А дело было так. Когда в роту пришло пополнение - человек двадцать, капитан Зуев и Папа Шнитов приветствовали вновь прибывших и пожелали им хорошей службы.
"Если смерти, то мгновенной, если раны небольшой", сказал командир роты, у которого эти слова были постоянным напутствием прибывающих новичков да и солдат роты перед боем.
Не прошло и часа, как в землянку капитана, где в то время находился и Папа Шнитов, вбежал запыхавшийся командир 1-го взвода, лейтенант Зипунов.
"ЧП"! - закричал он с порога.
При этом звуке командир и замполит вскочили, как по команде. Они уже привыкли к мысли, что полоса ЧП вместе с дурной славой их роты ушла в прошлое. И вдруг снова!
Лейтенант Зипунов, запинаясь от волнения, доложил, что прибывший с пополнением боец Щукин категорически отказывается брать в руки оружие и участвовать в боевых действиях.
Капитан Зуев приказал немедленно привести Щукина к нему в землянку. Глядя на командира роты спокойными голубыми глазами, Щукин отказался выполнять его приказ немедленно взять в руки оружие и приступить к несению боевой службы. Капитан, не подозревая, что идет по пути, уже испробованному в штабе дивизии, закричал, что немедленно отправит Щукина в трибунал.
- Воля ваша, - отвечал тот.
Папа Шнитов взывал к совести баптиста. Он доказывал, что, следуя своей вере, Щукин вместо того, чтобы защищать свой народ от фашистов, защищает фашистов от справедливого возмездия.
- Ну, ты не можешь убивать людей, - говорил Папа Шнитов, - так и не надо. Но фашисты - это же не люди. Это же звери!
- С этим я согласен, - ответил Щукин. - Зверствуют они.
- Ну, а раз они не люди, а звери, - продолжал Папа Шнитов, - притом еще самые зверские звери, их нужно уничтожать. Не так ли?
- Моя вера запрещает уничтожать и зверей. Фашистов бог накажет, преспокойно отвечал на это Щукин.
- Кавалерийская атака на капитал не удалась, - констатировал Папа Шнитов, когда баптиста увели из землянки. Между ним и капитаном Зуевым тотчас возник жестокий спор. Командир роты настаивал на том, чтобы баптиста немедленно отправить обратно в дивизию для предания его суду. Папа Шнитов утверждал, что с человеком надо сначала поработать, попробовать все меры воспитания и убеждения. Он предлагал оставить Щукина в роте, поручив ему какую-нибудь "безоружную" работу. Например, на ротной кухне. В ответ на эти слова капитан Зуев сначала расхохотался, а потом стал сердито кричать, что он ни за что не доверит кому-либо варить кашу без винтовки и автомата.
- В случае прорыва врага в тылы роты хозвзвод, включая поваров, обязан занять круговую оборону и отбивать врага до прихода подкреплений!
Наконец командир и замполит сошлись на таком решении: Щукина оставить в роте под ответственность Папы Шнитова на одну неделю. За это время вести с ним воспитательную работу, но также тщательно документировать все случаи отказа с его стороны выполнять приказания командиров.
Баптиста поместили в землянку 1-го взвода под присмотр дневальных. Папа Шнитов просил бойцов воздерживаться от насмешек в адрес Щукина и поручать ему какие-нибудь "мирные" дела. Щукин помогал дневальному убирать и топить печь, сам предложил, что займется стиркой портянок и мелкой починкой обмундирования. Он заготовил чистые белые тряпочки и пришил всему отделению, располагавшемуся в землянке, белые подворотнички.
Дневальным несколько дней подряд, по просьбе Папы Шнитова, назначали ефрейтора Нонина. В часы, когда дневальный и Щукин оставались вдвоем, Нонин с помощью всеобщей истории человечества пытался, как он потом говорил, "открыть баптисту глаза на ужасающую глубину его заблуждений". Начал он с разъяснения вопроса о происхождении всех вообще религий. Самому ефрейтору Нонину этот вопрос был ясен как дважды два. Бессилие человека перед силами природы и неумение объяснить ее явления неизбежно приводили его к мысли о высшем существе, которое всем вершит и управляет.
Щукин, к удивлению Нонина, заявил в ответ, что с этим всем не спорит, что так все, наверно, и было. Но так же оно, мол, и на сегодняшний день. И сейчас множество явлений без признания высшей силы человек объяснить не может. Это рассуждение Нонин решительно опроверг смехом.
В другой раз ефрейтор потратил немало времени, чтобы доказать, что христианское вероучение, к которому принадлежат и баптисты щукинского толка, не только не исключало кровопролития, а, напротив, на протяжении веков служило знаменем самых кровавых войн. В ход пошли напоминания о крестовых походах, о религиозных войнах. Подробно было рассказано о Варфоломеевской ночи в Париже и об избиении еретиков в Московии. Поделом досталось инквизиции и черной сотне. А когда вблизи землянки бухнулся снаряд и Щукин перекрестился, Нонин не без ехидства заметил: "Тоже небось верующие послали". Щукин согласно кивал головой.
Несмотря на то что ефрейтор Нонин не менее чем на четверку изложил все, что он должен был знать на эти темы по курсу истфака, его слушатель, усердно нарезавший щепу или штопавший чей-нибудь носок, ничуть не поколебался.
"Всё так, всё так, - говорил он. - Церковная вера себя осквернила и кровопролитием, и нарушением других заповедей Христа. Поэтому баптисты от нее и отошли. Они тем и отличаются от церковной религии, что не допускают никаких отступлений от евангельских заповедей. "Не убий!" так "не убий!" Поэтому, мол, он и не может воевать.
Не раз приходил в землянку Папа Шнитов. Он, пользуясь его собственным выражением, "насквозь прокомиссарил" баптиста разговорами о сущности войны с фашизмом и о всемирном ее значении. Щукин и тут кивал в ответ, но со своей позиции не сдвинулся. Папа Шнитов заметно приуныл и улыбаться стал как-то грустно, по-гамильтоновски. Приближался день, когда Щукина должны были отправить в дивизию для предания суду военного трибунала. Папа Шнитов не знал, что в этом вопросе возникали некоторые затруднения. Он искренне хотел спасти молодого, начинающего жизнь человека от сурового и позорного наказания. Но все меры убеждения, казалось, были исчерпаны безрезультатно. Капитан Зуев при каждом удобном случае подтрунивал над Папой Шнитовым: "Ну, что, замполит, заела твоя агитация и пропаганда?! На что надеешься?" - "Подождем до конца уговорного срока, - отвечал тот. - Может быть, сама война чего подскажет".
Когда Папа Шнитов произнес эти слова, он, видимо, уже вынашивал тот поразительный "ход конем", который потом и осуществил. Ход, и в самом деле подсказанный самой войной.
На третий день после появления в роте баптиста произошло одно событие, одновременно и смешное, и прискорбное. Рота как раз тогда и получила задание добыть "языка". Командованию армии был срочно нужен офицер противника. Необходимо было пролить свет на замеченную в тылу передовых частей фашистов перегруппировку. Несколько попыток армейских разведчиков захватить нужного фрица не увенчались успехом. Тогда было решено подключить к выполнению этой задачи подразделения передовых частей армии, бойцы и командиры которых "вжились" в обстановку на своих участках обороны.
Начальник разведки дивизии, капитан Гамильтон, выбрал для проведения операции роту, в которой был замполитом его приятель Папа Шнитов. Рота к тому времени имела уже прочную славу надежного, дисциплинированного подразделения.
Гамильтон объявил обещание командующего армией: те, кто приведут "языка", будут награждены медалью "За отвагу". Охотников пойти в опасный поиск нашлось немало. После тщательного отбора в поиск были назначены сержант Охрименко, не раз ходивший в тыл врага, и сержант Тимохин, дисциплинированный, уже немолодой человек, воевавший под Ленинградом с первых дней войны.
Пробраться в тыл врага и возвратиться назад с "языком" было в условиях Ленинградского фронта делом сложным. Война здесь носила позиционный характер. Линии окопов с обеих сторон были сплошными. Непросто было преодолеть даже свои минные поля и проволочные заграждения. Уже для этого требовалась исключительная точность в следовании по проходам, оставленным саперами. Малейшее отклонение в сторону - рискуешь нарваться на мину. Неловкое движение при подползании под колючую проволоку - и зазвенят пустые консервные банки, привязанные попарно к рядам "колючки". Конечно, баночные "концерты" устраивает и ветер. Но фашистские пулеметчики в любом случае поливают "зазвеневший" участок из тяжелых пулеметов. А уж о вражеском предполье что говорить! Где там лежит заметенная снежком мина, неизвестно.
Над линией немецких окопов по всему периметру блокадного кольца - от устья Невы у Шлиссельбурга до берега Финского залива под Стрельной - по ночам через каждые сто метров то и дело летят в небо синие молнии осветительных ракет. Каждая из них пока взлетает и падает, ярко освещает на одну-две минуты предполье перед данным участком. Тем не менее наши разведчики постоянно проникали в расположении противника. Для обеспечения успеха разведки обычно принимались серьезные меры поддержки. И на этот раз отправка разведчиков потребовала немалых усилий. Пулеметный взвод был готов подавить пристрелянные пулеметные точки противника. Сержант Кирюк, считавшийся искусным пулеметчиком, должен был углядеть и мгновенно залить свинцом всякую вновь объявившуюся в расположении врага огневую точку. Стрелковый взвод лейтенанта Зипунова готовился к отвлекающей атаке, в сторону от маршрута движения разведчиков, если противник вдруг проявит активность на их пути. Снайпер Бозарбаев с двумя учениками выдвинулся в "секреты". Их задачей было встретить прицельным огнем вражескую группу преследования в случае, если она выползет в "ничейную" полосу, чтобы отбить захваченного разведчиками "языка". И наконец, в расположении Гамильтона находился наблюдатель артиллерийского полка дивизии, готовый вызвать огонь в любой указанный начальником разведки квадрат.
Охрименко и Тимохина инструктировали все по очереди: Гамильтон, саперы, пулеметчики, командир роты, Папа Шнитов и даже артиллерийский наблюдатель. Предусмотрено было как будто бы все. Непредвиденной оказалась только одна маленькая деталь. Но как это часто бывает, именно она, эта одна-единственная непродуманная мелочь, сорвала успех всей операции.
Охрименко и Тимохин благополучно пробрались в расположение противника и возвратились обратно с "языком". На обратном пути Тимохин, прикрывавший отход, был ранен в бедро. Охрименко один волок по снегу связанного немецкого офицера с кляпом во рту. Бозарбаев и два других снайпера поддержали Тимохина метким огнем, а потом помогли ему добраться до нашей траншеи. Операция прошла на редкость удачно. Начальник разведки, командир роты и Папа Шнитов горячо поздравляли Охрименко и раненого Тимохина, которому предстояла эвакуация в медсанбат. Однако ликование, охватившее всех при успешном завершении столь значительной операции, было преждевременным. Когда немца развязали и вынули у него изо рта кляп, выяснилось, что он мертв. Могучий Охрименко задушил его, сам того не заметив, пока волок по снегу, обхватив за шею.
Безмолвный "язык" оказался обер-лейтенантом полка, который противостоял на данном участке нашим частям. Было ясно, что он мог бы о многом рассказать командованию армии.
Капитан Зуев, уже успевший сообщить "наверх", что разведка возвратилась с "подарком", был вне себя от досады и ярости. Николай Максимилианович сокрушенно повторял: "Нонсенс! Не нахожу другого слова. Самый настоящий нонсенс!"
Больше всех страдал Охрименко. Он стоял перед командиром роты, опустив голову, и тихим голосом просил:
- Надышлить мене ще раз. Иншого фриця пиймаю - ще кращего, ниж цей.
- Еще краше? - кричал капитан Зуев. - Теперь, значит, голову оторвешь, так, что ли?
- Ни! Як ридну маты, як свою наречену, як свою коханну, буду його оберегаты!
Папа Шнитов понемногу успокоил капитана и незадачливого разведчика.
- В конце концов, Охрименко все-таки совершил подвиг - пробрался в тыл врага и уничтожил фашистского офицера, - рассудил он. - А свою ошибку пусть сам и исправляет.
Николай Максимилианович с ним согласился, добавив, что выполнение задания командования отменить нельзя, что добывать "языка" придется и что Охрименко несомненно лучше других подготовлен к повторному поиску.
Всплыло соображение, сыгравшее роль еще при первом отборе исполнителей задания. К удивлению самого Охрименко, Николай Максимилианович обнаружил у него тогда отличное немецкое произношение.
"Як же так? Я же знаю всього два слова з нимецькой мовы: "Хенде хох!"" - пожимал плечами Охрименко.
"Вот именно, дорогой! - разъяснил Николай Максимилианович. - Я и хочу сказать, что вы лучше всех в нашей дивизии произносите сто процентов известных вам немецких слов. Даже лучше меня и переводчика Гольдберга! Ваше украинское "гэ" и немецкое "аш", обозначаемое латинской буквой "h", абсолютно идентичны по звучанию. Вот почему, - закончил свою краткую лекцию Гамильтон, - ваше "хенде хох!" прозвучит для любого немца с дополнительной убедительностью".
Тогда, перед первым походом в тыл врага, Охрименко был недоволен тем, что у него обнаружилось немецкое произношение. Теперь, желая во что бы то ни стало во второй раз пойти за "языком", он сам напомнил о своем преимуществе. Вопрос был решен. Оставалось подобрать ему напарника вместо выбывшего в медсанбат Тимохина.
Капитан Зуев назвал несколько фамилий бойцов и сержантов. Однако Папа Шнитов по различным поводам отвел всех без исключения названных командиром роты. Наконец капитан Зуев потерял терпение.
Называй тогда сам, если тебе мои предложения не нравятся! - проворчал он в ответ на очередной отвод.
- И назову... Щукин.
- Какой это Щукин?
Капитан Зуев привык к тому, что от Папы Шнитова можно услышать порой неожиданные предложения, но тем не менее не допустил мысли, что тот имеет в виду баптиста.