Спал мало, легли в 3 часа ночи. Уборка, уборка. Устаем. Даже на лицо изменились. Сегодня был тест системы управления движением транспортного корабля. На минуту ошиблись по запуску гибкого цикла для тестового включения двигателя на 2 секунды из-за того, что не провели сверку ручных часов, а они ушли на минуту вперед. Вошли в сеанс связи, доложили и включение двигателя провели с приборной доски. Все прошло хорошо, без замечаний. Закрыли люк в грузовом корабле. Все, туда уже дорога закрыта. Потихоньку прощаемся со станцией. Продолжаю работу с «Пирамигом» и ПСН — последние кадры ночного горизонта Земли. Отсняли Канопус при проходе первого эмиссионного слоя Земли, это сероватого цвета полоса вблизи горизонта, хорошо всегда наблюдаема. В течение одной минуты снимали мерцание Канопуса.
Смотрел ночную Землю, когда проходили Европу, Земля освещена серым пятнистым светом с яркими линиями центральных магистралей городов. Снимал фотоаппаратом ПСН ночные города Южной Америки; «Пирамигом» сделал 10 снимков горизонта Земли. В темноте лбом ударился об угол узла крепления скафандра Орлан, когда проводил съемку, аж кожу пробил до крови, голова гудит. Немного поспал и встал. Запустил программу «Корунд». С Земли спросили: «Холодную водичку пьете? Есть такое желание? Или все время теплую? Ведь иногда так хочется испить холодной водички». На Земле действительно так, а здесь этого почему-то нет.
Утром встал, голова тяжелая, настроение непонятное, тревожное. Как там внизу? Отвыкли! Наша жизнь уже приспособилась к маленькому островку в космосе, а тут сразу в Большой Мир. Не по себе, страшновато. Начали работать…
Час дня, еле хожу. Занимаемся консервацией станции, голова раскалывается, аж подташнивает. В два часа не выдержал, пошел лег, в глазах темно, голова трещит. Часа в 4 встал, полегче немного, физо не занимался. Сегодня на связь приезжал директор Института медико-биологических проблем Газенко и сообщил насчет отдыха после полета, период реадаптации будем проходить в Кисловодске, я — в санатории имени Орджоникидзе, а Толя — в «Красных Камнях». Пожелал нам успешной посадки и сказал, что у медиков нет беспокойства о нашем состоянии здоровья и есть полная уверенность, что все будет хорошо на спуске и на Земле. Потом были консультации со специалистами по спуску, бортовой документации, алгоритмам управления, возможным нештатным ситуациям, организации связи. Задал серию вопросов, получил ответы, доволен. Убирая электронный фотометр, стал разряжать его и увидел, что пленка в кассете запуталась и несколько измерений пошли насмарку. Тяжко, плохо переношу, когда вижу отказы или потерянную информацию. Сейчас думаю в тени поработать хотя бы с парочкой звезд.
Вот и последняя ночь на станции… Когда нас вывели на орбиту, я в первую ночь в космосе думал, что меня ждет впереди, как сложится полет? Ведь летать полгода! И когда наступит последняя ночь, какая она будет? И вот она — ничего особенного, обыкновенная, тревожная.
Попрощались еще с одной сменой Центра управления полетом, для которой полет уже закончился. В последнем сеансе связи прочел стихотворение, которое написал три года назад в Центральном Институте травматологии, куда меня привезли с травмой коленного сустава, полученной во время тренировки на батуте. Это произошло за месяц до моего старта с Леонидом Поповым на станцию «Салют-6». В первую ночь в больнице, когда в ужасе просыпался и холодный пот выступал на лбу от мысли, что происшедшее — это реальность, а не сон, а хотелось, очень хотелось, чтобы это был страшный сон. Ведь семь лет тяжелейшего труда на пути к своему второму полету закончились таким срывом! И вот рано утром, 10 марта 1980 года, когда я лежал в палате и первые солнечные лучи осветили стены, я захотел это состояние человека, остановленного на полном ходу судьбой, эти переживания, эти мучительные переживания, мысли запомнить в стихотворении, чтобы потом, когда я все-таки выполню свой второй полет, мог бы, обратившись к нему, вспомнить трудные дни моей жизни, вспомнить, что и тогда я верил, что найду в себе силы встать после этого падения от удара судьбы и пройти не менее трудный, а во многом и более тяжелый путь к своей мечте — летать и работать в Космосе. Вот оно.
Гордость переполняет меня, что смог пройти этой тернистой дорогой! Это и есть радость человеческой жизни! А сейчас уже три часа ночи, спать. Завтра в дорогу, к Земле, домой.
Лег и вспомнил своих. Прямо скажу — может быть всякое, но никакого волнения, жаль только близких, если такое горе на них свалится. Звезды звездами, а родной человек один в жизни. Мама, сестра волнуются. Завтра — нет, уже сегодня, — день самый трудный, он может обернуться радостью и горем. Спать, утром у меня должна быть ясная голова.
Закрыли люк между рабочим отсеком и переходным станции (РО-ПХО), посидели на дорожку, выключили свет и ушли в корабль. Транспарант «Люк ПХО открыт» почему-то не горит. Ладно, посмотрим дальше.
Выдали команду на закрытие люка станции. Смотрим из корабля, как он закрывается. Закрыт. Закрываем свой люк, но при двух закрытых люках транспарант «Люк ПХО закрыт» тоже не загорелся. Входим в сеанс связи, докладываем Земле, но она подтверждает закрытие люков и дает команду приступить к проверке герметичности стыковочного узла, то есть к сбросу давления в полости между крышками. Ведем контроль падения давления в стыковочном узле СУ, когда оно стало «О», включаем контроль давления в станции. Метка на видеоконтрольном устройстве стоит неподвижно. Только хотели перейти на контроль давления в СУ, вдруг метка просела на 40 мм, что за наваждение, откуда разгерметизация станции? — решили подождать — снова падение. Быстро закрыли клапан сброса давления из стыковочного узла. Падение давления прекратилось. Что-то с люком станции? Пошли его осматривать, предварительно выровняв давление между кораблем, СУ и станцией. Открываем люк корабля, а он не отходит — присосало. Вдвоем потянули, упираясь ногами, и открыли.
Смотрим, люк станции закрыт не полностью. Подергали — болтается, хотели открыть его ключом, но он не подходит, а удлинителя нет, мешает проставка на СУ, которую установили для приема после нас корабля новой модификации («Космос-1443»). Что делать? Быстро выдаю команду на открытие люка с пульта корабля. Оказывается, после установки проставки усилия пружины было недостаточно, чтобы поджать люк плотно, и боковые лапки, которые должны наползать на его фланец по периметру, упирались в торец люка. Так что, пропусти падение давления в станции, мы расстыковались бы с негерметичной станцией и потеряли бы ее для дальнейшей работы. Времени в обрез. Попадаем в цейтнот. Пора идти дальше, контролировать герметичность корабля, а мы застряли здесь.
Пока соображали, проверяли люки на герметичность и т. д., вошли в сеанс связи. Доложили, что удалось закрыть люк подтягиванием его вручную при работе привода. Земля просит в темпе надеть скафандры, так как мы попали в дефицит времени на целый виток, проверить их герметичность, стыковочного узла и выполнить расстыковку и спуск в заданные времена, т. к. перенос спуска на резервный виток сложен из-за организации поисковых работ: точка посадки при этом смещается примерно километров на 300 и трудно за короткое время переместить средства поиска в нужный район. А то, что мы в цейтноте и наша ошибка за счет спешки чревата серьезными последствиями, — это упускают из вида. Не до споров, — все сделали. После сброса давления в стыковочном узле мы снова проводим контроль давления в станции — смотрим: что такое, — на видеоконтрольном устройстве «О» даже метки давления нет! У меня аж захолодило в груди, не может быть такого быстрого падения давления в объеме станции через клапан стыковочного узла. Но неужели отказ на отказ по одной системе?! Мы даже такие ситуации на тренировках и в документации не рассматриваем. Входим в сеанс связи в районе Дальнего Востока. Прошу по телеметрии проверить давление в станции, через пару минут Земля сообщает — давление около 700 мм, как на предыдущем витке. Все нормально, тогда, говорим, примите отказ датчика давления в станции.
Вот так возвращаемся домой, одни приключения, как на государственной экзаменационной тренировке, с той разницей, что мы 7 месяцев не работали с транспортным кораблем, а жили и работали напряженно по программе орбитального полета. Но все прошло хорошо, тщательная, серьезная, без скидок на мелочи подготовка сказалась — мы вышли с честью из создавшейся ситуации и достойно подвели черту под огромной результативной работой, которую выполнили в космосе.
Подходит время расстыковки, выдаем команду. Через несколько минут открываются крюки корабля, которые надежно, с усилием 8 тонн, необходимым для герметизации СУ, держались за станцию. Крюки открыты, контролируем это по сигнализации, срабатывают пружинные толкатели, и включаются двигатели на отвод.
Все, до свидания, «Салют-7»! Наблюдаем отход корабля через оптический визир. Станция, подсвеченная Солнцем, в зеленовато-оранжевом свете оптики визира, плавно уплывает от нас. «Мы не прощаемся!» — так мы с Толей написали на стыковочном узле станции и верим, что еще поработаем на ней, а сейчас возвращаемся на Землю, чтобы отдохнуть душой, устала она тоской по близким, родным людям, всему земному и даже ее суете, чтобы насладиться этой привычной жизнью для человека и снова затосковать уже по работе в космосе.
После расстыковки в заданное время выполнили отстрел бытового отсека, выдав особо важную команду, а это значит — надо одновременно нажать две клавиши, расположенные на разных уровнях пульта. Услышали глухой с треском удар, как кувалдой несильно ударили по корпусу, и увидели, как прохлопнулся люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек, а теперь уже в космос. В иллюминатор видел, как разлетелись белые осколки теплоизоляции, как брызги.
В сеансе связи Шаталов сообщил нам метеообстановку в районе посадки. Ветер 3–4 м/сек., небольшой, — это главное, мороз -15°, все наземные и воздушные средства развернуты в районе ожидаемого приземления.
Запустили программу спуска, теперь все операции на корабле по ориентации, включению и выключению двигателя, контролю его работы, разделению корабля на отсеки, управлению спуском в атмосфере и вводу парашютной системы будут проходить автоматически. Но это не значит, что экипаж свободен, здесь наступает самый ответственный период, когда ты, контролируя прохождение программ бортовой вычислительной машины, которая ведет управление кораблем, должен в своем прогнозе опережать ее работу, чтобы вовремя прийти ей на помощь. А пока все нормально.
В 21.12.14 включился двигатель, идем над Атлантикой в районе экватора, ведем связь через корабли, докладываем, как работает двигатель и величину отработанного импульса. Все нормально, двигатель отработал 199 сек., уменьшив скорость на 115 м/сек., работал плавно, мягко, устойчиво, перегрузки незначительные. Стараемся поплотнее разместиться в креслах и лучше затянуть ремни.
Не верится, что идем домой, хотя по всему есть ощущение, что возвращаемся из длительной командировки. Появился угол тангажа, летим спиной к полету, ногами по бегу местности, чтобы при входе в атмосферу и торможении спускаемого аппарата перегрузки нас прижимали к креслу.
Все, назад пути нет. Домой. Угол все время увеличивается за счет орбитального движения, так как корабль стабилизирован. Идем в терминаторе, скоро ночь, в иллюминаторе вижу Землю, розовую от облаков, подсвеченных низким Солнцем, и голубовато-синий свет на краю яркого закатного горизонта. Красиво! Нам посчастливилось выполнить редкий спуск в тени Земли.
При проходе терминатора красивые розовые облака, как волны над сиреневой Землей, проплывали под нами, уходя назад. На высоте около 190 км раздался удар, как молотком ударили сзади по корпусу спускаемого аппарата, а потом секунд через 15 с глухим треском сработали пиропатроны с дискретом в доли секунды. Прошло разделение корабля на отсеки: приборный и спускаемый аппарат (СА), а дальше проходил спокойный мягкий полет в спускаемом аппарате.
Когда стали входить в атмосферу (высота около 120–130 км), полет напоминал участок выведения корабля на орбиту — легкая дробь, как на мостовой; это началась выставка СА за счет его аэродинамики в потоке, но вибрации не сильные. После этого появилось раскачивание в промежуточной плоскости 3–2, 4–1 — одновременно по тангажу и рысканью. Иллюминатор темный, так как вошли в тень, и вот он засветился бледно-розовым светом. Создается ощущение видимости глубины пространства за иллюминатором, подсвеченного отсветами мощной топки, которая разгоралась за бортом. Потом бело-розовое свечение в иллюминаторе стало разделяться на полосы — белую и светло-розовой тональности, как будто на ярко-белый цвет нанесли розовый. Белые полосы напоминали по яркости и цвету светящийся слой перед самым восходом Солнца, когда его край показывается у горизонта Земли. И вдруг появились ярко-белые полосы с синеватым оттенком, они, как прожектора, проходили в иллюминаторе, набегая от днища корабля, а затем пошли потоки искр, как трассы розово-белых частиц разных размеров с интервалом примерно в 3 сек.
Иллюминатор розовел и стал густо ярко розовым, с белым оттенком — очень красивый глубокий цвет, как в огненном мешке. Потом иллюминатор стал темно-розовобордовым и начал потихоньку темнеть, как бы остывать. Вдруг удар, и нас бросило на ремнях вперед, вправо и влево — это ввелся тормозной парашют. Говорю Толе: «Приготовься, сейчас будет ввод основного парашюта». Через 16 сек. еще толчок и броски вправо и влево. Все время ведем репортаж. Совершенно спокоен, только удивительно все интересно и хотелось как можно больше всего увидеть, запомнить и записать. Снова рывок и переход на симметричную подвеску парашюта, а потом взведение кресел, сработали пиротолкатели, и наши кресла поднялись на полный ход амортизаторов, прижав нас плотно к приборной доске. Посмотрели друг на друга и говорим: «Вот теперь можно сказать, почти все нормально». А то Толя, когда еще двигатель отработал тормозной импульс, говорит: «Ну, Валь, все, теперь аварии не будет», а я ему: «Сплюнь». Дальше спускались на симметричной подвеске, и вдруг толчок, вспышка слева — это вскрылись дыхательные отверстия, и отделился лобовой щит. Спуск на основном парашюте с высоты 5,5 км показался очень долгим. Так много сильных впечатлений от момента включения двигателя и до ввода парашюта, что после этого плавный спуск на парашюте не ощущался — показалось, что мы сидим. Говорю: «Наверное, уже сели» — но оказалось, по высотометру высота еще 2800 м. Совершенно не чувствовался спуск. Потом только появились небольшие колебания. Ведем связь с самолетом-ретранслятором. Все время у нас запрашивают самочувствие и как идет спуск и транслируют в Москву.
Вдруг треск, нас подбросило и ударило о Землю. Внутри все екнуло, от неожиданности я аж выругался, нас бросило на бок и стало тащить по Земле парашютом. Толя отстрелил парашют, и движение СА прекратилось. Я оказался вверху, повис на ремнях, а Толя внизу. Спрашиваю: «Жив?». Улыбается: «Жив». «Как чувствуешь?» — «Лихо меня копчиком ударило», — говорит Толя. «Удар такой же, как и в первом моем полете, — говорю ему, — почувствовал его всеми позвонками». Висим на ремнях, самолет все время над нами, дают нам команду — раскрыть антенну, так как на подходе поисковая группа. Толя отстегнулся и стал резать ремни наших укладок, потом устал — мокрый, вспотел, лег головой на меня и стали ждать вертолета. Минут через 35 к спускаемому аппарату подошла часть поисковой группы. Вертолет, на котором она находилась, в 600 м от нас зацепился за сопку хвостовым винтом из-за плохой погоды, шел снег, и упал, подломив стойку шасси. К счастью, никто не пострадал. Слышим, открывают люк, самочувствие все это время было неплохое, только необычная тяжесть тела. Люк плавно открывается и слышу знакомый голос врача поисковой группы Валеры Богомолова: «Ребята, потерпите немного, мы вас покантуем, чтобы удобно было вытащить». Снова закрыли люк, и они стали кантовать СА для удобства выхода, и здесь я почувствовал резкое ухудшение самочувствия — укачивание, сильные вестибулярные расстройства. Говорю Толе: «Давай выходить, а то вырву». Толя крикнул, чтобы открывали люк, и нас стали вытаскивать. Первым вылез Толя. Я с трудом расстыковал разъемы кабелей связи и медицины, отстыковал шланги вентиляции и подачи кислорода. Когда вылез по пояс из люка, говорю: «Ребята, держите, а то упаду», и они вытащили меня.
На улице ночь, свежий воздух, идет снег и падает на лицо, а мне плохо, донесли до спального мешка и когда поднимали на руках, было чувство, что меня поднимают высоко-высоко — как будто метров на 10. Не пойму, в чем дело, знаю, что на руках высоко не поднимешь, а боюсь, как бы не уронили. Втиснули меня в спальник на собачьем меху прямо в скафандре, положили на землю и начались позывы на рвоту. Говорю: «Дайте платок». Сработали два позыва и сразу стало легче, посветлело в глазах. Лежу, рядом Толя в шезлонге и люди с такой заботой нас укрывают от холода.
Фотограф Евгений Викторович Моров укрыл меня своим меховым пальто, а сам остался в пиджаке на морозе. Потом ребята из группы технического обслуживания стали разгружать контейнер полезного груза с результатами экспериментов, говорят, что столько возвращаемых материалов они не видели. Его набралось две сумки от скафандров.
Стал замерзать, и меня понесли в вертолет связи, так как вертолет с теплой палаткой прилететь не смог, был туман, снег. А потом перенесли в машину ПЗУ, специально сделанную для поиска и эвакуации экипажей и кораблей. В ней было тепло, стали отходить.
В теле тяжесть. Когда сидишь, давит вниз на плечи, голову, ощущение, как в самолете, когда он попадает в во входящий поток, и если в это время ты стоишь, то перегрузка давит на ноги. Нам полезло, что корреспонденты не смогли добраться на место посадки, и мы спокойно отдохнули. Хочется есть, вчера не обедали, не ужинали, а сегодня только попили чайку и закусили галетами, да еще врач угостил нас яблоком — такое вкусное!
Поспали в ПЗУ часа три, так хорошо. Проснулся, в машине темно. Лежу на нарах, млею от сна, тепла, покоя на душе и слушаю, как Толя шепотом рассказывает о спуске Владимиру Алексеевичу и офицерам. Вся остальная группа всю ночь провела у костра во главе с генералом Субботиным, который руководил поисковыми работами. В машине две койки — одна внизу, другая под потолком, на ней лежал я. Поворачиваться трудно, как если бы ты это делал на центрифуге при перегрузке 2. Лежишь на спине — тело спину прижимает к постели непонятной неведомой силой, как будто за время нашего отсутствия увеличилась гравитация на Земле. Поднимаешь руку, как будто груз держишь в руках, 1–2 кг. А когда захотел лечь на бок, то это оказалось не так-то просто сделать. Ты, как грудной ребенок, сучишь руками и ногами в поисках опоры, совершая при этом нелепые движения.
В машине с нами все время были два врача, один — уролог из ЦНИАГ Владимир Алексеевич, а другой — Богомолов Валера из ИМБП и офицер, ответственный за машину. Когда стало светать и разгулялась погода, то налетели вертолеты. Приехали местные власти из ближайшего поселка, который расположен в 80 км от места посадки.
Над нами все время висит самолет-ретранслятор. Внизу, на земле, стоит вертолет связи и через него врачи передают информацию о нашем самочувствии сразу в Москву. Утром в 6 ч. 41 м. прилетели вертолеты и нас стали одевать потеплее для эвакуации. Снег прекратился, в машине нас переодели в летное меховое обмундирование, положили на шезлонги и понесли к спускаемому аппарату. Помню, когда одевали меховые брюки, встал впервые, то ощущение было, будто кто сидит на плечах, а ноги уходят в землю. Вышли на улицу, усадили нас в специальные шезлонги, укутали тулупами на собачьем меху и понесли вначале к кораблю посмотреть его после посадки, и всем сфотографироваться около него на память, а затем к вертолету. Когда несли, да простят меня, я испытывал блаженство. Несли по степи, покрытой тонким слоем снега, везде торчат кусты колючки и перекати-поле, а ты, как король, восседаешь на троне и несут тебя к железной птице, чтобы поднять в небо и перенести к близким с такой заботой, вниманием, что лучшей награды и признания людьми твоего труда трудно себе представить. Сфотографировались у корабля. Оказывается, почему нас так ударило при посадке: мы сели на склон единственной сопки, на пространстве, которое обозримо вокруг, и при косом ударе о землю нас перевернуло и тащило на парашюте, пока его не отстрелили. Вокруг интересная картина, обстановка, как на фронте, небольшая сопка, на склоне на боку обгоревший спускаемый аппарат, рядом развернуты полевые радиостанции и стоят две машины ПЗУ — одна с краном для эвакуации корабля, другая в транспортном варианте для экипажа, в которой мы провели всю ночь, а рядом выстроились вертолеты, и все это в открытой безлюдной голой степи. Потом меня понесли в один вертолет, а Толю в другой. И мы взлетели на Джезказган. Садимся в городском аэропорту, а там нас ждет уже самолет ТУ-134 из Центра подготовки. На аэродроме собрался народ, встречают хлебом-солью. В вертолете со мной летел наш инструктор Коновалов Виктор, начальник медслужбы ПСС ВВС, и Валера Богомолов.
Первым подбежал к вертолету Кобзев, наш врач экипажа. Расцеловались. «Валь, ты совсем не изменился на лицо», — говорит. Вынесли на руках из вертолета и в машину. Повезли нас к людям. Там в открытые окна машины нам преподнесли цветы, каравай хлеба, соль и сразу повезли в самолет. На борт поднялись первый секретарь обкома партии, руководители города, поздравив с возвращением, вручили нам национальные халаты с шапками. После этого сразу пошли на взлет, на Ленинск, и в самолете сразу же началось обследование врачами. Стоять больше пяти минут не мог — пот, слабость, давление при этом 90/80 и пульс 150. Поэтому ортостатику ограничивали, в основном вели обследование лежа и сидя. Ходить трудно, все время бросает в сторону, если бы не держали, падал бы на каждом шагу. Устроили нам обед, мы очень проголодались, так как сутки не ели. Я думал, объемся, но куриный бульон, курица, рис, овощи, почему-то не очень шли. Прилетели в Ленинск, погода солнечная, небо чистое голубое, легкий морозец, нас встречают командование космодрома и те, кто будет проводить дальнейшее обследование. На трапе чисто рекламно для телевидения и радио дали несколько слов интервью и сели в наш автобус, где были приготовлены постели. Легли, расшторили окна и поехали на площадку. На улицах стояли люди, встречая нас улыбками и поднятыми руками. На площадке выходим из автобуса, на улице стоит весь обслуживающий персонал, здороваемся, они аплодируют, и мы с Толей идем в гостиницу при поддержке Кобзева и Ивана Александровича. Там нас встречают девушки также хлебом-солью. Привели нас в номера для экипажа, возвратившегося после полета, есть и такие, где до полета никто не живет.
Толин номер справа, мой слева на первом этаже. Вход туда разрешен только нескольким врачам. Легли в постель. Тренер Юра Масюков и врач экипажа Женя Кобзев сразу организовали нам баню по нашей просьбе. Помыли нас, как малых детей: один держит под руки, а другой намыливает голову, тело, после этого в парилку минут на пять, удовольствие непередаваемое. Ведь последних полтора месяца не мылись. После этого в нарушение всего выпили граммов по 50 коньяку и спать. Выспались, началось медицинское обследование — эхография, ультразвуковая локация сердца, сняли кардиограмму, так как мы представляем сейчас ценный материал для исследований, как поведет себя организм в первые часы на Земле и как он будет привыкать к земной гравитации. После обследования посмотрели фильм «Отцы и деды» с удовольствием. Легли спать около двух часов ночи. Днем прилетела Государственная комиссия, чтобы встретиться с нами, посмотреть, как мы себя чувствуем после такого длительного полета, и от имени правительства поблагодарить за большую проделанную работу. Когда они зашли ко мне в номер, я только что переговорил по телефону с домом, с Люсей, с Виталиком, встал с постели и встретил их стоя. Они мне говорят: «Лежите. После такой работы, мы можем перед вами и постоять». На что ответил: «Не могу лежать перед людьми, которых уважаю».
Утром будит Кобзев — наш врач. Оказывается, ждут врачи. Начали обследование, кровь из пальца, вены. Девушки кормят нас по-домашнему, что хотим, то и готовят, и носят в номер к постели.
Тело все заросло уже не волосами, а шерстью сантиметров по пять длиной. Волосы особенно выросли на заду. Юра, тренер, спрашивает: «А почему на голове не выросли?» «Потому что и в космосе головой думаешь, а на нем там не сидишь, поэтому они не вытираются». Днем разговаривал с Люсей, у меня в номере телефон напрямую с домом. Вечером банька, уже хожу легче, правда, еще шатает и бросает в сторону. Объем легких не изменился — 5000 литров, (наверное все-таки миллилитров — прим. И.Г.) как до полета, кровь, моча хорошие с изменениями как и должны быть после длительного полета. У Толи в моче есть отклонения. Наша массажистка Мария Федоровна с первых дней делает массаж и лечебную гимнастику. Восстанавливаемся быстро, если учесть, что мы садились без противоперегрузочных костюмов. Сейчас два часа ночи, завтра день отдыха. Виталькин портрет опять со мной, стоит у постели, так же как в космосе.
День отдыха. Значительно легче стало, нет уже той тяжести в теле, как было до этого. Легче поднимать предметы, легче ворочаться в постели. Была встреча с журналистами. Доволен, кажется, получился разговор. Днем занимался в бассейне, ходьба, легкие упражнения для ног и рук, устаешь быстро, аппетит хороший. Вес уже 72 кг, а был в первый день 70,5 кг. Врачи довольны. Восстановление идет хорошо. Есть только изменения в крови, так как организм адаптировался в невесомости, а теперь идет обратный процесс. Утром устроил шутку — надел маску, которую привез на борт Жан Лу Кретьен, а на нее и так страшно смотреть, а если неожиданно, то можно очень испугаться, и лежу в постели. Женя Кобзев побежал к врачам и говорит: «С Валентином что-то произошло», вбегают в номер начальник медицинского управления Иван Александрович Скиба, Слава Богдашевский и психолог, я поворачиваюсь к ним лицом в маске и как рявкну, они аж шарахнулись. Картина была немая, как у Гоголя в «Ревизоре», моя маска отразилась на их лицах и исказила их испугoм и растерянностью от непонимания, что произошло. Опомнившись, все хохотали и говорили: «Ну, братец, чуть нас до инфаркта не довел», а психолог говорит: «Это хорошая адекватная реакция и хорошо характеризует состояние психики. Если человек шутит, значит, все хорошо».
Утром разбудил Женя. Принес много интересных писем от детей и много поздравительных телеграмм. Среди них письмо из дома и от руководителя научной программы первого моего полета на корабле «Союз-13», ныне акадамика АН АрмССР Гурзадяна Г. А.
Дорогой наш Валечек!
Какое счастье, что ты на Земле! Поздравляем тебя с большой победой! Гордимся и преклоняемся перед тобой за твое терпение и мужество. Слава богу, что все твои мечты осуществились. Целуем тебя много, много раз и ждем с нетерпением домой. Здоровья тебе, здоровья и еще раз здоровья. Целуем все твои, которые тебя так любят
28 декабря 1982
с. Гарни
Дорогой Валентин!
Молодец!
Вот так надо — поставить перед собой большую цель, крупную задачу, отдавать полностью одной страсти, жить одной-единственной мыслью и всеми силами добиваться достижения поставленной цели! К тому же ставить перед собой именно такую задачу, я сказал бы сверхзадачу, можно только один раз в жизни. И в этом все счастье — Вы нашли смысл прожитой жизни. Я горжусь Вами и радуюсь от всего сердца за Ваш триумф!
Все это, конечно, грандиозное событие и в семейном масштабе. Я от всей души поздравляю Люсю за ее радость, за ее счастье — ведь остались позади все переживания, бессонные ночи… Это еще надо выяснить, кто страдал и пережил больше — Вы или она!
Исключительно редко кому удается так великолепно встречать Новый год. Я и все мои близкие сердечно поздравляем Вас и Люсю с Новым годом и желаем крепкого здоровья, радости, счастья. Лично я желаю еще, чтобы, кроме всего прочего, будущий год стал для Вас годом спокойного осмысления всего того, что произошло и что было пережито. Об этом еще поговорим.
Обнимаю Вас, целую крепко, искренне Ваш
Весь день медицинские обследования. Проверяли ортостатику на поворотном столе, прошел по полной программе, и она показала почти полное восстановление. Потом пошли на улицу на первую нашу прогулку. Температура минус 10, солнечно. Вышел из гостиницы, воздух вкусный морозный, приятно лицом ощущать ветерок, напряжение в теле высокое, контролируешь каждое движение. Сделали один круг по площадке около 300 метров, устали ноги, и сердце как бы скребло, в общем, устал. Пришел в номер и лег отдыхать. Начал беседы с инструкторами по полету для написания отчета. Сейчас вечером пойдем на прогулку.