение, я за эти полтора часа настолько устал от размышлений, что не хотелось выходить на связь, но взял себя в руки и ответил: «Слушаю вас». Тогда оператор спросил: «Ребята, вы могли бы дать интервью для радио?» Я ответил: «С удовольствием». Смотрю, все в ЦУПе размагнитились и поняли, что срыва не будет.
Днем подводил итоги наблюдений для геологов. Наносил структуры на карту, описывал их и давал по ним краткую аннотацию, так как надо с ребятами из экспедиции посещения, которых ждем скоро, отправить этот материал на Землю. Вечером была встреча с женами.
Люсенька, не знаю, чем это вызвано, или она в курсе разговора, шутила и говорила без настроения. Она рассказала мне о сыне, который пишет из лагеря, что так соскучился, что носит на груди ее письма и говорит: «Это от мамочки родненькой». Скучает. Пишет, что похудел, бегают с Умиком — его другом из Грозного, как два брата. Во вторник и Люся улетает отдыхать в Пицунду, так что следующую неделю буду один. Сейчас проходим в районе мыса Горн.
Смотрю океан, его темно-синяя поверхность усеяна белыми штришками, как рисовыми зернами. Сначала подумал, что это айсберги, но смутило их большое количество, одинаковые размеры и равномерное распределение. Это гребни больших волн бушующего внизу шторма.
В 12 ч. 50 мин. справа от трассы на нисходящем витке в Южном полушарии видел необычные облака на большой высоте над массивами обычной светло-серой облачности, точнее, пелену, как бы краску, разлитую по стеклу, цветом между светло-розовым и горчичным, растянувшуюся на 1000 км. Сделал несколько снимков. Подходим к острову Южная Георгия. Огромный горный массив сверкает в лучах солнца рельефным снежным панцирем своих хребтов, напоминая гигантский белоснежный корабль, а вокруг на сотни километров бежевые поля льда в сложном орнаменте трещин. Это не сплошные поля, пространство покрыто льдами в ажурном сплетении темных линий, спиралей, дуг и т. д. Ощущается какая-то непонятная и чем-то знакомая в узорах этой картины закономерность. Потом вспомнил, на что похож этот рисунок — на структуру поверхности воды в блике солнца.
Как бы мгновенно застыла живая вода с ее течениями, неровностями, вихрями. А южнее острова в направлении к Антарктиде в просветах облачности просматриваются Сандвичевы острова вереницей небольших темных пятен, над которыми восходящие потоки, разрезая наползающую облачность, образуют рябь следов в виде расходящейся елочки, напоминая кильватерные следы за кораблями и создавая впечатление движения эскадры в облачном океане.
Выходной — это только название. С утра начал готовить отчет по геологии. Я доволен полученными результатами. Потом занялся французской аппаратурой «Эхограф», так как завтра у меня на ней предстоит эксперимент. А сейчас влажная уборка станции. Одновременно с ней почистили сетки вентиляторов, на которых набралось много всякого мусора: обрывки от пакетов с пищей, куски изоляции, ворсовка с наших костюмов, белья, контровка, а также гаечки, болтики, улетевшие при снятии оборудования, здесь же нашли и полезные для себя вещи: фломастеры, ручки, резинки, переходные кольца к объективам кинофотоаппаратуры и т. д. Заменили противопылевые фильтры, расположенные в торце рабочего отсека, которые представляют собой две большие рамы размером 0,5 х 0,5 м, с фетровой тканью в гармошку. Конечно, фильтры полезны, но где-то в то же время и неудобны тем, что, прогоняя через себя воздух и очищая его, они притягивают к себе все, что оказалось плохо закреплено: какие-то элементы оборудования, документацию, кинофотоаппаратуру, инструмент и ручные приборы. Поэтому, если что потеряешь и не можешь найти там, где положил, первым делом ищи на противопылевых фильтрах. Затем очистили стекла иллюминаторов, на которых во время визуальных наблюдений от соприкосновения с ними наших рук, лиц, дыхания остаются жировые пятна. На них осаждается грязь в процессе постоянной циркуляции воздуха. Ведь у нас не то что на Земле — окно не откроешь, дом не проветришь, поэтому все, что накапливается в воздухе от нашего обитания, гоняется по всей станции, пока не попадет в фильтры вредных примесей. Кроме того, на защитном слое иллюминаторов зачищаем мелкие царапины, появившиеся при случайном касании во время съемки ручной аппаратурой, при переносе грузов и от неосторожных движений при выполнении экспериментов в темноте. Днем была встреча с артисткой Кириенко. Она с нами по-женски тепло поговорила и спела.
Хотелось бы сказать несколько слов о должности врача экипажа. В свое время кем-то было принято разумное решение, чтобы у каждого экипажа был свой врач, то есть свой доверенный человек, который, со стороны наблюдая за нами во время тренировок, общения с людьми, отдыха в семьях, мог бы вовремя указать на наши ошибки, во время прийти на помощь, если кто заболел, или вывести нас на откровенный разговор, когда осложнялись отношения в экипаже. В общем, это наш общий друг, которого нам не назначают, а предлагая, дают возможность выбрать самим. Недаром мы с Толей назвали своего врача третьим членом экипажа.
Еще одной важной стороной его обязанностей, точнее, долга, является то, что все наши проблемы внутри экипажа остаются его тайной от всех окружающих, включая и его начальство. Если это выполняется, а иначе и нельзя, мы платим ему своим доверием и с этим сознанием уходим в полет, зная, что у нас остается на Земле человек, который будет все время вместе с нами работать и помогать нам.
Маленькие радости на космической высоте. Нам повезло. Сегодня в районе мыса Горн была ясная погода, горизонт открыт, и голубая дуга атмосферы в серебристых облаках, и мы увидели северную оконечность Антарктиды — материка Южного полюса. Сфотографировал.
Летим от мыса Горн к Мальвинским островам, на восток за ними виден остров Южная Георгия, а все, что простирается южнее, заполнено огромными бежевыми полями льда, напоминающими шаль с распущенными по краям и где-то запутанными нитями бахромы. Впервые удалось посмотреть Магелланов пролив, это редкая возможность, так как он в основном закрыт облачностью, а сегодня хорошо было видно все переходы пролива, отделяющие Огненную землю от материка.
Этот пролив не прямая линия, как канал, а пересекающие Южную Америку по широте с запада на восток фиорды, соединенные между собой рукавами. Сверху пролив смотрится как лабиринт, напоминающий ловушку, из которой трудно выбраться. Если бы мне сказали провести морской корабль по нему из космоса, то это было бы непросто сделать, и непонятно, как первые мореплаватели не запутались, а находили проход в этом хитром сплетении каналов и рукавов. Не представляю.
На одном из витков, когда проходили вдоль западного побережья Северной Америки, я вдруг увидел высочайший жгут дыма. Да, да, я видел, как он был закручен, этот жгут, и свечой доставал до горизонта. Это было настолько неожиданно и необычно захватывающе, а ведь я до этого видел много шлейфов дыма от пожаров, пылевых бурь и труб промышленных объектов. А тут что это? У меня в руках был фотоаппарат. Надо было сразу же сделать снимок, а потом гадать. Но, видно, так устроен человек, что ему вначале надо осознать, что он видит. Я стал смотреть на Землю и искать ту трубу, которая так дымит, и увидел на западном побережье Америки вулкан.
Так ведь это же началось извержение. Тут я спохватился и хотел сфотографировать его, но станция, так как мы были в неориентированном положении и дрейфовали, повернулась, и он ушел из поля зрения. Засек его координаты и сверил по карте. Это было извержение вулкана Эль Чичон в Мексике. Я раньше много читал, что аэрозольные слои в верхней атмосфере, серебристые облака образованы выбросами огромного количества газа и пыли из вулканов, но никогда не мог представить, что это за пушка, что это за сила, которая может стрелять из недр Земли до высоты около 100 км. И вот теперь все это увидел в действительности своими глазами.
Захотелось здесь, в дневнике, рассказать немного о своей жизни и как я поднялся на орбиту. Не обстоятельства привели меня в космос, а трудная дорога поиска мечты и ее достижения. А мечта родилась в школьные годы.
Наверное, из книг и прекрасных фильмов довоенных и военных лет о мужестве наших людей, из которых почему-то для себя примером я избрал летчиков. Рос в военном городке Кантемировской дивизии, где служил мой отец.
Счастливое это время — юность, когда в своей фантазии не видишь преград, а веришь в осуществимость ее любых, самых дерзновенных устремлений.
В школе и учителя и одноклассники знали, что я хочу быть летчиком. И вот как-то в 10-м классе, весной, в апреле, когда днем тепло, а по утрам еще примораживает, мы, несколько ребят, опоздали на урок и решили его переждать в туалете. Это был 2-й этаж, окно открыто, и кто-то сказал: «Валь, вот ты хочешь стать летчиком, смог бы прыгнуть отсюда, как Сережка Тюленин?» Посмотрел вниз, высота показалась небольшая, да и клумба рядом. Сказал: «Могу». А когда встал на подоконник и глаза поднялись еще выше, вот тут страшновато стало! Не знаю, как бы я поступил, прыгнул или нет, если бы меня не увидел наш военрук, который входил в школу и, заметив меня, остановился, смотря и не понимая, что я в окне делаю. Крикнув: «Вперед», — я сиганул вниз, рассчитывая упасть на клумбу, но поскользнулся о наледь на подоконнике и падал на тротуар. Но каким-то невероятным рывком выпрямился и упал на ноги. Тупой и резкий удар и… боль! Подняться не мог, отбил ноги, с меня сняли ботинки. Ноги, на глазах разбухая, становились как лапти. Отвезли меня в медсанбат. К счастью, переломов не было, просто сильно отшиб ноги. Сочувствующих было мало, все меня называли по-разному, но были едины, что сам по глупости покалечил себя. И никто не понял, не хотел, а может, и не мог понять, что это была борьба. Ведь в этом возрасте за поступком стоит молодая жизнь, которая подчас невидимо для окружающих ищет себя, проверяет, на что способна, и трудно бывает понять, чего больше в нем — здравости или глупости.
После школы родители уговаривали идти в институт, чтоб быть рядом с ними. И вот здесь жизнь меня впервые испытала на верность мечте. Опыта жизненного нет, а вокруг много разумных, добрых советов старших. Оставаться дома, учиться в институте? Внутреннее сознание, что я должен летать, позволило мне устоять от расслабляющих советов и своих мыслей пойти по более легкому пути.
В общем, полувыздоровевший 20 мая 1959 года поехал на первую летную медицинскую комиссию. Прошел. Следующий этап — медкомиссия в облвоенкомате в Мытищах. Помню, встал рано, около четырех часов утра, автобусы в это время еще не ходят, да и мало их было в то время. Пешком дотопал до станции. Поездов не было, и в товарном добирался до Москвы, а там — до Ярославского и на электричке в Мытищи. Это было 2 июля. Жара градусов под тридцать. Пока добрался, где-то к 11 часам, устал. Прохожу комиссию, все нормально. Дошел до терапевта, замеряет давление — нормальное, замеряет пульс — около девяноста. И пишет заключение — вегетососудистая дистония: не годен для направления в летное училище. Это было так неожиданно для меня и даже непонятно, что я, мечтая летать, не могу этого осуществить. Я был растерян, ведь у меня никакого другого желания не было. Что делать? На кого учиться? Нет, этого не может быть! Иду к председателю медкомиссии и говорю испуганно: «Товарищ полковник, я годен в летчики, просто долго добирался, жарко, и устал. Разрешите завтра снова приехать на комиссию». Не знаю, что на него подействовало, но разрешил. Здесь я должен сказать, что в дальнейшем, в каких бы я сложных ситуациях, обстоятельствах ни оказывался, меня всегда выручали верой в меня знакомые и совершенно незнакомые люди. И я счастлив этим и всегда боюсь их подвести.
Переночевал у своей бабушки Екатерины Васильевны в Москве, удивительной труженицы, доброй, ласковой, всегда меня понимавшей. Как ни смешно, но первым моим тренером для прохождения в отряд космонавтов была моя бабушка. Вечерами мы с ней ходили на качели для тренировки вестибулярного аппарата, и она, раскачивая меня, контролировала по будильнику время. На следующий день приехал на комиссию пораньше на час, лег в тени под березкой, чтобы успокоиться и отдохнуть. Прошел комиссию, а потом уехал в Оренбург, поступил в Высшее военное авиационное училище штурманов. Рад был надеть летную курсантскую форму. Но через год прошло сокращение, которое коснулось и меня.
Это был 1960 год. Передо мною опять встал вопрос — куда идти, кем быть. Родители опять зовут к себе в Кострому, где они жили в то время. Нет, решил продолжать в этом же направлении. Поступил в Московский авиационный институт, думая, что отсюда мне будет ближе к небу, чтобы летать. Решил стать летчиком-испытателем, среди которых много маевцев. Жил в общежитии, учился и летал в Тушине, в Коломне, сначала на планерах, потом на самолетах. Но что такое, живя в Москве, летать на самолетах? Это надо было ездить на электричке в Коломну за 120 км, потом на трамвае, с пробежкой до Москвы-реки, переправа на пароме и несколько километров на попутке до аэродрома. И вот тогда действительно проверялась и закреплялась моя любовь к небу. Много видел романтиков, которые не выдерживали этого пути. Полеты мне тоже легко не давались: меня укачивало при полетах в зону на пилотаж. Терпел, скрывал, приходилось даже рвать за пазуху, в перчатки, но почему-то верил, что смогу летать. На третьем курсе у нас в группе состоялась встреча с писателями, которую организовала наш любимый преподаватель Анастасия Михайловна Науменко. Среди них был Геннадий Семенихин, который рассказывал о встречах с космонавтами и поездках с ними по стране и за рубежом. Кто-то из ребят сказал: «Вот у нас Валентин подходит в космонавты, мог бы он написать заявление на имя Гагарина, а вы бы его передали?» Он согласился, я написал. Это было начало. Ответа я не получил. Конечно, сколько в то время было желающих лететь в космос, тем более я был еще студентом.
То было яркое время первых полетов наших космонавтов. И зародилась новая мечта, тем более моя будущая профессия «инженер летательных аппаратов» для работы на предприятиях, где создается такая техника.
И в 1965 году 25 мая еще студентом V курса я был вызван на комиссию к Бородину Константину Федоровичу. Никогда не забуду первую встречу с этим прекрасным человеком, который поверил в меня и в дальнейшем поддержал. Приехал. Захожу в приемную перед кабинетом. Смотрю, сидит человек десять молодых офицеров — летчиков и штурманов. Константин Федорович строго встретил и предупредил, что я не должен говорить, с какой целью прохожу комиссию, иначе на этом все закончится. Остальные, видимо, также были предупреждены, потому что слово «космос» не произносилось. Говорили между собой с ребятами обо всем, только не об этом. Волновались, но пока было все нормально. А как дошло до терапевта, мои старые проблемы от встреч с его коллегами при поступлении в училище сказались. Давление 130/80, пульс — 84. По сегодняшним меркам это нормально. Но тогда отбирать старались с большим запасом прочности. Заключение: не годен к дальнейшему обследованию. Иду к Бородину. Он говорит: «Давай приезжай в конце лета, где-нибудь в августе, попробуем еще раз посмотреть». Летом был в военных лагерях в Подмосковье. Там решил себя основательно закалить. Каждое утро бегал не просто на зарядку, а пробегал километров пять, а затем купался в росе, скатываясь бочонком с небольшого холма, густо поросшего травой. В лагере здорово окреп.
В середине августа вызвали меня на комиссию. Как сейчас помню: иду я к станции через поле ржи по тропе, а чтобы ногам было приятно и легко, снял сапоги, повесил через плечо. Вокруг колышется золото спелого хлеба. В синеве неба высоко висят жаворонки.
Купаюсь в густом теплом аромате запахов земли. Красота необыкновенная! А я в солдатской форме на босу ногу с тремя лычками сержанта шагаю к электричке в космонавты. Прохожу комиссию, и снова забраковали. И так было восемь раз. Только в 1972 году я был наконец зачислен в отряд. А все эти годы работал в КБ, начиная с первых кораблей «Союз», учился в аспирантуре, летал на реактивных самолетах ДОСААФ в Новом Айдаре на Украине, на вертолетах в Вязниках и готовил себя. Через год, в 1973 году, мы с Петей Климуком выполнили космический полет на корабле «Союз-13».
Мне шел 32-й год. После первого полета девять лет пришлось идти ко второму полету. Несколько лет я даже не числился в экипаже, работал просто инженером и в то же время носил звание космонавта. Бывали такие минуты, прямо скажу, трудно было носить это звание. Ведь мне много приходилось ездить по стране, и люди, все окружающие относились ко мне как к космонавту: задавали вопросы, интересовались полетами, проблемами, а я их уже не ощущал. Я потерял чувство космоса… И вот тогда я подключился к работе, постарался как можно больше выложиться, и у меня возникло новое понимание задач освоения космоса — это стремление окупить свой полет.
В конце дня провел регистрацию по работе своего сердца на французском приборе «Эхограф», что делал Жан Лу Кретьен, с записью еремной вены и сонной артерии на видеокассету. Прибор очень удобный. Вся регистрируемая информация выводится на экран, где можно видеть срез сосуда или митрального клапана, аорты с электрокардиограммой их сокращений, и при необходимости все это можно записать на видеомагнитофон. При этом есть возможность акустического поиска и контроля их работы через наушники. Работать удобно и легко. Сегодня снова перекомпоновывал и настраивал ЭФО для того, чтобы хоть как-то можно было с ним работать. Вечером ремонтировал блок раздачи и подогрева, замучил он нас. Пришлось снимать с него изоляцию, так как она намокает, когда мы готовим пищу, при подтекании воды из кранов, и блок, перегреваясь, выходит из строя. Интересные заметил моменты: брал раскрытую газету, крутил ее, она вращалась, но не складывалась. В приборе «Фитон» стручки растения арабидобсис созрели, лопнули, дали семена, они как мелкие зубки у рыбы.
Днем делали эксперимент «Поза», занимались хозяйственными делами. Сегодня в 10 часов вечера мы прошли рубеж Романенко и Гречко — 96 суток полета. Помню, когда они готовились к этому самому длительному полету в истории (до этого был рекордный полет американских астронавтов на «Скайлэбе» — 84 суток), как-то вечером в профилактории Звездного мы с Жорой пили чай, я смотрел на него сочувственно и думал: «96 суток ему придется быть там, в космосе», — и мысленно хотелось представить, что это такое, опираясь на опыт своего восьмисуточного полета с Петром Климуком на «Союзе-13». Я и не знал и не мог подумать в то время, что мне уже самому придется перекрывать эту дистанцию больше чем в два раза.
В производстве, спорте рекорд подчас во многом предопределен инженерным расчетом или планом тренировок. В космическом полете за рекордом стоит где-то все время неизвестность. Главное в возможностях человека, от него зависящих и неожиданных, как, например, сердечный приступ, почечная колика, зубная боль и т. д.