Еще в начале своего обзора Минска Польского, набрел на огромное скопище людей с лошадьми и свиньями. Подумал что базар, однако, когда вошел внутрь, и поинтересовался чем люди торгуют, мне со смехом ответили, что это мобилизация лошадей и сбор контингента свиней происходит.
Прочел надпись: "ксенгарня". Вошел.
- День добрый, что продаете пани?
- Здесь библиотека, а вот в другой половине книжный магазин.
Мне понравилась эта идея: библиотека-магазин, но на русском языке ничего не было, а по-польски я еще младенец. Спросил словарь или букварь, но ни того, ни другого не оказалось. Молоденькая продавщица, как зачарованная стояла возле стеллажей и смотрела широко на меня.
- Довидзення - я ушел и откланялся.
Польские военные девушки встретились мне в другом магазине. Внимательно посмотрел им в лица. Их было две, и обе обладали такими молодыми, нежными, слегка неестественными от белизны своей ликами, что неудержимо захотелось подойти и притронуться к их щечкам: действительно ли эти девушки живые, или может это только чудесные и кажущиеся мне создания художника-ангела?!
Почти до вечера бродил по городу, а когда надоело - всерьез задумался насчет отыскания своей части. Стал спрашивать у встречных солдат и офицеров, в комендатурах - никто не знал. Машины мелькали своими номерами, знакомыми буквами на них, курсировали во все стороны, чем окончательно сбили меня с толку и оставили недоумевающим на перекрестке одной из улиц.
Вдруг мимо меня пробежала повозка, гружёная кирпичом, на передке которой крупно, но поблекши, было выведено "8".
УРР - сообразил я, когда повозка уже отъехала далеко от меня, и кинулся догонять.
Солдаты на повозке рассказали мне, что штаб дивизии недалеко в местечке расположен, а полки еще ближе в лесу, в 3-5 километрах от Минск-Мазовецкого. На душе отлегло.
Я остался "пшеноцеваць", и опять, как и всюду ранее, долгие и почти безнадежные поиски квартиры, нарочито-невинные жесты жителей "тут нeма места", и, наконец, в виде доброй феи, благосклонная хозяйка-старушка, безоговорочно приютившая и накормившая меня.
23.11.1944
Окраина Минск-Мазовецкого. Проснулся сегодня рано. Хозяева оказались исключительно приветливыми поляками, каких я еще здесь за все время нахождения в Польше не встречал. Старушка-мать имеет 61 год, ее муж на 8 лет ее старше, но мечтают дожить до окончания войны и увидеть хотя бы один год мирного времени. Они много пережили, большинство родных потеряв в молодости от туберкулеза, или, как здесь принято называть, "холеры".
Дочь стариков, средних лет женщина, лишилась мужа при немцах, которые его угнали в Германию, оставив на руках ее полуторагодовалую дочурку Марысю. С рассвета она уходит на работу и возвращается вечером. Зарабатывает она немного, но получает продукты, и в состоянии обеспечить прожиточный уровень стариков и себя. Дочь на руках бабушки, которая, к тому же, и стирает, и готовит, и заведует всем небогатым хозяйством.
Доброта этих людей не имеет границ. Они не жалеют и готовы поделиться даже последним, имеющимся у них.
Поджарили для меня картошку на масле, угостили капустой соленой с луком и маслом приготовленной, дважды за вечер вынудили выпить чай с маслом-хлебом, сахаром.
Постель приготовили роскошную, хотя им пришлось для этого сильно потесниться.
Сейчас готовится завтрак, предчувствую, вкусный. Жарится сало, лук. Тепло топится маленькая железная печурка, которую хозяева приобрели из-за недостатка и дороговизны дров.
Маленькая Марыся меня боится и весело воркует возле старушки-бабушки. Ей сейчас два годика, но она уже много перенесла, и когда на дворе слышится гул самолета, она вся съеживается и в страхе бросается в объятия к бабушке: "ой, бу-бу-бу!". И больно становится мне, взрослому, от переживаемого крошкой ужаса, вселенного в ее маленькое сердечко дикой, нелепой, империалистической бурей войны.
Вечер. Хуторок близ Якубова. По прибытии в Якубов Лысенко меня вызвал тот час же к себе. Однако он никуда на должность не определил меня, и только предложил почитать стихи или дневник. Потом он расстроился из-за плохо приготовленного офицерам обеда, и совсем ему не до меня было. Назначил мне аудиенцию на завтра.
Квартиру не нашел в Якубове, и очень пожалел, что не имею возможности попасть снова в Минск-Мазовецкий и воспользоваться любезным предложением двух женщин (одной молодой), оказавшихся мне случайными спутницами по дороге на Ягупов, переночевать или вообще поселиться у них, где они были раньше, когда ночлег стоил мне таких тщетных поисков и усилий... Сейчас опять долго искал квартиру вблизи от Якубова, ибо Лысенко мне не позволил далеко уходить.
24.11.1944
На хуторе устроился вместе с летчиками в одной милой хатенке, у одной не менее милой паненьки. Она на два года старше меня, но очень элегантная и милая девушка. Ее родители радушно приняли меня, а сама она даже подшила стряпли на моей шинели, которые безобразно свисали книзу. Ужинал весьма неплохо, а завтрак был приготовлен для меня так старательно, что до сих пор не забывается его великолепие. На прощание записал адрес девушки, местный и Варшавский, где живет ее тетя.
Стефания Хжановская
Stefania Chvzanowska
Pow. Minsk Masowiesk
Woj. Warszawske, gm. Jakubobo.
Лысенко не застал в отделе кадров - он уехал в Армию, и опять я остаюсь в неведении относительно себя. К счастью, почта ушла на другую квартиру, а я остался на ее месте. Сюда добавили четырех солдат из связи, и пока даже не знаю где буду спать, но, тем не менее, я близко нахожусь от столовой и отдела кадров, что избавляет от напрасных и длительных поисков квартиры на отдаленных хуторах, и очень доволен, несмотря на отсутствие здесь паненок и приличных условий жилья.
Сейчас вернулся с танцев. К сожалению, только присутствовал и жадно смотрел, как другие перебирают ногами. Девушки были не особо шикарны - выбор был невелик, но, тем не менее, хотелось бы и мне иметь уменье и возможность так свободно и безоговорочно взять любую из них и повести под сердечные напевы гармони.
Летчики живут хорошо. Каждый вечер устраивают концерты, танцы развлекаются, и только по заданию вылетают в воздух. А наша жизнь не имеет себе равной по своим тягостям и лишениям. Все летчики, даже женщины, имеют награды, хоть многие совсем молоды по годам и опыту работы и все только младшие лейтенанты.
Получил письмо от Ани Лифшиц. Милое. Так просто написано и коротко, а все-таки радостно на душе от него. Почему только она все же слов жалеет для меня и так сдержанно разговаривает?
Папа долго не пишет, я уже серьезно стал переживать - более месяца нет от него писем. Беба, Нина и все другие девочки, за исключением Ани К., молчат уже долго.
Вообще с перепиской неважно у меня дела обстоят за последний месяц.
25.11.1944
Лысенко сегодня опять не застал, хотя дважды к нему заходил. Ездил в тылы днем, однако ни Побиянова, ни полковника Жирова не нашел, поэтому ничего в отношении обмундирования не добился.
День пробежал так стремительно, что и ухватиться за него не успел. Еще ничего не написал и прочел разве только полстранички из польской газеты "Wolnosc". Меня она весьма заинтересовала ввиду ряда обстоятельств, явившихся для меня полезными и давшими мне правильное представление о сущности нынешней польской прессы на освобожденной территории.
Для всей польской печати характерно, что она почти не проявляет самостоятельности в суждениях и является сродни нашему "Кировцу". Целый ряд статей я читал ранее в наших газетах, но под другими названиями и подписями. Теперь все они перекрашены на польский лад. Я не говорю о политической стороне дела, но с чисто художественной точки зрения подобное бесшабашное заимствование и перелицовывание наших публикаций я бы назвал плагиатством. Для меня, однако, полезно было читать в польском переводе уже однажды прочитанное по-русски - для лучшего усвоения польского разговорного стиля. Отрадно только, что настроение всей польской печати дружественно нам и благоприятно для нас, а поляки любят читать газеты и пусть критически, но усваивать их содержимое. Так-что будучи живыми свидетелями текущих событий и видя наше относительно благородное поведение в их стране, желание наше помочь им избавиться от коричневых изуверов Гитлера - они сумеют преломить в своем сознании всю правду о нашей стране и о советских людях.
Слушал песни маленьких польских девочек. Дети любят, когда ими интересуются взрослые, и своим вниманием к ним я сумел расположить к себе девочек. Они доверчиво стали со мной играть, разговаривать, а потом и вовсе, крепко обняв, стали тихонько петь свои песни. И о чем только не рассказали они мне в своих "спевах"! Поразила меня только серьезность и злободневность всех песен, а также то, что все они, с точки зрения морали, не подходят возрасту этих девочек-первоклассниц. Типичная тема для всех пропетых песен любовь и война, а дети не понимают, да и не могут понимать всей глубины этого вопроса, и потому для них рано затрагивать его.
Передо мной открылась замечательная перспектива! Топограф дивизии Зыков предложил мне серьезно заняться топографией, дабы стать полковым топографом. Очень многообещающая работа! Во что бы то ни стало нужно освоить этот всегда необходимый предмет. Пусть даже я и не стану топографом, но поскольку мне предлагается помощь со стороны знающего человека, почему бы не взяться?! Наука никогда не помешает!
А сейчас напишу несколько писем; записку тронувшей мое воображение Гале (кажется ППЖ Галая), и пойду посмотрю танцы.
О Тамаре Лаврентьевой узнал весьма печальную новость: она уехала в Германию. Сама или по принуждению, мама не пишет, но факт фактом.
03.12.1944
Событий много. Получил предписание в Девятку. Но не на должность. Направляли меня в Пятую и Вторую, но отказался. Начальник отдела кадров новый. Человек, по-видимому, другой, чем Лысенко. Он, со слов Пивня, заключил, что я больше в резерве был, чем на передовой. Кричал на меня и говорил, что я хлеб даром ем; а когда я посоветовал ему направить меня в армию, он возразил, что там и не такие как я есть люди, и полковники, и подполковники, а нет им работы. Преднамеренно направляют в резерв полка. Полушкин почему-то оказался в отделе кадров: "Вы его в пехоту направьте пусть учится!" - позлорадствовал он.
Предписание получил сроком на несколько часов явиться в полк, но пойти туда думаю завтра. Утром поеду в тылы, - выясню насчет обмундирования, а потом, после обеда - в Девятку.
От Мити кладовщика узнал, что Тося-военфельдшер читала с Галиной мое письмо. Интересно узнать у Тоси мнение Галины - ведь та не отвечает упорно.
Сегодня, когда собирался на почту, мимо моего дома проезжал Галай. В руках у меня были семечки, в зубах папироска, а на плечах наброшена шинель. Успел выбросить семечки и поприветствовать Галая. Он посмотрел на меня из машины и погрозил пальцем.
Долго смотрел вслед промелькнувшей машине и не мог понять причину его сегодняшнего недовольства. Может быть Галя, а может быть форма моя оставила нехорошее у него впечатление. Кто знает?!
Получил 6 писем, а отправил сегодня 15, чтоб не соврать. Как мало мне теперь пишут.