Отовсюду слетелись мы в стаю,
Мы стремимся в поход на Восток!
Я зашел и в подвал к истопнику Ивану, военнопленному. Мы считаем друг друга коллегами: до войны Иван работал в издательстве. Иван мылся, обнажив тело до пояса и пользуясь вместо таза немецкой каской. Я передал ему лекарственный пузырек с водкой и отправился к солдатам, обслуживающим кухню.
Шел настолько густой снег, что я брел через двор на ощупь. Темно, хоть глаз выколи. В помещении у поваров тоже было темно. Я не стал их будить, им же рано вставать.
Напоследок я, как всегда, заглянул в бункер к военнопленным. Они лежали на земляном полу на соломе и, во что-то играя, разговаривали. Пахло дымом, потом и сырым бельем, которое тут же сушилось.
Григорий спросил, что нового, и я в нескольких словах рассказал о том, что творится в городе, о положении на фронтах, словом, обо всех последних политических новостях. Уходя, я шепнул Григорию:
— Пусть Алексей приедет за хлебом.
Выйдя во двор, я направился к Отто Вайсу. Метель усилилась.
Внезапно кто-то схватил меня сзади за плечи. Я машинально потянулся за пистолетом. Но кто-то уже сидел у меня на спине, крепко сжав горло. Я почувствовал приставленный к губам пистолет.
На мне сидел грузный человек, от которого пахло бензином. Стоило ему нажать на спуск, и пуля разорвала бы мне глотку. А мне вовсе не хотелось умирать.
Ствол пистолета мгновенно оказался у меня во рту, чуть не в гортани, я рванулся туловищем вперед, назад, снова вперед и перебросил грузного всадника через себя, как мешок. Но, падая, он разодрал мне пистолетом гортань.
Раздался сильный взрыв, затрещали автоматы, захлопали винтовочные выстрелы. Запах гари, вкус крови, металла — все смешалось в одно мгновение, я ничего не соображал, меня трясло.
Когда кто-то взял у меня из рук пистолет, патронов в нем не оказалось. Когда и куда я их расстрелял, не помню.
Так закончилось мое дежурство в ночь с десятого на одиннадцатое марта 1942 года. Тот, кто напал на меня, не собирался убивать именно меня. Он напал на врага, но я не враг ему и он не враг мне. Он мой друг, и мы оба были на волосок от смерти, мы оба могли убить друг друга. Вот она, нелепая, несправедливая война. А те, кто затеяли ее, находятся далеко от фронта в полном здравии и прекрасном настроении. Воюют не они, а мы за них. Мы нападаем на мирные страны, народы которых не хотят быть порабощенными, они борются. Они ведут справедливую войну.
Прибыла смешанная комиссия из местной и полевой комендатуры, а также члены военно-полевого суда. Они допросили меня, потом, руководствуясь планом дома, определили место происшествия, расположения постов и границы каждого охраняемого участка.
Комиссия пришла к заключению, что нападавшие хотели поджечь дом, но наткнулись на меня и решили, что я часовой, которого надо устранить. В окно было брошено несколько гранат. Число нападавших, по мнению комиссии, небольшое. Ветер и снег благоприятствовали скрытию следов. Из вещественных доказательств подобраны только несколько расстрелянных гильз немецкого происхождения и пучок концов, пропитанных бензином.
— Если бы напавший на вас выстрелил, он пробил бы вам глотку, и смерть наступила бы мгновенно, — глубокомысленно заключил один из членов комиссии.
У этого следователя рядом с иконостасом старых и новых орденов на лацкане красовался «бычий глаз» — значок члена национал-социалистской партии.
Ночь я провел в каком-то кошмаре. Мне казалось, будто кто-то давит коленями мне на грудь, душит. Я его сбрасываю, а он снова вскакивает на меня, буравит иглой затылок, я проваливаюсь в снег, пытаюсь крикнуть, куда-то падаю. Отто Вайс произносит несколько слов над моей могилой. Доктор Сименс говорит: «А казначей наш был прав, что русские будут нападать на нас спереди и сзади, справа и слева, сверху, а то еще начнут подкапываться и снизу… Ну, а теперь он мертв».
Я просыпаюсь в поту, мне душно, кровь сочится из раны в горле, накапливается там и душит меня. Я в таком состоянии, что мне трудно работать. Все же я немолод. Следовало бы поместить меня в тыловой госпиталь, но нам, санитарам, это не положено. Существует приказ, согласно которому санитарная часть должна своих больных и раненых лечить на месте собственными силами, чтобы они как можно быстрее возвращались в строй. Рана в горле еще не дает мне права покинуть службу.
Доктор Сименс чем-то смазал мне гортань, словно залил раскаленным железом. Мои «любимцы» Зобанский и Геринг злорадно хихикают, им доставляет удовольствие, что напали именно на меня. Меня злит, что они торчат при этом рядом с доктором Сименсом, но я ничего не могу поделать. Я прошу у доктора очки, потому что чувствую какое-то нарушение зрения. Мне кажется, что каждый предмет окружен синей каймой. Стоит мне закрыть глаза, и синева вспыхивает ярким пламенем.
— Это шок, — громко говорит доктор Сименс. — Со зрением не связано. Меньше думайте о случившемся. Главное, чтобы к нам теперь снизу не подкопались, — пошутил доктор.
— Теперь-то они нас выпотрошат изнутри, — отвечаю я в тон как можно громче, чтобы слышали и Зобанский и Геринг.
— Вот видите, к вам и юмор вернулся, — радуется Сименс. — Советую днем не ложиться. Погуляйте, ни о чем не думая, проветрите голову. Заварите себе крепкого кофе. Не поспите днем, лучше будете спать ночью.
Взяв свою кофейную мельницу, всегда напоминающую мне о добрых люблинских друзьях, я занялся любимым делом, стараясь хоть на какое-то время уйти от всей этой осточертевшей мрази.
Вошел Григорий, он показался мне вдруг застенчивым мальчиком. Он пошарил по комнате глазами, словно ища кого-то, убедился, что мы одни, и шепотом быстро произнес:
— Геноссе Карл, сердечный привет от Алексея. Он просил передать, что в часы угодила маленькая соринка. Еще раз сердечный привет. — И тотчас вышел.
И хотя у кофе привкус крови и все, что я ем и пью, имеет этот отвратительный привкус, мне стало легче. Легче на душе.
Теперь меня мучает не столько рана, сколько то, что мною, кажется, заинтересовались деятели из военно-полевого суда.
Давно не появлялся унтер-офицер Вендель, а сегодня вдруг прибыли два офицера из военно-полевого суда, подполковник и капитан. По госпиталю с ними ходил наш Сименс, весьма нервно настроенный. Они потребовали от фельдфебеля Бауманна сведений, сколько винтовок и патронов передано унтер-офицеру Венделю.
Бауманн смог ответить лишь приблизительно. Он обратился ко мне, а я лежал в углу на койке и делал вид, что сплю, прислушиваясь к его разговору со следователями.
Меня разбудили, я поднялся и, тяжело дыша, стал искать сапоги.
Доктор Сименс объяснил подполковнику:
— Это тот унтер-офицер, который чуть было не поплатился жизнью во время известного вам нападения на госпиталь.
— Оставьте сапоги, — сказал подполковник. — Мы уже привыкли к солдатам, разгуливающим в портянках и ватниках на ногах вместо обуви. Это вы, унтер-офицер, передавали из госпиталя оружие унтер-офицеру склада снабжения Венделю?
— Так точно, господин подполковник! — Я вытянулся перед следователем, стараясь не выдать своего волнения, но у меня потемнело в глазах, и я пошатнулся.
— Присядьте, — сказал подполковник, хотя стула рядом не было.
Я прислонился к столу, на губах показалась кровь.
— У вас болят зубы?
— Нет, господин подполковник. Это рана в горле.
— Ах, вы тот самый унтер-офицер, который чуть было не проглотил партизанский пистолет?.. Садитесь на стол, унтер-офицер. Расскажите, сколько оружия забрал у вас этот Вендель со склада снабжения.
Я тут же вскочил:
— Чтобы ответить, мне нужно свериться с квитанциями.
Я открыл свой металлический ящик, извлек оттуда скоросшиватель и стал в нем листать, ища квитанции.
— Что вы так нервничаете? — спросил второй следователь, капитан, заметив, что у меня руки дрожат.
— Он совсем не спит, несмотря на всевозможные наркотики, господин капитан, — ответил за меня доктор Сименс. — Депрессивное состояние в результате нападения.
Я постарался взять себя в руки. Очевидно, интересуются не мною, а Венделем. Подсчитав все квитанции, я уверенно доложил:
— Всего унтер-офицеру Венделю выдано шестьдесят восемь винтовок, господин подполковник.
Квитанции взял капитан, проверил и сказал: