«Я буду очень удивлен, если эта книга не получит самого широкого распространения»,- писал Джек Лондон в авторском предисловии к «Сердцам трех». А заканчивал это предисловие так: «Мне хотелось бы самому прочесть книгу и посмотреть, как она читается… Меня это очень интересует. Очень».
Широкого распространения книга не получила. О ней мало кто знает из бесчисленных поклонников Джека Лондона. Особенно у него на родине. Там про «Сердца трех», похоже, вообще забыли.
И посмотреть, как читается его роман, писателю тоже не довелось. Потому что роман вышел в свет, когда автора уже не было среди живых. Заканчивая «Сердца трех» весной 1916 года, Лондон, конечно, не подозревал, что жить ему остается всего несколько месяцев. Осенью газеты оповестили о его неожиданном уходе - то ли по причине несчастного случая, то ли по другой: версия о самоубийстве возникла тогда же, но не доказана по сей день.
Когда произошла трагедия, ему было всего сорок лет.
Никто бы не заметил, что силы Джека Лондона на исходе. Он писал необыкновенно много: пять страниц на машинке каждый день, три-четыре книги ежегодно. У себя в Калифорнии, неподалеку от Сан-Франциско, где он родился и где когда-то были сочинены его первые рассказы; Лондон выстроил красивый особняк - «Дом волка» - и, окончив обязательный «урок» за рабочим столом, вел жизнь красочную, романтическую: то поездки верхом по сказочно прекрасным ущельям, то азартные сражения на площадке для гольфа, то экспедиции на яхте, всегда стоявшей в порту.
Он казался воплощением удачи, сгустком энергии, жизнелюбия, воли. А на самом деле был очень болен и за маской беспечности скрывал тяжелую тоску.
Лондона преследовал страх, что он исписался: выжал из своих тем все до капли, а творческой свежести, чтобы взяться за новые, уже не найдется. Для таких опасений были реальные причины. «Сердца трех» - пятидесятая его книга, а меж тем первая была написана лишь пятнадцатью годами раньше. Подобного темпа не выдержит и самый сильный талант. Интенсивность хороша на конвейере, однако литература - не сборка механизмов из готовых деталей, в настоящей литературе каждый раз все приходится начинать заново. Или же надо удовлетвориться тем, что поставляешь легкое чтение, ни на что большее не притязая.
Но такой ролью Лондон удовлетвориться не мог, даже если хотел. Слишком серьезные ожидания с ним связью вали, слишком стремительно взошла и ярко разгорелась его звезда. В нем видели художника, прокладывающего для литературы новые пути. И он . эту репутацию заслужил - северными рассказами, «Морским- волком», «Мартином Иденом», «Сказками южных морей». Книги эти буквально ошеломили читающий мир. В них все было предельно жизненно и вместе с тем до крайности необычно: сюжеты, герои, фон действия, конфликты, романтика рядом с самой прозаичной будничностью, емкие символы, не мешавшие безукоризненной правде деталей.
Аляска, Полинезия, трущобы английской столицы, перемазанные копотью домики фабричного предместья, раскаленные тропическим солнцем камни таинственных островов в экваториальных широтах, безлюдье тундры, окутанной полярной ночью,-перед читателем Лондона возникал бесконечно увлекательный, пестрый, контрастный мир. И в этом мире происходили события, заставлявшие каждого участника обнаружить истинную свою при-роду. Люди вели себя- мужественно или трусливо, демонстрировали стойкость или безволие, самоотверженность или себялюбие, душевную открытость или зачерствелость. Самое главное, что они выявлялись до конца. Иллюзии, самообманы, красивые слова - все оказывалось шелухой, и читатель, следя за этими героями то с сочувствием, то с негодованием, отзывался на все приключавшееся с ними так горячо, словно происходило это с ним самим.
Вот отчего книги Лондона сразу покорили столько сердец.
Мотив испытания, проверки человеческих качеств в обстоятельствах исключительно суровых - посреди лишений, трагедий, катастроф - звучал в этих книгах всего настойчивее. Лондон дорожил героикой. Тягостные ситуации, которые он так часто изображал, никогда не становились для него оправданием слабости, тем более - предательства. Он знал настоящую цену немногословной, но неподдельной отваги, знал, что высшим законом в отношениях между людьми при любых условиях должно оставаться товарищество. Собственный опыт научил его, что нет в мире ничего презреннее, чем своекорыстие, и ничего дороже, чем способность выстоять, не сломиться и в минуту смертельной опасности броситься на выручку другому.
Для Лондона все это были не какие-то отвлеченности, а нравственные законы, усвоенные из самой жизни. Его книги сразу располагают к себе своей достоверностью. В них много фантазии, но самое важное не придумано, не вычитано, а увидено собственными глазами. И не только увидено, а пережито.
Он не был писателем из тех, кто, рано поняв свое назначение, тщательно к нему готовится, систематически пополняет запас знаний, старается постичь тайны профессии. Для этого жизнь не предоставила ему возможностей. Детские годы запомнились Лондону никогда не проходившим ощущением голода и бесконечными переездами с места на место. Отчим, не любивший свое плотничье ремесло, все старался купить участок земли и наладить хозяйство, но завершались его попытки разорением - землю продавали за бесценок, а дети отправлялись пополнять тощий семейный бюджет.
Образование кончилось для Лондона с последним звонком начальной школы. Впоследствии многие поражались, что он в курсе философских споров своего времени, интересуется социальными учениями, неплохо в них разбираясь, и хорошо осведомлен в литературе - американской, европейской. Не знали, какими усилиями ему все это давалось. В автобиографии он вспомнит, как жадно читал все, что подвернется под руку, «читал по утрам, ночами, в постели, за столом». И, отложив книжку, отправлялся на консервную фабрику, на электростанцию, где был помощником кочегара. Он ничего не преувеличил, утверждая: «В пятнадцать лет я был мужчиной, равным среди мужчин».
Свои университеты он прошел на рыбачьем катере, плававшем за устрицами на отмели под Сан-Франциско, на шхуне, которая ходила за котиками на Чукотку, на платформе товарного вагона, когда, бродяжничая, Лондон добрался до другого, атлантического берега.
Но главным его университетом стал Клондайк. Лондон отправился туда под осень 1897 года, когда началась «золотая лихорадка»: на Аляске нашли богатейшие жилы. Сам он никакого золота не отыскал, провел трудную зиму в старательской хижине у слияния двух рек - Юкон и Стюарт, а к маю вернулся домой без гроша в кармане.
Там, на Клондайке, закончились его странствия «по тропам приключения в погоне за удачей».
Там, на Клондайке, родился писатель Джек Лондон.
На Клондайке открылась ему поэзия человеческой солидарности, крепнущей посреди Великого Холода и Белого Безмолвия, в испытаниях до беспощадности жестоких, непосильных для тех, кого изнежила монотонная цивилизованная жизнь. Там он лицом к лицу столкнулся с вечными драмами людского существования и перед ним прошло множество историй с трагическим финалом, когда прахом развеивались надежды, когда мечтавших о богатстве поджидала безымянная могила, наспех заваленная от волков камнями. Там увидел он уже исчезающий мир индейцев с их строгими понятиями о чести, достоинстве, нравственной правде, и там же на его глазах произошла встреча «каменного века с веком стали», столкновение попавших на Клондайк авантюристов с местными жителями, не ведавшими ни о каком прогрессе, зато сумевшими сохранить твердость моральных заветов.
И обо всем этом Лондон рассказал в новеллах, повестях, романах, которые обессмертили его имя. Они были созданы под сильнейшим впечатлением от увиденного на Севере. Перед читателем предстал необыкновенно яркий художественный мир - драматичный, одухотворенный романтикой.
Проза Лондона внешне проста, почти безыскусна. Но есть в ней огромное внутреннее напряжение. Сюжет развивается динамично, без отступлений в прошлое героев или анализа оттенков их отношений друг с другом. Захватывает само событие, потому что оно становится решающим для каждого персонажа. Не обязательно в том смысле, что от этого события зависит его последующая жизнь. Прежде всего оттого, что о самом себе человек узнает истину, меняющую весь строй его понятий и чувств.
Так написаны книги, которые в самом начале нашего века принесли Лондону громкую известность. Успех их был грандиозным, но неверно думать, что он пришел сам собой. Уже став знаменитым, Лондон в романе «Мартин Иден», где легко узнать историю жизни самого автора, рассказал о том, какой ценой было завоевано признание. О бессонных ночах над рукописями, которые потом возвращали из журналов, сопроводив равнодушной пометой: «Не подходит». О безденежье и голоде. Об отчаянии, подступавшем с каждой новой неудачей.
Только беспредельная вера в себя помогла Лондону преодолеть все барьеры, стоявшие на его пути в литературу. Но сколько было растрачено сил! А когда он наконец добился своей цели, началось новое испытание - славой.
И вот этого испытания он, как многие и до него, и после, не выдержал. Оттого и появилось ощущение тупика, не отпускавшее все последние годы.
Понятно, отчего Лондона отвергали издатели, просмотрев появление крупного таланта. Их отталкивала в рукописях Лондона новизна, небанальность. Они боялись рисковать. Проще и надежнее было печатать авторов с именем, к тому же твердо знающих, чего от них ждет публика, и всегда готовых эти ожидания удовлетворить. Как каждый настоящий художник, Лондон презирал ремесленников от литературы.
«Любите красоту ради самой красоты, а о журналах бросьте думать»,- советовал Мартину Идену его друг, поэт Бриссенден. Пока Лондон следовал этой заповеди, из-под его пера выходили книги, которые и сегодня волнуют. Но пришло время, когда о «журналах» он стал думать слишком много - в ущерб красоте,, в. ущерб своему же таланту.
Расплата не заставила себя ждать. Утратилось главное - всегда отличавшая Лондона оригинальность. Он все чаще повторял себя. Уже не стремился найти что-то необычное, а словно переписывал, слегка поправляя и давая новые имена героям, собственные старые книги - в надежде, что его имя на обложке гарантирует читательский интерес.
Когда выяснилось, что этот интерес слабеет, потому что новые произведения оказывались ухудшенной копией прежних, началась мучительная пора кризиса, закончившегося трагической развязкой.
Но Лондон боролся, всеми силами стараясь вернуть утраченное счастье настоящего творчества. Обращался к необычным для него жанрам, написал, например, роман о любви, фантастическую притчу, пьесу. Не все получалось: спешка и вообще состояние неуверенности, сопровождающее творческие кризисы, очень чувствуются в этих произведениях. И все же они по-своему интересны - хотя бы как эксперимент.
«Сердца трех» тоже были экспериментом, причем совсем неожиданным - ведь это кинороман, а кинороманов никто прежде не писал. К кинематографу тогда вообще относились сдержанно, считая, что это, собственно, не искусство, а развлечение для простой публики. Мало кто сознавал, какие огромные .возможности таит в себе кино. А Лондон их почувствовал, как, например, и Маяковский.
Известно, что Маяковский сделал экранизацию «Мартина Идена» и сам сыграл в ней главную роль. К сожалению, лента не сохранилась, но по рассказам видевших ее мы знаем, что в фильме герой писал стихи, влюблялся и, пережив разочарование в любви, играл пистолетом, намереваясь покончить с собой. Последние кадры показывают героя стоящим на подоконнике: окно распахнуто, далеко внизу огромный город, и человек делает решающий шаг - в пустоту, в неизвестность.
Для читавших «Мартина Идена» такое переложение романа на экране выглядит несколько наивным, схематичным. Однако Маяковский, видимо, воплотил главное, ради чего был написан роман: преследующее художника чувство невозможности примириться с пошлыми буднями, жажду бунта, даже если бунт приведет к катастрофе. А наивность в немалой степени была неизбежна - искусство кино делало самые первые шаги, и приходилось ограничиваться приемами, которые мы теперь найдем прямолинейными.
Свой фильм Маяковский назвал «Не для денег родившийся». И в Мартине Идене, и в самом Лондоне он уловил основное: они действительно были созданы совсем не для того, чтобы обогащаться, спекулируя талантом.
Получилось, однако, так, что деньги заняли в жизни Лондона непомерно большое место. Тут были причины, не от него зависевшие, была и его собственная вина. И тут причина драмы, разыгравшейся под конец его пути.
Многое он писал исключительно ради заработка. И «Сердца трех» - не исключение. Другое дело, что талант Лондона чувствуется и в этих книгах.
В «Сердцах трех» приемы раннего кинематографа видны невооруженным глазом. Это чисто приключенческая книга, где автор старается прежде всего добиться, чтобы читатель все время следил за развитием событий, сменяющихся стремительно до головокружения. Персонажи очерчены крупными, резкими линиями, и, как требовал тогдашний кинематограф, они нескрываемо однозначны: есть настоящий герой, есть законченный злодей. Интрига - поиски сокровищ, спрятанных индейцами в горах,- очень характерна для немых лент. Изобретательность автора, придумывающего все новые и новые ходы, почти неистощима.
Фильм по «Сердцам трех» снят, однако, не был. Что-то не устроило владельцев Студии, заказавшей сценарий, а Лондон уже не мог защитить свою работу, которой отдавался с увлечением. Ему казалось, что начинается какая-то новая полоса в его писательской жизни.
Вряд ли эта полоса была бы особенно плодотворной. В «Сердцах трех» все, в общем-то, держится на внешних эффектах. Это типичный авантюрный роман со всеми достоинствами и недостатками жанра: Лондон, конечно, мог бы обогатить жанр настоящей поэзией и напряженными конфликтами, как в лучших его книгах. Но эта книга была последней, написана она человеком, переживавшим очень нелегкие времена; Удивительна, что даже в такую пору Лондона не до конца покинула энергия, побуждавшая экспериментировать в надежде, что вернутся силы создавать что-то настоящее и значительное. Романтическая фантазия тоже не покинула его - может быть, она заставляла Лондона иной раз жертвовать суровой правдой, зато она захватывает каждого, кто прикоснулся к стихии приключения и азарта.
А. Зверев