Крылья - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Часть 2. В тени крыльев

Глава 1

– Я хотел бы показать вам кое-что, – тихим бесцветным голосом сказал крайн, – идемте.

Все, конечно, пошли. И зареванная Жданка, выскочившая из дому босиком, и дрожащая как осиновый лист Фамка. Совсем недавно, едва поддавшись тревожной дремоте, она очнулась от дикого Жданкиного вопля:

– Варка! Варку убивают!

– Где? – резко спросил проснувшийся крайн.

Но Жданка ничего не могла объяснить, только тряслась всем телом и захлебывалась от рыданий.

– В Липовце, наверное, – тихонько предположила Фамка.

– Песья кровь! – выплюнул крайн, оделся и ушел, хлопнув дверью, оставив Фамку и Жданку в темноте и страхе.

Страхи разрешились очень быстро. Не прошло и получаса, как поборники мщения и справедливости вернулись назад, побитые, потрепанные, до смерти перепуганные, но живые.

Крайн привел их обратно к дому (а куда еще он мог их здесь привести?) и остановился напротив полузасыпанной снегом поленницы.

– Дрова, – сообщил он.

Никто не спорил. Дрова – они и есть дрова.

– Берите каждый по полену.

– Так тепло же, – пробормотала бережливая Фамка, – с вечера топлено.

Но ее не услышали. Варке живо представились разные воспитательные меры, например, поленом по голове или другим нежным частям тела. Ланка ничего не поняла, просто послушалась. Илка не мог думать ни о чем, кроме того, как ему больно. Приободрившуюся Жданку, как всегда, разбирало любопытство.

В хижине крайн подхватил с лежанки дремавшую птицу, сунул за пазуху, прошел в чуланчик. Все покорно потянулись за ним.

– Может, свет принести? – робко предложила Фамка.

В ответ донеслось только:

– Не отставайте.

Голос крайна пробирал сильнее, чем царивший в чуланчике холод.

Варка обреченно двинулся вперед, совершенно не видя, куда ступает. Лица касались шуршащие связки сухих трав, под ноги попадались какие-то прутья и трухлявые доски. Приходилось еще тащить за собой Илку, то и дело со стоном наваливавшегося на занемевшее от напряжения плечо. Чулан, шесть шагов в длину, два шага в ширину, почему-то никак не кончался. Откуда здесь столько места? С одной стороны должна быть стена избушки, с другой – сплошная скала.

В очередной раз споткнувшись, Варка все-таки упал и коленом ударился о ступеньку. Зашарил вслепую по полу и выше нащупал вторую ступеньку, потом третью… Протянул руку в сторону – она почти сразу уперлась в гладкую каменную стену. Ничего общего с дощатыми стенками чуланчика.

– Это такой колодец? – не удержавшись, спросил он в темноту, на всякий случай перехватив свое полено поудобней. Какое-никакое, а оружие.

– Нет, – отозвалась темнота ехиднейшим голосом крайна, – это такая лестница.

Хорошо ему издеваться. Варка давно подозревал, что крайн видит в темноте не хуже, чем при свете.

Лестница оказалась не очень длинной, всего десять ступенек, потом кусок ровного пола и новый порожек. Варка ощупал дверной косяк, порожек преодолел аккуратно, не споткнувшись, помог перебраться Илке. Потом протянул вперед освободившуюся руку, и она уперлась в пустоту. В поисках стенки Варка сделал несколько шагов в сторону… Ничего. Он огляделся и чуть не сел на пол. Наверху, невероятно высоко, сияли яркие мохнатые огни. Тьма вокруг них была не такой густой: чернота, но с синеватым отливом, с легкой светящейся дымкой.

«Звезды, что ли? – подумал сбитый с толку Варка. – Или не звезды?»

– Эй, – негромко позвал он.

Мгновение тишины, и со всех сторон раздалось вкрадчивое, похожее на шепот: «Эй-эй-эй…» Звук был тихий, нежный, но Варка перепугался окончательно.

– Где вы? – шепнул он, боясь снова разбудить эхо. Что, если его бросили одного? Что, если это новое изощренное наказание?

Подумав об этом, он вдруг понял, что может видеть. Светлело медленно, неохотно, будто неподалеку кто-то раздувал лучину, а она все не разгоралась, чадила, грозила потухнуть.

В трех шагах от Варки стоял крайн, плотно окруженный напуганными курицами. Жданка вцепилась в подол его рубахи, Ланка по-прежнему висела на руке, да еще и уткнулась лицом в плечо. Только Фамка скромненько стояла рядом. Но очень, очень близко.

Позади них и вправду была самая обыкновенная дверь в глубокой нише. На пороге, опершись о сучковатое полено, сидел Илка. Лицо его выглядело как сплошной черный кровоподтек.

Стряхнув с себя куриц, крайн, чуть подволакивая больную ногу, уверенно двинулся в темноту. Все потащились за ним, подавленные и растерянные не меньше Варки. Из полного мрака медленно выступили очертания широких ворот.

– Где дрова? – спросил крайн. Цапля у него за пазухой сонно квакнула.

Жданка, у которой даже волосы шевелились от любопытства, протянула ему полено.

– Кладите в камин. Каждый свое. Аккуратно, шалашиком.

– Куда-куда? – переспросил изумленный Варка. Значит, вот это вот мощное сооружение не ворота, а камин?

Глупый вопрос, как всегда, остался без ответа.

Крайн вытряхнул из кармана растопку и трут, присев на корточки, долго и тщательно запихивал все это внутрь шалашика. Потом из другого кармана извлек кресало. Оценивающе оглядел Ланку и Фамку:

– Кто из вас старше?

Девицы переглянулись.

– Я, наверное, – осторожно сказала Фамка.

– На, зажигай.

– Почему я? – Как же, зажжешь, а потом из этого что-нибудь выйдет.

– Да ладно тебе! Давайте я зажгу, – встряла Жданка.

– Ты, рыжая, не годишься. Огонь разжигает старшая из женщин.

Ланка завертела головой, отыскивая эту женщину, но никого старше бледной трясущейся Фамки не обнаружила. Фамка тяжело вздохнула, встала на колени и ловким, привычным движением подожгла растопку. Может, хоть теплее будет…

– Мир этому дому, – негромко нараспев сказал крайн.

Свет стал чуть ярче. Впереди, шагах в ста, не меньше, обнаружилось странное сооружение, до такой степени неуместное в темной пещере, что Варка не сразу понял – это стол. Роскошный, с любовью отполированный, широкий и длинный, как мост через Либаву. Стулья с высокими спинками, расставленные вдоль стола довольно далеко друг от друга, язык не поворачивался назвать просто стульями. Скорее уж троны, от кончиков гнутых ножек до резных подголовников.

– Ух ты! – не выдержала Жданка. – Что это?

– Добро пожаловать в замок крайнов. Кажется, кто-то из вас выражал желание здесь побывать?

– Ой, – пискнула Ланка, имевшая четкие понятия о том, как должен выглядеть поднебесный замок, – почему же так темно?

– Прошу прощения, госпожа Илана. Весь мой свет ношу с собой. Это лучшее, на что я сейчас способен.

– Какое все огромное! – громко ахнула Жданка.

– Огромное, – шепнули далекие стены и терявшийся в темноте потолок.

– Крылья требуют места, – сухо заметил крайн.

– И все-таки, где мы? – беспомощно спросил Варка.

– Дурень, – с трудом раздвигая разбитые губы, пробурчал Илка, – тебе же сказали, в замке.

– Ну да, в замке, а где он, замок-то?

Крайн недовольно вздернул левую бровь:

– Ты никогда не слушаешь, что тебе говорят. Мы прошли сквозь обычную дверь. Мы по-прежнему в Пригорье. Из верхних покоев открывается прекрасный вид на подгорную пустошь и хозяйство дядьки Антона.

– Верхние покои?

Варка задрал голову. На недостижимой высоте в стенах виднелись темные проемы арок, разбросанные без всякого порядка, как ласточкины гнезда, но соединенные кое-где галереями, лестницами, узкими, ненадежными на вид переходами.

– А как туда… – начал он и осекся, проклиная собственную глупость.

– Мы вошли с черного хода, – с подозрительной словоохотливостью продолжал объяснять крайн.

– А где парадный? – тут же спросила Жданка.

– Там. – Тонкий палец уперся в огни на потолке.

«Все-таки звезды!» – про себя ахнул Варка, разглядывая далекий кусок светящейся темноты.

– А-а, – понимающе протянула Жданка, – вот это да!

– Черный ход. Просто лестница, просто дверь.

– Из чуланчика?

– Угу. В тяжелые времена она была хорошо запечатана. Я не думал, что у меня когда-нибудь хватит сил открыть ее. Предполагалось, что в одиночку это невозможно. Но, оказывается, до сегодняшнего вечера я был просто недостаточно зол.

– Мы не хотели, – пискнула Ланка, – мы больше не будем.

Полезное умение притворяться очаровательной крошкой она освоила в совершенстве.

– Правильно, – в голосе крайна зазвучала знакомая всем еще по лицеуму змеиная ласковость, – не будете. Я устал стоять между вами и смертью. У этой простой и надежной двери есть одно полезное свойство. Без моего позволения никто отсюда не выйдет.

– Какэто не выйдет? – Варка решил, что ослышался.

– Никак, – безмятежно сообщил крайн.

– Так это что же, заманили и заперли? – вознегодовал Варка, мгновенно почувствовавший себя узником.

– Тебя, голубчик, я еще и к стене прикую. Вот только найду в подвалах цепь попрочнее.

Тут Илка, которому этим вечером было совершенно все равно, заперли его или нет, со стоном опустился на пол поближе к огню и лег, стараясь устроить поудобней сочащееся болью тело. Крайн глянул на него, пробурчал что-то и длинными стремительными шагами ушел в глубину зала. Там смутно обозначились какие-то тяжелые занавеси, крытые ковром лавки, гобелены на стенах. Вернулся он с охапкой свернутых ковриков, ушел еще раз и притащил груду ковровых подушек и небрежно смятое толстое покрывало, сотканное из необыкновенно мягкой ворсистой шерсти. Выпущенная цапля носилась за ним полускоком-полулетом, крайне недовольная всей этой суетой в неурочное темное время.

– Зачем это? – заискивающе улыбаясь, спросила Ланка.

– Спать!

Тут всем как-то сразу стало ясно: хочешь не хочешь, а спать придется.

* * *

Бедную птицу и вовсе сбило на лету. Ножки подломились, глаза затянуло бледной пленкой. Что ж, с животными куда легче, чем с людьми. Навязавшиеся ему на шею недоросли еще долго возились, из-за чего-то невнятно грызлись, но через несколько минут проняло и их. Угомонились. Роскошные ходорахские ковры, а на них – кучка острых костей, кое-как прикрытых грязными вонючими тряпками.

Однажды Тонда подшиб сороку. Бит был за это нещадно, но что толку. Потом целый месяц пришлось выхаживать птенцов. Неопрятные, крикливые, вечно голодные, то и дело норовящие вывалиться из гнезда. И возиться неохота, и бросить жалко.

Не так он мечтал вернуться домой. Не с этими спутниками, не через эту дверь.

Подождав немного, он двинулся к ним. Хромота мешала ступать бесшумно. Ногой надо будет заняться как-нибудь на досуге.

Подойдя, для верности добавил им еще, хотя от усталости перед глазами уже плавали черные колеса. Подержать, что ли, их спящими подольше? Ну, скажем, до весны. А весной пусть идут на все четыре стороны…

Спали хорошо, надежно. Рыжая улыбалась. Что-то с этой рыжей не так. Любопытно, кто были ее родители? Хотя она, дитя Болота, конечно, и сама не знает.

Красотка беспокойно металась. Пришлось класть руку на лоб, успокаиваться самому, в соответствии с наставлением травника думать про ясный солнечный полдень. Так, все у нас хорошо, цветочки цветут, бабочки порхают, облачка, естественно, проплывают… бе-е-ленькие такие… Порохом от нее несет. Стреляла, что ли? Так и есть. Руки все в копоти. Ай да полковничья дочь! Как-то заставила двух упрямых обормотов взять тебя с собой, беспомощная ты наша.

Первый обормот спал нахмурив брови, выпятив подбородок и сурово сжав кулаки. Его высочество изволят и во сне беспокоиться о нуждах подданных. Тут ясным полднем не отделаешься. Тут крутые меры требуются, решительные средства. Ладно, сейчас важнее посмотреть, что у него с легкими.

Ничего. Обошлось. Правда, сперва его высочество совсем было вознамерилось лишить сей жалкий мир своего присутствия, но обошлось. Пальцы привычно, почти не прикасаясь, плясали над тощей Варкиной грудью. Вот здесь еще звук нехорош. И здесь. Но это не страшно. Это пройдет… Живучее у нас высочество, ничто его не берет.

Второго обормота пришлось разворачивать, как свернувшегося ежа, по косточкам разминать тело, скрученное болью. Боль он забрал часов на двенадцать, но лечить не стал. Серьезных повреждений не оказалось. Стефан, поганец опытный, знает, как бить. Самые болезненные удары не всегда самые опасные. Легкое сотрясение мозга, две-три глубокие ссадины, синяки по всему телу… Нет-нет, лечить не стоит. В другой раз трижды подумает, прежде чем соваться куда не следует.

Ну вот и все. Несколько часов полного покоя и одиночества.

Он опустился на колени перед огнем. Сердце дома билось ровно, короткими сильными толчками. Волны тепла мягко проходили по пустому залу. Пол у камина уже был ощутимо теплым. К утру согреет все нижние покои, а завтра можно будет жить и в верхних, недосягаемых и больше никому не нужных.

Он лег, поудобней устроил больную спину и стал смотреть вверх. Мирно светили Сердце сокола, Конь и Всадник. Полночь. Скоро Всадник уйдет за край, а с востока поднимется холодное Копье. Он помнил все сочетания звезд, проплывавших над входом в любой час, в любую часть года.

Как он рвался из этого дома, как презирал поднебесную невозмутимость Старших…

«Безотцовщина, – твердили они, – неуправляемый, первый враг самому себе…» Дядька Антон, не обремененный добротой и излишками деликатности, выражался проще. «Драть некому», – говорил он и бодро предлагал свои услуги.

Но таким дураком, как эти два обормота, малолетний Рарка Лунь точно не был.

Глава 2

В первые за много месяцев Варке было тепло. Струи горячей воды скользили вдоль тела, унося грязь пригорских дорог, навозную вонь Антонова хлева, запах трубежских нечистот, кислый пот недавней болезни. Ничего не делать, ничего не бояться, ни о чем не думать.

Хотя место это странное, очень странное. Стылый свет серого зимнего дня и душное банное тепло. Обычные ручьи, быстро бегущие меж низких извилистых берегов. Вот только дно каждого выложено упоительно приятными на ощупь прозрачными камушками. С одной стороны полукруг влажных, ничем не обработанных скал, с другой – русла ручьев скрываются в клубящемся тумане. То ли под землю уходят, то ли вниз с обрыва срываются, то ли текут прямо через замок.

Как устроен этот замок, Варка пока не разобрался. Лишь догадывался, что тот очень велик. Можно подумать, что все горы над пустошью скрывают множество комнат, залов и переходов.

Рядом с Варкиным ручьем на камнях лежало аккуратно свернутое большущее льняное полотенце и чистая рубашка. Подумать только, рубашка! Чистая! Не важно, что она пожелтела на сгибах и слегка припахивала сундуком. А того, что фасончик вышел из моды лет двадцать назад, Варка и вовсе не замечал. Правда, его слегка смущали вышитые повсюду нежно-голубые незабудки. Но зато на второй рубашке, которую он ловко подсунул Илке, имелось жабо такого размера, что сам незабвенный Стефан умер бы от зависти.

Обе рубашки, как подозревал Варка, были личной собственностью господина Луня, недовольный голос которого доносился из гардеробной. Крайн ругался с курицами.

Впрочем, этим они занимались с самого утра. Варку разбудили слова: «Здесь жить нельзя!» – сказанные, конечно же, неустрашимой Фамкой.

– Кхм… сотни крайнов веками жили здесь. Жили и благоденствовали.

– Ну, я не знаю… крайны, может, не пьют и не едят… Хотя вы, вообще-то, ели, я видела. Нельзя тут жить. Воды нет, еды нет, топить нечем.

– Это сколько же дров надо, чтобы тут топить? – задумчиво протянула Жданка.

– Воды достаточно, – с отвращением заговорил явно уставший от женской, а то и вовсе от человеческой тупости крайн, – потом покажу. А топят здесь так: единожды в день каждый из живущих подкладывает по одному полену. Потом говоришь «Мир этому дому», и все. Будет тепло.

– Почему? – недоверчиво спросила практичная Фамка.

– Дура, – благоговейно вздохнула Ланка, – это магия крайнов.

– Нет, – брюзгливо возразил крайн, – это просто чудо. Никто не знает, почему это. Но это так. Еду и дрова на пару дней я сейчас принесу. Остальное перетащу позже.

– Я помогу, – встревоженно предложила Фамка, – вы не найдете. Или возьмете не то.

– Обойдусь без твоей помощи.

– Посуду захватите, – вздохнула Фамка.

– Посуду? Как насчет золотых блюд и серебряных приборов? У нас тут, помнится, был столовый набор, инкрустированный изумрудами.

– Ничего себе, – пробормотал Илка.

– Ну, если золото не нравится, могу предложить вестреский фарфор. Расписан узором «Синяя сетка», девятый век, дар короля Иоанна Седьмого.

– Мне бы кастрюлечку, – жалобно сказала Фамка, – медную.

– Ладно, не скули, госпожа Хелена. Найду я тебе кастрюлечку.

– Это что же, – задохнулся Илка, – ваши ушли, а все это оставили?

– Там, куда они ушли, золото ни к чему. Брали только самое необходимое.

– И все это так и лежит?

– Лежит. Куда оно денется. Запечатали, знаешь ли, от таких, как ты, вот оно и лежит.

Илка слегка устыдился и сник.

– Все равно, – печально сказала Ланка, поглаживая длинный ворс мягчайшего покрывала, – нельзя нам тут жить. Тут все во-он какое, а мы, – она покосилась на свою чумазую исцарапанную руку на белоснежной шерсти, – мы же грязные.

– Грязь – вторая кожа, – поведала Жданка очередную трущобную мудрость, – с грязью теплее.

Но крайн мудрость не оценил. Выяснилось, что пачкать фамильное имущество он не позволит, поэтому мыться нужно, а мерзкие тряпки, которые на них надеты, следует немедленно сжечь и начать со Жданкиных, как наиболее отвратительных.

Жданка подобрала свои драгоценные юбки и бочком-бочком двинулась в сторону, соображая, куда бы спрятаться.

– Сжечь – дело нехитрое, – возразила Фамка, – а ходить будем в чем мать родила?

Тут Варка с удовольствием заметил, что господин Лунь озадаченно скребет обросший светлой бородкой подбородок. Видимо, возвышенному уму крайна подобные земные затруднения были глубоко чужды.

Так они оказались в гардеробной. Тут-то и началось настоящее светопреставление.

Там были платья. Сотни платьев, подвешенных на распялочках и закрепленных на манекенах, укутанных кисеей, бережно уложенных в длинные сундуки. Варка с Илкой с первого взгляда поняли – это носить нельзя. Золотая сетка, тончайшие кружева, вышивки шелком, вышивки серебром и золотом, жемчуга у ворота, бирюза на корсаже, многослойные юбки, длинные шлейфы, рукава с какими-то хвостами, высокие воротники. В этом можно сидеть на троне, в крайнем случае – танцевать на придворном балу. Такие низменные занятия, как мытье посуды, в присутствии этих платьев не следовало даже упоминать.

Прекрасная Илана замерла точно пораженная громом. Варка испугался, что ее немедленно хватит удар. Но она только тихо застонала и как зачарованная двинулась к сверкающим тряпкам.

– Можно мы посмотрим, – пискнула Жданка, – ведь можно, да?

– Делайте, что хотите, – милостиво разрешил крайн, – все равно это никому не нужно.

– Нам тоже не нужно, – сказала Фамка, – попроще тут ничего нету?

– Я поищу…

Фамка отрешенно кивнула. Чувствовалось, что ее несокрушимое благоразумие тоже дало трещину.

Крайн поглядел на нее, хмыкнул и отправился куда-то в глубину обширного зала, заставленного высокими сундуками, завешенного колышущимися одеждами, заплетенного тонкой, как паутина, кисеей и прозрачной, как кисея, паутиной. Все это озарялось бледными косыми лучами, проникавшими сквозь невидимые снизу окна.

– Хлам, – бормотал он, – хлам, хлам и хлам… барахло… бесполезные старые тряпки.

– Довольно дорогое барахло, – заметил Илка, медленно пробираясь к источнику ворчания, – страшно подумать, сколько все это стоит.

Господин Лунь копался в одном из сундуков.

– Ничего это не стоит, – угрюмо пробурчал он, – это нельзя продать.

– А-а, – догадался Варка, – фамильные ценности… Честь рода и всякое такое…

– При чем тут честь, – глухо прозвучало из недр сундука, – сейчас в этой стране даже у короля не хватит денег, чтобы купить такое платье. Так, вот это сойдет… Не шелковые, и на том спасибо.

Из сундука были извлечены две любовно сложенные льняные рубашки. Пахли они чуть-чуть затхлым сундучным духом, а еще лавандой и розмарином. Кроме рубашек, каждый получил пару мужских чулок из тончайшей шерсти.

– Белые же, – ужаснулся Варка, – как же мы в них…

– Изящно и с достоинством, – посоветовал крайн, – как и надлежит на больших королевских приемах.

– А вы бывали на приемах? – поразился Илка. Сам он единственный раз вместе с отцом удостоился приглашения от наместника, и в той, прошлой жизни невероятно гордился этим.

– Всенепременно, – фыркнул крайн.

* * *

С прочей одеждой вышла заминка. Крайн долго созерцал содержимое сундука, заглянул в два соседних и, безнадежно махнув рукой, отправил парней мыться, приказав на прощание постирать старые штаны. При этом в его голосе не было обычной уверенности.

Варка тоже сомневался в своей способности что-либо стирать. Кроме того, в последнее время отдельные части его штанов, казалось, держались вместе только благодаря застарелой грязи. Но вопреки всему старые лицейские панталоны уцелели и теперь сохли поодаль на горячих камнях.

Переодеть самого крайна, судя по воплям, доносившимся из гардеробной, оказалось гораздо труднее.

– Ты серьезно думаешь, что я буду это носить?

– А что такое? – колокольчиком разливалась Ланка. – Немножко старомодно, конечно, а так вполне ничего. Складочки такие миленькие…

– Складочки! Он же сиреневый!

– Лиловый с искрой.

– Сиреневый. С розовым отливом.

– Но он же ваш! Раньше вы же его носили!

– Носил. Позорное свидетельство того, каким идиотом я был в семнадцать лет. Но с тех пор, смею надеяться…

– Тогда вот этот, черный, бархатный…

– Какой-какой? Вот этот? С кру-жав-чи-ка-ми?

– Это не кружавчики. Это, между прочим, драгоценные миойские кружева. Кроме того, знающие люди говорят, что широкие рюши ниже колен к весне снова войдут в моду.

– В этих краях к весне в моду войдут сосновые гробы. У меня же был приличный костюм. Что вы с ним сделали, а?

– Чего? Приличный?! – Ланка вспомнила серое потертое безобразие, задохнулась от возмущения и дала возможность вмешаться голосу разума, то есть Фамке.

– Эти… хм… рюши можно отпороть. И воротник тоже, если хотите. Получится простой черный костюм.

– Ага, – обрела дар речи Ланка, – простой-простой. Если не считать, что этому бархату цена семь золотых за локоть.

Слушая все это, Варка порядком утомился и нырнул с головой, оставив на поверхности только кончик носа. Горячая вода приятно перебирала непривычно короткие волосы. Все-таки господин Лунь управляется с кинжалом исключительно ловко. Изящный разворот, два-три движения, и все. Курицы без кос, Варка с Илкой без хвостов. Только холодный ветер прошел по затылку. Ланка даже завизжать не успела.

– Вши, – кратко объяснил он причину столь суровых мер. Виноват оказался, конечно, Варка, который якобы подцепил эту гадость, слоняясь по деревням.

– Подумаешь, вши, – ухмыльнулась Жданка, – чего такого-то? От этого не помирают. Вот у нас под мостом…

– Так это ты своими поделилась, – догадался крайн.

После этих опрометчивых слов Ланка завопила и бешеной кошкой вцепилась в Жданку. Но Варка к такому давно привык, разнимать девчонок умел мастерски. Хладнокровно выдрал рыжую из рук вопящей красотки, так что обе отделались только несколькими царапинами.

Внезапно неспешное течение Варкиных мыслей было прервано мощным хрюканьем и плеском, будто рядом решил утопиться небольшой дракон. Варка торопливо вынырнул. Оказалось, что Илка, отмокавший в соседнем ручье, сомлел после ночных приключений, заснул в теплой водичке и мирно погрузился на дно. Варка его выдернул на поверхность, кое-как вытер и оглянуться не успел, как неблагодарный Илка стащил рубаху с цветочками. Очевидно, оборки его тоже не привлекали.

Илка натягивал сыроватые штаны, косился на Варку и вздыхал. В дурацкой, почти женской рубахе, со слипшимися от воды, кое-как обрезанными волосами, тощий как смерть, красавчик все равно был похож на принца, после долгих странствий вернувшегося в родимый замок. Сам же Илка, побитый, мокрый и остриженный, смахивал на подержанное огородное пугало.

* * *

Парни смирно пристроились у камина, досушивали штаны, с опаской косились на крайна. Кто знает, что еще придет ему в голову. Но господин Лунь был настроен благодушно. Сидел, обхватив руками острое, обтянутое черным бархатом колено, глядел на огонь. Свежая рубашка лежала мягкими складками, наброшенный на плечи камзол скрывал горб. Волосы, которые Варка привык видеть слипшимися в серые сосульки, теперь окружали изможденное лицо прямыми серебристыми струями.

«А ведь он не седой, – вдруг сообразил Варка, – просто очень светлый. Кудри цвета лунного льда. Прямо как в стихах. С ума сойти».

Из глубины замка, беспрепятственно проникнув сквозь десятки путаных коридоров, донесся жуткий пронзительный вопль. Варка подскочил было, но тут же, опомнившись, плюхнулся на свое место.

– Что это? – поинтересовался крайн.

– Жданку моют.

– Она, может, с рождения не мылась, – подтвердил Илка, – у них на Болоте это не принято.

Вопли перешли в хриплый кошачий вой. Должно быть, все это сильно отвлекало крайна от размышлений о несовершенстве мира.

– Невыносимо. Что они с ней делают?

– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул Варка, – Фамочка у нас девушка с характером и дерется будь здоров, даром что тихая.

– Навязались на мою голову… Вот уж не думал, что на старости лет придется возиться с младенцами.

– Ну, вы же учитель, – льстиво сказал Илка, – у вас, наверное, огромный опыт.

– Какой там опыт… Я учителем был меньше двух месяцев, и все в этом проклятом Липовце.

Варка разинул рот, но так ничего и не сказал.

– Ваш Главный мастер три часа у меня в ногах валялся, умолял принять это место.

– Почему?

– Он знал, кто я такой. Вот он учитель. Настоящий. Кажется, вы его не любили. Но он жил ради детей. Он видел, к чему идет. Ну а присутствие в лицеуме крайна – дополнительная защита.

– А откуда он… ну, это… узнал? – заинтересовался дотошный Илка.

– Старина Арктус Грим всегда много болтал. Я прибыл в город по реке и поначалу поселился в Норах.

«У Реней, – в приступе вдохновения подумал Варка – повезло им, как ни крути».

– Но там было шумно и не слишком чисто. Так что я был рад перейти к господину Арктусу, который, переехав в деревню, уступил мне свой дом. Он сразу узнал меня, как ни странно… После стольких лет… Впрочем, он утверждал, что я был его любимым учеником.

– А где вы учились? – быстро спросил Варка, надеясь выудить еще какие-нибудь любопытные подробности.

– В столице… в Королевском университете, разумеется. Старшие сочли, что мой особый дар требует человеческих знаний. Князь Филипп написал блестящее рекомендательное письмо, в котором именовал меня своим любимым племянником.

– Филипп Вепрь?

– Он самый. Тогда он был на все готов ради союза с крайнами. Ну а быть племянником князя Сенежского – это обязывает. Пришлось представляться ко двору.

– В белых чулочках? – тихо съехидничал Илка.

– Именно.

Варке не давало покоя другое.

– Что значит – особый дар? Дар травника?

– С чего ты взял? Травник я как раз вполне заурядный. А дар… Дар я утратил, когда бежал с каторги. Да не смотри на меня так. Я там недолго пробыл. Года полтора, не больше. Если учесть, что приговор был – пожизненно, я еще легко отделался.

– А за что вас туда? – спросил Илка. – Политическое дело, да? – Он целую минуту пытался представить себе господина Крысу, грабящего с кистенем на большой дороге, и не смог. Значит, интрига или заговор какой-нибудь. Такие штуки Илка любил и рассказы о них выслушивал с превеликим удовольствием.

– Да как тебе сказать, – задумался крайн, – политическое, наверное. Я шел из Коростеня в Малые Лодьи. Пешком. Лететь нельзя было. Шел, знаешь ли, по своим делам, никого не трогал. Из Коростеня вышел спокойно, а под Лодьями напоролся на конный дозор. Оказалось, что Коростень в руках самозванца, а Лодьи еще в руках короля. Или наоборот? Забыл. Я тогда молодой был. Дурак вроде вас… И кончиком пера шевельнуть не успел, как меня оглушили, связали, сунули в какой-то подвал и быстренько приговорили к повешению как вражеского лазутчика. Я страх как обрадовался. Вешать, думаю, будут под открытым небом, и тогда плевать, что руки связаны. Крылья не свяжешь. Только мне не повезло. Случилась нехватка гребцов на боевых галерах, и всем нам, голубчикам, смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Сковали одной цепью и строем в порт.

– Но вы улетели?

– Да. Только не сразу. Видишь ли, гребцы сидят под палубным настилом, по два человека на весло, скованные попарно и прикованные к общей цепи. Оттуда не улетишь. Я все ждал, чтоб к нам спустился кто-нибудь из начальства. Тогда бы я смог… э… уговорить его расковать меня и вывести на палубу. Но начальство туда предпочитало не заглядывать. Запах нехороший, знаешь ли. Да и вообще зрелище не из приятных.

Потом подумывал притвориться мертвым. Хотя с мертвыми там особо не церемонятся. Но тут мне повезло. Случился бой, наш «Хозяин морей» получил заряд точнехонько в пороховой погреб. Грот-мачта рухнула, палубный настил в щепки, общую цепь разбило, и вот тогда я улетел. Вместе с напарником. Он еще вырывался, болван. Ну, чего уставились? Ничего интересного в этом не было. Вода изо всех щелей потоками, сверху горящие обломки сыплются, а противник, не будь дурак, развернулся к нам всем бортом и стреляет картечью на поражение. Нас не ранили, обошлось, но вымок я как собака. А дело было осенью. Потом летел мокрый часов пять. До берега не дотянул, но добрался до Маремских мелей. Повезло. Как раз отлив был. Заночевали на клочке земли. Пять саженей в длину, семь в ширину. Огонь развести нечем. Напарник мой до утра грелся, цепи с нас сбивал. А я так вымотался, что и пошевелиться не мог. Закоченел до полусмерти.

– А кто он был?

– Напарник? Карманник из столицы. Начался прилив, пришлось оттуда убираться. До земли я его все-таки дотащил. А вот дальше не помню. Очнулся у каких-то рыбаков. Жар, кашель, трясовица… Грудная немочь во всей красе.

– А напарник?

– Понятия не имею. Никогда больше о нем ничего не слышал.

– Выходит, он вас бросил! Больного! – возмутился Варка.

– Тебя это удивляет? А твой товарищ как думает?

– Ну, – поморщился Илка, – нехорошо вроде.

– А если я тебе скажу, что у всех рыбацких деревень в Маремах договор с береговой стражей и за каждого беглого им полагалась награда?

Илка пожал плечами.

– За живого, конечно, – спокойно продолжал крайн. – Так что выхаживали они меня очень старательно. Боялись, помру раньше, чем за мной явится стража. Стражу я ждать не стал, но болел потом долго. И дар мой болезнь взяла. Но я об этом никогда не жалел. Бывают времена, когда подобный дар лишь обуза.

Тут интересный разговор прервался. Пришли курицы. Варка был юноша воспитанный, приученный к деликатному обращению, поэтому он сначала упал лицом в подушки, а уж потом из них донеслось невнятное хрюканье.

Крайн, битый жизнью, привыкший держать удар и сохранять лицо при любых обстоятельствах, только слегка улыбнулся:

– Прекрасно выглядите, дамы.

На Ланке было чудесное бледно-голубое платье с крохотными цветочками, вышитыми бирюзой и хрустальными блестками. С рукавов, перетянутых атласными лентами, свисали пышные банты. Все это изумительно сочеталось с огромными грязными валенками. Задумано платье было как облегающее фигуру, только неизвестный портной не предусмотрел, что у прекрасной дамы может быть фигура в форме неструганой жерди. Из пышного воротника торчала растрепанная голова-одуванчик на тонкой бледной шейке.

Фамка со своим платьем (розовый атлас и гирлянды золотых розочек) расправилась сурово и решительно. Рукава закатала по локоть, шлейф завязала вокруг пояса и трижды подоткнула пышный подол. Волосы прижала золотым шнурком, завязанным, как у мастерового, поперек лба. Смотрела Фамка угрюмо.

Для Жданки крайн отыскал мужскую одежду подходящего размера. Так что из нее получился кудрявый золотоволосый мальчик в синем бархатном костюмчике. С возмущенным воплем она прыгнула к Варке и принялась дубасить его подушкой. Хрюканье не прекратилось, только стало слабее и глуше.

Илка на весь этот шум внимания не обращал. Он смотрел на Ланку. Ланка поймала этот взгляд и опустилась на подушки с гордым достоинством.

Крайн вдруг что-то сообразил и со стоном взялся за лоб. На Фамку и Ланку он теперь глядел с ужасом.

– Я не умею опекать молодых девиц. Никогда этого не делал.

– Да ладно, – сказала Фамка, – чего нас опекать-то.

– Нет-нет, – мучительно размышлял крайн, – прежде всего вам надо отдельную спальню… Это не трудно. Здесь полно пустых покоев.

– Не надо отдельную, – заявила Жданка, – я без вас боюсь. А без Варки вообще никуда не пойду. Там же темно.

– Говорила я – надо коптилку взять, – пробормотала Фамка. – Здесь, в зале, днем хоть чуть-чуть свет сверху падает и от камина светло, а чуть отойдешь – мрак как в подземелье.

– Наш свет внутри нас.

Это загадочное заявление было встречено без всякой радости. Жизненный опыт Фамки гласил: с помощью одних философских изречений в мире ничего не меняется. В частности, темные помещения не становятся светлее.

– Ты, – длинный палец уперся в отсмеявшегося Варку, – пожелай, чтобы было светло.

– Я не крайн, – угрюмо возразил Варка.

– А то я не знаю. Просто скажи «свет».

– Ну, свет. И чё?

Разумеется, света в зале не прибавилось ни на йоту.

– Ничё, – довольно точно передразнил крайн, – дурак ты, братец.

Варка подавил сильное желание ответить «сам дурак».

– Поесть бы, – заметил Илка.

* * *

Господин Лунь выполнил все обещания. Принес провизию, раздобыл посуду и даже показал Фамке огромную кухню с двумя плитами, обширным очагом, механизмом для поворота вертела и прочими приспособлениями. Так что в скором времени удалось состряпать нечто среднее между поздним обедом и ранним ужином. Есть за роскошным парадным столом ни у кого не хватило духу, устроились за самым обыкновенным разделочным столом в кухне.

Все мирно жевали, заедая тыквенную кашу лежалыми сухарями, когда господин Лунь вдруг схватился за грудь и стал медленно валиться набок. Тусклый желтый свет потух, будто окончательно задули и без того едва чадившую коптилку. Варка слетел с высокого дубового табурета, успел подхватить костлявое, на редкость неудобное тело.

– Что с вами? Сердце? Рана открылась?

Темнота отозвалась жалобным стоном. Где-то рядом хрипло орала и била крыльями глупая цапля.

– Песья кровь! Не видно ничего.

Слышно было, как Фамка шарит по столу в поисках кресала.

– Дура, курица! Что ты там возишься? Говорил же я, нельзя ему мешки таскать. Свет давай!

Свет вспыхнул внезапно, холодноватый, лунный, но яркий. Варка облегченно вздохнул, осторожно опустил крайна на пол, потянулся, чтобы расстегнуть камзол, и натолкнулся на острый, ехиднейший взгляд.

– Ты, конечно, не крайн, – заметил господин Лунь, удобно усаживаясь на полу, – но свет-то у тебя поярче моего.

– Вы… – задохнулся Варка, – вы…

– Клятву травника не давал еще? А… не важно… Все равно кровь сказывается.

– Ой, мамочка, – тихонько сказали сзади.

Варка обернулся. Фамка горела. Алое пламя бесшумно плясало над ней, языками стекало с худеньких рук, столбом стояло над волосами.

– Мама, – в последний раз пискнула железная Хелена и упала в обморок. Пламя неохотно исчезло.

– А вот этого я не ожидал, – заметил крайн, – хотя, если подумать… Ну, чего расселся, ученик знахаря? Иди, спасай ее. Кружка холодной воды на голову и пять минут подержать за ручку. Можешь даже поцеловать.

– Не, – замотал головой Варка, – обидится.

Голубоватый свет медленно тускнел.

– Не расслабляйся, – посоветовал крайн, но Варка был слишком ошарашен, чтоб слушаться каких-то советов.

– Здорово!

От восторга Жданка вертелась на табурете так, что чуть не протерла дырку в новых штанах.

– А я так смогу?

– Попробуй, – предложил крайн.

– Свет!!!

Больше всех повезло Фамке, которая все еще была в обмороке.

Зрение вернулось не сразу. Варка изо всех сил тер глаза, проливая обильные слезы под крики очень недовольного господина Луня.

– Ты что вытворяешь? Разве так можно? В следующий раз точно представь, что тебе надо.

– Ага. Я щас.

– Нет! Не сейчас! Родные у тебя есть?

– Бабка у меня прачка. И мать прачка была. Только она померла. Давно.

– А кто отец, конечно, не знаешь.

– Почему не знаю. Моего отца весь город знает.

– Ага, – сказал Варка, – ее отец – Маркус Рыжий. Грузчик он.

– Это когда трезвый. А пьяный все ко мне под мост таскался, на опохмел просил.

– М-да… Ну что ж… Это в семнадцать лет я полагал, что все понимаю. Сейчас я склоняюсь к мысли, что не понимаю вообще ничего. И не обязан понимать. Может, и вы нас чем-нибудь порадуете, госпожа Илана?

У Ланки с третьей попытки получился свет золотистый: небольшой уютный круг вроде тех, что падает от масляной лампы.

У Илки не получилось ничего.

Крайн хмыкнул, но ни ругать, ни уговаривать его не стал.

– Решено, – заявил он, – я буду вас учить.

Раздался тяжкий стон. Варка распластался под столом с таким видом, будто земные заботы его уже не волнуют.

Фамка притворилась, что она очень занята. Посуду надо мыть и вообще. Хлопот полон рот, какая уж тут учеба…

– Ой, а может, не надо? – с глубокой тоской спросила прекрасная Илана.

– Вы переутомитесь, – сказал Илка, озабоченно глядя в потолок, – а вам вредно. Вон Варка со мной согласен.

– По-моему, – донесся мятежный голос из-под стола, – эта версификация – сплошная чушь, а ваш Варавий Верноподданный – полная бездарность.

– А у тебя хороший вкус, – одобрительно кивнул крайн, – соображаешь.

Илка вытаращил глаза.

– Так зачем же вы столько времени нас мурыжили?!

– Не учитель я, – спокойно напомнил крайн, – мне надо было держать вас в руках. А как – я не знал. Кроме того, детям полезно быть рядом с крайнами. Хорошо для здоровья.

– Ага, – пробормотал Илка, – мы заметили.

– Лично я едва не свихнулся, – поведал Варка, попытался сесть и взвыл, со всего маху ударившись головой о столешницу.

– С чего вы взяли, что я собираюсь учить вас версификации?

– А чему?

– А чему бы вы хотели?

– Боевой магии крайнов, – отчеканил Илка. Варка подался вперед и азартно кивнул.

– У крайнов нет боевой магии.

– Шесть человек за одну минуту, – пробормотал Варка.

– А… это… – господин Лунь поморщился, – боевая магия тут ни при чем. Это было придумано, чтобы усмирять буйных сумасшедших. Или таких больных, которые могут себе повредить.

– А собаки? Там были ножи, я точно видел.

– Ножи? Были, конечно. Но крайны здесь ни при чем. Это мое собственное изобретение. Больше, насколько я знаю, никто так не умеет.

– И нас учить вы, конечно, не будете, – проворчал Илка.

– Отчего же, могу научить.

Илка с Варкой потрясенно переглянулись. Жданка в изумлении разинула рот.

– Лучше не надо, – сказала благоразумная Фамка.

– Надо! – хором сказали парни. – А когда?

– Да хоть сейчас.

Такая покладистость показалась Илке подозрительной, но крайн действительно не шутил. Встал, захватил из мешка пригоршню черных бобов, протянул Фамке:

– Бросай.

– Куда?

– Вверх, конечно.

– А зачем?

– Госпожа Хелена, не испытывай мое терпение, бросай.

Фамка пожала плечами и неловко швырнула гладкие кругляшки бобов. В тот же миг господин Лунь распрямился. Стремительный разворот, движение рук, похожее на быстрый взмах крыльев летучей мыши. Бобы с дробным стуком посыпались на пол.

Крайн охнул, согнулся, вцепившись в край стола, часто задышал, пережидая боль, вызванную резким движением. Но никаких театральных стонов. Варка ясно видел, на этот раз ему действительно больно.

– Подбирайте, – прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Жданка нырнула под стол. Ланка опустилась на колени с таким видом, словно ей приказали ловить за хвост ядовитую змею. Варка нагнулся и поднял черный кругляшок боба, насквозь пробитый острой, тускло блестящей иглой. На острие дрожала прозрачная капля, а сама игла была такой холодной, что сразу заломило пальцы.

– Тащите сюда, – приказал крайн, – посчитаем. Ну что ж, семь из десяти… не так уж плохо, учитывая все обстоятельства.

– Откуда это? – с подозрением спросил Варка. – Только что у вас ничего не было.

– Вся прелесть этого оружия, – бодро разъяснил отдышавшийся господин Лунь, – как раз и заключается в том, что его не нужно носить с собой. Его невозможно потерять, забыть, его нельзя отобрать. Все, что требуется, – свободные руки.

– Магия крайнов, – благоговейно прошептала Ланка.

– Ну, если тебе нравится так думать.

– Глядите, они исчезают, – сказала Фамка.

Илка подошел, потыкал пальцем в мокрое пятно, расплывавшееся под горсткой бобов.

– Тают… – пробормотал он, – так это чего, лед?!

– Да, – усмехнулся Крыса, – всего лишь вода. Только замороженная до твердости стали. Повсюду, где бы вы ни были, в воздухе найдется немного воды. Нужно только уметь правильно с ней обращаться.

– А шпагу так можно сделать? Или, к примеру, нож? – небрежно поинтересовался Варка.

– Метательный нож можно. А шпагу… к чему тебе оружие, которое тает в руках?

– Во-от оно как, – протянул Илка, – а почему ж тогда, в Белой башне вы ничего этого не сделали?

Крайн поморщился.

– Двадцать пять детей. И дюжина озверевших головорезов, по уши в крови, только что из боя. Одно резкое движение – и они бы начали стрелять. Все мои силы ушли на то, чтобы удержать вас от глупостей, а их – от убийства. Кстати, в те дни сидеть в башне Безумной Анны было гораздо безопасней, чем слоняться по городу. И не было никакой нужды, рискуя своей тупой головой, ползать в темноте по отвесным стенкам.

– Да?! – моментально ощетинился Варка. – А набрасываться в темноте и хватать без предупреждения – это, конечно, верх благоразумия. Я, может, от ужаса чуть не помер.

– Ты мечтал помереть на дне рва, сломав себе шею? Ну, извини, я не знал.

– А словами нельзя было объяснить?

– Так ведь некоторые слов не понимают. Хоть кол на голове теши.

Глава 3

– Чего это? – Илка был хмур и всем недоволен.

– Чего-чего, палка, – фыркнул Варка, – не видишь, что ли, палка в стакане.

– Фи, как грубо, – надменно скривился крайн. – Грубо и примитивно. Но люди вообще примитивны от природы. Не палка в стакане, а роза в бокале.

– Роза? – Голубые глаза Ланки распахнулись от изумления.

В отполированной поверхности парадного стола смутно отражались пять тонких хрустальных бокалов. Бокалы были пусты. Из каждого сиротливо торчала сухая колючая палочка. Палочки господин Лунь наломал тут же, в главном зале, по стенам которого спускались длинные высохшие плети какого-то растения.

– Итак, прежде всего необходима концентрация.

– Ой, – перепугалась Жданка и дернула за рукав прилежно внимавшую Фамку, – а где мы это возьмем?

– Сосредоточиться надо, – прошептала Фамка.

– Именно, – подтвердил крайн, в который раз демонстрируя превосходный слух, – все, что от вас требуется, – это сосредоточиться и наполнить водой свой бокал.

– А роза? – пискнула Ланка.

– Роза должна расцвести.

– Как это делается? – спросила Фамка, любившая четкие указания.

– Не знаю, – усмехнулся крайн, – вам виднее. Главное, сосредоточиться и пожелать.

– Воду неинтересно. Может, лучше вино? – осведомился Илка.

– Хоть сивуху, – последовал равнодушный ответ.

Варка с Илкой переглянулись и дружно хмыкнули. Все было ясно. Очередная уловка господина Крысы: заставить делать заведомо невозможное, потянуть время, а потом объявить, что за полной неспособностью учеников обучение отменяется.

– Прошу, – длинная, затянутая в черное рука взлетела в широком приглашающем жесте.

Фамка честно пыталась сосредоточиться. Илка пялился на пустой бокал, чувствуя себя полным идиотом. Варка залюбовался игрой света в изломах хрусталя, засмотрелся на тонкий замысловатый узор и напрочь забыл, что он здесь делает. Ланка, заранее уверенная, что все это чепуха, думала о розах. Белые, с розоватой серединой, с завернувшимися краями лепестков, прохладные на ощупь…

Грохот, звон, сдавленный крик. Варка очнулся, готовый немедленно бежать. Перед Жданкой среди осколков бокала красовался огромный бесформенный кусок льда. Изо льда сиротливым хвостиком торчала сухая палочка.

– По-твоему, это похоже на розу? – сухо поинтересовался крайн.

– Н-нет, – пробормотала бледная Жданка.

– А по-моему, похоже, – вступился Варка, – ледяная роза, разве не видно?

Крайн поднял кусок льда за прутик, внимательно осмотрел со всех сторон и метко зашвырнул в камин.

– Я не хотела, – испуганно отступила Жданка, – оно само…

Бокал был наверняка дорогой, старинный. Крайн тяжело вздохнул, ушел и скоро вернулся с другим бокалом.

– Вода, – ласково, как тупому малолетнему ребенку, объяснил он, глядя сверху вниз на Жданкину рыжую макушку, – не лед, а вода. Теплая…

О своих словах он пожалел очень быстро. Однако отскочить успел. Варка, стоявший с другой стороны, тоже.

Жданка взвизгнула от боли. Брызги крутого кипятка, внезапно заполнившего хрупкое прозрачное вместилище, угодили ей прямо в лицо. Тонкий хрусталь не выдержал, треснул и раскололся. Кипящая белым ключом жидкость разлилась по столу, губя старинную добротную полировку.

– Во дает, – хмыкнул Илка. Однако он ни в чем не был уверен. Вряд ли нищенке с Болота такое по силам. Скорее всего, это фокусы крайна.

Жданка прикрыла голову руками и шустро шмыгнула за Варкину спину. Укрытие привычное и пока что ни разу не подводившее. Два драгоценных бокала, а теперь еще и стол… И не какой-нибудь, а самый что ни на есть парадный.

Варка, расправив плечи, глядел на крайна с упрямым вызовом. Пусть рыжая дурочка кругом виновата, но наказывать ее он не позволит.

Господин Лунь изучал их как алхимик сомнительный результат очередного разрушительного опыта.

– Прачка, значит… – бормотал он, в задумчивости ухватившись за подбородок, – грузчик с Болота… А ну вылезай!

– Я больше не буду, – пропищала Жданка из-за тощей спины своего защитника.

– Будешь, рыжая. Еще как будешь.

На этот раз господин Лунь принес из кухни медное ведро. В ведре гулко перекатывалось толстое суковатое полено.

– Вот. Задание прежнее. Вода и цветущая роза. Получится – перейдем к следующему упражнению.

– Теперь у нее точно ничего не выйдет, – ехидно заметил Илка.

Крайн молча глядел на него, слегка приподняв левую бровь, ждал объяснений.

– Какие розы… полено-то березовое!

– Посмотрим, – загадочно усмехнулся господин Лунь.

* * *

Однако время шло, а смотреть все еще было не на что. Пустые бокалы стояли на столе ровненьким рядочком, и никаких цветов в них не расцветало. Березовое полено тоже не желало покрываться розами. Запуганная Жданка решила, что прекрасно обойдется без боевой магии крайнов, и даже близко не подходила к этому месту. Илка почти сразу бросил явно бесплодные попытки, предпочитая проводить время в обществе Ланки под тем незамысловатым предлогом, что свет у него не получается, а в темноте сидеть неохота. Варка же целыми днями пропадал неведомо где и даже иногда, чудо из чудес, умудрялся пропустить обед.

Домашние обязанности крайн железной рукой разделил между всеми, увернуться не удалось никому. Фамке досталась только готовка, занятие скучное, но не требующее особых усилий. Конечно, готовить, кроме нее, никто не умел, но в умную Фамкину голову тут же забрела мысль, что господин Лунь ловко и ненавязчиво избавил ее от тяжелой работы. Впрочем, мысль была не самая мудрая. В конце концов, зачем это ему? Разве что по-прежнему не желает видеть перед собой чей-либо истощенный труп.

Так или иначе, у Фамки вдруг оказалось много свободного времени и даже, впервые за несколько лет, нашлись силы делать что-то ненужное. Например, бродить по громадному залу, с опаской заглядывать в темные арки ведущих неизвестно куда проходов и раздумывать о том, какая странная жизнь, должно быть, текла в этих стенах.

Она так и не смогла понять, высечен этот зал в скале или просто построен. Куски голого камня с таинственно поблескивающими жеодами кварца соседствовали с огромными слегка выцветшими гобеленами, над нишей нависали сухие плети вьющегося растения, укоренившегося где-то высоко наверху, а дальше простирался кусок гладкой стены, покрытый сложной многофигурной росписью, причем с первого взгляда было ясно, что просто стоящие на полу рассмотреть эту роспись не смогут. Крылатые и бескрылые люди на стенах мирно соседствовали и спокойно занимались своими делами. Особой разницы древние художники между ними не делали.

Как-то раз Фамка наткнулась на гобелен с весьма мрачным сюжетом. На переднем плане кипело жестокое сражение, вдали полыхал пожар, причем яркие языки пламени нисколько не выцвели от времени. На алом фоне неслись черные фигурки всадников. Другие фигурки, в глухих островерхих капюшонах, склонялись над чем-то, очень похожим на общую могилу. «Ничего не меняется, – с тоской подумала Фамка, – сколько лет этому гобелену… а ведь и сейчас все то же».

– Ничего не меняется, – раздался хриплый голос за ее спиной. – Время кусает себя за хвост. Люди никогда ничему не учатся.

Фамка вздрогнула. Господин Лунь умел подкрадываться бесшумно.

– Кто это? – спросила она, указывая на единственную светлую фигуру среди буйства черного и красного. Человек на дороге, ведущей от пожара прямиком в самую гущу сражения, один на этой картине был выткан белым шелком с серебряной нитью. Светлый плащ, разметавшиеся по ветру белые волосы, улетающая легкость походки. Фигура казалась смутно знакомой. Именно она вначале привлекла Фамкино внимание.

– О, это Аглис Ар-Морран-ап-Керриг, господин утра, хозяин ветра и света. Рожденный в век, который даже в учебниках именуют столетием Кровавого Топора.

– Значит, он ваш предок.

– Весьма отдаленный. Вообще наши родственные связи чрезвычайно запутанны.

– А что он там делает? – спросила незаметно подкравшаяся любопытная Жданка.

– Где?

– Ну, среди всего этого… – разъяснил присоединившийся к компании Варка.

– «И была та страна разорена войной, и охвачена чумой, и проклята во веки веков», – пробормотал господин Лунь.

– «Но сжалились прекрасные мудрые крайны, – подхватил Варка, – спустились с гор и…»

– Жертвуя собой, разгребли эту грязь, – жестко оборвал его крайн. – Это случилось пятьсот лет назад. Но с тех пор, как мы видим, ничего не изменилось. Только крайнов больше нет. Так что проклятие пребудет с этой страной до конца.

– А что это у него за спиной? – спросила внимательная Фамка.

– Лютня.

– Лю-у-утня? – изумился Варка. – Я думал, это они меч так изобразили.

– Он был Поющим крайном. – Господин Лунь протянул руку, осторожно коснулся вышитой фигуры. – Это редкий, особый дар.

– А, ну да, – тут же припомнил Варка, – деревья трепещут, травы преклоняются, горы отзываются, а люди так ваще…

– Бывают времена, когда люди глухи к песням, и тогда это не дар, а проклятие.

Варка быстро перевел взгляд с фигуры на гобелене на умолкшего крайна. Но господин Лунь уже отвернулся от них и побрел прочь, прихрамывая сильнее обычного.

* * *

– Вот вы где. Сидите один и опять печалитесь.

– Да. А ты мне мешаешь.

Жданка тихонько подобралась сзади и села на пол рядом с крайном.

– Мешать печалиться – это правильно.

Господин Лунь вздохнул и слегка подвинулся. Обняв руками колени, он скрючился на краю узкой, ничем не огражденной площадки, какими оканчивались многие коридоры замка. Перед ним была пропасть, скалы, сверкающий снежный туман. Горы во власти кромешного холода. Но на площадке было тепло, как в доме.

– Второй день обедать не приходите, – продолжала ворчать Жданка. – Фамочка ругается. Велела вас найти.

– Ну, ты меня нашла. Теперь уйдешь?

– Не-а. Хоть бы птицу свою пожалели. Она, небось, тоже голодная. Иди ко мне, милая.

Жданка по-хозяйски стянула сонную цаплю с плеча крайна, устроила у себя на коленях. Цапля приоткрыла круглый черный глаз, но протестовать не стала.

– Эта птица не пропадет. Здесь кругом полно горячих ключей.

– Значит, она сытая, а вы – нет.

– А я сухарей стащил. Будешь сухарик?

– Буду.

Некоторое время они задумчиво хрустели солеными черными сухарями, извлеченными из кармана крайна.

– Вообще-то это неправильно, – заметила Жданка, слизывая с пальцев крупинки соли и последние крошки. – Фамочка рассердится. У нее все сухари посчитаны. А что там? Это уже другая сторона гор? Там Загорье, да?

– Выдумала тоже, Загорье…

Туман разошелся, золотой солнечный отсвет прорвался меж опушенных инеем скал. Далеко впереди, чуть ниже открылся кусок долины: бледно-золотые полосы света, тонкие очертания деревьев, ряд легких голубых теней на снегу.

– Это Сад. Зимой он, конечно, не так хорош.

– Сад?

– Ну да, Сад крайнов. На самом деле он гораздо больше. Отсюда не все видно. Это внутренняя долина, в которую не добраться снаружи.

– Са-ад… А как же туда спуститься?

– Туда уже никто никогда не спустится.

– Почему? – с ходу ляпнула Жданка и задохнулась от собственной глупости. – Ах да… А может, тут сбоку какая-нибудь тропиночка?

– Нету никакой тропиночки…

– Но Варка-то, наверное, смог бы…

– Убиться на этих скалах? Запросто.

Замолчали. Сад дрожал внизу в сияющей снежной пыли.

– Послушай, – тяжелая рука легла на тощее Жданкино плечо, – ты вроде не из пугливых.

Рука была крепкой и упоительно теплой. Жданка едва не замурлыкала, как тощий, истосковавшийся по ласке котенок. Прижаться бы к нему, уткнуться носом в подмышку… да нельзя… Разозлится и прогонит.

– У нас на Болоте… – пискнула она.

– Пугливых не бывает. Я знаю. А Сад… Саду нужно слушать песни, иначе он гибнет, дичает. Хотя бы отсюда, издали… Так вот, я, – крайн замялся, – я хотел бы спеть твоим голосом.

– Ух ты! – Жданка завертела рыжей головой, заглянула снизу вверх в его лицо. – А как это?

– Ну так, просто. Петь будешь ты, а я… я буду у тебя в голове. Не страшно?

– Не-а. Подумаешь, дело какое!

«Вы и так все время у меня в голове», – хотела добавить она, но не решилась.

* * *

Варка жил как в холодном тумане. Замок крайнов поглотил его и медленно, по капле растворял в себе. Часами сын травника бродил по коридорам, которых на нижнем уровне имелось великое множество. Вначале цель этих блужданий была самая простая – найти выход наружу. Варке не нравилось чувствовать себя узником. Не то чтобы ему хотелось покинуть это место. Честно говоря, он и не собирался его покидать. Но быть запертым насильно, да еще там, куда тебя заманили хитростью… Этого он допустить не мог. Поэтому с самого первого дня принялся упорно обследовать все выходы из главного зала. Выходов оказалось больше сотни. Коридор, ведущий в кухню и к кладовым, весьма обширным, но, разумеется, совершенно пустым. Остались лишь запахи. Ваниль, гвоздика, корица, петрушка, перец…

Еще один широкий проход к помещениям, которые Илка называл «сокровищницей». Но Варка подозревал, что это просто чуланы, из которых то одно, то другое извлекалось по мере надобности. Ряд высоких двухстворчатых плотно прикрытых дверей, не защищенных, однако, не только какой-то там магией крайнов, но и простыми замками. Заходи кто хочешь, бери что угодно. Варка провел там несколько часов, но в конце концов соскучился. Красиво, конечно, но всего слишком много… Играть с этим охоты не было. Даже у Илки, который проторчал там гораздо дольше.

Проход в гардеробную, выход к ручьям, из которых приходилось таскать воду на кухню, проход в мастерские: просторные залы, загроможденные пустыми рамами ткацких станов, высокими пяльцами, подушками с коклюшками, мотками яркого, почти невыцветшего шелка, потом огромная очень чистая кузня, и далее множество разветвленных переходов, вовсе не похожих на какие-то жалкие подземные ходы. Чистота, простор, узкие окна-щели под самым потолком, высокие стрельчатые своды, белые стены.

Вначале Варка проверял их методично, ставя на стенах аккуратные крестики угольком. Некоторые круто спускались вниз. Их он отбросил сразу же, только заметил про себя, что, говоря о цепях в подземелье, крайн, похоже, не врал. А вот те, что поднимались вверх, иногда упираясь в крутые лестницы, пришлось исследовать один за другим. Некоторые не вели никуда, бессмысленно вливаясь в сеть остальных коридоров, в конце других виделся слабый свет.

Впервые увидев голубоватый луч, наискось лежащий на белой стене, Варка бросился к нему со всех ног. Вовремя споткнулся. Повезло. Коридор обрывался прямо в пропасть. Варка осторожно подполз к краю и высунул голову. Щеки мгновенно обожгло лютым зимним ветром. Далеко внизу громоздился хаос из расколотых глыб и острых обломков. Скальные выступы торчали слева и справа и даже нависали сверху. Ни леса, ни Антонова хозяйства видно отсюда не было. Варка тяжело вздохнул и потихоньку отполз назад. Чтобы покинуть замок через этот выход, наверняка требовались крылья.

Все прочие выходы на поверхность оказались ничуть не лучше. Главным его достижением была ровная площадка саженей сорок в ширину, покрытая жухлой, присыпанной снегом травой. Трава росла странно, широкими рядами. Подумав, Варка заподозрил, что это грядки.

Но этим бывшим огородом его успехи и ограничились. Вскоре он уже ничего не искал, а лишь бродил в скрещивающихся и переходящих друг в друга светлых пространствах, забывая о прошлом, теряя себя, и уже не мог с уверенностью сказать, кто он такой – Ивар Ясень, сын травника, или некий всеми покинутый крайн.

Однажды он забрел в место, которое про себя назвал «Поющей комнатой». Настоящего окна тут не было, но одна стена, наверное, выходила в долину ручьев. Стена была ледяной. Замерзший во время жестоких морозов водопад, несмотря ни на что, жил под слоем льда, тек, боролся, звучал, со звоном бился о прозрачную преграду. Квадратную комнату, полную холодного света, наполняла тихая живая музыка.

С тех пор Варка просиживал здесь часами, слушал и смотрел, как, переливаясь, скользит подо льдом непокорная вода.

Однажды до него вдруг донеслось пение. Сначала он не поверил. Мало ли как может звучать ручей. Незнакомые слова, никогда не слышанная мелодия. Но голос казался знакомым. Варка повернул и пошел к этому голосу, не задумываясь, едва сознавая, куда идет, на ходу шепотом повторяя обрывки слов, подхваченные клочки мелодии.

Пела Жданка. Стояла, напряженно выпрямившись, тонкая тень в круге бледного зимнего света, и пела так, что у Варки сердце рвалось из груди и на глаза наворачивались слезы. Так мог петь взрослый, много страдавший человек, но никак не рыжая с ее легким нравом и простодушной жизнерадостностью.

* * *

– Здорово! А я и не знала, что так умею!

– Это я умею. То есть… э… умел.

– А может, еще? Давайте, а?

– Больше нельзя. Себя потеряешь. Будет два господина Луня. Один – урод без крыльев, а второй – рыжий с косичками. Для этого несчастного мира и одного слишком много.

– И вовсе вы не урод. Тогда научите меня. Научите?

– Боюсь, это невозможно. Но если хочешь, я попытаюсь.

Варка отлепился от стены, на негнущихся ногах приблизился к сладкой парочке.

– Вы были Поющим крайном, – прошептал он потрясенно.

– Увы, – не стал отрекаться крайн, – одна из моих потерь. Не самая горькая. А ты, чем топтаться сзади и шептать себе под нос, мог бы и спеть в полный голос.

– Не мог.

– Что, скромность некстати одолела?

– У меня тоже голос пропал. Это… после болезни.

Яростный взгляд широко распахнутых глаз был точно удар в лицо. Варка зажмурился и поспешно опустил голову.

– Пой!

Ослушаться он не посмел.

– Снеги белые, пушисты покрывали все поля…

В непокорном горле родился отвратительный хриплый бас, Варка попытался поправить дело и дал такого петуха, что плюнул с досады и немедленно заткнулся.

– М-да, – протянул крайн. Особого сочувствия в его голосе не было.

– Ой, Варочка! – огорчилась Жданка. – Как же ты теперь…

– Да ладно тебе… Я уже на всю жизнь напелся. Не больно-то и хотелось.

Он твердо верил, что это правда. Ну, почти верил.

Глава 4

– Все, – резко сказала Фамка, разливая жидкую тыквенную размазню по полупрозрачным фарфоровым тарелкам. – Кончилось.

– Что кончилось? – бодро поинтересовался голодный Илка, потянувшись за ложкой.

– Еда, – разъяснила Фамка и для наглядности, выдернув из-под стола пустой мешок, как следует встряхнула его. Из мешка выскочила и покатилась по полу одинокая фасолинка. Все молча проводили ее взглядом. – Осталось муки на один раз, полфунта сушеных грибов и немножко соли.

– Куда же все девалось? – озадаченно пробормотала Ланка.

– Съели, – просветила ее Фамка, – ели-ели, знаешь ли, и все съели. В Трубеже-то месяц назад были, а то и больше. А после Трубежа никто ничего не приносил. Только и знаете, что сухари потихоньку тырить.

Варка, как самый совестливый, покраснел и принялся без всякой нужды размазывать кашу по тарелке. Илка с независимым видом уставился в потолок. Лишь господин Лунь продолжал невозмутимо вкушать пищу, деликатно держа в руке драгоценную серебряную ложку. Жданка покосилась на него и тихо хихикнула. Фамка ее веселье не оценила.

– Эй, вы чё, не поняли? Уже послезавтра жрать будет нечего.

При этих словах Варка попытался встряхнуться. Замок крайнов действовал на него усыпляюще. Казалось, с ними уже никогда не может случиться ничего дурного.

Он расправил плечи, словно принимая на них привычный груз, тяжело вздохнул и тут обнаружил, что на него никто не смотрит. Три пары глаз: чернющие Фамкины, ярко-голубые Ланкины, зеленые с веселыми рыжими крапинками Жданкины уставились на крайна. Впрочем, оказалось, что господин Лунь тоже к этому не готов. Длинные костлявые пальцы потянулись к вискам, разворошили светлую шевелюру…

– Забыл, – растерянно пробормотал он, – как же это я…

Варка понял, что разбираться снова придется самому.

– Завтра с утра мы с рыжей пойдем в Дымницы. Может, кому помощь нужна. Навоз разгребать или еще что. Она и спеть может, а я рядом постою, пригляжу, чтоб никто ее не обидел.

– Ага, – радостно кивнула Жданка.

Крайн встряхнулся, как мокрая ворона, и пробурчал что-то насчет цепей и подземелья. Варка понял, что добровольно его отсюда не выпустят.

– Какой еще навоз? – насмешливо ухмыльнулся Илка. – Мы же на золоте сидим, золотом обложены. Одну эту ложку продать – целый год семью кормить можно.

– Какую ложку? – поинтересовался окончательно опомнившийся крайн. – Вот эту?

– Можно эту, – согласился Илка, вертя в пальцах предмет обсуждения, – можно вон ту. Или из кладовой что-нибудь.

– Весьма любопытно. Где будем продавать? В Дымницах?

Курицы дружно хихикнули. Даже Ланке было ясно, что в Дымницах такое никто не купит.

– Зачем в Дымницах? – обиделся Илка.

– В Стрелицах тоже торг бывает. По пятницам, – вкрадчиво предложил крайн.

– Я про город говорил. Надо отнести в этот… как его… Трубеж, в солидную ювелирную лавку.

Варка фыркнул.

– Принести в Трубеж вещичку из дома крайнов! Да ты знаешь, что они с тобой сделают?

– Ага, – подтвердила посерьезневшая Жданка, – это точно. Сделают.

– В Трубеж, – задумчиво протянул крайн, – в Сенеж, в приречную Бренну… А знаешь, о чем тебя первым делом спросят в этой солидной лавке?

– Ну о чем?

– Они спросят, где ты, грязный оборванец, украл такую ценную вещь. Вот, скажем, эта ложка. Чистейшее серебро, одна большая грушевидная и шесть мелких жемчужин, перламутр. И работа крайнов, что каждый местный ювелир определит с первого взгляда. Учти, крайны своей работой никогда не торговали. Только дарили. Семьи, где есть вещи из дома крайнов, наперечет. Так у кого ты украл эту ложку? У Гронских? Или у самого князя Сенежского?

– По наследству досталась, – буркнул припертый к стенке Илка.

– Очень убедительно. В лучшем случае хозяин лавки просто присвоит эту прекрасную вещь, пригрозив вызвать стражу, в худшем – на самом деле вызовет.

– А если найти того, кто как раз скупает краденое?

– Отлично. От одного лишнего рта избавимся.

– Что значит – избавимся?

– Убьют тебя, – со знанием дела разъяснила Жданка, – за такое – точно убьют.

– Ладно, – сдался Илка, – тогда правда, пусть рыжая побираться идет.

– Пока я жив, она побираться не будет! – рявкнул внезапно разозлившийся крайн.

– Вот что, – тихо сказала Фамка, – я тут подумала, – она разгладила на столе тонкую тряпочку, – эти кружева, что я с вашего камзола спорола. Они дорогие, наверное, но все же это не жемчуг… не золото. Да и кусок небольшой. И если молодая девица придет не в ювелирную, а в модную лавку… Поднимать шум из-за куска кружев никто не станет.

– А ведь верно, – задумчиво проговорил крайн, – тебе бы королевой быть, госпожа Хелена, глядишь, и войны бы не было. Завтра открою вам старый колодец в Бренну. Пойдешь ты.

Длинный палец уперся в Илку.

– Я вам не нанимался! – тут же ощетинился тот.

– И ты.

Повелительный взгляд в сторону Ланки.

– Я лучше с Варкой, – жалобно сказала прекрасная Илана.

– Ага, со мной лучше, – весело согласился Варка.

– Почему это? – немедленно обиделся Илка.

– Варка не боится.

– А я, значит, боюсь?!

Но господин Лунь ничего обсуждать был не намерен. Варку опять пообещали посадить на цепь, Илке было приказано заткнуться, прекрасной Илане – снять бальное платье и одеться в старое, чистенько, но бедненько.

* * *

– По затылку-то зачем! – завопил Илка. Оплеуха была такой силы, что ноги сами пронесли его несколько шагов по щербатым плитам. Всей грудью он врезался в широкий каменный парапет, и только тогда удалось остановиться.

Покинуть замок оказалось просто, но не слишком приятно. Колодец в Бренну крайн открыл для них на краю пропасти, которой кончался один из коридоров.

Сзади сочувственно охнула Ланка. С ней обошлись гораздо мягче. В пропасть спихнули, вежливенько поддерживая под локотки. Замешкавшийся на краю Илка был обруган, да еще и схлопотал по загривку.

Поневоле перегнувшись через парапет, он увидел белую гладь замерзшей реки с чернильными пятнами промоин, основательный кирпичный мост, не хуже, чем в незабвенном Липовце, черную линию дороги, тянувшуюся от моста через ровное, как стол, заснеженное поле. Река широкой дугой огибала городскую стену. Илке с верхней площадки угловой башни были хорошо видны ряды лодок, вытащенных на берег, проруби с ведущими к ним мостками, пестрые крыши тесно поставленных вдоль реки лачуг. Город не помещался в старых стенах, да и о самих стенах, похоже, не слишком заботились. Башня, на которую они попали, была явно заброшена.

– Хорошо! – сказала Ланка, становясь рядом с Илкой. – Простор… Ветер дует…

Теплый влажный ветер нежданной оттепели растрепал ее светлые волосы, прикрытые платком. Одинокий отбившийся завиток трепетал у пухлых розовых губ. Илка внезапно сообразил, что они здесь совершенно одни и никто на свете не может ему помешать. Сообразил и, схватив Ланку в охапку, впился ртом прямо в соблазнительный локон. Мимолетно успел удивиться, до чего Ланка тощая, и тут же согнулся пополам, задыхаясь от боли. Прекрасная дочь полковника Града для начала засветила ему острым каблучком по голени, а потом костлявым коленом в пах.

– Козел! – выдохнула она и нежным голосом добавила парочку особо скверных ругательств.

– Ну ты даешь, – пробормотал Илка, сидя на разбитом каменном полу, – а еще девушка из приличной семьи.

– Фамочка научила, – с гордым видом улыбнулась Ланка, – у них в Норах иначе нельзя. Лучше бы я с Варкой пошла. Он бы ни за что не стал бы…

– Ему это не надо, – проворчал Илка, с трудом поднимаясь, – вы все и так ему на шею вешаетесь. Одно слово, красавчик. Принц.

– Он бесстрашный.

– Потому что дурак. Только дураки ничего не боятся.

– И надежный.

– Зато я… – проворчал Илка и отвернулся. Лепетать что-то про свою вечную неземную любовь казалось ему очень глупым.

– Что зато?! – Прекрасная Илана в раздражении топнула маленькой ножкой в обшарпанном ботинке.

– Ладно, – вздохнул Илка, – надо как-то спуститься. А потом найти эту улицу Королевы Светаны.

– Господин Лунь сказал – Королевы Цвертины.

– Пошли вниз, там разберемся.

* * *

Приречная Бренна оказалась выстроена на редкость бестолково. Старинная крепость на высоком берегу Тихвицы давно не вмещала в себя всех желающих поселиться в богатом речном порту на границе Пригорья и княжества Сенежского. Городские постройки выплескивались из крепостных стен. Внутри же крепости дома в три-четыре этажа жались друг к другу так тесно, что между ними не пролез бы и таракан, которых в городских лавках водилось превеликое множество.

Улица Королевы Цветаны, такая же узкая и извилистая, как прочие бреннские улицы, издавна славилась своими модными заведениями. Лавки соперничали между собой красотой и размером вывесок, болтавшихся над головами прохожих чуть ли не друг на друге. Дела шли не слишком хорошо. Война еще не коснулась Бренны, но лишних денег ни у кого не было.

Госпожа Амелия скучала у большого окна за частым переплетом решетки. Кресло было удобным, печка уютно потрескивала, работа спорилась. Коклюшки так и мелькали, однако дверной колокольчик сутра не звонил ни разу. Прохожие сновали мимо лавки, чавкал под ногами талый снег пополам с городской грязью, но ленты, банты и кружева никому не требовались.

Вот в окне появилась юная парочка. Девица, фарфороволицая блондиночка, была так хороша, что госпожа Амелия охотно взяла бы ее в свою лавку для привлечения покупателей. Кружевные чепцы куда лучше смотрятся на хорошенькой головке, чем на восковой болванке. Девица вертелась, разглядывая вывески и выложенный за окнами товар. Чудные голубые глаза сверкали как у голодной кошки. Коренастый широкоплечий парень, следовавший за ней мрачной тенью, модным товаром не интересовался. Его взгляд не отрывался от маленьких ножек, неуверенно переступавших через лужи в поисках сухого места, нескладная, красная от холода рука, смешно торчавшая из слишком короткого рукава, то и дело тянулась поддержать девицу под локоток. Девица услуги принимала, но морщилась, всем своим видом показывая, как ей это противно.

«Дурачок, – усмехнулась госпожа Амелия, – водит она тебя. Вот ведь, голод, война, а молодежи все нипочем. Но здесь они ничего не купят. Должно быть, из этих, из беженцев».

Звякнул колокольчик. Юная парочка проникла внутрь.

* * *

– Я не торгую краденым, – сказала госпожа Амелия, – уходите, или я позову стражу.

Ланка с Илкой переглянулись.

– Госпожа! – воскликнула Ланка, глаза которой немедленно наполнились слезами. – Как вы могли подумать! Эта вещь принадлежала моей несчастной матери.

– Только не говори мне, что твоя мать была крайна.

«Хотя, если судить по внешности, без крайнов тут не обошлось, – внезапно подумала госпожа Амелия, жадно глядя на кусок кружева. – Продать такое дочери городского старшины, и это покроет все долги по лавке».

– Как можно, госпожа. Просто моя мать была родом из Трубежа, и госпожа Анна… Ведь вы слыхали о госпоже Анне?

Поджав губы, госпожа Амелия скупо кивнула.

– Госпожа Анна благоволила к моей матушке, – продолжала Ланка, слово в слово повторяя историю, сочиненную крайном, – и подарила ей это для свадебного убора. Матушка вышла замуж, перебралась в Белую Криницу и вот… – Тут Ланка зарыдала всерьез. Это было совсем не трудно. Стоило вспомнить о своей настоящей семье.

– Понятно, – протянула госпожа Амелия.

– Это все, что у нас осталось, – Илка решил взять дело в свои руки, – мы уже два дня ничего не ели.

– Хорошо, – решилась госпожа Амелия. – Кружево старое. Ношеное.

Она посмотрела на свет.

– Вот здесь, здесь и здесь нитки совсем потерлись. Пять монет.

– Пятьдесят, – твердо сказал Илка. Он чувствовал, что и пятидесяти мало, но раздражать противную торговку было нельзя.

Торг затянулся. Госпожа Амелия упирала на то, что кружево, возможно, краденое. Илка пытался немедленно забрать его и отправиться в соседнюю лавку. Ланка успокоилась, соскучилась и принялась рассматривать украшенные лентами чепчики, кружевные воротнички и пряжки с бантами. Заметив это, госпожа Амелия предложила в придачу к деньгам что-нибудь из своего товара. Илка наотрез отказался. Госпожа Амелия раскраснелась и начала задыхаться. Илка запарился в своей вонючей душегрейке, но сохранял каменную невозмутимость. В конце концов сошлись на тридцати. Госпожа Амелия выложила деньги. Илка тщательно проверил каждую монету и только после этого выпустил из рук уголок кружева.

Спрятав драгоценный лоскут в укладку с двойным дном, трижды повернув ключ, госпожа Амелия несколько успокоилась и вдруг кое-что сообразила. Юнцов нельзя отпускать. Если то, о чем она вдруг подумала, правда, городской старшина будет вечно ей благодарен. Льготы и привилегии из этого могли последовать неимоверные.

– Горячего сбитня? – предложила она. – Пива? Голодными я вас отсюда не отпущу.

На столике у окна мгновенно появились толстые дымящиеся кружки, ломтики пирога, печенье.

От еды эти несчастные, конечно, отказаться не смогли, хотя парень по-прежнему смотрел угрюмо и недоверчиво, то и дело отбрасывая со лба неприлично короткие русые лохмы. Однако кружку осушил залпом и в пирог вцепился зубами, будто год не ел.

Госпожа Амелия с трудом сдерживалась. Бродяжки были невозможно, немыслимо чистыми. Белая кожа, гладкие блестящие волосы, почти не испорченные работой руки, ухоженные розовые ногти. Одежа далеко не новая, но тоже будто первый день после стирки. А у девчонки, у девчонки-то башмачки на каблучках. И в этом она шла от самой Белой Криницы! Задержать их, конечно, не удастся, но просто необходимо хоть что-нибудь выведать.

– Куда вы теперь? – полюбопытствовала госпожа Амелия и с удовольствием заметила, как глаза девицы испуганно распахнулись.

– В Трубеж будем пробираться, – не переставая жевать, невнятно пробормотал Илка. Ничего более умного ему в голову не пришло.

– Да, – подтвердила Ланка, – у меня там тетка.

«Дура, – ужаснулся Илка, – сейчас придется отвечать, как ту тетку зовут. Наверняка тут все друг друга знают».

– Или пойдем прямо к госпоже Анне, – заявил он, чтобы увести разговор в сторону. – Добрая госпожа крайна нам не откажет.

Пухлый рот госпожи Амелии приоткрылся от изумления.

– Как, разве вы не знаете? Дурные вести не лежат на месте. Впрочем, до Белой Криницы далеко.

– А што такое? – пробурчал Илка, стараясь проглотить последний кусок.

– Убили госпожу Анну. Вот уже пятнадцать лет как убили.

– Уби-ли? – еле выговорила Ланка. – Прекрасную крайну? Но за что?

– Уж не знаю, чего у них там в Трубеже вышло… Только убили и госпожу Анну, и воспитанницу ее, госпожу Мариллу. После того-то крайны Пригорье бросили. Ушли как не было. Теперь уж не вернутся. Неужто вы про это ничего не слыхали?

Госпожа Амелия старательно вздохнула. Бродяжки отмалчивались, но она не теряла надежды.

– А ведь я знавала госпожу Анну. Мужа моего она от почечуя лечила. И сынка ее сколько раз видала. Веселый такой парень… красивый, аж смотреть больно. Девчонки за ним табунами бегали. А он смеялся только… сегодня с одной, завтра с другой.

– Слыхал я про одного такого, – пробормотал Илка.

– Потом его в столицу услали, вроде учиться… Кабы он в Трубеже остался, может, ничего бы и не было. Говорят, он вернулся, да опоздал. С горя едва весь город не разнес. Крыши срывало, трубы ломало, городскую рощу как корова языком слизнула.

– А потом?

– Да что потом… ушел со всеми.

* * *

Мокрый ветер над головой гремел цепями вывесок, раскачивал и надувал яркие полотнища.

– Теперь наверх, – сказала Ланка, деловито припоминая следующую часть наставлений крайна, – все улицы в крепости сходятся на вершине холма у Ратушной площади. По субботам бывает ярмарка, сегодня как раз суббота…

Илка с усилием отвлекся от своих мыслей. Надо было спросить, как звали того развеселого парня, устроившего погром в Трубеже. Ответ мог оказаться очень интересным.

Некоторое время они молча пробирались вверх по улице Королевы Цветаны, лавируя между лужами и кучками грязного снега.

– Ноги не промочила? – озабоченно спросил Илка.

– А тебе-то что.

– Простудишься.

– Вот и хорошо. Заболею, господин Лунь станет обо мне заботиться…

– Теперь еще и господин Лунь! Он же тебе в дедушки годится.

– Ничего подобного.

– И он страшный!

– Зато какие глаза…

– Ага. Как дула. Глянет – и нет человечка.

Ланка фыркнула. Илка тяжело вздохнул.

– Хочешь, я тебя понесу?

– Этого еще не хватало.

Илка еще раз вздохнул.

– Лужи. Грязь. А ты вон в чем.

Ланка посмотрела на свои ноги. Осенние ботиночки на тонком каблучке, конечно, не годились для зимней ростепели. Но ей требовалось выглядеть как благородной девице. Не в валенках же идти.

– Ну хоть под руку меня возьми.

Под его локоть неуверенно скользнула тонкая покрасневшая от холода ручка. Илка немедленно разомлел. Пусть влюбляется в кого хочет, хоть в этого кошмарного крайна, хоть в Варку… э, нет, проклятый красавчик пусть держится от нее подальше.

– Я тоже надежный, – прошептал он, склонившись к розовому ушку.

Ланка недоверчиво хмыкнула, но руки не отняла.

Какое-то время Илка тихо радовался. Век бы так идти. Внезапно ему в голову пришла простая и приятная мысль.

– А ведь у нас в руках тридцать монет, – задумчиво заметил он, подкинув на ладони плотно набитый кошель. – Ясное дело, мы продешевили. Этот лоскут стоит наверняка больше сотни.

– Ну и что?

– Зачем нам возвращаться?

– Чего?

Все-таки Ланка тупая даже для курицы. Голубые глаза стали круглыми и плоскими, как у куклы.

– С такими деньгами, – снисходительно объяснил Илка, – мы можем пойти на постоялый двор, нанять повозку и уехать. Хотя бы в Сенеж. А можно и в столицу. Я работу легко найду. Я же грамотный и в счислении хорошо разбираюсь. Снимем комнату, а потом, может, и домик купим…

Он уже видел их новую жизнь. Домик в предместье, Ланка в светлой комнате с геранькой на окне и ярко-желтыми занавесками. И рядом никаких сомнительных красавчиков, никаких роковых крайнов с прекрасными глазами.

– А как же они? – донесся до него слабый голос Ланки.

– Ничего, – отмахнулся Илка, – придумают что-нибудь.

Ланка улыбнулась и несильно шлепнула его по руке. Мешочек с деньгами плюхнулся в лужу. Девчонка, извернувшись, подхватила его и бросилась бежать вверх по улице. Илка, оглушенный, остался на месте, глядя, как мелькают тонкие ноги под слишком короткой юбкой, как проваливаются в снег и скользят по мокрым камням шаткие каблучки. Хрупкая фигурка отразилась в широком, чисто-начисто отмытом окне очередной лавки и исчезла за поворотом улицы.

Ланка бежала, не разбирая дороги, пока с разгону не врезалась в компанию уже с утра развеселых парней. С трудом вырвалась, на вопросы о том, куда может спешить такая милашка, и замечания, что спешить больше некуда, так как все, что ей нужно, у них имеется, ответила хлесткими словечками, столь любимыми рыжей Жданкой. Парни были настроены благодушно, поэтому в ответ только дружно загоготали и отправились своей дорогой. Ланка же выскочила на Ратушную площадь, прислонилась к сырой стене и тут наконец разревелась. Во всем виноват был, конечно, господин Лунь. Пошли он с ней Варку, ничего такого не случилось бы.

Но господин Лунь над Варкой трясется как курица над цыпленком, Жданку готов на руках носить. Фамку иначе как госпожа Хелена не называет, и только ее, Ланку, никто не любит. Послали незнамо куда незнамо зачем. Да еще с этим. Лучше бы он снова заболел. Тогда он по крайней мере слушался. И гадостей не говорил… И не делал… Только твердил: «Ланочка, милая, золотая».

Однако плакать на Ратушной площади оказалось неудобно. Ветер холодил лицо, сушил слезы. Нос и щеки ужасно замерзли, так что Ланка всхлипнула пару раз, утерлась полой душегрейки и принялась соображать, что дальше. Деньги при ней, список, чего и сколько надо, нацарапанный мелким Фамкиным почерком, при ней, холщовая сумка с мешками и кулечками на всякий случай – вот она. Значит, надо что? Правильно, делать покупки. А как?

Нет, в модных лавках она чувствовала себя как рыба в воде. Но рынок… благородные девицы на рынок не ходят. Для этого существуют младший лакей и кухарка. Надо было Фамку вместо нее послать. Фамка и торговаться умеет, и хороший товар от плохого запросто отличит. Одна беда, не похожа Фамка на обедневшую, но благородную владелицу драгоценных кружев. Не похожа, как ни крути.

Рынок кипел, не помещался на узкой площади так же, как город не помещался в старых стенах. Детскими голосами кричали козы, грустно мычала чья-то корова. У каменной чаши фонтана поили лошадей. По разбитому булыжнику расплывалась навозная жижа пополам со снегом. Пахло тоже навозом, гнилыми овощами и свежевыдубленной кожей. Трещали на ветру яркие флажки и длинные ленты, хлопали полотнища палаток. Кто-то визгливо орал, с другой стороны доносились резкие звуки флейты.

Вздохнув, Ланка храбро двинулась вперед. И ничего, мешочек гороха сторговала в два счета. Прошлась вдоль ряда телег, выбрала мужика потолще, лицом подобрее, приценилась, поторговалась немного для приличия и купила. И только после этого задумалась, что ж ей теперь делать. Выстиранный, аккуратно зашитый Фамкой мешочек пуда на полтора плотно лежал на земле, и поднять его не было никакой возможности.

А ведь в списке красовались еще мука, крупа, соль, черные бобы и прочее.

– Что ж ты вытворяешь? – хрипло сказали у нее над ухом. – На том конце ряда в два раза дешевле.

Услышав знакомый голос, Ланка взвизгнула, бросила мешок и отскочила.

– Ладно, – сказал Илка, легко вскинув мешок на плечо, – пошли.

Он оттащил мешок к стене ратуши, где посуше, толкнул на него Ланку.

– Сиди. Караулить будешь. Давай список. Давай деньги.

Ланка хлопала длиннющими темными ресницами, но ничего отдавать не торопилась.

– Курица, – прищурился Илка, – делай что хочешь… целуйся со своим крайном… А мне без тебя ничего не нужно.

Дальше все пошло как по маслу. Ланка сидела на мешках, глазела на толпу, а Илка трудился в поте лица, бился за каждый грош, не столько стремясь сберечь чужие деньги, сколько из принципа.

* * *

– Ну, кажется, все. Это взяли. Это взяли. А это что такое? Тен… нет, тян… для г… л… Каракули какие-то. Это не Фамка писала.

– Это я писала. Дай сюда.

Ланка сердито выхватила у него бумажку, вытянула из кошелька несколько мелких монет и, деловито потряхивая кудряшками, направилась в сторону притулившейся на углу лавочки с красноречивым названием «Королевские сласти».

Илка крякнул и устало плюхнулся на мешок с мукой. Дурак, не догадался. Надо было самому ей конфет купить. Ноги болели, голова кружилась, спина гудела. Базар потихоньку редел. Торговцы собирали товар, сворачивали полотняные навесы, покупатели разбредались, исчезая в окрестных улочках.

Илка призадумался. Надо бы возвращаться назад. Но о возвращении Крыса не сказал ни слова. Ну и что теперь делать? Наверное, стоит перетаскать весь товар к той башне.

Легко сказать. А кто таскать будет? И так руки-ноги отваливаются. Нанять, что ли, кого? А как объяснить, что нам в этой брошенной башне понадобилось?

* * *

Ланка возвращалась не торопясь, смотрела под ноги, осторожно обходя навозные лужи. Наконец подняла глаза, отыскивая Илку, и ахнула. Илку держал за шиворот жилистый дядя в боевых рукавицах, шлеме и до блеска начищенной кирасе. На кирасе красовался герб города Бренны – два острых крыла, под крыльями – узкая лодка с косым парусом. Второй стражник копался в честно купленной провизии.

– Я тебе покажу, как возле чужого добра слоняться, – нравоучительно восклицал он.

– Это наше добро! – взвизгнула Ланка и бросилась на выручку, хотя Илка делал страшные глаза, изо всех сил намекая, чтоб она не подходила.

– Ва-аше? – протянул стражник, цепко ухватив Ланку повыше локтя. – Ты глянь, Семен, какие богатые купцы у нас объявились! Тут товару золотых на сорок, а то и все пятьдесят.

– Это нашего господина, – громко и решительно заявил Илка. Ланка торопливо закивала.

– Ха… Ну и как его звать-величать, господина вашего? Кто он, а?

Илка поперхнулся, подавив сильный соблазн выпалить: «Да так, один крайн» и посмотреть, что будет. Ланка жалобно пискнула. По Варкиным рассказам она знала, что имя Лунь Ар-Морран не следует произносить ни в коем случае.

– Так-то, – хмыкнул Семен, подталкивая впереди себя Илку, – пошли. В «холодной» переночуете, а там вас в приют определят… или кому в услужение. Много вас таких развелось. У нас бродяжничать не полагается. Городской старшина строго запрещает.

– Дура, – пробормотал Илка, – курица. Говорил я тебе…

«Теперь все равно придется бежать, только уже без денег…»

– Кхм… Позвольте осведомиться, какие установления городских властей нарушает моя прислуга?

Ланка вздрогнула и радостно обернулась.

Крытый черным атласом длиннейший плащ, наглухо застегнутый сверху донизу, плавно ниспадал на тщательно вычищенные дорогущие сапоги. Прорези для рук и ворот окаймлял блестящий соболиный мех. Острый подбородок тонул в меховой опушке, лицо скрывала низко надвинутая на глаза круглая меховая шапка с пышным, свисавшим сбоку хвостом.

Из-под плаща выскользнула рука в черной перчатке и требовательно потянулась к Илке.

– Сдача?

– Отобрали, – мстительно мотнул головой Илка, – они отобрали.

В настойчиво протянутую ладонь сейчас же лег изрядно опустевший кошель. Затянутые в черное пальцы брезгливо извлекли из него пару мелких монет.

– Это вам за заботу о моем имуществе.

Получив мзду, стражники тут же исчезли.

– Вы?! – Илка встряхнулся, потер лицо ладонями. – Но как вы…

– Неужели ты действительно думал, что я отпущу вас к людям совсем одних? Я же предупреждал.

– А-a… ну да… И давно вы тут?

– С утра. Кажется, ничего особенно интересного я не пропустил.

«Ой-ой-ой!» – подумал Илка и тихо порадовался, что за пышным мехом не видит ни страшных глаз, ни знаменитой драконьей улыбочки.

– Разрыв-трава, да? – благоговейно прошептала Ланка.

– Последнюю извел. Отцепись от меня, госпожа Илана. Люди подумают, что у меня роман с малолетней горничной. Скромность – украшение молодой особы. Возьми в руки какой-нибудь сверток и держись сзади.

Ланка радостно хихикнула.

Повинуясь небрежному взмаху руки, из-за спины крайна возник парень Илкиного возраста, оснащенный вместительной двухколесной тележкой.

– Грузите.

Ворочать мешки и свертки опять пришлось Илке. Хозяин тележки считал, что погрузка не входит в его обязанности, а благородный господин в роскошном плаще, конечно, не мог марать рук о мешки с мукой. Наконец они сдвинулись с места и, скрипя, покачиваясь, разбрызгивая городскую грязь, неспешно покатили с высокого бреннского холма. Замученный и страшно недовольный Илка, повинуясь приказу крайна, толкал тяжело груженную тележку вместе с ее унылым хозяином. За ними неспешно шествовал крайн, Ланка, скромненько опустив глаза, семенила сзади.

Широкая по меркам Бренны Мостовая улица быстро привела к крепостным воротам. Сами ворота, распахнутые настежь, вмерзли в городскую грязь и, как видно, никогда не закрывались. Илка думал, что теперь они повернут к башне, но они двинулись вниз, к горбатившемуся над рекой мосту. Однако на мост тоже не пошли. Свернули в одну из скверненьких вонючих улочек, тянувшихся вдоль реки. Здесь, как догадался Илка, селились нищие беженцы, стекавшиеся в Бренну из разоренной страны. Здесь было так грязно, что Ланка сразу же завязла. Господин Лунь галантно предложил ей руку, помог взобраться на тележку. Ланка уселась на мешках, оправила юбку, улыбнулась местному парню, который моментально расплылся в ответ, а потом, быстро обернувшись через плечо, показала Илке язык. Илка стиснул зубы и с силой налег на деревянную ручку тележки. Возможно, ему показалось, но из-под роскошного воротника донесся короткий сухой смешок. Как видно, господин Лунь развлекался вовсю.

Остановились они возле дома, скорее похожего на старый лодочный сарай. Впрочем, в отличие от прочих жалких хибарок на этой улице, стены у него были толстые, еще довоенной постройки.

Провизию сгрузили на крыльцо, и хозяин тележки благополучно отбыл, то и дело оглядываясь на Ланку. Через сени в сырую заплесневелую кухню мешки таскал господин Лунь самолично. Снизошел, так сказать. Вокруг суетилась Ланка и причитала, что ему нельзя напрягаться, ссылаясь при этом на великого травника Варку. Илка же под шумок постарался сделать так, чтобы его доля груза была поменьше.

Перетаскав все, присели отдохнуть.

– И чего теперь?

Крайн, нагнувшись, потянул за ввинченное в сырой деревянный пол ржавое кольцо. С глухим чавканьем открылся забухший вход в погреб. Отчетливо запахло тухлой водой.

– Колодец? – со знанием дела спросил Илка.

– Угу.

– А почему в таком мерзком месте?

– Раньше оно таким не было.

И тут в дверь постучали. Вернее, заколотили так, что с потолка посыпалась заплесневелая труха. Ланка пискнула. Илка молча смотрел на крайна. Тот встал, надел шапку, надвинул пониже.

– Так. Сейчас все скинете вниз. Потом сами прыгнете.

– А ключ?

– Я уже открыл. Даму столкнешь лично. Если с ней что случится – шкуру спущу.

Илка, оскорбленный до кончиков ногтей, хотел сказать в ответ какую-нибудь гадость, но крайн уже был в сенях.

– Чем обязан? – послышался оттуда его донельзя надменный голос.

– Бу-бу-бу, – донеслось в ответ с улицы, – городской старшина, бу-бу-бу, срочно требует… бу-бу-бу.

– На каком основании?

– Ничего не известно… бу-бу-бу… приказано доставить.

– Хорошо. Идемте.

Ланка ахнула и, кажется, собралась завизжать. Илка быстренько заткнул ей рот и для верности спихнул в погреб. Возиться с мешками опять пришлось самому. Потом Ланка утверждала, что они, все как один, сыпались ей на голову. Выход из колодца оказался еще более мерзким, чем вход. Крохотная площадка, покрытая липким глубоким снегом и со всех сторон окруженная скалами. Зрелище откровенно пугало, несмотря на то что медленно надвигающиеся сумерки милосердно скрыли многие неприглядные подробности. В довершение картины ужаса и запустения из ближайшей расселины вынырнул белый призрак. Седые волосы, встопорщенные ледяным ветром, стояли дыбом, саван бился на ветру, рвался с костлявых плеч.

– Ага, – заорал он Варкиным голосом, изо всех сил стараясь перекричать ветер и поплотнее кутаясь в белое покрывало, – вернулись! Я уже целый час жду… Замерз как собака. А где господин Лунь?

* * *

– Где он?

– Да кто ж его знает.

– А кто должен знать? Вас послали за ним. Так?

– Так.

– Приказано было обращаться вежливо. Так?

– Да мы чё… мы ж не били… пальцем не тронули… черных слов не говорили… Только и сказали: городской старшина, мол, требует к себе, приказано, мол, доставить.

– Великолепно! Молодцы! Значит, вы сказали ему, что я требую… И что я приказал доставить.

– А чё такого-то. Мы ж ему не угрожали… рук не крутили… Сам пошел. Спокойно так. Благородные господа, они обычно орут, за оружие хватаются… А этот – нет. Только вот…

– Ну-ну, договаривай…

– Возле моста он вроде хотел в другую сторону повернуть. Ну, я его попридержал маленько, за локоток, чтобы это… наверх… к воротам.

– И что же? Как здоровье?

– Думал, помру на месте. Очнулся в луже, руки не чувствую, в глазах муть зеленая, во рту как будто табун прошел.

– Тебе, друг мой, повезло, что ты все-таки очнулся. Ну, рука, может, и отсохнет. Так это тебе наука. Думать будешь, прежде чем к таким, как он, свои грязные лапы протягивать. Ну а ты что скажешь, милейший?

– Дык чё… я чё… я впереди шел, слышу, Парфен говорит, мол, давай направо… повернулся, чтоб того… ну… пособить… чтоб он… это… не убег.

– Пособил?

– Не… не успел… во… вся морда на сторону.

– М-да. Хорош.

– Чё ж вы не предупредили, что он опасный? Удар злой… и рука тяжелая… Благородные господа так не дерутся.

– Весьма возможно. Так куда он делся?

– Ну… он врезал, я с копыт, а он бегом на мост, я за ним, да где там, на самом горбу, на середке вскочил на перила и того… прыгнул! Только плащ мелькнул.

– И что?

– И все. Пропал. Мы потом ходили глядеть. На льду – никого. И следов никаких. Улетел он, что ли?

– Улетел… Умнейшая женщина госпожа Амелия, ее бы на мое место. Убирайтесь. Вон с глаз моих. Лечиться в «холодной» будете. Недельку отдохнете, а там посмотрим.

Городской старшина приречного города Бренны тяжело повернулся и, шаркая ногами в мягких разношенных сапогах, побрел к лестнице. Напрасно он не перенес кабинет вниз. Давно пора. Лестница казалась бесконечной. Раз пять отдыхал, пока поднялся, и все равно дышал как загнанная лошадь. В кабинете он тут же направился к любимому креслу, всегда стоявшему возле окна. Слабеющей рукой толкнул высокие створки и замер, жадно вдыхая ледяной ветер.

С ратушной башни была видна вся Бренна. Грязный, неразумный, бестолково построенный город, не желавший успокаиваться даже на ночь. Его дитя, его семья, его жизнь. Почти двадцать лет он несет этот город на руках как капризного ребенка. Худо ли, хорошо ли, но Бренна живет почти как при крайнах, несмотря на толпы беженцев, прибывающих с юга, на вконец обнаглевшее городское ворье, на погрязший во взятках городской совет. Однако сейчас за рекой ворочалась, нависала над городом угроза пострашнее беженцев.

Старый дурак. Как можно было отправлять на такое дело дуботолков из городской стражи? Не поверил… Если бы поверил, пошел бы сам, невзирая на опухшие ноги. Да что там пошел, на коленях пополз бы через весь город, край плаща целовал, сапоги лизал бы… лишь бы сжалился пресветлый господин крайн, как встарь, помог, взял под свое крыло.

Но нет… после такого оскорбления… приказали ему, пытались арестовать… руку на него подняли, болваны! Еще удивительно, что он так долго терпел. Ах да, там же девушка была. Прекрасная крайна… Он уводил их, уводил подальше, чтобы она могла спокойно скрыться. Своих они защищают всегда… до последнего… ценой жизни… Вот только граница между своими и чужими проходит теперь не по Тихвице и даже не по Трубежу. Никто не защитит несчастную Бренну. Князь Филипп Сенежский, Вепрь наш могучий, не зря копит силы, не зря громогласно именует Пригорье своим. Весной, как только дороги подсохнут, город будет захвачен. Захвачен и разграблен.

* * *

Крайн вернулся через два часа, в самом разгаре грандиозной ссоры. Вопли «как ты посмел оставить его одного!» и «ачтоя мог, когда он велел!», слегка разбавленные выражениями «сам дурак», «трус», «козел вонючий», «от такого слышу», гремели и сталкивались в воздухе главного зала. Ланка рыдала в углу, Жданка шмыгала носом, но крепилась. Фамка удалилась на кухню и принялась готовить ужин, помешивая в кастрюле с таким упорством, будто мечтала провертеть ее насквозь.

Он вошел через маленькую дверь, весь мокрый, облепленный талым снегом и злой как голодный шершень. Колодец на Бреннском мосту был на скорую руку состряпан им еще в ранней юности, и выход из него приходился в чистое поле посреди Своборовой пустоши, подальше от глаз старших, потому что в Бренну тринадцатилетний Рарка мотался без разрешения. Пришлось больше часа пробираться по полю, барахтаясь в мокром снегу.

Из обрывков слов, слетавших с посиневших от холода губ, сразу стало ясно, что люди в его глазах утратили почетное звание навозных червей и считаются теперь чем-то вроде… даже и слов не подобрать. Нет такой мерзости в подлунном мире.

Отмокнув в горячей воде, переодевшись, получив от Варки кружку дымящегося овсяного отвара на меду, закутанный курицами в мохнатый плед, он наконец смог выразить свою мысль достаточно внятно. Мысль была простая: «Ноги моей больше внизу не будет. Пропади все пропадом».

Илка, наблюдавший за суетой вокруг господина Луня со стороны, впервые в жизни был с ним согласен.

Глава 5

Господин Лунь задумчиво смотрел на Ланку. Ланка смотрела на розу. Роза стояла между ними, пышная, белая, нежно розовеющая кремовой сердцевиной.

– Как ты это сделала?

– Я не зна-аю. Я люблю розы… У нас дома на балконе всегда… с весны до поздней осени… А здесь так холодно. И все кругом мертвое. И мне ее так жалко стало…

– Ясно. Очень хорошо. Я бы сказал, блестяще. А что нам могут предъявить остальные? Ивар Ясень, например?

Варка независимо дернул плечом и поспешил молча исчезнуть в одном из коридоров. Фамочка стиснула зубы. Невыполненное домашнее задание! Дура Ланка и та справилась… А как его выполнять, если выполнить невозможно?

Жданка вздохнула и несмело потянула крайна за рукав.

– Чего тебе, рыжая?

– Я вам… это… хочу показать одну вещь… вы только не ругайтесь.

Рыжая притащила его к водопаду. Когда-то он любил эту комнату. Очень любил. Как прежде, здесь было светло, как прежде, неспешно звучала тихая музыка. Все они скоро умрут, люди в Пригорье уничтожат друг друга, а музыка будет звучать.

– Вот, – сказала Жданка.

В углу тускло блестели осколки разбитого бокала. Среди них, прямо из пола рос розовый куст, покрытый острыми белыми бутонами и мелкими пахучими цветами. Колючие молодые побеги тянулись к стенам, цепляясь за малейшие выступы. Как видно, роза оказалась из породы вьющихся.

– Чье это?

– Варкино. Он это уж давно сделал.

– Почему мне не сказал?

– Боялся – влетит. За бокал, за пол попорченный…

– М-да. Хрусталь из Кременца на дороге не валяется.

– И потом, это ж совсем не то, что вы велели.

– Бесспорно, я это представлял несколько иначе.

– Ага, красиво, – сказала Жданка, обнадеженная тем, что он не сердится, – а вот мое.

– Ох… – В последнее время он взял себя в руки и старался не ругаться при детях. Так что все остальные слова пришлось проглотить.

Розы на березе так и не выросли. Да и вообще при ближайшем рассмотрении это оказалась сосна. Десятки мощных корней прошили медное ведро, как бумагу, и впились в мраморный пол. Вверх рвался колючий шар покрытых зелеными иглами веток.

– Варка сказал – надо слушать музыку, – печально объяснила Жданка. – Еще балалайку зачем-то поминал. Дивная, говорит, балалайка.

– Дивная гармония…

– А… наверное… Ну, я и послушала. А потом спела… и вон какая хармония получилась… Почти каждый день воду ношу, поливаю. Погибнет оно тут.

– Ничего, весной мы его наружу вытащим, – пообещал крайн и испугался, осознав, что впервые думает о весне не с ужасом, а с надеждой.

* * *

Упругие плети вырвались из рук, никак не ломались и отчаянно кололись, даже через подол рубахи, даже через рукав куртки. Перчатки, что ли, надо было какие-нибудь добыть. Со злости Илка изо всех сил пнул розовый куст. Посыпались мелкие листья, белые лепестки, но непокорное растение устояло, а какой-то особенно наглый стебель ухитрился хлестнуть его по ноге. Шипы впились в белый чулок, давно уже ставший вполне серым. Илка взвыл. От обиды даже слезы выступили.

– Зачем? – спокойно спросили сзади. Господин Лунь умел появляться в самый неподходящий момент.

Илка дернулся и чулок, конечно, порвал.

– Ненавижу! – рявкнул он, так что эхо прокатилось по всем коридорам.

– Розы?

– Да не розы! Его! Этого… этого…

– Ах, этого… Что ж, твое право. Вполне тебя понимаю и даже в какой-то мере сочувствую. Не соблаговолишь ли ты уделить мне несколько минут своего драгоценного времени?

– Чего? – выдохнул Илка, слегка ошеломленный таким количеством вежливости.

– Того. Поговорить надо.

В этой комнате Илка еще не бывал. Здесь даже имелись окна. Длинные узкие щели от пола до потолка. На отполированном деревянном полу и гладких белых стенах лежали тонкие световые полосы. Несколько кресел, по меркам замка очень простых и скромных, высокая конторка с кучкой сломанных перьев и давно высохшей серебряной чернильницей.

– Что здесь было?

– Приемная. Сюда приходили люди, по делам или с просьбами… Вон там была дверь.

– Людей пускали в замок? – удивился Илка.

– До поры до времени. Присаживайся.

Илка сел, поерзал на жестком сиденье, крайн опустился в кресло напротив. Руки привычно легли на узкие подлокотники, спина распрямилась, подбородок взлетел вверх. Тонкий луч коснулся светлых волос.

Илка вдруг почувствовал себя грязным поселянином, этаким заскорузлым дядькой Антоном, жалким просителем, которому непременно откажут, и от этого разозлился еще сильнее.

– Ну, давайте! – с вызовом сказал он, подавшись вперед. – Начинайте! Надо любить ближнего своего, даже если этот ближний – синеглазый блондинчик, по которому все девки сохнут! Даже если он увел девушку, с которой я целовался, когда она еще в коротких платьицах ходила. Должна же быть справедливость! Почему одним все, а другим – ничего?!

– Он – нищий сирота, ты – нищий сирота. Жестокая справедливость.

– Ага. Ходит весь такой в белом сиянии, волшебные цветочки по углам выращивает. Музыку он слышит! Гармонию какую-то чувствует! Никому не дано, а ему – пожалуйста! А вы говорите – справедливость! Рожа смазливая! Улыбочка эта убойная!

– Хм… Он-то своей внешностью как раз недоволен.

– Да за что его любят, как не за внешность! Курицы-то наши, все как одна… Лю-убят. За что, а?

– Может, за то, что он спас им жизнь. Кормил, оберегал, защищал… Женщины, знаешь ли, ценят такие вещи. По-моему, это единственное, что они ценят по-настоящему.

– Ara-ага. Это мы уже проходили. Он герой, я подлец. Он весь в белом, я в грязи. Справедливость торжествует.

– Ты и вправду считаешь себя подлецом? Вот так, без оговорок?

– А вы кем меня считаете? Сами же пауком обозвали. И в Бренну меня послали, не его. Пусть сдохнет, кого не жалко.

– Я послал в Бренну тебя потому, что знал: с этим делом ты справишься лучше. Наш прекрасный герой в мировой гармонии разбирается, а в людях – нет. Доверчив. Торговаться не умеет. Осторожностью не страдает.

– Ага. Один против пятерых? Да запросто.

– Именно. Ты легко выживешь там, где он обречен. Несправедливо, не так ли?

Илка помотал головой. Он не считал, что это так уж несправедливо.

– Как я понял, ты хотел бы покинуть замок.

Илка покраснел и изо всех сил вцепился в неудобные подлокотники.

– Так вот, ты свободен.

– Как же… а вы говорили…

– Да. Но знаешь, никто, кроме тебя, не выражал желания уйти отсюда.

– Ну… Варке здесь нравится… Он же тронутый. Музыку слышит, а больше ему ничего и не надо… И потом, он куриц ни за что не бросит.

– Это хорошо или дурно?

– Это глупо. А курицы, – Илка внезапно ухмыльнулся, – курицы от вас теперь не отвяжутся.

– Что ты хочешь этим сказать? – осторожно спросил почуявший подвох крайн.

– У вас глаза красивые, – злорадно сообщил Илка, – и вообще вы «ми-илый».

– Это кто так говорит?

– Да все.

Крайн запрокинул голову в приступе хриплого лающего кашля. Илка не сразу понял, что это смех.

– До чего я дошел, – простонал он, отсмеявшись, – до чего докатился на старости лет. Ну, ты меня успокоил. Я-то думал, что уже совсем никуда не гожусь. Так не уйдут, говоришь?

Илка покачал головой.

– Но ты-то, надеюсь, не питаешь ко мне нежных чувств?

Илка содрогнулся и уставился на него с неподдельным ужасом.

– Стало быть, можешь покинуть замок, когда пожелаешь.

– Когда пожелаю?

– Да. Меня ты боишься и ненавидишь, товарищи по несчастью тебе противны, замок тебя не принимает…

– Он что, живой?!

– Нет. Но разумный. До некоторой степени. Так вот, я дам тебе денег, немного еды, открою колодец в Починок-Нижний. Пешком по такому снегу ты далеко не уйдешь, а там, должно быть, есть дорога. У меня только одно условие.

«Так я и знал, – подумал Илка, – даром даже крайны ничего не делают».

– Не уговаривай ее уйти с тобой.

– П-почему?

– Ты не сможешь ее уберечь. Надеюсь, в этом ты уже убедился.

Помедлив, Илка кивнул. Ему вдруг стало холодно. Все это всерьез. Ему дадут кошель с мелочью и, может быть, золотой, который от греха подальше придется зашить в одежду, Фамка напечет лепешек в дорогу, а потом он уйдет. Навсегда.

Приятно бунтовать, возмущаться порядками, строить планы побега… Совсем иное дело, когда тебя хладнокровно объявляют лишним и выставляют за дверь… в смертельно опасный, безнадежно свихнувшийся мир. Лишний. Никому не нужный. Даже Ланке.

– Пойду собираться. Не бойтесь, я не буду ее уговаривать. Я же не дурак.

Крайн поднял глаза и взглянул на него в упор:

– Тебя никто не гонит.

– А?! – не понял Илка.

– Нынче я бы и кошку отсюда не выгнал. Хотя, признаться, терпеть не могу кошек.

В голове у Илки что-то перевернулось. Невесть откуда взявшиеся кошки окончательно сбили его с толку. Он попытался собраться с мыслями, но тут грохнула дверь и в комнату вихрем влетела Жданка.

– Скорее, – задыхаясь, прокричала она, – Фамке плохо!

* * *

В девичью комнату, одну из бывших мастерских, уставленную широкими лавками, Ланка, пользуясь равнодушным разрешением крайна «берите, что хотите», стащила все подушки, думочки, покрывала и пуховые одеяла, которые смогла отыскать. Потом Варку с Илкой заставили приволочь из зала мягчайший ковер, из гардеробной – огромное зеркало, из кладовой – изящный туалетный столик, украшенный серебряными накладками и перламутровыми вставками в виде расцветающих лилий. Столик постепенно заполнялся драгоценными флакончиками, пустыми, но с приятнейшим запахом, шкатулочками и прочими женскими штучками, которые Ланка потихоньку таскала из сокровищницы.

Сейчас на роскошном голубоватом ковре скорчилась Фамка, еще более маленькая и жалкая, чем обычно. Варка стоял на коленях, сжимая ее тощее запястье.

– О, наш травник уже здесь, – с некоторым облегчением заметил крайн, – молодец. Скоро ты у нас великим знатоком женских обмороков станешь.

Варка обернулся, поднял без кровинки белое, растерянное лицо.

– Не дышит. И сердце не бьется.

Илка устоял на ногах только потому, что вовремя ухватился за косяк. В одну минуту господин Лунь влетел в комнату, оторвал бесчувственное тело от Варки, швырнул на пол и со всего размаху двинул кулаком в узкую грудь.

– Мамочка, – пискнула Ланка, на этот раз повисшая на плече у Илки.

– Тихо, – прошептал Варка, – сердце надо подтолкнуть. Я слыхал про такое. Отец рассказывал.

Господин Лунь помедлил немного, прислушался и, хищно оскалившись, ударил еще раз.

– Давай же, – шептал Варка, изо всей силы вцепившись в ковер, – давай!

Фамка со стоном втянула воздух сквозь стиснутые зубы и задышала неровно и часто. Крайн склонился над ней, обнял, прижал к себе, словно пытался своим телом защитить от всех невзгод и печалей. Над ним, едва умещаясь в комнате, шатром встали огромные серые крылья.

Варка моргнул. Никаких крыльев, конечно, не было. Выдохнув, он разжал кулаки. В руках остался нежный ковровый пух.

– Что ты себе позволяешь, госпожа Хелена? Твой принц, небось, тебя ждет, все глаза проглядел, а ты помирать затеяла.

– Больно, – простонала Фамка.

– Ребро я тебе сломал. От недоедания кости хрупкие. Совсем себя не бережешь. О чем ты только думала, а?

Фамка попыталась повернуть голову. Проследив за ее взглядом, Варка присвистнул. На туалетном столике цвела темно-багровая, почти черная роза. Жидкость, до краев наполнявшая тонкостенный бокал, тоже была темно-красной.

– Я думала… Ланка сказала – думай о розах, а как о них думать… я розы вблизи видала только на городском кладбище, на богатых могилах. А у нас на могилы цветы не клали. Дорого это. А теперь у наших и могил-то никаких нет, одно пепелище. Ну, вот я и думала… О тех, кто сгорел в том пожаре, о тех, кто помер с голоду во время осады, о тех, кого погнали на пушки под Белой Криницей, о тех, кого хоронят в общих могилах…

– Вот как, стало быть… Кровью сердца… Плохой я учитель, госпожа Хелена. Видел ведь, кто ты, а ничего про тебя не понял.

– Больно… Холодно…

– Ну, чего уставились? Быстро горячие кирпичи к ногам, закутать потеплее, широкую повязку. И поесть чего-нибудь. Потерять столько крови – это не шутка.

Варка устремился разыскивать повязки для сломанного ребра, Ланка и Жданка унеслись на кухню. Илка, как всегда, остался не у дел. Крайн поднял Фамку на руки, укачивая, как ребенка. Его заметно шатало. Илка подошел, подставил плечо.

– Уроните. Дайте я.

Господин Лунь благодарно кивнул. Глаза у него были больные, мутные.

Фамка оказалась очень легкой, сплошь тонкие птичьи кости.

Догадаться, где она спит, не составило никакого труда. Внушительное сооружение из двух сдвинутых лавок, накрытых пуховиками и шелковыми одеялами, с несусветным множеством подушек, конечно же, принадлежало Ланке.

Воронье гнездо прямо на полу, свитое из многочисленных пледов и покрывал, несомненно, устроила Жданка, утверждавшая, что на полу удобней, а с лавки она сваливается. В гнезде уютно дремала белая цапля.

У Фамки все было просто. Одна подушка на туго натянутом покрывале, аккуратно подвернутом под пуховик. Илка уложил ее прямо на покрывало. Подумал и, разорив красоту Ланкиной постели, принес оттуда ворох легких пушистых одеял. Пока он неловко укутывал дрожащую Фамку, крайн лег на ковер, вытянулся во весь рост, закинул руки за голову.

– Так о чем мы говорили?

– Я не понял, – угрюмо спросил Илка, – мне уходить или оставаться?

– Как хочешь. Мой совет – потерпи до весны. Когда откроется перевал, уйдешь в Загорье вместе со всеми.

«А как же розы?» – хотел спросить Илка, но тут набежали курицы с грелками, потом пришел Варка, притащил из гардеробной охапку шелковых шарфов, принялся ловко раздевать слабо отбивающуюся Фамку, потом бинтовать, чтобы зафиксировать сломанное ребро. Фамка требовала, чтобы он на нее не смотрел, Варка возражал, что вслепую он не умеет, а смотреть ему неинтересно, потому что обглоданные скелеты он уже тыщу раз видел. Тут Фамка обиделась и обозвала его дураком. Крайн, не вставая с пола, наблюдал за ними и бурчал что-то про самозваных знахарей и руки, растущие не из того места, Ланка, приговаривая, что использовать драгоценный шелк таким образом – варварство, под шумок стащила один особенно понравившийся шарфик, и Илка понял: больше ни о чем поговорить не удастся.

* * *

– Нет. Это никуда не годится. Вдруг еще кто-нибудь заболеет, а у нас – ничего, никаких лекарств!

Варка возмущался так, что эхо гуляло по всему главному залу. Господин Лунь вяло кивал в ответ, пристально глядя на огонь.

– Неужели тут у вас ничего не было? Порошки эти из коробочки… Это же не магия никакая… Их же где-то готовили…

– Все у нас тут есть… как не быть… прекрасная лаборатория, сушильня, пресс, перегонный куб, кладовая… В кладовой, наверное, кое-что осталось.

– Где?!

– Во-он там, – длинный палец крайна уперся в темный дверной проем на высоте не меньше двадцати саженей.

– Ага, – деловито сказал Варка и удалился с озабоченным видом.

Глава 6

– Варочка, не надо!

– Слезай оттуда! Сорвешься!

– Окончательно свихнулся!

– Почему окончательно? Он всегда такой был.

– Господин Лунь, скажите ему!

– Тихо. Не орите под руку. А скажу я ему потом. Попозже. Все-о скажу…

Вопли Варке не очень мешали. Веревку с крюком он использовал только в крайнем случае. Второй кусок веревки, гораздо длиннее первого, был обмотан вокруг туловища наискосок, через правое плечо. Вот он, тяжелый и неудобный, действительно мешал. Но босые ноги ловко отталкивались от стены, руки в перчатках уверенно хватались за сухие колючие стебли вьющихся роз. Стебли трещали, ломались, но, в общем, держали неплохо. Жаль, скоро закончились. Впрочем, площадка, на которой они росли, оказалась подходящей. Варка раскрутил веревку, и крюк очень удачно зацепился за резное золоченое украшение, изображавшее чей-то замысловатый герб. Может, рода Ар-Морран, а может, еще какого. В это Варка вникать не стал. Геральдическая штуковина позволила безопасно преодолеть еще четыре сажени. Дальше дело застопорилось. Нужный ему дверной проем был гораздо выше и на целых семь сажень правее. Это расстояние Варка рассчитывал пройти по узкому мостику, соединявшему две двери не очень высоко над непонятным гербом. Перила у мостика напрочь отсутствовали, однако выглядел он вполне надежным. Но только выглядел. Не успел крюк вонзиться в старое дерево, как оно затрещало и распалось на отдельные доски. Доски посыпались вниз. Одна из них треснула Варку по макушке, остальные благополучно достигли пола, о чем свидетельствовал гулкий грохот и разные слова, которые кричали ему возмущенные зрители.

Варке смотреть вниз было несподручно, потому что геральдическая штуковина, на верхушке которой он стоял, неприятно раскачивалась. В аптечную кладовую теперь не попасть. Туда точно не докинуть. Веревки не хватит. А вдруг… Вдруг между комнатами есть внутренние переходы? И вообще, что там, в верхних покоях? Любопытно.

Он поймал неустойчивое равновесие на качающейся деревяшке и швырнул крюк как можно выше. Едва не свалился, в последний момент зацепился свободной рукой, но крюк удачно впился в ближайшую дверь. Варка обрадовался, подергал для надежности за веревку и полез вверх. А крюк с противным треском поехал вниз – дверной проем оказался не закрыт, а всего лишь завешен плотной темной тканью. Ткань медленно расползалась под тяжестью крюка. Варка шмыгнул носом и полез быстрее. Порога они с крюком достигли одновременно. Крюк, радостно звякнув, отправился вниз, а Варка нырнул головой вперед, запутавшись в пыльной завесе.

* * *

Широкий золотой луч ворвался в главный зал, наискось рассек привычный полумрак. Засверкали камни в искусственных гротах, засияла яркими красками настенная роспись. В ярком свете возникла тощая, длинноногая Варкина тень.

– Слезай! – завопила Жданка, у которой от неудобной позы уже болела шея.

– Не стоит, – мягко посоветовал крайн, – теперь я тебя наверняка убью.

Но Варка, как обычно, к советам был равнодушен.

– Эй, вы! – радостно заорал он. – Там, снаружи, уже весна!

– Весна, – протянула Фамка, подняв к свету бледное личико.

– Солнышко, – мечтательно пропела Ланка.

Жданка вдруг ухватила крайна за рукав и потащила к двери.

Выпутавшись из дурацкой занавески, Варка вначале едва не ослеп. Просторную квадратную комнату заполняло солнце. Несомненно, это была спальня. Из мебели тут имелись низкая широченная кровать без спинки и пыльный лохматый ковер. Солнце рвалось в огромное окно, занимавшее всю переднюю стену. Подбежав к нему, Варка тут же отшатнулся назад. Стекла не было. Решетки и оконных переплетов – тоже. Пора бы уже привыкнуть, что в доме крайнов пол то и дело внезапно обрывается в пропасть.

Варка лег на живот и стал смотреть. Дно пропасти казалось неуловимо знакомым. Ну конечно, так и есть. Вон черная крыша хижины, вся в золотистых пятнах лишайника, вон мертвое дерево, которое так и не удалось срубить на дрова, вон склон холма в сверкании талой воды, в бурых пятнах проталин и белых островах ноздреватого мокрого снега, вон чернеет дальний лес, а вон и хозяйство дядьки Антона. Над крышей поднимается дымок, во дворе какое-то шевеление. Выполз из дому дядька Антон, справляет свои весенние делишки.

Внизу хлопнула дверь, и из хижины вывалились галдящие курицы. Солидно почесываясь, вышел Илка. За ним выскользнул крайн и замер, подставив лицо солнцу. Отросшие волосы рассыпались по плечам светлым плащом.

Варка вдруг заторопился, в два приема закрепил веревку вокруг ножки кровати, сбросил в полумрак главного зала и стремительно соскользнул по ней. Руки обожгло даже сквозь перчатки, до пола не хватало больше двух саженей, но он, недолго думая, прыгнул и бросился к двери. Раньше при попытке выйти он неизменно получал этой самой дверью по лбу, но на этот раз удалось беспрепятственно выбраться на лестницу, в коридор, в выстуженную хижину. Здесь было холодно, грязно и мерзко пахло. В сырых углах, над лежанкой, за печкой гнездился черный ужас минувшей зимы.

Судорожно сглотнув, Варка выскочил за порог и с разгону влетел в кучу сорвавшегося с крыши мокрого снега. Кругом все сияло, журчало и пело. Варка вдохнул легкий сверкающий воздух и устремился разыскивать остальных. Оказалось, что все расселись под скальной стеной на теплых от солнца камнях, глядят на дальний лес, жмурятся, греются.

Только господин Лунь, сопровождаемый высоко задиравшей ноги цаплей и чрезвычайно на нее похожий, прыгал с валуна на валун. Отыскивая сухие островки, он пробирался к мертвому дереву. Кривой ствол стоял как в разгар сумрачного чернотропа, равнодушный к солнцу, ветру и водяному блеску. Проклятая коряга. Срубить бы ее, да под корень, чтоб даже следа не осталось.

Крайн коснулся дерева, осторожно погладил изгибы голого ствола и медленно обнял, прижался щекой, приник, как к родному, безвременно умершему существу, такой же искореженный, странный, чужой в сверкающем мире воды и света.

Смотреть на это было тяжело. Варка поглядел на небо, на позолоченные солнцем скалы. Потом его взгляд уперся в лохматый затылок Илки, распластавшегося на плоском камне лицом вниз.

Варка хмыкнул, не спеша слепил крепкий снежок. Попал удачно. Илка подскочил как ошпаренный, схватился за загривок, пытаясь вытряхнуть попавший за шиворот снег. Варка расхохотался и едва не пропустил грязный ком, летящий прямо в лицо. Увернуться все же успел. Илка завопил и ринулся к нему, разбрызгивая талую воду.

– Помогите! – заорал Варка и принялся удирать, петляя среди луж и осевших сугробов.

– Наших бьют! – радостно взвизгнула Жданка и кинулась в бой, на ходу захватив горсть снега.

– Нечестно! – вознегодовал Илка. – Двое на одного!

– Так, может, я за тебя, – возразила коварная Жданка, запуская снежком в Варку, который совершенно не ждал подвоха с той стороны.

– Предательница! – возмутился Варка, тряся волосами, чтобы избавиться от снега. – В сугроб ее.

– Правильно, – поддержал Илка, – макнуть, чтоб под ногами не путалась.

Жданка кинулась прочь, на бегу ловко откидываясь, парни не оставались в долгу. Очень скоро все трое вымокли до нитки, но это их не остановило.

– Детство какое, – заметила прекрасная Илана, аккуратно разглаживая натянутую на коленях юбку. Фамка кивнула. Грудь уже почти не болела, но так прыгать и орать она не стала бы и в трехлетнем возрасте. Зато цапля решила, что это времяпрепровождение ей подходит, и с радостными криками присоединилась к компании.

Снежки летали в самых неожиданных направлениях. В конце концов один из них, особенно мокрый и липкий, угодил прямо в бледную щеку крайна. Варка остолбенел.

Расплата последовала немедленно. Господин Лунь быстро нагнулся, в его руке тут же оказался снежок. Пораженный ужасом Варка получил в лоб, обернувшийся в недоумении Илка в нос, Жданка с визгом нырнула за Варку, поэтому третий заряд тоже достался ему. Четвертым крайн красиво сбил толстую сосульку, свисавшую со скального выступа высоко над головами. Сосулька упала, расколовшись на сотни сверкающих брызг. Фамка и Ланка зааплодировали. Господин Лунь сдержанно поклонился, принимая восторги дам, и тут же призвал всех к порядку. И минуты не прошло, как все выстроились перед ним ровным полукругом, как примерные ученики перед учителем.

* * *

– Итак, что вы видите перед собой?

– Корягу, – мрачно отозвался Варка.

– Пень гнилой, – добавил Илка.

– Дрова, – мечтательно заметила Фамка, – хорошие дрова, сухие.

Господин Лунь взирал на них с величайшим высокомерием, как и надлежит просветленному крайну взирать на мерзких грязных людишек.

– Дерево, – простодушно заявила Жданка, которая никаких таких взглядов никогда не замечала.

– Правильно, – наконец согласился господин Лунь, – дерево. Так вот, следующее задание…

– Вы что, – не поверил своим ушам Варка, – хотите, чтобы мы… чтоб оно у нас ожило? Одно дело – разбудить живое… Но это же… Насквозь мертвое. Зачем? Кому это надо?

– Мне.

– А-а, – догадалась прекрасная Илана, – это волшебное дерево крайнов. Средоточие магии рода Ар-Морран.

– Не волшебное, – не согласился начитанный Илка, – священное. Пока живо дерево – процветает род.

Крайн глядел на них в некотором изумлении.

– Ничего подобного. Дерево как дерево. Обыкновенное. Правда, очень старое. И я… как-то привык, что оно здесь растет.

Лет с четырех он привык часами сидеть на толстых, очень удобно искривленных ветках, привык в случае чего прятаться среди них от разъяренных старших, и дерево никогда не выдавало его, привык разговаривать с ним и свято верил, что оно отвечает. Но об этом он рассказывать не стал, чтобы окончательно не подорвать свой и без того чахлый авторитет. Чего доброго, совсем бояться перестанут. И что тогда с ними прикажете делать?

А о том, как легкие тени лежали на нежном лице, как касались травы светлые косы, как, прощаясь, он поцеловал ее в уголок рта, вроде бы в щеку, а вроде немножко и в губы, он и сам старался не вспоминать. В ответ она назвала его бедным глупым мальчиком. Она всегда видела его насквозь и все про него знала. Не знала только, что ее ждет.

Сощурившись на солнце, он повернулся и пошел прочь, шлепая по лужам.

* * *

У ручьев его нагнал мокрый встрепанный Варка.

– Убивать меня когда будете? – осторожно поинтересовался он. – Прямо щас или после обеда?

– Я сдаюсь. Сохранить тебе жизнь хотя бы до совершеннолетия – непосильная задача.

– Да я же все продумал. Это было безопасно. Ну, почти.

– Да-да, я понял. Это было совершенно безопасно, ты все продумал и, конечно же, ничем не рисковал. А теперь могу я хоть немного побыть один?

Варка отступил на шаг, поглядел растерянно.

– Но вы же всегда один…

Крайн отвернулся от него, уставился на быстротекущую воду. За спиной захлюпали удаляющиеся шаги.

Ручьи, обратившиеся в могучие потоки, пели мощным слаженным хором, в ущелье плескалось озеро, широкая река вырывалась из него и, прогрызая дорогу в снежных завалах, неслась на восток, спешила влиться в далекую Тихвицу, яростно ломавшую зимний лед. На бегущую воду можно смотреть долго, очень долго, особенно если есть о чем забывать.

Солнце ушло, блескучая рябь угасла, и тут ему показалось, что сзади кто-то есть. Он слегка повернул голову. В отдалении на камнях грустным одиноким пеньком сидела закутанная в душегрейку Жданка. Он сердито отвернулся, потом покосился еще раз. Сидит. И даже не шевелится. Тут за камнями произошло какое-то движение, и Жданка исчезла. Похоже, не по своей воле. Из-за камней донесся горячий, весьма громкий шепот:

– Если человек говорит, что хочет побыть один, это означает, что он хочет побыть один. Один… а не в обществе рыжих куриц.

– Но я же ничего не делаю. Только смотрю.

– А может, ему не нравится, когда на него смотрят. Я вот терпеть не могу, когда на меня пялятся.

– Я не пялилась.

– Пялилась. Да ты еще и босая! Ноги совсем ледяные.

– Так валенки же промокли.

– А ну, пошли отсюда.

– Пусти! Поставь меня на землю.

– Не ори. Услышит.

– М-м-м. Пусти, а то порежу!

– Не порежешь. У тебя заточка в валенке была, а валенки мокрые.

Крайн хмыкнул. Скорбные мысли незаметно вытеснили мысли житейские: рыжая дурочка невесть сколько просидела босая на холодном камне, теперь непременно простудится, а то, что осталось у него из лекарств, никак не годится для лечения простуды. Тут его самого потянуло в тепло.

В замке все птенцы-подкидыши собрались у камина и, кажется, пребывали в самом развеселом настроении. Рыжую закутали в одеяло и заставили парить ноги в тазу с горячей водой. Беловолосый обормот все-таки свое дело знал, и при других обстоятельствах из него могло бы выйти что-нибудь путное. Теперь же великий травник тягался с Илкой в рукоборстве. Борьба, видимо, шла давно, противники раскраснелись и тяжело пыхтели. Наконец Илка изловчился и впечатал в подложенную подушку жилистую Варкину руку. Ланка восторженно завизжала. Илка, донельзя гордый, давал пощупать всем свои мускулы.

Курицы щупали и одобрительно кивали, Ланка мечтательно улыбалась. Взглянув на невинную Варкину физиономию, крайн сразу заподозрил, что тот поддался нарочно. Простодушный Ивар Ясень кое в чем разбирался получше, чем хитроумный Илия Илм.

«Слабаки. Мальчишки. Пойти, что ли, уложить обоих одной левой?»

Мысль была до того глупая, что он даже ухмыльнулся. Но тут его заметили. Смех умолк, галдеж немедленно прекратился. Все уставились на него, как на дракона, внезапно выползшего из родной пещеры.

Ладно, дракон так дракон, оно и к лучшему. Не глядя на них, он пересек зал и ушел в свое темное логово.

Глава 7

Вокруг сухого дерева творились всякие странности. Крайн только в затылке чесал да гмыкал на манер дядьки Антона. Снег, которого по всей округе было куда больше, чем проталин, отступил от лишенного коры ствола в одночасье, обнажив широкий круг голой земли, и в этом круге вершилось нечто, совершенно не зависящее от капризов изменчивой и ненадежной пригорской весны. Отовсюду буйно лезла острая молодая трава. Из травы выглядывала желтая мать-и-мачеха, почему-то не закрывавшаяся ни в дождь, ни в холод. Потом, вовсе не ко времени, расцвела голубая пролеска, а за ней – изумительной красоты белые гиацинты. Это озадачило господина Луня. Положим, пролеска и первоцвет росли тут испокон веков. Но гиацинт… цветок южный, садовый…

Шиповник у подножья скал покрылся нежной зеленью, а тот, что рос у корней дерева, пламенел пышными цветами. Над цветами мотались сумасшедшие бабочки, из прогретой земли бодро лезли проснувшиеся червячки и букашки.

Впрочем, дереву от всего этого было ни жарко ни холодно. Коряга осталась корягой, несмотря на то что под ней целыми днями кто-нибудь торчал, усердно уговаривая вернуться к жизни. Господин Лунь был доволен. Все при деле, никто не пристает с глупостями и не рвется искать приключений на свою буйную голову.

* * *

Бурю он почуял еще во сне. Птица, до сих пор жившая в нем, встрепенулась, забила тревогу. Буря вставала над горами, качалась на слоновых ногах смерчей, взметала тучи снега с холодных вершин и вот сорвалась вниз через перевалы, по ущельям, по крутым склонам Ветреного кряжа и высокой Белухи. Ледяной воздух, прошитый летящим снегом, лавиной накрыл Пригорье.

Юный Рарка ринулся бы в самую гущу схлестнувшихся воздушных потоков, чтобы, вопя от восторга, бороться с ними и, разумеется, победить.

Крайн Рарог сразу ушел бы вверх, выше облаков и, сберегая силы, позволил бы буре нести себя в стылых водах лунного света, следя, как тень крыльев скользит по сияющим облакам.

Господин Лунь натянул на уши пуховое одеяло, хотя в замок и не доносилось никаких звуков, пять раз сказал себе, что он в полной безопасности, поворочался немного, но все-таки заснул.

Проснулся от голода. Выползать из постели страшно не хотелось. За пятнадцать лет странствий он отвык, что перина может быть мягкой, подушка пышной, одеяло теплым.

Вот если бы завтрак приносили прямо в постель… Между прочим, сам виноват. Приказал бы – и приносили бы. Рыжая приносила бы и таскала бы у него из тарелки лакомые кусочки. Или сама госпожа Хелена. Эта, наоборот, следила бы, чтобы он доедал все до последней крошки.

Голод сделался нестерпимым. Пришлось все-таки выбираться из-под одеяла и тащиться на кухню. На кухне никого не было. Самое печальное, что завтрака тоже не было. Ведра пустые. Плита не топлена.

Дрыхнут, бессовестные. Прихватив последний кусок вчерашней лепешки, он отправился в главный зал, намереваясь растолкать спавших там Варку с Илкой и хорошенько над ними поизмываться.

В главном зале тоже никого не было. Камин едва теплился. Откуда-то ощутимо тянуло холодом. Маленькая дверь оказалась приоткрыта. Машинально он закрыл ее и только тогда сообразил, что происходит. Сбежали…

Ну что ж, скатертью дорога…

Но почему именно сегодня, в жестокую метель, которая, он это чувствовал, накрыла все Пригорье до самой Бренны?

Ивар Ясень, конечно, обормот, но это слишком даже для него. Да, кстати, там же с ними госпожа Хелена, воплощенное благоразумие. Нет, тут что-то не так.

Не сбежали… Случилось что-то иное, нечто по-страшнее, чем обычная дурь неуправляемых отроков.

Командные вопли. Брызги из-под копыт. Лошади, оскальзывающиеся на крутом склоне. Всадники в голубых плащах с трубежским гербом. Или в черных с алыми стрелами барона Косинского. Весна, будь она неладна…

На ходу набрасывая плащ, он распахнул маленькую дверь и выскочил в коридор. За порогом хижины все было, как он и предполагал. Пригорская весенняя буря с мокрым снегом, сшибающим с ног ветром и лютым холодом. Все завоевания весны, все ее проталины, ручьи и лужи снова укрыл снег. Так куда же их все-таки понесло? Оказалось, не очень далеко. Мог бы и сразу догадаться.

Все, включая благоразумную госпожу Хелену, столпились под сухим деревом. С утра пораньше неугомонная Жданка пожелала «посмотреть на цветочки» и вернулась вся в снегу и в слезах. Выяснилось, что любимые цветочки надо срочно спасать. На помощь тут же кинулись Варка, страсть как не любивший, когда Жданка в слезах, и прекрасная Илана, которая очень гордилась своими гиацинтами. За Иланой, выскочившей в одном платье, ринулся, прихватив ее теплую одежду, Илка. Фамка повздыхала, взяла Варкину душегрейку, несколько пледов и тоже отправилась бороться с метелью.

И вот теперь они сгрудились у дерева жалкой понурой кучкой. Мокрые, хлюпающие носами от холода, запорошенные снегом. Одни против бури, которая накрыла уже полстраны и яростно рвалась к морю. Мертвые ветви над головами бились друг о друга с жестким костяным стуком.

Долговязый Варка, подставив ветру сгорбленную напряженную спину, сгреб в охапку всех трех девчонок, стараясь укрыть их своей душегрейкой. Девчонки глядели на то, что осталось от цветущего луга. Снег таял на слипшихся волосах, струился по щекам, как медленные тихие слезы. Рядом топтался Илка и бубнил: «С ума все посходили… Давайте домой…» – но сам никуда не уходил.

Появление крайна радости никому не доставило.

– Вот, – сказала Фамка, – все пропало.

Сквозь снег еще пробивались зеленые копья молодой травы, жалкими кучками поднимались кустики гиацинтов. Белые цветочные кисти припали к земле под тяжестью липкого снега.

«Долго держались, – с изумлением отметил про себя господин Лунь, – в других местах уже сугробы по колено».

Но сколько бы они ни держались, сил у них больше не было.

– А чего вы, собственно, хотите? – инквизиторским тоном поинтересовался он. Настроение было паршивое, и есть хотелось ужасно.

– Цветочки жалко, – шмыгнула носом Жданка.

– Это было… почти как дома… – шепнула Ланка.

– Ненавижу смерть, – резко высказался сын травника.

– Смерть всегда побеждает, – пробормотала Фамка, – всегда.

– Дуры, – встрял Илка. – Так убиваться из-за цветочков. Будто мало настоящего горя видели!

– Горя, я полагаю, было уже достаточно, – сурово возразил крайн.

Он вдруг выпрямился, насколько позволяла больная спина, весь подобрался, перестал жмуриться от летящего в лицо снега.

– Сейчас я вас научу строить «круг».

– Чё, хоровод водить будете? – ухмыльнулся Илка.

– Ты тоже будешь, – порадовал его крайн.

– Да чё я-то… У меня волшебные цветочки не растут. Зачем я вам?

– Для сохранения метафизического баланса креативных компонентов, – академическим тоном разъяснил господин Лунь. – Ну что ж, хотим мы одного и того же. Значит, будем об этом просить. Все вместе. И попробуем узнать, так ли уж мы одиноки и бессильны перед лицом торжествующей смерти.

* * *

Плечом к плечу, тесно сцепив руки, спиной друг к другу, лицом к воющей буре. Слева Илка чувствовал хрупкое Ланкино плечико, справа – костлявое плечо Варки. Но не было больше ни Варки, ни Илки, ни самого крайна.

Они были свечой, узким языком пламени, устремленным вверх, невзирая на яростный ветер.

Дядька Антон высунул нос наружу, чтобы отгрести снег от двери. Выходить в метель не хотелось. Но не отгребешь, потом придется через окно лазать. Потирая поясницу, он вытащил из сеней широкую деревянную лопату да так и застыл, опершись на нее. Над Своборовой пустошью танцевал, гнулся, тянулся вверх колеблемый ветром огонь.

Они были высоким костром из тех, что жгут на Иванов день, отгоняя злых духов.

В Дымницах все сидели за закрытыми ставнями, топили печи, слушали, как воет в трубах, как от злого ветра трясутся стены. Снег несло из конца в конец пустой деревенской улицы, и никто не видел, как над лесом, над вершиной холма упираются в тучи длинные языки пламени.

Они были огнем и стали чистым светом, широким лучом, пробившимся к небесам.

В Трубеже госпожа Элоиза Гронская, кутаясь в пушистый платок, стояла у залепленного снегом окна. Стекла дребезжали, из окна дуло немилосердно. Но она стояла, не могла отвести глаз от далеких бесшумных зарниц, плясавших в тучах над невидимыми горами. «К добру или к худу, – шептала она, – к добру или к худу?»

И тогда они подняли головы и увидели над собой голубое небо.

* * *

– Это все мы? – прошептала Жданка, глядя на крайна совершенно круглыми глазами.

– Разумеется. Один я на такое не способен.

Варка рухнул в мокрую траву и стал смотреть вверх.

Голубая промоина в облаках понемногу затягивалась, ее сносило на юг. Ветер бушевал по-прежнему, и снег летел, закрывая от них все Пригорье, но здесь, в широкой полосе у подножья гор, он падал теплым дождем на венчики нежных весенних цветов, которым не было места в этих суровых горах…

– Смотрите, – прошептала Фамка, осторожно коснувшись мертвого дерева.

Голый ствол покрылся тонкой кожицей светлой молодой коры.

– Ну а теперь мне дадут поесть? – спросил крайн. И тут же понял – не дадут. Птенцы-подкидыши сидели на отвоеванной у зимы поляне, и вид у них был совсем безумный. Пришлось идти на кухню самому, самому топить печь, самому варить опостылевшую горошницу с солониной. И ничего, сварил, получилось куда лучше, чем у Фамки, которая вечно экономила дорогую соль и ни за что не истратила бы сразу недельный запас мяса.

Глава 8

Зиме не удалось захватить цветущий луг. Буря прошла, и весна вновь устремилась в Пригорье. Замок с его красотами, тайнами и сокровищами вдруг показался скучным и темным, зато все очень полюбили сидеть под деревом, глядеть на отступающий вниз по склону снег, на высокие облака, на птичьи косяки, медленно переплывавшие небо над пустошью.

Дерево оказалось лиственницей. От голого ствола во все стороны тянулись тонкие молодые побеги, опушенные мягкой зеленью. Жданка потихоньку, пока никто не видит, гладила неколючие новорожденные иголки. Господин Лунь часами просиживал в прозрачной тени, прислонившись к искореженному стволу. У него было лицо тяжко раненного, случайно нашедшего положение, при котором ничего не болит. Усталое облегчение и страх нарушить хрупкое равновесие.

Обычно он молчал, но иногда тихим голосом рассказывал, что в Садах скоро начнут цвести яблони, и красивее этого нет ничего на свете, что на скалах над замком по весне можно отыскать голубой водосбор, что в Лихоборском лесу, по слухам, живет леший, а в Бреннском растет ягода заманиха: кто ее съест, тот забудет, куда шел, и никогда уж из леса не выйдет. Рассказывал вроде бы Жданке, которая слушала жадно и всему верила, но в такие минуты остальные тоже норовили подобраться поближе.

Однажды над лесом показался нестройный птичий клин, тянувшийся над пустошью. Белая цапля, обычно бродившая по поляне в поисках улиток, вдруг заволновалась, забила крыльями и разразилась жалобным, столь памятным Варке криком.

Клин сломался, птицы снизились, стали видны сложенные крючком шеи, длинные ноги, белоснежные сильные крылья. Цапля крикнула снова, в ответ с высоты донесся тонкий призывный крик. Клин уходил на юго-запад, цапля бросилась вниз по склону обычным своим полускоком-полулетом и вдруг, оттолкнувшись, оторвалась от земли. Отросшие белые крылья уверенно толкнули назад синий весенний воздух. Новый крик – и цапля устремилась вперед, понемногу нагоняя стаю. Догнала, пристроилась в конце клина и сразу стала неотличима от своих сородичей, одержимых весенней мечтой вить гнезда на Бреннских болотах. Птичий клин быстро заскользил над пустошью, огибая горы.

Жданка так и осталась стоять под деревом с протянутыми руками.

– Как же… ведь мы же… кормили, спасали… я ее на груди грела, а она… Позовите ее… ведь вы же можете.

– Она птица, – сурово сказал крайн, – свободная птица.

– Но как же… мы ее любили, а она… даже не оглянулась.

– Нужно уметь отпускать.

– Ты ожидала, что она тебе скажет «спасибо»? – съязвил Илка. – В ножки поклонится, может, еще за постой заплатит. А она взяла и просто смылась. Тварь неблагодарная.

– Ты прав, – согласился господин Лунь. – Благодарности ждать не следует. Ни от кого.

– Потому что люди – хорьки вонючие? – вмешался Варка.

– Дело не в людях, а в нас самих.

– Ты понял? – пихнул Варка Илку. Илка скорчил рожу и отрицательно покачал головой.

– А я, кажется, понимаю, – шепнула Фамка.

Жданка и не пыталась ничего понимать.

– Она же там пропадет. Еду не сможет найти, или замерзнет, или обидит ее кто-нибудь.

– Не горюй, не пропадет, – крайн снова смотрел в небо. – Вон, видишь, журавли летят. Высоко летят – значит, в Загорье. Хочешь, они здесь спустятся? Останутся на ночь, на рассвете, может быть, будут танцевать…

– Не надо. Им и так тяжело. Такая долгая дорога…

Крайн хмыкнул.

– Когда-то я любил провожать журавлей через горы. Там, над Белухой, воздух очень ненадежный. Воздушные ямы, нисходящие потоки, невидимые вихри. И все каждый день меняется. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Я становился впереди клина, ведущим. Они шли в воздушной тени моих крыльев. Над ущельем, над ледниками, над Вратами Вьюги…

Скоро склоны очистятся от снега, перевал откроется. Тогда я и вам покажу дорогу в Загорье. Уйдете через пару недель.

– А вы? – пискнула Ланка.

– А я останусь здесь. В конце концов, здесь мой дом. И я устал от странствий. Очень устал.

– Может, вам лучше найти своих? – неуверенно спросила Фамка. – Или вы не знаете, где они?

– Знаю. Но крыльев у меня нет.

– А что там, в Загорье? – спросил Илка.

– Сразу за хребтом – степь. Суровые зимы, сухое лето. Народ постоянно на одном месте не задерживается. Кочуют туда-сюда со своими козами. Дальше на северо-запад есть и села, пашут понемножку, огородничают. Ближе к морю попадаются города, небольшие, небогатые, со здешними, конечно, не сравнить. Но вы не пропадете. Травники там на вес золота. Там и наш знахарь-недоучка сойдет за великого целителя.

– Да, – тут же озаботился Варка, – надо бы корешков, травок подсобрать. Кое-что как раз весной собирать можно.

– Я никуда не пойду, – сказала вдруг Жданка, упрямо глядя в землю.

– Тебя никто не спрашивает.

* * *

Варка повадился спать наверху. Лазать туда-сюда по веревке ему было ничуть не трудно, господин Лунь это не одобрял, но позволял.

Ему очень нравилось в крайновой спальне. Кровать громадная, мягкая, места много, а главное, огромное окно, в которое ночью видны звезды, а на рассвете, не вылезая из-под одеяла, можно наблюдать, как солнце медленно поднимается из-за дальнего леса. Почему в это окно без единого стекла нисколько не дует и в комнате тепло, какой бы мороз ни стоял на улице, Варка не знал, да и знать не хотел.

Минувший день выдался солнечным, но с резким холодным ветром, вечер – тихим и таким ясным, что зеленоватое небо казалось прозрачным и алмазно твердым. А утром Варке почудилось, что снова вернулась зима. Своборова пустошь была белой. Иней густо лежал на скалах, пригнул к земле подросшую траву. Даже ручьи замерли, покрылись тонкой ледяной коркой. Косые рассветные лучи скользили по белому полю, заставляя его сверкать и искриться всеми оттенками розового и золотого.

Впрочем, когда он выбрался из замка с твердым намерением поискать корней мать-и-мачехи, иней, растопленный утренним солнцем, уже исчез. Все опять радостно зеленело. Пригорской траве к таким поворотам было не привыкать.

К полудню из замка выбрался крайн, как обычно, устроился под деревом, начал рассказывать Жданке, не отходившей от него в последние дни, какую-то запутанную историю. К середине истории вокруг на траве сидела уже вся компания. Все прилежно внимали, боясь пропустить хоть слово.

Варка недоумевал, отчего человек, умеющий так говорить, в классе только нудно бубнил, обрушивая на бедные головы учеников тяжелые кирпичи длинных и непонятных слов. Рассказ завораживал, околдовывал, затягивал как бесконечный водоворот. Поэтому все невольно вздрогнули, когда сзади раздалось мощное хмыканье.

– О, дядька Антон, – обрадовался Варка. – Пришли проверить, померли мы или еще нет?

– Здрасьте, дядечка Антон, – заулыбалась Жданка.

– И вам доброго утречка, – пробормотал дядька Антон, почтительно кланяясь. Поклон плохо отразился на его спине. Она так и осталась в полусогнутом положении. Шапку дядька Антон старательно мял в руках, так что все могли созерцать его круглую неопрятную лысину. – Просьбица у меня. Если пресветлый господин крайн соизволит выслушать…

– Нету тут никаких крайнов, – мгновенно ощетинился Варка.

Курицы дружно закивали.

– Ну как же-с нету… – льстиво улыбнулся дядька Антон, – деревце-то десять лет сухим простояло, а теперь вон, зеленое. Я как увидал, так сразу и подумал… Только беспокоить не хотел. Кабы не крайняя нужда, разве я посмел бы…

Господин Лунь на это ничего не ответил, будто никакого дядьки Антона рядом и не было. Сидел, низко опустив голову, разглядывал травку под ногами.

Но дядьку Антона подобное обращение не остановило. Видно, нужда действительно подпирала.

– Утренник нынче был, – сказал он, исподлобья глядя на крайна, – месяцу травню конец, об эту пору обычно их не бывает. А тут ударил… Не только рассада огородная, озими все померзли… Пересевать уж поздно, не вызреет. С голоду помрем. Хоть с сумой иди. Помогите, пресветлый господин крайн, окажите милость.

– Милость? Ты хочешь милости?

– Сжальтесь, господин крайн, не откажите…

– Прошлой осенью к твоим воротам пришел голодный, измученный, осиротевший ребенок. Какие милости ты ему оказал?

– Поленом по голове, – ухмыльнулся Варка. Сейчас это казалось ему забавным.

– Ребенок! Да на нем, не в обиду вам будет сказано, господин крайн, пахать можно. Вон какая орясина. Я дал ему работу и платил честно.

– О да. Он работал за троих, а платил ты ему объедками, от которых отказывались твои свиньи.

– Но, господин крайн…

– Он сказал, что в хижине наверху есть еще дети… больные, обмороженные. Что ты сделал для них?

– А чё я мог сделать-то? – насупился дядька Антон. – Всех не накормишь. Вся страна голодает.

– Ну вот и ответ. Вся страна голодает, а ты чем хуже? Нет у меня для тебя милости, Антон Скребель.

Крайн поднялся на ноги, отбросил с лица светлые волосы.

Дядька Антон приоткрыл рот, и вдруг кусты и кочки его физиономии рассекла косая щель улыбки.

– Рарка… Ах ты, неслух… Живой… Вернулся все-таки.

– Рарог Лунь Ар-Морран-ап-Керриг, с твоего разрешения, – с оскорбительной вежливостью выговорил крайн и сделал движение, чтоб уйти. Но низкорослый скрюченный дядька Антон цепко ухватил его за рукав.

– Эй, ты чё! Я ж тебя вот таким помню… Вы же с моим Тондой вместе горох воровали. И мать твоя всегда была…

– А где был ты, когда ее убивали?

Дядька Антон поперхнулся и отступил назад.

– Я спрашиваю, где был ты, когда убивали мою мать?

Дядька Антон молча повернулся и, спотыкаясь, побрел вниз. Шапку он так и не надел. Бурые сосульки волос мотались по сутулой спине, обтянутой засаленной кожей безрукавки. «Все проклято, – вспомнилось Варке, – вода, воздух, огонь в очагах. Нет помощи. Нет спасения».

Крайн не смотрел вслед удаляющейся жалкой фигуре. Опершись о кривой сук, он вглядывался в небо над дальним лесом, в той стороне, где лежало Пригорье с полями, лесами, реками и белым городом Трубежем.

– Что он вам сделал? – пискнула никогда не отличавшаяся особой тактичностью Жданка.

– Ни-че-го, – не оборачиваясь, выговорил крайн, – никто ничего не сделал. Всю жизнь она пачкала руки в грязи и крови, лечила их от прострела и лихоманки, принимала роды… Бывало, на коленях благодарили… но никто палец о палец не ударил, чтоб ее защитить.

Солнечный свет резал глаза, от разлитой повсюду ядовитой зелени ломило скулы. Людская злоба дрожащим маревом висела над всей страной. Он отвернулся, спеша уйти, скрыться в полумраке своего пустого жилища. Не вышло. На дороге стояли птенцы-подкидыши. Четыре пары испуганных глаз: чернющие Фамкины, ярко-голубые Ланкины, зеленые Жданкины, глубокие темно-синие Варкины. Умный Илка смотрел в землю. Он давно уже все понял и мечтал только об одном – смыться отсюда.

– Ну, чего уставились?

Фамка пихнула Варку острым локтем. Тот охнул, но отрицательно замотал головой. Тогда она, поджав губы и соорудив на лице привычную мину примерной лицеистки, решительно выбралась вперед.

– Мы бы хотели спуститься в Починок. Если, конечно, вы нам позволите.

– Ну, это… попрактиковаться, – добавил Варка, – повторенье – мать ученья и всякое такое.

– Да, – обрадовалась Жданка, – пойдем в огород к дядьке Антону и будем там… прак… прыг… чего мы там будем, Вар?

Но Варка молчал, не сводя глаз с крайна.

– Там у них девочка, – вздохнула Ланка, – маленькая.

– Какая еще девочка, – проворчал Илка, – мальчик. Иван зовут.

– Девочка. Ивонна. Четыре года.

– Без тех объедков мы бы все померли, – упрямо прошептала Фамка.

Господин Лунь посмотрел на них и в который раз пожалел, что принял на себя эту обузу. Нет, просто о том, что остался жив. Забиться бы сейчас в темноту, в сырость, в ближайшую кротовую норку. Спрятаться от них. Или от себя самого.

* * *

– А вы правда горох воровали?

– Было дело.

– Долго голодали, да? – посочувствовала Жданка, сама не раз таскавшая с рыночных лотков пирожки, огурцы или яблоки.

– Да не голодали мы тогда, – поморщился крайн, – так, баловались. Уворованное слаще.

Ланка вытаращила глаза, потрясенная такой безнравственностью, зато Варка с Илкой понимающе переглянулись.

Они спускались по Своборовой пустоши, по старой дороге, которая когда-то, в прежние времена, вела к замку. Вначале шли чинно, дабы не сердить донельзя раздраженного господина Луня. Но склон был зеленым, небо – отчаянно голубым, ветер – ровным и сильным.

Первая не выдержала Жданка, сроду не видевшая столько травы и простора сразу. Ловя ветер раскинутыми руками и вопя от счастья, она сломя голову понеслась вниз. Варка, засидевшийся в замке и давно ошалевший от собственного благоразумия, очень обрадовался, заорал: «Стой! Куда!» и бросился следом, на ходу скинув тяжелые башмаки.

Ланка, ярая сторонница взрослой сдержанности и пристойных манер, вдруг закружилась волчком, изящно подобрав юбку, и легким танцующим шагом полетела вслед за Варкой.

Илка насупился. Бегать за глупой курицей он не собирался. Только и оставалось, что подбирать по пути сыпавшиеся из пышной прически шпильки и заколки. Все-таки золото, мелкие сапфиры, старинная работа крайнов…

– Счастливые, – вздохнула Фамка, – летают.

Крайн молча глядел под ноги.

* * *

Возле памятной всем усадьбы дядьки Антона, такой же унылой и грязной, как поздней осенью, не было ни души. Но господин Лунь и не собирался общаться с хозяевами.

– Ты, – хищный палец уперся в Ланку, – вон там, за плетнем, у него огород. Иди, займись.

– Одна? – перепугалась Ланка.

– Ну, ты-то, надеюсь, потоп с пожаром там не устроишь, собственной кровью капустную рассаду поливать не станешь, белые розы вместо брюквы у тебя не вырастут… Иди.

– А мы? – спросил Варка, сумрачно глядя на обширное Антоново поле. Всходы пшеницы, еще вчера бодро зеленевшие, сегодня лежали на земле, сизые, скорчившиеся, безнадежно мертвые. Поодаль ровными рядами торчали почерневшие стебли бобов.

– А вас я научу строить «цепь». Самое главное что?

– Кон-цен-тра-ция, – выговорила очень довольная собой Жданка.

– Нет, рыжая, – вздохнул крайн, – самое главное – любовь и терпение.

* * *

Два часа спустя Варка лежал, прижавшись щекой к прохладной весенней травке. Любовь у него закончилась, терпение тоже было на исходе. Спину и плечи ломило так, будто пришлось трижды пронести через все поле, до самого леса и обратно, не пылающую цепь, связавшую их, когда они разомкнули огненный круг, а самую настоящую, пудовую.

Спасение Антонова урожая оказалось обычной крестьянской работой, тяжелой и нудной. Меньше всех устала Фамка, привычная к этому с детства. Да и Жданка как ни в чем не бывало бродила по сырому лугу, выискивала стебельки щавеля. Ланка набрала одуванчиков и плела веночки. Первый она водрузила на голову Илке. Илка расцвел, точно получил королевскую награду. Вторым осчастливила Варку, который тут же стащил его и нахлобучил на Жданку. Теперь плела третий и поглядывала на крайна.

Варка представил себе господина Луня в одуванчиковом веночке и фыркнул, ткнувшись лицом в траву. Сам господин Лунь тоже валялся без сил. Лежал на животе и, уткнув подбородок в сцепленные руки, разглядывал жучка, упорно карабкавшегося вверх по узкому листку.

– Почему так? – спросил Варка, с трудом приподняв голову. – Им хоть бы что, а мы…

– Некоторым птицам трудно ходить по земле. Крылья мешают.

– Скажете тоже, птицам… ой, ну вы-то, да, конечно, а я…

– А ты болван и вообще заткнись.

Жучок доверчиво переполз с листка на подставленный палец и тут же скатился в середину шершавой ладони.

– Ух ты, – сказала присевшая на корточки Жданка, – божья коровка…

– Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба.

Жучок послушался, шевельнул надкрыльями, выпустил черные прозрачные крылышки и улетел.

– Кстати, как насчет хлеба? – поинтересовался Илка. – Чем нам заплатят?

– Ты договаривался о плате? – жестко спросил крайн.

– Не… но я думал…

– Напрасно. Вы же рвались ему помочь. Бескорыстно. Помогли?

– Да, но… Ах я, дурак, надо было…

– Нельзя ожидать благодарности, – тихо сказала Фамка.

– Этот урок ты усвоила, госпожа Хелена.

– Может, хоть покормят, – вздохнула Жданка.

– Дома поешь, – цыкнул на нее Варка.

– Пошли отсюда, – устало поднялся крайн.

Волей-неволей пришлось встать и Варке, нога за ногу плестись вместе со всеми вдоль покосившейся за зиму ограды по поросшему травой и одуванчиками Антонову двору. Среди одуванчиков важно гуляли облезлые рыжие куры, на заборном столбе лениво щурился тощий растрепанный кот. Но дом по-прежнему казался вымершим.

– Кто дрова складывал? – поинтересовался господин Лунь.

– Мы, – сознался Варка.

– Узнаю руку мастера. То-то поленница такая кривая. Вы там рядом не стойте, а то еще завалится.

Поленница, хоть и кривая, благополучно простояла целую зиму, но Варка знал: возражать нельзя. Чувствовалось, что господин Лунь долго не простит им этот поход на Антоново поле.

* * *

Спасение пришло неожиданно. Стукнула дверь. С крыльца слетела женщина в латаной-перелатаной юбке и потрепанной душегрейке поверх серой домотканой рубахи. Пыльная моль. Пучок прошлогодней травы, подхваченный ветром. Добежав, она бухнулась в ноги крайну, вцепилась в испачканные землей сапоги.

– Пресветлый господин крайн…

«Пресветлый господин крайн» проворно нагнулся, обхватил ее за плечи, поставил на ноги.

– Петра… – сердито сказал он, – ты что, рехнулась? Это же я!

Петра, не понимая, глядела на него, застиранный платок сполз, серые волосы повисли неопрятными прядями. Господин Лунь хорошенько встряхнул ее.

– Эй, очнись! Это я, Рарка Лунь.

– Рарка, – повторили бескровные губы. Измученное лицо жалко перекосилось. Женщина уткнулась лбом в грудь крайна и завыла, некрасиво скривив приоткрытый рот.

– Ну что ты, Петра, – растерянно пробормотал господин Лунь, – все будет хорошо, я вернулся, теперь тебя никто не обидит.

Петра самозабвенно рыдала, как будто копила слезы не один год и теперь спешила выплакать все сразу. Крайн обнял ее, неловко погладил по волосам.

– Слышь, Петра, не реви. Ну что ты как маленькая… Помнишь, как мы с тобой пели?

Петра мелко закивала, но плач не прекратился.

– А помнишь, как Тонда мне глаз подбил? – прошептал крайн, наклонившись к самому ее уху. – А за что подбил, тоже помнишь? Помнишь, как мы у вас в смородине…

– Тьфу! – всхлипнула Петра. – Дурак! Как был дураком, так и остался.

– А что ты тут делаешь? – поспешно спросил крайн, не давая ей разрыдаться снова.

– Так я за Тонду вышла.

– Вот и славно. Хорошо, что за Тонду, а не за этого недоумка Стаха.

– Скажешь тоже, за Стаха… Со Стахом я так, смеялась только.

– А со мной?

– С тобой… надо же, вспомнил… Сколько лет-то нам тогда было… Сам ко мне приставал, а теперь…

– Ну, ладно, ладно, – прервал ее господин Лунь, опасливо покосившись на своих подопечных. Конечно же, курицы слушали с горящими глазами. Ланка даже дышать перестала, до того ей было любопытно. Илка ухмылялся. Варка, разинув рот, уставился на Петру. По всему выходило, что это замордованное существо было когда-то красивой девушкой.

Между тем Петра торопливо рассказывала, не очень заботясь, слушают ее или нет.

– Хорошо жили. Мне все наши завидовали. Потом сынок у нас родился…

– Говорил же я, мальчик, – шепнул Илка Ланке.

– По-моему, это девочка, – заметил крайн. На крыльце, робко выглядывая из-за толстого столба, стояло босоногое дитя в длинной рубашке. Слева на голове у дитяти красовалась аккуратная толстая косица, справа свисали нечесаные русые пряди.

– Девочка, – вздохнула Петра, – Ивонна. Сыночек мой уже большой был бы… Помощник… Только помер он на десятом году. От гнилой горячки помер.

– Тетку Таисью звали? – Крайн сгорбился, перестал улыбаться.

– Не справилась тетка Таисья. Ой, Рарка, зачем вы ушли… бросили нас, а мы тут совсем пропадаем.

Крайн почернел лицом и отступил на шаг:

– Бросили?

– Ой, ну прости, прости, – перепугалась Петра, – сама не знаю, чего плету, прости нас, дураков, виноваты мы перед вами, кругом виноваты.

– А Тонда где? – явно не желая это обсуждать, спросил крайн. – Что-то его не видать.

– Сгинул Тонда, – всхлипнула Петра, – сынок наш помер, а потом и Тонда пропал.

– Где пропал? В горах? В Лихоборских болотах?

– Нет, в каких болотах… Повез муку в Бренну. Будяк из Язвиц его подбил. Мол, в Трубеже много не заработаешь, а в Бренне сейчас торг хороший. Тонда и повез, а назад не вернулся. Сказывают, муку у него сторговал какой-то чужак заречный, да и говорит: «Свези муку в Сенеж, я тебе за то заплачу». Тонда повез и сгинул. Четвертый год пошел. Девочку нашу так и не видал ни разу. Убили его, должно быть. Говорят, там внизу большая война идет.

– Петра! – строго прикрикнул господин Лунь. – Не вздумай опять реветь.

– Хоть бы знать, что с ним… помер, жив ли… каждый день жду. Все глаза проглядела.

– Начнешь рыдать – я твоего Тонду искать не буду.

– Искать? Как же его найдешь, когда он…

– Помнишь, как мы в прятки играли?

– Помню. Только как же… Он же не в соседнем овине сидит…

– Так ведь и мне не десять лет. Пошли к колодцу.

Колодец, обычный журавель с обрубком толстого бревна вместо противовеса и деревянным ведром, высоко вздернутом на длинной мочальной веревке, был устроен удобно, за огородом. По весне вода стояла высоко, светлое пятно отраженного неба колыхалось совсем близко к замшелому, но на совесть сработанному срубу. Крайн поставил покорную Петру перед колодцем, заставил склониться над дышащей холодом водой.

– Искать будешь ты. Мне трудно. Я его сто лет не видел. Ах да, чуть не забыл. У тебя есть что-нибудь от него?

– Есть, – смущенно шепнула Петра, – на мне его пояс, праздничный.

– Где?

– Под рубахой завязан.

– Так и ходишь?

– Так и хожу.

– Хорошо. Эй, вы, пойдите, посидите где-нибудь. Это надолго.

Любопытные птенцы-подкидыши далеко не пошли, уселись тут же у забора на травке. Ну, молчат, под руку не лезут, в колодец нырнуть не пытаются, и на том спасибо.

– Раз, два, три, четыре, пять, Тонда, я иду искать.

Крайн сверху вниз улыбнулся Петре, положил руки ей на плечи:

– А теперь смотри. Видишь что-нибудь?

– Нет. Убили его. Чуяло мое сердце.

– Не торопись. Смотри внимательно. Ты очень сильная. В детстве у тебя и без меня получалось. Видишь?

– Да, – выдохнула Петра, – камни. Гладкие грязные камни. Много.

– Хорошо. Очень хорошо.

– Мелькает что-то… Ноги ступают по камням…

– Он жив, Петра.

– Жив…

– Смотри, не отвлекайся.

– Шапка лежит. Рваная. В шапке пять монет. Что это значит?

– Не знаю. Смотри.

– Голубь. Мимо него ходят, а он не боится. Клюет грязь какую-то. О, спугнули все-таки. Полетел. Летит над крышами. Крыши богатые, сплошь черепица. Красная, желтая… Шпиль торчит. Блестит, аж глазам больно. Неужто золото? Кораблик… Кораблик в небе.

– Что?!

– На шпиле кораблик. Смешной такой, с крыльями…

– Кораблик с крыльями? Все, Тонда, вот мы тебя и застукали. Хватит, Петра.

Петра испуганно озиралась, словно ожидая увидеть пропавшего мужа прямо здесь, во дворе у колодца.

– Он в Бренне. – Господин Лунь был очень доволен собой.

– В Бренне?! – Петра рванулась, выскользнула из объятий крайна и кинулась к дому. – Антон! Антон!!! Да куда ж ты запропастился, анчутка седой, чтоб тебе три года икалось!

Жданка хихикнула. Варка ошарашено мотал головой. Оказывается, эта тень женщины умеет не только орать, но еще и ругаться.

– В Бренне? Так близко? – удивилась Фамка, хорошо разбиравшаяся в местной географии. – Но почему он не смог вернуться?

– Видишь ли, – тяжело вздохнул крайн, – похоже, четыре года назад он попался вербовщикам князя Сенежского. Телега с лошадью – вещь на войне просто необходимая. Да еще если возница – косая сажень в плечах и пятаки пальцами ломает. Пять лет назад Сенежский князь Филипп вмешался в драку за Тихвицкое Поречье. Поречье не захватил, да еще потом пришлось почти год отбиваться от войск самозванца. Покалечили нашего Тонду. Может, руки лишился. Или, того хуже, ноги. Теперь в Бренне милостыню просит, а домой идти, обузой в хозяйстве быть, попреки от дядьки Антона выслушивать не желает. Гордый. Петра еще наплачется.

* * *

Через полчаса встрепанный от усилий дядька Антон запряг сытую лошадь, и скрипучая телега укатила по лесной дороге. К этому времени «господа пресветлые крайны» чинно сидели в просторной кухне. Раскрасневшаяся, сияющая Петра торопливо метала на стол крыночки, миски и горшочки, не зная, чем бы еще угостить, как бы угодить получше. Гости, к ее удовольствию, ели за троих, никто не отказывался.

Наконец Варка пробормотал, что ему надо немедленно выйти. Через некоторое время к нему присоединился Илка. Выполз на крыльцо, хрипло приговаривая: «Все. Больше не могу».

Сквозь открытое окно было слышно, как господин Лунь ведет с Петрой длинный скучнейший разговор. Кто на ком женился, кто у кого родился, кого выдали замуж на сторону, а кто и сам перебрался в Стрелицы, чья корова отелилась, а чья еще нет и каковы виды на урожай. Варка слушал и глядел, как в синем небе колышутся растрепанные ветром нежно-зеленые верхушки далеких лиственниц. Волнами накатывала сытая дремота. Глаза закрывались сами собой.

– Уй! – В плечо впились раскаленные клещи. Сонный Варка подскочил и дернулся, как пескарь на крючке.

– Очнись! – шепотом рявкнул ему в ухо господин Лунь. – Быстро в дом! Если что пойдет не так, прячьтесь на сеновале. До темноты не высовываться, а потом уведешь всех в замок.

– А чего?

– Да как обычно.

Варка прищурился. От леса по дороге двигались всадники. Трое. Всего трое. Варка перевел дух и живо затолкал высыпавших на крыльцо куриц обратно в дом.

Крайн уже шел к распахнутым воротам черной изломанной тенью среди желтизны одуванчиков, зелени травы и солнечного золота. Спина, которой никакой горб не мешал быть прямой. Отторгающая землю походка. В свободно опущенных руках что-то блеснуло.

Варка пихнул в спину замешкавшегося на пороге Илку, но сам в дом не полез, присел на крыльце, съежившись за толстым столбом.

Крайн остановился в воротах. Всадники спешились и пошли к нему. Один – высокий, широкоплечий, двое других – так, ничего особенного. Двигались медленно, за оружие не хватались. Солнце било прямо в глаза, приходилось все время щуриться. Варка смахнул набежавшую слезу, проморгался…

У ворот высокий сгреб господина Луня, скрутил и теперь ломал, пытаясь повалить на землю. Варка кубарем скатился с крыльца, не помня себя, подлетел к воротам. Руки крайна… только бы освободить руки.

С хриплым кошачьим воплем он прыгнул на спину здоровяку, повис у него на плечах. В рот и нос тут же набились жесткие черные волосы, но пальцы сами сомкнулись на бычьей шее, изо всех сил сдавили горло. Громила захрипел и принялся отдирать от себя озверевшего парня. Варка держался из последних сил, все время помня, что остальные двое могут ударить в беззащитную спину. Минуту… Всего минуту… Минуты крайну хватит на все… Резкая боль в правой руке. Удар о землю. Мгновенная тьма.

* * *

– Эй, парень! Никак сомлел?

– Ничего. Хорошая встряска ему только на пользу.

Варка поднял руку. Вроде шевелится. Ощупал голову. Голова тоже оказалась на месте. Открыл глаза. В голубом небе плавно проплыл потрескавшийся воротный столб, Жданка с любимой заточкой, Илка с прихваченным у поленницы топором, бледная Фамка с хлебным ножом, Ланка с пустыми руками, но определенно готовая визжать, царапаться и кусаться. Почему они стоят? Почему ничего не делают?

На лицо упала тень. Небо закрыла кудлатая черная голова.

– Не зашиб я тебя?

– Дядька Валх! Это вы?

– Ты чего набрасываешься? Я ж ненароком и убить могу. Рука у меня тяжелая.

– Так или иначе, он спас мне жизнь, – прошелестел ехиднейший голос крайна. – Помереть от пули или стрелы в наше время – дело обычное. Но скончаться в дружеских объятиях – это, согласись, не совсем то, о чем я мечтал, вернувшись на родину.

– Дык… – смущенно ухмыльнулся дядька Валх и полез чесать в затылке.

– А я вас без шубы и не признал, – слабо улыбнулся Варка.

– Вставай! – приказал господин Лунь. – Хватит разлеживаться. У нас гости.

Варка ухватился за протянутую руку, встал рядом с крайном. Поодаль, смиренно сняв шапки, переминались с ноги на ногу два унылых мужика.

Запыленная одежда, запавшие глаза, свалявшиеся волосы. Мужики были дальние, в Дымницах Варка таких не помнил.

– Храбрые у тебя ребятки, особенно этот, – заметил дядька Валх, хлопнув по спине пошатнувшегося Варку, – только врать здоров. Уперся как нанятый: «Я не крайн, я не крайн». Как будто по роже не видно. Сынок твой?

– Да.

– Похож как вылитый. Хороший парень. Я, как его увидал, сразу про тебя вспомнил.

Варка сначала не понял, но тут до его ушей донеслось торжествующее фырканье Илки. Челюсть отвалилась сама собой, перед глазами снова все поплыло. Он хотел было возразить, но крайн уже шагнул к приезжим.

Мужики поступили предсказуемо. Застонали «пресветлый господин крайн» и повалились в ноги.

– Вы это бросьте, – прогудел дядька Валх. – Просили к крайнам отвести – вот вам крайны. Дело говорите. Время не терпит.

– Встаньте, – с изрядной долей надменности произнес господин Лунь. – Откуда прибыли?

– Из Столбцов мы, пресветлый господин крайн, – робко выговорил тот, что казался старше.

– И что? Как там, в Столбцах, дела?

– Дела у нас как сажа бела, – решительно встрял младший, – такие дела, что как бы вовсе того… поймали мы давеча одного… с той стороны…

– А-а, – протянул крайн, – с собой его надо было захватить. Я бы сам его расспросил, вам бы и говорить не пришлось.

– Так это… Не серчайте, пресветлый господин крайн. Мы его того… камень на шею и в воду… чтоб другим неповадно было.

Господин Лунь поморщился. «Сейчас опять про крыс начнет», – подумал Варка.

– Ну, пойдемте, под крышей побеседуем. В ногах правды нет, – проговорил крайн, – а вы, – обернулся он к вооруженной компании, намеренно не глядя на Варку, – немедленно в замок. И на этот раз попрошу без фокусов. Запритесь и не высовывайтесь.

Глава 9

Крайн вернулся под вечер, когда всем уже надоело насмехаться над Варкой, ни с того ни с сего набросившимся на добрейшего дядьку Валха. Илка мстил за пережитый страх и собственную глупость. Он и сам не знал, зачем схватил топор и ринулся к воротам. Фамка пеняла за неосторожность, хотя сама вылетела к воротам чуть ли не первой. Ланке и Жданке просто нравилось его дразнить. Ехидство куриц Варка стоически терпел, но когда Илка попытался поздравить его с новоявленным родственником, то пожалел об этом почти сразу.

К возвращению крайна у Варки была разбита скула, у Илки губа и левая бровь, парни друг с другом не разговаривали, Ланка причитала, а Фамка готовила холодные примочки.

Господин Лунь в их распри вникать не стал. От него ощутимо попахивало сивухой, но пьян он не был, напротив, деловит, суров и сосредоточен. Наскоро умылся холодной водой, предложенный Фамкой жидкий супчик выхлебал стоя и быстро удалился в сторону замковых кладовых. Через полчаса вернулся с полной переметной сумой, небрежно переброшенной через плечо.

– Ты и ты. Со мной.

Варка и Илка мрачно переглянулись и принялись обуваться.

– А вы, – длинный палец угрожающе заходил перед носом у куриц, – за дверь ни ногой. Особенно ты, рыжая.

Жданка смотрела на крайна, полуоткрыв розовый рот, и вдруг, догадавшись о чем-то, побледнела так, что все веснушки исчезли.

Маленькая дверь с грохотом захлопнулась.

– Что это значит? – возмутилась Ланка.

– Война, – прошептала Фамка, – это война.

* * *

У дерева топтались, мотали хвостами, отгоняя вечернюю мошкару, две невысокие лохматые лошадки из Столбцов и могучий вороной жеребец дядьки Валха.

– Умеете? – спросил крайн, отвязывая жеребца.

– Э-э-э, – сказал Варка, сроду верхом не ездивший, – ну-у…

В Липовце, вечно находившемся в осаде, лошадей почти не держали. Кто не успевал сдохнуть от бескормицы, того рано или поздно съедали голодные горожане.

– Нет, – сказал Илка, которому отец выхлопотал право время от времени прогуливаться верхом в Садах наместника. Одно дело – медленно трястись шагом по расчищенным дорожкам под присмотром опытного конюшенного, и совсем другое – нестись сломя голову на своенравной скотине, которая косится лукавым глазом и так и норовит укусить.

– Так, – скривился крайн, – смотрите и запоминайте: это лошадь. Тут у нее голова, тут ноги, а тут хвост. Вот это седло, это стремена, это уздечка. Садитесь в седло, ноги вставляете в стремена. Сев, проверьте, что перед вами, голова или хвост. Если хвост – вы сидите неправильно. Уздечку не трогать. Держитесь за луку седла или за гриву. Все.

Последние слова он договаривал, глядя на них с высоты громадного жеребца.

Легкий Варка влез на лошадь, как на забор: не слишком изящно, но проворно.

– А может, того, – сказал Илка, – может, как-нибудь через колодец? Быстрее будет.

– Там нет колодцев. Давай, пошевеливайся.

– А может, сделать его? Так, небольшой, на скорую руку… Тише едешь – дальше будешь.

Но крайн ценил перлы народной мудрости, только если они его устраивали.

– На скорую руку я провожусь не меньше недели. Поехали.

Жеребец с места рванул во весь мах, лошади из Столбцов понеслись за ним, но не к Починку-Верхнему, а на восток, без дороги, по кустам и кочкам, через мелкие ручьи и овражки, по сырым луговинам и каменистым языкам осыпей, разбрасывая из-под копыт то липкую грязь, то каменную крошку. Все дальше на восток, вдоль скальной стены, которая то удалялась, то приближалась, открывая взору новые утесы, обрывы, гранитные столбы и башни. И только дальние вершины оставались те же: холодные, недоступные, навечно укрытые снегом. Скоро они вспыхнули высоким поднебесным костром, потом стали кроваво-алыми. С другой стороны, над темной полосой леса все яснее проступал светлый щит полной луны.

Глухим стуком по густой траве, гулким грохотом по камням. Топот некованых копыт сплетался с долетавшим от стены эхом и гулом бьющего в лицо ветра. Три всадника неслись между горами и лесом, между бледной луной и кровавым закатом. Закат потухал, луна сияла ярче и ярче. От леса зазубренной драконьей спиной легла на пустошь глубокая тень. Впадины и лощины обернулись темными ямами, холмики, поросшие седой от росы травой, – сияющими озерами.

Крайн то гнал лошадей галопом, то давал им передохнуть, переходя на легкую рысь. Вначале Варка думал только о том, как бы не свалиться под копыта, и изо всех сил цеплялся за жесткую гриву, но довольно быстро привык. Держать равновесие в широком крестьянском седле с высокой лукой оказалось не так уж трудно. Тогда он смог оглянуться по сторонам и испытал такой восторг, что даже волосы на голове зашевелились.

Молочно-бледное сияние затопило небесные звезды, зато покрытые росой луга пустоши сверкали островами звездного света. Всадники летели в блистающих небесах по прозрачной звездной дороге. Петь Варка не мог и, раскинув руки, просто заорал от счастья.

И тут же был жестоко обруган Илкой, лошадь которого с перепугу прянула в сторону и едва не встала на дыбы. Крайн коротко, по-волчьи, глянул через плечо, шевельнул губами, но его слов Варка, к счастью, не расслышал. Впрочем, он был готов снести любые оскорбления, лишь бы этот безумный полет никогда не кончался.

* * *

Луна медленно сползала все ближе и ближе к кромке леса. Горные вершины исчезли, скрытые крутым боком лесистого холма. Лес вырастал впереди, надвигался и вдруг сомкнулся над ними, как темная вода над упавшим камнем. Должно быть, тут раньше была какая-то дорога или тропа. Во всяком случае, крайну удавалось отыскивать ее в лабиринте непроглядных теней и пятен лунного света.

Ветки цепляли за потные лошадиные бока, за волосы и одежду, так и норовили хлестнуть по лицу, но усталые лошади ломились сквозь лес все еще споро, хотя и медленнее, чем по пустоши. Хруст и треск в клочья рвали ночную тишину. Илке это ужасно не нравилось: теперь любой затаившийся в темноте враг будет за версту предупрежден об их приближении.

Варка совсем скрючился, уткнулся в жесткую, пахнущую потом гриву, чтобы уберечь глаза. Усталость навалилась мгновенно, как ночная тьма. Болела спина, и то, что пониже спины, и ноги, уставшие обхватывать круглое лошадиное брюхо. На рысях трясло куда сильнее, чем при ровном галопе. Варке казалось, что у него все потроха оборвались и поменялись местами.

Громадная закатная луна, располосованная тенями ветвей, светила недолго. В конце концов стало так темно, что лошади перешли на шаг, а потом и вовсе стали. Тут на Варку, в довершение прочих бед, набросились комары.

Но крайн не сдался. Спешился и еще некоторое время вел своего жеребца под уздцы. Горные лошадки покорно тащились сзади. Наконец он остановился, пробормотал под нос «все, хватит» и приказал: «Слезайте». Илка слез, на ощупь привязал лошадь к невидимым кустам и затоптался на месте, разминая ноги. Ноги слушались плохо, спина и плечи – тоже.

Варка сполз с седла в полусогнутом положении, грохнулся на четвереньки и тихо порадовался, что эта лошадь такая низкая. В руки и колени сразуже впились шишки, сучки и сухие хвоинки. Попробовал встать – тело отозвалось такой болью, что он сразу понял – всю оставшуюся жизнь придется провести на карачках.

На карачках было колко, мокро от росы и ужасно холодно. Кроме того, комары жглись как сумасшедшие. Вдруг в трех шагах вспыхнул трепещущий свет. Варка тяжело вздохнул и пополз туда. Может, хоть комары отстанут. Илка побрел за ним, ковыляя на полусогнутых.

Оказалось, крайн даром времени не терял. Развел маленький бездымный костерок, насыпал в него какой-то вонючей дряни, чтоб отогнать комаров, обстругал палочку и теперь насаживал на нее ломти хлеба вперемежку с кусками домашней ветчины.

– Откуда мясо? – хрипло спросил Илка, устраиваясь у огня.

– Петра поделилась.

Варка настоящего мяса, не солонины, не видел уже почти год, но точно знал – есть не сможет. Скрипя всеми суставами, он попробовал сесть, но только повалился на бок. Крайн фыркнул, вручил палочку Илке и, присев на корточки, принялся разгибать скукоженного Варку. Варка ожидал дикой боли, но несколько легких точных прикосновений, и он смог не только сесть прямо, но и дотянуться до своей порции, с поглощением которой тоже не возникло никаких трудностей.

– Мы приехали? – поинтересовался Илка, покончив с едой и тщательно облизав пальцы.

– Нет. Часа через два рассветет, тогда двинемся дальше.

– Мы гонимся за кем-то?

– Нет. Но возможно, скоро будут гоняться за нами, – спокойно сообщил крайн.

– Умеете вы утешить, – пробормотал Илка.

– Попробуйте поспать. Завтра вряд ли удастся.

Илка послушался, свернулся клубком поближе к костру, натянул воротник старой лицейской куртки на уши и принялся прикидывать, что же им грозит завтра. Ближайшее будущее выглядело печально.

Варка ложиться не стал. Ляжешь, потом вставать придется, а он очень сомневался, что будет способен встать. В потрескивании сосновых веток, которые крайн время от времени подбрасывал в костер, Варке все еще слышался стук копыт, упругий ритм их бешеной скачки. Мышцы тупо ныли, но в теплом воздухе, поднимавшемся от огня, разболелась еще и вся левая половина лица. Варка ощупал ее, коснулся разбитой скулы, все вспомнил и с ужасом уставился на крайна, сидевшего по другую сторону костра. Илка спит, можно говорить свободно…

– Это правда?

– Нет, – тут же ответил крайн.

– Что нет?

– А что правда?

– Правда, что вы – мой отец? – выдавил из себя Варка.

– Это тебя радует или печалит?

Варка, ничего не ответив, опустил голову.

– Так вот, я уже сказал – нет. Неправда. Это горе меня миновало.

Варка старался сдерживаться, но громкий вздох облегчения вырвался сам собой.

– А зачем вы тогда дядьке Валху…

– Твое простодушие меня умиляет. Неужели все надо объяснять?

– Надо, – твердо сказал Варка.

– Ну, хорошо. Если уж не удалось скрыть наше существование, пусть думают, что нас много и мы сильны.

– Кого это «нас»?

– Крайнов. Попробуй взглянуть на это дело глазами дядьки Антона или того же Валха. В замок вернулся Рарог Лунь, крайн, как известно, не из последних. Вернулся не один, а привел с собой множество других крайнов, прекрасных и мудрых. Сидит на Крайновой горке уже с зимы, никуда уходить не собирается, и наследник у него имеется. Похож как вылитый.

– Да, лихо, – пробормотал Варка, вспомнил своих товарищей по несчастью и, не выдержав, глупо хихикнул. Тоже мне, пресветлые крайны.

Илка, которому так и не удалось заснуть, завистливо вздохнул, оценив всю красоту замысла. Теперь уже никто не посмеет чинить препятствия крайнам из опасения столкнуться с их совместной мощью. Сквозь сомкнутые веки он разглядывал то Варку, то Крысу. Огонь между ними хорошо освещал худые лица, прямые белые волосы, угловатые фигуры, склонившиеся над костром в одной и той же позе.

«Интересно, когда он соврал, – сонно подумал Илка, – тогда или сейчас?»

* * *

Крайн безжалостно растолкал их, когда небо лишь начало светлеть, а в лесу по-прежнему царил почти полный мрак. Молча влил в рот каждому по глотку забористой Петриной сивухи. После сивухи полегчало. Мир перестал казаться омерзительно сырым и холодным, а ноющие мускулы согласились подчиняться и даже позволили взобраться в седло.

Густые кусты, перемежающиеся с заполненными водой бочагами и колдобинами, мог называть дорогой только господин Лунь, очевидно, по старой памяти. Лет двадцать назад дорога тут, возможно, была. Но с тех пор колеи затянуло травой, между ними поднялись молодые березки и пышные заросли козьей ивы. Лошадям это не нравилось. К тому же, заеденные бодрыми утренними комарами, они то и дело норовили почесаться о ближайшее дерево. Роса, к рассвету скопившаяся на листьях, обильно стекала на штаны или, того хуже, прямо за шиворот.

Но рано или поздно кончается все, и даже этот лес наконец кончился. Не так уж и долго они сквозь него продирались. Варка удивился, увидев, что до сих пор не рассвело. Только через все небо тянулись растрепанные розовые перья. Внизу лежала долина, до краев заполненная прозрачным туманом. Сквозь туман проглядывала петлявшая меж распаханных холмов белая дорога, которая не спеша вползала в деревню – бестолковое скопище черных крыш, заборов, навозных куч и оголенных по весне сеновалов. Местность Варка узнал, хотя бывал здесь всего два раза и то зимой. Горы подходили к деревне совсем близко. Три отдельно стоящих скалы вторгались в саму долину, три гигантских столба гладкого черного базальта. Сказок и поверий об этих столбах ходило множество, и большинство из них Варка услышал на столь памятной ему свадьбе.

– Столбцы, – сказал он. – Чего ж мы через лес перлись? Надо было по дороге.

– По дороге тридцать верст, а лесом – двенадцать, – снизошел до объяснения крайн.

– Чё, прям по пашне поедем? – спросил Илка, после спасения Антонова поля смутно чувствовавший, что топтать посевы как-то нехорошо. Зеленое поле начиналось у лесной опушки и тянулось вниз по склону до самой дороги.

– Нет, – отрезал крайн, – нам Столбцы без надобности.

– А куда нам надо?

– Туда.

Вороной жеребец скорым шагом двинулся по краю поля туда, где полоса дороги, обогнув столбы, ныряла в самую гущу тумана. Над туманом торчали крестообразные верхушки лиственниц, а еще выше вставали горы, мрачные ступенчатые утесы, в утреннем сумраке казавшиеся совершенно черными. Ни Конь-камня, ни Белухи, ни Трех Братьев отсюда видно не было.

Копыта чавкали по раскисшей пашне, Варка, покачиваясь в седле, клевал носом. Илка то и дело щипал себя за руку, чтобы не уснуть. Усталые лошади упрямились, норовили свернуть в родимые Столбцы или вовсе остановиться.

Все же они достигли каменистой дороги и двинулись по ней прочь от деревни, все глубже погружаясь в плотный сырой туман. Стук копыт звучал глухо. Туман гасил звуки и казался таким густым, что даже дышать в нем было трудно.

Варка едва мог разглядеть взъерошенный хвост Илкиной лошади. Зато до напряженного слуха вдруг донеслось нечто такое, что парень едва не вылетел из седла. Померещилось, что ли?

– Эй, вы слышали? – тревожным полушепотом спросил Илка. Где-то наверху, казалось, прямо над головами, громко плакал ребенок. Илка тут же вспомнил жуткие истории о призраках некрещеных младенцев и похолодел. Известное дело, сначала злосчастный путник слышит, как плачет ребенок, а потом из темноты протягиваются две огромные руки и утаскивают его вместе с лошадью прямиком в ад.

Крайн спешился, повелительно махнул рукой. Туман поднялся серым занавесом, закачался вокруг широкими грязными полотнами. Открылась обочина дороги, усыпанная битым камнем, чахлые кусты вереска, а за ними – корявый сосняк, в котором деревья изо всех сил цеплялись за землю среди осыпей и валунов. Меж корней одной из сосен недалеко от дороги слабо дымили остатки костра. Рядом лежала куча хвороста. Нет, куча грязного тряпья. Куча плакала детским голосом, захлебывалась от крика.

Крайн, легко переступая с камня на камень, приблизился к кострищу. Варка не успел и глазом моргнуть, как грязная куча обернулась женщиной. Женщина как две капли воды походила на Петру, такая же серая и замученная. Впрочем, настолько грязной и оборванной Петра наверняка не была.

Илка расслабился. Зловещий плач получил свое разумное объяснение. Где женщина, там и ребенок. Никаких призраков.

– Не подходи! – каркнула бродяжка, и в голову крайна полетел острый камень.

Крайн увернулся, но дальше искушать судьбу не стал, присел на большой валун в некотором отдалении. Вид у него был как никогда мирный и благодушный. Женщина прижалась к сосновому стволу, свободной рукой подхватила второй камень. Ребенок, которого она прятала на груди под рваным платком, разорался с новой силой.

– Голодный, – мягко сказал крайн, – а у тебя молоко пропало. Тебе надо поесть.

– Убирайся!

– У меня есть хлеб и сыр, – спокойно сказал крайн, медленно разворачивая прихваченный с собой сверток.

При виде пухлых ноздреватых лепешек с аппетитной золотистой корочкой, переложенных толстыми белыми ломтями козьего сыра, женщина задрожала. Варка хорошо знал этот жадный тоскливый взгляд.

– Добрый господин, – прохрипела она, – уходите…

Крайн встал, выпрямился во весь свой немалый рост. Женщина, не отрывая глаз от еды, поспешно отступила за дерево. Ребенок захлебывался криком.

– Ты ведь не меня боишься.

Женщина отчаянно замотала головой.

– Он не с голоду орет, – прошептала она, отступая еще на шаг.

– А с чего? – мирно спросил крайн, неторопливо раскладывая еду на расстеленной тряпице.

– Поветрие на нас пало, – донеслось из-за дерева.

– Какое такое поветрие? – Терпению крайна, казалось, не было предела.

– Багровая смерть на нем.

Варка мгновенно натянул воротник до самого носа, руки убрал в рукава и легонько тронул лошадь коленом. «Надо бежать, – мелькнуло в голове, – хотя, может, уже поздно. Если зараза у них в легких – наверняка поздно. Надо же, как не повезло».

– Чего с ним такое? – спросил Илка.

– Багровая смерть, – сквозь зубы прошипел Варка.

– Чего-чего?

– Чума, придурок. Три года назад Грязовец-Приморский весь вымер, до последнего человека.

Илка съежился и тоже попытался спрятаться внутри своей одежды. Его конек шевельнулся и как бы сам собой двинулся вперед, унося всадника подальше от опасного места.

Крайн вздернул подбородок, выпрямился, почти касаясь головой серого полога тумана:

– Я – крайн Рарог Лунь Ар-Морран из серых крайнов Пригорья. Дай мне ребенка, милая, – шагнул вперед, повелительно протянул руки.

– Так, значит, правду говорят…

– Правду-правду. Не бойся. К крайнам поветрие не пристает.

«Врет, – сообразил Варка, – сам-то от антонова огня чуть не помер. Что ж это он делает, а? Я чуму лечить не умею. Да и никто не умеет. Чеснок, говорят, помогает. Лимонный сок еще. Только, по-моему, это вранье».

Женщина торопливо размотала рваный платок, распутала обернутые вокруг орущего существа грязные тряпки. Крайн в три шага преодолел разделявшее их расстояние и без малейшей брезгливости взял ребенка на руки. Плач немедленно прекратился. Зато господин Лунь лихо присвистнул.

– М-да… Тут я один не справлюсь. Идите сюда, господин травник, извольте взглянуть.

Варка захлебнулся ужасом. Самое правильное – унестись отсюда с дикими воплями. Клятву травника он не давал, тетку эту в первый раз видит. Хорошо крайну, он только и думает, как бы помереть покрасивее. Варке помирать не хотелось…

Стиснув зубы, он соскользнул с лошади и обреченно направился к источнику смертельной заразы.

Младенец, сучивший ногами в вонючих пеленках, оказался пухлым и не таким уж маленьким, наверняка старше полугода. Все нежное тельце: подмышки, сгибы локтя, шею под подбородком – украшали страшные багровые вздутия. Варка, пытаясь унять дрожь в коленях, встал рядом с крайном, осторожно склонился поближе, стараясь не дышать, и вдруг хрюкнул. Попытался зажать рот рукой, но не удержался и заржал в голос.

– У тебя истерика? – прохладно осведомился крайн.

– Ну и шуточки у вас… Тоже мне, багровая смерть… Обычная красная почесуха. Я еще в детстве переболел. Могу с этим младенцем хоть целоваться. Только она у него странная какая-то. Сильная очень.

– Девочка с тонкой нежной кожей. Бывает.

– Девочка? А ну, да. Точно, девочка.

– Каковы же ваши предписания, господин травник?

Варка хмыкнул:

– Ну, можно вообще ничего не делать. Через неделю само пройдет. Можно собрать споры плауна болотного и все язвочки присыпать, чтоб не мокли и не зудели. Но это сложно. Проще – обыкновенную крапиву в корыте запарить и купать ребенка три раза в день. Так это все знают. Чтоб почесуху лечить – травник не нужен.

– Почесуху?! – вдруг взвизгнула женщина. – Само пройдет, говоришь?! Я четвертый день иду, от людей шарахаюсь… корки хлеба за все время не проглотила… три ночи в лесу…

– Откуда идешь? – спросил крайн.

– Из Добриц. Дом сожгли… Из окна выскочила в чем была. Ставни запереть не успели, а гнаться за мной побоялись…

Варка присел на камушек и стал смотреть в небо. Ноги все еще дрожали, сердце глухо бухало о ребра, и все вокруг вдруг показалось необыкновенно милым. Туманчик такой симпатичный, мягонький, серенький… Сосны красивые, даром что немножко кривые… И камушек приятный, шершавенький, мох на нем растет, букашки какие-то ползают.

– Хороший народ у вас в Добрицах, – заметил он. Хотя особенно винить жителей Добриц не мог. В Липовце бы сделали то же самое. С багровой смертью не шутят.

– Народ хороший, – согласился крайн. – Тебя как зовут?

– Анна, – всхлипнула женщина, и Варка понял, что она совсем девчонка, чуть старше Ланки. И даже глаза как у Ланки, голубые с поволокой.

– Муж есть?

– Есть. В Трубеж на торг уехал. Сережки новые привезти обещал… Небось, вернулся уже, а там… Ой, я, наверное, домой пойду. Нам же теперь можно домой, правда?

– Живешь одна? Ни матери, ни свекрови?

– Одна. Сирота я. А муж…

– Посоветоваться, значит, не с кем. Кто первый крикнул, что на ребенка поветрие пало?

– Филиппа, подружка моя. Я напугалась, показала ей, а она…

– Что ж ты с этой подружкой не поделила? Ленту, запястье или, может, мужа?

– Ой!

Анна села прямо на землю и уставилась на него, разинув рот. Явно что-то вспомнила. Крайн нагнулся, положил ребенка к ней на колени. Отломил от лепешки корочку, сунул в пухлую ручку. Девочка довольно зачмокала.

– Вот что, Анна. Сейчас поешь и иди в Столбцы. Я дам тебе письмо к старосте. Расскажешь все как есть. Пусть пошлют гонца в Добрицы. Почесуха – штука заразная. Как бы они под горячую руку всю деревню не спалили.

Глава 10

Туман поредел, дорога бежала под гору, и крайн снова погнал усталых лошадей, на этот раз нисколько их не щадя. Минут через десять поравнялись с Илкой. Варка, держась позади крайна, скорчил рожу, будто удавленник, и притворился, что хочет вцепиться в Илку скрюченными руками. Илка, усердно делавший вид, будто ничего не случилось, отшатнулся и едва не вылетел из седла. Все было как всегда: прекрасный герой весь в белом, и он, Илка, трус и подлец. Хотя всякому ясно – приближаться к зачумленным никакой не подвиг, а просто глупость.

В довершение всего Варка прямо-таки лучился самодовольством, будто в одиночку справился со смертельной болезнью. Никакой болезни, собственно говоря, не было. Но об этом он почему-то забыл.

Лошади летели по крутому спуску. К стуку копыт по каменистой дороге все яснее примешивался какой-то посторонний звук, похожий на неясный, многократно усиленный шепот. Внезапный поворот, и впереди выросла горная стена, сотни толстенных черных столбов, составленных вместе. Из-за стены вырвалось утреннее солнце, хлестнуло по глазам, и Илка не сразу понял, что они несутся по краю обрыва, поняв же, едва удержался в седле. Давящую своей чернотой и огромностью гору отделяла от них обширная пустота. Что там, под обрывом, видно не было, лишь слышался шепот, гул, отдаленное рычание.

Неожиданно крайн придержал коня.

– А, вот и распутье.

Лошади стали. Дорога, по которой они пролетели над пропастью, была вовсе не такой узкой, как это виделось с высоты седла. Хорошая дорога, наезженная и удобная. У каменного креста из тех, что по всей стране ставили на распутье, она расходилась надвое.

– Нам куда? – спросил Илка.

– Не знаю. Вот это – дорога в Загорье. На север, вдоль реки, по склонам Белухи, через Ветреный кряж к Воротам Вьюги. Это будет первый перевал. Дальше Голец, Седло, и вы в Загорье.

Илка с умным видом кивал, стараясь запомнить полезные сведения. Варка легкомысленно озирался по сторонам. В Загорье его пока не тянуло.

– А вон оттуда, через Козий брод и Волчью Глотку, сейчас идет с войском Сильвестр Адальберт, седьмой барон Косинский. Возможно, Волчью Глотку он уже миновал, хотя к Козьему броду мы, как видите, успели раньше. Настроен господин барон весьма серьезно. Он желает получить пригорские земли до самого Трубежа и заселить их своими людьми. Здешние жители, по его мнению, слишком избалованы крайнами и понятия не имеют о настоящей покорности.

– А местные куда денутся? – не понял Варка.

– Ну… как бы тебе объяснить, чтобы не ранить твою юную неокрепшую душу…

– Не может быть.

– Еще как может, – пробормотал Илка, – историю надо знать.

– Так вот, у вас есть выбор. Либо в Загорье, либо к Волчьей Глотке.

– А вы?

– У меня выбора нет.

– Погодите-погодите, – замотал головой Илка, – вы что же, передумали? Хотите защищать этих… которые хуже навозных червей, которым человека убить – раз плюнуть, которые со страху детей жгут живьем, которые всех вас однажды уже предали.

– Я крайн. Мои крылья служат мне, пока я им верен. А верность крыльям предполагает поступки не всегда для меня приятные.

– Так у вас же нет… – начал Илка, чувствуя, что снова влип и надо срочно выкручиваться.

– Заткнись! – рявкнул Варка и тише добавил: – Я с вами.

– Могу я узнать, почему? – холодно спросил крайн.

– Моя жизнь принадлежит вам, – отрапортовал Варка и улыбнулся нахально.

– Сегодня она мне не нужна.

– Да ладно врать-то. Воевать против целой армии вы не можете, сами говорили. Никакой боевой магии крайнов не существует. Значит, вы что-то замыслили и мы вам нужны. Очень. Дело не безнадежное, иначе вы бы нас с собой не взяли. Заперли бы замке и вся недолга. Я прав?

– Да, – сказал крайн и тронул жеребца, направляя его к крутому спуску, в конце которого шумел, бился о камни широкий, белый от пены поток.

Варка довольно ухмыльнулся и последовал за ним, беспечно не замечая опасной кручи и несущейся внизу ледяной воды.

Илка остался на распутье. Ну вот, теперь эти двое отправились отражать атаку целой армии. Должно быть, это у них семейное. Крылья есть – ума не надо.

Он посмотрел на дорогу, ведущую в Загорье. Тащиться туда через три перевала без еды и подходящей одежды – тоже глупость. Самое разумное – вернуться в замок, отсидеться, пока то да се. Должен же кто-то и за курицами присмотреть.

Тут он живо представил, что ему скажут эти самые курицы, когда он вернется один. Ладно, можно соврать, что это по приказу крайна. Но ведь не поверят. Фамка не дура, ее не обманешь. Позориться перед убогой… А Жданка может и глаза выцарапать. Оба. Левый за Варку, а правый за господина Луня. Ланка же…

Илка подумал-подумал, осторожно слез с седла и повел лошадь вниз, к Козьему броду. Слететь через голову своего скакуна прямиком под его же разъезжающиеся на камнях копыта ему не хотелось. Крайн искоса поглядел на него, но ничего не сказал.

* * *

Козий брод одолели верхами. Вода едва прикрывала копыта, но течение было таким сильным, что пешего валило в одну минуту.

За рекой крайн велел спешиться.

– Дальше конному пути нет, – пояснил он.

Спутанные лошади, которым вся эта суета давно опротивела, мирно паслись на неширокой полоске травы у воды.

– Что, совсем нет дороги? – удивился Варка, у которого по-прежнему все болело. – Мы же вроде спешим.

– Дорога есть, – сказал крайн, забрасывая на плечо переметную суму, – но нам она не понадобится.

Широкая ровная дорога, шедшая по дну ущелья вдоль русла пересохшего потока, храбро врезалась в толщу горной стены. Но пройдя по ней скорым шагом не больше версты, крайн свернул на еле заметную тропку, которую, по мнению Илки, мог проложить только полный безумец. Такая узкая, что и двоим не разойтись, она тянулась все выше и выше, петляя между угольно-черных скал, или пролегала по карнизу, составленному из ровно, будто пилой срезанных вершин базальтовых столбов. В иных местах приходилось просто карабкаться, изо всех сил хватаясь за раскаленные камни. Солнце палило немилосердно. Нигде ни деревца, ни травинки… Лишь иногда по пути попадались какие-то колючки, по весне нежно-зеленые и даже пытавшиеся цвести. Да кое-где в трещинах, цепляясь за жизнь, трепетали лепестками алые горные маки.

Серый песок, черные скалы, колеблющиеся столбы горячего воздуха над ними. Илка чувствовал себя ужом на сковородке. Куртку пришлось снять и обвязать вокруг пояса, глаза слезились, в горле жгло, будто его забили едучим перцем. В довершение всех несчастий крайн пытался идти как по ровному, то есть почти бегом. Правда, при этом то и дело бурчал себе под нос. Мол, ему всегда казалось, что законы против горных разбойников слишком строги, а теперь он в этом уверен: хождение по такой тропе само по себе хуже всякой казни.

Все это продолжалось очень долго. Илка устал до такой степени, что солнце виделось ему черным упругим шаром, то и дело с силой бьющим по черепу. Варка тоже дышал как загнанный, а крайн все время хватался за раненый бок.

– Так, – неожиданно выдохнул он, остановившись в щели между грудой беспорядочно сваленных обломков породы и утесом, вершина которого терялась в небесах, – кажется, это здесь.

– Кажется? – испугался Илка, давно решивший, что они заблудились. Утес, возле которого остановились три путника, ничем не отличался от всех прочих. – Вы что, здесь никогда не ходили?

– Я здесь летал, болван! – Крайн закашлялся и, уронив сумку к ногам, извлек из нее фляжку с водой.

Пять минут все сидели в душной тени между камнями, передавали друг другу фляжку. Вода очень быстро кончилась, и вместе с ней иссякло терпение крайна.

– Ну что, отдохнул? – вопрос был обращен к Варке.

– Нет, – честно сказал Варка, но крайн, покопавшись в сумке, уже завязывал вокруг его талии тонкий прочный шнур.

– Туда залезть сможешь?

Варка, задрав голову, осмотрел корявый, весь в сколах и трещинах бок утеса.

– Докуда залезть?

– До верху.

– А что там, наверху?

– Лучше, чем здесь. Тебе понравится.

– Щас, – сказал Варка, – еще минуточку.

– Там вода, – искушающе прошептал крайн, – целый водопад. Хочешь – пей, хочешь – купайся.

Варка вздохнул и начал снимать башмаки. Отвязал от пояса куртку, подумал и стащил через голову рубашку. Перетянул покрепче волосы, чтоб не мешали, и, почесав нос, шустро полез вверх.

Илка от зависти даже поморщился. Хорошо хоть, прекрасный принц дома без рубашки не ходит. А то бы курицы вовсе ума лишились. Крайн тоже глядел на костлявого бледнокожего Варку и тоже морщился. Однако, похоже, по другой причине.

* * *

Сначала Варка лез бодро, хотя скала при каждом прикосновении обжигала и солнце пекло беззащитную спину. Сам по себе подъем был не таким уж трудным. Всегда было куда поставить ногу или за что зацепиться. Иногда он почти шел по наискось выступающей жиле или удобному сколу. Потом на пути вверх встретилась широкая трещина, в которой он решил немного передохнуть. Уселся, удобно опершись спиной и коленями, прикрыл глаза. Это оказалось ошибкой. Тело, над которым жестоко издевались уже второй день, внезапно взбунтовалось. Живот свело до потери дыхания, ноги согнуло жесточайшей судорогой. Варка уперся лбом в стену расселины и тихо завыл.

Сквозь невольные слезы он видел счастливчика Илку, который, закрыв глаза, валялся в тенечке в позе неподвижного трупа и даже руки сложил на груди как покойник. Крайн же, который до этого сидел, расслабленно прислонившись спиной к камню, вдруг встрепенулся и вскочил, подняв к Варке белое пятно неразличимого с высоты лица.

«Что?» – громко прозвучало в Варкиной голове.

«Больно, – одними губами прошептал Варка, – не могу больше».

Ни ножа, ни булавки у него не было. Из последних сил он впился в ногу ногтями. Не помогло.

– Пой!

Варка удивился, почему Илка не подскочил от жуткого вопля, и только потом понял: вопят тоже у него в голове.

– Чего? – шепнул он.

– Пой. Вслух. Громко.

– Да не могу я…

– Погибнешь.

– Не могу… – Конечно, погибнет. Человек, у которого все так болит, жить не может.

– Оставлю после уроков и двадцать строф из Верноподданного Варавия наизусть.

Угроза была страшной. Уплывающее сознание всколыхнулось, как вода в стоячем болоте. Оставит. Это он может. Крыса все может. Не слушаться – себе дороже. Опять вызовет мать и начнет ее мучить… Мать…

Баю-баю-баинъки,Спи, галчонок маленький…

Орлан, гордо паривший над Косинским кряжем, заполошно забил крыльями и перепуганной курицей в панике устремился в родное гнездо. О людях он был не особенно высокого мнения, но такие звуки – это слишком даже для них.

Баю-баю-баюшки,Спи, мой белый заюшка…

Варка лез и цеплялся, подтягивался и лез. Слова колыбельной рвались из горла на хриплом выдохе, и вместе с ним, точно выводя мелодию, пел чужой, немыслимо прекрасный голос. Пел или только звучал в ушах…

Баю-баю-баюшки,Не ложись на краюшке…

Хорошо, что колыбельная такая длинная. И уступ на этот раз хороший попался, широкий. Навалившись животом, Варка вполз на приглянувшийся уступчик и боком скатился в мягкую траву. У самого лица заиграли алые сполохи. Маки.

Только не разлеживаться… Боль не то чтобы прошла. Всего лишь отступила, коварно притаилась где-то внутри. Он подтянул под себя колени, медленно поднялся.

Впереди было небо. Очень много яркого неба, в котором одиноко сияла вершина Белухи со всеми ее странно близкими снежными полями и ледопадами, рассеченными гребнями голых скал. В отдалении цеплялись за облака три острых пика – Три Брата.

– Эй, ты там не помер? – спросили внутри головы.

– Нет еще.

– Тогда тяни.

– Чего тянуть-то? А, ну да…

Кругом торчали скалы, все те же обломки каменных столбов, но между ними буйно росла трава, и места было довольно, чтобы пасти небольшое стадо коз. Варка отвязал от пояса шнур, для надежности перебросил его через подходящий камень и стал тянуть. К концу шнура оказалась привязана сумка крайна, а к сумке – конец толстой веревки. Веревку Варка закрутил вокруг того же камня, а свободный конец пропустил за спиной и уперся покрепче, на всякий случай.

– Давайте! – заорал он.

Веревка задрожала, натянулась, и довольно скоро рядом оказался очень недовольный крайн. Без долгих слов он закатил Варке такого «леща», что в глазах опять потемнело.

– За что?! – взвыл Варка.

– За то! «Не могу… не могу…»

– А зачем вы меня чумой пугали, – не остался в долгу Варка, – я, может, от этого ослабел и последних сил лишился.

Но крайн с ним спорить не стал. Перегнувшись через край, он призывно махнул рукой.

– Не, – сказал Варка, – его вытаскивать придется. У него руки слабые, и высоты он боится.

– Стало быть, крыса за окошком – тоже твоих рук дело? Тр-равник! Животных мучаешь. Гадость какая.

– Я ее не мучил. Она дохлая была! – обиделся Варка.

– А дохлая крыса – не гадость?

Пока пререкались, вытащили Илку, которого после подъема все тянуло полежать на травке. Но крайн это стремление безжалостно пресек.

– Давайте, давайте, уже недолго осталось.

* * *

Место было чудесное. Каменная чаша, до краев наполненная травой, ползучим шиповником, трепетом горных маков, шумом прохладного ветра и бегущей воды. С одной из стенок чаши водопадом срывался ручей. Но крайн к воде не пошел. Бросив сумку, он бегом кинулся к противоположному краю, вскарабкался на нависшую над ним скалу и замер, силясь рассмотреть что-то внизу. Встревоженный Варка, на ходу хлебнув из ручья, присоединился к нему. Илка, ворча, полез следом.

– Вот они, Волк-камень и Волчья Глотка, – сказал крайн, хватая ртом прохладный воздух.

Варка осмотрелся. Площадка, на которой они стояли, словно нарочно была создана для того, чтобы бросаться с нее, раскинув широкие крылья. Видно было очень далеко: слева и справа зловещая круговерть острых вершин, хребтов и гребней; позади – старая знакомая, ледяная Белуха, впереди – бесконечный простор, голубая дымка и в ней – отдаленные пологие склоны. Но крайн смотрел вниз. Варка тоже заглянул через край площадки и понял, почему Илка вдруг лег на живот и уцепился руками за траву. Внизу, прямо под ними, не так уж и глубоко, вилась, лепилась к скале знакомая белая дорога, по которой легко проехали бы в ряд десять конных. Но дальше, рядом с дорогой, чернела пропасть. Взгляд падал вниз в бесплодных попытках зацепиться за зеркально-гладкую поверхность сброса на той стороне, но не достигал дна. Широкая ровная полоса битого щебня с каменистыми отвалами и поросшей чахлой травкой обочиной казалась всего лишь ниткой, случайно приставшей к телу горы.

Она стекала вниз, извиваясь, сползала в голубую дымку, к холмам долины, пустая и мирная. Никаких вражеских войск, никаких телег и одиноких всадников.

– Хватит прохлаждаться, – внезапно заявил крайн, – время дорого.

– Хватит? – удивился Илка. – Так мы еще и не начинали.

Но крайн, не слушая его, шагнул в сторону, раскачав, толкнул вниз повисший над осыпью камень. Камень покатился, загрохотал, увлекая за собой товарищей по несчастью, и, вздымая облака пыли, обрушился на дорогу.

– Давайте, трудитесь. Этот, этот и еще вон тот.

– Что ж мы все голыми руками, – пробурчал Варка спустя полчаса, – давайте, может, круг какой построим или еще чего.

– Человек! – выругался крайн. – Учишь его кругу Созидания, а он только и думает, как бы применить его для разрушения. Вот этот давайте еще спихнем. Ну-ка, все вместе, раскачали и толкаем…

– Это уже не камень… это уже целая скала…

– Ну же! Мужчины вы или нет?!

– Мы – дети, – пропыхтел замученный Варка, – несовершеннолетние.

– Ребенок, – хмыкнул Илка, – правильно говорит дядька Антон, на тебе пахать можно.

– А на тебе – навоз возить.

Волчья Глотка наполнилась пылью и грохотом, многократно усиленным гулким эхом. Не стоит кидаться камнями, стоя на «живой» осыпи. Вниз катились громадные обломки, съезжали целые пласты породы. Склон рушился, оседал, тонул в поднимавшейся снизу пылевой туче. Илка и Варка замерли, молча глядя на дело своих рук.

– От края отойдите, – посоветовал господин Лунь, – вниз нам еще рано.

Когда пыль рассеялась – дороги не было. Завал громоздился чуть не на сотню саженей, огромный и страшный, как сбывшийся кошмар.

– Вот так, – сказал крайн, – сразу видно: день прошел с пользой.

И тут все увидели, что уже вечер.

* * *

Они пили неотрывно, жадно, давясь и захлебываясь, пили до ломоты в зубах, до озноба, потому что вода в ручье была ледяной. Потом крайн долго мылся у водопада, а Варка с Илкой валялись на траве, голодными глазами сверлили пухлую сумку, в которой, как известно, была еда.

Еды оказалось до смешного мало. Один круглый хлебец черной муки, раскрошившиеся остатки сыра и полторы ватрушки. Знакомство с незадачливой Анной оставило их почти без ужина.

– Ничего, – бодро сказал Илка, которого отсутствие противника привело в хорошее настроение. – Без завтрака обойдемся, а в обед уже в Столбцах будем.

– Не будем, – разрушил его мечты крайн, – мы же спешили на свидание с господином бароном. А он, как видишь, запаздывает.

– Что ж, так и будем тут сидеть, ждать?

– Ждать, я полагаю, осталось недолго.

– Да зачем? Дорогу мы хорошо завалили, другого пути нет.

– Завал можно разобрать, народу у него хватит. Можно также пустить пластунов-пехотинцев прямо через завал или провести пехоту разбойничьими тропами. Следует раз и навсегда дать понять господину барону, что вторжение на землю крайнов встанет ему очень дорого. Так что придется сражаться. Защищать наши дома и наших женщин.

– Каких еще женщин, – удивился Варка, – куриц, что ли?

– Да уж какие есть. Ты против?

– Я за. Кстати, глядите, чего я умею.

Варка крестообразно взмахнул руками, и между пальцев у него повисли длинные серебряные иглы. Илка завистливо присвистнул.

– Молодец, – похвалил крайн, – я же говорил – это не трудно. А теперь ты будешь десять лет упражняться, чтобы они летели не куда попало, а куда надо.

– Да ладно, – хмыкнул Варка, – спорим, я щас влеплю вон в тот камень.

– Ложись, – рявкнул крайн и прыгнул, толкая на землю Илку. Три иглы воткнулись в костер, четвертая пропорола переметную суму, пятая и шестая до смерти перепугали птичье семейство, устроившееся на ночлег в любимом кусте. Судьба прочих осталась неизвестной.

– Спасибо, господин Лунь, – искренне поблагодарил бледный Илка, – а ты… я, конечно, знал, что мозгов у тебя нет, но…

– Сам дурак.

– Не отвлекайтесь, – академическим тоном заметил крайн, – опрометчивое поведение господина Ясеня напомнило мне о том, с какой целью я пригласил вас составить мне компанию. Завтра нам понадобится серьезная защита. Вы знакомы с «кругом» и «цепью». Сегодня я научу вас строить «щит».

– Как сегодня?

– За один вечер?

– А если мы не научимся?

– Тогда меня убьют.

– Почему вас? – удивился Илка. – Вы-то, небось, умеете.

– Нельзя поставить щит для себя. Только для кого-то другого. Например, я защищаю Ивара, Ивар меня. Но поодиночке каждый из нас беззащитен. Конечно, проще быть щитом того, к кому ты привязан. Кого вы хотели бы защищать, господин Илм?

– Вас, – не задумываясь сказал Илка. В этом была своя правда. Крайн его просто раздражал, а Варку он ненавидел с раннего детства.

– А вы, господин Ясень?

Варка задумался. Илку он знал как облупленного и давным-давно привык к его занудству и бесконечным подначкам. Защищать его было бы вовсе не трудно. Крайн же… Варка и сам не знал, как к нему относится. Никакой нежной дружбы или сыновней привязанности он не испытывал… Но защищать стал бы. До конца.

– Да мне все равно, – сказал он растерянно.

– В таком случае, снисходя к вашей неопытности, предлагаю стратегию тройного щита. Вы защищаете меня, а я вас. Встаньте.

Парни, кряхтя, поднялись. На Варкино плечо легла тяжелая рука.

– Я твой щит.

– Я твой щит, – повторил Варка, осторожно кладя руку на плечо крайна.

* * *

Со щитом провозились почти до заката. Варка ставить научился почти сразу, но удержать, разняв руки, никак не мог. Илка с самого начала был уверен, что у него ничего не выйдет, пока крайн не прошептал ему на ухо:

– Представь ее на моем месте.

Илка напрягся, представил, да так хорошо, что его щит не смогли прошибить даже Варкины неуправляемые иглы.

В конце концов, когда на поляну пала тень Белухи, крайн заявил, что с него хватит, наломал в кустах хворосту, разжег костер и оценивающе оглядел Варку:

– Ты, иди мыться.

– Холодно уже.

– Ничего, потерпишь. С утра будет еще холоднее. Уши, шею, голову обязательно, руки… м-да, руки у тебя… Ну ничего, на то есть перчатки. Вот тебе чистая рубаха. Причесаться не забудь. Утром наденешь еще это и вот это.

– Ух ты. А это зачем?

– Прикрыть твои драные коленки и потертую задницу. Теперь ты… с тобой надо что-то делать… А ну, иди сюда.

Это прозвучало весьма зловеще. Илка приблизился нога за ногу. Крайн тем временем извлек из сумки здоровенный деревянный гребень из тех, какими вычесывают лошадей. Подумав, добавил к нему гребешок поменьше и маленький флакончик. В воздухе навязчиво запахло фиалками.

– Чего это? – осторожно спросил Илка.

– Садись. Причесывать тебя буду. Сроду этого не делал, но больше некому.

– Нет, – твердо возразил Илка, косясь на гребень.

– Ты же хотел быть как он, – крайн кивнул в сторону Варки.

– Ну, хотел.

– Сейчас будешь.

* * *

Ночью, когда луна скрылась за Тремя Братьями и измученные обормоты мирно спали, он снова поднялся наверх. Самому ему спать не пришлось. Нужно было кое-что приготовить для завтрашней встречи с господином бароном. Что ж ты творишь, Рарка Лунь? И главное, ради чего? Надо было хватать в охапку подкидышей и бежать в Загорье. И не важно, открылись перевалы или еще закрыты. Пробрались бы как-нибудь. Рисковать собой – куда ни шло, но прикрываться детьми…

Далеко-далеко, на дне долины, на топких берегах озера Долгого сияли огни. Много огней. Лагерь господина барона. Войско. Армия. Здесь одним замковым гарнизоном не обошлось. Всех мужиков, должно быть, согнал. Завтра, еще до полудня, они будут здесь.

Глава 11

Воздух в Волчьем ущелье гудел, как кожа на барабане. Шарканье ног, топот копыт, стук колес сливались в тяжелый гул, с каждой минутой становившийся все громче и громче. Сильвестр Адальберт, седьмой барон Косинский, приказал выступать еще до восхода солнца, по холодку. После полудня, по его расчетам, авангард войска должен был пройти Волчью Глотку. В авангарде шла конница, отборный отряд, ходивший с бароном и в Поречье, и под Белую Криницу. За ними тянулась пехота, рекруты, которых предусмотрительный барон набрал еще прошлой осенью и обучал всю зиму. Шли весело, с флейтистом и барабанщиком, с утра даже орали песни, но теперь притомились. Долгий подъем измотал и конных, и пеших. Замыкала колонну снова конница, часть личного войска барона, чтобы глупые мужики ненароком не разбежались. Сам барон, которому не хотелось глотать пыль, скакал впереди, у развернутого знамени. Сильный прохладный ветер, стекавший с гор, раздувал черное полотнище с баронской короной и алыми стрелами. Трепетали золотые вымпелы, топорщились алые перья, сверкали начищенные кирасы и шлемы. Первое время никаких боев не предвиделось. Военной силы в Пригорье не было. Господин барон знал это совершенно точно от проверенных лазутчиков, которые почти два года наводняли Пригорье. Городская стража в Трубеже, городская стража в Бренне – и это все. Сражаться придется позже, со старым Вепрем. Вот ведь, одной ногой в могиле, а своего не упустит.

Двигались быстро. Дорога, проложенная, говорят, еще крайнами, была хороша. Широкая, ровная, безопасная. Наследство легендарных летунов: мосты и дороги, на диво высокие урожаи, ухоженные сады, древний Трубеж, богатая Бренна… Ходят слухи, там и золото где-то имеется: заперто, замуровано на Крайновой горке. Правда, пригорские мужики все как один бормочут о каком-то проклятии. Проклятий барон не боялся. Ну а чтоб вскрыть то, что замуровано, закуплен дорогой порох. Аккуратные мешочки, укутанные в рогожи, трясутся в обозе вместе с пищалями.

Погруженный в бодрые, приятные мысли, господин барон даже не заметил, как миновал последний поворот перед Волчьей Глоткой. Очнулся он оттого, что тысячник Андреш, скакавший по правую руку от него, присвистнул, а тысячник Стомаш, скакавший по левую руку, выругался столь длинно и замысловато, что даже привычные ко всему боевые кони вздрогнули.

Господин барон, грубо сброшенный с небес на землю, все же не растерялся.

– Стой! – приказал он. – Объявите привал.

«Стой-стой-стой», – понеслось вниз по ущелью.

Пока командиры передавали приказ все ниже и ниже по дороге, пока разогнавшееся войско останавливалось с лязгом и грохотом, барон оценил размеры несчастья. Завал громоздился впереди, неожиданный, не учтенный ни в каких планах. Не кучка камней, которые, бывало, скатывались здесь по весне, подмытые талыми водами, а стена куда выше человеческого роста. Волчья Глотка была закупорена намертво.

Барон, поджав губы, поднял руку в черной перчатке. Сзади поспешно подбежали пластуны-разведчики, десяток молодцов, частично набранных из горных разбойников. Привычным движением кисти барон послал их к завалу. Требовалось решить, удастся ли разобрать его, или придется отыскивать обходные тропы, временно отказавшись от обоза и конницы.

– Не губите людей, господин барон, осыпь еще опасна.

Хрипловатый, но громкий голос, отразившись от гладкого бока Волка-камня, разнесся по всему ущелью. Господин барон поднял голову. На уровне его лица маячили изумительной выделки сапоги до колен. Три пары. Тонкая как шелк серебристая кожа облегала весьма стройные ноги, стоявшие в ряд на плоском скальном обломке. На коже ни пылинки, ни царапинки, будто обладатели сапог не шли сюда по пыльной горной дороге, а явились по воздуху.

Сознавая, что тыкаться носом в чужую обувь унизительно, барон поспешно отъехал назад и остановился, сохраняя на лице выражение каменного достоинства, хотя глухой ропот за спиной подсказывал, что в его войске это удалось далеко не всем.

– Лопни мои глаза, крайны! – высказался кто-то из пластунов.

Барон не мог не признать, что он прав. Три крайна, омытые ветром, облитые ярким солнечным светом. Кольчужные рубахи сверкают, атласные плащи развеваются, драгоценные камни на поясах и раструбах перчаток швыряют в глаза острые радужные лучи. Один – впереди, видимо главный, двое других – чуть сзади.

– С кем имею честь? – сухо произнес господин барон, делая знак пластунам продолжать движение.

– Рарог Лунь Ар-Морран, старший крайн.

Немолод, худ, будто год постился, высокомерен до того, что даже не смотрит на собеседника. Сразу видно, не человек. У людей таких нездешних лиц не бывает.

– Мой сын, Ивар Лунь Ар-Морран.

Невероятный красавец по правую руку. Белые волосы летят по ветру, в нахальных синих глазах – насмешка. Губы силятся удержать улыбку. Смешно ему. Это обозлило барона гораздо больше, чем ледяная надменность старшего.

– Мой племянник Илия Лунь Ар-Морран.

Тоже юный красавец, только в другом роде. Тяжелые кудри темного закатного золота, холодное правильное лицо. Мрачен как ночь. Вместо поклона лишь слегка дернул подбородком.

Крайны, чтоб им пусто было…

* * *

Тесные сапоги жали так, что ни о чем другом Илка думать не мог. Даже сообщение о том, что он – племянник, не слишком его потрясло. Тот крайн, которому проклятая обувка принадлежала раньше, возможно, вообще редко пользовался ногами, но Илка твердо стоял на земле, и стоять ему было больно. От боли он даже забыл, что надо бояться. Хотя бояться, ясное дело, следовало. Насколько позволяли видеть изгибы дороги, к Волчьей Глотке тянулись войска. Ряды конных, копейщики, алебардщики, крытые телеги, стрелки с пищалями.

Двое мальчишек и крайн-калека против целой армии. По сравнению с этим их зимний поход в Липовец – верх благоразумия. Тогда у них хоть оружие было. Илка покосился на Варку. Варка ухмылялся углом рта. Точно так же он ухмылялся в лицо Андресу и его шобле. Значит, тоже боится. Но виду не показывает. Стоит как велено, с прямой спиной, и даже не моргает. Щит держит. Герой. А между тем пластуны уже у завала. Карабкаются ловко, споро, надеются обойти сверху, по осыпи. Интересно, крайн видит их или нет?

* * *

– Весьма польщен, – счел нужным поклониться барон Адальберт и, сдав еще немного назад, вполголоса отдал ряд приказаний. Конные замерли, между ними быстрым шагом двинулись стрелки. Сзади заскрипела телега. К несчастью, порох понадобится прямо сейчас.

– Направляетесь на прогулку? – светским тоном поинтересовался крайн.

– Скорее на охоту, – улыбнулся барон.

– О! – поднял тонкие брови крайн. – Напомните мне, по какому соглашению баронам Косинским дозволяется охотиться на нашей земле.

– Если вы настаиваете, – еще шире улыбнулся барон, – мы можем заключить такое соглашение прямо сейчас.

«Их не может быть много», – размышлял он. За все три года, пока он вел разведку, готовясь к захвату Пригорья, о крайнах не было ни слуху ни духу. И вот, явились. В самый неподходящий момент. Весьма неприятно. Кто их знает, что они могут, крайны-то.

– А пока, господа пресветлые крайны, я бы попросил вас покинуть это место. Для вашей же безопасности. Необходимо очистить дорогу.

– О да, господин барон. Очистить дорогу просто необходимо. Она до такой степени забита войсками, что и шагу ступить некуда. Впрочем, вам ведь стоит только приказать.

Господин барон в раздражении закусил ус. Господину барону было уже двадцать пять, возраст вполне солидный, но усы росли плохо. Была у него скверная привычка вцепляться в них как в якорь спасения.

Вот они стоят, неведомо откуда свалившиеся к нему на голову, чистенькие, свеженькие, спокойные. Земная грязь их никогда не касалась, земные заботы их не волнуют. Нелюди крылатые. Где им понять человека, который три года готовился, копил средства, собирал и обучал армию, по бешеным ценам раздобыл порох и десяток отменных пищалей. Да что там, на одну разведку и составление точных карт Пригорья ушла почти треть всех годовых налогов баронства.

– Летели бы вы, господа пресветлые крайны, куда сами знаете, – мягко посоветовал он, – в небе места много.

«Хорошая мысль, – подумал Илка, – жаль, крыльев нету…»

«Щас, разбежался», – подумал Варка.

О чем подумал господин Лунь, осталось неизвестно, но со стороны опасного осыпного склона, куда один за другим карабкались пластуны, раздался вопль, потом глухой удар и еще один вопль. Затем все заглушил истошный крик: «Ой, ноги, мои ноги!» Варка моментально сообразил, что руки-ноги в отряде пластунов начали отказывать не без причины. Причина стояла, спокойно разглядывая господина барона. Варка не знал, надолго ли у крайна хватит сил держать щит и одновременно вразумлять зарвавшихся пластунов. Конечно, не хотелось бы, чтобы они зашли в спину, но…

– Я же предупреждал, господин барон, на осыпи очень опасно.

Знаменитая драконья улыбочка, которой сопровождались эти слова, подействовала на господина барона как красная тряпка на быка. Рыжий конь шарахнулся в сторону, рука в серой перчатке взметнулась вверх в привычном командном жесте. Конные осадили назад, пробежав между ними, впереди выстроились стрелки.

– Цельсь! Готовсь! Пли!!! – скороговоркой выдал Сильвестр Адальберт, барон Косинский.

Шеренга из десятка стрелков скрылась в пороховом дыму. По звуку, заметавшемуся в ущелье, барон понял: стреляли не все. У кого-то не поднялась рука на проклятых нелюдей. Но с этим разберемся позже. Господа крайны отлетались, теперь можно заняться делом. Кольчуги с поясами не забыть с них снять. Такие вещи на дороге не валяются.

Когда дым рассеялся, оказалось, что господа крайны стоят где стояли. Юный красавец справа взирал на стрелков с неподдельным интересом, юный красавец слева кривился, будто ему наступили на любимую мозоль. Старший глядел поверх голов с выражением полного равнодушия.

«Нарочно мажут», – сообразил барон, жестом посылая вперед вторую шеренгу. Залп. С двадцати шагов промахнуться трудно, с десяти – почти невозможно. На крайнов стрельба почти в упор произвела не большее впечатление, чем легкий летний дождик. «Нарочно, нарочно мажут».

– Пищаль мне!

Заряженную пищаль подали мгновенно. Барон спешился, установил пищаль, тщательно прицелился в старшего, с удовлетворением заметил, что юные красавцы напряглись и заметно побледнели. Выстрел. Отдача едва не сшибла с ног. Господин барон готов был поклясться, что заметил кусочек свинца, отскочивший от невидимой преграды в двух пядях от груди, облаченной в сверкающую кольчугу. Приглядевшись, он обнаружил, что земля под злополучной скалой вся усыпана такими расплющенными кусочками.

«Пули не берут… Пули…» Ропот, прошедший, казалось, по всему войску, напугал его. Следовало кончать с этим, и кончать быстро.

– Копейщики, вперед! Снимите их оттуда.

Варка с Илкой как по команде уставились на крайна. Пули пулями, но пудовое копье в руках здоровенного ратника – дело иное. А уж когда на тебя несутся штук десять таких копий…

– Стоять, – почти без голоса прошептал крайн, – держаться.

В одну секунду Варка представил себе блестящий наконечник, снизу вверх входящий в тело крайна. Кольчуги у них были легкие, парадные. Не кольчуги, а так, видимость одна. Любую из них при желании можно было проткнуть вилкой. О том, что после гибели крайна немедленно доберутся и до него, Варка почему-то забыл.

Копейщики приближались грохочущей лавиной, в блеске начищенных доспехов, в колыхании алых перьев, в сверкании копий. Краем глаза Варка увидел, как Илка вдруг быстро развернулся к надвигающемуся ужасу задом, будто собирался бежать, странно вскинул руки. Над головой крайна вдруг что-то вспыхнуло, ослепляюще яркое, Варку несильно толкнуло в спину, справа на шее стало мокро и горячо, но тут пришло время встретить удар, который был так силен, что едва не сбросил его со скалы. Но Варка держал щит, держал за себя и за Илку.

Почти в сажени от завала разогнавшиеся копейщики врезались в невидимую стену. Ломаясь, хрястнули копья. Кто-то упал вместе с лошадью, кого-то на полном скаку выбило из седла, самого неудачливого отбросило так, что он, не удержавшись на дороге, сорвался в пропасть. Крайн вскинул правую руку, хищно стиснул кулак, и по осыпи, будто по снежной горке, прямиком в мешанину из бьющихся лошадей, человеческих тел и обломков копий скатились три пластуна.

«В спину били», – сообразил Варка. Его собственная спина внезапно начала зверски болеть, но он боялся смотреть, что там.

– Довольно! – непривычно ясным голосом сказал крайн, легко перекрывая крики раненых и ржание обезумевших лошадей. – Господин Адальберт Сильвестр, седьмой барон Косинский, по вашей вине погибли люди. Вы заслужили смерть.

Барон и рад был бы продолжить атаку, но к скале теперь было не подступиться. Крайн вытянул перед собой сведенные горстью руки. В пригоршне, потихоньку осыпаясь, лежал серый порошок, сухой и легкий как пепел. Резкий порыв ветра смел, развеял эту кучку, швырнул в лицо барону и его приближенным. Не успев задержать дыхание, барон вдохнул невесомый прах, и тут же ему показалось, что ворот камзола слишком давит на шею. Он поднял руку с носовым платком, чтобы стряхнуть с лица этот мерзкий сор, и увидел – на запястье набухает багровый волдырь. Рядом Андреш со стоном рвал непослушные крючки ворота. На его плотной белой шее под челюстью быстро росли такие же отвратительные вздутия.

– Теперь мы вас покинем, господин барон, – улыбнулся крайн, – и вы сможете наконец начать разбирать завал. Боюсь только, что воспользоваться плодами своего труда вы уже не успеете. И наследника у вас, кажется, нет. Нехорошо.

– Что это? – завопил кто-то из солдат.

– Именно то, о чем вы подумали, – с лицемерным сочувствием вздохнул крайн. – Увы, это неизлечимо.

– Чума, – отразилось от черного бока Волка-камня, заполнило все ущелье, и сотни голосов на дороге забормотали вразнобой «чума, чума, чума».

– Проклятье крайнов на нас! – завизжали сзади, и в следующий миг барон Косинский осознал, что войска у него больше нет, а есть обезумевшая толпа, в которой каждый спасает только себя. Впрочем, для него это уже не имело никакого значения.

* * *

– Можно я сапоги сниму? – спросил Илка, с облегчением присаживаясь на край скалы.

Крайн привалился к торчащему камню, прикрыл глаза.

– Там небось опять острого железа набросали. Напорешься – лечи тебя потом. Ты мне лучше вот что скажи: как тебе пришло в голову повернуть щит?

– Ну, я знал, что нам будут пытаться выстрелить в спину.

– Откуда знал?

– Так это вроде разумно… Сам бы так сделал.

– Умник, – выдохнул Варка и начал медленно клониться вперед, словно вознамерился нырнуть со скалы рыбкой.

Крайн подхватил его, усадил рядом с Илкой. Из узкой, обтянутой кольчугой спины торчал короткий арбалетный болт.

– Ух ты, – поразился Илка, – ты помираешь или как?

– Не дождешься, – слабым голосом огрызнулся Варка, – хотя жуть как больно. Чего у меня там?

– Стрела, – просветил его крайн.

– Ого! А я думал, мне только ухо отстрелили.

– Ухо на месте. Ну, в основном. Ты все о шраме мечтал, теперь можешь радоваться. Будет у тебя шрам. Фу, кровищи сколько… Сейчас лечить не буду, сил никаких нет. Кровь запру, пока этого хватит. Не успел я тебя сзади прикрыть. Его успел, тебя – нет. Так что за это, – он без напряжения вырвал стрелу, швырнул на колени Варке, – благодари своего дружка. То, чем в меня метили, просто сгорело в воздухе. Честно говоря, никогда такого не видел. А твои долетели все-таки, но очень, очень ослабленные. Да и кольчуга помогла. Короче, у тебя там всего лишь синяк. Ну, может, еще царапина. Кстати, твой щит – тоже весьма и весьма… гм… не ожидал… даже из старших крайнов далеко не каждый смог бы… Интересно, то ли вы такие талантливые, то ли я – гениальный учитель? Или вы меня так сильно любите, а?

Варка с Илкой переглянулись, встревоженные его необычной болтливостью.

Он вдруг согнулся, точно борясь с тошнотой, с силой потер лицо ладонями.

– Всю жизнь забываю, что люди бьют в спину.

– Да ладно, – сказал очень довольный Илка, впервые в жизни оказавшийся в героях, – мы же победили, разве нет?

– Победили, – пробормотал крайн, разглядывая картину побоища.

Более десятка неподвижных тел, скорчившихся в самых неестественных позах. Кровь на искореженных доспехах, на сломанных перьях шлемов, на белых камнях дороги. Одна лошадь бродила в отдалении, волоча за собой запутавшегося в стремени всадника, другая, хрипя, билась у завала, не в силах подняться. Крайн спрыгнул со скалы, осторожно приблизился к ней, вытянув руки, прошептал что-то. Варке послышалось: «Беру твою душу». Как бы то ни было, несчастное животное умолкло, ноги в последний раз дернулись и застыли.

– Что, сын травника, нравится тебе наша победа?

Варка медленно покачал головой.

– Но мы же только защищались! – возмутился Илка.

– Да-да, я знаю. Убей, или убьют тебя. Выживает сильнейший. Умри ты сегодня, а я – завтра… Если враг не сдается, его уничтожают… – монотонно, как затверженный урок, забормотал крайн.

– Мы защищали других, – неуверенно сказал Варка. Его мутило то ли от вида чужой крови, то ли оттого, что он потерял слишком много своей.

– Вспомните об этом, – мрачно посоветовал крайн, – когда вам доведется убивать снова. Но вы люди. Вам это дается легче.

Под стеной застонали. Один из сброшенных с осыпи пластунов пошевелился, пытаясь сесть.

– Не подходите к нему, – торопливо предостерег Варка.

– Ага, – подтвердил Илка, – стонет, а у самого нож за пазухой.

– У тебя правда нож за пазухой? – поинтересовался крайн, разглядывая разбитую физиономию солдата.

– За голенищем, – признался пластун, – не губите, пресветлый господин крайн. Чегой-то вы с нами такое сотворили? Ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Отпустите, сделайте милость.

– Ивар, стрелу!

Варка бросил ему арбалетный болт.

– Твоя?

– Нет, светлый господин крайн. Его это, Авдея. Только мне свезло, хорошо съехал, как на санках. А Авдей, небось, шею сломал.

– Я отпущу тебя. Но не потому, что я такой добрый и склонен прощать каждого, кто стреляет в моих детей. Мне нужен гонец. Отправишься к вашему барону и скажешь так: крайны, в своем бесконечном милосердии не желая губить невинных, на этот раз не позволят поветрию распространиться. Никто не умрет. Но если кто-нибудь с этой стороны попытается снова проникнуть в Пригорье, болезнь вернется, и тогда уж пощады не будет.

Глава 12

– Теперь за нас воюет малышка из Добриц.

Крайн сидел сгорбившись, опустив руки в воду, будто пытался смыть с них незримую кровь.

– Ну, вы даете, – хмыкал Варка, запихивая в сумку ненужные теперь плащи, кольчуги и драгоценные пояса, – а я-то все думал, зачем вы тот грязный лоскут от пеленки отодрали. Выходит, у них теперь вся страна будет в красной почесухе?

– Э… полагаю, да.

– А чего она страшная такая? И началось прям у всех сразу…

– Видишь ли, эти мелкие штучки, которые переносят поветрие, – тоже живые твари. И если их подкормить, поговорить по душам, научить уму-разуму… Почти всю ночь угробил на то, чтобы втолковать им, что мне нужно. Зачем тебе этот хлам? Нам еще полдня на голодный желудок по горам тащиться. Брось его здесь.

– Ничего себе, хлам, – возмутился Илка, – серебро с сапфирами. Аметисты, опалы. На сапогах и перчатках вообще алмазы чистейшей воды. Сам потащу!

– Тащи, мне не жалко, – обрадовался Варка, вешая сумку ему на плечо.

– А зачем опять по горам? – сразу заныл Илка. – Почему по дороге нельзя?

– Можно, – легко согласился крайн. – Но, кажется, с утра вы хотели есть.

– Ну и что?

– Так по дороге отсюда до Столбцов три дневных перехода.

– У-У-У!

– Пошли. До Козьего брода надо добраться до темноты.

* * *

На обратном пути они порядочно поплутали. Крайн, пытаясь срезать угол, вывел их к совершенно непреодолимой трещине глубиной саженей в сорок. Видите ли, с высоты птичьего полета такие мелочи совсем незаметны. Пришлось возвращаться, так что на дорогу они вышли уже в глубоких сумерках.

Покинув горную тропу, господин Лунь как-то сразу обессилел. Будто два дня его сжигала жестокая лихорадка, а теперь болезнь отступила, оставив после себя холодный пот и тошную неодолимую слабость. Во всяком случае, на Варкин наметанный взгляд это выглядело именно так.

В конце концов господин Лунь вознамерился прилечь прямо на дорогу, твердя, что сделал все, что мог, и никто не смеет требовать от него больше, а теперь ему хочется только одного – умереть спокойно. Варка, однако, умирать ему не позволил. Кряхтя и вздыхая, закинул его правую руку себе на плечи, рявкнул на Илку, который нехотя подставил свою спину под левую, и они с версту, до самой реки, почти тащили его на себе как раненого с поля боя.

Когда добрались до брода, совсем стемнело. У кромки воды парни опустили крайна на влажную гальку и принялись озираться в поисках лошадей. На свист и призывные крики они почему-то не откликались. Должно быть, все заглушал ропот реки, не умолкавший ни днем, ни ночью. Варка нагнулся зачерпнуть воды, чтоб напиться, а когда выпрямился, было уже поздно.

Трое стояли справа и двое слева, еще один неспешно приближался со стороны дороги, по пути прихватив брошенную сумку. Тускло блестели белки глаз, зубы, обнаженные в скабрезных ухмылках, цепь на голой груди у одного, крупная пряжка пояса у другого и лезвия ножей в небрежно опущенных руках.

– Э, – разочарованно присвистнул один из них, – доходяги. Опять нам не прет. С таких и взять нечего.

– Не скажи, – отозвался тот, кто возился с сумкой, – тяжелая, и звякает что-то. Похоже на серебро.

– Мы… – начал было Варка, но ни принять подобающую торжественную позу, ни договорить про крайнов ему не дали.

Собственно, его речи никого не интересовали. Ножи исчезли, Варку сбили с ног небрежным прямым ударом в лицо, а когда он попытался подняться, ловко заломили руки. Варка попробовал лягаться, но сил у него нынче вечером было маловато, и его жалкие попытки вызвали только радостное ржание.

– Ты глянь, еще дрыгается.

– Ничего, крепкий. Вяжи его. А ты, Мартын, второго. Горбун, если очухается, пусть ползет куда хочет, а за этих господин барон нам спасибо скажет. Сколько, гришь, он за голову обещал?

– Полмонеты за здорового рекрута.

– Продешевил ты. Королевский вербовщик даст больше.

– Королевский вербовщик эвона где. Иди, ищи его. А барон не сегодня-завтра здесь будет.

– Не будет он здесь, – простонал Варка, но на него опять не обратили никакого внимания, без всяких церемоний поволокли и ткнули лицом в прибрежную гальку. Варка захлебнулся кровью, хлынувшей из носа, и невольно брызнувшими слезами. Он был вещью, и цена ему была – полмонеты… Он, победитель, от которого еще утром бежала целая армия. Потому что эти ночные тени, пахнущие дымом костров и чесноком пополам с сивухой, были сильнее. Верно Жданка говорит, такие сильнее всех, потому что для них нет запретов. Все будет, как они захотят.

Разбойники, сноровисто вязавшие ему руки, слились у него в голове с людьми проклятого Стефана, с трубежскими стражниками, с баронскими стрелками, с теми, кто бил его как-то раз на дороге в Язвицы. Они сильнее, эти жизнерадостные здоровяки, всегда сытые и слегка пьяные. Намного сильнее, чем скромный отрок, сын травника, которому внушили множество благородных, но неудобных для жизни правил.

В голове вдруг стало светло и пусто, как в отцовской хирургической. Между пальцев без всякого напряжения возникли ледяные лезвия. До боли вывернув кисть, Варка полоснул по веревкам, вскочил и завертелся, как взбесившийся кот в стае голодных крыс. Собственные руки мелькали, точно чужие, со свистом рассекая воздух. Краешком разума он еще помнил, бросать своенравные иглы нельзя, где-то там связанный Илка. Перед ним метались крепкие тела и широкие, искаженные криком лица. Попадал он по ним далеко не всегда, но судя по невнятным воплям и ругани, повисшей над Козьим бродом, кое-кого все-таки зацепил. Взмах правой оставил пять черных полос на чьей-то светлой рубахе, пространство перед глазами неожиданно очистилось. Варка увидел берег, полосу белевшей в сумерках пены и темное пятно – тело крайна. В три прыжка он оказался рядом. Мелькнула мысль – столкнуть крайна в воду, броситься самому, и пусть течение несет их куда угодно. Но тут справа выскочил Илка: глаза зажмурены, изо рта рвется истошный визг, но в каждой руке по тонкому сверкающему клинку.

– Я твой щит!

Они выкрикнули это, не сговариваясь, и, столкнувшись плечами, встали между набегавшими разбойниками и неподвижным крайном.

Растрепанные тени остановились, не решаясь приблизиться. Варка угрожающе качнул рукой с иглами.

– Бросайте железки, поговорим по-хорошему, – предложили тени.

– Песья кровь! Какого лешего ты их не обыскал! – простонали откуда-то сзади.

– Так не было у них ничего… Разве такое спрячешь?

– Все равно ведь заломаем, – убедительно сказал обладатель цепочки на шее. – Лучше вы сами. Тогда не убьем. Так, поучим только.

– Мы крайны из рода Ар-Морран-ап-Керриг! – Голос сорвался, и получилось не слишком убедительно.

– Хто-хто? – глумливо хмыкнула темнота.

– Ничего не выйдет, – шепнул Илка, – они не здешние.

– Ну ежели ты крайн, – продолжал издеваться некто невидимый, – тогда я – горный змей, подземный душитель. Бросай свои железки, все равно я круче.

– Щас брошу, – прошипел Варка, медленно приподняв руки.

Перед глазами что-то мелькнуло. Варка слегка отпрянул. У самого лица замерло длинное тусклое лезвие, направленное точнехонько в правый глаз. Нож дрогнул, будто пытался все-таки добраться до Варки, и со звоном брякнулся на землю. Варку качнуло. Щитто, выходит, почти пробили. Так долго не протянуть.

Но тут его крепко ухватили за пояс. Миг, и на левое плечо навалилась непомерная тяжесть.

– Он прав, – брюзгливо сказали над ухом, – какие из вас крайны. Ведете себя хуже людей. Ну что это такое, в самом деле. Драка, кровь, вопли.

Господин Лунь еле стоял, всей тяжестью навалившись на несчастного Варку, но голос его звучал громко, уверенно.

– А как надо было? – ошарашенно спросил Варка, никак не ожидавший в такой момент нарваться на выговор.

– Вежливо. Дипломатично. Слова подобрать подходящие.

– Эй, кто там еще глотку дерет? – заорали из кучи сгрудившихся теней.

– Какие слова? – прошептал Илка, ожидая услышать в ответ по меньшей мере универсальное заклятие для успокоения озверевшей толпы.

– Такие, – пояснил крайн и заговорил. Резко, хлестко, с сугубым отвращением. Слова, которые господин Лунь счел подходящими для горных разбойников, а также для описания их нравственности, поведения и родственников до седьмого колена, были такими, что Фамкин сосед Флорка-каторжник помер бы от зависти. Варка с Илкой, дети достойных родителей, как по команде уставились в землю.

– Да ты… – неуверенно сказали из темноты, – ты чё… из наших?

– Каторжный, что ли? Из людей Соленого, небось…

– Да что нам Соленый, здесь наше место…

– Ваше место – на виселице, – вежливо разъяснил крайн и оглушительно свистнул.

Раздался грохот, невнятная ругань. Из темноты вылетел огромный жеребец дядьки Валха, которого, как видно, привязали где-то неподалеку. На поводьях у него пытались повиснуть, но могучего коня это не слишком волновало. За ним поспешали горные лошадки. Загрохотало разбуженное эхо. Из-под здоровенных копыт во все стороны разлеталась крупная галька и не успевшие убраться с дороги разбойники.

– Подсадите, – шепнул крайн, осторожно отцепляясь от Варки.

Варка с Илкой, должно быть с перепугу действуя дружно и слаженно, мгновенно забросили его на горячую лошадиную спину. Сами тоже взлетели в седла в один миг.

Послушные воле крайна, лошади устремились к покрытому мятущейся белой пеной броду. Флегматичный жеребец дядьки Валха вел себя при этом как настоящий боевой конь: брыкался, кусался и норовил стоптать озверевших противников, пытавшихся подрезать ему поджилки. По пути Илка, перегнувшись с седла, вырвал из чьих-то жадных ручек полуоткрытую сумку.

– Дурак! – заорал Варка, но Илка себя дураком не считал. Алмазы на дороге не валяются.

Ворваться на полном скаку в стремительно летящую темную воду лошадей, конечно, тоже принудил крайн. В туче брызг они помчались на ту сторону. Варка боялся, что вслед будут стрелять. Но, похоже, этой шайке пищали были не по карману.

Вылетев на дорогу, из тени в полосу яркого света полной луны, крайн придержал коня, обернулся и крикнул:

– Барона не ждите. Косинской дороги больше нет. Идти за армией и грабить в этот раз не удастся.

– Барон нынче занят, – ехидно добавил Варка, – у него чума.

– Валите отсюда, а то сами захвораете, – посоветовал Илка.

Глава 13

Двое суток Варка только ел и спал. Впрочем, спал он, даже когда ел. Спал, когда крайн что-то делал с его ранами, спал, когда столбцовская старостиха, тетка Ефимья, силой затолкала их с Илкой в вытопленную баню и принялась мыть как малых детей, причитая по поводу их худобы, синяков и кровоподтеков, спал, когда столбцовский староста кланялся в ноги и обзывал их «пресветлыми господами». Потом выяснилось, что это было возобновление некоего старинного договора, свершившееся перед лицом всего сельского схода.

Его даже не раздражали хихикающие девицы, парочками и тройками шнырявшие мимо забора старосты, чтобы полюбоваться на прекрасного крайна, валявшегося на травке под старой яблоней. Белые лепестки, согретые солнечным светом, падали на лицо, запутывались в волосах, нежно скользили по щекам. Изматывающая гонка, кровь на дороге, крик издыхающей лошади – все это стерлось, потускнело, как будто случилось вовсе не с ним.

Илка пришел в себя немного раньше и, посиживая на заборе, беседовал с местными парнями, расписывал потрясающие подробности схватки в Волчьей Глотке. О ночной драке у Козьего брода он предпочитал не упоминать. Объяснить, что там, собственно, произошло, он затруднялся. Не то их побили, не то, наоборот, они с Варкой кого-то зарезали… Лучше не вспоминать.

На третий день райская жизнь кончилась. Господин Лунь, вначале отсыпавшийся в недрах обширного, полупустого по весне сеновала, а потом долго и солидно выпивавший в компании старосты и деревенских старейшин, решил, что пора и честь знать.

Вялого Варку пришлось тащить к оседланным лошадям за шиворот. Илка, успевший с утра пораньше плотно позавтракать, шел сам. Лошадей им дали свежих, лишь вороной дядьки Валха остался при крайне. Кроме лошадей Варка с Илкой получили новую одежду – лицейские куртки и панталоны не выдержали беготни по горам и окончательно пришли в негодность. Тетка Ефимья расстаралась и раздобыла для них полный наряд деревенских щеголей. Рубахи с отложным воротом на завязочках, синие шаровары с широким поясом, безыскусно вышитые летние безрукавки, грубые на вид, но мягкие сапоги со смятым голенищем. Сумку с едой и три свернутых теплых плаща крайн приторочил к седлу.

Несмотря на Варкино сопротивление, выехать удалось рано. Горячее солнце поздней весны еще не выжгло утреннюю прохладу. Покрытые росой пашни казались ярко-зелеными, приближавшийся лес обещал ласковую неглубокую тень. Ехали не торопясь, шагом. Варка попробовал спать в седле, едва не свалился и схлопотал очередную оплеуху от крайна. Оплеуха подействовала. Варка встряхнулся, подумал о том, что ехать по этой дороге летом намного приятнее, чем идти по ней зимой, утопая в холодной грязи. Очень красивая дорога. Непонятно, почему она ему так не нравилась. Скоро они будут дома. Надо для Жданки сберечь что-нибудь вкусненькое. Впрочем, им столько всего насовали, что хватит и Жданке, и прочим курицам.

Незаметно добрались до леса. Лес здесь был могучий, никем не тронутый. Огромные неохватные дубы, под ними – бледная тонкая травка и наивные голубые цветочки с нежным именем «ветреница». Варка задрал голову, разглядывая сомкнувшиеся над головой толстые ветви. Совсем как высокие своды. Похоже на замок крайнов. Только откуда опять этот ненавистный звук? Будто вернулась зима, и снова копыта бьют по мерзлой дороге…

Варка дернулся, напугав свою лошадь, хотел позвать крайна, но господин Лунь лишь предостерегающе поднял руку. Конечно, он и сам все прекрасно слышал. К ним, пока еще скрытый за поворотом, быстро приближался конный отряд. Большой отряд. Сильные лошади, способные долго носить всадника в боевых доспехах.

– Бежим? – предложил Илка.

Варка огляделся. Чистая дубрава далеко просматривалась в обе стороны.

– Поздно, – отозвался господин Лунь, – да и незачем. Мы же просто крестьяне, едем по своим делам, никого не трогаем. Давайте на обочину. Вот, накиньте.

Из-за поворота вырвались первые всадники. Трубежская стража в светло-синих плащах, в кирасах с рисунком крыльев. Варка совсем съехал с дороги, завернулся в короткий плащ, натянул капюшон пониже. Вновь встречаться с трубежскими стражниками ему совсем не хотелось. Крайн и капюшон надевать не стал, лишь смиренно склонил голову. Мол, проезжайте, господа хорошие, а нам с вами не по дороге. Отряд был большой, ехали рысью, вид имели суровый и серьезный, на трех всадников на обычных крестьянских клячах внимания не обратили.

– Куда это они? – поинтересовался Илка, когда стук копыт замер в отдалении.

– Вероятно, сражаться с господином бароном, – предположил крайн.

Илка хихикнул.

– Напрасно смеешься. Ты видел, сколько людей у барона?

– Да.

– Эти парни знают, что обречены. Но все равно намерены драться. Не ожидал. Любопытно, кто сейчас у них командует?

– Гад ползучий, – пробормотал Варка.

Крайн поглядел на него внимательно, но спорить не стал.

* * *

По-прежнему ехали не спеша, миновали дубраву, Быстрицкие выселки и сами Быстрицы, притулившиеся между двух ручьев у подножья высокого холма. Забравшись на холм, полюбовались на голубоватые валуны, лениво лежащие в зарослях вереска, и решили, что пора обедать. Это заняло довольно много времени. С холма было видно мирно гревшееся на солнце Пригорье, над которым в безмятежной голубизне вставали Белуха, Три Брата и Конь-камень. Казалось, если присмотреться, можно разглядеть и белые башни Трубежа.

Наконец крайн, как самый стойкий, произнес небольшую речь о том, что леность есть мать всех пороков. Это позволило всем еще пять минут поваляться на травке. После чего все-таки пришлось вставать и отправляться в путь.

День склонялся к вечеру, издали уже доносился лай язвицких собак и мычание возвращавшегося домой стада, когда сзади снова послышался конский топот. На этот раз всадников было немного, но скакали они галопом. Ярким синим пятном пронеслись меж залитых вечерним солнцем полей, нырнули в перелесок, окаймлявший неглубокий овраг.

– Гонцы с донесением в Трубеж, – предположил крайн. – Вон, смотрите, там перекресток, налево в Язвицы, а нам направо, в Дымницы.

Всадники нагнали их еще до распутья. Крайн снова смиренно посторонился, уступая дорогу.

– Стойте! Вот они! Да стойте же, вам говорят! Точно, они это!

За спиной одного из всадников подпрыгивал от нетерпения и сознания собственной значимости Варкин ровесник, старший внук столбцовского старосты.

«Люди любят бить в спину», – вспомнилось Варке. Во рту стало горько до тошноты. Если бы не завал в Волчьей Глотке, сегодня утром Столбцы горели бы с четырех концов, а этот парень был бы убит. Но он жив и будет благоденствовать дальше. Небось и награду получит. Зато им снова придется драться. Их оттеснили на обочину, окружили, безжалостно топча чье-то поле.

Господин Лунь взирал на все это угрюмо. Варка пытался незаметно дотянуться до него, поставить щит, но лошади беспокоились и ничего не получалось.

– Пресветлые господа крайны, – уважительно склонив голову, начал глава маленького отряда, – обстоятельства таковы, что я вынужден просить вас присоединиться к нам и посетить Трубеж.

Варка тут же узнал его и сжался, скорчился от перехватившей горло ненависти.

– Вот этот, – проскрипел он, стараясь дышать через нос, – заманил нас в ловушку. А вон тот, со шрамом, Жданку порезал. Я его рожу никогда не забуду.

Крайн потемнел лицом. Варка было подумал, что из-за Жданки, но, как выяснилось, дела обстояли гораздо хуже.

– Влад Гронский, – очень тихо проговорил он, подняв на командира стражников сощуренные глаза. Слово «Влад» прозвучало как оскорбление, а уж слово «Гронский» он выплюнул как самое непристойное ругательство.

Командир стражников, мужчина красивый, ладный, ловко справлявшийся со своим своенравным рыжим конем, дернулся, будто получил стрелу в грудь.

– Рарог Лунь-младший, – произнес он без всякого выражения, – рад тебя видеть.

– А я тебя – нет. Но это легко исправить. Вид твоего мертвого тела меня порадует.

Командир стражников невольно потянулся к палашу, его подчиненные сделали то же, скрипнул взводимый арбалет.

– С дороги, – прошипел господин Лунь, – если вам еще нужны ваши души.

– Назад, – приказал Влад Гронский, – всем отойти на двадцать шагов.

– Я и на тридцати вас достану, – просветил его крайн.

– Спешиться, – последовал новый приказ, – сложить оружие.

На взрытую копытами пашню посыпалось столь нелюбимое крайном острое железо.

– Ух ты, – пробормотал Илка, озадаченный таким поведением предполагаемого противника.

Командир также спешился, закинул поводья на луку седла, снял шлем, отстегнул и отбросил перевязь с палашом прямо в серую дорожную пыль. Безвольно опустил руки, склонил голову:

– Забери душу. Убей. Плюнь мне в лицо прямо здесь, при моих людях. Только помоги.

– Я уже помог. Но если бы я знал, что этим спасаю тебя, палец о палец не ударил бы, – процедил крайн. Поза полной покорности и жалкие слова не сделали его сговорчивее. – Поехали. До темноты будем дома.

Варка с Илкой послушно тронули лошадей.

Влад Гронский бросился вперед, рискуя угодить под копыта, повис на поводьях, схватился за стремя. Варка отчетливо увидел запрокинутое вверх лицо. Глаза в красных жилках от вечного недосыпа, в складках вокруг глаз катышки пыли, жесткая трехдневная щетина вокруг упрямо сжатого рта.

– Ты не можешь… прошу тебя…

– У тебя нож в рукаве, – брезгливо отстраняясь, проговорил крайн, – для меня или для моего сына?

«Интересный вопрос», – подумал Илка. Варка только поморщился. Ничего иного от этого скользкого типа он и не ожидал.

Лицо командира стражников остекленело от ужаса. Отработанным движением он выдернул из пристегнутых к руке ножен метательный нож, не глядя отшвырнул за спину.

Крайн воспользовался этим и тронул жеребца каблуком, понуждая двигаться вперед.

Влад Гронский, оставшийся посреди дороги, вдруг рухнул на колени.

– Умоляю, не бросайте нас. Только не теперь… Через месяц все Пригорье ляжет под Вепря… Я бы и эту косинскую скотину не остановил… У меня людей… – он захватил горсть пыли, пыль потекла между стиснутых пальцев. – Бренну возьмут не сегодня-завтра…

Не обернувшись, ни разу не взглянув на него, крайн бросил коня в галоп. Варка и Илка потянулись за ним как привязанные. В две минуты долетели до перекрестка, слаженно свернули налево, к лесистым холмам, за которыми прятались Дымницы. Разметавшиеся от скачки светлые волосы, белые рубахи, развевающиеся лошадиные гривы, пронизанные мягким вечерним светом. Небожители. Прекрасные крайны.

Командир стражников тяжело поднялся, тщательно отряхнул колени. Лишь бы подольше не поворачиваться, не встречаться взглядом со своими людьми. Ветераны-ровесники, успевшие пожить при крайнах, смотрели сочувственно. Молодые отводили глаза. Конечно, считают, что командир не должен был так унижаться. «Наплевать, – со злостью подумал он, – не долго мне вами командовать. Либо убьют, либо горный крайн Рарог Лунь Ар-Морран заставит держать ответ за то, в чем, видит Бог, нет моей вины».

* * *

Рарог Лунь Ар-Морран. Рарка Седой. В их компании он был самым младшим, самым красивым и самым отчаянным. Они, трубежские недоросли, каждый старше его на год или два, водили с ним дружбу не потому, что он был крайном. И на его высокий и весьма древний род им было чихать с высокого дерева. Просто без него вино казалось кислым, еда – пресной, жизнь – тусклой. Славно в тот год погуляли.

– По коням, – приказал господин Гронский.

– А ты давай домой, – велел он парнишке из Столбцов, – в Быстрицах заночуешь. Вот, держи за труды.

Парнишка, как все деревенские, не запуганный никакой властью, монетку не брал, смотрел исподлобья.

– Не надо мне твоих денег, – выпалил он наконец.

– Почему? – разозлился Влад, чувствуя, что это каким-то образом унижает его еще сильнее. – Я тебя не бил, не ругал, плачу честно, что обещано.

– Господин крайн на тебя даже глядеть не хочет.

– Господина крайна гордыня обуяла не ко времени. Парнишка переступил в пыли босыми ногами, помотал головой:

– Не, он не гордый вовсе. С нашими мужиками за одним столом сидел. У бабки моей корову вылечил, у тетки Фетиньи бельмо с глаза убрал, у тетки Анфисы крикса на ребеночка напала, так он этого ребеночка на руки брал, не побрезговал… Не надо мне твоей платы… Ты – Гронский. У нас говорят – от Гронских все наши беды.

Мальчишка повернулся и побрел, волоча ноги, поднимая за собой маленькие пыльные вихри.

– Рысью, – гаркнул Влад Гронский и сразу вырвался вперед, чтобы молодые поменьше пялились на его лицо.

Скоро с ним поравнялся один из «стариков», Фома Стреляный.

– За ними, что ли? – спросил он. – Они, небось, домой подались, на Крайнову горку.

– Нет. Бесполезно. Да еще с ножом этим… забыл про него, как дурак последний… Едем в Стрелицы, будем ждать, когда подойдет основной отряд.

– А потом?

– А потом в Бренну. Как ни крути, а от косинской скотины они нас избавили. Бреннский старшина третьего дня помощи просил. Мы тогда отказали.

– Во-во, с Вепрем еще договориться можно, а этот Адальберт, чтоб его…

– Угу. Молодой да ранний.

– Но ничего. Волчью Глотку они заткнули знатно.

– Да что Волчья Глотка. Ты видал, что они с Козьим Пастырем сделали?

– Жуть. Мы за этим Пастырем и его козлами два года гонялись, а тут…

– Три трупа, десять раненых.

– И раны такие, будто их кто как капусту шинковал. Уж на что я привычный… Непохоже на крайнов-то. Озлобились.

– Так ведь есть за что, – пробормотал Фома.

Влад Гронский в ответ только крякнул.

* * *

Лошадей оставили в Дымницах у дядьки Валха. Вороной очень огорчился, ржал вдогонку, вытягивал морду. Дальше пошли привычной дорогой к мосту через Тихвицу, потом свернули в поле, и крайн, невзирая на сгущавшиеся сумерки, уверенно привел их к уже знакомому Варке обрыву. Варка недоумевал, как же они могли тут заблудиться. До Починка-Нижнего рукой подать, кусты чинно выстроились вдоль реки, неглубокая балочка поросла таволгой пополам с крапивой, за балочкой на пригорке торчат какие-то бревна, не то разрушенная банька, не то клуня.

– Не понимаю, – пробормотал он.

– Потому что дурак, – объяснил крайн и, как всегда без предупреждения, спихнул с обрыва.

Колодец открывался почти под самым деревом. Варка не удержался и упал плашмя. Рядом шлепнулся Илка со своей драгоценной сумкой. Последним, не теряя прямой осанки и изящества, из пустоты шагнул крайн.

– Я никогда не говорил вам, что в колодцы не следует нырять вниз головой? Достаточно одного шага.

Варка набрал побольше воздуха для язвительного ответа, но тут в мирную вечернюю тишину ворвался пронзительный вопль. С дрогнувшей лиственницы свалилась Жданка и, попискивая от счастья, повисла у него на плечах.

– Полегче, – только и мог сказать он, тут же вспомнив про больную спину и сильно пострадавшие ребра.

– Что ты здесь делаешь? – грозно спросил крайн.

– Вас жду, – бесхитростно ответила Жданка.

– А почему на дереве?

– Так дорогу лучше видно.

– Помнится, я велел запереться и сидеть внутри.

– Ну, мы бы успели. Я бы сразу увидела, если что…

– Понятно. А что по этому поводу думает госпожа Хелена?

– Ругается.

– Я бы не ругался, – проворчал Илка. – Я бы врезал тебе как следует, и все дела. Тут война вовсю идет, а ты, как дура, на дереве.

* * *

– Вы чего, правда сражались?

– Сражались, рыжая. – Варка скорчился на кухонном табурете, пытаясь привести в порядок свежевымытые волосы, все еще слишком короткие, чтобы убраться в привычный хвост, но чересчур длинные, чтобы не мешать ему жить.

– Не задавай глупых вопросов, – возмутилась Фамка. – Не видишь, он ранен. Вар, у тебя повязка размокла. Дай я перевяжу.

– Да там уже нет ничего, только шрам. Половины уха, правда, тоже нет.

– Не огорчайся, – жалостливо вздохнула Ланка, – волосы отрастут – под ними ничего заметно не будет.

Илка с досады чуть не плюнул. В кои-то веки ему удалось совершить подвиг, вернуться героем, а все равно жизнь вертится вокруг прекрасного принца.

– У тебя круги под глазами, – недовольно пробурчал прекрасный принц, разглядывая Фамку, – и щеки совсем провалились. Опять, небось, ничего не ела.

Фамка насупилась:

– Думаешь, легко ждать-то. Ланка хоть все время ревела…

– Не ври, не ревела я…

– А у меня рыдать не получается. Не могу я…

Варка, вздохнув, неловко погладил ее по плечу.

– Кончайте киснуть. Рассказывай давай, – потребовала Жданка.

– Да чего рассказывать. Если бы не он… – короткий кивок в сторону Илки, – нам бы конец. Пусть он и рассказывает.

Услышав такое, Илка приосанился и с удовольствием начал свою историю, испытанную еще на обитателях подгорных Столбцов.

Ланкины горящие глаза и раскрасневшиеся щеки вынудили его разукрасить повествование новыми яркими подробностями. При этом он все время старался изображать скромность и не слишком выпячивать свои заслуги.

В разгар повествования в кухню вошел отмытый до прозрачности господин Лунь, но вмешиваться не стал. Молча принялся за еду, молча отставил почти нетронутую тарелку, молча потянулся к ножу. Когда он в семнадцатый раз воткнул нож в столешницу, Фамка не выдержала и проворчала под нос, что, мол, портить вещи – последнее дело.

Тут крайн будто очнулся, поднял голову, поглядел на всех осмысленно.

– Будем последовательны, – строго сказал он, – если рассуждать хладнокровно, не принимая во внимание мои личные чувства, получается, что я подставлял вас под пули только ради того, чтобы Филиппу Вепрю было легче прибрать к рукам все Пригорье. Считаю ли я, что это пойдет Пригорью на пользу? Нет. Готов ли я подарить нашу землю князю Сенежскому и потом смотреть, как у Петры отбирают последнюю скотину, а Валха забрили в солдаты? Нет, не готов.

– А что, Вепрь хуже барона? – робко спросила Жданка, которая под шумок придвинулась к крайну как можно ближе и, не решаясь взять за руку, потихоньку теребила полу его расстегнутого камзола.

– Ты знаешь, кто такой вепрь?

– Ну, это свинья такая.

– Очень большая свинья. Умная, опасная и прожорливая. Что ни дай – все сожрет. Слопает Пригорье и не подавится. Так, я вижу, вы отдохнули. Пора и делом заняться. Ты, ты и ты, пойдете со мной.

Жданка, в которую на этот раз уперся длинный жесткий палец, просияла, так что все веснушки заискрились, и вскочила, готовая отправляться куда угодно.

– Не надо бы ее, – сказал Варка, вставая, – пристрелят еще ненароком.

– Кто говорит о стрельбе? – изумился крайн. – На этот раз все будет тихо, вежливо, дипломатично.

– Ага, как у Козьего брода, – пробормотал Илка.

Крайн хмыкнул, но сделал вид, что не слышит.

– А мы? – жалобно спросила Ланка.

– А мы будем сидеть и ждать, – не поднимая глаз, ответила Фамка.

Глава 14

Совещание, срочно собранное городским старшиной, затянулось далеко за полночь, хотя совещаться было особо не о чем. Все знали, что защитить Бренну от войск князя Сенежского не удастся, даже если подоспеет помощь из Трубежа. Но помощи не будет, это тоже все знали.

– Мы должны отстоять хотя бы право свободной торговли, – жестко произнес старшина москательщиков.

Все согласно закивали, но особой уверенности никто не чувствовал. Филипп Сенежский не захочет терять такой жирный кусок, как пошлины и налоги, которые можно содрать с купечества богатой Бренны.

В кабинете ратушной башни было душно, несмотря на распахнутое окно. Лампа распространяла запах горелого масла.

– Ну что ж, подведем итоги. – Городской старшина переставил лампу, чтоб получше видеть желтые, отекшие от бессонницы лица членов совета. – Условия сдачи следующие… – Он глотнул воздуха, которого отчаянно не хватало. Весь вечер у него болело сердце и дыхание то и дело сбивалось. – Записывайте: во-первых, они обязуются не допускать грабежей и мародерства… на это они должны пойти, требование вполне законное… – Тут он обнаружил, что его не слушают. На усталых, истомленных лицах застыл ужас. Нет, скорее безграничное изумление. Секретарь уронил на чистую бумагу перо, потом опрокинул чернильницу. Чернила медленно растекались, заливая желтоватый лист. Сзади, у раскрытого окна, что-то стукнуло.

Не спеша, боясь потревожить пуще прежнего занывшее сердце, городской старшина обернулся.

За окном плыла полная луна, заливая голубоватым светом бреннские флюгера и башни. В лунном свете на подоконнике застыла длинноногая изящная тень. За спиной тени медленно опадал легкий плащ. Или это были крылья? Второй нежданный гость уже спрыгнул в комнату. Шелестящий плащ, лунный отблеск на посеребренной кольчуге, драгоценный пояс, алмазный венец на тяжелых золотистых кудрях.

* * *

От венцов отбояриться не удалось, хотя даже Варка с этим бесценным украшением на голове выглядел как шут гороховый. Илка же, угнетенный стоимостью алмазов, о внешности уже не думал, пуще всего боясь уронить эту дорогущую штуковину. Но крайн был непреклонен. Никакие разговоры о том, что ползать по крышам в таком наряде неудобно, на него не подействовали.

Дурацкая мысль забраться в ратушную башню через окно, конечно же, принадлежала Варке. К сожалению, крайн ее дурацкой не посчитал, напротив, с большим знанием дела растолковал, как и где удобнее подниматься, куда и как спускаться, не пользуясь при этом веревкой. Бреннские крыши он знал как пожилой, очень опытный кот.

Илка, конечно, предпочел бы войти в ратушу как все люди, через дверь, но тогда непременно пришлось бы общаться с городской стражей, а этого ему совсем не хотелось. Так что в путешествии по крышам был смысл, хотя, если бы не красавчик, полдороги почти тащивший его на себе, Илка не прошел бы там ни за какие коврижки. В конце концов этот тронутый, свесившись с карниза купола ратуши и цепляясь ногами неизвестно за что, исхитрился впихнуть Илку в нужное окно. Илка с облегчением плюхнулся на пол и тут же постарался принять гордый вид. В комнате оказалось полно народу. Он знал, что Варка держит его под щитом, но все равно ему было не по себе.

* * *

– Могу я видеть городского старшину? – вежливо спросил золотоволосый юноша. – У меня послание от господина старшего крайна.

Его товарищ на подоконнике небрежно прислонился к качнувшейся раме, мечтательно обратив к луне безупречный профиль.

– Лунь, – ахнул старшина города Бренны, – Рарог Лунь!

Рама, скрипнув, качнулась снова. В комнату ворвался свежий холодный ветер, всколыхнул плотные слои застоялого чада, прошелестел в залежах бумаг на столе.

– Ивар Лунь, с вашего разрешения, – сказал Варка. Назвать крайна отцом у него язык не повернулся. Пусть как хотят, так и понимают.

Поняли правильно. На лицах, при свете лампы казавшихся желтыми размытыми пятнами, вдруг проступили глаза: усталые, недоверчивые, удивленные, оценивающе расчетливые.

В соответствии с планом Варке разговаривать вообще не полагалось. «Стой, молчи, улыбайся, – напутствовал его крайн, – твое дело – держать щит и производить впечатление».

– Я понимаю, вы удивлены, но, может быть, все-таки перейдем к делу? – Илка был настроен точно выполнить все указания крайна и очень боялся забыть хоть слово. Выговориться бы побыстрее, а то эти старые пни только время тянут да глазами хлопают. – Повторяю, я хотел бы видеть городского старшину.

Выказывать надменность и полное пренебрежение к низшим существам в присутствии этих солидных, властных, хорошо одетых людей было страшновато, но Илка старался как мог: и подбородок задирал, и глаза прищуривал, и говорил отрывисто, как бы сквозь зубы.

– Я – старшина города Бренны, Анджей Осокорь. Что вы имеете мне сообщить?

Подняться, оторвать усталое грузное тело от кресла было смертельно трудно, но беседовать с крайнами сидя Анджей просто не мог.

Илка набрал в грудь побольше воздуха и заговорил, как было приказано: веско, медленно, совершенно спокойно.

– Господин старший крайн был неприятно удивлен, узнав, что вы без его ведома вступили в переговоры с князем Сенежским. Господину старшему крайну также стало известно, что вы без единого выстрела сегодня впустили в город отряд из сотни всадников князя Сенежского.

– Почетное сопровождение их посла, чтоб ему ежа родить против шерсти! – встрял начальник стражи.

– Господин старший крайн надеется, что это простое недомыслие, а не прямая измена. Завтра мы, как полномочные представители пригорских крайнов, дадим послу господина Филиппа Сенежского все необходимые объяснения. Город сдан не будет.

Илка перевел дух, но тут в полумраке комнаты поднялся крепко сбитый господин, полный сознания собственной значимости.

– А известно ли господам… кхм-кхм… крайнам, что на Гусином лугу вчера стало лагерем войско числом в три тысячи ратников под командой старшего княжича, Аскольда Сенежского?

– Известно, – ответствовал Илка. Бесконечные ряды походных палаток, сиявшие лунной призрачной белизной, огни костров и тусклый блеск шитых золотом стягов на обширном лугу за Тихвицей прекрасно просматривались с угловой башни.

– А известно ли им, что в Лисьих Норах и в Пучеже отряды в две и пять тысяч человек ожидают только сигнала к наступлению на Пригорье?

– Известно, – безмятежно парировал Илка, хотя слышал об этом впервые. Помнится, господин Лунь хотел разбираться с ними вежливо и дипломатично. Любопытно, как у него это получится. М-да… Интересно, открылись ли уже перевалы в Загорье?..

– А известны ли господам крайнам численность гарнизона Бренны и состояние ее укреплений?

– Разумеется, известны, – начал терять терпение Илка. – Уверяю вас, господин старший крайн не рассчитывает на мужество гарнизона Бренны и надежность ее стен, – помедлил и скромно добавил: – У меня все. Полагаю, вы можете быть свободны.

В сердце городского старшины вдруг шевельнулась нежность. Бедный мальчик. Высказал все, что велено, и вздохнул с облегчением. Видно, очень старался ничего не забыть. Почему на переговоры послали детей? Мальчишек, которым в последнее время явно жилось несладко?

Впрочем, это не переговоры. Мнения бреннских старшин никто не спрашивает. Анджей Осокорь должен был оскорбиться, но, вопреки всему, испытывал тихую радость, как ребенок, который наконец дождался возвращения родителей.

Кое-кто из старшин, похоже, думал так же. Заскрипели, задвигались стулья. Некоторые послушно встали со своих мест, собираясь покинуть кабинет в ратушной башне.

– Послушайте, – веско заметил представительный господин, – мы же серьезные люди! Речь идет о жизни и смерти. Некий старший крайн, существо из бабкиных посказулек, обещает вам защиту, но кто поручится, что он сдержит свое обещание? Три тысячи разъяренных солдат, ворвавшихся в Бренну… Пожары… грабежи… Малейшая попытка к сопротивлению, и нас уничтожат.

– Господин старший крайн ничего не обещает, – желчно сказал Илка, которого этот настырный тип начал раздражать уже не на шутку. – Господин старший крайн делает. В настоящее время он занят спасением Бренны, иначе непременно явился бы сюда сам. Господин старший крайн был глубоко оскорблен приемом, который ему оказали в Бренне нынешней зимой, и, бесспорно, желал бы выразить свое недовольство лично.

– Недовольство – это еще слабо сказано, – пробормотал Варка, припомнив некоторые особенно смачные выражения.

Городской старшина поморщился. Воспоминание о тогдашней ошибке помогло ему решиться.

– Я полагаю, Томаш, все решено. И поскольку время уже позднее…

– Решено?! – не унимался представительный господин Томаш. – Кем?! Крайны, домовые, лешие! Да кто их видел?! Очнитесь! Вы же не в детской. У нас нет нянек. На весах судьба города…

– Он что, приезжий? – подал голос Варка, насмешливо подняв брови. В серебристой кольчуге и алмазном венце на сияющих лунным светом волосах он выглядел так, что с легкостью верилось в крылатых крайнов, речных берегинь, драконов и целые отряды принцев на белых конях, спешащих на помощь несчастной Бренне.

Но здесь в самом деле собрались люди солидные, хладнокровные и недоверчивые.

– Вы правы, Томаш, – заметил старшина травников, – крайны исчезли так давно, что… э-э-э… хотелось бы получить какие-нибудь доказательства.

Члены городского совета одобрительно закивали.

– Каких доказательств вы требуете? – сжав губы, поинтересовался Илка.

«Испугался мальчик», – с тревогой подумал городской старшина. Сердце вновь отчаянно заныло. Неужели Томаш прав?

– Ничего особенно затруднительного, – усмехнулся Томаш, – крайны, где ваши крылья?

Полный провал. Илка замер, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица и хоть что-нибудь придумать. Если их сейчас просто повяжут, то господин Лунь, может, и выручит. А если сразу того… по законам военного времени…

– Крылья? – раздался спокойный, полный презрения голос Варки. – Крайны кому попало свои крылья не показывают. Всякий знает: крылья показать – крыльев лишиться.

Обезоруживающе улыбнулся и добавил:

– Примета такая.

Илка про такую удобную примету ничего не знал, но члены городского совета согласно закивали.

– И все же, молодые люди, – вкрадчиво заметил старшина златокузнецов, – дело слишком серьезное, и нам хотелось бы убедиться…

Варка плавно соскользнул с подоконника, слегка хлопнув по плечу Илку, шепнул: «Ты без щита, а то не сдюжу!» и шагнул в комнату, неторопливо осматриваясь. Его взгляд упал на прислоненную к столу увесистую трость с вычурной серебряной рукояткой. Варка подхватил ее, прикрыл глаза, ловкие пальцы неспешно погладили темный лак полированной поверхности, прошлись вдоль запутанного рисунка древесных волокон.

Палка под его руками дрожала и изгибалась, ветвилась, прорастала побегами, покрывалась шершавой корой. Серебряная ручка отлетела в сторону, кованая окантовка нижней части отскочила и, позванивая, каталась по полу.

– Белые розочки не забудь, – деловито напомнил Илка.

– С ума сошел, – не открывая глаз, пробормотал Варка, – это же дуб.

– Ну вот, – сказал он немного погодя, водружая на стол поверх бумаг кривую ветку, шуршащую пышной жестковатой листвой, – доказательство.

В комнате повеяло горьким духом мокрой дубовой рощи.

– Увесистое доказательство, – согласился городской старшина. В свое время он довольно много общался с крайнами, но некоторые их таланты до сих пор изумляли его, как ребенка.

– Видите, – вздохнул Илка, – с ним же жить невозможно. У нас в замке от волшебных цветочков уже ступить некуда. Садишься на табуретку, а встаешь весь в колючках. Потому как это уже не табуретка, а розовый куст.

– Дешевые фокусы, – рявкнул Томаш, – все было подстроено.

– Хороши фокусы! – обескураженно возразил старшина скорняков. – С этой тростью еще мой прадед ходил. Двести лет вещь была в семье…

– Ой, – смутился Варка, – извините. Я не думал, что она такая ценная.

– Что вы, господин крайн. Для нашей семьи это большая честь. Вы позволите забрать ее?

– Ну да. На кой она мне сдалась… вы ее того… в землю воткните. Она укоренится, в рост пойдет.

– Непременно, пресветлый господин крайн, непременно.

Довольный меховщик поволок ветку к выходу, за ним, беспокойно переговариваясь, потянулись остальные. Господин Томаш покинул кабинет в первых рядах, было слышно, как он топает и бранится, спотыкаясь на лестнице. Лишь городской старшина остался, тяжело осев в кресле.

Илка придержал за локоть начальника стражи:

– Пошлите людей, чтобы очистить трущобы у реки. Сегодня ночью все должны укрыться в городских стенах. Иначе их гибель будет на вашей совести.

– Не извольте беспокоиться, пресветлый господин крайн. Все исполню. Вы где ночевать будете? Здесь или того… – он покосился на окно, которое теперь беспрестанно скрипело и хлопало под ударами разгулявшегося ветра.

– Здесь, – сказал Илка, – нам приказано просмотреть городскую отчетность.

На самом деле им было приказано сидеть тихо и не высовываться, но такой ответ определенно придавал солидности.

– Тогда я караул отзывать не буду. Безопасности ради.

Илка милостиво кивнул, и начальник, отпущенный на волю, мгновенно исчез, хлопнув тяжелыми створками. За дверью тут же раздались вразумляющие командные вопли и быстрый топот тяжелых сапог.

– Как думаешь, ему можно доверять?

Варка с сомнением покачал головой:

– Кто его знает. Может, он обижен на город. Или жалованье ему недоплатили. Или Вепрь заплатил больше.

– Ему можно доверять, – тяжело ворочая языком, выговорил городской старшина, – я его с пеленок знаю. Он нашу Бренну любит больше, чем себя.

– А такое бывает? – мрачно спросил Илка.

– Бывает, – вздохнул Варка, – полковник Град, вон, тоже…

– У него другого выхода не было.

– Откуда ты знаешь?

Однако спор пришлось прервать в самом начале. Господин городской старшина вдруг захрипел и стал валиться на стол. Варка тут же оказался рядом, подхватил, поволок грузное тело к деревянной скамье с высокой спинкой, содрал свой плащ, свернул из него подушку.

– Ложитесь. Щас я ворот вам расстегну… Сердце?

– Сердце…

– Давно?

– Да…

– Что принимаете? Я прикажу, чтоб принесли.

– Не надо… В шкафу, на средней полке…

Пока Варка возился с завязками рубашки, Илка подхватился, принес флакон синего стекла и синий же стаканчик, тонко расписанный золотом.

– Полстакана… И воды… запить…

– Ага. – Варка налил полстакана. Понюхал. Попробовал. Сплюнул. Тщательно вытер губы. – Сильная штука. Корень валерианы для успокоения, вытяжка ягод ландыша, настой наперстянки для поддержания сердечной мышцы и мышьяк. Надо же как интересно! Вы уверены, что крысиный яд помогает от сердца? Тихо. Не дергайтесь. Лежите спокойно. Я вам так попробую помочь, без лекарств. Меня мать научила. Сейчас я вам грудь и плечо разомну легонько, к утру будете как новенький. Хотел бы я знать, кто же это вас так любит, что в сердечные капли крысиный яд добавил?

– Ну, ясное дело, те, кто больше всех выступал на совете, – встрял Илка, – те, кому охота сдать Бренну. Скажем, этот Томаш. Он кто?

– Томаш Грав, старшина мусорщиков, – сказал господин Анджей, которого немного отпустило. Счастье, что мальчик оказался из крайнов-травников и, несмотря на юный возраст, неплохо знал свое дело. Вероятно, в бабку удался, в госпожу Анну.

– Зачем старшине мусорщиков, чтобы войска князя вошли в Бренну? Ведь ему платит город, а город от этого не разбогатеет, – не отставал Илка.

Городской старшина вздохнул.

– Господину Томашу принадлежат все притоны в приречных трущобах и десяток более приличных кабаков в верхнем городе. Больше солдат – больше посетителей, больше доход. Кроме того, он чужак. Из беженцев с юга. Полагаю, ему платит князь Сенежский.

– Притоны? – изумился Варка. – А что, крайны не возражали?

– При крайнах, молодой человек, – с большим достоинством заметил городской старшина, – в Бренне никаких притонов не было. Бренна, в отличие от Трубежа, всегда соблюдала договор.

– А… ну да, конечно, – пробормотал Варка, которого крайн и не подумал предупредить о каких-либо договорах.

– Возможно, и другие члены совета считают власть князя Сенежского вполне приемлемой. Насколько я знаю, люди князя говорили с каждым, и каждому было что-то обещано.

Под легкими сухими пальцами юного крайна сердце угомонилось, перестало извиваться от боли, воздух пошел в легкие, глаза открылись. Лампа выгорела, огонек едва теплился, и в кабинете было совсем темно. Луна исчезла. Небо затянуло наглухо. Резкий ветер, врывавшийся в комнату, давно выдул табачный дым и запах нагоревшего масла. Становилось холодно.

– Пожалуй, пойду в спальню, – решил городской старшина.

– Нет, – замотал головой Варка, – лежите. Вставать вам нельзя.

– Лежите. А то на пути в спальню еще напоретесь на какой-нибудь острый предмет. Кинжал там или еще чего. Всякое бывает, – добавил Илка.

– А вот я пойду прогуляюсь. По всему выходит, у меня дело в городе. Справишься без меня? – спросил Варка.

– Придется, – мрачно согласился Илка. – Я смотрю, в этом городе нам опять не рады. Предатель на предателе сидит, предателем погоняет. Ты прав, надо наших предупредить. Рыжая дурочка только хихикать умеет. Твой черед прикрывать ему спину.

Вспомнив про беззащитную рыжую дурочку, Варка заторопился.

– Окно не запирай. Я вернусь еще. Дверь никому не открывай, даже если будут орать про пожар. В случае чего возьми господина Анджея под щит, а будут приставать – пообещай, что проклянешь их прямо не сходя с места. Душу заберешь и тому подобное.

– Крайны не умеют проклинать, – заметил воспрянувший духом господин Анджей, – это все знают.

– Конечно. Где уж нам, – усмехнулся Варка, стащил с головы венец, ужом вывернулся из кольчуги, стянул сапоги и исчез в темной пустоте, бесстрашно нырнув под начавшийся дождь.

Илка высунулся наружу, но за окном уже не было ничего, кроме воды и ветра. Волосы сразу стали мокрыми, будто на голову опрокинули полный кувшин.

– Улетел? – спросил городской старшина.

– Да, – буркнул Илка и закрыл окно. Дождь молотил в стекло. Флюгер на ратушной башне, кораблик с крыльями, скрипел и гнулся под напором ветра.

* * *

Варка и рад был бы лететь, но вместо этого пришлось сползать по мокрой болтающейся веревке, потом почти в полной темноте пробираться по скользкой черепице. Низкое небо над головой кипело, как густая каша. Тучи закручивались над городом тяжелыми валами, ветер усиливался с каждой минутой, дождь накатывал волнами, с грохотом разбивавшимися о гребни крыш.

Внизу, на улицах, тоже было неспокойно. Большой отряд стражи с чадящими под дождем факелами быстрым маршем спустился по Мостовой улице и растворился во мраке приречных трущоб. Второй отряд занял рыночную площадь, окружил здание ратуши. По крутой и узкой улице Королевы Цветаны от приречных трущоб в сторону городских казарм скорым шагом двигались какие-то люди. На солдат и стражников не похожи. Никакой формы. Но идут не толпой, а вроде строем. И выправка военная чувствуется. Варка всматривался, но так и не понял, кто это – свои или чужие. Похоже, умный Илка как в воду глядел. Враги в Бренне не только снаружи. Желание немедленно прикрыть крайну спину стало еще сильнее.

В конце концов Варке надоело скользить и карабкаться. С облегчением шлепнувшись на залитую водой мостовую, он бросился бежать, разбрызгивая грязные лужи, утопая в растоптанной глине, одолел грязную тропинку под стеной, почти ощупью нашел вход в башню. Здесь, у выхода из колодца, остались крайн и Жданка.

Окованная железом дверь была открыта. Да ее, похоже, лет двести не закрывали. Он изо всех сил уперся ногами в пол, руками и головой в тяжелую створку. Медленно, неохотно, с мерзким скрежетом ржавого железа по камню дверь начала закрываться. Варка захлопнул ее, наложил пудовый засов. По всему выходило, что не так страшно войско снаружи, как эти купленные князем Сенежским громилы внутри городских стен. Может статься, к утру и защищать будет нечего. Но, по крайней мере, в башню им теперь не попасть.

* * *

– Ну вот, лиха беда начало, – сказал крайн, подставив лицо дождевым струям.

Жданка преданно кивнула. Зачем ее взяли с собой, она не понимала. Взяли, и хорошо. Разговаривает с ней господин Лунь, и прекрасно.

– Знаешь, мой отец был облакопрогонником. Я его почти не помню, и, конечно, научить он меня ничему не успел, но кое-что я унаследовал.

– Кем он был?

– Одна ласточка погоды не делает, но один крайн вполне может. Конечно, это удобнее делать там, наверху…

Жданка представила себе крылатых крайнов, таскающих облака по небу туда-сюда словно громоздкую мебель, и улыбнулась.

– Но для этого мне нужна ты. Вся твоя мощь. Надеюсь, я смогу распорядиться ею.

– Моя что?

Крайн тяжело вздохнул. Пускаться в долгие объяснения ему не хотелось.

– Сейчас ты захочешь, чтобы дождь усилился. Нам нужна буря. Штормовой ливень. Целые реки, океаны воды. Впервые в жизни ты можешь вытворять все что угодно. Давай, рыжая! Покажем им!

– Покажем! Да здравствует дождь!

* * *

Варка, запыхавшись, поднялся по полуразрушенной лестнице, выскочил на площадку и стал свидетелем вопиющего безобразия. Босая, насквозь мокрая Жданка плясала на залитых водой каменных плитах, поднимая тучи брызг и распевая нечто невразумительное. Господин крайн вел себя поспокойнее, во всяком случае, не прыгал и не орал. Всего лишь стоял у парапета, устремив взор в небо, но с первого взгляда было совершенно ясно, вся эта свистопляска – его рук дело. Тучи закручивались над его головой в тугие узлы, ветер раздувал белые волосы. Он был там, в обезумевших облаках, свободный летун, танцующий с бурей. Глаза его смеялись, но рот был упрямо сжат. Бунтарь. Непокорный. Не сломленный.

– А ты что здесь делаешь? – спросил он, не оборачиваясь.

– Так это… когда мы сказали, что мы крайны, там не все обрадовались, – сообщил Варка. – Старшину ихнего, который город сдавать не хочет, сегодня отравить пытались. И по улицам ходят всякие. Вот я и подумал: надо предупредить, проверить, как вы тут. А у вас дверь нараспашку. И сами вы того… видать, сильно заняты. Может, вам помочь?

– Присоединяйся, – весело сказал господин Лунь. – Послушай. Тебе понравится.

Варка замер под дождем, напряженно прислушиваясь. Струи воды лупили по камню, ветер ревел над темным городом, бурлила, клокотала, билась об опоры моста норовившая выйти из берегов Тихвица. Музыка. Конечно, музыка. Не пляска, как он думал вначале, а безумный боевой марш. Пенье флейты, вопль медных труб, тревожные сигналы горна.

Варка взмахнул руками, ловя ритм, и оказалось, что все эти трубы и горны послушны ему. Он может, он должен управлять ими. Громче, быстрей, тревожней. Вперед, на врага. Вперед и только вперед! А теперь… теперь барабаны. Барабаны ахнули так, что башня дрогнула до самого основания.

– Осторожней! – рявкнул над ухом крайн. – Город спалишь!

– Чего?! – заорал в ответ Варка. Барабаны были нужны ему, чтобы небесная конница неслась еще быстрее, не останавливалась, не уставала. Белая молния снова сорвалась с туч и пала на Бренну с трескучей дробью, с долгим тяжелым грохотом.

Крайн стиснул его плечо:

– Правильно. Все правильно. Только гроза нам ни к чему.

– Так это что, я?

– Ты, ты. Продолжай. Только осторожней.

* * *

Вечер был бы даже приятным, ясным и в меру прохладным, если бы не комары, собравшиеся со всей округи, полной болотин и сырых лугов, чтобы подкормиться за счет людей и лошадей князя Сенежского. Поэтому Аскольд Сенежский, старший сын и ближайший наследник князя Филиппа Сенежского, не стал любоваться стенами и башнями Бренны на фоне золотистого заката, а поспешил скрыться в палатке и завалился на походную койку, приказав поплотнее задернуть защитные сетки. Кабы не отец с его страстью к извилистым политическим ходам, уже два дня они могли бы спать в удобных постелях и есть что-нибудь получше, чем пропахшую дымом размазню из походных кухонь.

Взять Бренну с наскока ничего не стоило. Но старому хрычу понадобились эти глупейшие переговоры. «Мы не захватчики, – внушал он своему сыну, – мы всего лишь защищаем народ Пригорья от посягательств известного своей жестокостью барона Сильвестра. Люди, оставленные крайнами без всякой помощи, должны сами стремиться под нашу сильную руку. Пойми, добровольное присоединение куда удобнее прямого захвата. И обойдется дешевле. Конечно, тебе не удастся поразвлечься, как ты любишь. Все выйдет тихо и скучно. Но что делать. Нужно чем-то жертвовать для блага государства».

Обычно забота о благе государства оборачивалась очередной выгодной сделкой для князя Филиппа. Княжич Аскольд относился к таким вещам с пониманием. Пригорье – лакомый кусок. Владеть Пригорьем, не разоренным войной, намного выгодней. Ради этого можно пойти на жертвы, например, второй день валяться в жесткой постели, слушая комариный звон и урчание в желудке. Хорошо хоть, дождя нет и, судя по ясному закату, ночью не будет. Аскольд Сенежский ненавидел ночевки в мокрых палатках. Довольно натерпелся три года назад, в Поречье.

Проснулся он оттого, что на голову сплошным потоком льется ледяная вода. Дождь был таким сильным, что полотно палатки не выдержало веса скопившейся влаги. Тут же, ведомый чутьем опытного воина, он скатился с койки, сжимая палаш. На освободившееся место немедленно рухнул главный опорный столб, увлекая за собой груду мокрого полотна. Отсыревшая ткань облепила княжича со всех сторон, стоял он по щиколотку в воде, а снаружи доносились вой, рев, дикое ржание испуганных лошадей и отчаянная ругань.

От проклятой тряпки он избавился, тремя ударами прорубив себе дорогу на волю. Но лучше не стало. Полный мрак, ветер, тяжелый и упругий как мокрое полотно, и вода, вода повсюду, сверху и снизу, как будто Гусиный луг внезапно погрузился на дно моря.

В глаза вонзилась яркая вспышка. В небе над Бренной встал белый столб молнии. На миг из темноты вырвались хлопающие на ветру полотнища сорванных палаток, вздыбленные обезумевшие кони, десяток солдат, пытавшихся бежать в этом хаосе из палок, веревок и взбесившихся лошадей.

– Княжич! – заорал над ухом сотский, с вечера посланный проверить на всякий случай брод у Овсяниц. – Уходить надо!

– Дождика испугался?

– Тот берег ниже Бренны подмыло, в реку рухнул кусок саженей сорок, а там дубы в три обхвата, у Овсяницкого брода все застряло на перекате, потом из-под Бренны мусора нанесло. Реку как есть заперло. Вода уже поверх моста идет.

Аскольд тут же представил себе обширный, ровный как стол Гусиный луг, который неизменно заливало обычным весенним паводком, и приказал трубить отступление. Может, его и протрубили, но это мало что меняло. Коня своего княжич отыскать не смог, так что бежать по колено, а потом и по пояс в воде прочь от Тихвицы, к лесистым Блошиным пригоркам пришлось на своих двоих.

Глава 15

Холодным северным ветром тучу уносило от города, волокло прочь, в законные владения князя Сенежского. Рассветало. Дождь еще шел, но обычный, мелкий и нудный. Вода плескалась под самыми стенами. Хибарки у реки снесло бесследно. Каменный мост устоял, хотя едва просматривался под мутной водой.

Гусиного луга не было. Водяная гладь, изрытая утихавшим ветром, тянулась насколько позволял видеть дождь. В облаке грязной пены медленно кружились сломанные ветки, пучки травы, гнилые бревна, доски с торчащими гвоздями и дохлые крысы. Над новоявленным озером с воплями носились чернохвостые речные чайки.

– Ну и что? – спросил смертельно уставший Варка. – Вода спадет, и они вернутся. Этот князь Филипп, по-моему, настырный. Так просто не успокоится. Снова здесь полезет или в другом месте попробует.

– Ты, безусловно, прав, – заметил крайн, тоже выглядевший будто с похмелья, – поэтому займемся дипломатией.

Знакомым призывным движением он вытянул правую руку, и на нее сейчас же спустилась взъерошенная белая чайка. Черные кончики крыльев, красные лапки, хитрый черный глаз. Воняло от нее, правда, премерзко, тухлой рыбой и стоялым болотом. Крайн взял ее в руки, нежно подышал на головку. Чайка встопорщила перья, черный глаз затянулся пленкой. Крайн вытащил из-за пазухи маленькую коробочку из серебряной фольги, прикрепил к лапке, прошептал что-то, зарывшись лицом в светлые перья, и подбросил птицу в воздух. Варка проводил ее взглядом – яркое пятнышко на фоне свинцовой тучи, быстро удалявшееся на запад.

– Вот и все. Остальное вы должны были сделать сегодня в ратуше.

– Ой, – сказал Варка, ежась от холода в насквозь мокрой одежде, – мне надо вернуться. Илку, может, спасать придется.

Рубаха прилипла к телу, штаны давили как вериги, с волос текло. Босые ноги мерзли. Плащ и шикарные сапоги остались в кабинете городского старшины.

Крайн посмотрел на него, дрожащего, на его лицо, облепленное серыми от влаги волосами, перевел взгляд на трясущуюся Жданку. Все кудряшки распрямились, на посиневшем носу капля, губы пляшут от холода. Скривился, снял камзол, набросил ей на плечи. Камзол был тоже насквозь мокрый, но все же защищал от ветра. Варка поспешно отвел глаза. Влажный шелк рубашки плотно обтянул кривые кости, жалкие остатки крыльев.

– Илку от кого спасать будем? – зарывшись в камзол до самого носа, пискнула Жданка.

– Да так… Город-то мы отстояли, а кто сейчас в городе – не знаем. Может, эти, черные, всю городскую гвардию уже перерезали.

– Какие черные? – устало переспросил крайн.

– Ну, я ж рассказывал. Не все нам с Илкой обрадовались. Есть тут один, самый умный. А может, и не один. Городской старшина сказал, им князь Сенежский платит.

– Та-ак. А кто у них теперь городской старшина?

– Какой-то Анджей.

– Анджей Осокорь?

– Во-во, как-то так…

– Но он, должно быть, уже очень стар.

– Ага. И сердце совсем никуда.

– И цеховые старшины вертят им как хотят.

– Вот уж нет. Таким не очень-то и повертишь. Проще убить.

– Что ж, это дает нам надежду. Пойдем, поищем господина Осокоря.

* * *

Город был вымыт дождем от коньков крыш до заросших столетней грязью камней мостовой и, как захваченный Липовец, тих и безлюден. Булыжник городских улиц блестел, будто новая змеиная кожа. Вода все еще глухо урчала в водостоках, старые стены домов, отсырев, ненадолго вернули себе прежние яркие краски. Свежесть очищенного бурей воздуха была отравлена отчетливым запахом дыма. Посреди Лодейной улицы, которая, вихляясь как пьяная, взбиралась к Ратушной площади, валялся сорванный ветром жестяной петух-флюгер. Варка, ежась от холода, опасливо озирался по сторонам. Все пытался угадать, кто победил, городская гвардия или люди умного Томаша.

На перекрестке из мостовой торчала сломанная алебарда. Рядом на спине лежал человек в мокром рыбацком плаще. Однако прочая одежда на нем, включая испачканные грязью высокие сапоги, была щегольской, модной.

Варка мельком взглянул на залитый кровью камзол и обхватил Жданку, заставив уткнуться в свое плечо.

– Не смотри.

– Да ладно, – вывернулась Жданка, – я и не такое видела.

Но все же смотреть не стала. Господин Лунь, напротив, не торопясь приблизился к мертвецу и без малейшей брезгливости снял с него плащ. Варку передернуло. Но остатки крыльев оказались теперь надежно прикрыты.

Дымом пахло все сильнее. Миновали разгромленную лавку с содранными ставнями и изрубленной топором дверью. Потом еще одну, возле которой валялся расплющенный шлем стражника, громоздились остатки разбитых бочек и нестерпимо несло вином. Однако все запахи по-прежнему заглушал горький запах дыма. На улицах ночью сражались. И гроза нисколько не помешала. Крайн кривился, морщился как от кислого. Видно, его тоже терзало гнусное предчувствие, что город захвачен изнутри, без помощи главных сил хитроумного Вепря.

Словно подтверждая самые худшие подозрения, в конце улицы на фоне рассветного неба обозначились фигуры всадников. Варка тут же принялся соображать, куда бы свернуть, но дома стояли плотно, слепо глядели на мир запертыми дверями и закрытыми ставнями. И главное, мокро, холодно и сил уже никаких нет.

– Свои или чужие? – пытаясь не впасть в отчаяние и старательно изображая мужскую сдержанность, отрывисто спросил он.

– Сдается мне, рыжая, – заметил крайн, разглядывая всадников, – что ты сейчас упадешь в обморок.

– Скажете тоже. Я в обморок сроду не падала. У нас на Болоте…

– Знаю-знаю. И все-таки ты попытайся, – вкрадчиво прошептал крайн, – нам ведь что свои, что чужие – все едино. Бежали в Бренну из Поречья, жили в трущобах, трущобы затопило, еле спаслись. Ребенок при смерти.

– Ага, – протянула Жданка и тут же повисла на Варке, едва не сбив его с ног. Крайн подхватил ее на руки и неверной походкой двинулся вперед. Варка, тяжело вздохнув, потянулся следом, все ближе и ближе к грозным всадникам, пока что не обращавшим на жалкую троицу промокших нищих никакого внимания.

* * *

– Господин крайн…

– М-м-м…

– Пресветлый господин крайн…

Ощутив, что его грубо трясут за плечо, Илка вскочил как встрепанный, повалил кресло, отпрыгнул к окну. В руках сами собой возникли сверкающие волнистые клинки. Ушей достиг опасливо-восхищенный говор.

– Пресветлый господин крайн, не гневайтесь.

Илка наконец разлепил веки. Круглый кабинет ратушной башни заполняли солдаты. В первых рядах находился начальник стражи, бледный и напряженный, видимо, потому, что острие одного из клинков дрожало, почти касаясь его небритого подбородка.

– Проспать изволили, пресветлый господин крайн. Десятый час, пора на переговоры.

Илка клинки опустил, но глядел хмуро. К бреннской страже у него никакого доверия не было. К тому же на переговоры предполагалось идти с Варкой. Но красавчик, конечно, подвел. Так и не появился. То ли убит, то ли схвачен, то ли дождем его смыло.

– Ваша охрана, господин крайн. В городе неспокойно. Нынче ночью беспорядки были. Наших много полегло. Но не извольте беспокоиться, город отстояли. У нас в Бренне ни один волос не упадет с головы крайнов. У нас не то что в Трубеже.

– Ага, – собрался с силами Илка, – охрана – это хорошо. А где господин Анджей?

– Не тревожьтесь, прибудет вовремя, – заверил начальник стражи.

– Ладно. Умыться дайте.

Переговоры – дело серьезное. Предстать перед людьми противника с всклокоченной головой и помятой со сна рожей никак нельзя. Крайн он, в конце концов, или не крайн?

Илка проверил, не сперли ли алмазный венец. Кряхтя, вытащил из кармана штанов деревянный гребень. Гребень этот господин Лунь, вняв Илкиным неотступным просьбам, заговорил еще в Столбцах. Подержал в сомкнутых ладонях и отдал с ехидной усмешкой. Волосам общение с этим гребнем шло на пользу. Они послушно ложились тяжелыми крупными кольцами, да и цвет гнилой соломы уступил место цвету спелой ржи. Пустячок, а приятно.

Хотелось есть. Но завтрак Илка просить не стал. Кто их знает, вдруг они тут думают, что крайнам есть не положено?

* * *

Через полчаса насупленная охрана ввела его в главный зал ратуши прямо из внутренних покоев. Зал был так себе, куда скромнее, чем в Липовце. Высокие окна, глядящие на площадь, светлые стены без украшений, по углам две большие печи в голубых изразцах. Цеховые старшины города Бренны беспокойно слонялись вдоль окон или, измученные плохо проведенной ночью, дремали в расставленных полукругом жестких дубовых креслах.

Почти сразу после Илки по широкой лестнице, ведущей вниз, к выходу, взбежал отряд в кирасах с гербом князя Сенежского, дюжина ратников, которыми распоряжался бравый мужчина с мощной, слегка скособоченной нижней челюстью и цепким взглядом убежденного убийцы. Цеховые старшины при виде этого разгоряченного господина сбились в кучу, как овцы при виде волка.

– Кто это? – тихо спросил Илка.

– Хенрик, – шепотом просветили его, – младший княжич Сенежский. Князь Филипп сам не явился, сынка с нами разбираться прислал.

Вперед храбро выступил городской старшина, землисто-бледный, с набрякшими черными подглазьями, но живой и довольно бодрый. Стражники мужественно расправили плечи и сомкнулись вокруг Илки, видимо, твердо намереваясь воспрепятствовать падению волос с его головы. В щелку между могучими телами Илка мог наблюдать, как разгневанный княжич Хенрик надвигается на городского старшину с неотвратимостью осадного орудия.

– Где мои люди?!

– Полагаю, устроены на ночлег в казарме восточной стены, – спокойно ответил господин Анджей.

– Устроены на ночлег! Вы, верно, обмолвились?! Вероломно схвачены и обезоружены!

– Для их же собственной пользы, – улыбнулся городской старшина, – они были пьяны, буйствовали, а оружие в таких случаях, знаете ли…

– Нет. Не знаю! – слова вылетали изо рта княжеского посланца с такой силой, будто он пытался забивать гвозди нижней челюстью. – Зато я знаю, что вы слишком много себе позволяете!

– Не думаю. Напротив, в изменившихся обстоятельствах это лучшее, что мы можем сделать.

– Изменившихся? – Посол почти навис над городским старшиной. – Накося выкуси! Через неделю, когда спадет вода, просохнут дороги и обнажатся броды, мы возьмем Бренну за горло. И вот тогда… тогда я не стану тратить время на разговоры!

Илка подумал, что хочешь не хочешь, а пора вмешаться, пока этот мужественный красавец не откусил господину Анджею голову.

Растолкав своих охранников, он решительно выбрался на волю, пошевелил собственным, не слишком внушительным подбородком, расправил плечи и сказал, по мере сил воссоздав на лице драконью улыбочку господина Луня:

– Полагаю, вы не осознаете значения изменившихся обстоятельств.

Глаза княжеского посланника уставились на него, ощупали с ног до головы, словно отыскивая круг мишени. Илке это не понравилось, поэтому он быстро перешел к делу.

– Мне поручено передать вам письмо для его сиятельства князя Пучежского и Сенежского.

Отцепив от пояса длинный серебряный футляр, он нарочито медленно извлек из него широкий лист тонкого пергамента, разукрашенный киноварью и золотом, с тремя блестящими печатями и заковыристой подписью господина Луня, начертанной собственноручно.

– На словах считаю своим долгом добавить, – не удержался Илка, уверенный, что типов вроде этого посланца полезно как следует припугнуть, – любое вторжение на землю Пригорья повлечет за собой жестокое наказание. Господин барон Сильвестр Адальберт Косинский в этом уже убедился.

– А что случилось? – спросил кто-то из цеховых старшин.

– Скоро узнаете, – веско произнес Илка и значительно поджал губы.

Все сказанное им было сплошной отсебятиной. По плану следовало вручить письмо и сразу уходить, прикрываясь щитами. Но Варки не было, а Илка понятия не имел, как будет уходить по крышам без помощи тронутого красавчика, да еще при свете дня, когда на улицах полно народу.

– Песья кровь! – сказал княжич Хенрик, просматривая письмо.

– Подобные выражения в присутствии крайнов недопустимы, – мягко пожурил его господин Анджей. Илка тут же постарался сделать лицо мечтательно-отрешенным, как у Варки, а взгляд снисходительно-покорным. Мол, всем известно, что люди – существа грубые, низкие, но мы крайны, мы потерпим. И не такое терпели.

У Хенрика Сенежского разболелась голова. Так бывало всегда, когда кто-то пытался ему перечить. Крайны, вилы им в бок! Крайнов Хенрик видел лишь раз в жизни. Было ему лет семь, и он, ловко сбежав от дядьки, наконец сумел взобраться на стену Сенежской крепи. Тревожный закат полыхал на полнеба, предвещая на завтра жестокую непогоду. Высоко над крепью на север медленно плыли четыре большие птицы, крылатые тени на ярко-алом.

– Крайны, – растолковали ему, – крайны летят домой.

– Я тоже хочу, – заорал он тогда, – хочу летать!

Отец взгрел его хорошенько, и он понял – летать ему не позволят. Но навсегда осталась жгучая зависть к свободе, с которой те птицы скользили в пылающем небе над всеми стенами, границами и запретами.

И вот теперь настоящий крайн стоял перед ними во всей красе своего неземного облика. Облик, честно говоря, был так себе. Щенок. Только-только от мамкиной юбки. Лицо помятое, на заветрившихся скулах красные пятна, нос шелушится, глаза заспанные. Куда больше, чем присутствие этого нахального щенка, убеждали печати. Сразу видно, подлинные, уберегающие от покражи, глаза соглядатая и подмены. Манускриптов с такими печатями в кабинете у отца скопилась целая прорва. Договоры с пригорскими крайнами за многие годы.

Можно, конечно, убить мальчишку… прямо сейчас. А заодно прикончить и скользкого мерзавца Осокоря.

Ярость уже застилала глаза кровавым пологом…

Не сейчас. Не время. Хенрик еще раз внимательно вчитался в подпись, медленно, сдерживая дрожь в руках, свернул письмо, спрятал в почтительно поднесенный футляр, коротко поклонился Илке и вышел, не удостоив бреннских старшин даже взглядом. Следом потянулись его люди.

* * *

Илка сразу решил, что ему тоже пора. Но как? Сказать «до свидания» и гордо выйти через дверь? Не выпустят без охраны. Снова отправиться в ратушную башню и красиво вылезти в окно? Проще выпрыгнуть и разом покончить со всеми трудностями, потому что без Варки он все равно не справится.

– Пресветлый господин крайн!.. Он здесь еще?

– Здесь я, – признался Илка и приготовился к очередным неприятностям.

По лестнице быстро взбежала взлохмаченная девица в замызганном переднике поверх строгого черного платья и с разбегу бухнулась Илке в ноги.

– Помогите, господин крайн. Там ребенок умирает.

Илка перепугался.

– Я не травник, – вякнул было он, но его охрана уверенно двинулась к лестнице. Никому и в голову не пришло, что пресветлый крайн может отказать в помощи.

Увлекаемый напором могучих тел, Илка спустился в просторную прихожую, битком набитую пострадавшими от наводнения обитателями трущоб. Такой жалкой нищеты он не видел даже на Липовецком Болоте. Они провели здесь почти всю ночь, и теперь в здании ратуши воняло мокрыми тряпками, дешевым куревом, детскими пеленками и супом, который разливали тут же из двух больших котлов. Уши закладывало от плача младенцев, резких голосов ссорящихся женщин, гулкого надсадного кашля.

Илка шел мимо храпящих прямо на полу, жадно склонившихся над мисками, хмуро сосущих кривые трубки, шел, изо всех сил стараясь держать спину прямо, но то и дело косился в сторону светлой арки дверного проема. Смыться бы по-быстрому. Впрочем, тогда доверие к крайнам будет серьезно подорвано. «Ладно, – решил он, – посмотрю и скажу, что ничего нельзя сделать». В конце концов, крайны тоже не всемогущи.

– Вот они, – сказала его провожатая.

Илка вспомнил Варку, изобразил на лице подходящую к случаю тревожную озабоченность и приблизился к растопленному ради такой ужасной непогоды камину, у которого устроили больного. Ребенка скрывали от глаз скрюченные грязноватые спины, видна была только ручка, расслабленно лежащая на полу. Илка облегченно вздохнул. Ручка была не такая уж и маленькая. Больше всего он боялся, что при виде сморщенного хнычущего младенца его непременно стошнит.

– Не отчаивайтесь, – проворковала девица, – пресветлый господин крайн вам поможет. Как жаль, что стража подобрала вас слишком поздно.

Спины раздвинулись, и Илка увидел рыжую Жданку, бессильно распростертую на грязном, но хорошо знакомом камзоле.

– Ох ты… – сказал он, плюхнувшись рядом с ней на колени. «Накаркал красавчик, – мелькнула ужасная мысль, – все-таки подстрелили».

Жданка распахнула нахальные крапчатые глаза, быстро показала ему язык и снова начала помирать самым жалким образом.

– Елки-палки, – пробормотал Илка, стараясь соображать побыстрее, попытался поскрести в голове, да помешал некстати подвернувшийся под руку алмазный венец. Мокрого и грязного Варку он, конечно, узнал сразу. Но где же господин Лунь?

– Тебе нужна отдельная комната, – шепнули сзади в самое ухо, – вход в коридор слева от лестницы, выберешь третью дверь с левой стороны.

Илка осторожно скосил глаза. Сильно отсыревший, зеленовато-бледный господин Лунь скорчился под чужим плащом и в таком виде ничем не отличался от прочих пострадавших от наводнения.

– Здесь я ничего не могу сделать, – радостно сказал Илка, с плеч которого с шумом обрушился тяжкий груз ответственности, – слишком шумно и ваще накурено.

Охрана бдительно оттесняла с дороги любопытных, стремившихся полюбоваться трогательной картиной: скорбящие родственники и прекрасный крайн с ребенком на руках. Ребеночек оказался тяжеловат.

Добравшись до нужной комнаты, Илка с облегчением сгрузил рыжую на устланную ковром лавку, быстренько выставил за дверь стражу под тем предлогом, что ему мешают, и запер дверь на задвижку.

– Придурок, – тихо простонал Варка, – ты бы хоть для виду живчик пощупал, зрачки проверил… Соображать же надо… травник из тебя как из собачьего хвоста сито.

– У нас, у крайнов, свои методы, – нахально заявил очень довольный Илка.

– А лечить кто будет? – обиделась Жданка. – У меня, может, резь в желудке. Вам-то супу дали, а я в это время в обмороке валялась.

Крайн покопался за пазухой и протянул ей сбереженную краюшку хлеба. Одновременно то же самое сделал Варка. Движения были совершенно одинаковые. Илка отвернулся и с умным видом уставился на пустую чернильницу. Чем дальше, тем забавнее. Кого они надеются одурачить? Себя, друг друга или всех остальных?

Жданка ухватила в каждую руку по краюшке и принялась жадно жевать, откусывая от обеих по очереди.

– Письмо передал? – поинтересовался господин Лунь.

– А как же, – с достоинством ответствовал Илка. – По-моему, этот посол немного не в себе.

– Есть такое дело…

– Филипп Вепрь, наверное, совсем из ума выжил, такого на переговоры посылать.

– О, нет. Княжич Хенрик не умеет договариваться. Зато запугивать умеет блестяще. Снимай всю эту красоту. Сейчас уходим.

– Куда? – спросил Илка, озираясь в поисках потайной двери или другого тайного хода. Ничего такого на первый взгляд не обнаружилось. Три высоких окна, в простенке скучный шкаф, забитый плотно скрученными свитками и толстыми растрепанными тетрадями, несколько конторок с чернильницами и огрызками перьев, широкие лавки, застоявшийся запах пыли.

Крайн, как всегда не желая отвечать на глупые вопросы, подошел к угловому окну, дернул задвижки. Тяжелая рама легко пошла в сторону, впуская холодный, пахнущий дымом уличный воздух. Господин Лунь сбросил чужой плащ, одним движением расстелил его на столе, сдернул с Илкиной головы постылый венец. Илка опомнился и принялся расстегивать драгоценный пояс. В конце концов на столе красовался увесистый сверток, а Илка ничем не отличался от Варки. Обычный босоногий бродяга, из одежды – штаны да рубаха, только сухие и чистые.

– Садись, пиши, – сказал крайн, натягивая отобранный у Жданки камзол. – «Деньги, вырученные от продажи оставленных мной драгоценностей, следует употребить на постройку жилья для пострадавших от наводнения». Красиво пиши, разборчиво.

Илка ухватил чернильницу, отыскал лист бумаги попригляднее.

– Вам, конечно, видней, – заметил он, размахивая листком, чтоб чернила просохли, – но такие камни… все равно ведь сопрут. Сразу или потом, пока будут строить, все разворуют. Кому они нужны, эти пострадавшие?

– Вполне возможно, – согласился крайн и легко вскочил на подоконник. Варка с удивлением сообразил, что хромота у него прошла. Ну, почти прошла. Если не знать, и не заметишь.

– Нас увидят, – встревожился осторожный Илка, – на площади полно солдат.

– Не увидят. Окно угловое, скрыто за водостоком и выходит в переулок, – сообщил крайн перед тем, как спрыгнуть вниз.

* * *

Переулок, оказавшийся узкой щелью между двумя глухими стенами, вывел их на задворки ратуши. Угольный склад, вокруг которого стояли черные лужи, вконец раскисшая вонючая помойка с парочкой мокрых, но шустрых ворон, какие-то сараи, покосившиеся дощатые заборы. Грязная тропинка, долго петлявшая между ними, наконец выбралась на другую улицу, чистенькую, приличную, ухоженную.

Здесь шла обычная жизнь. Горожане, несмотря на обилие стражи на каждом углу, потихоньку занимались своими делами. Туда-сюда, робко озираясь, сновали прохожие, открыли ставни две-три лавки, на углу, у трактира какой-то отчаянный торговец предлагал проходящим пиво, копченую рыбешку, горячие пирожки. Проходя мимо, Илка отвернулся. Ему-то с утра не перепало ни крошки.

– Далеко еще? – спросил он.

– Не очень, – порадовал его крайн, – к вечеру будем в Стрелицах. Если там лошадей не найдем, еще два дня пешком топать.

– Как! – ужаснулся Илка. – Я думал, через колодец…

– Затопило наши колодцы. Оба.

– Как же… а на башне?

Крайн тяжело вздохнул. Необходимость без конца все объяснять угнетала.

– Путь туда не равен пути обратно.

– Как это не равен? – озадачился Илка.

– Каждый колодец работает только в одну сторону, – догадался Варка.

– Нет, погодите, если от Бренны до Починка-Верхнего сорок верст, то и от Починка до Бренны тоже сорок.

Крайн утомленно возвел глаза к серенькому небу со слабо светившимся солнечным диском.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал Варка, – пешком так пешком. В первый раз, что ли…

– А сколько у нас денег? – нехорошим голосом спросил Илка.

Тут господин Лунь спустился с небес на землю, до боли знакомым движением запустил руки в свою слипшуюся от воды шевелюру.

– Так я и знал, – пробормотал Илка. – Молниями они командуют. Стихиями повелевают. Натиск тысячных армий отражают в два счета. А жрать, как всегда, нечего.

Ничего не найдя в спутанных волосах, крайн принялся на ходу обследовать карманы и вытащил на свет пару завалявшихся монеток.

– Ну вот, это ужин.

– А обед?! – застонал Илка.

– Обед уже был.

– Почему бы нам не пойти к городскому старшине? Он и накормил бы, и лошадей бы дал…

– В таком виде? – хмыкнул Варка. – Пресветлые крайны в лохмотьях не ходят.

– Пресветлые крайны вообще не ходят, – заметил господин Лунь. – Пресветлые крайны летают, и лошади им ни к чему. Не будем разрушать нашу репутацию. Легенда о нас – наше лучшее оружие.

Жданка нарочно замедлила шаг, пихнула Илку локтем, тайком протянула ему украденный пирожок, из рукава вытряхнула две рыбешки. Рыбешки Илка припрятал, а пирог в два приема затолкал в рот и принялся жевать, косясь на крайна, который старательно делал вид, что ничего не замечает.

Таким порядком они и двигались по промытым дождем тесным бреннским улицам, не слишком отличаясь от прочих прохожих. Немало потрепанных бродяг вроде них брели к северным воротам, покидая Бренну в поисках лучшей доли в пока еще тихом и сытом Пригорье.

Трубежские ворота, или, скорее, широкий пролом в стене, никак не охранялись. Небо очистилось, солнце сияло так, будто никакого дождя никогда не было. Жданка, закатав повыше штаны, с удовольствием шлепала по теплой грязи. Варка шел, в задумчивости то и дело влезая в мутные лужи. То, что он сделал прошедшей ночью, пугало его. Надо же, молнии… Как бы еще чего не натворить ненароком. Илка на ходу клевал носом, вяло загребая босыми ногами скользкую жижу.

Крайн брел по обочине, ухитрившись каким-то чудом почти не запачкать сапог, грыз соломинку, думал свою думу. Думы были невеселые, в основном о господине Филиппе, князе Сенежском, его буйных сыновьях и могучем войске. Хорошая вещь – дипломатия, если у тебя за спиной мощь великой страны. А если нет?

* * *

Его сиятельство князь Филипп работал. На столе во всю длину был развернут холст с картой княжества и сопредельных территорий. Карта была новая, еще пахнувшая клеем, краской и свежим лаком. На ней Пригорье, клочок земли между мастерски выписанными горами, синей лентой Тихвицы и Бреннскими болотами, мирно пребывало в границах княжества. От жары запах лака казался еще сильнее, и узкое окно приходилось держать открытым.

– Добрицы, сотня дворов, – продолжал подсчитывать князь, – с каждого двора по шесть пудов зерна, двадцать пудов сена и здоровому рекруту, с каждых пяти дворов – по лошади… Так-так… если взглянуть на общий итог, имеется возможность еще до осени полностью набрать два полка пехоты. Тогда вопрос о Тихвицком Поречье решится сам собой. А вот с Косинцом все будет не так просто. Но если косинского волка удастся выманить из его норы и разбить здесь, в Пригорье… Тогда все устроится великолепно. Господин князь Сенежский в роли храброго защитника несчастного Пригорья и господин барон Косинский, погибший на поле брани. Наследника у него нет. Зато имеется сестрица брачного возраста. Сестру выдаем за старшего княжича, ибо негоже родовитой девице оставаться одной. При таком раскладе совесть наша чиста, побуждения, как всякому видно, вполне благородны, а княжество приобретает приятные глазу размеры.

– От Лютина пока ничего не слышно? – бросил он в приоткрытую дверь.

– Нет, ваше сиятельство, пока ничего, – донесся хриплый басок ближнего писца.

Лютин сидел в Косинце уже третий год, умело науськивая молодого барона на богатое Пригорье. Кстати пришлась и сказочка о крайновом золоте. Сам Филипп на это золото не рассчитывал. Есть там что, нет ли, а с крайнами шутки плохи.

Стукнуло окно, послышался шорох и странное царапанье. Князь поднял голову. Прямо по карте, противно скребя коготками по шершавому холсту, к нему шла птица. Озерная чайка, которых на Сенежских холмах никогда не водилось.

Князь разогнул занемевшую спину, протер глаза. Чайка уставилась на него, склонив голову, и обиженно вскрикнула. Почти не задумываясь, князь Филипп отстегнул от протянутой лапки серебряную коробочку, развернул тонкий шелковистый листок.

«Дорогой названый дядюшка. Чрезвычайно признателен Вам за благородное стремление спасти Пригорье от известного своей жестокостью Адальберта-Волка. Должен сообщить, однако, что Ваши тревоги напрасны. Отныне господин барон не представляет для нас никакой опасности. Надеюсь, что войска, сосредоточенные в Лисьих Норах и у Блошиных пригорков, пригодятся Вам в другом месте. Пользуюсь случаем поблагодарить Вас и за то, что Вы, заботясь о благе Пригоръя, сочли возможным собирать подати и вербовать рекрутов на исконной земле крайнов. Спешу сообщить вам, что теперь в этом нет никакой необходимости.

Еще раз спасибо за заботу. Как у вас погода? Надеюсь, хорошая? В Бренне, говорят, проливные дожди.

Писано в Крайновых горках в месяца травня тридцатый день.

Рарог Лунь Ар-Морран, старший крайн».

Рука в старческих выступающих венах дрогнула. Тонкий листок порвался. Князь положил его на угол стола, осторожно разгладил. Пальцы сводила мелкая противная дрожь. Старость. Враг опасный и неодолимый. Он поднял глаза. Птицы на столе уже не было. Лишь на карте, прямо посреди княжества Сенежского, аккурат под геральдическим вепрем, красовалась небольшая, но вонючая кучка.

Какое-то время князь Филипп созерцал ее в глубокой задумчивости. Что это? Досадная случайность или некий намек? Юный паршивец Лунь-младший был большой мастер на такие пакости. Нет, конечно, это обман. Малолетнего сквернавца никогда бы не сделали старшим крайном.

Хотя с другой стороны, он – ровесник Хенрика, стало быть, сейчас ему слегка за тридцать. Происхождение у него подходящее. М-да, красивая была карта…

– Ваше сиятельство…

– Да-да, я слышу. Что там еще? Новости от Лютина?

– Господин Лютин прибыл лично.

Князь Филипп поморщился. Лютин мог явиться в Сенеж открыто только в одном случае…

– Впусти. Ну, чем порадуешь? – спросил он, не поворачивая головы.

– В Косинце чума, – хрипло сказали от двери. – Армия разбита, дорога в Пригорье перерезана. Я перебрался окольными тропами.

– Вот как… Что еще?

– Крайны вернулись.

– Хм.

– Клянусь, это правда. Видел своими глазами.

– Верю, – вздохнул князь Филипп, – и хотел бы усомниться, да не могу.

Глава 16

Дорога была такой скверной, что даже неунывающая Жданка скоро сникла и еле передвигала ноги, ставшие от налипшей грязи чуть ли не в три пуда весом. Господин Лунь то и дело изящно прикрывал рот рукой. Варка с Илкой скользили, спотыкались и зевали без всякого изящества. Солнце пекло, насквозь прожигая давно высохшие рубахи.

– Может, соснем где-нибудь, – предложил Илка.

– Дойдем до леса, тогда и соснем, – милостиво согласился крайн.

«Рыжую жалеет, – подумал Варка, – ради нас с Илкой отдыхать не стал бы».

Дорога спускалась в глубокую сырую балку. На дне балки прочно завязла телега. Возле телеги возились двое. Один тянул и нахлестывал лошадь, другой толкал сзади. Ничего не помогало. Колеса тонули в грязи по ступицу, лошадь увязла почти по колено, а люди перемазались с ног до головы. Рыжая глина висела на них комьями и отваливалась засохшими корками.

«Здорово, – подумал Варка, – небось, и мы не чище».

– Здрасьте, дядечка Антон! – звонко сказала Жданка. – Опять мы вас на дороге встречаем.

Тянувший лошадь обернулся, стирая с лица ржавые брызги.

– Подтолкните, – приказал крайн.

Варка с Илкой, прошлепав по грязи, дружно подставили плечи под углы телеги, крайн что-то шепнул лошади, и злосчастный экипаж с чавканьем и скрипом выполз из размытой колеи. Второй мужик, толкавший сзади, с облегчением разогнулся. Но выпрямиться до конца так и не смог. Правое плечо нелепо торчало вперед. Правая рука висела на грязной перевязи, и все ширококостное, крупное тело нелепо клонилось вправо. Лицо же… Синие точки въевшегося под кожу пороха вперемежку с багровыми узлами обгоревшей плоти. Варка глянул раз и поспешно отвел глаза. Жданка ойкнула.

– Здравствуй, Тонда, – тихо сказал крайн, – давно не видались.

– Ого, – хмыкнул Тонда, – неужто сам пресветлый господин крайн? Где ж ты шлялся столько лет?

– Далеко. Тебе и не снилось.

– Видок у тебя… будто корова жевала.

– На себя посмотри.

– Слышь, Рарка, – вмешался в трогательную беседу дядька Антон, – что дашь, ежели я вас домой отвезу?

– Ну, батя, – тяжело вздохнул Тонда, – хоть бы молодых господ постыдился.

– А чё… Они вон княжеское войско, как крыс, утопили… Неужто у них заплатить нечем? Нам-то тоже жить надо.

– А за поле кто нам заплатит? – не остался в долгу крайн, которого эта перепалка отчего-то начала забавлять.

– Какое такое поле?

– То самое…

– Ладно, – сдался дядька Антон, – квиты.

– Ох, батя-батя, – пробормотал Тонда.

– Влезайте, – скомандовал дядька Антон, – ночуем в Стрелицах. Завтра к вечеру будем дома.

«Будем дома», – вертелось в сонной голове вытянувшегося на дне телеги Варки. В ухо дышала спящая Жданка. Грязная дорога давно кончилась. Оказалось, что буря неистовствовала только в окрестностях Бренны. Колеса, поскрипывая, бодро катились по сухим колеям. В небе перед глазами маячили две мужские спины. Друзья детства, свесив ноги, устроились на задке телеги.

– Порох вез… – долетали до Варки отдельные слова, – головней горящей попало… огонь до неба, самого по дороге размазало.

– С лицом твоим я уж ничего не сделаю, слишком поздно…

– Что лицо… у меня вся правая сторона такая… Глаза чудом спас.

– Руку дай… так… ага… ага… Руку я тебе поправлю. Тонкую работу не сможешь, но ложку удержишь.

– А топор?

– Со временем и топор. Тебе говорили, что у тебя три ребра сломано? Срослись неправильно. В общем, выпрямлю я тебя. Пару недель полежишь и будешь как новенький. Но девки любить не будут.

– Ага. Обрадовался. Теперь все девки твои. Но ежели ты к Петре…

– И чего будет?

– Нос твой господский расквашу.

– Ладно-ладно. Как только руку тебе поправлю, так сразу и расквасишь.

«Будем дома, – постукивали лошадиные копыта, – будем дома».

* * *

Дома… Чистые льняные простыни ласкали тело. Пахло мятой, натертым паркетом, нагретой домашней пылью. Солнечный луч бродил по подушке, пытаясь прорваться сквозь сомкнутые веки. Варка не выдержал, открыл глаза. Солнечные квадраты привычно лежали на полу мансарды. Белый, желтый, зеленый… Зеленый? Варка подскочил, и голову тут же пронзила острая боль. Окон с цветными стеклами в его спальне отродясь не было. Так же как и резных столбиков на кровати, об один из которых он крепко приложился затылком.

Столбики поддерживали изумрудно-зеленый полог, расшитый серебряными цветами и птицами. Варка сел, потирая потылицу.

Белоснежная простыня с упругим шелестом стекла на пол. Сбитые, стертые от хождения в скверной обуви ступни торчали из-под шелкового подола ночной рубашки. Рубашка была с вышивкой, с кружевцами, но несомненно мужская. Таких рубашечек у Варки тоже отродясь не было. Даже дома.

Собрав волю в кулак, он приказал себе проснуться. Не помогло. Для верности дернул себя за волосы. Больно. Но по-прежнему ничего не понятно. Спать-то он ложился в стрелицкой корчме, в общей комнате, на расстеленном во всю длину низкого закопченного помещения войлоке. Под голову там полагалось подкладывать свои вещи, чтоб не сперли, а одеял никаких не давали, не говоря уже о простынях. Улеглись вповалку, с одного боку привычно пристроилась Жданка, с другого рухнул и сразу же захрапел осоловевший после сытного ужина Илка.

Рядом, за белой пеной кружев кто-то солидно всхрапнул. Варка вздрогнул и принялся торопливо разгребать простыни и перины. На соседней подушке обнаружился очень знакомый затылок. Продолжив раскопки, Варка нащупал костлявые плечи и, поднатужившись, перевернул тяжелое тело. Открылась помятая Илкина физиономия.

«Нет, – очень быстро забормотал Илка, не открывая глаз, – не пойду. Даже не просите. У меня горло болит. И голова. И живот. И вообще, сегодня праздник». Высказавшись, он выскользнул из Варкиных рук, шустро, как перепуганный крот, зарылся в недра постели и для верности накрыл голову подушкой.

Подобное поведение ничего не объясняло. Например, почему на Илке надета такая же нелепая, но дорогая ночная рубашка? И отмыт он до розового поросячьего цвета. Между тем, насколько Варка помнил, в последний раз они пытались отмыться от липкой дорожной грязи в илистой речушке Мологе как раз перед Стрелицами. Проделано это было по настоянию господина Луня, который утверждал, что в таком виде их в корчму не пустят, разве что в хлев, и то навряд ли.

Тут Варка перепугался окончательно. Да что же это такое! Неужели он так долго болел, что пропустил уйму важных событий? Или, может, ударился головой и все забыл? В панике он спрыгнул с высокой постели и треснулся коленкой о резной табурет. На табурете была аккуратно сложена его одежда, выстиранная, выглаженная и, кажется, даже надушенная. Торопливо стащив через голову чужую рубашку, он переоделся в свое, родное, и почувствовал себя гораздо увереннее.

Так-так, комната большая, в три окна. На окнах – витражи, что-то зеленое с золотом, а за витражами – перекрестье теней. Решетки. Варка передернулся и метнулся к высокой двери темного дуба. Заперто. Стараясь не шуметь, обежал огромную кровать с другой стороны. Там оказалась табуретка с Илкиной одеждой и вторая дверь. Без особой надежды толкнул ее. Неожиданно дверь поддалась. Варка вовремя вспомнил об осторожности, придержал ее, припал к открывшейся щели и увидел крайна.

Господин Лунь, окруженный старательно взбитыми подушками, полулежал в кресле с высокой спинкой. От алого атласа наволочек бледные щеки окрасились нездоровым румянцем, разметавшиеся волосы стекали с подушек серебряными струями. Резко очерченное лицо безмятежно как королевский профиль на монете. Живой или нет?

Варка опустил взгляд ниже и сдавленно охнул. Длинные руки крайна были накрепко привязаны к подлокотникам. Не просто прикручены в запястьях, а от локтя до кончиков пальцев обмотаны широкими, очень чистыми полотенцами. Так обычно любящие родственники связывают дорогих сердцу, но опасных безумцев. Варка слегка успокоился. Связан – значит, живой.

Густые ресницы дрогнули, поднялись, открывая глаза цвета неба над угасшим зимним закатом.

Безмятежность исчезла, сменившись подлинной яростью.

– Ты! – прошипел крайн, явно обращаясь к кому-то в комнате, дернулся и бессильно упал в кресло. Похоже, кроме рук, его привязали еще и за пояс.

Варка, проявив почти немыслимое благоразумие, решил пока не кидаться на помощь, а понаблюдать, выждать. Может, там вся комната набита неведомыми врагами. Неплохо бы выяснить, кто они и чего им надо.

На первый вопрос он получил ответ почти сразу.

– Гронский! – выплюнул господин Лунь.

Варка мгновенно заледенел. Оказаться в Трубеже в лапах гнусной семейки Гронских… Хуже не бывает.

– Как ты себя чувствуешь? – вежливейшим образом осведомился невидимый Влад Гронский. – Хочешь пить? У меня есть хорошее легкое вино. Или, может быть, завтрак?

– Прощайся со своей душой, – ласково посоветовал господин Лунь. – Не всегда ты сможешь прятаться у меня за спиной.

– Я не прячусь. Готов смотреть тебе в глаза в любое время дня и ночи. Я ни в чем не виноват перед тобой.

– Никто не виноват. Но все, кого я любил, мертвы.

– Я всего-навсего хотел бы побеседовать с тобой. Согласись, это удобнее сделать за бутылкой вина, и теперь, когда ты у меня в гостях…

– Гостеприимство во вкусе тетушки Элоизы. Гость связан, на окнах решетки, за дверью – вооруженная охрана.

«За дверью – это хорошо, – подумал Варка, – лишь бы не в комнате».

– Там, на дороге, на глазах у моих людей, я умолял тебя на коленях…

– О, какое унижение для рода Гронских…

– Ты даже не взглянул на меня.

– Зато сделал то, о чем ты просил.

– Да-да. Я наблюдал со стрелицкой колокольни. Это было великолепно. Но мне хотелось бы, чтоб ты выслушал…

– И потому приказал Кривому Алеку подсыпать какую-то дрянь в наше пиво, и без того паршивое? Ведь это было в пиве, не так ли? Такую гадость никакой яд уже не сделает хуже.

– Уверяю тебя, это никому не повредило. Легкое снотворное. Старый добрый рецепт госпожи Анны.

– Имя это не пачкай.

– Поверь мне, я…

– Избавь меня от пустословия. Где дети?

– Мальчики спят в соседней комнате. Я приказал обращаться с ними наилучшим образом.

– Так вы и детей схватили… Надеешься, что ради них я буду посговорчивей?

– Почему ты все толкуешь в дурную сторону? Я просто позаботился о них. Нехорошо, когда пресветлые крайны ночуют на полу в придорожной корчме.

– Не Гронским решать, что для крайнов хорошо, а что дурно.

Теперь господин Лунь не выглядел безмятежным. Глаза скрылись под тяжелыми веками, на искаженное лицо плотно легла маска ненавистного Крысы. Варка даже испугался. Оказывается, он здорово отвык от такого господина Луня.

За дверью послышались шаги, щель заслонила могучая спина, плотно обтянутая простроченным бархатом камзола. В Варкиной ладони сам собой возник волнистый клинок вроде тех, что так здорово получались у Илки. Другие бьют в спину или травят и вяжут сонных. Отчего же самому не попробовать? Он перехватил нож поудобней, почувствовал его холодную тяжесть и вздрогнул, припомнив, как тогда, в Колокольном, железо вошло в мягкую скользкую плоть. «Давай, – в отчаянии приказал он себе, – давай же, слабак, малявка…»

– Не понимаю… – с неподдельной тоской вздохнул Влад Гронский, – откуда такая ненависть? У нас в доме тебя принимали как родного… Элоиза обожала твои песни… И ты должен знать: в тот день меня не было в городе, а если бы был – непременно вмешался бы. Ничего нет страшней слепой ярости безумной толпы…

– Очень удачно подобранная толпа. И очень, очень хорошо оплаченная ярость, – прошипел крайн, – и отряд городской стражи ты увел из города как раз вовремя.

– Ты веришь во все эти сплетни?

– Я не верю. Я знаю.

– Но… только прошу, не подумай ничего дурного… имя твоей матери для меня свято… Но все же ей не следовало привечать в городе этих прокаженных.

– Конечно. Следовало бросить их умирать на дороге. Нет. Прости, ошибся. Следовало прикончить их на месте, а тела предать сожжению, чтоб зараза не распространилась. Я правильно рассуждаю? Кажется, это по-человечески. Впрочем, это и было проделано. Больных прикончили. Госпиталь сожгли. Она держала щит перед ними, пока могла, но не нашлось никого, чтобы держать щит над ней.

– Это была случайность…

– Случайный камень из сотни брошенных и прямо в висок. Второй, третий и четвертый случайные камни достались уже мертвой. Она была всего лишь маленькая нежная крайна. Ей хватило и одного.

– Никто не желал ее смерти. Ее все любили, ты же знаешь… Просто люди обезумели от страха… Все-таки проказа…

– Проказа прилипчива. Не знаешь, из громивших госпиталь кто-нибудь заболел? Сейчас на улицах Трубежа должно быть полно искалеченных прокаженных. Нет? Ни одного не видел?

Влад Гронский снова вздохнул. Видно, не понимал, к чему клонит его разъяренный собеседник.

– Так вот, – слегка задыхаясь, продолжал господин Лунь, – не было там никаких прокаженных. Обычные беженцы, ослабевшие от голода. Короста у них была, лишаи, чесотка. Но кто-то… Кто-то очень хотел избавиться от крайнов.

– Но кто мог желать… – туго, через силу начал Гронский.

– Ты правда так наивен или прикидываешься? Весь цвет цехового совета, краса и гордость трубежской и бреннской торговли… Все эти Мочальские, Брыльские, Макиши… Все те, кому договор мешал заработать лишний грош или просто казался обременительным. Все, кто твердил, что жизнь по договору – лишь жалкое прозябание, что времена изменились и нынче так жить нельзя. Надо брать от жизни все. Свобода во имя полной свободы. Порадуй себя, ты этого достоин… ну и так далее.

– Но что в этом дурного? – печально спросил его собеседник. – Ведь ты и сам в свое время… Славно тогда повеселились.

– Зато теперь почему-то всем очень грустно, – отрезал крайн, – так грустно, что ты готов у меня в ногах валяться. А твой дядюшка Стас, городской старшина, едва прослышав, что крайны вернулись, приказывает тебе раздобыть хоть одного. Тот самый Стас Гронский, который тогда, пятнадцать лет назад, и провернул все дело. Мелкие стычки по разным поводам, постоянные отступления от договора – все это тянулось долго, очень долго. Но крайны терпели. Мой отец погиб, отводя от Пригорья черную бурю. А мать даже пыталась жить среди людей… как в старые времена.

– Да-да, – пробормотал Гронский, – я знаю.

– Поэтому твой хитромудрый дядюшка постарался нанести такое оскорбление, чтоб проняло даже нас, таких добрых и всепрощающих. И это ему удалось.

Варка все колебался… Кончать надо одним ударом. Оставить Гронского в живых – он тут же позовет на помощь. Просто заткнуть ему рот – не выйдет. Уж очень он здоровый. Вот если бы руки у крайна были свободны… Ледяной нож жег пальцы. Варка на время убрал его, вытер руку о штаны и вдруг почувствовал, что над ухом кто-то сопит.

– Чего там? – прошептал Илка, плечом пытаясь оттеснить его от щели.

Варка быстро зажал ему рот и попробовал объясниться, закатывая глаза и грозно шевеля бровями.

– Это горе в тебе говорит. Все виноватых ищешь, – сказал Гронский, – доказательств нет, и я сомневаюсь…

– Зато я уверен, – брезгливо отозвался господин Лунь. – Видишь ли, у меня есть свидетель. Марилла выжила.

В комнате что-то стукнуло, разбилось, широкая спина исчезла из поля зрения.

– Я вижу, ты удивлен, – заметил крайн. Он откинулся на подушки, бледный, как будто снова терял кровь капля за каплей, и отрешенно глядел в потолок. – Вы же так старались ее убить. Десять головорезов – это много даже для крайны.

– Каких головорезов, песья кровь! – хрипло прошептал Влад. – Ты что… Мне сказали, она погибла в госпитале, вместе со всеми…

– И тебя это огорчило, не так ли? Оделся в рубище и посыпал голову пеплом. Ночей не спал. Не пил и не ел.

– Пил… – прервал поток издевательских замечаний Влад, – неделю пил не просыхая…

– Так вот, в тот день ее не было в городе. Еще до рассвета она ушла собирать душицу к Сафонову обрыву. Ее поджидали за Сафоновой рощей.

– Но им не удалось?..

– Нет.

– Почему?

– Потому что она собирала травы не одна. Твой брат пожелал проститься с ней.

– Ясь вернулся в армию. Он убит под Кременцом еще в самом начале войны.

– Тебе так сказали или ты сам выдумал эту ложь? Не доехал твой брат до армии. Тем утром он был с ней. Так что вашим людям очень не повезло. Прежде чем потерять сознание, он зарубил семерых. Троих успокоила сама Марилла. Только троих. Они-то остались живы. Драться ее никто не учил, сам понимаешь. Ей и не снилось, что люди могут быть настолько жестоки.

– Почему она не улетела?

– Не могла его бросить. Впрочем, человеку этого не понять. А еще у них были арбалеты. Птиц и крайнов лучше бить влет. Но, видишь ли, несмотря ни на что, она узнала кое-кого из нападавших. Там были стремянный твоего дядюшки, младший конюх и, что самое любопытное, четверо доверенных телохранителей милой тетушки Элоизы.

– Неправда!

– Правда. У прекрасной Элоизы был свой интерес. Весь город знал, что она положила глаз на твоего старшего братца.

– Д-да… я тоже замечал. Но не верил. Все-таки родственница, как-никак тетка.

– Только по мужу. Лет на десять постарше Яся, но ее это, как видно, не волновало. Еще бы. Красавец, герой войны, полковник королевской гвардии. Марилла мешала ей куда больше, чем моя мать. Хотя моя мать тоже мешала. Трудно быть первой дамой в городе, когда рядом прекрасные крайны. Сравнение не в пользу тетушки Элоизы. Что это цвет лица у тебя… Того гляди удар хватит. Но я тебя спасать не буду. Даже если бы руки свободны были, не стал бы.

Варка понял, что враг ослабел, и, многозначительно толкнув Илку, с грохотом ворвался в покорно распахнувшуюся дверь. Господин Влад в это время приложился к бутылке и, запрокинув голову, как раз сделал порядочный глоток. Варка левой рукой вцепился в его волосы, стянутые в короткий хвост, сильно дернул вниз. В правой руке вновь возник нож, с разгону пропоровший высокий ворот камзола. Острие впилось в обнажившуюся шею. Илка в этот миг кромсал сложные путы господина Луня.

Влад Гронский, осторожно разжав пальцы, позволил бутылке упасть и медленно развел руки. Нож дрожал у его горла. Мальчишку-крайна трясло то ли от страха, то ли от ярости. По опыту Влад очень хорошо знал, что может натворить перепуганный новобранец. Перед глазами всплыло лицо Козьего Пастыря, наискось рассеченное запекшимися кровью шрамами. Только не раздражать, не делать резких движений.

– Замри, – прошипел мальчишка, – не дергайся!

Влад дергаться не собирался. Плавно, почти незаметно переменив позу, он слегка повел плечом и резко выкрутил мальчишке руку, надеясь перехватить нож. Это ему удалось, вот только нож исчез прямо из сомкнутых пальцев, а мальчишка вывернулся, как намыленный, и через секунду оказался рядом с крайном, брезгливо стряхнувшим с рук остатки льняных полотенец с вышитым гербом Гронских.

– Я твой щит!

– Безусловно, – согласился крайн, – только не надо так орать.

Влад тяжело вздохнул. Он знал, что такое щит. Да еще тройной. Теперь по ним хоть из пушки пали…

Друг юности Рарка Лунь и в связанном виде был не слишком приветлив. Теперь же задушевной беседе наверняка конец. Влад поморщился, поправил ворот, осторожно провел пальцем по шее. Царапина сильно кровоточила.

– Это тебе за Жданку, – мрачно сказал Варка, – еще к нам полезешь – вообще голову отрежу.

– Кстати, где рыжая? – поинтересовался крайн, неторопливо поднимаясь. – Зовите ее, мы уходим.

Варка с Илкой переглянулись.

– А… разве она не с вами?

Господин Лунь, приподняв левую бровь, обратил взор на Влада:

– Где девочка?

– Девочка? – смущенно пробормотал Влад.

– Так я и знал! – выдохнул Варка, рванулся к нему и обмяк, упал на колени, остановленный железной рукой господина Луня.

«Все-таки сорвался, – подумал Влад, – совсем еще зеленый». Юный крайн давился сухим бесслезным плачем, силился что-то сказать, но изо рта вылетали только отдельные слова.

– Убийца… я так и знал… еще зимой хотели… зачем… зачем… я же говорил, не надо ее брать.

Оставив Варку, крайн шагнул вперед.

– Где девочка, Гронский?

Полчаса назад Влад Гронский утверждал, что готов бестрепетно смотреть в глаза крайна, в смертоносный холодный вихрь, неотвратимо приближавшийся, чтобы поглотить его душу. Закрыв лицо руками, он отшатнулся, спиной вперед нырнул в приоткрытую дверь и, срывая ногти, запер ее за собой.

* * *

– Эй, – растерянно сказал Илка, в который раз почувствовав себя единственным вменяемым в компании опасных безумцев, – может, мы сначала уйдем отсюда, а уж потом…

Что будет потом, он точно не знал. Представить Жданку мертвой не мог. Белое лицо в ржавых точках веснушек… Рыжие волосы в липкой красной луже… Б-р-р…

Крайн нагнулся, резко поставил Варку на ноги.

– Ивар…

– А… – безжизненно отозвался Варка.

– Надо уходить.

– Да.

– Здесь в доме есть колодец. Идем.

– Да, – повторил Варка, которого крепко взяли выше локтя и подтолкнули к двери.

– А что до славного города Трубежа, – мерно, будто вколачивая в гроб дюймовые гвозди, проговорил крайн, – крайны построили его, крайны его и разрушат.

Глава 17

За дверью не оказалось никакой охраны. В длинном темноватом коридоре было пусто и так тихо, словно заветная мечта господина Луня уже сбылась и род Гронских исчез с лица земли. Крайн уверенно двинулся вправо мимо ряда узких, забранных цветным стеклом окон.

«Ненавижу витражи», – устало подумал Варка, привычно пристраиваясь по правую руку.

– Я твой щит, – пробормотал Илка, заняв свое место слева.

Они шли в мертвой тишине мимо цветных стекол и темных дубовых панелей. Откуда-то снаружи, из-за непроницаемых окон доносился неясный шорох. «Дождь», – прошептал Варка. Разве за проклятыми стеклами поймешь? Полчаса назад ему казалось, что светит солнце. Шум и плеск становились все громче, стали различимы глухие удары, треск, неясные крики. Илка покосился на крайна. Господин Лунь продолжал идти с таким видом, будто все это его не касается. Цветные стекла ближайшего окна со звоном брызнули в стороны, жалобно дребезжа, посыпались на пол. О щит с Варкиной стороны со всего маху ударился здоровенный булыжник. В дыру ворвался яркий дневной свет.

«Ого», – сказал Илка, в глубине души надеясь на объяснение. Крайн дернул плечом, снова свернул направо, и внезапно они вышли наружу. Крытая галерея тянулась над широким квадратным двором. На дворе было шумно и людно. Даже слишком людно. Но в сломанные ворота продолжала ломиться толпа. Горожане вели себя беспокойно: швырялись выдранными из мостовой камнями, размахивали ножами, навозными вилами и заборными кольями. При этом они нечленораздельно, но громко вопили. Насколько Илка смог разобрать, речь шла о крайнах. «Не любят нас здесь», – заметил он, рассчитывая все-таки выманить объяснение. «Держи щит», – прозвучало в ответ. С этим Илка спорить не стал. Стражники, ощетинившись алебардами, медленно отступали по угловым лестницам на галерею, наверху изготовились арбалетчики, но стрелять пока не решались. Среди галдящей толпы возвышалось несколько конных. Лошади нервничали, плясали на месте, толпа шарахалась от них, но тут же смыкалась снова. Варка, кривя рот, то и дело косился вниз, в ожидании нового камня. Вдруг, слабо охнув, он разорвал щит, одним прыжком взлетел на перила, ухватился за какой-то кстати подвернувшийся под руку толстый шнур и прыгнул. В руки впились колкие серебряные нити, стяг с гербом дома Гронских не выдержал такого грубого обращения, затрещал и оборвался, повис, подметая землю пышной бахромой, но Варка успел коснуться ногами затоптанной брусчатки, удачно проскользнув между заточенным колом и лезвием мясницкого ножа. Наскоро обтерев о штаны окровавленные руки, он решительно рванул сквозь толпу.

– Тронутый, – простонал Илка, бросившись к перилам, – куда тебя несет!

И с одного взгляда понял куда. Посреди двора крутилась сытая лошадка дядьки Антона. Из-за спины криво, но цепко сидевшего на ней Тонды торчали рыжие патлы и тощая рука, отчаянно махавшая Варке. Варка пробрался к лошади, нырнул почти под брюхо, рискуя, что на него сейчас же наступят, с разгону уткнулся лицом в исцарапанную чумазую коленку.

– Дура, я думал, они тебя…

– А я думала, они вас… – всхлипнула Жданка и сползла с широкого крупа, обрушилась прямо ему на голову. Варка едва удержался на ногах, неловко подхватил ее и первым делом как следует встряхнул, очевидно надеясь таким способом проверить, все ли в порядке. Вокруг страшно орали, но он не обращал на это внимания.

– Они вломились, – сквозь слезы забормотала Жданка, – а вы спите! Я тебя трясу, а ты как мертвый, я к дядьке Антону – а он не шевелится и не храпит даже. Они вас потащили… а я… я-то что могу! Они все в кирасах, сапоги кованые…

– Ну, будь они без доспехов, ты б их всех загрызла, – предположил Варка, покрепче стиснув ее плечи. Плечи были худые и горячие, Жданкины.

– Не держи меня за дуру, – обиделась Жданка, – еще не хватало на них кидаться. Я спряталась.

Илка почувствовал, что остался без щита. Господин Лунь, зябко обхватив себя за локти, прислонился к подпиравшему крышу резному столбу. На Жданку с Варкой, обнимавшихся в самом сердце кипящей толпы, он не глядел. Запрокинул голову, словно надеялся сквозь черепицу увидеть небо.

– Так весь сыр-бор из-за Антоновой внучки? – удивленно пробормотали сзади. Илка обернулся. Влад Гронский стоял у стены, и вид у него был растерянный.

– Никто ее и пальцем не тронул. Даже в мыслях не было.

Крайн не шевельнулся.

– Да кто она вам?! Или… да нет, не может быть…

– Она крайна, – мстительно просветил его Илка, – крайна великой силы.

– Эй, а все остальные где? – ухмыльнулся свесившийся с седла Тонда.

– Там, – Варка дернул подбородком, указывая на галерею, с которой окончательно содрали и теперь втаптывали в грязь стяг славного дома Гронских.

– Живы? Стало быть, сами справились. Выходит, зря я народ взбутетенил.

– А чего они орут? – впервые озадачился Варка.

– Так за вас заступаются. Как ваша рыжая нас разбудила, так мы с ней прямо в город дернули. День базарный, на площади не протолкнешься… Я там шепнул одному-другому, мол, Гронские крайнов убивают. Ну, в Трубеже всякий знает: от Гронских все наши беды. Глянь, как разъярились. Влезайте на лошадь, не то затопчут.

– Верните крайнов! – орала толпа. – Смерть проклятому роду!

– Кому смерть-то? – не понял Варка.

– Да Гронским, чтоб их подняло и прихлопнуло. Влезай, говорю, пока народ не понял, кто ты есть, а то хлопот не оберешься.

– А чё? Кто я есть-то?

– Ну это уж тебе видней… Крылья только не показывай.

– Крылья? – переспросил Варка, поудобнее устраиваясь на широком крупе. – Не, не буду…

* * *

Жданку Тонда усадил впереди себя. Господин Лунь очнулся и повелительно махнул рукой, призывая их пробираться на галерею. Все понимали, что уходить лучше через колодец. Кто знает, что придет в голову разгоряченным горожанам.

– Теперь ты мне веришь? – негромко спросил Влад Гронский. – Не трогал я твоих женщин. Ни госпожу Анну, ни Мариллу, ни эту… гхм… юную госпожу крайну. Я пятнадцать лет с седла не слезал. Вас не стало, и тут же из всех углов нечисть всякая полезла. Вам-то что: захотели – улетели, захотели – прилетели… а мы по земле ходим.

– И как только вас земля носит, – с необыкновенной язвительностью пробормотал себе под нос господин Лунь, но развить свою мысль ему не удалось.

В конце галереи возникло прекрасное видение: госпожа Элоиза в платье из серебристой парчи, в диадеме на роскошных серебристых кудрях, окутанная тончайшим белым покрывалом. Красиво и плавно она двинулась к крайну, изящно простерла к нему холеные полные руки.

– Мой дорогой… Мы уже не смели надеяться. Я ждала тебя еще зимой… А ты… прислал вместо себя какого-то мальчишку. Тот, конечно, ничего не понял, сам перепугался, нас напугал до полусмерти. Влад, ты хорошо их устроил? Вы всем довольны?

– Безмерно довольны, – сказал господин Лунь, выпрямляясь, – снова видеть вас, госпожа Элоиза, великое счастье.

– Милый мой, – расцвела госпожа Элоиза, хотя Илка после слов, сказанных таким тоном, предпочел бы забиться в ближайшую щель и никогда из нее не высовываться, – бедное заблудшее дитя… Мы так скучали по тебе. Передать не могу, как мне жаль, что наша дружба кончилась так печально. Но ведь и ты тогда погорячился. Надвратную башню, знаешь ли, пришлось строить заново… А на месте Сафоновой рощи до сих пор ничего не растет. Однако теперь, когда вы вернулись и все разъяснилось…

– Да, – кивнул господин Лунь, не поднимая глаз, – теперь мне все ясно.

В голубых очах госпожи Элоизы плескались самые настоящие слезы. Промокнув их кружевным платочком, она сочувственно коснулась плеча господина Луня и медленно, под локоток повлекла его за собой.

– О, дорогой, все это ужасно. Мой муж был в отчаянии, но ничего не смог сделать. Эти люди иногда бывают невероятно упрямы и на редкость тупы… Как сказал поэт: «Что может быть опасней злобного глупца?»

– Умный подлец, – пробормотал крайн.

– Ты полагаешь? – приподняла бровки госпожа Элоиза. – Взгляни туда. Сейчас эти люди ведут себя ничуть не лучше. Глупый слух, самый пустяшный повод способны взбудоражить их настолько, что они становятся опасны.

– Слепая ярость безумной толпы.

– Именно так, – подхватила госпожа Элоиза. – Глупцы или безумцы. И что прикажешь с ними делать? Не станем же мы в них стрелять.

– Неужели не станете? – ласково спросил крайн, и Илка понял – теперь никакая щель не спасет. Нет, что ни говори, хорошее место это Загорье… Главное – далеко отсюда…

– Я думаю, все можно уладить миром, – нежно, но настойчиво сказала госпожа Элоиза и остановилась, достигнув цели – широкой лестничной площадки у входа на галерею. – Они желают видеть крайнов. Поговори с ними. Подтверди, что старые распри забыты, что дом Гронских по-прежнему предан дому Ар-Морран, что новый договор будет заключен немедленно.

Последние слова она произнесла громко и четко, будто надеясь, что ее услышат из-за сомкнутых спин защищавшей лестницу стражи. Толпа по-прежнему вопила «Смерть!», но те, кто успел забраться на лестницу, приумолкли, прислушиваясь.

Господин Лунь небрежным взмахом руки разогнал стражу, спустился на несколько ступенек. Пробравшийся к лестнице Тонда ловко подтолкнул к нему Варку и Жданку. Варка снова пристроился за правым плечом крайна, а Жданку, от греха подальше, пихнул в середину, за его сгорбленную, но надежную спину.

– Я – Рарог Лунь Ар-Морран-ап-Керриг, крайн из серых крайнов Пригорья. Я хотел бы знать, зачем вы здесь?

Хрипловатый голос, давным-давно сорванный и обычно тихий, каким-то чудом заполнял все пространство забитого народом двора. Толпа всколыхнулась, забормотала грозно.

– Смерть Гронским! – неуверенно крикнул кто-то.

– Да-да. Все как всегда… Пятнадцать лет назад вы швыряли камни в крайнов, теперь настал черед Гронских. В будущем, полагаю, камни снова полетят в крайнов. Или в тех, на кого вас натравят в следующий раз. Впрочем, это не мое дело. Развлекайтесь. Сегодняшняя забава обещает быть особенно интересной. Во-он там сидят сорок арбалетчиков. Да и трубежская стража чего-то стоит. Так что многих наверняка убьют. Но вы тоже не лыком шиты и в таких делах привыкли действовать дружно. По трупам пробьетесь наверх, мимоходом растерзаете госпожу Элоизу… Господин Влад без боя, конечно, не сдастся, ну а господин Стас, скорее всего, сбежит, если уже не сбежал… Заодно можно неплохо поживиться в господских покоях. Ах да, не забудьте поджечь дом, – он легонько постучал по перилам, – отличное сухое дерево. Ничто так не веселит душу, как хороший добротный пожар. Что ж, не буду вам мешать. – Он сделал движение, чтоб уйти.

– Договор, – тихонько простонала за его спиной госпожа Элоиза.

– Ах да, договор…

На площади стало тихо. Ни звука, кроме дыхания сотен разгоряченных людей. Крайн поднял правую руку, взглянул на солнце.

– Сей договор заключается с высокородным Станиславом Гронским, его чадами и домочадцами, челядинцами и воинами, всеми, кто служит ему и признает его власть. Мы, крайны Пригорья, клянемся никогда не делить с ними ни земли, ни неба, ни воды, ни хлеба, ни горя, ни радости.

Толпа тихо охнула.

– Клянемся, что бы ни случилось, никогда не защищать их самих, их скот, поля и жилища.

– Дорогой, если это шутка, то шутка дурного тона, – громко сказала госпожа Элоиза.

– Клянемся никогда не исцелять их тела и души, не наставлять их в искусствах и ремеслах, никогда не судить и не миловать.

– Рарог, остановись, – тихо сказал Влад Гронский, – люди не виноваты.

– Взамен они освобождаются от любых обязательств и обретают полную свободу поступать со своими ближними так, как им будет угодно.

– Погоди-ка, – шепнул Илка, – вроде в Столбцах он все наоборот говорил.

– Сей договор является единственно законным, отменяет все предыдущие. И считается вступившим в силу с момента его провозглашения.

Толпа убито молчала.

– Круто берешь, – ухмыльнулся Тонда, снизу вверх глядя на уронившего руку крайна. – Как это у вас называется? Отречение? Не, отлучение.

– Пойдем с нами, – тихо сказал господин Лунь, – я тебя через колодец проведу, к обеду будешь дома.

– Не, у меня тут моя скотинка.

– Как знаешь.

– Как ты посмел! Ублюдок крылатый! – Изящная госпожа Элоиза налетела на них разъяренной гарпией.

– Благодарю вас, госпожа. Смиренно благодарю вас за то, что назвали меня крылатым.

– Мы не принимаем… Мы никогда не примем…

Варка с Илкой не сговариваясь развернули щит, да так и держали его до самого входа в колодец.

Глава 18

В замке было тоскливо. Господин крайн пребывал в черной меланхолии. Снова отказывался от еды, наружу не выходил, целыми днями сидел на скалах, глядел на полоску цветущих садов. Сады отцветали буйно, кипели белым и розовым, казалось, даже сюда доносится тонкий аромат. Не добраться туда, не вернуться, не долететь. Одна радость – поднять ветер и следить, как кружатся над скалами летучие лепестки.

Новостей никаких в замок не доходило, ни плохих, ни хороших, ни про трубежские дела, ни про настырного Вепря. Ланка и Жданка дважды бегали к Петре, но ничего интересного, кроме пирогов, оттуда не принесли. Во второй раз там обнаружился Тонда, постоянно ухмылявшийся и, кажется, не вполне трезвый. Про Трубеж он ничего не знал, да и знать не хотел, так как вместе со своей Сивкой смылся оттуда прежде, чем всерьез началась драка.

Варка, устав ждать очередных неприятностей, нашел себе занятие. Скоро под крышей избушки уже сушились пучки молодой, самой полезной, крапивы, свернувшиеся корешки мать-и-мачехи, мелкий земляничный лист.

Фамка, потихоньку вздыхая, собирала зимние вещички – готовилась к походу в Загорье. В то, что удастся здесь задержаться, она не верила.

Тишина и спокойствие длились до тех пор, пока Ланке не захотелось полить цветочки. Алые тюльпаны, поднявшиеся вслед за гиацинтами, бессильно клонили головы. Месяц цветень-земляничник начался тяжкой, оглушающей жарой. Даже здесь, у самых гор, солнце палило нещадно. Любимая полянка настойчиво требовала воды.

Ланка принесла пару ведер, запыхалась и решила, что тут требуется грубая мужская сила. Но эта самая сила оказалась на удивление трудно уловимой. Хитроумный Илка исчез еще до того, как Ланка пошла за ведрами. Простодушный Варка покивал, сказал: «Ладно, потом» – и в глубокой задумчивости удалился неизвестно куда.

На помощь решительно пришла Жданка. Таскать ведра ей тоже не хотелось, но она заверила Ланку, что знает способ получше. Мол, господин Лунь научил – через полчаса все будет в порядке…

И правда, не прошло и получаса, как над пустошью нависла, ощетинилась острыми вспышками молний страшенная черная туча. Ударил ветер, по драгоценным цветочкам хлестнул ливень вперемежку с крупным ядреным градом. Над горами темный облачный воздух скрутился в толстый хобот смерча и заскользил над пустошью, медленно приближаясь к усадьбе дядьки Антона.

Ланка с визгом бросилась под крышу. Фамка бросилась на поиски крайна. Заодно каким-то образом отыскались все остальные.

Некоторую пользу Жданкины действия все-таки принесли. Господин Лунь изволил отбросить грусть-тоску и наконец вышел из замка. Точнее, выскочил как ошпаренный и, ругаясь страшными словами, с ходу приказал строить круг. С Антоновой крыши уже летела солома. Только общими усилиями смерч удалось разрушить, град превратить в обычный дождь, а тучу отвести подальше от Починка-Верхнего. До конца развеять ее не удалось, и, теряя силы над лесом, разбухая вширь, она все-таки сползла в Пригорье.

Когда все кончилось, насквозь мокрый господин Лунь скорым шагом направился к ближайшим кустам, недрогнувшей рукой выломал длиннейшую хворостину и, на ходу обрывая листья, решительно двинулся к Жданке. Жданка молча, но очень быстро полезла на дерево. Господин Лунь, брезгливо скривившись, стащил ее за ногу, ухватил за тощую косицу и только тут слегка растерялся. Не иначе его посетила мысль, что воспитывать хворостиной молодую девицу тринадцати лет как-то нехорошо. Невежливо.

– Если надо кого-то отлупить, – воспользовался моментом Варка, – лупите меня. Мне-то не привыкать.

– Что значит «не привыкать»? Ты хочешь сказать, тебя часто били?

– Ну да, а чё? Отец лупил как Сидорову козу.

– Э… гм… а мать…

– Да чё я, дурак, матери говорить? Она бы расстроилась.

Жданка, почуяв слабину, принялась потихоньку выворачиваться.

– Тебя? Как Сидорову козу? – медленно повторил крайн. Казалось, это не укладывалось у него в голове.

– Подумаешь! Сами же говорили – такие, как я, слов не понимают. Только и остается выдрать как следует.

– М-да… Это верно. – Крайн задумчиво согнул хворостину, покрутил в руках, отбросил в сторону. – Ладно, переодевайтесь у кого есть во что, и пойдем к дядьке Антону.

– Зачем?

– Крышу чинить.

* * *

Крышу Антонова дома чинили Варка и Илка. Девицы, подававшие наверх охапки сухой травы, совсем замучились и в два голоса ругали Жданку, которая, стараясь держаться поближе к Варке и подальше от крайна, влезла на самый конек и мешала там по мере сил.

Господин Лунь, как выяснилось, тоже помогать им не собирался. Отмахнувшись от дядьки Антона, который бурчал, что «за дождик, конечно, спасибо, но таперича крышу снесло, плетень повалило, курицу прибило, любимую…», крайн отыскал Тонду и под всхлипывания Петры принялся орать на него, уговаривая начать лечиться. Тонда упирался, доказывая, что не станет валяться, бока пролеживать, когда на носу сенокос, а все хозяйство запущено. Подошел дядька Антон. Тут же в разговоре откуда-то взялся навоз, который хошь не хошь, а выгребать надо.

Варкой овладело тяжелое предчувствие, что разбираться с навозом снова придется ему. Илка тоже морщился. Ему было ясно: несчастный Тонда не желает, чтоб его с первых дней считали никчемным калекой, а Антону плевать на все, лишь бы хозяйство поправить.

Утомившись, крайн обругал Тонду как нельзя хуже, после чего вежливо извинился перед Петрой и пригрозил дядьке Антону, что найдет на него управу.

– Я иду вниз, – сообщил он обсыпанным сенной трухой строителям, скромно отдыхавшим на травке. – Ты, ты и рыжее несчастье – со мной.

Фамка сдержанно кивнула, поднимаясь. Ланка довольно улыбнулась. Все лучше, чем сидеть и ждать беды.

– Это еще зачем? – пробурчал Илка. – Ходили уже…

– В гости. Проведать тетку Таисью.

– Так ведь… мы ж говорили, – смущенно заметил Варка, – еще зимой… правда, вы малость не в себе были… нету там никакой тетки Таисьи.

– Посмотрим.

– Тогда я с вами, – набычился Варка, – мало ли что.

В конце концов решили идти все вместе. Крайн не возражал. Должно быть, ему хватило споров с семейством дядьки Антона.

Влажная колея, поросшая мягкой гусиной лапкой и лиловой камнеломкой, бодро вилась по лесу. Нежные лиственницы завесили дорогу пушистыми мокрыми ветками. На звездном ковре из белых семеричников плясали солнечные пятна. Суровые ели топорщились растрепанной мокрой хвоей в блеске падающих капель, которые молча поглощал длинный темно-зеленый мох. Где-то за подушками мха, под корнями, в густых кустах шумели невидимые ручьи. Птицы, потревоженные дождем, перекликались над заросшими ольхой балками, над брусничными кочками потаенных болот.

Ланка, сроду в лесу не бывавшая, ахала, пугалась, цеплялась то за Илку, то за Варку. Фамка, дитя городских трущоб, тихо мечтала о Жданкиной заточке. В траве шуршали огромные змеи, в каждом мало-мальски густом кусте сидел клыкастый хищник, далеко в чаще кто-то страшно стучал, и птицы орали тоскливо, будто беду пророчили. Но цепляться за кого-либо гордая Фамка стеснялась.

Илка изо всех сил держался героем, расправлял плечи и надувал щеки, но при этом все время косился на Варку. Щит бы поставить… Просто так, для общего спокойствия.

Варка, с наслаждением ощущая под босой ногой то теплую траву, то нежную прошлогоднюю хвою, простодушно радовался наконец наставшему лету. Слова и звуки, медленные, неясные, двигались вокруг, слепо толкались, мечтали быть произнесенными. Слова и музыка… И запел бы, да где тот голос… Варка все-таки запел, тихонько, одними губами, чтоб никто не услышал.

Даже господин Лунь понемногу повеселел. Распрямились плечи, мало-помалу вернулась бесшумная невесомая походка, хмурое лицо разгладилось и будто помолодело. Примерно на полпути к Починку-Нижнему он вспомнил, что идет не один, полуобернулся и с галантным поклоном предложил руку Фамке.

Крепкая рука господина Луня пришлась весьма кстати. Орущих птиц он знал по именам, змеи на поверку оказались шустрыми молодыми лягушками, а чудища из кустов куда-то исчезли, должно быть, убоявшись мощи пресветлого крайна.

Жданке, которая плелась позади всех, оставалось только завидовать черной завистью и вздыхать. Вздохи были тяжелыми, основательными, но крайн упорно не обращал на них никакого внимания. Стало быть, не простил и прощать не собирался. Зато Варка сжалился, нырнул под елки, вернулся с пригоршней нежно-зеленой кислицы. Жданка принялась жевать тонкие кисло-сладкие стебельки и на время утешилась.

Таким порядком они и вышли на горячий, распаренный, пахнущий вольной травой косогор. Вдали, над лесами и полями Пригорья громоздились белые башни Жданкиной тучи. Где-то над Язвицами стояла радуга. В Починке-Нижнем по-прежнему было пусто. Ворота аккуратно завязаны веревочкой, дверь заперта, и даже сад гол и печален, как поздней осенью. Ни цветка, ни листика…

Господин Лунь веревочку развязал, шагнул внутрь.

– Теть Тась, – зычно позвал он, – ты где?

– Да нету тут никого… – пробормотал Варка.

В траве у забора произошло некое шевеление, и перед изумленной компанией, медленно разогнувшись, предстала маленькая женщина в серой посконной рубахе, основательно перепачканной землей и зеленью. Голова ее была повязана большим белым платком, концы платка парили над сухоньким личиком как заячьи уши.

– Никак крестничек, – звонко, по-молодому пропела она, – явился все-таки.

– Явился, теть Тась. Дело у меня к тебе.

– Ara. A без дела и не заглянул бы, анчутка беспамятный. Я-то, дура старая, жду, жду… Все глаза проглядела…

С этими словами она решительно двинулась к Варке и крепко прижала его к себе, оттопырив в стороны покрытые грязью ладони.

– Эй, – перепугался Варка, пытаясь вежливо вырваться из внезапных объятий, – вы чего?!

– Ох, теть Тась, – печально вздохнул крайн, – меня, выходит, уж и узнать нельзя.

Старушка выпустила немедленно отпрыгнувшего подальше Варку и теперь стояла, растерянно щурясь.

Крайн шагнул вперед, взял за руки, развернул к себе, близко заглянул в глаза:

– Да ты видишь меня?

– Теперь вижу, – сказала старушка и коснулась его лица, оставив на бледной щеке длинный грязный след, – живой вернулся. А мы уж думали, вовсе сгинул. Пятнадцать лет слонялся незнамо где. – Из-под полусомкнутых век бежали медленные старческие слезы. Старушка шмыгнула носом, попыталась вытереть их, но только размазала по всему лицу огородную грязь. – Господин старший крайн строго наказывал, если объявишься, передать, чтоб летел к Конь-камню. Там, мол, тебя встретят. Так ведь сколько лет прошло. Небось, они тебя уже и не ждут.

Крайн покопался в карманах, носового платка, конечно, не нашел и принялся вытирать ее лицо рукавом рубашки.

– А это кто? – спросила тетка Таисья, кивнув в ту сторону, где раньше стоял Варка. – Сынок твой?

– Сынок, – послушно согласился крайн. Варка закатил глаза.

– Я-то по походке узнала. Да еще волос белый… Выходит, ты нашел ее?

– Нашел, – ответ прозвучал слишком резко. Старушка вздрогнула.

– А где… – начала было она.

– Что-то сад у тебя не цветет, – заметил крайн, обратив взор к верхушкам леса.

– Так вымерзло все, – вздохнула тетка Таисья, – позапрошлый год морозы были страшные. Деревья померзли, пчелы погибли…

– Ульи-то целы?

– Целы. Починить-почистить, и будут как новые.

– Это хорошо. Пчел я тебе на днях принесу.

– Неужто у тебя есть?

– У меня нету. Зато в лесу полно.

«И ведь принесет, прямо в пригоршне», – подумал Варка, припомнив шершней, и тут же получил по затылку.

– Чего стоите, ворон считаете? Работы невпроворот.

Никто не спорил. Все послушно потянулись в сад.

Дело уже привычное и, в общем, не самое неприятное. Жданку крайн в последний момент ухватил за косицу, толкнул на крыльцо:

– Сидеть тут, с места не сходить, не шевелиться, ни о чем не думать.

Жданка заулыбалась, села на ступеньку, руки устроила на коленях, сложила лодочкой. Кажется, ее снова замечают и даже согласны разговаривать.

– А эта у тебя что, не крайна? – весело спросила тетка Таисья. – Или еще не умеет ничего?

– Умеет-умеет, – скривился крайн. – Оглянуться не успеешь, как от твоего сада одни горелые пни останутся. Дала б ты ей какую работу попроще, поспокойнее, чтоб руки занять.

– Это можно, – согласилась тетка Таисья, пошарила на крыльце, нащупала Жданкино плечо и потянула ее за собой, – во, глянь, тут морковь полоть надо.

Жданка поглядела на грядку, заросшую кудрявой травкой. Со стороны забора стараниями тетки Таисьи земли было видно побольше, а травка росла пореже.

– Э, – спросила Жданка тихонько, боясь своим невежеством снова вызвать гнев крайна, – полоть – это как?

– Да, – вздохнула тетка Таисья, – как есть крайна. Кроме своего неба, ничего не знаешь. Вот, гляди.

Она опустилась на колени, медленно пропуская травку сквозь заскорузлые пальцы, на ощупь нашла нужное.

– Вот так, морковку оставляешь, остальное выдираешь. Морковку оставляешь, остальное вырываешь. Я-то быстро не могу, не вижу ничего, а ты уж постарайся.

– Ага, – сказала Жданка, плюхнувшись рядом, и задумчиво уставилась на грядку. Морковку, значит, оставляем. Осталось определить, кто из них – морковка. Морковь – это рыжая такая, на базаре пучками продают или мешками, по осени. Ничего рыжего на грядке не было. Вся трава на вид была одинаково зелененькой и кудрявой.

– Посиди, теть Тась, – с крыльца сказал крайн. – Поговори со мной. Пятнадцать лет тебя не видел.

– Больше, милый. Как тебя услали в столицу эту проклятую, так и не видались. Теперь уж я тебя никогда не увижу.

– Давно глазами хвораешь?

– Пятый год. Сначала еще кой-чего разбирала, тогда еще своим домом жила, а теперь и вовсе темно. Теперь Валшек мой меня на зиму к себе забирает. А летом уж тут.

– Совсем ничего не видишь?

– Волосья ваши белые вижу да солнце пятном…

– Лечилась?

– Да какие у нас лекарства. Сок черничный, примочки всякие…

– Не помогло?

– Ничё не помогло. Не та болезнь, видно.

– Дай-ка я гляну. Я, конечно, не травник, но…

– Да уж, ты у нас высоко летаешь…

Фамка брела по саду, трогала кривые стволы в сухих губках лишайника, в желтоватых наплывах смолы на месте сломанных веток. Сад был не мертв, просто очень стар и устал от жизни, от вечных невзгод, ветров и пригорских морозов. То на одной, то на другой ветке попадались живые почки, едва проклюнувшиеся бархатистые листочки, но на большее сил у измученных деревьев не хватало. «Совсем как я, – подумала Фамка, – вроде живые, а вроде нет. Только я-то и не жила никогда».

– Ты не очень-то, – послышался над ухом встревоженный голос Варки, – не принимай близко к сердцу. Зиму перетерпели, весну пережили… Радоваться надо.

– Не умею я, – пожаловалась Фамка, – терпеть – умею, а радоваться…

– Ладно, давай вместе, потихонечку. Только не жалей их… Пустое это дело – жалость. Щас мы их разбудим. Проснутся как миленькие.

– Разбудим, – углом рта улыбнулась Фамка.

Ланку никакие сомнения не мучили. Яблоня, которую она, кокетливо поглядывая на Илку, обнимала как любимого друга, уже шелестела легкой кружевной листвой.

* * *

– Верно ты сказала, теть Тась, болезнь болезни рознь. Так сразу ничего не выйдет. Тут одними примочками не обойдешься. Тут думать надо.

– Подумай, милый. Мне спешить некуда. Придумаешь – скажешь.

Тетка Таисья ласково погладила его по спине и вдруг отдернула руку.

– Это что же… слышь, Рарка… Да как же это?

– Да так, теть Тась. Чужую беду руками разведу, а на свою – сижу да гляжу.

– Теть Тась, – заорала Жданка, решив срочно вмешаться, – чегой-то я не пойму, где тут морковь, а где нет.

– Ой, горе, – шептала тетка Таисья, забыв про морковь, – ой, беда-то какая. Самая смерть пришла. Пропали мы. И без того то холода такие, аж птицы на лету падают, то метет неделями, то сушь страшная, то в августе снег, то в июне мороз, то пришлые грабят, мужиков невесть куда забирают, то поветрие, то пожары…

– Нет, – резко оборвал ее крайн, – я пятнадцать лет внизу меж людей терся, так я тебе вот что скажу: вы тут настоящей беды и не видели.

– Коли так, чего ж ты там делал, пятнадцать-то лет? – всхлипнула тетка Таисья.

– Ох, и чего я только не делал, – вздохнул крайн, – и бродягой был, и конюхом, и каторжником. Травником в войске самозванца, писарем при штабе Его Величества, музыкантом трактирным в Больших Лодьях, учителем аж в самом Липовце.

– Где это? Я и не слыхала…

– Далеко, теть Тась.

– Но Мариллу все ж таки нашел.

– Да, – тяжело выговорил крайн. – Нашел. Ты не плачь, теть Тась, обойдется.

– Я не плачу. Нам это ни к чему. Сынок у тебя… Утешение…

– Гхм, – грозно раздалось над Жданкиной головой. Жданка съежилась, пытаясь спрятаться между грядок.

– Ты, что ли, Валшек? – крикнула тетка Таисья, поспешно утирая слезы.

– Я это, мать, – пробасил дядька Валх, затворяя ворота. – Шел к господину крайну, думаю, дай-ка к тебе заскочу по дороге, глядь, а господин крайн тут сидит.

– Чего тебе еще? – сварливо поинтересовался господин крайн. – Чего стряслось-то?

– Того… – мрачно заметил дядька Валх, – а еще друг называется.

– А я тебе друг?

– Да уж и не знаю… Столбцовский староста гоголем ходит. Со Столбцами ты, небось, договор заключил, а мы тут в Дымницах хоть совсем пропадай…

– Зачем тебе договор? – лениво вытянув длинные ноги, крайн прислонился к столбу крылечка, прищурился на солнце. – Чего там у вас: коза у кого захворала или рожает кто? Ты скажи, я и так помогу, по старой дружбе.

– Не… Хотим договор по всей форме. Почему столбцовским можно, а нам шиш с маслом?

– Ну чего ты ко мне пристал… – вздохнул крайн.

– Того… Вот у меня и грамота припасена, от дедов-прадедов сохраняется. Последний господин Сварог подписал, и печать имеется.

– Да поди ты со своей грамотой. Невыгодное это дело, договор ваш.

– Почему ж невыгодное? – надулся дядька Валх. – Десятину будем платить, как положено.

– Потому. Ежели мы этот ваш договор хоть в малом нарушим, что вы скажете? Вы скажете: «Совести у вас нет, а еще крайны, добренькими прикидываетесь. Нет вам веры и не будет более никогда». Скажете? Ска-ажете. Было уже. Наслушались. А вот если вы сами в чем провинитесь, совсем другой разговор пойдет. Мол, «как же нам, сирым, все в точности соблюсти, ежели естество иного требует. А противиться естеству – здоровью вредить. Вы, крайны, жизни не знаете. Вам бы только в облаках витать. Понаписали такое, что простому человеку исполнить никак невозможно».

– Изгаляешься, – пробубнил дядька Валх, глубоко погрузившись в недра своей бороды, – а у нас третий день бабы ревмя ревут. Тонда через нас ехал, сказывал, чего ты в Трубеже учинил. Народ страсть напугался. Не знают, за что приняться: то ли бежать отсюда сломя голову, то ли живыми в землю ложиться.

– Уж прям и в землю?

– А ты как думал? Подпиши… Ну хошь, на колени встану…

– Что это вы все, будто сговорились… Чуть что, сразу на колени… Ладно, я понял. С договором или без вы от меня все равно не отвяжетесь. Нет добра и любви, так хоть на страхе… Может, грызть друг друга поменьше будете… Где там твоя грамота?

Дядька Валх торопливо запустил руку в бороду и выудил свернутый в трубочку пергамент, круглую чернильницу в мешочке, пару очиненных перьев в берестяной коробочке. Крайн поморщился, жестом приказал ему нагнуться и, разгладив свернутый лист на широкой спине, размашисто начертал свое имя.

– На, подавись. Обещаю защищать, спасать и все такое. Только в землю не закапывайтесь.

Дядька Валх осторожно принял пергамент из его рук, помотал в воздухе, чтобы подпись просохла, тщательно спрятал в недрах бороды, обернулся к воротам и рявкнул:

– Подходи по одному, господин старший крайн согласен.

Жданка только рот разинула. Из ближних кустов шустро полезли незнакомые мужики. Было их много, куда больше десятка. В ворота Таисьиного дома ввалилась потная, опасливо пыхтящая толпа.

Варка, вовремя заметив такое дело, бросил заниматься садоводством и легким шагом переместился к крыльцу. Наученный горьким опытом, кидаться ни на кого не стал, просто прислонился к резной балясине, скрестил руки на груди и одарил всех своей коронной улыбкой.

– Из Добриц мы, пресветлый господин крайн, Гронским сроду не присягали, полюдье платили, конечно, да куда денешься…

– Язвицкий староста я, Прокл Будяк…

– А мы дальние, из самих Овсяниц, три дня добирались…

Невнятные жалобы, мольбы, неуклюжие попытки пасть на колени, клятвенные обещания соблюдать все как есть по совести и непременно платить десятину… Стрелицы, Быстрицы, Кременец и какие-то Кресты, Мосты и Броды, о которых Варка даже не слышал… Похоже было, что к крыльцу тетки Таисьи сползлось все Пригорье.

– Да ты, Валшек, оказывается, жох, – ласково сказал крайн, – теперь ты со мной век не рассчитаешься.

– Ладно, – буркнул дядька Валх, скромно прищурив хитрющие глазки, – ладно, сочтемся.

* * *

– Эй, а где морковь?

– Не знаю, я ее не нашла. Может, ее там и не было?

Жданка с надеждой уставилась на крайна. Крайн, настроение которого после ухода довольных пригорских старост отнюдь не улучшилось, жалобно застонал и сильно потер лицо ладонями. Пальцы были в чернилах.

– А теперь к столу, – решительно сказала тетка Таисья, появляясь на пороге, – пироги со щавелем, варенье малиновое еще с прошлого года, молочко козье.

Варка оживился, мигом отлепился от балясины. Жданка переступила с ноги на ногу, постаралась заслонить собой загубленную грядку. Крайн отнял руки от лица, огляделся и вдруг пронзительно свистнул. Ланка, целовавшаяся с Илкой в глубине сада, с визгом отскочила в сторону и закатила ему размашистую оплеуху. Илка ошалело замотал головой. Чего это она? Вроде сама была не против…

– Теть Тась, – тоскливо протянул крайн, – я зачем пришел-то… Взяла б ты их к себе, а?

– Кого их-то? – не поняла тетка Таисья.

– Их, – крайн махнул рукой, пытаясь указать одновременно на вымазанную землей Жданку, чинно сидевшую на крылечке Фамку и растрепанную Ланку в окружении молодых листьев и розовых полураскрытых бутонов, – не умею я с девицами.

Тетка Таисья хмыкнула:

– Ты-то да не умеешь? А то я не помню… С утра с одной, вечером с другой… А третья и четвертая за околицей дожидаются.

– Именно, – мрачно кивнул крайн, – мне девиц доверять нельзя. Их же того… опекать надо… одеть поприличнее, присматривать, чтоб не целовались по углам с кем попало.

– Не целовалась я, – крикнула возмущенная Ланка, – сам полез!

Фамка фыркнула. Подумаешь! Еще неизвестно, кто кого опекал все это время.

Жданка промолчала только потому, что от обиды потеряла дар речи.

– Вот эта готовить умеет, – продолжал убеждать крайн, – а эта – шить. От рыжей, правда, никакого толку, но ничего, она шустрая, у тебя все переймет. Я-то ничему путному научить не сумею. А так всем хорошо будет: и у тебя в хозяйстве лишние руки, и они под присмотром.

– Не дело говоришь, – укоризненно заметила тетка Таисья, – где это видано, чтоб благородные крайны деревенской бабке служили.

– Ничего, послужат. У тебя им самое место. Полгода с ними мучаюсь. Пора и передохнуть.

– Эй, – сказал Варка, – вы это всерьез, что ли?

– На твоем месте, – крайн поднял левую бровь, пронзил его взглядом, – я бы помалкивал.

– Хорошо, – тихо сказала Фамка, старательно отводя глаза, – схожу за вещами.

Жданка молча ухватила ее за руку. Так и ушли, и веревочку на воротах за собой завязать забыли.

– Пойдем и мы, – сказала Ланка, цепляя одной рукой Варку, а другой – подошедшего Илку.

– Погоди, – уперся Варка. – Куда это мы пойдем?

– Пошли, – мрачно сказал Илка, – и правда, вещи надо взять. У Фамки давно уже все собрано. Дорогу в Загорье знаем.

– Разве не видишь, – шепнула Ланка, – мы ему надоели.

Варка взглянул на крайна, отвернулся и позволил себя увести. Ланка, как всегда, не подумав, ляпнула чистую правду. Сколько можно с ними возиться?

* * *

Фамку и Жданку они нашли не слишком далеко, на поросшем березами сухом косогоре. Фамка, напряженно выпрямив спину, сидела у обочины. Жданка лежала, уткнувшись лицом в ее колени, и горько, безудержно рыдала.

– Не реви, – сурово внушала ей Фамка, – ты ж с детства сирота. Тебе не привыкать. Все лучше, чем под мостом ночевать. По чужим людям мыкаться – сиротская доля. Ничего, проживем. Она старуха не злая, дом у нее большой… Да и ей помочь надо, слепая совсем.

– Это все из-за меня, – всхлипывала Жданка.

– Обидно, конечно, – вздохнул Варка, присаживаясь рядом, – выходит, он нас только терпит. Я-то думал… А на самом деле ему на нас наплевать.

– Было бы наплевать – просто выгнал бы, – возразила Фамка, – а он пристроить хочет, в хорошие руки.

– Мы не щенки, чтоб нас в хорошие руки пристраивать, – возмутилась Ланка, расправляя на траве замявшуюся юбку, – и в прислуги я не пойду.

– Куда ты денешься…

– Он тут, оказывается, важная персона, – рассудительно сказал Илка, – ему теперь некогда с нами нянчиться. Мы же знали, что рано или поздно придется уйти.

«Да, конечно, – устало думала Фамка, – в беде и мы были нужны. А теперь что ж. Теперь другие найдутся, почище. Обычное дело. Рыжую жалко. Видать, привязалась к нему. Вон как убивается. И Варка тоже смурной сидит, хотя его-то пока не гнали».

– Ну, и как это понимать? По вашей милости я лишился обеда.

Жданка вздрогнула всем телом и еще крепче прижалась к Фамке.

– Чего уставились? – поинтересовался господин Лунь, нависший над ними длинной черной тенью. – На мне узоров нету. Домой идем или как?

– Домой – это куда? – угрюмо спросил Варка.

– Дом – это такое место, где спят под крышей, а иногда даже едят. Не знаю как вы, а я голоден.

– Ой, – ахнула Фамка, – а я не готовила ничего… Не успела.

– Вот именно. Так что пошевеливайтесь.

Сказал и пошел вперед по лесной березовой дороге в золотых звездах прорвавшегося сквозь листву света. Ослушаться снова никто не посмел. Все смирно потащились следом.

Голодный господин Лунь был сильно не в духе. На ходу он зловещим тоном поинтересовался, с какого перепугу они обидели тетку Таисью, уйдя не попрощавшись, потом долго ворчал, что его вынудили делать то, чего он делать вовсе не собирался, и теперь он влез в такие неприятности, перед которыми душевная беседа с бароном Косинским – сущее удовольствие, потом речь зашла о Таисьиных пирогах, которых его несправедливо лишили. Казалось, конца этому не будет, но тут он неожиданно нагнулся, нащупав что-то в траве под ногами, и поднял на раскрытой ладони.

– Ну надо же, как в этом году рано… Не иначе, дождик помог.

– Что это? – осмелилась спросить Ланка.

– Гриб. Березовый, – неожиданно довольным тоном сказал крайн. – Крепенький какой!

– Разве это гриб? Разве грибы такие бывают? Я грибы однажды пробовала, на приеме у господина наместника. Они кругленькие такие, серенькие, скользкие. Подаются под белым соусом.

– Серенькие – потому что вареные, – солидно разъяснил Илка. – А на самом деле они белые. Садовник господина наместника в подвалах выращивает. Там у него и короба с землей, и вода капает. В общем, все приспособлено. Деликатес для почетных гостей. Редкость.

– Нет, – решительно заявил господин Лунь, – грибы – это еда. Ну-ка, быстро, в разные стороны, только от дороги далеко не отходите. Все, что найдете, тащите сюда.

И опять все послушались. Фамка при слове «еда» моментально озаботилась, тряхнула головой и двинулась прочь, решительно волоча за собой красную от слез Жданку. Вернувшись через полчаса с подолом, полным того, что показалось ей грибами, она увидела картину мирную и приятную. Господин Лунь валялся на животе, подперев руками голову. Перед ним сидел Варка. Никаких грибов у него не имелось, зато вокруг были разложены разные цветочки и травки.

– Это плаун-трава, – мягким голосом говорил крайн, – ядовита, но вытяжка помогает от сердечной слабости. Применять с осторожностью. Голыми руками лучше не рвать. А эта краса неземная, – он поднял пышную кипенно-белую цветочную кисть, с удовольствием понюхал, – это кукушница, ночная фиалка.

– А она от чего?

– От несчастной любви.

– Как это?

– Да так. Варишь из корней приворотное зелье, в ночь с четверга на пятницу размешиваешь косточкой обглоданной в муравейнике летучей мыши… Сначала семь раз посолонь, а потом против…

– И помогает?

– Кому как.

– Понятно.

– А это купена душистая, соломонова печать. Дядьке Антону притирание можно сделать. От прострела хорошо помогает. И внутрь хорошо, если ты отравлен. Мигом наизнанку вывернет. А вот это…

– Это случайно пристало.

– Э, нет. Это калган. Всем травам трава. На вид слабенькая, цветочек бледненький. Корень настаивают и пьют от семи болезней.

– Да… Я еще осенью понял, что ни бельмеса не смыслю.

– А я еще зимой предлагал тебя учить. И сейчас не отказываюсь.

– Как учить? Ведь вы же нас хотите того… в хорошие руки… Или я этот… избранный? Особенный какой-нибудь?

– Дурак ты особенный, – тяжело вздохнул крайн, – глаза бы мои на вас не глядели.

– И не надо, – сказал подошедший Илка, – мы завтра уйдем.

– Позвольте поинтересоваться, куда?

– В Загорье, – сказал Варка.

– Вы же нас тетке Таисье отдали, – тихо заметила Фамка.

– Я в Загорье не пойду, – хриплым наплаканным голосом заявила Жданка, – и к тетке Таисье не пойду. Лучше к дядьке Антону в батрачки наймусь!

– Чем же это лучше?! – возмутилась Ланка.

– Не было у бабы печали – купила баба порося, – пробормотал крайн, – ладно, давайте сюда грибы, а то мы до темноты домой не попадем. Так, годится, годится, отрава, червивый, совсем червивый, годится, отрава, отрава, опять отрава. И чему вас только учат в этих ваших лицеях…

Скоро перед ним выросли две кучки: крепкие молодые березовики и негодные для жарки горькушки, вешенки, новорожденные мухоморы. Тем временем Фамка на скорую руку скрутила из подвернувшихся березовых веток некое подобие корзины. Корзинка эта, слабая и дырявая, все-таки дотянула до самого дома. Грибы благополучно прибыли на кухню и были поджарены под руководством господина Луня, который лично следил, чтобы и соли в меру, и луку, и чесноку, и маслица. За грибной суетой все распри как-то позабылись. Только Жданка ходила как в воду опущенная и все норовила спрятаться за спиной у Фамки. Ужин начался в мире и согласии, но тут все испортил не склонный к забывчивости Илка.

– Вы не можете нас отсюда выставить, – вдруг заявил он.

Господин Лунь вопросительно поднял левую бровь.

– Мы слишком много знаем.

– Что ж такого особенного вы знаете?

– Так очень просто, – догадалась Фамка, – он считает, мы можем пойти и всем рассказать, что из крайнов вы тут один и что у вас… что вы…

– Что я калека. Что ж, если это доставит вам удовольствие…

– Он этого не сделает. Правда, Илия? – ласково спросила Ланка.

– По правде говоря, – слегка смутился Илка, – я не это в виду имел. Вы тут нас научили тому-сему. А управляем мы этим плохо. Дел можем натворить – страсть. Как у Козьего брода. Я до сих пор не разобрал, убили мы там кого-то или нет.

– Резонно, – вздохнул крайн. – Одного не могу понять – почему сегодня все вокруг занимаются вымогательством?

– Вещи у нас собраны. Завтра уйдем и забудем все, что знали, – сказал Варка, – больше вы о нас не услышите.

Сказал и полез спать в свое гнездо наверху.

* * *

Спал он долго и крепко, проснулся поздним утром, вскочил как встрепанный, вспомнив, что надо собираться. Как был в одной рубашке, подбежал к окну посмотреть на погоду и, охнув, кинулся к веревке. Правда, в последний миг все-таки опомнился и в жуткой спешке натянул штаны.

Господин Лунь, мирно пересекавший главный зал, едва удержался на ногах и со стоном схватился за грудь.

– Доброе утро, Ивар, – выдохнул он, – не кажется ли тебе, что подобные манеры…

– Солдаты! – заорал со всего размаху врезавшийся в него Варка. – Солдаты на пустоши!

К его ужасу, господин Лунь сохранял полное спокойствие.

– Какие солдаты? – поинтересовался он, удерживая за шиворот Варку, который все порывался куда-то бежать.

– Такие! – выкрикнул Варка прямо ему в лицо. – Синие! Опять Трубеж, чтоб ему!

– Над Починком дыма нет?

– Нет. Я ж говорю, они прямо сюда! Конные! Много!

– Ну и что?

– Как что?! Они же там…

– Вот именно. Они там. Мы здесь. И общение между нами совершенно невозможно. Но, если ты настаиваешь, я могу открыть дверь и…

– Нет, – твердо сказал Варка, – спасибо, не надо.

Он слегка пришел в себя и с облегчением улыбнулся. Безопасность! Сотни саженей сплошной скалы. Даже если б у этих были пушки…

– Все-таки я хочу взглянуть, – задумчиво заметил крайн и не торопясь направился к Варкиной веревке.

Варка поспешил вскарабкаться вслед за ним. Всем прочим, сбежавшимся на Варкины вопли, пришлось остаться внизу.

Крайн стоял в самой середине оконного проема, слегка расставив ноги и небрежно заложив руки за спину. Варка осторожно приблизился сзади, встал рядом.

Отряд конных в синих плащах растянулся по дороге через пустошь. Передовые были уже на полпути к одинокому дереву. Лошадки и солдатики на зеленой травке. Сверху даже красиво. А сзади телега тащится… Интересно, зачем?

Крайн вдруг тихо выругался и, вскинув руки, рванулся вперед, в пустоту. Варка завопил, в последний миг обхватив длинное нескладное тело. На пол у самого края они рухнули вместе.

– Вам что, снова жить надоело?!

Крайн, неловко упавший на спину, приподнялся на локте, глухо бормоча что-то про старого беспамятного дурака и рыжее наказание. Про дурака Варка не понял, но наказание, да еще рыжее… Не поднимаясь с четверенек, он быстренько подполз к краю. Далеко, примерно посередине между одиноким деревом и приближающимся конным отрядом, медленно двигалось яркое пятнышко.

* * *

Жданка шла не спеша, по сторонам не смотрела, босые ноги тихо ступали по низкой дорожной травке. Солнце пекло рыжую макушку. Печалиться Жданка не умела, и, должно быть, от этого у нее все болело: и голова, и сердце. И руки-ноги не слушались. Уходить тайком, не попрощавшись, ей не очень хотелось, но Варка, дубина упрямая, вбил себе в голову это Загорье. Нет, в Загорье она не пойдет. И к тетке Таисье не пойдет. Останется тут, у Петры и Тонды. Почему она хочет остаться, Жданка не могла бы объяснить никому, даже Варке. Все-таки он парень. Парни ничего такого не понимают. А девчонки… Ланка, узнав, хохотала бы до упаду. Фамочка смеяться не стала бы, просто фыркнула бы и приказала не дурить.

Тяжело вздохнув, Жданка поправила на плече узелок, оглянулась на темную громаду крайнова замка, подняла голову и увидела…

Раздумывать было некогда. Жданка выросла на улице и спасаться бегством выучилась еще в младенческом возрасте. Бросив свой узелок, она со всех ног кинулась назад, к замку. Бежать в гору было трудно, хотя удобный мальчишеский костюм не связывал движений. В юбке пришлось бы гораздо хуже. Но пешему от конного не убежать. За спиной уже явственно слышался топот копыт. Кто-то кричал, но Жданка не стала оборачиваться. Одинокое дерево было уже близко. Но тут правая нога скользнула по траве и подломилась, провалившись в кротовую норку. Падая, Жданка взвизгнула от боли и с размаху уткнулась во что-то твердое, знакомо пахнущее лесной мятой и зелеными яблоками.

– Ш-ш-ш. Тише. Ти-ше. Все хорошо. Напугалась, маленькая?

Маленькой назвал. И обнимает. По голове погладил. Значит, больше не сердится. Жданка всхлипнула, уткнулась лицом в жесткий ворс камзола и почувствовала себя в полной безопасности. Над ней, укрывая от всего мира, высоким, как небо, куполом встали громадные серебристые крылья.

– Ты куда собралась?

– К дядьке Антону, в батрачки наниматься.

– Это еще зачем? Глупость какая!

– Вы же нас сами хотели к тетке Таисье пристроить, – прошептала Жданка.

– Ну, это совсем другое дело, – решительно возразил господин Лунь.

– Почему другое? – пискнула Жданка, но ответа не получила. Откуда-то из жестокого и опасного внешнего мира донесся хриплый задыхающийся вопль:

– Дура рыжая!

– Отведи ее домой! Быстро! – приказал крайн.

Купол рухнул, и Жданка оказалась лицом к лицу с запыхавшимся, разъяренным Варкой. Тот не стал особо церемониться, а закинув ее на спину, как куль с мукой, со всех ног бросился к хижине.

А господин Лунь остался один. Снова, в который раз один, без оружия и доспехов, пеший против конных, слабый против сильных, ничтожный против власть имущих. Он по опыту знал, чем это кончается: кандалами и пудовым веслом, веревкой и каленым железом, сабельными ударами и пулей.

Невольно он сделал шаг назад, прислонился занывшей спиной к любимому дереву. Перед ним неровным полукругом в несколько рядов выстроилось не меньше двух сотен конников из трубежской стражи. Шлемы сверкают, кирасы блестят, солидно позвякивает хорошая дорогая упряжь. Перед лицом такой красоты прямо совестно за свой черный костюмчик, который за несколько месяцев, кажется, успел изрядно пообтрепаться. Скольких он сможет снять с седла? Человек пятнадцать, если улыбнется удача. «Не стану я с ними драться, – подумал он в приступе вдохновения, – и разговаривать не стану. В трех шагах, у камней – колодец в распроклятый Липовец. Уйду. Сейчас. Пока они медлят».

Двести всадников спешились одновременно, выказывая отличную выучку. Господин Лунь прикинул расстояние до входа в колодец.

– Кхм, – сказал дядя – косая сажень в плечах с набором роскошных шрамов на физиономии, – мы это… мы тут вот…

– Я поклялся ничего не делить с вами, – желчно промолвил господин Лунь, которому вдруг расхотелось бегать и прятаться. – Клятву крайна ветер не развеет, земля не покроет. Моя смерть вам не поможет. Вы дышите моим воздухом и топчете мою землю.

Все испуганно посмотрели под ноги. Некоторые, особо пугливые, из молодых, даже приподнялись на носки, чтобы как можно меньше соприкасаться с жесткой травкой подгорной пустоши.

– Мы больше не служим Гронским! – громко, как на плацу, гаркнул Фома Стреляный.

– Что-что? – пробормотал господин Лунь, у которого от молодецкого вопля зазвенело в ушах.

– И власти их не признаем, – выкрикнул кто-то тонким голосом. Остальные согласно загудели.

– Так от меня-то вам чего надо?

Господин Лунь внезапно осознал, что происходит нечто непредвиденное.

– Ну это… вот… – снова забубнил Фома, которому явно не хватало слов. Те слова, которыми он привык орудовать, при благородном крайне произносить было никак невозможно.

Конные раздвинулись, на середину медленно выползла побитая, грязная телега, пригодная только для перевозки навоза.

– Мы их не того… ни-ни… пальцем не тронули… – разъяснил Фома, – повязали только… потому желаем ныне жить по договору…

– Та-ак, – сказали за спиной крайна. Скосив глаза, он обнаружил за правым плечом по-волчьи оскалившегося Варку. За левым слышалось недовольное пыхтение Илки.

В телеге сидели четверо. Госпожа Элоиза в роскошном платье синего атласа, испещренном свежими бурыми пятнами. Пышная прическа скособочилась и почти развалилась. На лицо свесились прямые ломкие пряди, которые больше не казались ослепительно-белыми. Так, седые волосы пожилой, не очень здоровой женщины. Белила впитали дорожную пыль, осевшую на щеках серыми разводами. Руки связаны за спиной, но полуобнаженные плечи милосердно прикрыты грязной рогожкой.

Рядом на рыжей соломе скорчился господин Стас Гронский. На мир он смотреть не желал и старательно изображал глубокий обморок. С ними еще какие-то двое, немолодые, в хорошей одежде, но грязные, будто их волокли по земле. И, судя по запаху, не только по земле. Похоже, в выгребной яме прятались. Варка их видел в первый раз, но господин Лунь, видимо, точно знал, почему они здесь. Солнце на миг потускнело, боевые кони вскинулись и тревожно заржали, траву на пустоши прижало к земле резким порывом ветра.

К телеге подъехал Влад Гронский, без доспехов и оружия, с непокрытой головой, но не связанный и на своей лошади.

– Мусор вывозите? – поинтересовался господин Лунь. – Или это подарок? Кто-то из вас решил, что это меня порадует?

– Да что ж… – потянулся к потылице Фома Стреляный, – как благородный крайн рассудить изволит… Тока через них все наши несчастья… народец злобится сильно. Как бы ненароком чего не вышло… а убивать по договору того… не полагается.

– То есть я должен убить их сам?

– На все ваша воля…

– Гм. Неплохо устроились.

– А что такого, – прошептал Варка, – почему им можно, а нам нельзя?

– Иди, – качнул подбородком господин Лунь, – ножичек тебе дать или так справишься?

– Справлюсь, – буркнул Варка, но почему-то никуда не пошел.

– Может быть, ты хочешь?

– Чего сразу я-то? – отшатнулся Илка. – Я их даже не знаю. Не, я не могу. В палачи не нанимался.

– Да вот и я о том же… – тяжело вздохнул крайн. – Пятнадцать лет среди людей прожил, но все еще не могу… Понял, в чем дело, Ивар? Все свободны в своих поступках. Только одни могут позволить себе все что угодно, а другие – нет. Те, кто не может, проигрывают чаще и умирают быстрее. Вот что, господа хорошие, везите-ка вы ваш мусор в другое место.

– Это куда ж? – спросил Фома, удрученный неразрешимой задачей во что бы то ни стало избавиться от семейства Гронских.

– Значит, так, – обреченно вздохнул господин Лунь. – Ты, ты, ты и ты сопровождаете телегу в деревню Броды, после чего проследите, чтобы мои милые родственники благополучно переправились через Тихвицу во владения нашего уважаемого соседа, князя Пучежского и Сенежского, и ни в коем случае не пытались вернуться обратно. Будем считать, что это плата за неправедные поборы, чинимые господином Вепрем здесь во время моего отсутствия. Остальные – по коням, направо кругом и рысью марш в Трубеж, заниматься своими делами.

– Адоговор? – робко заикнулся кто-то. – Априсяга?

– Потом, – брезгливо поморщился господин Лунь. – Прибуду в город – подпишем в ратуше, как полагается. – И повернулся к ним спиной, показывая, что разговор окончен. Варка с Илкой тут же перенесли щит, прикрывая его сзади. Милым разглагольствованиям о преданности крайнам они совершенно не доверяли.

– Пресветлые господа крайны, – жалобно сказали сзади. Стражник, павший на колени в тени дерева, был совсем юным. Должно быть, недавно в службе. – Не за себя прошу. У меня мать больна. Скоро год как не встает. Городской лекарь только руками разводит. Я еще зимой хотел… Да вот сынок ваш тогда и говорить с нами не пожелали…

– Где живешь? – обернулся господин Лунь.

– Зарядье, дом Велесов, всякий скажет… петух резной над крыльцом и герань на окнах.

– Хорошо, я на днях посмотрю. Ничего не обещаю, конечно.

– Уйди отсюда, – пробасил Фома Стреляный, оттесняя парнишку, – не позорься. Раскис как баба. Не до тебя сейчас. У нас тут еще просьбица, господин старший крайн.

Крайн обреченно остановился, оглядел обступивших его стражников: очень высокий, одного роста с громадным Фомой и на голову выше почти любого из них.

– Только не гневайтесь, – заторопился Фома, – ежели вот… того гляди снова сенежские полезут… а то еще Соленого из Лосиной пади выкурить надо.

– Так выкуривайте. Я своих ради этого под пули подставлять не стану.

– Да мы что ж… мы и сами… только вот командовать-то кто будет…

– Не мое дело. Сами выберите кого поумнее.

– Мы бы выбрали, только… не гневайтесь, пресветлый господин крайн… господин Влад… Мы с ним пятнадцать лет с седла не слезаем. То разбойники с гор, то солдаты беглые из-за Тихвицы, то каторжные… Однажды принесло каких-то, конных, в мохнатых шапках, аж из самого Загорья. Я думал, не отобьемся… господин Влад меня тогда из боя вынес.

Все прочие одобрительно закивали, выражая полную готовность немедленно предаться воспоминаниям о собственных славных подвигах и подвигах господина Влада.

– Мы его и вязать не стали, – убедительно загудел Фома, – сам поехал, своей охотой. Конечно, на все воля господина крайна, но лучшего командира нам не сыскать.

Варка, не удержавшись, ехидно присвистнул. Илка выразился более определенно:

– Куда уж лучше. То нож в рукаве прячет, то травит всех подряд, то велит ребенка зарезать.

Господин Лунь, задрав подбородок, глядел поверх голов толпившихся вокруг стражников.

– Ивар, – вдруг сказал он, – садись позади вот этого, самого разговорчивого, и наметом в Починок. А то, я смотрю, туда мой неуемный друг Валшек заявился. Да не один, а с товарищами. А вон и Тонда с Антоном из дома выскочили. У одного вилы, у другого – топор. Так что живо. Скажешь там, что спасать нас не от кого. Остальные – по коням и строем в Трубеж. Мужиков не цеплять, а то как бы они вас самих не зацепили.

Помолчал, следя за тем, как выполняются его приказы, и небрежно махнул рукой, подзывая Гронского. Влад спешился, привычно бросил повод кому-то из своих и последовал за крайном.

В избушке господин Лунь решительно отослал Илку, кивнул Владу, приглашая садиться. Влад с сомнением оглядел грязный стол, закопченные стены и осторожно опустился на единственный табурет. Тем временем крайн, взобравшись на лежанку, зашарил под стрехой и извлек оттуда почти полную квадратную бутыль с притертой пробкой. Содержимое бутыли было мутным и будто бы маслянистым. Господин Лунь со стуком поставил емкость на стол, с печки достал кружку, постучав по донышку, вытряхнул из нее дохлого паука и тоже поставил на стол.

– Это тебе. А я так, из горла.

– Лучше я из горла, – заметил Влад. Он был брезглив, а пауков не любил с раннего детства.

– Помянем брата твоего Яся… Невесту мою, госпожу Мариллу Сварог Ар-Морран… Матушку мою, Анну Лунь, первую травницу Пригорья…

– Отца моего, Мирослава Гронского, подло убитого по дороге в Сенеж.

– Кто убил, знаешь?

– Теперь знаю. Дядюшка Стас получил что хотел. Должность моего отца и деньги господина Вепря.

– Помянем. Нам есть кого поминать.

* * *

– Пошел вон.

Варка замотал головой, как строптивый конь.

– Ну чего тебе от меня надо, а? – Господин Лунь прикрыл налитые кровью глаза, чтобы не видеть яркого пятна окошка и пронзительного блеска, исходившего от назойливо мелькавших белых волос.

– Хочу услышать, что вы теперь скажете?

– Насчет чего?

– Насчет свинского состояния и всего прочего.

– То же, что и раньше.

– Ага, вам, значит, можно.

– Да, – простонал господин Лунь, оставив бесполезные попытки оторвать голову от лежанки, – мне можно, а тебе – нет.

– Отстань от него, – вмешалась Фамка, – не видишь, ему плохо. Вот выпейте, я к Петре с утра сбегала, рассольчику принесла, капустки квашеной. Можно еще компресс на голову…

– Ладно, обойдусь. Который час?

– Скоро полдень.

– Э… а какого дня?

– Надрались вы вчера, – разъяснил проникший в хижину Илка, – если вы это имеете в виду.

– А где Влад?

– Господин Гронский изволили отбыть вчера вечером. Вы в это время уже того… м-да… Надеюсь, домой он доедет. Конь у него вроде непьющий. Хотя может и окосеть. От одного запаха.

– Правда, он все воевать рвался, – угрюмо добавил Варка.

– Конь? – удивился туго соображавший крайн.

– Не, господин Влад. Обещался какого-то Соленого извести под корень не позже чем к Иванову дню.

– Это хорошо, – заметил слегка приободрившийся господин Лунь, – зачем нам тут, в Пригорье, какой-то Соленый? Его обязательно извести нужно.

Разлеживаться он не стал; то и дело хватаясь за голову, наскоро привел себя в порядок, даже, против обыкновения, нацепил роскошный камзол цвета ночного неба, украшенный узкими вставками серебряных кружев, ворча и ругаясь, собственноручно вычистил сапоги, перетянул нечесаные волосы подходящей по цвету бархатной ленточкой и исчез в глубине замка. Должно быть, ушел через колодец.

Вернулся он ближе к ночи, небрежно помахивая толстым свитком с болтавшейся на нем печатью города Бренны. Свиток швырнул в самую середину огромного стола и рявкнул, призывая птенцов-подкидышей в главный зал:

– Прошу.

Широкий жест был направлен в сторону кресел-тронов. Прихрамывающую Жданку взяли под руку и помогли сесть с таким почтением, будто она была престарелой королевой. Прочие, тихо недоумевая, устроились как умели. Ланка царственно выпрямила спину и подобрала локотки, как и подобает девице с благородными манерами. Илка откинулся на спинку, с удовольствием подумал о том, каким значительным выглядит.

Убедившись, что все расселись, господин Лунь занял место во главе стола, торжественно расправил плечи, взглянул сурово:

– Допрыгались, детки? Спасли Антонову капусту?

– А что? – встревожился Илка.

– А то. Вниз им захотелось… Людей пожалели… Сегодня я заключил последний из договоров, договор с городским советом Бренны-Приречной. С сегодняшнего дня власть в Пригорье в наших руках.

– В чьих?

– В моих. Ну, и в ваших тоже.

Жданка неуверенно улыбнулась.

– А зачем это нам? – в полном недоумении спросил Варка.

– Как зачем?! – возмутился Илка. – Я правильно понял, – повернулся он к крайну, – теперь распоряжаемся мы? Мы приказываем – они подчиняются? Мы велим – они делают? И при этом они нас еще кормят? Налоги и тому подобное…

На каждый из его вопросов крайн коротко кивал, постукивая длинным пальцем по темной полировке стола.

– Какой ужас, – прошептала Фамка; она сидела сгорбившись, на самом краешке громадного сиденья, – что же теперь будет?

– Госпожа Хелена, как всегда, верно понимает суть вопроса. Полагаю, ничего хорошего не предвидится. Подчиняться приказам они, может быть, и будут, но господин Ильм, невзирая на всю мощь своего обширного ума, видимо, до сих пор не догадывается, что теперь за все отвечаем мы. Подчеркиваю, за все. Погода, неурожаи, поветрие, падеж скота, амбиции наших воинственных соседей…

Жданка уставилась на него круглыми глазами:

– Как это? Мы же не крайны… Мы не можем…

– Нам придется, – тонким голосом сказала Фамка.

– Знаете что, – задумчиво сказал Варка, – уж лучше и вправду к дядьке Антону в батраки. Косить там… или пахать… Навоз разгребать и то спокойней.

– Это от вас не уйдет, – пообещал крайн.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• »