Одинокое "ура!", почему-то особенно грозное от этой своей одинокости, не смолкло. Пулемет продолжал настойчиво строчить.
Я посмотрел вправо и увидел Андрея. Шведов бил из пулемета по трамваю. Зигзагами прошивал он обшивку вагонов. Доносился звон стекол.
- Вперед! - прокричал Кратов, перескакивая возле меня канаву. - Бей гадов всех до одного! Ура!
- Ура! - закричал и Андрей. Он тоже поднялся и побежал к трамваю.
- Ура! - закричал я, выкарабкиваясь на поле. Тут я вспомнил, что винтовка моя не заряжена, а штык остался на дне канавы. Я снова сполз вниз. Скорее, скорее! Руки дрожат. Штык не надевается. Черт с ним! Сую в ножны. Так. Обоймы. Одну, вторую в магазин. Остальное в карман. Сидя на корточках, продолжаю кричать что есть силы "ура!". Ранец. Брать? Не брать? Не возьму! Долго надевать. Скорее, скорее! Ведь товарищи думают, что я струсил, спрятался. Скорее! Наконец я выскакиваю и бегу через поле. Кричу "ура!". Меня, кажется, никто не слышит, но я кричу так, что вот-вот надорвусь.
Андрей и Павел с двух сторон подбегают к первому вагону. Мне поручен второй вагон. Буду атаковать его. Бегу все быстрее. Я уже почти догнал Андрея и Кратова. В трамвае выбиты все стекла, стенки вагона точно красная терка, так их издырявил Шведов. Что там таится за ними? На всякий случай я перевел винтовку на автоматическую стрельбу. Если что - дам очередь! Кое-что я уже тоже соображаю. Вот и кювет. Перемахиваю с ходу.
- Ура! - Горло у меня чуть не лопается. Я врываюсь в вагон... Никого. Бегу к первому вагону. В кювете валяются три убитых гитлеровца. Один без головного убора, в расстегнутом кителе. Узнаю выходившего "проветриться".
Тут вспоминаю, чему меня учили на курсах переводчиков: не пропускать случая - собирать личные документы убитых и пленных. Они обычно в левом нагрудном кармане. Лезу рукой под грудь убитого пехотинца, расстегиваю железную пуговицу. Она липкая. Вытягиваю из мокрого кармана документ. Не могу удержаться - хватаю автомат и вешаю себе на шею. Как с ним обращаться - не знаю. Не выпустил бы он очередь от моего неосторожного движения. В первом вагоне идет какая-то возня. Не могу понять, в чем дело. Мой взгляд успевает запечатлеть странное. Андрей борется с Кратовым схватил его за поднятые руки. Матрос вырывается. Что происходит?
С винтовкой в одной руке, с окровавленной солдатской книжкой в другой, с трофейным автоматом на шее, со съехавшей на затылок каской, я появился в дверях вагона. Вероятно, мое лицо удачно дополняло этот странный вид. Во всяком случае, Шведов и Кратов, о чем-то яростно спорившие, при виде меня рассмеялись.
- Тебя бы в кинохронику заснять, - сказал Андрей.
- И Гитлеру показать, вот бы испугался! - поддержал Кратов.
Оба снова рассмеялись, и это было на пользу. Смех успокоил их. Оказывается, матрос хотел пристрелить раненого немецкого унтер-офицера и разбить прикладом полевой телефон, стоявший на скамье. Шведов удержал его.
Я огляделся.
Немец лежит на животе в проходе между скамьями. Пол засыпан стеклами и щепой. На скамье - телефон. Он в футляре из темно-коричневой пластмассы. Тут же разостлана карта. На противоположной скамье - карабин. Вероятно, тот самый, из которого фашист бил по нам со Шведовым, когда мы отбегали к буграм.
И телефон, и унтер-офицер, каждый по-своему, живы. Они тянутся друг к другу. Телефон то и дело издает зуммер. Немец приподнимает голову и тянет кверху руку, стараясь достать аппарат. Он слеп. Нас не видит. А может быть, и не слышит.
- Это же он, наблюдатель, гад, - хрипло говорит Кратов. - Сколько он наших людей загубил через этот телефон!
- Про это мы больше тебя знаем, - отвечает Андрей.
- Вот и надо его, гада, докончить. Из мести!.. А кроме того, из жалости. Мучается ведь, - настаивает матрос.
- Тоже мне месть - добивать слепого и умирающего, - возражает Шведов. - А жалость сдай в каптерку на хранение. О пользе надо думать. Пока немец жив, он для нас "язык". Слышите, слово какое-то повторяет. Может быть, это позывной его дивизиона. Прислушайся, Саня!
Я присел возле немца.
- Mutti, - шептал он, - Mutti...
- Насчет мути какой-то брешет, - перевел Кратов.
- "Мутти" значит "мамочка", - сказал я.
- Ага! - воскликнул Кратов. - Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.
- Поговори с ним, Саня. Умно поговори, - сказал Шведов. - А ты, Павел, помолчи.
- А про что говорить?
- Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, - пояснил Андрей. - Попробуй поговорить с ним как немец.
- Как фриц с фрицем, - усмехнулся Кратов. - Валяй. А мы послушаем.
- Постарайся хотя бы узнать, - продолжал Шведов, - где стоят его батареи.
Я потормошил немца за плечо. Он застонал.
- Wer ist da? (Кто здесь?) - спросил он слабым голосом. - Wer ist doch da? Ich hore nichtz... (Кто же все-таки здесь? Я ничего не слышу...)
Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:
- Ich bin Jefreiter Rudi Kastler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)
- Mir kann man schon nicht helfen. Ich nis Helmut Raabe. Mutti, Mutti... mir ist so weh... (Мне уже нельзя помочь. Меня звали Хельмут Раабе. Мамочка, мамочка... мне так плохо...)
С этими словами немец снова потянулся вверх, к скамейке, но тут же сник и замолк. Я еще раз потормошил его, но он больше не откликался.
- Подох, - сказал Кратов, тронув тело сапогом. - Немного мы от него узнали. Вполне можно было сразу добивать. Только зря время потеряли.
- Ничего не поделаешь. - Шведов взял в руки немецкую карту. Попробуем сами разобраться в обстановке.
Мне было досадно, что так мало пришлось поработать по специальности. Конечно, мои товарищи успели убедиться, что свое дело я хорошо знаю. Но мне хотелось побольше поговорить при них по-немецки. Вероятно, именно поэтому черт толкнул меня на поступок, последствия которого я никак не предвидел. В моей голове блеснула мысль: "А что, если настал мой "звездный час"? Тот единственный и неповторимый момент, когда и я могу совершить нечто значительное. Что-нибудь такое, чтобы у того же Кратова не повернулся язык издевательски подбадривать меня: "Не трусь, переводчик!"".
Услышав очередной зуммер телефона, я схватил трубку и крикнул в микрофон:
- Zur Stelle Jefreiter Rudi Kastler, viente kompanie, drittes Regiment, zwei und funfzigste infanterie division! (На месте ефрейтор Руди Кестлер, четвертой роты третьего полка пятьдесят второй пехотной дивизии!)
Андрей и Павел остолбенели. Я сделал им знак молчать.
- Was ist Rudi Kastler? (Что это такое - Руди Кестлер?) - прокричала трубка. - Позывные? - спросил немецкий телефонист.
- Я их не знаю. Я говорю из трамвая на шоссе. Ваш наблюдатель Хельмут Раабе только что умер у меня на руках. Это все, что я могу вам сообщить. Мне надо идти догонять своих.
- Подожди у аппарата, осел. Я позову командира дивизиона.
Я разжал пальцы и опустил эбонитовый рычаг, вделанный в корпус трубки. Связь разъединилась.
- Даешь ты жизни, переводчик. - Кратов сделал глубокий вдох: во время моего разговора он не дышал.
Я быстро пересказал свой разговор с вражеским телефонистом. Услышав, что тот обозвал меня ослом, Павел стал хватать трубку.
- Дайте, я с ним на морском эсперанто переговорю. Без переводчика будет понятно, куда идти!
- Это потом, - сказал Шведов. - Доложи все как было, только наоборот. Мы убиты, а этот Руди, как его там, жив, - подсказал Андрей. - Ну, а дальше видно будет.