Колчак. Насколько я помню, это было мое решение, когда я получил эту телеграмму с угрозой открыть фронт против меня. Может быть, Вологодский, получив одновременно копию телеграммы, сделал резолюцию, но во всяком случае в этом решении Вологодский никакого участия не принимал. Членов Учредительного Собрания было арестовано около 20, и среди них тех лиц, которые подписали телеграмму, не было, за исключением, кажется, Девятова. Просмотревши списки, я вызвал офицера, конвоировавшего их, Кругловского, и сказал, что совершенно на знаю этих лиц; и что в телеграмме они, повидимому, никакого участия не принимали и даже были, кажется, лица, не принадлежащие к составу комитета членов Учредительного Собрания, как, например, Фомин{74}. Я спросил, почему их арестовали; мне ответили, что это было приказание местного командования, в виду того, что они действовали против командования и против верховного правителя, что местным командованием было приказано арестовать их и отравить в Омск.
Таким образом, от этого ареста получилось впечатление весьма неопределенное: тех лиц, которых имелось в виду арестовать, не оказалось. Я вызвал вслед за этим Старынкевича и спросил его, что же делать с этими лицами. Определенных обвинений к этим лицам нет никаких, - как же следует в этом случае поступить? Старынкевич говорит: Надо произвести следствие по этому делу. Затем, помимо вызова, который был брошен членами Учредительного Собрания, есть еще одно очень серьезное обвинение, которое ложится на этот Комитет членов Учредительного Собрания, - в том, что они выпустили огромное количество уфимских денег, при чем эти деньги расходовались главным образом на партийную работу. Надо выяснить, какое количество денег они напечатали и куда эти деньги шли. Я сказал: Хорошо, - в таком случае возьмите этот вопрос на себя, так как мне лично эти лица не нужны. Когда я сказал Кругловскому, что он привез мне совершенно неизвестных лиц, то он ответил, что остальные были предупреждены чехами и скрылись. Я спросил, было ли какое-нибудь сопротивление или противодействие обыскам и арестам, которые производились в Уфе со стороны частей Фортунатова. Он сказал, что никакого и, скорей, было оказано даже содействие. При Комитете Учредительного Собрания была охрана человек в 200, они оставались в том же доме, где жили, и когда их окружили и потребовали выдачи оружия, то это было сделано немедленно. Охрану даже не арестовывали, а просто разоружили и отпустили. Арестованные были привезены в Омск приблизительно числа 24 - 25 ноября.
Попов. Каким образом сложилась их судьба и под чьим давлением? А ведь вы знаете, что большинство их было расстреляно.
Колчак. Их было расстреляно 8 или 9 человек. Они были расстреляны во время бывшего в двадцатых числах декабря восстания{75}.
Алексеевский. Как отнеслось к перевороту уральское правительство и другие правительства, существовавшие на востоке и находившиеся в территориальной связи с вами, как например Алаш-Орда и другие?
Колчак. Они ничем не заявляли о себе, и в первые дни о них ничего не было известно. Ни от Алаш-Орды, ни от уральского правительства не поступило никаких заявлений.
Попов. Известно ли вам, что одновременно с членами Учредительного Собрания были арестованы представители уральской власти, например Кириенко в Челябинске?
Колчаr. Кириенко был доставлен вместе с остальными в Омск и ареcтован был, вероятно, местным начальником гарнизона. Также был арестован редактор местной газеты Маевский и отправлен в Омск.
Попов. В зто время не отдавалось ли вами определенных указаний об аресте членов Учредительного Собрания вообще и в смысле репрессий в отношении активных членов партии с.-р.?
Колчак. Нет, таких определенных указаний я не давал, я только посылал телеграмму Дитерихсу и Ханжину, чтобы они приняли все меры для борьбы с пропагандой на фронте.
Алексеевский. В число деятелей того времени была целая группа, представлявшая правительство Урала. В связи с ними находилась Ек. Брешко-Брешковская, которая до известной степени была тоже выслана из России.
Колчак. Она уехала, вероятно, раньше меня, так как я не слышал ни одного слова о ней.
Алексеевский. Она прибыла почти в одно время с вами во Владивосток, как член Учредительного Собрания.
Колчак. Я ничего об ней не слышал и считал ео находящейся вне России.
Попов. Вам было неизвестно, что даже такие представители партийных течений, как Брешко-Брешковская, должны была скрываться и перейти на нелегальное положение?
Колчак. Я не могу ничего сказать, так как я о ней не слыхал и не знал, что она находится в Сибири. От уральского правительства я ничего не получал и никаких распоряжение в этом направлении не делал. Имел место только единственный отклик, и то не членов уральского правительства, а каких-то общественных деятелей. Когда в феврале месяце они были арестованы, я приказал их освободить.
Попов. Таким образом, этим арестом вы считали ликвидированным вопрос относительно членов Учредительного Собрания?
Колчак. Да, считал совершенно ликвидированным.
Алексеевский. Продолжайте ваш рассказ о событиях, происходивших в Омске. Какие перемены вы находили нужным сделать в системе управления страной?
Колчак. Первый период, как вы увпдпте, я был лишен возможности заниматься этим делом. Главный вопрос, который занимал меня в это время, была подготовка и обеспечение пермской операции, которая была сообщена мне Гайдой, когда я виделся с ним. Она требовала быстрой подачи известного контингента комплектования из центральной Сибири. Это было связано с величайшими затруднениями в смысле снабжения, обмундирования, и т. д. Это была главная моя задача, и я в это время употреблял все усилия на то, чтобы ее обеспечить. По этому поводу мне пришлось войти в связь и контакт с генералом Ноксом, который находился во Владивостоке. Я ему послал телеграмму о том, что в первую очередь необходимо выслать на Урал патроны и снабжение в екатеринбургскую армию срочным порядком, так как во всем этом чувствуется громадный недостаток. Я запросил его, в каком положении находится подвоз боевых припасов, о которых Нокс писал, что они будут доставлены. В это время шли очень быстрые н непрерывные сношения с Владивостоком.
Вслед за тем, когда был обнародован приказ о предании суду Волкова, Катанаева и Красильникова, Семенов, до сих пор молчавший, реагировал на этот вопрос телеграммой, направленной непосредственно ко мне, в которой он заявлял, что он считает, что предавать их суду я не имею права, что деятельность этих лиц может быть судима только впоследствии, и что он требует их выдать в его распоряжение. На нее я, конечно, не ответил; я отправил ее в штаб и сказал, что не стоит отвечать на нее. Вслед затем, вечером, в то время, когда мы потребовали прямой провод во Владивосток для переговоров с Ноксом, мне доложили, что прямого провода нет, что Чита прервала сообщение. Я предложил начальнику штаба выяснить этот вопрос. На это мне ответили совершенно неопределенно, говорили, что никакого перерыва нет, а все-таки мы не можем получить Владивосток; было ясно, что перерыв находится в Чите. Тогда я, чтобы что-нибудь сделать, приказал зашифровать телеграмму и послать окружным путем, так как была возможность телеграфировать через Монголию, во Владивосток, с перечислением и с требованием получить все, что нужно для фронта. Но все же я приказал попытаться вызвать Владивосток и по прямому проводу, потому что такие шифрованные телеграммы не заменяют переговоров по прямому проводу. Затем я получил известие, которое потом оказалось недоразумением, но тогда на меня произвело впечатление чрезвычайно-серьезное: это была первая угроза транспорту с оружием, обувью и т. д., задержанному где-то на Забайкальской железной дороге. Впоследствии оказалось, что это было не предумышленной задержкой, а задержкой благодаря непорядкам на линии; мне же доложила это так, что я поставил это в связь с перерывом сообщения и решил, что дело становятся очень серьезным, что Семенов уже задерживает не только связь, но задерживает доставку запасов. Я просил Лебедева, который вступил в должность начальника штаба, вызвать по прямому проводу или Семенова, или его начальника штаба и окончательно выяснить вопрос, делается ли это умышленно, или нет, и если это делается неумышленно, то я прошу содействия и облегчить мне возможность сношений и протолкнуть вне очереди поезда с припасами и предметами снабжения для фронта. Лебедев получил такой ответ, что они просто не желают разговаривать. Тогда я, обдумавши этот вопрос и пользуясь тем, что Волкова я послал на восток в Иркутск, решил поручить Волкову организовать отряд там, в Иркутске, и двинуться на Забайкальскую жел. дорогу для того, чтобы обеспечить нам провоз наших грузов.
Словом, создался целый конфликт.
В отношении Семенова я тогда издал приказ, в котором говорил, что 4 или 5 дней задерживается связь с Владивостоком, задерживается перевоз боевых припасов, что я считаю это актом предательства по отношению к армии со стороны Семенова и отрешаю его от должности. Это был приказ, который знаменовал собою перерыв всяких сношений с Семеновым. Насколько я был прав, трудно сказать, но я рисую вам ту обстановку и те мотивы, по которым я тогда действовал. В ответ на это не последовало ничего, но иностранные представители, которые тоже были оповещены об этой истории, спросили, что я намерен делать, Я сказал, что такие случаи надо решать оружием, я постараюсь собрать войска и двинуть их для того, чтобы обеспечить Забайкальскую жел. дорогу и продвинуть по ней грузы. Насколько это мне удастся, я не знал, но во всяком случае у меня другого выхода не было, потому что я пытался войти в соглашение, но из этого ровно ничего не вышло.
Об этом событии стало известно Ноксу н Жанену, который в это время приехал во Владивосток и был на пути к Омску. Из Читы я получил предложение от генерала Жанена подойти к прямому проводу, что я и сделал. Он сообщил мне, что положение чрезвычайно осложняется в Забайкалья, и что он считает долгом мне сообщить следующее: командующим японской дивизией заявил, что он не допустит никаких вооруженных действий на железнодорожной линии и что в случае, если я попробую ввести войска в Забайкалье, то японские войска вынуждены будут выступить против них. Почему это было сделано, я хорошо не знаю, что он, действительно, вызвал меня по прямому проводу и сказал, что он рекомендует мне быть очень осторожным, более спокойным и надеяться, что этот конфликт может разрешаться благополучным путем, и что решение его вооруженной силой является совершенно невозможным. Тогда я оставил это распоряжение. Японцы сообщили, что они берут на себя гарантию, что связь будет действовать, и что движение на линии железной дороги прекращаться не будет. Это мне в тот момент разрешало сомнение и то затруднительное положение, в котором я находился в отношении доставки на фронт предметов снабжения, и я подчинился тому положению, разрешить которое своими средствами я иначе не мог.
Алексеевский. Вы, значит, понимали, что за Семеновым стоят японцы?
Колчак. Раз они заявляют, что они со своими войсками выступят, то я своими жалкими средствами что же мог сделать? Я примирялся с этим, как с временным явлением, надеясь, что я со временем разрешу этот вопрос. В это время центр тяжести моей деятельности лежал в пермской операции, и я стремился всеми силами ее обеспечить. И действительно, связь после этого восстановилась, грузы, хотя с некоторым опозданием, все же были доставлены, и с этой стороны подготовительная работа операции шла, что меня до известной степени устраивало.
Алексеевский. А вашего приказа о лишении Семенова должности вы не отменяли?
Колчак. Нет, не отменял; я отменил его после следственной комиссии, когда Катанаев вернулся и, произведя расследование, сказал, что факта и намерения со стороны Семенова прервать связь и ничего не доставлять на фронт не было, и что все это было помимо него. Затем все время у меня уходило на работу в ставке и в заседаниях экономического совещания, крупными же делами общегражданского порядка мне почти не приходилось заниматься. Я делал объезд войск омского гарнизона и убедился в чрезвычайно положительном и сердечном отношении со стороны омского гарнизона и казаков ко мне, также со стороны офицеров и команды.
В середине декабря был случай, который в дальнейшем в значительной степени повлиял на мою работу. 9-го декабря нового стиля был георгиевский парад. Я не имел никогда теплого пальто и ходил всегда в солдатской шинели. После этого парада я объезжал войска и в результате, так как я легко был одет, заболел воспалением легких. Почти неделю я держался и продолжал ездить на службу, еще не зная хорошо своей болезни, так как я болеть не мог и должен был продолжать работу. Только 15-го числа, когда я перебрался на квартиру в дом Батюшкина, был консилиум докторов, которые потребовали, чтобы я лег в постель. У меня сделалась запущенная тяжелая форма воспаления легких, так как я однажды уже болел воспалением легких, когда был на Востоке.
Эта болезнь прервала мою возможность ездить в штаб, в совет министров и т. д. Но я все время старался принимать всех, кто имел ко мне нужду, и просил только Волкова, что если нет особенно срочных вопросов, чтобы меня не занимать. Что же касается фронта, то я два раза в день принимал доклады Лебедева о положении на фронте. Принимал иностранцев, которые ко мне являлись. В некоторых случаях я даже пытался одеваться, выходил и снова ложился в постель. Болезнь моя очень сильно повлияла на события, потому что я в это время не мог заниматься; я не был вполне в курсе всех дел, мне пришлось прекратить занятия в экономическом совещании. Первый мой выход из квартиры был в день возобновления деятельности сената, в феврале месяце, - я болел шесть недель.
Алексеевский. Значит, этот период времени с половины января и до конца февраля управление гражданской стороной государственной жизни не лежало на совете министров?
Колчак. Да, конечно, Я не мог в это время входить в дела как следовало бы и принимал только экстренные доклады. Единственно, что я не оставлял, как бы плохо мне не было, это распоряжений о фронте, за исключением лишь нескольких дней, когда у меня была такая высокая температура и такие боли, что я дышать не мог.
Алексеевский. Во время вашей болезни произошло известное выступление в Омске. Как вы отнеслись к нему?
Колчак. Приблизительно около 20-х чисел Лебедев мне сообщал, что имеется агентурное, добытое контр-разведкой сведение, что в Омске готовится выступление ж.-д. рабочих на линии железной дороги, что ожидается забастовка и т. д., что все это идет под лозунгом Советской Власти, но он большого значения этому не придает, так как в Омске находится достаточное количество войск и гарнизон вполне надежный. Поэтому вряд ли может быть какое-нибудь выступление.
Алексеесский. Никаких особых указаний вы по этому поводу ему не давали?
Колчак. Нет, все делалось автоматически. На случай тревоги раз и навсегда было составлено расписание войск, - где каким частям находиться. Город был разбит на районы, все было принято во внимание. Никаких неожиданностей быть не могло, и мне не приходилось давать указаний. Накануне выступления вечером мне было сообщено Лебедевым по телефону или, вернее, утром следующего дня, что накануне был арестован штаб большевиков, в числе 20 человек, - это было за сутки до выступления. Лебедев сказал: Я считаю все это достаточным для того, чтобы все было исчерпано, и выступления не будет.
Попов. Что он доложил относительно судьбы арестованного штаба?
Колчак. Он сообщил только, что они арестованы.
Попов. А не сообщал он, что на месте ареста были расстрелы?
Колчак. Они была расстреляны на второй день после суда.
Попов. Определенно известно из всех данных по г. Омску, что часть штаба была расстреляна при самом аресте на месте, часть его успела скрыться.
Колчак. Я помню, они были расстреляны в день восстания.
Попов. Самый арест был произведен в ту же ночь, когда было восстание?
Колчак. Никак нет, - я знаю, что они были арестованы по крайней мере за сутки до восстания, так что я думаю, что это сведение неверное. Я твердо помню, что арест штаба был произведен гораздо раньше. В тот день, когда все было совершенно спокойно, там велось дознание; затем последовал день, который никаких решительно больше новостей не принес. Затем ночью в день восстания меня разбудил мой дежурный адъютант около пяти часов утра, заявив мне, что в городе происходят выступления красных, что занята восставшими тюрьма и освобождены все, находившиеся в тюрьме арестованные, но что в самом городе спокойно, - пока идет только редкая ружейная стрельба на окраинах. На вокзале все спокойно. Затем он мне доложил, что по тревоге войска заняло свои места, и по расписанию ко мне должна прибыть сотня казаков.
Попов. Вы распорядились, чтобы вам была дана охрана?
Колчак. Нет, я не распоряжался, а согласно расписанию, выработанному командующим войсками Матковским и начальником штаба, на случай боевой тревоги должна была прибыть ко мне сотня казаков. Он сказал, что начальник штаба еще сообщит подробности по телефону и просит меня не беспокоиться.
Алексеевский. Как вы узнали о восстании, какие меры были приняты в течение самого восстания и до его ликвидации?
Колчак. Вслед за тем Лебедев сообщил мне по телефону следующее: в городе восстания никакого нет, - кроме нападения на тюрьму никаких других действий со стороны повстанцев не было. Были отдельные столкновения на окраинах города, но на вокзале все спокойно и благополучно, и что центр тяжести переносится на Куломзино, где, повидимому, повстанцы концентрируются, где они действуют своими главными силами; но туда уже отправлены казачьи части, походная артиллерия, и чехи также будто бы действуют. Тогда я был довольно спокоен по поводу того, что в Омске ничего не будет. Затем я спросил, есть ли связь с армией, на что он ответил, что связь прервана в Куломзине, но что он надеется, что она скора будет восстановлена.
Когда рассвело, часов около 10-ти утра я приказал отпустить казаков домой, потому что в городе было совершенно спокойно, - мне достаточно было обычного караула, - и просил приехать Лебедева ко мне. Лебедев прибыл ко мне часов в 11 с докладом, что, благодаря аресту этого штаба, в Омске выступление не удалось, что все переносится в Куломзино. Там идет стрельба, у восставших имеются пулеметы, но артиллерии нет. Сейчас должна туда подойти из города наша артиллерия, и он надеется ликвидировать это восстание. Затем Лебедев мне доложил, что вся тюрьма разбежалась, но что приняты меры, поставлены патрули на все дороги, и бежавших удастся задержать. Я спросил: Члены Учредительного Собрания тоже разбежались? Он отметил: Да, разбежались.