- О-о! - поразился Антон. - Вот это инструмент!
В центре на красивых золоченых ножках стоял белоснежный рояль.
Присел за него, заиграл вальс. Откуда-то, не заметили ее вначале, кинулась на середину большая собака, пошла по ковру кружиться на задних лапах.
- Вот это зверь! - восхищенно заулыбался Антон. - Мадам! Бонжур, ву шер!.. Вы прелестны!
Давно уже, видать, дремавшие стены не отражали хохот и веселую речь. Служитель с улыбкой смотрел на высокого белявого иноземца, заводилу. Такие всегда нравятся. А тот уже с выражением читал:
Плачет метель, как цыганская скрипка.
Милая девушка, злая улыбка.
Я ль не робею от синего взгляда?
Много мне нужно и много не надо...
- Кажется, Есенин. А стихи откуда? - спрашиваю у Антона.
- По рукам ходят. Переписываем друг у друга.
- А знаешь ты, что не так далеко отсюда есть место, которое называется Гренада? А теперь слушай - вот стихи!
Выждав, он мягко, нараспев стал декламировать:
Мы ехали шагом.
Мы мчались в боях
И "Яблочко"-песню
Держали в зубах... Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Мы слушали затаив дыхание. Это были стихи о бойце, который из книги узнал красивое имя - Гренада, и о том, что "Гренадская волость в Испании есть". Это было про нас, солдат-интернационалистов, про тех крестьян, которые помогали нам оборудовать аэродром...
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать...
Антон вдруг замолчал, задумчиво уставившись взором в одну точку.
- Ты чего такой? - решаюсь спросить Ковалевского.
- Приехал Пумпур, растравил душу. О доме напомнил... Мне бы на часок туда, всего на часок! Пройтись по улице, воздуху родного хлебнуть, услышать, как скрипят шаги по морозу. И сказать друзьям-товарищам: как вы тут, черти, поживаете?
- Неплохо бы...
- У меня жена - замечательная. Я слов не подберу тебе сказать... И пацанята...
... Вверху плывут облака. Медленно-медленно. От земли идет едва ощутимый запах сена. А может, все это только кажется... И облака, и запах этот напоминают луг на берегу Тетерева, воскресный день, прозрачный золотистый воздух бабьего лета...
- Вот интересно, - подает голос Антон. Он прислонился спиной к дереву и тоже запрокинул голову. - Вернемся мы, встретят. Воевали, скажем. Будут спрашивать, и рассказывать будем - о боях, о тактике, о всяких острых случаях. А мы им - о том, как тосковали по нашему русскому снегу, по красным транспарантам над праздничными колоннами, по любимым...
- Хорошо философствуешь, - пытаюсь изменить настроение, хотя у самого черти по душе скребут. - Хочешь анекдот про философа?
- Ты мне лучше дай час, чтоб дома оказаться. Всего на час. Сотвори такое чудо!
Он отворачивает лицо и затягивает песню. Мы услышали ее уже в Испании, по приемнику, из Москвы. Только там пели быстро, бодро, а Антон завел негромко, раздумчиво.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...
- Камарадо Казимир! - истошно кричат от телефона. - Фашиста авиньон! Идут к порту...
- Всем взлет! - кричит и Ковалевский.
Антон запустил свой самолет первым и прямо с места взял старт. Мой что-то чихает, но пока не схватывает искру. Чуть замешкались и остальные. Слежу из кабины, как он набирает высоту. Сам уже делаю разбег, схватил краем глаза: Антон приближается к итальянскому "капрони". Бомбы уже несутся на порт, вздымаются черные столбы взрывов. Вот и Ковалевский совсем рядом, открыл огонь.
- Молодец Казимир!
Похоже, "капрони" подбит, но что он, что Ковалевский делает! Куда же ты, Антон?!
Возможно, я и в самом деле заорал, настолько все было нелепо. Черный дымок начинал тянуться за "капрони", и тот, снижаясь, шел на скалы. Что хотел Ковалевский, когда догнал его и пошел поверху? Ведь это - стать под пулемет стрелка!