Мы стоим гурьбой, еще разгоряченные, еще взволнованные, переживая вновь те моменты, когда сразил врага, когда выручил товарища, когда сам чудом уцелел. Переживаем гибель комдива...
Вдруг на привычной нашей дороге показались три легковые машины, и прямо к нам.
Распахнулась дверца первой - вышел командующий Волховским фронтом генерал армии Мерецков. Еще генералы - члены Военного совета фронта. И наш командир корпуса. Докладываю.
- Где летчики, которые прилетели только что?
- Здесь, товарищ командующий.
- Постройте.
Я скомандовал, он подошел к нашему немногочисленному строю. Повернулся ко мне:
- Кто дрался?
- Все.
- Кто производил первую атаку?
- Я, товарищ командующий.
- Ваш позывной?
- Тридцать первый.
- Спасибо! Очень хорошо, - Подошел ближе к шеренге.
- Ваша фамилия?
- Капитан Соболев,
- Спасибо!
- Ваша?
- Старший лейтенант Пушкин.
- Спасибо! - Каждому крепко жмет руку. Отступил на миг. - Спасибо за отличный бой!
- Служим Советскому Союзу!
Поворотом головы подозвал адъютанта, взял у него блокнот, тот подсветил ему фонариком.
- От имени Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик Военный совет фронта награждает личный состав, участвовавший в этом бою орденом Красного Знамени - капитана Соболева, старшего лейтенанта Пушкина, старшего лейтенанта Соколова, лейтенантов Косолапова, Майорова, Резникова, Федоренко.
И еще раз похвалил:
- Хорошо дрались!
Сделал шаг к машине, но вопрос Майорова заставил обернуться:
- Товарищ генерал, а что же командира нашего забыли?
Командующий медленно подошел к Майорову, положил руку на плечо.
- А командир ваш заслуживает большего.
Только они уехали - над нами в звонком морозном воздухе зашелестело, и следом на дальнем конце аэродрома раздался взрыв.
- Начинает "Берта" свой концерт, - прокомментировал Косолапов.
Быстро пошли к землянке. Запахло порохом, скрипел снег, и под частые шаги Панкина гулко стучал планшет.
- Я ходил смотреть ее осколки, - заговорил Майоров. - Ё-моё! Как клепки от дубовой бочки. Опять прошелестело и громыхнуло...
Транспортный самолет, стоящий у леса, начинает запускать моторы, я вижу это из кабины и подаю своей группе команду на взлет.
Мы уходим восьмеркой в небо, и когда, сделав круг над нашим аэродромом, возвращаемся, - Ли-2 как раз взлетает.
Восьмерка догоняет его, делает горку - и шестнадцать пушек бьют в небо. Прощальный салют нашему комдиву.
- Сопровождаем Ли-2 до Тихвина, здесь уже нечего опасаться вражеской атаки.
- Прощайте, Григорий Пантелеевич, - говорю я. Он будет похоронен у Кремлевской стены.
* * *
27 февраля неожиданно объявился Скрыпник.
Он вошел в здание школы, и единственный, кто оказался здесь, был Костя Федоренко. Иван постоял над спящим другом, не решаясь будить, и все же не выдержал. Он тронул спадающий Костин чуб, отвел его - полностью открылось исхудалое лицо, и сердце Скрыпника кольнуло острой жалостью.
Костя открыл веки. Глаза какое-то мгновение с недоумением смотрели на Скрыпника, и вдруг Федоренко рванулся, обхватил руками друга.
- Ваня! Родной мой...
Но тут же отшатнулся, судорога прошла по лицу, словно ему передалась боль Скрыпника.
- Ой, прости!..
- Ничего, - ответил Скрыпник, здоровой рукой поправляя ту, что была в бинтах и безжизненно держалась на перевязи.
- Что с тобой было? Рассказывай, - перебил Костя.
- Что было, то сплыло. Видишь, я живой и здесь. А ты, дружище, мне не нравишься.
- Непонятное творится, - пожаловался Костя. - Силы нету, а от пищи рвать тянет. Командир велел несколько дней побывать на лазаретном режиме. Наш медик майор Егоров говорит: "У тебя, Федоренко, нервы оголились... " Ну да ерунда! Ты-то, Ваня, как? Нет, погоди... Ложись, я же вижу: еле на ногах держишься. Я сейчас... - и он выбежал.