- Я - тридцать первый. Пушкин, помоги ему! Ну и Славгородский! Влез в самую гущу бомбардировщиков...
- Я - ноль первый. Появились фашистские истребители...
- Держись, Костя!
- Десятый, у тебя на хвосте "фоккер"! - Голос выпаливает это с пулеметной скоростью, отчаянным надрывным криком.
- Получай, гад!
Сквозь близкие и громкие звуки доносятся отдаленные:
- Двойка, возьмите на себя верхних...
- Не дай, не дай ему уйти!..
- Командир, берегись!..
Ухо выхватывает из этого хаоса по-прежнему ровный, спокойный голос Кравченко:
- Я - ноль первый. Ранен. Машина плохо слушается. Через какое-то время:
- Я - ноль первый. Прыгаю...
Комдива сбили! Но жив он, жив, и все будет хорошо, ведь над своими прыгнул.
Передаю на свой КП, чтобы нас сменили, - горючее на исходе.
Садимся. Бензозаправщики, оружейники хлопочут возле самолетов.
Приземляется Як-3. Подрулил. Это командир корпуса.
- Подбили комдива, - говорю. - Прыгнул он.
- Знаю...
Но в это время от штабной рации кричат:
- Командир дивизии погиб!
- Не может быть! - Я ничего не понимаю. - Сам слышал, что он прыгает.
Генерал Благовещенский берет микрофон.
- Как - погиб?
- Он, товарищ генерал, дотянул до своего КП. Машина сорвалась, не могла держаться. Он выпрыгнул, мы видели. Но парашют не раскрылся...
Командир корпуса улетел. Во второй половине дня вызвал меня к телефону.
- Как настроение?
- Неважное. Все переживают. Ожидали вечером... Знаете, как его любили!
- Знаю... А погиб ваш командир, как, может быть, никто не погибал. Осколок перебил вытяжной тросик его парашюта. Дернул кольцо - а впустую.
На другом конце телефона какое-то мгновение молча г.
- Вот что. Ожидается новая волна налетов. На заходе солнца. Подготовься. Команду получишь.
Приняв от меня трубку, чтобы перенести ее на аппарат, стоящий на дальнем конце стола, майор Островский повторил:
- На заходе солнца... "Юнкерсы" могут летать до глубокой темноты.
- Верно. А поэтому заготовьте побольше ракет. Может, в самом деле понадобятся при посадке.
Когда команда поступила, группа сразу же поднялась в воздух. На земле договорились: шестеро атакуют, а двое - в группе прикрытия.
В наушниках:
- Будьте внимательны!
И точно, на горизонте, где солнце легло на лес, красное зарево запятналось точками. Я стал считать. Восемнадцать! Может, и больше, может, за ними приближались другие, но считать уже некогда - первые перестраивались для пикирования.
Только ведущий клюнул носом вниз, чтобы разогнать свое многотонное тело для бешеной атаки по пехоте, я ему наперерез - он тут же вспыхнул.
Второго срезал Майоров. Третьего - Соболев.
- Как в учебнике, - не выдержал Соболев.
Разворачиваемся крутым виражом. Очередной фашист уходит в атакующее пике, чтобы сбросить свои бомбы, но он у меня в прицеле. Жму на гашетку, самолет содрогается от пушечных выстрелов, вижу в прицеле дымок...
- Тридцать первый, меня зажали! - это Соболев, и трудно передать его интонацию.
- Вижу!
Соболев - вот он впереди меня кладет машину с крыла на крыло, а за ним два цепких "мессершмитта". Я тут же выстрелил по одному из них - он шарахнулся в сторону.
Бросаю машину вверх. Что-то заставляет оглянуться - ох как он несется на меня! Огонь ему еще далековато открывать. Но мне все равно не уйти. Если отверну, - достигнет и расстреляет. Если вверх, - тоже расстреляет. Крутой вираж - вниз и влево, и навстречу ему!
А, не нравится! Отворачиваешь!
Метров с пятидесяти всадил в него длинную очередь - полетели куски...
В жизни я не видел такой пальбы. Бьют синими толстыми струями "юнкерсы", бьют "мессершмитты", сыплются по небу наши серовато-белые брызги, лупят зенитки, и расцветают их черные, голубые, белые дымки... Голова ходит кругом. Где мы крутились? Как удавалось держаться вместе? Как уцелели?
Возвращаемся. Уже сумерки. Наши встречают морем огня. Горят костры, указывающие направление, палят из ракет, освещая аэродром.