- Этот - для боя!
- Ну теперь совсем другое дело, - ликует Майоров. - Держитесь теперь, "мессера"!
Полетели на завод - и тут дух тоже захватило. Огромное поле было уставлено новенькими самолетами. Вот когда мы почувствовали, что скоро грядет он - перелом в битве за небо.
И следующая новость взбудоражила с не меньшей силой: нас включают в корпус РВГК - резерва Верховного Главнокомандования. Корпус! А уже формируются и армии! Колоссальные воздушные армады! Все это еще раз свидетельствовало о возросшей мощи страны. Мы только и говорили о переменах, радуясь, гордясь, ощущая новую силу во всем вокруг и в себе. Это был праздник.
В конце учебного дня нас вызвали к командиру корпуса Герою Советского Союза генералу А.С. Благовещенскому. Только что, оказалось, прибыл командир одной из дивизий корпуса генерал Г.П. Кравченко. Нас взаимно представили. Я доложил о состоянии дел в полку.
В семье нашей - новая волна энтузиазма. Еще бы! Ведь комдивом у нас будет дважды Герой Кравченко! Это он и С.И. Грицевец первыми в стране были удостоены второй Золотой Звезды за отличия в боях на Халхин-Голе. Первую Грицевец получил, защищая добровольцем республиканскую Испанию, а Кравченко - участвуя на стороне китайского народа в его борьбе с японскими захватчиками.
В комдива влюбились. Он отличался от привычного типа командиров. Казалось, ничто его не может вывести из равновесия. Сдержанный, рассудительный, внимательный к людям, обаятельный. Его часто можно было видеть в кругу летчиков, техников, бойцов батальона аэродромного обслуживания. Его воля и решительность, его командирское мышление проявлялись не броско, не кричаще, а как-то по-особому спокойно и просто. В душе комдива и жалели. Казалось противоестественным: корпусом командует генерал-майор, дивизией у него - генерал-лейтенант. А ведь еще до войны он возглавлял ВВС Прибалтийского особого военного округа. Но известно, какие большие потери понесла авиация наших приграничных округов после фашистских внезапных бомбежек в первый же день войны. Поговаривали, что после того и "не пошла" служба у Кравченко...
Обрадовало "ветеранов" и пополнение. Неожиданно, когда я прилетел на завод оформить получение машин, обступила меня группа заводских летчиков. Узнав, что я из гвардейского полка, загорелись:
- Хорошо бы в такой полк попасть!
- Может, возьмете, а?
И я подумал: а чем черт не шутит? Если номер выйдет, все же опытные летчики придут к нам. Переписал фамилии - и тут же телеграмму в Москву. Еще и обосновал: люди, мол, опытные, а в боях не бывали. И разрешение пришло!
Так что в запасный полк из "совсем зеленых" осталось взять только четверых.
Брали четверых, а прибыли на фронт - оказалось, что их шестеро.
Когда прилетели, обнаружилось два лишних самолета.
- А эти откуда?
Никто ничего не мог сказать.
- С нами летели?
- С нами. Позвали летчиков.
- Вы откуда?
- Из второго гвардейского.
Ну и наглец вот этот, что стоит чуть впереди и отвечает.
- Ваша фамилия?
- Сержант Слезкин.
- Как оказались здесь?
- Мы решили попасть в ваш гвардейский полк - и никуда больше.
- Дезертиры, значит? Пожали плечами.
- Мало того, - отчитываю их. - Вы представляете себе, что значит украсть самолет? И сбежать на нем?
- Так ведь на фронт...
Ну что ты будешь делать! Пришлось срочно давать телеграмму заместителю командира запасного полка Акуленко - товарищу по Испании и финской кампании, чтобы уладил:
А все Скрыпник! Это он встретил в Сейме, в запасном полку, своего давнего приятеля Слезкина, и тот решил во что бы то ни стало уйти на фронт с нами. Прихватил и еще одного такого же бесшабашного.
Теперь вот наставляет его своими рассказами Скрыпник.
- Главное - не мчись в бой, как по струне, надо много маневрировать.
- Конечно, - соглашается Слезкин. А Панкин взял на гитаре последний аккорд, приглушил. Нависла тишина. И, будто стряхнув серьезное настроение, вызванное песней, Панкин с прежней шутливостью позвал:
- Товарищ Булкин!
- Он уже спит, - ответил Булкин.
- Вот пусть он чего-нибудь еще прочтет, а потом спит.
- Может, кто анекдот расскажет, а? - взмолился Булкин.
- Надоели анекдоты, хотим серьезного искусства.
- Истосковались, Булкин.
- Изголодались...
- Ладно, - остановил этот поток Булкин. Он, конечно, притворялся, играл свою игру, а вообще-то ему приятно такое внимание. - Есть у Константина Симонова стихотворение "Однополчане"...
Булкин читал красиво, умел придать своему голосу именно то настроение, каким дышит стих. Он говорил о людях, которых война сводит в один окоп, которым суждено пройти большую дорогу к победе...
- Хорошо! - отозвался комэск третьей Тришкин. - И про Кенигсберг, что мы там будем, и про наше поколение.
- А смотрите, ребята, - мне показалось, что при этих словах Панкин привстал, - как нас ни били, как ни пер фашист поначалу, а ни у кого ни на миг не было сомнения, что мы победим, правда?
- Что верно, то верно.
- Ни на миг!..
- Интересно, как оно будет? Ну придем мы в Берлин, ну окончится война. А вот как потом?
- Потом очень просто, - опять заговорил Панкин. - Уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Или в тайгу. Чтоб никого на пятьсот километров, только гитара, со мной. Тишины хочу. А потом вернусь к разумному человечеству и женюсь. Вот так, братцы. А ты, Глеб?
Начинался диалог двух заместителей комэсков - из второй и третьей.