— Так, — произнес подполковник. — Объясните, Рогге, как этот унтер-офицер из склада снабжения попал к вам?
— Он пришел к нам за какими-то документами.
— Документами больного?
Неужели им и это известно?
Меня выручил фельдфебель Бауманн, который присутствовал при передаче документов Венделю:
— Разрешите ответить, господин подполковник.
— Прошу, фельдфебель. Нам необходимо выяснить по этому делу все, что возможно.
— У нас остаются солдатские документы, которые мы после выздоровления раненых пересылаем в их части. Некоторые части сами запрашивают их. Так было и в данном случае, господин подполковник.
— Так, так… А что это были за бумаги, вы не помните?
— Нет, господин подполковник.
Сименс тоже включился в разговор, и я почувствовал, что и он хочет помочь:
— Разрешите доложить, господин подполковник. Эвакогоспиталь работает с большой нагрузкой. Более тысячи раненых ежедневно… Трудно все упомнить.
— Неужели? Тысяча раненых ежедневно? Так это же целых пять рот! — изумился подполковник.
— Какое количество раненых является рекордным? — обратился ко мне Сименс.
— Две тысячи четыре человека за сутки, господин лейтенант медицинской службы.
— Черт побери! — вырвалось у подполковника. — Но ничего, мы еще отплатим им сполна, вдвойне и втройне. Пусть только погода установится… Но какое отношение имеют документы раненых к оружию, унтер-офицер? Я не вижу между ними никакой связи, объясните?
— Господин подполковник, унтер-офицер Венд пришел по поводу документов…
— Вендель, Вендель…
— Так точно, господин подполковник. Когда, выходя от нас, он увидел, что в вестибюле валяются винтовки, он предложил забрать их на склад.
— И вы считали это правильным?
— Так точно, господин подполковник.
— Почему?
— Потому что здесь оружие не может быть использовано. А на складе снабжения ему как раз место.
— Но почему вы так думаете?
— Оружие потребуется для будущего штурма, господин подполковник, — напыщенно ответил я и добавил: — Когда дело дойдет до расплаты.
— Отлично. Ну, а водку вы давали Венделю?
— Никак нет, господин подполковник. У меня нет водки, кроме той, которая нам положена.
— А он вам предлагал водку?
— Никак нет, господин подполковник.
Подполковник заметил капитану:
— Запишите: комендатуре издать приказ по всем санитарным частям, санитарным поездам и фронтовым эвакогоспиталям: все оружие раненых в течение суток сдавать полевой комендатуре. В случае невыполнения — строго наказывать.
Прихватив квитанции о передаче оружия, следователи ушли. Сименс пошел их проводить.
Вернувшись, он сказал:
— Подумайте только, господа! Этот Вендель продавал оружие. Наше оружие — партизанам! Я ему не завидую. В сравнении с тем, что ждет теперь Венделя, ваша рана, Рогге, — безобидный укус мухи. Укус вши. Кстати, когда поправитесь, пойдете в военно-полевой суд. Вам приказано явиться туда не позднее, чем через десять дней.
А вечером пришел старик, возчик торфа.
— Унтер-офицер, никс пистоль?
— Никс, никс, ферботен.
И я выразительно показал ему, что за это могут повесить.
Старик настаивал. Он знает одно: ему приказано раздобыть оружие. Я понимаю, как оно сейчас необходимо им. Партизанское движение ширится, надо вооружать новых людей. Но что я могу поделать. Момент очень опасный, возможно, за каждым моим шагом следят. А что, если плюнуть на все и снова начать прятать пистолеты в картофельные очистки? В конце концов не все ли равно, как умереть: замерзнуть ли в снегу, пасть от пули, которую в тебя пошлют тобой же отданным возчику торфа пистолетом, или подохнуть под бомбой?..
Еще одна бессонная ночь. Три наши койки стоят в ряд. В углу спит унтер-офицер Ран, рядом — фельдфебель Бауманн, с краю лежу я. Они уже давно храпят, а я все еще не могу успокоиться. Прислушиваюсь к каждому шороху. Что-то щелкнуло. Нет, это трещит койка под Раном, он перевернулся на другой бок. Я помню его в штатском — эдакий самодовольный торговец шоколадом, владелец лавчонки сладостей. Теперь и он мечется во сне. Бормочет что-то Бауманн, и мне кажется, что Ран ему отвечает. И его мучают страхи.
Где-то хлопнул выстрел ракетницы, еще один. Неужели мерещится?.. Нет, и спящему Бауманну что-то послышалось, он повернулся, забормотал сильнее.
За окном вспыхнула осветительная ракета. Но тревоги нет. Под сапогами часового скрипит снег. Взад-вперед, взад-вперед. В голове шумит, мысли путаются. Я думаю о моем мальчике, о Вернере. Сегодня пришло письмо, отправленное полтора месяца тому назад. Он уже большой, сам описывает падение английского самолета. Неумелой рукой сын нацарапал: «Самолет упал совсем рядом с нашим домом. Он сгорел без остатка. Когда мы к нему подбежали, там уже были штурмовики и солдаты. Один нес голову, держа ее за волосы, а другие затаптывали останки сгоревших летчиков. Ночью я не мог заснуть…»
Почему дети должны переживать эти ужасы?..
Что-то визжит, свистит, словно кто-то размахивает ремнем. Сквозь сон я слышу топот и крик:
— Унтер-офицер, унтер-офицер! Самолеты! Не зажигайте свет, они уже над нами.
Оказывается, я все же заснул. Я вскочил. Бауманн и Ран уже ощупью выбираются из комнаты.
Грохот, вспышки, звон выбитых стекол, запах чего-то ядовитого. Беготня, суета. И среди всего этого полный цинизма возглас нашего Гревера, как всегда дежурившего у телефона:
— Фарш, настоящий фарш из зенитного расчета. Тревога, господа санитары. У зенитчиков — раненые.
Все забегали еще быстрее.