Сёгун - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

Часть третья

Глава 30

– У тебя все готово, Мура?

– Да, Оми-сан, думаю, да. Мы выполнили все ваши приказания очень точно. И то, что приказал Игураси-сан.

– Надеюсь, а то вечером здесь уже будет другой староста, – пригрозил Игураси, главный приспешник Ябу.

От недосыпа у Игураси покраснел, налившись кровью, единственный глаз. Он вчера прибыл из Эдо с первым отрядом самураев и специальными наставлениями.

Мура не ответил – только кивнул, не поднимая глаз.

Они стояли на берегу, возле пристани, перед безмолвными рядами насмерть перепуганных и уставших крестьян. Все жители деревни, от мала до велика, за исключением больных и младенцев, ждали прибытия галеры, одетые в лучшее свое платье. Улицы вылизали и вычистили, наведя порядок, какой бывал только перед Новым годом, когда, следуя древнему обычаю, вся страна наводила чистоту. Рыбачьи лодки расположили правильными рядами, сети тщательно свернули, канаты смотали в ровные бухты. Даже песок на побережье залива аккуратно разрыхлили граблями.

– Ничего не случится, Игураси-сан, – успокаивающе произнес Оми.

Он почти не спал последнюю неделю, с того самого момента, как из Осаки с почтовым голубем Торанаги прибыли приказы от Ябу. Сразу же отрядил всю деревню, всех трудоспособных жителей на двадцать ри вокруг, готовить Андзиро к приезду самураев и Ябу. И теперь, когда Игураси сообщил ему на ухо, по большому секрету, что великий даймё Торанага и его, Оми, дядя успешно избежали ловушки Исидо, он был доволен, что не поскупился.

– Не стоит так беспокоиться, Игураси-сан. Это мой надел, и за него отвечаю я.

– Да, конечно. – Игураси презрительным взмахом отослал Муру и уже спокойно добавил: – Отвечаете вы. Но не обижайтесь, я бы никому не пожелал увидеть нашего господина в гневе. Если мы что-нибудь упустили или эти говноеды что-то сделали не так, наш господин еще до конца завтрашнего дня превратит весь ваш надел в громадные навозные кучи. – Широким шагом он направился к начальнику своего отряда.

В это утро с севера, из Мисимы, вотчины Ябу, прибыли последние отряды самураев. Теперь они расположились на берегу, на деревенской площади и склоне горы, вооруженные сверкающими пиками, и ветер трепал знамена над их головами. Три тысячи отборных самураев из войска Ябу. Пятьсот всадников.

Оми не тревожился. Он сделал все возможное и лично проверил все, что можно было проверить. А если что-то забыл, это карма. «Но все шло нормально, и затруднений не предвиделось», – думал он возбужденно. Было израсходовано пятьсот коку – больше всего годового дохода Оми до того, как Ябу увеличил надел племянника. Оми колебался, решая, сколько потратить, но жена Мидори убедила его не скупиться, ибо расходы – ничто в сравнении с той честью, которую господин Ябу оказывает им. «А когда прибудет господин Торанага, кто знает, какие новые возможности могут открыться перед вами?» – шептала она.

«Мидори была права», – подумал Оми, гордясь женой.

Он еще раз осмотрел берег и деревенскую площадь: вроде все в полном порядке. Мидори и его мать ждали под навесом, сооруженным к прибытию Ябу и его гостя, Торанаги. Оми заметил, что мать не закрывает рта, и пожелал Мидори терпеливо сносить бесконечные упреки. Он разгладил складки на своем безупречном кимоно, поправил мечи и посмотрел на море.

– Слушайте, Мура-сан, – прошептал с опаской рыбак Уо, один из четырех деревенских старейшин, стоявших на коленях рядом со старостой перед остальными, – я так боюсь, знаете. Как бы не обмочиться прямо на песок.

– Потерпи, старина. – Мура сдержал улыбку.

Лицо Уо, широкоплечего человека-горы с огромными руками и сломанным носом, приняло болезненное выражение.

– Потерплю, но, кажется, сейчас немножко испорчу воздух. – Уо был известен любовью к соленым шуткам, силой и способностью пускать ветры.

– Э-э, может быть, лучше не надо, – хихикнул невысокий сухопарый рыбак Хару. – Один из этих дерьмоголовых может обидеться.

Мура прошипел:

– Вам же приказали не называть так самураев, пока хоть один остается около деревни.

«Ох-хо-хо, – подумал он устало, – надеюсь, все сделали, ничего не забыли». Мура взглянул на склон горы, на бамбуковый частокол вокруг временного укрепления, которое крестьяне соорудили с такой скоростью и с таким трудом. Триста человек копали, носили, строили. Куда проще оказалось возвести еще один дом. Он располагался на холме, сразу под домом Оми, и сейчас Мура видел это строение, уступавшее размерами жилищу самурая, но крытое черепицей, с наспех разбитым садом и банным домиком. «Видимо, сюда переедет Оми, а свой дом отдаст господину Ябу», – заключил про себя Мура.

Он оглянулся на мыс, из-за которого в любой миг могла показаться галера. «Скоро на берег вступит Ябу, и все мы окажемся в руках богов, ками, Бога Отца, Его Сына и Мадонны, ох-хо-хо! Святая Мадонна, защити нас! Не оставь своей милостью. Всего несколько следующих дней. Оборони нас, нашего господина и повелителя! Я зажгу пятьдесят свечей, а мои сыновья обязательно примут истинную веру», – пообещал Мура.

Сегодня Мура искренне радовался тому, что он христианин и может ходатайствовать перед единым Богом за свою деревню. Он стал христианином в молодости из-за своего сюзерена, который перешел в новую веру и сразу же приказал всем своим людям сделать то же. И когда двадцать лет назад его господин пал в битве, сражаясь на стороне Торанаги с войсками тайко, Мура остался христианином в память о нем. «Хороший воин имеет только одного повелителя, – думал он, – одного настоящего повелителя».

Ниндзина, круглолицего крестьянина с крепкими зубами, особенно заботило присутствие множества самураев.

– Мура-сан, прошу прощения, но вы совершаете ошибку. Этим утром было небольшое землетрясение, это знак богов, предзнаменование. Вы совершаете ужасную ошибку, Мура-сан.

– Что сделано, то сделано, Ниндзин. Забудь об этом.

– Как я могу? Когда в моем погребе…

– Кое-что есть и в моем погребе. У меня самого полно всякого, – вмешался Уо, больше уже не улыбаясь.

– Нигде ничего нет. Ничего, друзья, – предупредил Мура осторожно. – Нет и не было.

По его приказу тридцать коку риса, украденных у самураев, были припрятаны по всей деревне вместе с другими припасами, снаряжением – и оружием…

– Не надо оружия! – убеждал его тогда Уо. – Рис – да, конечно, но не оружие!

– Надвигается война.

– Нам не разрешается иметь оружие! – кричал Ниндзин.

Мура фыркнул:

– Это новый закон, ему всего двадцать лет. Прежде у нас имелось какое угодно оружие, и мы не были привязаны к деревне. Могли ходить куда захотим и делать что хотим. Крестьяне становились ратниками, рыбаками, торговцами, даже самураями. Некоторым это удавалось. Вы знаете, что я говорю правду.

– Да, но теперь другое время, Мура-сан, совсем другое. Тайко приказал, чтобы все стало по-иному!

– Скоро будет по-прежнему. Мы снова пойдем воевать.

– Тогда давайте подождем, – просил Ниндзин, – ну пожалуйста! Пока это противозаконно. Если закон изменится – другое дело. Значит, такова карма. Тайко издал указ: не иметь оружия. Никакого. Под страхом немедленной казни.

– Да откройте вы все глаза! Тайко умер! И я вам говорю, скоро Оми-сан придется готовить людей к войне. Большинство из нас должны будут воевать, понимаете? Мы ловим рыбу и воюем, все в свое время. Разве не так?

– Да, Мура-сан, – согласился Уо, подавляя страх. – До тайко мы не были так привязаны к одному месту.

– Нас поймают, они нас поймают. – Ниндзин даже вспотел. – Они не пощадят нас. Сварят в кипятке, как того чужеземца.

– Помалкивай о чужеземце!

– Послушайте, друзья, – произнес Мура, – у нас больше никогда не будет такой возможности. Это послано нам Богом. Или богами. Мы должны припрятать каждый нож, меч, мушкет, щит, лук, каждую стрелу или пику, какие только сможем раздобыть. Самураи подумают, что их украли другие самураи – разве мало их съехалось сюда со всей провинции Идзу? И разве один самурай поверит другому? Мы должны отобрать у них исключительное право на войну. Мой отец был убит в бою – как и твой, и вот его. Ниндзин, в скольких битвах ты участвовал – в десяти, да? Уо, а ты? В двадцати? Тридцати?

– Берите больше. Разве я не служил тайко? Чтоб ему было пусто в другой жизни! Да, прежде чем стать тайко, он был человеком. Это точно! Потом что-то изменило его, правда? Ниндзин, не забывай, что Мура-сан – староста! И его отец тоже был старостой! Если староста говорит: вооружайтесь, значит нужно вооружаться.

…И теперь Мура убедился, что поступил правильно. Новая война продлится очень долго, их мир опять станет таким, каким был всегда. Деревня никуда не денется, вместе с ее лодками и жителями. Потому что все люди: крестьяне, даймё, самураи и даже эта – должны есть, а в море можно ловить рыбу. Так что, как и прежде, воины-поселяне будут время от времени отвлекаться от войны, чтобы спустить на воду свои лодки…

– Смотрите! – вскрикнул Уо, непроизвольно взмахнув рукой, и наступила тишина.

Галера огибала мыс.

Фудзико смиренно стояла перед Торанагой на коленях в самой большой каюте, где даймё расположился на время плавания. Они были одни.

– Я прошу вас, господин, – умоляла она, – не склоняйте меня к такому.

– Это приказ.

– Я повинуюсь, конечно, но я… я не могу…

– Не можете? – вспыхнул Торанага. – Как вы осмеливаетесь спорить! Я приказал вам стать наложницей капитана, а вы осмеливаетесь спорить со мной?

– Извините, господин, простите великодушно, – заторопилась Фудзико – слова прямо хлынули из нее. – Я не смею спорить с вами. Я только хотела сказать, что не могу исполнить ваш приказ надлежащим образом. Прошу вас, поймите меня! Простите меня, господин, но это невозможно для меня – быть счастливой или изображать счастье. – Она склонила голову, уткнувшись лбом в футон. – Я смиренно прошу дозволения совершить сэппуку.

– Я уже говорил, что не одобряю бессмысленной смерти. Вы мне нужны.

– Но пожалуйста, господин. Я хочу умереть. Смиренно прошу вас. Я хочу соединиться с мужем и сыном.

Голос Торанаги обрушился на нее, перекрыв все звуки на галере:

– Я уже отказал вам в этой чести. Вы не стоите ее. Только ради вашего деда, моего старого друга Хиромацу, я терпеливо выслушиваю ваши неприличные отговорки. Достаточно нести вздор, женщина!

– Я почтительно прошу разрешения стать монахиней. Будда…

– Нет! Я отдал другой приказ. Выполняйте его!

– Выполнять? – спросила она, не поднимая головы, лицо ее окаменело. Потом еле слышно она пробормотала: – Я думала, мне будет приказано возвратиться в Эдо.

– Вам приказано быть здесь, на корабле! Вы забыли свое положение, свой род, свои обязанности! Я недоволен вами. Идите и готовьтесь!

– Я хочу умереть. Пожалуйста, позвольте мне присоединиться к ним, господин!

– Ваш муж родился самураем по ошибке. Он был ничтожен, как и его потомство. Этот глупец чуть не погубил меня. Присоединиться к ним? Что за вздор! Вам запрещено совершать сэппуку! А теперь ступайте! – (Но она не двигалась.) – Может быть, мне лучше отправить вас к эта? В один из их домов. Может быть, там вы вспомните о достойном поведении и долге?

Дрожь охватила ее, однако она вызывающе бросила:

– По крайней мере, они японцы!

– Я – ваш сюзерен. Вы должны выполнять мои приказы.

Фудзико заколебалась. Потом пожала плечами:

– Да, господин, прошу прощения за мои плохие манеры. – Она положила руки на футон, низко склонила голову, голос ее звучал покаянно. Но в глубине души Фудзико не смирилась, и оба знали, что она собирается сделать. – Господин, я искренне извиняюсь, что обеспокоила вас, разрушила ва, вашу гармонию. Простите мое недостойное поведение. Вы были правы, а я нет. – Она встала и тихонько направилась к двери.

– Если я исполню ваше желание, – закинул крючок Торанага, – исполните ли вы мое, но искренне, всем сердцем?

Она медленно оглянулась:

– Но сколько это продлится, господин? Дозволено ли мне будет узнать, сколько времени я должна оставаться наложницей чужеземца?

– Год.

Она отвернулась и взялась за ручку двери.

Торанага уступил:

– Полгода.

Рука Фудзико замерла. Дрожа, она уткнулась лбом в дверь.

– Да. Благодарю вас, господин. Спасибо.

Торанага встал и подошел к двери. Фудзико открыла ее перед господином, поклонилась ему через порог и закрыла за ним дверь. И только тогда заплакала.

Она тоже была самураем.

Торанага вышел на палубу, очень довольный собой. Он достиг желаемого малыми усилиями. «Нажми я слишком сильно, эта женщина взбунтовалась бы и покончила с собой без разрешения. Но теперь она попытается угодить. Очень важно, чтобы она по своей воле стала наложницей капитана, хотя бы на посторонний взгляд. А шести месяцев будет более чем достаточно. Иметь дело с женщинами намного легче, чем с мужчинами, – подумал он удовлетворенно. – В определенных вещах, конечно».

Тут он увидел самураев Ябу, столпившихся вокруг бухты, и его хорошее настроение улетучилось.

– Добро пожаловать в Идзу, господин Торанага! – воскликнул Ябу. – Я вызвал сюда несколько человек, чтобы они сопровождали вас.

– Хорошо.

Еще двести ярдов отделяло галеру, плавно подходившую к берегу, от пристани, но уже можно было разглядеть Оми и Игураси, навес и футоны.

– Все сделано так, как мы договаривались в Осаке, – доложил Ябу. – И почему бы вам не погостить у меня несколько дней? Вы оказали бы мне большую честь и провели время с пользой. Отобрали бы двести пятьдесят человек для мушкетного полка и встретились бы с их предводителем.

– Ничего приятнее и представить не могу, но я должен оказаться в Эдо как можно быстрее, Ябу-сан.

– Два или три дня? Оставайтесь! Отдых, хорошая еда, охота.

Торанага отчаянно искал выход. Оставаться здесь с пятьюдесятью самураями охраны было бы неразумно. Тем самым он целиком отдал бы себя во власть Ябу. «Исидо, по крайней мере, предсказуем и связан определенными правилами. Но Ябу? Ябу вероломен, как акула. Нельзя искушать акул, – сказал он себе. – Особенно когда они шныряют в родных водах. И тем более искушать своей жизнью». Он знал, что сделка, заключенная с Ябу в Осаке, не стоит даже их мочи, пролившейся на землю. Ябу надеется гораздо больше получить от Исидо. И преподнесет тому голову Торанаги на деревянном блюде, как только поймет, что выгадает от этого намного больше, чем готов предложить Торанага. Убить его или сойти на берег – иного не дано.

– Вы слишком добры, – произнес он. – Но я должен как можно быстрее попасть в Эдо.

«Никогда бы не подумал, что Ябу за это время успеет собрать столько воинов. Неужели он сумел разгадать наши условные слова?»

– Пожалуйста, разрешите мне проявить настойчивость, Торанага-сама. Здесь в окрестностях очень хорошая охота. У меня есть ловчие соколы. Немного поохотиться после заточения в Осаке было бы неплохо, правда?

– Да, заманчивое предложение. Очень жаль, что мои соколы остались там.

– Но они ведь не пропали. Хиромацу, конечно же, привезет их с собой в Эдо?

– Я приказал ему выпустить птиц сразу же, как только нам удастся уехать. Боюсь, они, пока летят в Эдо, растеряют все навыки и будут не способны к охоте. Одно из немногих моих правил: выпускать соколов, которых я сам натаскивал, а не отдавать другим хозяевам. Так они повторяют лишь мои ошибки.

– Это хорошее правило. Мне хотелось бы узнать и другие. Может быть, сегодня вечером, за ужином?

«Мне нужна эта акула, – с горечью подумал Торанага. – Убивать ее сейчас рано».

На пристань бросили два каната со ставшей к ней бортом галеры. Весла убрали. Спустили трап, и Ябу взошел на верхнюю ступеньку.

Самураи, стоявшие плотными рядами, издали свой боевой клич: «Касиги! Касиги!» Их рев спугнул всех чаек, которые, пронзительно гомоня, взмыли в небо. Самураи все как один поклонились.

Ябу поклонился в ответ, повернулся к Торанаге и широко повел рукой:

– Прошу на берег!

Торанага глянул на стену воинов, на жителей деревни, распростертых на песке, и в голове его пронеслось: «Неужели я умру от меча, как предсказывал китаец? Ведь первая часть пророчества исполнилась: мое имя начертано на стенах Осаки».

Он отогнал прочь эту мысль. Сходя по трапу, громко и повелительно крикнул своим пятидесяти самураям, облаченным в коричневое, как и он сам:

– Всем оставаться здесь. Команде быть готовой к немедленному отплытию! Марико-сан, вы проведете в Андзиро три дня. Сойдите на берег с капитаном и Фудзико-сан сейчас же и ждите меня на площади. – Тут он, к удивлению Ябу, еще больше повысил голос: – Готовьтесь, Ябу-сан, сейчас я проведу смотр вашим полкам! – Он ступал вслед за Ябу по ступенькам трапа со всем высокомерием бывалого вояки, каким и являлся.

Ни один военачальник в стране не выиграл больше битв, ни один не был столь искусен в ратном деле. За исключением тайко, но тайко умер. Никто из полководцев не прошел столько сражений, не выказал такой выносливости, не положил столько людей на поле брани. Торанага не знал поражений.

По берегу разнесся удивленный гул – его узнали. Появление великого даймё стало полной неожиданностью. Его имя передавалось из уст в уста, и этот шепот, страх, который он внушал, радовали его. Он слышал шаги Ябу за собой, но не оглядывался.

– A-а, Игураси-сан! – протянул он с добродушием, которого не чувствовал. – Рад повидаться с тобой. Давай пойдем вместе посмотрим твоих молодцов.

– Да, господин.

– А ты, должно быть, Касиги Оми-сан. Твой отец – мой старый товарищ по оружию. Ты тоже пойдешь со мной.

– Да, господин, – ответил Оми, вырастая на глазах от оказанной ему чести. – Благодарю вас.

Торанага резко ускорил шаг. Он увлек за собой встречающих, чтобы не дать им украдкой переговорить с Ябу, ибо жизнь его зависит от того, удержит ли он инициативу в своих руках.

– Ты был с нами в битве при Одаваре, Игураси-сан? – спросил он, уже зная, что именно там самурай потерял глаз.

– Да, господин. Имел такую честь. Я был с господином Ябу, на правом крыле войска тайко.

– О, вы занимали почетное место – там было самое пекло.

– Мы разгромили врага, господин. Единственные выполнили свой долг. – Игураси, ненавидевший Торанагу, испытал невольную благодарность.

Тем временем они оказались перед строем первого полка. Голос Торанаги гремел:

– Да, вы и люди Идзу очень помогли нам тогда. Может быть, если бы не вы, мы бы не одолели Канто! А, Ябу-сама? – добавил он, внезапно останавливаясь и этим обращением удостаивая Ябу прилюдных почестей.

Неожиданная лесть вывела Ябу из равновесия. Он уже сожалел, что столь необдуманно предложил Торанаге проинспектировать свое войско.

– Может быть, но я сомневаюсь. Тайко приказал уничтожить клан Бэппу. Поэтому тот был уничтожен, – заметил он…

Это было десять лет назад, когда один только могучий и древний род Бэппу, возглавляемый Бэппу Гэндзаэмоном, противостоял объединенным силам Накамуры, будущего тайко, и Торанаги, являя собой последнее и главное препятствие на пути Накамуры к полному владычеству над страной. Столетиями Бэппу владели Восемью Провинциями, Канто. Сто пятьдесят тысяч человек осаждали их оплот – город-крепость Одавару, который сторожил перевал, ведущий через горы в невероятно богатые и плодородные равнины, где растили рис. Противостояние длилось одиннадцать месяцев. Новая наложница Накамуры, высокородная госпожа Отиба, юная красавица, едва достигшая восемнадцати лет, прибыла в лагерь своего господина, разбитый у крепостных стен, с младенцем на руках, и Накамура едва не впал в детство, радуясь рождению своего первенца. Госпожу Отибу сопровождала ее младшая сестра Гэндзико, которую Накамура прочил в жены Торанаге.

«Господин, – сказал тогда Торанага, – я, конечно, буду польщен, если наши дома еще больше сблизятся, но пусть лучше на госпоже Гэндзико женится мой сын и наследник Судара».

Ушло немало времени на то, чтобы убедить Накамуру. Когда же о его решении сообщили госпоже Отибе, та сразу встала на дыбы:

– При всем моем уважении, господин, я возражаю против этого брака.

Накамура рассмеялся:

– Я тоже. Сударе только десять, а Гэндзико тринадцать. Тем не менее они помолвлены и поженятся на его пятнадцатилетие.

– Но, господин, Торанага уже ваш зять, не так ли? Разве недостаточно этой родственной связи? Вы желаете более тесного родства с Фудзимото и Такасима и далее императорским двором?

– Они там все дерьмоголовые при дворе, и все в заложниках, – пробасил Накамура своим грубым крестьянским голосом. – Слушай, О-тян, у Торанаги семьдесят тысяч самураев. Когда мы разгромим Бэппу, он получит Канто и народу у него еще прибавится. Моему сыну потребуются такие вожди, как Ёси Торанага, недаром даже я нуждаюсь в нем. А в один прекрасный день моему сыну потребуется Ёси Судара. Лучше пусть Судара будет дядей моему сыну. Твоя сестра помолвлена с Сударой, и он некоторое время поживет с нами, ладно?

Торанага охотно отдавал своего сына и наследника в заложники.

– Но сначала ты и Судара поклянетесь в вечной преданности моему сыну, – предупредил его Накамура.

Так и случилось. Потом на десятый месяц осады первый ребенок Накамуры умер от лихорадки или заражения крови, а может, от чар злых ками.

– Видно, все боги прокляли Одавару и Торанагу, – бушевала Отиба. – Это Торанага виноват, что мы здесь, – он хочет завладеть Канто. Это его вина, что наш сын мертв. Он ваш враг. Он желает вашей и моей смерти! Отправьте его на тот свет или прикажите пошевеливаться. Пусть он ведет войска в бой и заплатит своей жизнью за жизнь нашего сына! Я требую возмездия…

Так Торанага пошел в наступление. Он взял Одавару, заложив мину под стену и проведя лобовую атаку. Убитый горем Накамура поверг цитадель в прах. После падения крепости и истребления всех Бэппу страна покорилась Накамуре, который стал первым кампаку, а потом тайко. Но в боях за Одавару погибли очень многие.

«Слишком многие», – подумал Торанага, вернувшись мыслями из Одавары в сегодняшний день. Он посмотрел на Ябу:

– Жаль, что тайко умер, не правда ли?

– Да.

– Мой шурин был великим вождем. И хорошим учителем. Как и он, я никогда не забываю друзей. И врагов тоже.

– Скоро и господин Яэмон станет взрослым. Он унаследовал дух тайко. Господин Тора… – Но прежде чем Ябу смог остановить инспекцию, Торанага уже двинулся дальше, и Ябу ничего не оставалось, как следовать за ним.

Торанага шел вдоль рядов, источая добродушие, обращаясь то к одному, то к другому, узнавая некоторых. Его глаза не оставались безучастными, когда он извлекал из памяти лица и имена. Он умел каждому дать почувствовать, хотя бы и на мгновение, что великий военачальник глядит на него одного, разговаривает как с одним из своих друзей. Торанага делал то, что должен был делать, что проделывал тысячу раз, – подчинял людей своей воле.

К тому времени как они обошли весь строй, Ябу, Игураси и Оми успели взмокнуть. Но Торанага выглядел неутомимым, и, прежде чем Ябу смог остановить его, он взошел на самую удобную точку и встал там один, высоко над всеми.

– Самураи Идзу, вассалы моего друга и союзника, Касиги Ябу-сама! – выкрикнул он своим зычным голосом. – Для меня честь быть здесь с вами. Я удостоен чести лицезреть воинство Идзу, часть войск моего могучего союзника. Слушайте, самураи! Черные тучи собираются над страной и угрожают миру тайко. Мы должны защитить то, что он нам оставил, пресечь измену на самом верху! Пусть каждый будет готов! Точите мечи! Вместе мы будем защищать его волю! И мы одолеем! Боги Японии помогут нам! Они безжалостно уничтожат всех, кто противостоит наказам тайко! – Здесь он поднял обе руки, издав боевой клич: – Касиги! – и – невероятно – поклонился войску и замер.

Все смотрели на него. Потом общий рев: «Торанага!» – донесся до него и накатывался снова и снова. Все самураи поклонились в ответ.

Даже Ябу поклонился, захваченный силой общих переживаний.

Прежде чем Ябу успел выпрямиться, Торанага стал спускаться с холма, все убыстряя шаг.

– Иди с ним, Оми-сан! – приказал Ябу. Самому ему не подобало бежать за Торанагой.

– Да, господин.

Когда Оми ушел, Ябу спросил Игураси:

– Какие новости из Эдо?

– Госпожа Юрико, ваша жена, в первую голову просила сказать вам, что по всему Канто собирают войска. Внешне все спокойно, но внутри кипит. Она считает, что Торанага готовится к войне – внезапному выступлению, может быть, против самой Осаки.

– А что ты слышал об Исидо?

– Ничего до самого нашего отъезда пять дней назад. Никаких слухов о бегстве Торанаги. Я узнал об этом только вчера из письма, которое ваша госпожа отправила с почтовым голубем из Эдо.

– А Дзукимото уже наладил связь?

– Да, господин.

– Хорошо.

– Его послание гласило: «Торанага успешно бежал из Осаки на галере с нашим господином. Готовьтесь принять их в Андзиро». Я решил, что это лучше держать в секрете ото всех, кроме Оми-сана, но мы подготовились.

– Как?

– Я объявил о «военных учениях», господин, по всей провинции Идзу. В течение трех дней будут перекрыты все дороги и перевалы, если вы того хотите. На севере собран флот – якобы пиратский, – который готов перехватить любое судно, идущее без сопровождения, днем или ночью, если на то будет ваша воля. Для вас и гостя, какой бы он ни был важный, приготовлено жилье на тот случай, коли вы надумаете остановиться здесь.

– Хорошо. Что еще? Есть другие новости?

Игураси не хотелось говорить о новостях, которых он не понимал.

– Мы приготовились ко всему. Но этим утром из Осаки пришло тайное сообщение: «Торанага отказался от должности в Совете регентов».

– Невероятно! Почему он это сделал?

– Я не знаю. Не могу поверить. Но это должно быть правдой, потому что прежде мы никогда не получали неверных сведений из того источника, господин.

– Госпожа Садзуко? – осторожно спросил Ябу, упомянув самую молодую наложницу Торанаги, чья служанка была его платной осведомительницей.

Игураси кивнул:

– Да. Но я сбит с толку. Теперь регенты выразят Торанаге недоверие, да? Они прикажут ему покончить с собой. Это было сумасшествием – подать в отставку, да?

– Должно быть, Исидо вынудил его. Но как? Об этом не было никаких разговоров. Торанага никогда не подписал бы подобного сам! Ты прав: это поступок сумасшедшего. Он погиб, если сделал такое. Это, видимо, фальшивка.

Ябу в смятении сошел с холма и смотрел, как Торанага пересекает площадь, направляясь к Марико и чужеземцу, которых сопровождала Фудзико. Потом Марико пошла куда-то вместе с Торанагой, остальные ждали на площади. Торанага шагал быстро и решительно. Затем Ябу заметил, как великий даймё вручил Марико маленький пергаментный свиток, и страшно заинтересовался, что в нем и что при этом говорилось. «Какую еще уловку измыслил Торанага?» – спросил он себя, жалея, что с ним нет Юрико, готовой помочь мудрыми советами.

У пристани Торанага остановился. Он не поднялся на корабль, под защиту своих людей, зная, что окончательное решение должно быть принято на берегу. Бежать ему не позволят. Еще ничего не решилось. Он смотрел, как подходят Ябу и Игураси. То, как плохо Ябу давалось спокойствие, о многом сказало Торанаге.

– Да, Ябу-сан?

– Вы останетесь здесь на несколько дней, господин Торанага?

– Мне лучше сразу уехать.

Ябу сделал знак всем отойти так, чтобы их не было слышно. Через мгновение лишь они двое остались на дороге.

– У меня плохие новости из Осаки. Вы отказались и дальше возглавлять Совет регентов?

– Да. Я подал в отставку.

– Тогда вы убили себя. Вы погубили ваше дело, всех ваших вассалов, союзников! Вы похоронили Идзу и убили меня!

– Совет регентов, конечно, может при желании отобрать ваши земли и вашу жизнь.

– Клянусь всеми богами, живыми, мертвыми и теми, что должны родиться… – Ябу с усилием сдерживал свои чувства. – Извините меня за плохие манеры, но вы… вы заняли странную позицию… Да, я извиняюсь. – Не было веской причины обнаруживать эмоции. Это считалось неприличием, потерей лица. – Тогда вам лучше остаться здесь, господин Торанага.

– Я предпочел бы уехать немедленно.

– Здесь вы или в Эдо, какая разница? Приказ регентов придет немедленно. Я думаю, вы захотите сразу же совершить сэппуку. Я почел бы за честь помочь вам.

– Благодарю вас. Но пока приказа нет, я, пожалуй, поживу еще.

– Какое значение имеют день или два? Приказ придет неизбежно. Я сделаю все приготовления, все будет безупречно. Вы можете положиться на меня.

– Спасибо. Да, я понимаю, зачем вам понадобилась моя жизнь.

– Мою жизнь отнимут тоже. Если я отправлю вашу голову Исидо или убью вас и покаюсь, это может задобрить его, но надежды мало.

– Доведись мне оказаться на вашем месте, я бы мог потребовать награды за такую голову. Но, к сожалению, моя голова вам не поможет.

– Я склонен согласиться. Хотя стоит попробовать. – Ябу со злостью сплюнул в пыль. – Я заслуживаю смерти за то, что был глуп и втянулся в эти дерьмовые игры вокруг власти.

– Исидо не раздумывая возьмет вашу жизнь. Но сначала он возьмет Идзу. О да, Идзу пропадет, если он получит власть.

– Не смейтесь надо мной. Я знал, что подобное должно было случиться!

– Я не смеюсь над вами, мой друг, – отозвался Торанага, радуясь, что Ябу ведет себя так недостойно. – Я только сказал, что, если к власти придет Исидо, Идзу получит его родственник Икава Дзукю. Но, Ябу-сан, Исидо не имеет власти. Пока. – И он рассказал Ябу «как другу», почему отказался от регентства.

– Совет обезглавлен! – не мог поверить Ябу.

– Нет никакого Совета. Он не сможет править, пока не изберут пятого регента, – улыбнулся Торанага. – Подумайте об этом, Ябу-сан. Сейчас я сильнее, чем когда-либо. Исидо обезврежен, и Дзукю тоже. Вы получите столько времени, сколько вам нужно, чтобы подготовить ваших стрелков. Сейчас у вас есть Суруга и Тотоми. Через несколько месяцев вы увидите голову Дзикю на острие копья, как и головы всех его родственников, вступите во владение новыми землями. – Он резко повернулся и крикнул: – Игураси-сан! – Пятьсот человек слышали его команду. Игураси припустил к ним, но не успел сделать и трех шагов, как Торанага приказал: – Приведи сюда почетный караул! Пятьдесят человек! Немедленно!

Он не хотел давать Ябу передышку, чтобы тот не обнаружил огромных изъянов в его доводах. Коли уж Исидо бессилен и не имеет власти, голова Торанаги на деревянном блюде становится поистине бесценным даром для него, а значит, и для Ябу. Более того, связанный по рукам и ногам, как презренный преступник, и доставленный живым к воротам Осакского замка, Торанага послужит для Ябу ключами к Канто.

Пока строился почетный караул, Торанага громко провозгласил:

– По этому случаю, Ябу-сама, не примете ли вы от меня этот знак дружбы? – Он вынул из ножен свой боевой меч и, уложив его плашмя на ладони, преподнес Ябу.

Ябу принял клинок как во сне. Это был бесценный дар. Родовое наследие Миновара, известное всей стране оружие, которым Торанага владел уже пятнадцать лет. Он получил его в дар от Накамуры перед собравшимися со всей страны даймё, кроме Бэппу Гэндзаэмона, как часть платы по тайному соглашению…

Это случилось вскоре после битвы при Нагакудэ, задолго до появления госпожи Отибы. Торанага недавно победил Накамуру, будущего тайко, который еще только рвался наверх. Без императорской грамоты, формальных полномочий или официального титула достижение абсолютной власти все еще оставалось под вопросом. Вместо того чтобы собрать громадное войско и разделаться с Торанагой, следуя обычной своей тактике, Накамура решил с ним примириться. Он предложил Торанаге заключить договор о дружбе и тесном союзничестве и – для скрепления уз – взять в жены его сводную сестру. То, что бедняжка уже состояла в браке и давно вышла из юного возраста, не волновало ни Накамуру, ни Торанагу. Этот последний согласился на договор. Муж сосватанной женщины, один из вассалов Накамуры, благодарный богам за то, что ему предложили развод, а не сэппуку, с радостью отослал супругу обратно к сводному брату. Торанага немедленно женился на ней со всеми подобающими почестями и церемониями, но в тот же день заключил тайный пакт с враждебным Накамуре кланом Бэппу, который в то время еще крепко сидел в Канто, угрожая беззащитным тылам Торанаги.

После этого Торанага выехал на соколиную охоту, ожидая неминуемой атаки Накамуры. Но ее не последовало. Вместо этого, сколь ни удивительно, Накамура послал свою уважаемую и любимую мать в лагерь Торанаги – якобы навестить новобрачную, ее падчерицу, а на деле как заложницу, – а затем пригласил Торанагу на большую встречу всех даймё, которую устраивал в Осаке. Торанага думал долго и мучительно, но все-таки принял приглашение, дав знать своему союзнику Бэппу Гэндзаэмону, что неразумно было бы ехать им обоим. Он тайно заслал шестьдесят тысяч самураев в Осаку на случай предполагаемой измены Накамуры и оставил своего старшего сына Нобору на попечение своей новой жены и ее мачехи. Нобору сразу же натащил громадную кучу сухого, как трут, хвороста к стенам резиденции и прямо объявил, что подожжет все это, если с его отцом что-нибудь случится.

Торанага улыбнулся, вспоминая. В ночь перед тем, как он должен был приехать в Осаку, Накамура, что было совершенно необычно, нанес ему тайный визит, один и без оружия.

– Хорошая встреча, Тора-сан.

– Рад вас видеть, господин Накамура.

– Слушайте, мы слишком долго воевали, знаем слишком много тайн и слишком много раз мочились в один горшок, чтобы нам хотелось обрызгать свои ноги или ноги друг друга.

– Согласен, – осторожно произнес Торанага.

– Тогда слушайте: я в двух шагах от того, чтобы захватить всю страну. Дабы получить полную власть, я должен завоевать доверие древних кланов, хозяев наследственных наделов, современных наследников Фудзимото, Такасима и Миновара. Как только я приберу к рукам власть, любой даймё или сразу три станут мочиться кровью, если я только этого пожелаю.

– Я всегда уважал вас.

Маленький обезьянолицый человек от всей души расхохотался:

– Вы честно выиграли битву при Нагакудэ. Вы лучший военачальник, какого я когда-либо знал, и величайший даймё в государстве. Но сейчас нам пора прекратить все эти игры. Слушайте: я хочу, чтобы завтра вы поклонились мне перед всеми даймё как вассал. Я хочу заполучить вас, Ёси Торанага-но Миновара, в качестве добровольного вассала. Публично. Нет нужды целовать мне зад – достаточно держаться вежливо, скромно и почтительно. Если вы признаете себя моим вассалом, остальные будут давить друг друга, чтобы ткнуться лбом в пыль. Ну а те немногие, которые побрезгуют, пусть остерегаются.

– Это сделает вас властелином всей Японии?

– Да. Впервые в истории. Думаю, без вас мне это не удастся. Но послушайте: если вы мне поможете, вы будете первым в государстве после меня. Любые почести. Все, что хотите. Для нас двоих всего хватит.

– Да?

– Да. Сначала я получу Японию. Потом Китай. А после вы будете владетелем Японии – провинции моего Китая!

– Ну а сейчас, господин Накамура? Я в вашей власти, не так ли? Вы с огромными силами передо мной, а Бэппу угрожает мне сзади.

– Я с ними скоро посчитаюсь, – пообещал крестьянин-воитель. – Эта высокомерная падаль не захотела приехать. Мой пергамент с приглашением прислали обратно, измазанный птичьим дерьмом. Вы хотите их земли? Всё Канто?

– Мне ничего не надо ни от них, ни от кого-нибудь еще, – изрек Торанага.

– Лжец, – добродушно ухмыльнулся Накамура. – Слушайте, Тора-сан. Мне почти пятьдесят. Ни одна из моих женщин ни разу не рожала. Я купаюсь в роскоши, у меня есть все, и за свою жизнь я переспал с сотней, двумя сотнями бабенок разного разбора и разных возрастов всеми возможными способами, но ни одна из них никогда не рожала, даже мертвого. У меня нет сыновей и никогда не будет. Такова моя карма. У вас четверо живых сыновей и прорва дочерей. Вам сорок три года, так что вы наплодите еще дюжину мальчишек с такой же легкостью, с какой лошадь кладет кучу навоза, и это ваша карма. Вы к тому же Миновара, и это тоже ваша карма. А что, если я усыновлю одного из ваших сыновей и сделаю его моим наследником?

– Сейчас?

– Вскоре. Скажем, в течение трех лет. Раньше это не было важно, но теперь другое дело. Наш последний повелитель, господин Города, был настолько глуп, что дал себя убить. Теперь земли мои, то есть могут быть моими. Ну, соглашайтесь.

– Вы законным порядком усыновите моего сына через два года?

– Да. Доверьтесь мне – наши интересы сходятся. Послушайте: через два года я публично объявлю одного из ваших сыновей своим официальным наследником. Таким образом, мы разделим все. Наша соединенная династия обретет могущество на века. Выигрыш будет огромным. Сначала Канто, да?

– Может быть, Бэппу Гэндзаэмон позволит мне признать вас сюзереном.

– Я не соглашусь на это, Тора-сан. Вы ведь хотите получить его земли.

– Мне ничего не нужно.

Смех Накамуры звучал очень весело.

– Бросьте! Канто необходим вам. Эти земли защищены горами, их легко оборонять. С тылу их защищает море. Владея дельтой, вы распространите свою власть на самые богатые рисовые поля в стране. Доход в два миллиона коку вам обеспечен. Только не делайте своей столицей Камакуру. Или Одавару.

– Камакура всегда была столицей Канто.

– Почему вы не домогаетесь Камакуры, Тора-сан? Разве не там вот уже шесть веков находятся святилища ками, хранящих ваш род? Разве Хатиман, ками войны, не божество Миновара? Это было мудро со стороны ваших предков – поклоняться ками войны.

– Храм – это только храм, и ками войны, как известно, никогда не остаются навечно ни в одном из святилищ.

– Я рад, что вам ничего не надо, Тора-сан. Значит, вас не постигнет разочарование. В этом вы похожи на меня. Но Камакура не годится в столицы. К ней ведут семь перевалов, ее трудно будет оборонять. И она расположена далеко от побережья. Послушайте, вам лучше и безопасней забраться дальше в горы. И вам нужен морской порт. Я уже сейчас могу назвать один – Эдо. Пока это рыбацкая деревушка, но вы превратите ее в большой город. Удобно для обороны и для торговли. Что касается Одавары, мы сметем эту крепость с лица земли в назидание остальным.

– Это будет нелегко.

– Да, но послужит хорошим уроком для всех других даймё.

– Взять крепость штурмом будет очень трудно.

Опять веселый смех.

– Вам необходимо объединиться со мной. Я бы прошел через ваши нынешние владения – вы же знаете, что они составляют передовую линию обороны Бэппу. Вместе с вами они могли бы продержаться против меня год, два, даже три. И я все равно покончил бы с ними. Но зачем на них тратить столько времени? Они все мертвы, кроме вашего зятя, если вам так будет угодно. Я знаю, вы заключили с ними союз, но он не стоит кучи конского навоза. Так каков ваш ответ? Выигрыш будет огромным. Сначала земли Канто, потом вся Япония. После Корея – это будет легко. Дальше Китай – тяжело, но не сказать, что невозможно. Я знаю, крестьянин не сможет стать сёгуном, но наш сын будет сёгуном, он сядет на драконовый трон Китая – он или его сын. Теперь закончим этот разговор. Каков ваш ответ, Ёси Торанага-но Миновара? Вы мой вассал или нет? Все остальное мне не важно.

– Давайте помочимся в знак совершения сделки, – предложил Торанага, поняв, что выигрывает все, о чем мечтал.

И на следующий день перед ошарашенным сборищем надменных даймё он смиренно предложил свой меч, свои земли, свою честь и свое наследство рвущемуся к власти крестьянину-военачальнику. Он просил позволения Накамуры стать его вассалом. И он, непобедимый Торанага, униженно склонил голову в пыль. Будущий тайко сразу же проявил великодушие и подарил ему Канто, как будто эти земли уже были завоеваны, объявив войну Бэппу за оскорбление императора. К тому же он передал Торанаге меч из императорской сокровищницы, выкованный мастером кузнечного дела Миёси-Го несколько веков назад и когда-то принадлежавший самому знаменитому воину в истории – Миновара Ёситомо, первому сёгуну.

…Нет, Торанага не забыл тот день. Он припомнил и другие: тот, в который несколькими годами позже госпожа Отиба разрешилась от бремени мальчиком, и еще один, когда – невероятное дело – после смерти первенца у тайко родился второй сын, Яэмон. И весь план рухнул. Это карма.

Он видел, с каким почтением держит Ябу меч его предка.

– Он такой острый, как о нем говорят? – спросил Ябу.

– Да.

– Вы оказываете мне великую честь. Я буду беречь ваш бесценный дар. – Ябу поклонился, понимая, что подобное подношение делает его первым в стране после Торанаги.

Торанага поклонился в ответ, а затем, безоружный, пошел к трапу. Он напряг всю свою волю, чтобы скрыть ярость и не споткнуться, и молился, чтобы алчность еще несколько мгновений не давала Ябу опомниться.

– Отчаливайте! – приказал он, поднимаясь на палубу, повернулся к берегу и бодро помахал рукой.

Кто-то нарушил молчание, выкрикнув его имя, остальные подхватили этот крик. Слышался общий гул одобрения той чести, которой был удостоен их господин. Умелые руки вывели корабль в море. Гребцы налегли на весла. Галера уходила.

– Капитан, прямым ходом в Эдо!

– Да, господин.

Торанага оглянулся, его глаза шарили по берегу, каждую секунду ожидая опасности. Ябу застыл около пристани, все еще ошеломленный подарком. Марико и Фудзико стояли под навесом рядом с другими женщинами. Андзин-сан торчал на краю площади, где ему было приказано дожидаться, прямой, огромный и, конечно же, взбешенный. Их глаза встретились. Торанага улыбнулся и помахал рукой. Ему ответили, но холодно, и это очень развеселило Торанагу.

Блэкторн уныло подошел к пристани.

– Когда он вернется, Марико-сан?

– Я не знаю, Андзин-сан.

– Как мы попадем в Эдо?

– Мы останемся здесь. По крайней мере, я останусь здесь на три дня. Потом мне приказано выехать в Эдо.

– Морем?

– Сушей.

– А я?

– Вам придется остаться.

– Почему?

– Вы интересовались нашим языком. И здесь для вас есть работа.

– Какая работа?

– Извините, я не знаю. Господин Ябу скажет вам. Мой господин оставил меня здесь на три дня, чтобы переводить.

Блэкторна охватили мрачные предчувствия. Пистолеты все еще были у него за поясом, но ножи, порох и пули остались в каюте на борту галеры.

– Почему вы не предупредили, что мы останемся? – спросил он. – Просто сказали, что сойдем на берег.

– Я не знала, что вы не вернетесь на галеру, – ответила она. – Господин Торанага сообщил мне об этом всего минуту назад, на площади.

– Почему он не известил меня лично?

– Не знаю.

– Я думал, что еду в Эдо. Там моя команда, мой корабль. А что с ними?

– Он только упомянул, что вы останетесь здесь.

– Как долго?

– Неизвестно, Андзин-сан. Может быть, господин Ябу знает. Пожалуйста, потерпите, скоро все выяснится.

Блэкторн видел Торанагу, который стоял на юте и наблюдал за берегом.

«Как он ребячлив, – решила Марико, – говорит все, что думает. И как необыкновенно умен Торанага. До чего ловко он избежал западни».

Фудзико с двумя служанками стояла около нее в тени навеса рядом с матерью и женой Оми, которых немного знала. Сейчас все они глядели на галеру. Та быстро набирала скорость, но оставалась еще в пределах полета стрелы. Марико не вправе была пропустить опасное мгновение. «О Мадонна, пошли мне силы!» – молилась она, сосредоточив все внимание на Ябу и одновременно продолжая разговаривать с Блэкторном.

– Господин Торанага очень мудр. Какова бы ни была причина, это хороший поступок. – Она посмотрела в суровые голубые глаза, зная, что Блэкторн не понимает сути происходящего. – Пожалуйста, будьте терпеливей, Андзин-сан. Вам нечего бояться. Вы его любимый вассал и находитесь под его…

– Я не боюсь, Марико-сан. Я просто устал быть заложником. И ничей я не вассал.

– «Слуга» лучше? Или как назвать человека, который работает на кого-то, служит… – Тут она увидела, что лицо Ябу налилось кровью.

– Ружья, ружья все еще на галере! – крикнул он.

Марико поняла, что настал решающий момент.

– Прошу прощения, господин Ябу, – вмешалась она, не обращая внимания на его гнев, – нет необходимости беспокоиться о ружьях. Господин Торанага просил извиниться за поспешность его отъезда. Его ждут неотложные дела в Эдо в связи с вашим общим планом. Он пообещал, что вернет галеру тотчас же. С пушками и дополнительным запасом пороха. А также с двумястами пятьюдесятью людьми, которых вы просили у него. Они будут здесь через пять-шесть дней.

– Что?!

Марико терпеливо и вежливо объяснила все, что велел сказать Торанага. Потом, когда Ябу наконец ее понял, вынула из рукава свиток пергамента.

– Мой господин просил вас прочитать это. Оно касается Андзин-сана. – И Марико церемонно подала ему свиток.

Но Ябу не взял пергамент. Его глаза снова обратились к галере. Теперь она уже была далеко, вне пределов досягаемости, и двигалась очень быстро. «Но какое это имеет значение? – подумал он удовлетворенно, теперь уже не беспокоясь. – Ружья быстро вернутся ко мне, я избежал ловушки Исидо, у меня самый знаменитый меч Торанаги, и скоро все даймё в государстве признают мое новое положение в армиях востока – второго человека после самого Торанаги!» Ябу еще мог видеть Торанагу и снова махнул ему, а тот ответил. Затем Торанага ушел с юта.

Ябу взял свиток и вернулся мыслями в настоящее. И к Андзин-сану.

Блэкторн, стоявший в тридцати шагах, почувствовал, как волосы на затылке шевелятся от пронизывающего взгляда Ябу. Он слышал, как Марико что-то весело говорит даймё, но это его не успокоило. Рука Блэкторна украдкой сжала пистолет.

– Андзин-сан, – окликнула его Марико, – подойдите, пожалуйста, сюда!

Когда Блэкторн приблизился, Ябу взглянул на него, оторвавшись от пергамента, и кивнул довольно дружелюбно. Кончив читать, он протянул свиток обратно Марико и что-то коротко сказал, обращаясь к ним обоим.

Марико почтительно предложила пергамент Блэкторну. Он взял свиток и подивился непостижимости их характеров.

– Господин Торанага говорит: «Добро пожаловать в деревню!» Эта бумага за печатью господина Торанаги, Андзин-сан. Храните ее. Он оказывает вам большую честь. Господин Торанага назначил вас хатамото. Это особо доверенное лицо из его личного штата. Вы находитесь под его абсолютной защитой. Господин Ябу, конечно, признает это. Я объясню вам позже ваши права. Господин Торанага дает вам жалованье – двадцать коку в месяц. Это около…

Ябу прервал ее, широким жестом показав в сторону Блэкторна, потом деревни, и долго что-то говорил. Марико перевела:

– Господин Ябу повторяет, что вам здесь рады. Он надеется, что ваше пребывание здесь будет приятным. Вам предоставят дом. И учителей. Он просит вас как можно быстрее выучить японский язык. Сегодня вечером он задаст вам несколько вопросов и просветит насчет одной особой работы.

– Пожалуйста, спросите, что за работа?

– Я советую вам проявить побольше терпения, Андзин-сан. Сейчас не время, правда.

– Хорошо.

– Вакаримас ка, Андзин-сан? – спросил Ябу.

– Хай, Ябу-сан. Домо.

Ябу отдал приказ Игураси распустить войско, потом направился к жителям деревни, которые все еще лежали, распростертые на песке.

В этот теплый прекрасный весенний полдень он воздвигся над ними с мечом Торанаги в руках. Его слова обрушились на крестьян ударами хлыста. Ябу указал мечом на Блэкторна и еще несколько мгновений бичевал жителей деревни гневными словами, потом внезапно умолк. Среди крестьян послышался ропот. Мура поклонился и несколько раз сказал Блэкторну: «Хай», затем повернулся и задал какой-то вопрос обитателям Андзиро, и все взгляды сошлись на чужеземце.

– Вакаримас ка? – спросил Мура, и все ответили:

– Хай. – И голоса их смешались с шумом волн, бьющих о берег.

– Что происходит? – спросил Блэкторн Марико, но Мура прокричал:

– Кэйрэй!

Жители деревни низко поклонились – сначала Ябу, потом Блэкторну. Даймё зашагал прочь не оглядываясь.

– Что здесь происходит, Марико-сан?

– Господин Ябу пояснил им, что вы почетный гость, облеченный особым доверием Торанаги, что вы находитесь тут главным образом для того, чтобы выучить наш язык. Деревня отвечает, Андзин-сан, за ваше обучение. Все здесь должны помогать вам. Он сказал им, что, если в течение шести месяцев они не научат вас хорошо говорить по-японски, деревню сожгут, а перед этим все мужчины, женщины и дети будут распяты.

Глава 31

День клонился к закату, тени удлинились, море окрасилось пурпуром заходящего солнца, дул легкий ветерок.

Блэкторн поднимался по тропинке от деревни к дому, который Марико еще раньше показала ему, сообщив, что именно там он будет жить. Она собиралась проводить его, но Блэкторн поблагодарил и отказался. Он направился мимо коленопреклоненных крестьян на мыс, чтобы побыть в одиночестве и подумать.

Капитан быстро обнаружил, что умственные усилия сейчас слишком тяжелы для него. Он облил голову морской водой, надеясь, что в мыслях прояснится, но и это не помогло. Тогда он встал и побрел назад по берегу, мимо пристани, через площадь и деревню, вверх к дому, где теперь ему предстояло жить и которого, насколько он помнил, раньше не было. Выше, доминируя над противоположным склоном холма, тянулось другое строение, крытое частично соломой, частично черепицей, за высоким частоколом, с многочисленными часовыми возле укрепленных ворот.

Самураи группами расхаживали по деревне или стояли и разговаривали. Большинство их уже последовали стройными вереницами за командирами вверх по тропинкам и через холм к местам стоянок. Те самураи, которых встретил Блэкторн, отвечали на его рассеянное приветствие. Жителей деревни он не видел.

Блэкторн остановился перед воротами в изгороди. Перекладины были расписаны довольно-таки своеобразными знаками, а створки украшали сквозные узоры, призванные отчасти скрывать, а отчасти приоткрывать взгляду небольшой ухоженный садик за ней.

Прежде чем он успел открыть ворота, створки распахнулись внутрь, и из-за них Блэкторну поклонился испуганный старик.

– Конбан ва (добрый вечер), Андзин-сан. – Его голос жалобно дрожал.

– Конбан ва, – ответил он. – Слушай, старик, э… о намаэ ка?

– Намаэ ватаси ва, Андзин-сан? А, ватаси Ёки-я… Ёки-я. – Старик чуть не пустил слюну от облегчения.

Блэкторн несколько раз повторил имя, чтобы запомнить его, и добавил «сан», но старик энергично замотал головой:

– Иэ, гомэн насай! Иэ сан, Андзин-сама. Ёки-я! Ёки-я!

– Хорошо, Ёки-я, – согласился Блэкторн, но озадачился: «Почему не „сан“, как все остальные?»

Он махнул рукой, отпуская старика, и тот быстро захромал прочь.

– Мне следует быть внимательнее. Я должен помочь им, – сказал Блэкторн вслух.

На веранду через открытые сёдзи нерешительно вышла служанка и низко поклонилась:

– Конбан ва, Андзин-сан.

– Конбан ва, – ответил он, смутно узнавая девушку, которую видел где-то на корабле.

Он отослал ее.

Раздался шелест шелка. Из глубин дома появились Фудзико и Марико.

– Удалась ли прогулка, Андзин-сан?

– Да, Марико-сан. – Его взгляд, не останавливаясь ни на чем, перебегал от предмета к предмету.

– Не хотите ли чая? Или может быть, саке? Ванну? Вода горячая. – Марико нервно засмеялась, смущаясь его взгляда. – Банный домик еще не совсем отделан, но мы надеемся, что вам будет удобно.

– Саке, пожалуйста. Для начала немного саке, Марико-сан.

Марико пошепталась с Фудзико, которая исчезла в доме. Служанка молча принесла три подушки и удалилась. Марико изящно устроилась на одной из них.

– Садитесь, Андзин-сан. Вы, наверное, устали.

– Спасибо.

Он присел на ступеньки веранды, не сняв сандалий. Фудзико принесла две бутылочки саке и, как приказала Марико, чайную чашку, а не тот крохотный фарфоровый сосуд, которым они обычно пользовались. «Лучше дать ему сразу много саке, – вынесла решение Марико. – Напоить бы его хорошенько, да господин Ябу хочет видеть его сегодня вечером. Ванна и саке немного успокоят Андзин-сана».

Блэкторн опрокинул предложенную ему чашку подогретого напитка, не чувствуя вкуса. Потом другую, третью…

Женщины следили, как он поднимался на холм, через щель в сёдзи.

– Что с ним? – спросила Фудзико, встревожившись.

– Он расстроен тем, что сказал господин Ябу насчет деревни.

– Почему это его должно беспокоить? Его жизнь вне опасности.

– Чужеземцы думают не так, как мы, Фудзико-сан. Например, Андзин-сан считает, что жители деревни такие же люди, как любые другие, как самураи, а некоторые из них даже лучше самураев.

Фудзико рассмеялась:

– Что за вздор? Как крестьян можно равнять с самураями?

Марико не ответила. Она продолжала наблюдать за Андзин-саном.

– Бедный человек, – вздохнула она.

– Бедная деревня! – Верхняя губа Фудзико презрительно изогнулась. – Глупо жертвовать крестьянами и рыбаками. Касиги Ябу-сан – глупец. Как может чужеземец выучить наш язык за полгода? Сколько времени потратил Цукку-сан? Более двадцати лет, не так ли? А разве это не единственный чужеземец, который может свободно изъясняться на японском?

– Нет, не единственный, хотя он и говорит лучше всех, кого я когда-либо слышала. Да, для них это трудно. Но Андзин-сан – умный человек. Господин Торанага уверен, что за полгода вынужденного пребывания вдали от варваров, в гуще нашей жизни, привыкнув есть нашу пищу, пить чай, ходить в баню каждый день, он скоро станет похож на одного из нас.

Лицо Фудзико оставалось неподвижным.

– Посмотрите на него, Марико-сан! Такой некрасивый. Такой чудовищно чужой. Странно, я не выношу варваров, но этот, стоит ему войти в ворота, станет моим супругом и повелителем.

– Он очень смелый человек, Фудзико. Он спас жизнь господину Торанаге и нужен ему.

– Да, я знаю, и это должно бы уменьшить мою неприязнь, но, увы, не уменьшает. Тем не менее я приложу все усилия, чтобы он стал похож на нас. Я молюсь, чтобы Будда помог мне.

«В чем причина такой внезапной перемены? – хотелось спросить Марико. – Почему ты согласилась служить Андзин-сану и безоговорочно подчиняться господину Торанаге? Еще сегодня утром ты отказывалась повиноваться, клялась, что покончишь с собой или убьешь чужеземца, как только он уснет. Что же пообещал тебе Торанага, если ты так резко изменила себе, Фудзико?»

Но Марико знала, что лучше не спрашивать. Торанага не счел нужным ничего рассказывать. От Фудзико тоже ничего не узнаешь. Девушка хорошо воспитана своей матерью, сестрой Бунтаро, которая, в свою очередь, получила достойное воспитание от отца, Хиромацу.

«Интересно, удастся ли господину Хиромацу покинуть Осаку? – задумалась Марико, с большим теплом относившаяся к старому военачальнику, своему свекру. – И что с Кири-сан? С госпожой Садзуко? Где Бунтаро, мой муж? Схватили его или он успел покончить с собой?»

…Марико смотрела, как Фудзико наливает остатки саке. И эта чашка была выпита, как и все остальные, без всякого выражения.

– Додзо. Саке, – произнес Блэкторн. Принесли еще саке. И оно закончилось. – Додзо. Саке.

– Марико-сан, – всполошилась Фудзико, – господину не следует пить так много. Он опьянеет. Спросите его, пожалуйста, не хочет ли он теперь принять ванну. Я пошлю за Суво.

Но Блэкторн не хотел принимать ванну.

Фудзико приказала принести еще саке, а Марико тихонько попросила служанку:

– Принеси немного жареной рыбы.

Новая бутылочка саке была опустошена с той же молчаливой сосредоточенностью. Рыба не соблазнила его.

Подали еще саке, и содержимого двух бутылочек как не бывало.

– Пожалуйста, принесите Андзин-сану мои извинения, – попросила Фудзико. – В доме больше нет саке. Пусть он извинит меня за такое упущение. Я послала служанку достать еще в деревне.

– Хорошо. Он выпил более чем достаточно, хотя и кажется, что это на него совсем не подействовало. Почему бы вам сейчас не уйти, Фудзико? Самое время поговорить с ним о вас.

Фудзико поклонилась и ушла, благословляя обычай вести важные дела через третьих лиц. Таким образом сохранялось достоинство обеих сторон.

Марико объяснила Блэкторну заминку с саке.

– Сколько времени понадобится, чтобы достать еще?

– Немного. Может быть, вам пока стоит принять ванну? Я прослежу, чтобы саке подали сразу, как принесут.

– Торанага ничего не говорил о своих планах касательно меня перед отъездом? О морских делах?

– Нет. Извините, он ничего не говорил об этом. – Марико искала признаки опьянения. Но, к ее удивлению, оно никак не проявлялось: ни легкого оживления, ни сбивчивой речи. От того количества спиртного, что он выпил за столь короткое время, любой японец давно бы уже был пьян. – Вам не нравится саке, Андзин-сан?

– Слишком слабое. Оно не пьянит.

– Вы стремитесь забыться?

– Нет – решить.

– Все будет сделано.

– Мне нужны книги, бумага и перо.

– Завтра я предоставлю вам все это.

– Нет, сегодня же вечером, Марико-сан. Я должен начать сейчас.

– Господин Торанага сказал, что пришлет вам книгу – как вы называете их? – грамматику и словари, составленные святыми отцами.

– Сколько это займет времени?

– Не знаю. Но я проведу здесь три дня. Возможно, за это время смогу быть вам полезной. И Фудзико-сан здесь, чтобы поддержать вас. – Она улыбнулась, радуясь за него. – Мне выпала честь сказать вам, что она будет вашей наложницей, и…

– Что?

– Господин Торанага просил ее быть вашей наложницей, и она согласилась. Она будет…

– Но я не согласен…

– Что вы говорите? Извините, я не понимаю…

– Она не нужна мне. Ни как наложница, ни в любом другом качестве. Я считаю ее безобразной.

Марико уставилась на него:

– Но что же тогда делать?

– Пусть она уезжает.

– Но, Андзин-сан, вы не можете отказаться! Это будет ужасным оскорблением для господина Торанаги, для нее, для всех! Что она вам сделала плохого? Ничего! Усаги Фудзико…

– Слушайте меня! – Слова Блэкторна эхом разносились по веранде и всему дому. – Скажите ей, чтобы уезжала!

– Простите, Андзин-сан, вы не правы, что сердитесь. Вы…

– Я не сержусь, – холодно произнес Блэкторн. – Как вы не можете взять в толк, что я устал быть марионеткой? Я не хочу этой женщины. Я хочу получить обратно мой корабль, команду и забыть все это! Я не останусь здесь на шесть месяцев. Мне не нравятся ваши обычаи. Это ужасно, что один человек угрожает похоронить всю деревню, если я не научусь японскому языку. А что касается наложницы – это хуже, чем рабство. Это чертово оскорбление – замыслить такое, не спросив моего согласия!

«Что же теперь делать? – беспомощно спрашивала себя Марико. – При чем тут безобразие, если речь идет о наложнице? И Фудзико вовсе не безобразна. Как он не понимает?» Потом она вспомнила предупреждение Торанаги: «Марико-сан, вы лично отвечаете за то, чтобы, во-первых, Ябу не помешал моему отъезду, после того как я отдам ему свой меч, и, во-вторых, Андзин-сан согласился остаться в Андзиро». – «Я сделаю все, что смогу, господин. Но боюсь, Андзин-сан доставит мне хлопот». – «Обращайтесь с ним как с соколом. Это ключ к нему. Я приручаю сокола за два дня. Вам даю три».

Она отвернулась от Блэкторна и напрягла весь свой ум. «А он действительно похож на сокола, – подумала она. – Тот же пронзительный клекот, бессмысленная ярость, а когда спокоен – то же высокомерие, тот же немигающий взгляд, та же самоуглубленность и непреходящая, внезапно прорывающаяся злобность».

– Я согласна. С вами обошлись ужасно, и вы вправе рассердиться, – произнесла она примирительно. – Да, конечно же, господину Торанаге следовало спросить вас, но он ведь не знает ваших обычаев. Он только пытался оказать вам честь, как поступил бы в отношении любого заслужившего награды самурая. Он сделал вас хатамото – это почти что рыцарь, Андзин-сан. Во всем Канто их не более тысячи. А что касается госпожи Усаги Фудзико, он только пытался услужить вам. У нас, Андзин-сан, это рассматривается как большая честь.

– Почему?

– Потому что ее род очень древний, и она весьма образованна. Ее отец и ее дед – даймё. Конечно, она из самураев, но, – деликатно добавила Марико, – вы окажете ей большую честь, взяв ее в наложницы. Ведь она нуждается в новом доме и новой жизни.

– По какой причине?

– Она недавно овдовела. Ей только девятнадцать лет, Андзин-сан, но она потеряла мужа и сына и переполнена угрызениями совести. Ей необходимо начать новую жизнь.

– Что случилось с ее мужем и ребенком?

Марико колебалась, огорченная невежливой прямотой Блэкторна. Но она понимала, что это его обычная манера поведения.

– Их приговорили к смерти. Пока вы здесь, кто-то должен вести дом. Госпожа Фудзико будет…

– Почему их приговорили к смерти?

– Ее муж чуть не обрек на гибель господина Торанагу. Пожалуйста…

– Торанага приговорил их к смерти?

– Да, но он был прав. Спросите ее. Она того же мнения, Андзин-сан.

– Сколько лет было ребенку?

– Несколько месяцев, Андзин-сан.

– Торанага приговорил младенца к смерти за то, что сделал его отец?

– Да. Таков наш обычай. Пожалуйста, будьте терпимей к нам. В некоторых вещах мы не свободны. Наши порядки отличаются от ваших. Видите ли, по закону наша жизнь принадлежит нашему сюзерену. Глава семьи распоряжается жизнью своих детей, жены и наложниц, а также слуг. Его собственная жизнь в руках сюзерена. Таков наш обычай.

– Так что, глава семьи может убить любого в доме?

– Да.

– Тогда вы – нация убийц.

– Нет.

– Но ваш обычай прощает убийство. Я думал, вы христианка.

– Я христианка, Андзин-сан.

– А как же заповеди?

– Я не могу этого объяснить, правда. Но я христианка, и самурай, и японка, и одно не противоречит другому. Пожалуйста, постарайтесь нас понять.

– Вы отдадите своих детей на смерть, если Торанага прикажет?

– Да. У меня только один сын, но я думаю, что да. Мой долг так поступить. Таков закон – если мой муж с этим согласится.

– Надеюсь, Бог сможет простить всех вас.

– Бог понимает, Андзин-сан. Он нас поймет. Может быть, Он и вам откроет глаза. Извините, я не могу объяснить толком. – Она обеспокоенно посмотрела на Блэкторна. – Андзин-сан, вы для меня загадка. Ваши обычаи мне непонятны. Может быть, нам обоим следует проявить больше терпимости и тогда мы лучше поймем друг друга? В отношении госпожи Фудзико, например. Она будет присматривать за вашим домом и слугами. Исполнять ваши прихоти – все, что захотите. Ведь кто-то должен делать это. Вам не обязательно спать с ней, если вас это волнует, если вы не находите ее привлекательной. Нет необходимости даже быть вежливым с ней. Она будет служить вам как захотите, любым способом, какой вас устроит.

– Я могу обращаться с ней, как мне вздумается?

– Да.

– Я волен спать с ней или не спать?

– Конечно. Она найдет кого-нибудь приятного вам для удовлетворения телесных нужд, если пожелаете, или не будет в это вмешиваться вообще.

– Я вправе обходиться с ней как со слугой? Как с рабой?

– Да. Но она заслуживает лучшего.

– Могу я прогнать ее? Приказать ей уйти?

– Если она оскорбит вас – да.

– А что тогда будет с ней?

– Обычно в таких случаях женщина с позором возвращается в дом родителей, которые могут или принять ее обратно, или не принять. Кто-то, подобно госпоже Фудзико, предпочтет убить себя, а не терпеть такой стыд. Но она… Вам следует знать, что настоящий самурай не может покончить с собой без разрешения его господина. Некоторые, конечно, совершают самоубийство, но они нарушают свой долг и не могут считаться самураями. Я бы не убила себя, несмотря ни на какой стыд, если бы мне не разрешил мой господин Торанага или мой муж. Господин Торанага запретил ей покончить с жизнью. Если вы отошлете ее, она станет неприкасаемой – эта.

– Но почему? Почему семья не примет ее обратно?

Марико вздохнула:

– Извините, Андзин-сан, но, если вы отошлете Фудзико назад, позор будет столь велик, что ее никто не примет.

– Из-за того, что она осквернена? Потому что была около чужеземца?

– О нет, Андзин-сан, только потому, что она не справилась со своими обязанностями, – поторопилась с ответом Марико. – Она теперь ваша наложница – ей приказал господин Торанага, и она согласилась. Вы теперь хозяин дома.

– Я?

– Да, вы, Андзин-сан. Вы теперь хатамото. У вас есть состояние. Господин Торанага дал вам жалованье – двадцать коку в месяц. На эти деньги самурай обычно содержит, кроме себя, еще двух самураев: кормит, снабжает оружием и лошадьми, заботится об их семьях. Но вам этого делать не нужно. Я прошу вас, пожалейте Фудзико! Проявите христианское милосердие. Она хорошая женщина. Простите бедняжке ее уродство. Она будет хорошей наложницей.

– У нее нет дома?

– Ее дом здесь. – Марико сдерживала себя. – Пожалуйста, примите ее. Она может многому научить вас. Если вам так удобнее, смотрите на нее как на вещь: деревянный столб, сёдзи, камень в вашем саду – что угодно, только позвольте ей остаться. Если не хотите делить с ней ложе, просто пожалейте ее. Примите Фудзико и потом, как глава дома, в согласии с нашим законом убейте ее.

– У вас на все один ответ, да? Убить!

– Вовсе нет, Андзин-сан. Но жизнь и смерть – это ведь одно и то же. Кто знает, может быть, вы окажете Фудзико большую услугу, лишив ее жизни. Это теперь ваше право перед законом. Ваше право также сделать ее неприкасаемой.

– Итак, я опять пойман в ловушку, – заключил Блэкторн. – В любом случае она погибнет. Если я не выучу вашего языка, будет казнена вся деревня. Когда я иду против ваших желаний, убивают кого-нибудь невинного. Выхода нет.

– Есть очень легкое решение, Андзин-сан. Умереть. Вы не должны терпеть то, чего нельзя вынести.

– Самоубийство – безумие и смертный грех. Я думал, вы христианка.

– Я же сказала, что христианка. Но и у вас, Андзин-сан, есть много способов принять почетную смерть, не накладывая на себя рук. Вы насмехались над моим мужем, когда он не хотел умереть в бою, да? Подобное не принято у нас, а у вас – наверняка. Так почему вы не сделаете этого? У вас есть пистолет. Убейте господина Ябу. Вы ведь считаете его чудовищем. Хотя бы попытайтесь – и сегодня же очутитесь на небесах.

Он посмотрел в ее лицо, ненавидя эти безмятежные черты и любуясь ими против воли.

– Это слабость – умереть вот так, без всякой причины. Лучше сказать, глупость.

– Вы считаете себя христианином. А значит, верите в Младенца Иисуса – в Бога – на небесах. Смерть не должна пугать вас. Что же касается «причины», не нам судить, есть она или нет. Для смерти всегда найдется причина.

– Я в вашей власти. Вы знаете это. Я тоже.

Марико наклонилась к нему и, жалея, дотронулась до плеча:

– Андзин-сан, забудьте о деревне. Миллион вещей может случиться, прежде чем закончатся эти шесть месяцев. Нахлынет приливная волна, или произойдет землетрясение, или вам вернут корабль и позволят уплыть, или Ябу погибнет, или мы все умрем, или что-то еще станется, кто знает? Оставьте Богу Богово, карму – карме. Сегодня вы здесь, и не в ваших силах изменить это. Вы живы и здоровы, окружены почетом, обласканы удачей. Посмотрите на закат. Он прекрасен, не правда ли? Этот закат есть только сейчас. Завтра не существует. Посмотрите! Это так красиво и никогда не повторится снова, никогда, только не этот закат, никогда в целой вечности. Забудьтесь в этом, станьте единым целым с природой и не беспокойтесь о карме, вашей, моей или всей деревни.

Он почувствовал, что обманут ее безмятежностью, ее словами. Посмотрел на запад. По небу расплывались громадные разводы пурпура и черноты.

Он смотрел на солнце, пока то не исчезло.

– Я хочу, чтобы вы стали моей наложницей, – обронил Блэкторн.

– Я принадлежу господину Бунтаро и, пока он жив, не могу ни думать, ни говорить о том, что прозвучало в ваших словах.

«Карма, – подумал он.

Принимаю ли я карму? Свою? Ее? Их?

Ночь красива.

И она красива, но принадлежит другому.

Красивая. И очень умная. Оставь Богу Богово, карму – карме. Ты пришел сюда без приглашения. Ты в их власти.

И в чем ответ?

Ответ отыщется, – сказал он себе. – Потому что Бог на небесах и Бог везде».

Послышался шум шагов. По тропинке на холм поднимались двадцать самураев с факелами, во главе их шествовал Оми.

– Извините, Андзин-сан, но Оми-сан приказал вам отдать ему пистолеты.

– Скажите, пусть идет к черту!

– Не могу, Андзин-сан, я не осмеливаюсь.

Блэкторн свободно держал одну руку на пистолете, устремив взгляд на Оми. Он умышленно остался сидеть на ступенях веранды. Десять самураев топтались в садике позади Оми, остальные – около дожидающегося их паланкина. Как только Оми без приглашения вошел в ворота, Фудзико появилась откуда-то из дальних комнат и теперь, бледная, стояла на веранде за спиной Блэкторна.

– Господин Торанага не имел ничего против, чтобы я оставался вооруженным рядом с ним и Ябу-саном.

Марико возразила, нервничая:

– Да, Андзин-сан, но, пожалуйста, поймите: Оми-сан прав. Наши обычаи запрещают являться к даймё с оружием. Это не должно задевать вас. Ябу-сан – ваш друг. Вы его гость.

– Скажите Оми-сану, что я не отдам ему мои пистолеты. – Она не стала переводить, и Блэкторн, охваченный гневом, покачал головой: – Иэ, Оми-сан! Вакаримас ка? Иэ!

Лицо Оми застыло. Он прорычал приказ. Два самурая выступили вперед. Блэкторн выхватил пистолеты. Самураи остановились. Оба дула были нацелены в лицо Оми.

– Иэ, – повторил Блэкторн и велел Марико: – Скажите ему, пусть отменит приказ или я спущу курки.

Она подчинилась, но никто не двинулся с места. Блэкторн медленно поднялся, не теряя прицела. Оми был абсолютно спокоен, словно не ведал страха; его глаза следили за плавными, кошачьими движениями Блэкторна.

– Пожалуйста, Андзин-сан. Это очень опасно. Вы должны встретиться с господином Ябу. Вы не можете идти туда с пистолетами. Вы хатамото, вас охраняют, и к тому же вы гость господина Ябу.

– Скажите Оми-сану, если он или его люди подойдут ко мне ближе чем на десять шагов, я разнесу ему башку.

– Оми-сан в последний раз почтительно предлагает отдать пистолеты.

– Иэ.

– Почему не оставить их здесь, Андзин-сан? Бояться нечего. Никто их не тронет…

– Вы считаете меня дураком?

– Тогда отдайте их Фудзико-сан!

– Что она может сделать? Он заберет их у нее – кто угодно заберет, – и я останусь беззащитен.

Голос Марико стал жестким.

– Почему вы не слушаете, Андзин-сан? Фудзико-сан – ваша наложница. Если вы прикажете, она будет защищать ваши пистолеты, рискуя жизнью. Это ее долг. Я больше не стану вам повторять, но Тода-но Усаги Фудзико – самурай.

Блэкторн, все свое внимание сосредоточивший на Оми, едва понимал, что она говорит.

– Скажите Оми-сану, что мне не нравятся такие приказы. Я гость господина Торанаги. Я гость господина Ябу. Гостей просят – им не приказывают и к ним не вламываются без приглашения.

Марико перевела. Оми бесстрастно выслушал все, потом что-то коротко ответил, глядя на недвижные стволы.

– Он говорит: «Я, Касиги Оми, просил вас отдать мне пистолеты и пойти со мной, потому что Касиги Ябу-сама распорядился доставить вас к нему. Но Касиги Ябу-сама повелел, чтобы прежде я приказал вам сдать оружие. Так что извините, Андзин-сан, я в последний раз приказываю сдать его мне».

Блэкторн почувствовал тяжесть в груди. Он знал, что сейчас подвергнется нападению, и злился на собственную глупость. «Что поделать, настает такая минута, когда больше нет сил терпеть, и ты хватаешься за пистолет или нож, и льется кровь из-за дурацкой гордости. Чаще всего дурацкой. Но если уж мне суждено умереть, Оми испустит дух первым, ей-богу!»

Он чувствовал себя хорошо, хотя немного кружилась голова. Потом в ушах зазвенели слова Марико: «Фудзико – самурай, она ваша наложница!» – и его мозг начал работать. Он нашел выход.

– Подождите-ка! Марико-сан, пожалуйста, скажите Фудзико-сан следующее: «Я отдаю вам свои пистолеты. Вы должны охранять их. Никто, кроме меня, не вправе прикасаться к ним».

Марико выполнила просьбу, и он услышал, как Фудзико откликнулась:

– Хай.

– Вакаримас ка, Фудзико-сан? – спросил он ее.

– Вакаримас, Андзин-сан, – пролепетала она тонким прерывающимся голосом.

– Марико-сан, пожалуйста, скажите Оми-сану, что теперь я пойду с ним. Пусть извинит меня за это недоразумение. Я прошу прощения. – Блэкторн отступил назад, потом повернулся и передал Фудзико пистолеты. Пот бисером выступил у нее на лбу. Он обратился к Оми, радуясь, что все закончилось: – Теперь мы можем идти?

Оми сказал несколько слов Фудзико и протянул руку. Та покачала головой. Оми отдал короткий приказ. Два самурая двинулись к ней. Она тут же засунула один пистолет за пояс, взяла другой обеими руками и направила его на Оми. Курок слегка отошел, и спусковой крючок пришел в движение.

– Угоканай![38] – приказала она. – Додзо!

Самураи послушно остановились.

Оми заговорил быстро и рассерженно, она выслушала, потом ответила мягко и вежливо, но не отвела пистолета от его лица. Спусковой крючок был спущен уже наполовину. Закончила она очень просто:

– Иэ, гомэн насай (нет, извините), Оми-сан.

Блэкторн ждал.

Самураи чуть приблизились к ней. Курок отошел уже на опасное расстояние, почти до верхней точки своей дуги. Но рука ее оставалась твердой.

– Угоканай! – повторила она.

Никто не сомневался, что Фудзико спустит курок. Даже Блэкторн. Оми выплюнул пару отрывистых слов, адресуясь к ней и своим людям. Самураи отошли, она опустила пистолет, но все еще держала его наготове.

– Что он сказал? – спросил Блэкторн.

– Только то, что сообщит об этом случае Ябу-сану.

– Хорошо, уведомьте его, что я сделаю то же самое. – Блэкторн повернулся к своей наложнице: – Домо, Фудзико-сан. – Потом, вспомнив, как Торанага и Ябу объяснялись с женщинами, повелительно буркнул Марико: – Пойдемте, Марико-сан… икимасё! – И он повернулся к воротам.

– Андзин-сан! – окликнула его Фудзико.

– Хай? – Блэкторн остановился.

Фудзико поклонилась ему и быстро стала что-то излагать Марико.

Глаза Марико расширились, потом она кивнула и ответила, потолковала с Оми, который также кивнул, явно взбешенный, но вынужденный сдерживаться.

– Что происходит?

– Минуту, Андзин-сан.

Фудзико что-то крикнула, ей ответили из дома. На веранду вышла служанка. В руках она несла два меча. Самурайских меча.

Фудзико с почтением взяла их в руки, с поклоном предложила Блэкторну и что-то тихо произнесла.

Марико перевела:

– Ваша наложница справедливо указала, что хатамото, конечно, должен носить два самурайских меча. Более того, это его долг. Она считает, что вам не пристало являться к господину Ябу без мечей – это будет невежливо. По нашим законам носить мечи – обязанность самурая. Она спрашивает, не согласитесь ли вы пользоваться этими недостойными вас клинками, пока не купите свои собственные.

Блэкторн посмотрел на нее, на Фудзико, потом снова на нее:

– Вы хотите сказать, что я самурай? Что господин Торанага сделал меня самураем?

– Я не знаю, Андзин-сан. Но еще не случалось такого, чтобы хатамото не был самураем. – Марико повернулась и задала вопрос Оми. Тот нетерпеливо покачал головой и что-то ответил. – Оми-сан тоже такого не знает. Конечно, носить мечи во всех случаях, даже в присутствии господина Торанаги, – особая привилегия хатамото. Это его долг, поскольку он – пользующийся безусловным доверием приближенный. Только хатамото имеет право требовать немедленной аудиенции у господина…

Блэкторн взял короткий меч и заткнул его за пояс, потом проделал то же с другим, длинным клинком, приняв за образец то, как носил мечи Оми. Вооружившись, он почувствовал себя лучше.

– Аригато годзаймасита, Фудзико-сан, – поблагодарил он спокойно.

Та опустила глаза и тихонько ответила. Марико перевела:

– Фудзико-сан говорит: «Если разрешите, господин, поскольку вы должны быстро и хорошо выучить наш язык, я хочу почтительно указать, что одного домо более чем достаточно для мужчины. Аригато, с добавлением или без добавления годзаймасита, – излишняя вежливость, это выражение, которое употребляют только женщины».

– Хай. Домо. Вакаримас, Фудзико-сан. – Блэкторн впервые внимательно посмотрел на нее, как бы заново узнавая. Он увидел пот на лбу, узкие глаза, квадратное лицо и зубы, как у хорька. – Пожалуйста, скажите моей наложнице, что в данном случае я не считаю аригато годзаймасита излишней вежливостью по отношению к ней.

Ябу еще раз взглянул на мечи. Блэкторн сидел скрестив ноги на подушке перед ним, на почетном месте. Сбоку от чужеземца устроилась Марико, сзади него маячил Игураси. Они находились в главной комнате дома-крепости.

Оми закончил рассказывать.

Ябу пожал плечами:

– Ты вел себя неправильно, племянник. Это обязанность наложницы – защищать Андзин-сана и его имущество. Конечно, он теперь имеет право носить мечи. Да, ты неправильно повел это дело. Я ясно дал понять, что Андзин-сан – мой почетный гость. Извинись перед ним.

Оми немедленно опустился перед Блэкторном на колени и поклонился:

– Извините меня за ошибку, Андзин-сан.

Блэкторн слышал, как Марико перевела, что чужеземец принимает извинение. Оми поклонился еще раз и спокойно вернулся назад, на свое место. Но внутренне он не был спокоен. Теперь им полностью овладела идея убить Ябу.

Он замыслил неслыханную вещь – убить сюзерена и главу своего клана.

Причина коренилась не в том, что его вынудили публично извиниться перед чужеземцем. Здесь Ябу был прав. Оми знал, что проявил ненужное рвение, исполняя глупый приказ дяди отобрать пистолеты этим же вечером. Куда проще было бы подождать, чтобы затем украсть или как-нибудь испортить.

И Андзин-сан был совершенно прав, отдав пистолеты своей наложнице. Так же как и она была права, поступив по велению долга. Она, конечно, спустила бы курок, и ясно почему. Ни для кого не составляло секрета, что Усаги Фудзико ищет смерти. Оми также знал, что только намерение убить Ябу остановило его. Если бы не это, он пошел бы на смерть, а потом его люди отобрали бы у нее пистолеты. Он принял бы достойный конец, как и она, и эту горестную историю передавали бы из поколения в поколение. Люди сложили бы песни, стихи, возможно, даже пьесу но, возвышенную, трагическую, вселяющую мужество, о них троих: верной наложнице и преданном самурае, которые достойно встретили гибель, постигшую их по вине жестокого чужеземца, что пришел из-за восточных морей.

Нет, решение Оми не имело ничего общего с публичным извинением, хотя эта несправедливость усугубила лютую злобу, снедавшую его. Истинная причина заключалась в том, что сегодня Ябу прилюдно оскорбил мать и жену Оми, заставив их несколько часов томиться на солнце, как простых крестьянок, а потом отпустил, ни словом, ни знаком не выразив почтения…

– Это ничего не значит, сын мой, – увещевала мать, – это его право.

– Он наш сюзерен, – поддержала Мидори, его жена, со слезами стыда на щеках.

– Он не пригласил ни одну из вас приветствовать его и военачальников в крепости, – продолжал Оми, – на пиршестве, которое устроили вы. Только еда и саке стоили коку!

– Это наша обязанность, сын мой. Наш долг – делать все, что пожелает господин Ябу.

– А приказ, касающийся отца?

– Это не приказ пока еще. Только слух.

– В письме отец сообщает, что слышал, будто бы Ябу скоро прикажет ему обрить голову и уйти в монахи или совершить сэппуку. Жена Ябу тайком хвасталась этим!

– Это нашептал твоему отцу шпион. Нельзя так доверять шпионам. Извини, но твой отец не всегда мудр, сын мой.

– А что будет с вами, мама, если это окажется правдой?

– Все, что ни случится, – карма. Ты должен принимать ее.

– Нет, эти оскорбления невыносимы.

– Пожалуйста, сын мой, прими все как есть.

– Я известил Ябу о корабле, научил его, как вести себя с Андзин-саном и этими новыми варварами, надоумил, как выбраться из ловушки Торанаги. С моей помощью он возвысился. Получив в дар меч, он стал вторым после Торанаги среди военачальников Востока. И что взамен? Одни грязные оскорбления.

– Принимай свою карму.

– Вы должны, муж мой. Прошу, послушайте госпожу, вашу мать.

– Я не смогу жить с таким позором. Я отомщу, а потом убью себя, и эти оскорбления будут смыты.

– Последний раз, сын мой, прошу тебя, принимай свою карму.

– Моя карма – уничтожить Ябу.

Старая госпожа вздохнула:

– Очень хорошо. Ты мужчина. Ты имеешь право решать. Что будет, то будет. Но мало убить самого Ябу. Мы должны все обдумать. Его сын также должен умереть. И еще Игураси. Особенно Игураси. Тогда твой отец станет главой клана – это его право.

– Как это сделать, мама?

– Мы все обдумаем, ты и я. И будем терпеливы. Надо посоветоваться с твоим отцом. Мидори, ты тоже можешь дать совет, но постарайся не болтать глупостей, ладно?

– А как же господин Торанага? Он подарил Ябу свой меч.

– Я думаю, что Торанага хочет одного: чтобы провинция Идзу была сильным вассальным владением. Он больше не желает искать союзников, как это делал тайко. Ябу полагает, что он союзник, но, кажется, Торанаге на этом месте нужен не союзник, а вассал. Наш клан будет процветать, служа Торанаге. Или Исидо. Кого выбрать, а? И как осуществить убийство?

…Оми вспомнил, какая волна радости окатила его, когда было принято окончательное решение.

Он чувствовал ее и сейчас. Но лицо его оставалось непроницаемым. Он следил, как служанки, тщательно подобранные для Ябу в Мисиме, разносят зеленый чай и саке. Оми посмотрел на дядю, Андзин-сана, Марико, Игураси. Все ждали, когда заговорит даймё.

Комната была достаточно просторной, чтобы здесь могло собираться на пирушку до тридцати военачальников. Имелось немало других комнат и кухонь для охраны и слуг, а также сад, разбитый вокруг дома. И хотя это сооружение возводилось на скорую руку и для временного пользования, устроено все было прекрасно, к сроку и удобно для обороны. Оми ничуть не беспокоило, что расходы он покрыл из своего увеличившегося дохода. Долг есть долг.

Он взглянул через открытые сёдзи на передний двор, где было полно часовых, на конюшню. Крепость окружал ров. Частокол возвели из мощных стволов бамбука, плотно пригнанных друг к другу. Большие центральные столбы поддерживали черепичную крышу. Стены представляли собой легкие раздвижные панели – сёдзи; некоторые из них были прикрыты ставнями, но по большей части их обтягивала, как обычно, промасленная бумага. Добротные доски пола, устланного татами, покоились на сваях, вбитых в утрамбованную землю.

По распоряжению Ябу Оми объехал четыре деревни, собирая материал для строительства форта и дома, а Игураси раздобыл хорошие татами, футоны и прочую утварь, какой не сыщешь в деревне.

Оми гордился своей работой. На плато за холмом был разбит полевой лагерь для трех тысяч самураев, которые стерегли дороги, ведущие в деревню и к берегу моря. Теперь селение было надежно защищено с суши. А если бы опасность подкралась с моря, вовремя предупрежденный сюзерен успел бы скрыться.

«Но у меня нет сюзерена. Кому я буду служить теперь? – спрашивал себя Оми. – Икаве Дзикю? Или непосредственно Торанаге? Даст ли мне Торанага то, чего я хочу? Или Исидо? До Исидо так трудно добраться. Но теперь ему многое можно порассказать…»

Сегодня в полдень Ябу вызвал Игураси, Оми, еще четырех командиров и открыл им тайный план подготовки пяти сотен самураев, владеющих огнестрельным оружием. Игураси был назначен старшим, Оми предстояло возглавить одну из сотен. Они обдумали, как включать людей Торанаги в свои отряды, когда те приедут, и как обезвредить этих чужаков, если они окажутся изменниками.

Оми предложил создать на другой стороне полуострова тайный резерв – соединение из трех отрядов по сто самураев в каждом.

– Кто будет командовать людьми Торанаги? – спросил Игураси.

– Это не имеет значения, – отмахнулся Ябу. – Кто бы то ни был, я приставлю к нему пять своих людей, которым прикажу при необходимости перерезать ему глотку. Сигналом к убийству ставленника Торанаги и всех чужаков будут слова «сливовое дерево». Завтра, Игураси-сан, ты подберешь мне подходящих людей. Я потолкую с каждым, но никто из них не должен быть посвящен в мой план.

Теперь, наблюдая за Ябу, Оми предвкушал экстаз мести. Убить Ябу будет легко, но следует предусмотреть каждую мелочь. Только тогда отец или старший брат смогут подчинить своей власти клан и Идзу.

Ябу перешел к главному:

– Марико-сан, пожалуйста, скажите Андзин-сану, что я хочу, чтобы с завтрашнего дня он начал учить моих людей стрельбе из ружей. И я желаю знать, как воюют чужеземцы.

– Но, простите, ружья будут доставлены только через шесть дней, Ябу-сан, – напомнила Марико.

– Для начала хватит и тех, что имеются у моих людей, – внес ясность Ябу. – Приступать надо завтра.

Марико поговорила с Блэкторном.

– Что он хочет знать о войне? – спросил тот.

– Он сказал: «Всё».

– Что в особенности?

Марико уточнила у Ябу.

– Ябу-сан спрашивает, принимали ли вы участие в сражениях на суше?

– Да. В Нидерландах. Один раз во Франции.

– Ябу-сан говорит: «Превосходно». Он хочет ознакомиться с военной стратегией европейцев, с тем, как ведутся битвы в ваших краях. Во всех подробностях.

Блэкторн на мгновение задумался.

– Скажите Ябу-сану, что я могу обучить любое количество его людей, что мне доподлинно известно все, что его занимает.

В беседах с братом Доминго капитан почерпнул много полезного касательно того, как воюют японцы. Монах был весьма сведущ в делах войны и питал к ним живой интерес. «В конце концов, сеньор, – рассуждал старик, – разве это немаловажно – знать, как ведут войну язычники? Каждый пастырь должен защищать свою паству. И разве наши доблестные конкистадоры не авангард Матери-Церкви? Разве я не был с ними накануне сражений в Новом Свете и на Филиппинах? Я познал войну до тонкостей, сеньор. Это был мой долг, Божья воля – изучать войну. Может быть, Бог послал вас мне, чтобы было кому передать мои познания перед смертью. Слушайте, моя паства здесь, в этой тюрьме, наставляла меня по части военного дела у японцев. Поэтому теперь мне известно, как воюют их армии и как их можно победить. И как они могут победить нас. Запомните, сеньор, то, что я скажу вам по секрету: никогда не соединяйте японскую ярость с современным оружием и современными стратегиями. Или они погубят всех нас».

Блэкторн поручил себя Богу:

– Передайте господину Ябу, что я могу ему помочь. И господину Торанаге. В моих силах сделать их армии непобедимыми.

– Господин Ябу говорит, что, если ваши сведения окажутся полезными, он увеличит жалованье, которое назначил вам господин Торанага, с двухсот сорока до пятисот коку в год через месяц.

– Спасибо. Но предупредите: я сделаю все это при условии, что он отменит свой приказ относительно деревни и через пять месяцев вернет мне корабль и команду.

Марико вздохнула:

– Андзин-сан, вы не можете заключать с ним сделку, как торговец.

– Тогда пусть сделает мне одолжение. Как почетному гостю и будущему благодарному вассалу.

– Ябу-сан говорит, что деревня – это ерунда. Если крестьянам не припекает зад, их не заставишь пошевелиться. Они не стоят вашего беспокойства. Что касается корабля, то здесь волен решать только господин Торанага. Он уверен, вы скоро получите корабль обратно. Он попросил меня передать ваше требование господину Торанаге сразу же, как я приеду в Эдо. Я это исполню, Андзин-сан.

– Пожалуйста, извинитесь перед господином Ябу, но я настаиваю на отмене приказа. Сегодня же вечером.

– Он же только что отказал вам, Андзин-сан. Это будет не очень красиво с вашей стороны.

– Да, я понимаю. Но пожалуйста, повторите ему мои слова. Для меня это очень важно… я прошу.

– Он говорит, что вы должны быть терпеливы. Жители деревни не ваша забота.

Блэкторн кивнул:

– Благодарю вас. Я понял. Пожалуйста, поблагодарите Ябу-сана и скажите ему, что я не могу жить с таким стыдом.

Марико побледнела:

– Что?

– Я не могу жить со спокойной совестью, зная, что деревню ждет такая участь. Я обесчещен. Это против моих христианских принципов. Я сейчас же совершу самоубийство.

– Самоубийство?

– Да. Я так решил.

Ябу прервал:

– Нан дзя, Марико-сан?

Запинаясь, она перевела свой диалог с Блэкторном. Не желая верить услышанному, Ябу переспросил, она терпеливо повторила все. Тогда даймё изрек:

– Если бы не ваше волнение, я бы посчитал это шуткой, Марико-сан. Почему вы так озабочены? Почему вы думаете, что он способен свести счеты с жизнью?

– Я не знаю, господин Ябу. Он кажется… Я не знаю… – Ее голос замер.

– Твое мнение, Оми-сан?

– Самоубийство противно христианскому учению, господин. Они никогда не лишают себя жизни, как мы. Как делают самураи.

– Марико-сан, вы ведь христианка. Это правда?

– Да, господин. Самоубийство – смертный грех. Оно противоречит заповедям Бога.

– Игураси-сан? Что ты думаешь?

– Шельмовство. Он не христианин. Помните первый день, господин? Помните, что он сотворил со священником? И что позволил совершить над собой Оми-сану, чтобы спасти сопляка?

Ябу улыбнулся, припомнив тот день и вечер, который за ним последовал:

– Да, согласен. Он не христианин, Марико-сан.

– Но извините, я не понимаю, господин. Что за история со священником?

Ябу рассказал ей, что случилось в первый день между иезуитом и Блэкторном.

– Он оскорбил крест? – усомнилась она.

– И бросил обломки в пыль, – добавил Игураси. – Это все обман. Допустим, история с деревней в самом деле опозорила его. Как же он может здесь оставаться после бесчестия, которое учинил Оми-сан, помочившись на него?

– Что? Извините меня, господин, – растерялась Марико, – но я снова ничего не понимаю.

Ябу велел Оми:

– Расскажи, что произошло.

Оми так и сделал. История потрясла Марико, но она ничем не выдала своего замешательства.

– После этого Андзин-сан присмирел, Марико-сан, – закончил Оми. – Без оружия он всегда смирный.

Ябу отпил саке:

– Скажите ему следующее, Марико-сан: самоубийство не в обычае чужеземцев. Это против заветов его христианского Бога. Как же он может покончить с собой?

Марико перевела. Ябу внимательно следил за тем, как отвечает Блэкторн.

– Андзин-сан с великим смирением извиняется. Он говорит: «В обычае или нет, позор слишком велик, чтобы его вынести». Андзин-сан говорит, что… что в Японии он хатамото и имеет право жить согласно нашим законам. – Ее руки дрожали. – Вот что он сказал, Ябу-сан. Он имеет право жить по нашим законам.

– Чужеземцы не имеют прав.

Она возразила:

– Господин Торанага назначил его хатамото. Это дает ему право, да?

Бриз тронул сёдзи, они зашуршали.

– Как он может убить себя? А? Спросите его.

Блэкторн вынул короткий, острый как игла меч и аккуратно уложил на татами, острием к себе.

Игураси скривил рот:

– Надувательство! Слыханное ли дело, чтобы варвар поступил как цивилизованный человек?

Ябу нахмурился, от возбуждения у него замедлился ритм сердца.

– Он смелый человек, Игураси-сан. В этом нет сомнения. И странный. Но это? – Ябу овладело нестерпимое желание наблюдать опасное действо, проверить, как далеко зайдет чужеземец, поглядеть, как он умирает, разделить с ним экстаз агонии. Усилием воли он остановил растущую внутри волну вожделения. – А ты что посоветуешь, Оми-сан? – спросил он хрипло.

– Вы объявили в деревне, господин: «Если Андзин-сан не научится говорить удовлетворительно». Я советую вам сделать небольшую уступку. Пообещать ему, что все, чему он научится за пять месяцев, будет признано удовлетворительным. Только он должен, в свою очередь, поклясться своим Богом, что никогда не расскажет об этом в деревне.

– Но он не христианин. Разве эта клятва может связать его?

– Я считаю, что он все-таки христианин. В своем роде. Он против иезуитов – вот что важно. Пусть он поклянется именем своего Бога, что приложит все умственные усилия к учению. Поскольку он очень умен, за пять месяцев наверняка сделает большие успехи. Таким образом, ваша честь будет спасена, и его – существует она или нет – тоже. Вы ничего не потеряете, а только выиграете. Очень важно, чтобы он по собственной, свободной воле стал вашим союзником.

– Ты считаешь, он убьет себя?

– Да.

– А вы, Марико-сан?

– Не знаю, Ябу-сан. Извините, я ничего не могу посоветовать вам. Несколько часов назад я бы сказала: нет, он не возьмет греха на душу. Теперь не знаю. Он… С тех пор как сегодня вечером за ним пришел Оми-сан, он стал… другим.

– А как думаешь ты, Игураси-сан?

– Если сейчас вы поддадитесь на его обман и уступите, он будет снова и снова прибегать к той же уловке. Он хитер, как лисица-ками. Мы же все видим, какой это пройдоха. Все равно в один прекрасный день вам придется сказать «нет», господин. Я бы советовал вам сказать «нет» сейчас. По-моему, он вас морочит.

Оми покачал головой:

– Господин, пожалуйста, извините меня, но я должен повторить: вы очень рискуете. Если мы имеем дело с обманом – что вполне возможно, – этот гордый человек, испытав новое унижение, преисполнится ненависти и не станет помогать вам, как мог бы, в полную меру возможностей. Он выдвигает требования как хатамото, как обладатель законно присвоенного титула. Он говорит, что хочет жить в согласии с нашими обычаями, по законам свободной воли. Разве это не огромный шаг вперед, господин? Я советую проявить осторожность. Используйте его к вашей выгоде.

– Этого я и хочу, – хрипло выдохнул Ябу.

Игураси произнес:

– Да, он необходим нам, мы не обойдемся без его знаний. Но его поведением надо управлять – вы это много раз говорили, Оми-сан. Он варвар. Этим все сказано. Да, я знаю, что он теперь хатамото и с сегодняшнего дня может носить два меча. Но это не делает его самураем. Он не самурай и никогда им не станет.

Марико сознавала, что могла бы понять Андзин-сана лучше всех. Но он был непредсказуем. Его поведение противоречило здравому смыслу и ставило ее в тупик.

Полные муки глаза Блэкторна глядели куда-то вдаль. На лбу блестели капельки пота. «Неужели это от страха? – подумал Ябу. – Страха, что его игра разгадана? Неужели он мошенничает?»

– Марико-сан?

– Да, господин?

– Скажите ему… – Горло Ябу внезапно пересохло, в груди заныло. – Скажите Андзин-сану, что приказ насчет деревни остается в силе.

– Господин, извините меня, пожалуйста, но я бы убедительно просила вас послушаться совета Оми-сана.

Ябу не смотрел на нее, он видел только Блэкторна. Жилка на лбу даймё запульсировала.

– Андзин-сан настаивает на своем. Ну и пусть. Давайте посмотрим, варвар он или хатамото.

Голос Марико был еле слышен.

– Андзин-сан, Ябу-сан говорит, что приказ насчет деревни остается в силе.

Блэкторн слышал слова, но они не трогали его. Он чувствовал себя спокойным и уверенным. Жизнь переполняла его.

Капитан ждал решения, предоставив остальное Богу. Он был погружен в свои мысли, в его голове звучали слова Марико: «Есть легкое решение – умереть. Выжить здесь вы можете, подчиняясь нашим порядкам…»

– …приказ насчет деревни остается в силе.

«Итак, теперь я должен умереть.

Я должен бояться. Но не боюсь.

Почему?

Не знаю. Страх смерти пропал, едва я решил, что здесь жить по-человечески можно, только следуя их обычаям, рискуя жизнью, обрекая себя на гибель. „Жизнь и смерть – одно и то же… Оставьте карму карме“.

Я не боюсь умереть».

За сёдзи начал накрапывать легкий дождь. Он опустил взгляд на клинок.

«Я прожил хорошую жизнь», – подумал он.

Глаза Блэкторна вернулись к Ябу.

– Вакаримас, – выговорил он очень отчетливо, и хотя это слово слетело с его губ, казалось, что его произнес кто-то другой.

Никто не двинулся с места.

Он видел словно со стороны, как его правая рука подняла меч. Потом и левая обхватила рукоятку, лезвие не дрожало и целило точно в сердце. Теперь слышались лишь его последние биения, они становились все громче и громче, пока не превзошли возможности человеческого слуха. Душа возопила о вечной тишине.

Этот вопль смел все защитные рефлексы. Его руки безошибочно направили острие в цель.

Оми был готов остановить Блэкторна, но не ждал от него такого внезапного и яростного замаха. И когда он двумя руками схватился за меч, его пронзила боль, из левой руки брызнула кровь. Оми собрал все силы, чтобы воспрепятствовать последнему рывку. Ему помог Игураси. Вместе они остановили удар. Отвели острие. Тонкая струйка крови бежала по коже Блэкторна в том месте, куда вошел кончик меча.

Марико и Ябу не двигались.

Ябу потребовал:

– Скажите ему, что деревня вне опасности, Марико-сан. Прикажите ему… нет, попросите его поклясться именем своего Бога, как советовал Оми-сан.

Блэкторн медленно приходил в себя. Он смотрел на них непонимающим взглядом. Потом стремительный поток жизни вновь обрушился на него, но он все еще числил себя среди мертвых, а не живых.

– Андзин-сан? Андзин-сан?

Он увидел, как двигаются ее губы, и услышал слова, но все его чувства сосредоточились на дожде и ветре.

– Да? – Он почти не слышал собственного голоса, воспринимая лишь запах дождя, стук капель и вкус морской соли в воздухе.

«Я жив, – сообщил он себе удивленно. – Я жив, и это настоящий дождь на улице, и ветер настоящий, с севера. Вот жаровня с углями, и если я подниму чашку, в ней окажется жидкость и она будет иметь вкус саке. Я не умер. Я жив!»

Остальные сидели молча и терпеливо ждали, отдавая должное его мужеству. Ни один человек в Японии никогда не видел ничего подобного. Все безмолвно спрашивали себя, что же теперь собирается делать капитан. Сможет ли он сам встать и уйти? Как бы я вел себя на его месте?

Служанка принесла бинты и перевязала глубоко разрезанную лезвием руку Оми, остановив кровотечение. Все было очень чинно. Время от времени Блэкторн слышал, как Марико спокойно произносит его имя, пока остальные потягивают чай и саке, наслаждаясь их вкусом.

Казалось, для Блэкторна это состояние выключенности из жизни продлится вечно. Но потом его глаза обрели способность видеть, а уши – слышать.

– Андзин-сан?

– Хай? – отозвался он, превозмогая величайшую усталость, которую когда-либо испытывал.

Марико повторила предложение Оми так, будто оно исходило от Ябу. Она должна была повторить его несколько раз, прежде чем удостоверилась, что он все понял.

Блэкторн собрал остатки сил – победа далась ему нелегко.

– Моего слова было бы достаточно, как для меня достаточно его слова. Тем не менее я поклянусь именем Бога, если он этого хочет. Но лишь после того, как Ябу-сан поклянется своими богами, чтобы скрепить уговор со своей стороны.

– Господин Ябу клянется Буддой.

Блэкторн произнес слова клятвы, которой потребовал от него Ябу, и выпил немного зеленого чая. Никогда этот напиток не казался ему таким вкусным. Только вот чашка – она была до того тяжелой, что он не смог долго держать ее в руках.

– Прекрасно, когда идет дождь, правда? – спросил он, следя за исчезающими капельками дождя, удивленный ясностью своего видения.

– Да, – признала она мягко, понимая, что его чувства воспарили на высоту, непостижимую для того, кто не устремлялся по своему желанию навстречу смерти и не был возвращен к жизни велением неведомой кармы. – Почему бы вам теперь не отдохнуть, Андзин-сан? Господин Ябу благодарит вас и предлагает продолжить разговор завтра. Сейчас вам следует отдохнуть.

– Да. Спасибо, это было бы прекрасно.

– Вы можете встать?

– Думаю, что смогу.

– Ябу-сан спрашивает, не нужен ли вам паланкин?

Блэкторн подумал-подумал и наконец решил, что самурай должен ходить пешком.

– Нет, спасибо, – отказался он, хотя ему так хотелось лечь, закрыть глаза и сразу же уснуть. Однако он опасался, что стоит ему забыться сном, как кошмар вернется, заставляя его пережить все заново.

Он медленно поднял меч и принялся внимательнейшим образом его рассматривать. Потом отправил клинок в ножны, потратив на это немало усилий.

– Простите, что я так медлителен, – пробормотал он.

– Не извиняйтесь, Андзин-сан. Сегодня вечером вы родились заново. Мы знаем, это требует большого присутствия духа. Большинство людей после подобного не имеют сил даже на то, чтобы встать. Можно я вам помогу?

– Нет-нет, благодарю вас.

– В этом нет никакого стыда. Я бы сочла за честь помочь вам.

– Спасибо. Но я хочу попробовать сам.

Но он не смог подняться сразу. Ему пришлось опереться о пол руками, чтобы встать на колени, а потом подождать, пока придут силы. Наконец он встал на ноги.

Все поклонились ему.

Блэкторн пошел, шатаясь как пьяный, ему удалось сделать несколько шагов. Он схватился за столб и мгновение держался за него. Его качало, но он шел сам, без посторонней помощи. Как мужчина. Одну руку он держал на рукояти большого меча, голова его была высоко поднята.

Ябу сделал большой глоток саке. Когда к нему вернулась способность говорить, он обратился к Марико:

– Пожалуйста, проводите его. Проследите, чтобы он благополучно добрался домой.

– Да, господин.

Она ушла, а Ябу повернулся к Игураси:

– Ты глупая кучка дерьма! – (Игураси тут же в раскаянии склонил голову до самой циновки.) – Надувательство, ты говоришь? Твоя глупость стоила бы мне очень дорого.

– Да, господин, вы правы. Я прошу немедленной отставки до конца моих дней.

– Это будет слишком хорошо для тебя! Ступай и живи на конюшне, пока не позову! Спи вместе с глупыми лошадьми! Ты лошадиноголовый тупица!

– Слушаюсь, господин.

– Убирайся! Оми-сан будет теперь командовать ружейным полком. Пошел вон!

Свечи мерцали и потрескивали. Одна из служанок пролила немного саке на маленький лаковый столик перед Ябу, и он долго ее ругал. Затем выпил еще хмельного.

– Надувательство? Надувательство! – брюзжал он. – Глупец! Почему вокруг меня одни глупцы? – (Оми помалкивал, потешаясь в глубине души.) – Но только не ты, Оми-сан. Твои советы очень хороши. С сегодняшнего дня твой доход удвоен. Шесть тысяч коку. На следующий год присоединишь к своему наделу тридцать ри вокруг Андзиро.

Оми поклонился до полу. «Ябу заслуживает смерти, – подумал он презрительно. – Им так легко вертеть».

– Я ничем этого не заслужил, господин. Я только исполнил свой долг.

– Да, но сюзерен должен вознаграждать за верность долгу. – Ябу носил сегодня меч Ёситомо. Ему доставляло огромное удовольствие дотрагиваться до легендарного оружия. – Судзу, – позвал он одну из служанок, – пришли сюда Дзукимото!

– Как скоро начнется война? – спросил Оми.

– В этом году. Может быть, у нас есть в запасе шесть месяцев, а может, уже нет. А что?

– Возможно, госпоже Марико следует задержаться здесь дольше трех дней. Чтобы помочь вам.

– Зачем?

– Андзин-сан говорит ее устами. За полмесяца с помощью Марико-сан он сможет подготовить двадцать человек, которые обучат сотню, а те – остальных. Тогда будет уже не важно, останется он жить или умрет.

– Почему?

– Вы не упустите случая снова бросить вызов Андзин-сану. И кто знает, каким будет исход в следующий раз. Вдруг вы захотите его смерти? – Оба знали, так же как и Марико с Игураси, что какими бы богами ни клялся Ябу, клятва для него пустой звук. Конечно же, он не имел намерения держать обещание. – Может статься, что вам потребуется надавить на него. Когда сведения получены, что толку в том, кто их сообщил?

– Никакого.

– Вам нужно освоить военную стратегию чужеземцев, но только быстро. Господин Торанага может прислать за капитаном, поэтому нужно как можно дольше удерживать здесь эту женщину. Полмесяца хватит для того, чтобы выпотрошить из него все знания.

– А Торанага-сан?

– Он согласится, если это правильно ему преподнести, господин. Оружие принадлежит вам обоим. И ее постоянное присутствие здесь важно также с других точек зрения.

– Да, – подтвердил Ябу с удовлетворением. Мысль о том, чтобы задержать Марико в Андзиро как заложницу, пришла ему в голову еще на корабле, когда он намеревался выдать Торанагу Исидо. – Тода Марико должна быть под защитой. Нельзя допустить, чтобы она попала в руки врага.

– Да. И вероятно, ее можно использовать для давления на Хиромацу, Бунтаро и весь их клан, даже на Торанагу.

– Набросай письмо насчет нее.

Оми продолжал, повинуясь наитию:

– Моя мать получила сегодня известие из Эдо, господин. Она просила передать вам, что госпожа Гэндзико подарила Торанаге первого внука.

Ябу сразу же насторожился. «Внук Торанаги! Нельзя ли через него получить власть над великим даймё? Внук – это продолжение династии, наследник. Как бы заполучить мальчишку в заложники?»

– А что с госпожой Отибой? – осведомился он.

– Она выехала из Эдо три дня назад. Сейчас уже в безопасности. Во владениях господина Исидо.

Ябу размышлял об Отибе и ее сестре Гэндзико. Какие же они разные! Отиба, такая живая, красивая, остроумная, безжалостная, самая желанная женщина в стране и мать наследника. Гэндзико, ее младшая сестра, спокойная, задумчивая, плосколицая и непривлекательная, но столь же беспощадная – ее жестокосердие уже стало легендой. Она унаследовала эту черту от матери, одной из сестер Городы. Сестры любили друг друга, но Отиба терпеть не могла Торанагу и его семью, тогда как Гэндзико ненавидела тайко и Яэмона, его сына. «Действительно ли тайко – отец сына Отибы? – спросил себя Ябу. Этим вопросом втайне задавались все даймё. – Чего бы я ни отдал, чтобы обладать этой женщиной».

– Теперь госпожа Отиба больше не заложница в Эдо. Это имеет хорошую и плохую стороны, – заметил Ябу осторожно. – Правда?

– Хорошую, только хорошую. Теперь Исидо и Торанага очень скоро начнут войну. – Оми умышленно опустил «сама» в этих именах. – Госпожа Марико должна оставаться здесь для вашей защиты.

– Посмотрим. Составь письмо Торанаге.

Судзу, служанка, осторожно постучала и открыла дверь. Вошел Дзукимото.

– Где все те подарки, которые я приказал доставить из Мисимы для Оми-сана?

– Они все в кладовой, господин. Вот список. На конюшне можно выбрать двух лошадей. Хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас?

– Нет, Оми-сан выберет их завтра.

Ябу пробежал глазами аккуратные строчки: двадцать кимоно (из недорогих), два меча, доспехи (после починки, но в хорошем состоянии), две лошади, вооружение для сотни самураев – меч, шлем, нагрудник, лук, двадцать стрел и одно копье на каждого (наивысшего качества). Всего на четыреста двадцать шесть коку. Кроме того, камень под названием «Ожидающий варвар».

– Ах да! – воскликнул он, оживившись при воспоминании о той ночи. – Камень, который я нашел на Кюсю. Ты хочешь дать ему другое название, да? «Ожидающему варвару»?

– Да, господин, если это еще занимает вас, – поддержал беседу Оми. – Но не окажете ли вы мне честь, выбрав завтра место для него в саду? Я пока не нашел подходящего.

– Я решу это завтра.

Ябу отдыхал, вспоминая историю камня, те давние дни, знаменитого властелина, тайко, и последнюю «ночь стонов». Им овладела меланхолия. «Жизнь так коротка, печальна и жестока», – подумал он и посмотрел на Судзу. Служанка нерешительно улыбнулась в ответ. Она была красавица: тонкий овал лица, стройность и деликатность. Хороша, как и две другие. Их доставили в паланкине из его дома в Мисиме. Сегодня вечером они все разгуливали босиком, в кимоно из лучшего шелка, белизною кожи споря с фарфором. «Любопытно, – подумал он, – что мальчики так грациозны. Во многих отношениях они более женственны, более чувственны, чем девушки». Потом он вспомнил про Дзукимото:

– Чего ты ждешь? Убирайся!

– Да, господин. Вы просили напомнить о налогах. – Дзукимото поднял с татами потное тело и с радостью поспешил уйти.

– Оми-сан, удвой все налоги, – распорядился Ябу.

– Будет исполнено, господин.

– Грязные крестьяне! Они совсем не хотят работать. Все они лентяи. Я защищаю их от разбойников, которые рыщут по дорогам, от морских пиратов, правлю ими мудро, по справедливости, а что делают они? Дни напролет потягивают зеленый чай, саке и уплетают рис. Моим крестьянам пора жить своим умом!

– Да, господин, – поддержал Оми.

После этого Ябу опять вернулся к теме, которая так интересовала его:

– Андзин-сан удивил меня сегодня вечером. А тебя?

– О да, удивил, господин. Более, чем вас. Но вы поступили очень мудро, заставив его покончить с собой.

– Ты думаешь, Игураси был прав?

– Я только восхищаюсь вашей мудростью, господин. Вам следует иногда говорить ему «нет». Я полагаю, вы правильно сделали, сказав «нет» сегодня вечером.

– В какой-то миг его гибель казалась неизбежной. Рад, что ты был наготове. Я надеялся на твою предусмотрительность. Андзин – необычный чужеземец, да? Жаль, что он варвар и такой наивный.

– Да.

Ябу зевнул и принял у Судзу чашку с саке.

– Полмесяца, ты говоришь? Марико-сан следовало бы остаться здесь хотя бы на это время, Оми-сан. Тогда я решу, как поступить с ним. Ему скоро надо будет преподать еще один урок. – Он засмеялся, показывая плохие зубы. – Если Андзин-сан станет просвещать нас, нам следовало бы просветить его, не так ли? Ему надо научиться, как правильно совершать сэппуку. На это стоит посмотреть! Я думаю, что дни чужеземца сочтены.

Глава 32

Двенадцать дней спустя после полудня из Осаки прибыл гонец, а с ним десять самураев на взмыленных, еле живых лошадях. На концах пик трепетали флаги, несущие герб всемогущего Совета регентов. Погода выдалась жаркой, облачной, влажной.

Гонец – худой, жилистый самурай высшего ранга – являлся одним из главных военачальников Исидо. Его имя было Нэбара Дзодзэн, и он прославился своей жестокостью. Серое кимоно Нэбары изорвалось, выпачкалось в дорожной грязи, глаза покраснели от усталости. Он грубо отклонил предложение поесть с дороги, попить и потребовал немедленной встречи с Ябу.

– Извините за вторжение, Ябу-сан, но мое дело очень срочное, – заявил он. – Я прошу у вас прощения. Мой господин желает знать, во-первых, почему воины Торанаги обучаются вместе с вашими, а во-вторых, почему они упражняются с таким количеством оружия.

Ябу покраснел, но сдержался, зная, что Дзодзэн имеет особые инструкции и что такие вызывающие манеры говорят прежде всего о шатком положении того, кому адресованы подобные речи. К тому же он был очень расстроен новой утечкой секретных сведений.

– Мы вас приветствуем, Дзодзэн-сан. Вы можете заверить своего господина, что я, как и прежде, стою на страже его интересов, – произнес он с вежливостью, которая не обманула никого из присутствующих.

Они разговаривали на веранде в крепости. Оми сидел за спиной Ябу. Игураси, которого несколько дней назад простили, расположился ближе к Дзодзэну, а тот окружил себя самыми надежными людьми.

– Что еще говорит ваш господин?

Дзодзэн продолжал:

– Мой господин будет рад узнать, что ваши интересы – это его интересы. Теперь о ружьях и обучении самураев: он хотел бы знать, почему сын Торанаги Нага стал вторым командиром. Какие такие важные соображения требуют присутствия здесь сына Торанаги, со всей вежливостью спрашивает мой господин Исидо. Он не оставляет вниманием всех своих союзников. Почему, например, за подготовку самураев отвечает чужеземец? И к чему он их готовит? Да, Ябу-сама, все это очень любопытно. – Дзодзэн поудобнее расположил мечи, радуясь, что его спину прикрывают верные люди. – Далее: Совет регентов снова собирается в первый день нового месяца. Через двадцать дней. Вы официально приглашены в Осаку подтвердить вашу клятву верности.

Желудок Ябу опустился.

– Я так понял, что Торанага-сама отказался от должности регента?

– Да, Ябу-сан, он действительно подал в отставку. Но его место занял господин Ито Тэрудзуми. Мой господин будет новым главой Совета регентов.

Ябу охватила паника. Торанага уверял его, что четверо регентов никогда не сговорятся насчет пятого. Ито Тэрудзуми был мелкой сошкой – даймё провинции Нэгато на западе острова Хонсю, – но принадлежал к древнему роду, происходившему от династии Фудзимото, так что он вполне мог претендовать на место регента, хотя вряд ли подобное пришло в голову этому слабому, изнеженному человеку, не имеющему своего мнения.

– Я польщен таким приглашением, – пробормотал Ябу, пытаясь выиграть время, чтобы все обдумать.

– Мой господин считает, что вы захотите выехать сразу. Тогда попадете в Осаку на заседание Совета. Он приказал мне сообщить вам, что все даймё получили такое же приглашение. Так что все они имеют возможность прибыть в нужное время, через двадцать один день. Церемония созерцания цветка будет открыта его императорским величеством, императором Го-Нидзё, оказавшим честь такому событию. – Дзодзэн протянул свиток.

– Разве это печать Совета регентов?

– Мой господин сам послал приглашение, зная, что как верный вассал покойного тайко и Яэмона, его сына и наследника, который станет законным правителем страны после достижения совершеннолетия, вы поймете, что новый Совет, конечно, одобрит его поступок.

– Разумеется, будет очень почетно присутствовать на заседании. – Ябу старался следить за выражением своего лица.

– Хорошо. – Дзодзэн вытащил другой свиток, развернул его и поднял вверх. – Это копия письма о назначении господина Ито, подписанная и заверенная другими регентами, господами Исидо, Киямой, Оноси и Судзиямой. – Дзодзэн не старался скрыть торжества, зная, что ловушка, в которую угодил Торанага со всеми своими союзниками, захлопнулась и теперь он, Дзодзэн, и его люди неуязвимы.

Ябу взял свиток. Его пальцы дрожали. Сомнений в подлинности не было. На свитке стояла подпись госпожи Ёдоко, вдовы тайко, которая подтверждала, что документ верен и составлен в ее присутствии, что это одна из шести копий, разосланных по стране и адресованных правителям Ивари, Микавы, Тотоми, Суруги, Идзу и Канто. Он был датирован одиннадцатью днями ранее.

– Властелины Ивари, Микавы, Суруги и Тотоми уже оповещены. Вот их печати. Вы предпоследний в моем списке. Последний – господин Торанага.

– Пожалуйста, поблагодарите вашего господина и заверьте его, что я с нетерпением жду нашей встречи и поздравляю его, – залебезил Ябу.

– Хорошо. Я потребую подтверждения в письменном виде. Давайте не будем откладывать.

– Уже вечереет, Дзодзэн-сан. После ужина.

– Очень хорошо. А сейчас мы можем пойти и посмотреть, как упражняются ваши люди.

– Их нет. Все мои люди на форсированном марше, – разочаровал его Ябу. Он был немедленно извещен о прибытии Дзодзэна в Идзу и сразу же приказал прекратить стрельбы, переключившись на подготовку, которой можно без особого шума заниматься подальше от Андзиро. – У вас будет возможность посетить занятия завтра со мной, если захотите.

Дзодзэн посмотрел на небо: уже смеркалось.

– Хорошо, я могу немного поспать. Но я вернусь ближе к ночи, с вашего разрешения. Тогда вы и ваши командиры, Оми-сан и Нага-сан, расскажете мне – для сведения моего господина – о подготовке воинов, об оружии и обо всем остальном. И о том, какая роль в этом отведена чужеземцу.

– Да, само собой. – Ябу сделал знак Игураси: – Распорядитесь о помещении для дорогого гостя и его людей.

– Спасибо, но в этом нет необходимости, – отрезал Дзодзэн. – Земля – вот футон для самурая, с меня довольно будет и седельного потника. Только ванна, с вашего позволения… Я встану лагерем на гребне холма, если вы не возражаете, конечно.

– Как вам будет угодно.

Дзодзэн чопорно поклонился и ушел, окруженный своими людьми. Все они были вооружены до зубов. Два лучника оставались с лошадьми.

Как только они удалились, лицо Ябу исказила ярость.

– Кто меня предал? Кто? Где шпион?

Мертвенно побледнев, Игураси махнул рукой охране, чтобы отошла и не подслушивала.

– Эдо, господин, – прошептал он, – должно быть, доносчик в Эдо. Здесь все держится в строжайшей тайне.

– О! – взвыл Ябу, чуть не порвав на себе кимоно. – Я предан. Мы окружены. Идзу и Канто тоже. Исидо победил. Он выиграл.

Оми быстро вставил:

– Не за двадцать дней, господин. Пошлите тотчас же письмо господину Торанаге. Сообщите ему, что…

– Глупец! – прошипел Ябу. – Торанага, конечно, уже знает. Там, где у меня один шпион, у него пятьдесят. Он бросил меня в ловушке.

– Я так не думаю, господин, – бесстрашно возразил Оми, – Ивари, Микава, Тотоми и Суруга – его враги, не правда ли? И все, кто в союзе с ними. Они никогда не предупредят его, так что, может быть, он еще не знает. Сообщите ему и предложите…

– Ты разве не слышал? – взревел Ябу. – Все четыре регента согласны с назначением Ито. Совет теперь снова обрел законные права, и он соберется через двадцать дней!

– Ответ на это очень прост, господин. Предложите Торанаге, чтобы он не мешкая подстроил убийство Ито Тэрудзуми или кого-то из остальных регентов.

Ябу разинул рот:

– Что?

– Если вы не хотите сделать этого, пошлите меня, позвольте мне попытаться. Или Игураси-сану. Смерть господина Ито вынудит Исидо начинать сначала.

– Не знаю, сошел ты с ума или еще что, – бурчал Ябу беспомощно. – Ты понимаешь, что сказал сейчас?

– Господин, прошу вас, будьте терпеливы со мной. Андзин-сан передает нам бесценные сведения, не так ли? Гораздо больше того, о чем мы мечтали. Теперь и Торанага знает то же самое благодаря нашим донесениям и, видимо, тайным отчетам Наги. Если мы сможем выиграть достаточно времени, наши пять сотен ружей да еще три сотни запасных дадут нам абсолютный перевес в битве, но только в одной. Увидев, как можно использовать людей и огневую мощь, наши враги, кто бы они ни были, быстро переймут опыт. Но они проиграют первую битву. Одна битва – если правильно выбрать место и время – принесет Торанаге окончательную победу.

– Исидо не нужна никакая битва. Через двадцать дней у него будет императорская грамота.

– Исидо – сын крестьянина. Он не воин. Ему неведомо, что такое честь. Он бросает товарищей в бою.

Ябу впился подозрительным взглядом в Оми, лицо даймё пошло пятнами.

– Ты понимаешь, что говоришь?

– Так он поступал в Корее. Я там был. Я видел это, и мой отец видел. Исидо бросил Бунтаро-сана, и мы должны были сами пробиваться к своим. Он просто вероломный крестьянин – верный пес тайко, и не более того. Мы не можем доверять крестьянам. А Торанага из рода Миновара. Ему можно доверять. Я бы советовал вам считаться только с интересами Торанаги.

Ябу недоверчиво покачал головой:

– Ты глухой? Ты не слышал, что сказал Нэбара Дзодзэн? Исидо победил. У Совета будет власть через двадцать дней.

– Может быть, он и будет иметь власть.

– Даже если Ито… Как ты смеешь? Это невозможно.

– Конечно, я сам мог бы попытаться, но не успею. Никто из нас не успеет, во всяком случае не за двадцать дней. Но Торанаге такое по силам. – Оми знал, что сует голову в пасть дракона. – Я прошу вас учесть это.

Ябу вытер лицо руками, он весь был мокрый.

– Получив это приглашение, я не могу не явиться на Совет. Иначе обреку на погибель себя и весь мой клан, включая и тебя. Мне нужно по меньшей мере два месяца, чтобы подготовить полк. Даже если бы он уже был готов, мы с Торанагой никогда бы не выиграли войну против всех остальных. Нет, ты не прав. Я должен поддержать Исидо.

Оми не отступал:

– Вы не должны выезжать в Осаку в течение десяти дней, даже четырнадцати, если потом поторопитесь. Сразу же известите Торанагу о Нэбаре Дзодзэне. Вы спасете Идзу и дом Касиги. Я прошу вас. Исидо обманет вас и уничтожит. Икава Дзикю – его родственник, да?

– А как быть с Дзодзэном? – воскликнул Игураси. – И с ружьями? Большая стратегия? Он хочет узнать об этом всем сегодня вечером.

– Расскажите ему. С подробностями. Он только слуга, – велел Оми, начиная командовать. Он знал, что рискует всем, но должен был удержать Ябу от союза с Исидо и поражения любыми средствами. – Откройте ему все свои планы.

Игураси яростно запротестовал:

– Как только Дзодзэн узнает, чем мы занимаемся, он известит господина Исидо. Разве можно такое допустить? Исидо узнает о наших замыслах, и тогда с нами будет кончено.

– Мы выследим посланца и убьем его.

Ябу вспыхнул:

– Послание подписано представителями верховной власти страны! Ты, должно быть, сошел с ума, если предлагаешь мне такое! Это поставит меня вне закона!

Оми покачал головой, сохраняя уверенную мину:

– Я считаю, Ёдоко-сама и другие обмануты предателем Исидо, как обмануто его императорское величество. Мы должны защищать ружья, господин. Мы должны остановить любого посланца…

– Молчать! Ты сошел с ума!

Оми поклонился, смиренно принимая упреки, но тут же поднял глаза и заявил спокойно:

– Тогда, пожалуйста, разрешите мне совершить сэппуку, господин. Но прежде позвольте закончить. Я нарушу свой долг, если не попытаюсь защитить вас. Я прошу об этом последнем одолжении как преданный вассал.

– Кончай!

– Пока Совет регентов не собрался, ничто не может служить защитой этому дурно воспитанному Дзодзэну и его людям, если не считать не имеющего законной силы документа, который увидел свет благодаря… – Оми собирался сказать «слабости», но передумал и продолжал спокойным повелительным тоном: – …благодаря обману, господин. Совета нет. Они не могут приказывать вам или кому бы то ни было. Когда Совет соберется, да, смогут, и вы должны будете повиноваться. Но сейчас – кто из даймё подчинится, пока не изданы законные указы? Только союзники Исидо, ведь так? Разве не его родственники и приспешники правят провинциями Ивари, Мисава, Тотоми и Суруга? Этот документ – объявление войны, но я прошу вас вести ее на своих условиях, а не на условиях Исидо. Он заслуживает только презрения! Торанага не знал поражений в битве, а Исидо бывал побежден. Торанага избежал участия в самоубийственных наскоках тайко на Корею, Исидо – нет. Торанага проявляет интерес к кораблям и торговле, Исидо – нет. Торанага хочет завести военный флот, как у варваров, – и разве вы не помогаете ему в этом? Исидо – нет. Исидо хочет отгородить страну от внешнего мира. Торанага открыт для него. Исидо отдаст Икаве Дзикю ваш наследственный надел Идзу, если победит. Торанага пожалует вам владения Дзикю. Вы главный союзник Торанаги. Разве он не подарил вам свой меч? Разве не вы владеете огнестрельным оружием? Оно обещает нам по крайней мере одну победу с большим преимуществом. Что даст взамен крестьянин Исидо? Он посылает невоспитанного ронина с приказами, нарочно рассчитанными на то, чтобы опозорить вас в вашей собственной провинции! Я говорю: Торанага Миновара – ваш единственный выбор. Вы должны идти с ним. – Он поклонился и ждал в полной тишине.

Ябу взглянул на Игураси:

– Ну?

– Я согласен с Оми-саном, господин. – Лицо Игураси выражало беспокойство. – Что касается убийства посыльного – это опасно, потом уже нельзя будет отступать. Дзодзэн, конечно, пошлет завтра одного или двух человек. Они могут исчезнуть, пасть от руки разбойни… – Он остановился на полуслове. – Почтовые голуби! На вьючных лошадях Дзодзэна было две корзины!

– Мы отравим их сегодня ночью, – успокоил Оми.

– Как? Их наверняка охраняют.

– Не знаю как, но их надо прикончить или покалечить до рассвета.

Ябу распорядился:

– Игураси, сейчас же отправь человека следить за Дзодзэном. Смотри, не выпустит ли он голубей сегодня.

– Я предлагаю послать на восток всех наших сокольничих с ловчими птицами, – быстро добавил Оми.

– Он заподозрит неладное, если увидит, что его птицы погибли или покалечены, – предположил Игураси.

Оми пожал плечами:

– Но они должны быть остановлены.

Игураси взглянул на Ябу.

Ябу кивнул:

– Исполняй.

Вернувшись, Игураси объявил:

– Оми-сан, мне в голову пришла одна мысль. Многое из того, что вы сказали – о Дзикю и господине Исидо, – было правильно. Но если уж гонцы должны «исчезнуть», зачем вообще затевать игру с Дзодзэном? Зачем сообщать ему что-то? Почему не убить сразу же?

– А действительно, почему? Вдруг это развлечет Ябу-сама? Я согласен, ваш план лучше, Игураси-сан, – признал Оми.

Теперь оба глядели на Ябу.

– Как я смогу сохранить ружья в тайне? – спросил тот.

– Убив Дзодзэна и его людей, – ответил Оми.

– А больше никак?

Они покачали головой.

– Может быть, я смогу договориться с Исидо, – стоял на своем Ябу, пытаясь придумать, как выбраться из ловушки. – Ты прав относительно времени. У меня есть десять дней, самое большее четырнадцать. Как разобраться с Дзодзэном и все-таки оставить время для маневра?

– Было бы мудро сделать вид, что вы собираетесь ехать в Осаку, – подсказал Оми. – Но не будет вреда в том, чтобы сразу же поставить в известность Торанагу. Один из наших почтовых голубей мог бы вылететь в Эдо до захода солнца. Возможно. Никакого вреда…

Игураси присовокупил:

– Вы, конечно, можете сообщить господину Торанаге о приезде Дзодзэна и о том, что Совет соберется через двадцать дней. А об остальном – об убийстве господина Ито – слишком опасно писать, даже если… Слишком опасно, правда?

– Я согласен. Об Ито промолчим. Торанага сам догадается. Это ведь очевидно, так?

– Да, господин. Немыслимо, но очевидно.

Оми молча ждал, его мозг отчаянно искал решение. Глаза Ябу остановились на нем, но он не устрашился. Его совет был обоснован и преследовал единственную цель – защитить клан и Ябу, нынешнего его главу. Решимость убрать Ябу, заменить его другим вождем не мешала Оми давать дядюшке умные советы. И теперь он приготовился умереть. Если Ябу настолько глуп, что не признает очевидную правоту его доводов, скоро некому будет руководить кланом. Карма.

Ябу наклонился вперед, все еще не решаясь:

– Есть ли какой-нибудь способ убрать Дзодзэна и его людей, не подвергая меня опасности, и выиграть десять дней?

– Нага. Надо подловить на какую-нибудь приманку Нагу, – изрек Оми.

В сумерках Блэкторн и Марико подъехали к воротам капитанского дома, сопровождаемые слугами. Оба устали. Марико, в широких штанах и накидке с поясом, сидела в седле по-мужски. Широкополая шляпа и перчатки защищали ее от солнца. Даже крестьянки старались прятать лица и руки от палящих лучей. Чем светлее кожа, тем выше происхождение.

Слуги, приняв поводья, увели лошадей. Блэкторн отпустил сопровождающих и на сносном японском приветствовал Фудзико, которая, как обычно, гордо восседала на веранде.

– Может, подать вам чая, Андзин-сан? – по обыкновению, церемонно предложила она, и он, как всегда, обронил:

– Нет. Сначала я приму ванну. Потом саке и немного еды. – И как повелось, ответив поклоном на ее поклон, прошел коридором на заднюю половину дома, оттуда – в садик и дальше по извилистой дорожке к бане, глиняной мазанке. Слуга принял у него одежду, он вошел и сел нагишом. Другой слуга потер его щеткой, намылил, вымыл ему голову и ополоснул водой, чтобы смыть мыльную пену и грязь. Потом, уже совсем чистый, он потихоньку – вода была горячей – опустился в огромную ванну с железными стенками и лег.

– Боже мой, это прекрасно! – ликовал он, позволяя теплу проникать в мускулы; глаза его были закрыты, по лбу обильно бежал пот.

Послышался звук открывающейся двери и голос Суво: «Добрый вечер, хозяин», следом полился поток японских слов, которых он не мог понять. Но сегодня вечером он слишком устал, чтобы разговаривать с Суво. И ванна, как много раз объясняла ему Марико, предназначалась «не только для очистки кожи. Ванна – это дар Бога или богов, наследство, завещанное нам для радости и наслаждения».

– Помолчи, Суво, – попросил он. – Сегодня вечером хотеть подумать.

– Да, хозяин, – согласился Суво. – Прошу прощения, но вам следовало сказать: «Сегодня вечером я хочу подумать».

– Сегодня вечером я хочу подумать, – повторил Блэкторн по-японски, пытаясь удержать в голове почти непостижимые звуки, радуясь, что его поправили, но слишком утомленный всем этим…

– Где грамматика и словари? – спросил он Марико первым делом в то утро. – Ябу-сама позаботился об этом?

– Да. Пожалуйста, потерпите, Андзин-сан. Скоро привезут.

– Их обещали прислать с галерой и самураями. Не прислали. Самураи прибыли с ружьями, но без книг. Мне повезло, что вы здесь. Без вас ничего бы не получилось.

– Было бы трудно, но получилось бы, Андзин-сан.

– Как мне сказать: «Нет, вы все делаете неправильно! Вы должны бегать как одна команда, целиться и стрелять как одна команда»?

– С кем вы говорите, Андзин-сан? – спросила она.

Он снова почувствовал, как в нем поднимается досада.

– Это очень трудно, Марико-сан.

– О нет, Андзин-сан, японский очень прост в сравнении с другими языками. Нет артиклей, нет спряжений глаголов и инфинитивов. Все глаголы правильные, кончаются на «мас», и вы можете при желании сказать что угодно, используя одно настоящее время. Чтобы предложение стало вопросительным, достаточно добавить ка после глагола. В отрицательном предложении мас заменяют на масэн. Что может быть легче? Юкимас означает «я иду», но также и «вы идете, он, она или оно идет, мы идем, они идут, пойдут» или даже «они могли сходить». Формы множественного и единственного числа у существительных одинаковы. Цума означает и «жена», и «жены». Очень просто.

– Хорошо, как узнать, означает ли юкимас «я иду» или «они пошли»?

– По интонации, Андзин-сан, по тону. Слушайте!

– Звучит одинаково.

– Ах, Андзин-сан, это потому, что вы думаете на родном языке. Чтобы понимать японский, надо думать по-японски. Не забывайте, что наш язык – неличный. Все очень просто, Андзин-сан. Измените ваше представление о сущем. Японцы недаром отделены от всего мира… Это все так просто.

– Это все дерьмо, – пробормотал он по-английски, и на душе у него полегчало.

– Что вы сказали?

– Ничего. Но то, что вы говорите, не имеет смысла.

– Изучайте письменные знаки, – предложила Марико.

– Не могу. Это слишком долго. Они не имеют смысла.

– Послушайте, они очень просты, Андзин-сан. Китайцы очень умные. Мы позаимствовали у них письмо тысячу лет назад. Смотрите, этот иероглиф, или символ, обозначает «свинья».

– Он не похож на свинью.

– Когда-то был похож, Андзин-сан. Давайте я вам покажу. Вот. Добавьте иероглиф «крыша» над «свиньей», и что мы имеем?

– «Свинью» и «крышу».

– Но что это обозначает? Новый иероглиф?

– Не знаю.

– «Дом». Раньше китайцы считали, что свинья под крышей и есть дом. Они не буддисты, они едят мясо, поэтому свинья для них, крестьян в большинстве своем, представляла богатство, отсюда и образ хорошего дома. Отсюда и иероглиф.

– Но как это прочитать?

– Это зависит от того, китаец вы или японец.

– Ох!

– Действительно, – прыснула она. – Вот еще один иероглиф. Символ «крыша», символ «свинья» и символ «женщина». «Крыша» с двумя «свиньями» под ней обозначает «довольство». «Крыша» с двумя «женщинами» под ней означает «разлад». Понятно?

– Абсолютно нет!

– Конечно, китайцы не очень сведущи во многих вещах, их женщин не воспитывают так, как у нас. В вашем доме нет разлада, верно?..

Блэкторн думал об этом сегодня, на двенадцатый день после своего нового рождения. Нет. Разлада не было. Но разве это дом? Фудзико не более чем преданная домоправительница. Вечерами, когда он шел спать, футоны уже были перестланы. Она стояла на коленях возле них, терпеливая, безмолвная, в спальном кимоно, похожем на дневное, только более мягком и с одним свободным пояском вместо жесткого оби на талии.

– Благодарю вас, госпожа, – говорил он, – спокойной ночи.

Она кланялась и молча уходила в комнату через коридор, рядом с той, где спала Марико. А Блэкторн залезал под тонкую шелковую москитную сетку. Раньше он таких никогда не видел. С удовольствием распростершись на спине, он слушал жужжание насекомых за сеткой и думал о черном корабле, о том, как важен черный корабль для Японии.

Без португальцев не было бы торговли с Китаем. Не было бы шелка для одежды и этих сеток. Уже сейчас, когда влажность только стала повышаться, он оценил их по достоинству.

Если ночью он начинал ворочаться, почти тут же служанка открывала дверь, чтобы спросить, не надо ли ему чего-нибудь. Один раз он не понял. Отмахнулся от служанки, вышел в сад и сел на ступенях, глядя на луну. Через несколько минут Фудзико, взъерошенная и заспанная, выскочила и молча села позади него.

– Могу я чем-нибудь быть вам полезной, господин?

– Нет, спасибо. Пожалуйста, идите в постель.

Она сказала что-то, чего он не понял. Он снова дал ей понять, что она может идти, Фудзико отдала распоряжение служанке, которая как тень ходила за ней. Вскоре пришла Марико.

– С вами все благополучно, Андзин-сан?

– Да. Я не знаю, почему она побеспокоила вас. Боже мой, я только смотрю на луну. Не спится. Хотел немного подышать свежим воздухом.

Фудзико, запинаясь, изливала что-то Марико. Ей было явно не по себе. Должно быть, ее задело раздражение, прозвучавшее в его голосе.

– Она говорит, что вы велели ей идти спать. Она только хотела довести до вашего сведения, что у нас не принято, чтобы жена или наложница спали, пока не спит их господин, вот и все, Андзин-сан.

– Тогда пусть она изменит свои обычаи. Я часто бодрствую ночью. Просто так. Это морская привычка – я очень плохо сплю на берегу.

– Да, Андзин-сан.

Марико объяснила, и обе женщины ушли. Но Блэкторн знал, что Фудзико не ляжет и не уснет, пока он не спит. Она всегда была на ногах и ждала, когда бы он ни вернулся в дом. Иногда по ночам он бродил в одиночестве по берегу. Впрочем, и тогда он знал, что за ним следуют по пятам, наблюдают, несмотря на все его попытки отстоять право побыть одному. Следуют не из опасения, что он попробует бежать. Просто потому, что у них такой обычай – всегда сопровождать важных гостей. В Андзиро он был важным гостем.

Со временем он примирился с ее присутствием. После того как Марико посоветовала: «Думайте о ней как о скале, сёдзи или стене. Ее долг – служить вам».

С Марико все обстояло по-другому.

Блэкторн был рад, что она осталась. Без нее он никогда не подступился бы к обучению самураев, не смог бы в одиночку растолковать им премудрости военной стратегии. Он не уставал благословлять ее, отца Доминго, Альбана Карадока и других своих учителей.

«Я никогда не считал, что из военного опыта может выйти такой прок», – подумал он уже в который раз. Однажды, когда его корабль прибыл в Антверпен с грузом английской шерсти, испанские войска напали на город. Все горожане вышли на баррикады и дамбы. Вероломная атака была отбита, испанскую пехоту оттеснили, заставили отступить под огнем пушек. Тогда он впервые увидел, как Вильгельм, принц Оранский, перемещает полки словно шахматные фигуры. Они атаковали, ретировались в притворной панике, чтобы перегруппироваться, снова шли в наступление, паля из ружей пробирающими до печенок, рвущими перепонки залпами, и проделывали бреши в строю непобедимых, оставляя их умирать, исходить криком. Запах крови, пороха, мочи, конского пота и навоза бил в ноздри, дикая безумная радость убийства овладевала людьми, удесятеряя силы.

– Боже мой, как прекрасно побеждать, – заключил он вслух, сидя в ванне.

– Что, господин? – окликнул его Суво.

– Ничего, – ответил он по-японски, – я не разговаривал – думал, просто думал вслух.

– Я понимаю, хозяин. Прошу прощения.

Блэкторн позволил себе расслабиться.

«Марико. Да, она бесценная помощница.

Мы ни словом не обмолвились о той первой ночи, когда я чуть не убил себя. Что было говорить?

Я рад, что столько всего нужно сделать, – размышлял капитан. – Нет времени пораскинуть мозгами – лишь эти минуты в ванне. Нет времени, чтобы успеть все. Приказано сосредоточиться на подготовке и обучении войск, а не на собственной учебе, а хочется выучиться, чтобы выполнить обещание, данное Ябу. Времени всегда в обрез. И эта непроходящая усталость – к ночи выматываешься так, что мгновенно засыпаешь на закате, чтобы с рассветом вскочить и ехать на плато. Все утро муштруешь рядовых самураев, питаешься впроголодь, никакого тебе мяса. Ежедневно после полудня и допоздна – иногда далеко за полночь – толкуешь о войне с Ябу, Оми, Игураси, Нагой, Дзукимото и остальными военачальниками, отвечаешь на вопросы о военном деле. Как вести сражение, каковы битвы у чужеземцев и каковы они у японцев. На суше и на море. Слушатели всегда что-то записывают. Много-много записывают.

Иногда беседуешь с одним Ябу.

Но всегда рядом Марико – твоя часть – говорит за тебя. И Ябу. Марико теперь по-другому относится к тебе, ты больше для нее не чужак.

В другие дни японцы перебеливают черновые записи, всегда перепроверяя их, дотошно пересматривая и сличая вновь и вновь. И вот через двенадцать дней и около ста часов подробных, утомительных объяснений они заполучили руководство по военному делу. Точное. И смертельно опасное.

Опасное для кого? Не для нас, англичан или голландцев, которые явятся сюда с мирными намерениями, для торговли. Опасное для недругов Ябу и Торанаги, для наших врагов – испанцев и португальцев, которые наверняка попытаются завоевать Японию. Как они это делали повсеместно. На всех вновь открытых территориях. Сначала приходят священники. Потом конкистадоры.

Но здесь подобное не пройдет, – подумал он с удовлетворением. – Эту страну уже не завоюешь; через несколько лет все, что я рассказал, чему научил их, распространится по всей Японии».

– Андзин-сан? – Она поклонилась ему. – Андзин-сан, Ябу ко ва кидэн но го усэки но конва о хицутосэну то осэрарэру.

Слова медленно проступали в его мозгу: «Господин Ябу не хочет видеть вас сегодня вечером».

– Ити-бан, – протянул он блаженно. – Домо.

– Гомэн насай, Андзин-сан. Аната ва.

– Да, Марико-сан, – прервал он ее. Тепло воды расслабляло и убаюкивало его. – Я знаю, мне бы надо сказать это по-другому, но я не хочу больше говорить сейчас по-японски. Не сегодня вечером. Сейчас я чувствую себя как школяр, отпущенный на рождественские каникулы. Вы понимаете, что это первые свободные часы с тех пор, как я прибыл сюда?

– Да-да, понимаю, – криво улыбнулась она. – А вы понимаете, сеньор капитан, что и для меня это первые свободные часы после приезда сюда?

Он засмеялся. На ней был толстый хлопчатобумажный купальный халат, повязанный свободно, волосы прикрывал тюрбан из полотенца. Каждый вечер, когда ему начинали делать массаж, она принимала ванну, иногда одна, иногда вместе с Фудзико.

– Ну вот, ваша очередь, – объявил он, намереваясь выбраться из ванны.

– Ой, пожалуйста, я не хотела беспокоить вас.

– Тогда присоединяйтесь! Это будет замечательно.

– Благодарю вас. Я едва могу дождаться, когда можно будет смыть грязь и пот. – Она сняла халат и опустилась на маленькое сиденье. Слуга начал намыливать ее. Суво терпеливо ждал у массажного стола.

– Это действительно напоминает школьные каникулы, – признала она счастливо.

Впервые увидев ее обнаженной – в тот день, когда они купались, – Блэкторн испытал сильное потрясение. Теперь ее нагота сама по себе не трогала его в физическом смысле. Живя бок о бок с Марико в японском доме, где стены из бумаги, а комнаты имеют многоцелевое назначение, он не раз видел ее раздетой и полураздетой. Однажды даже наблюдал, как она присела помочиться.

– Это ведь нормально, Андзин-сан? Тела естественны, различия между мужчинами и женщинами естественны, да?

– Да, только мы… э-э… мы воспитаны по-другому.

– Но теперь вы здесь, и наши обычаи – это ваши обычаи. И естественное естественно, не так ли?

Естественным считалось мочиться или испражняться на открытом месте, если рядом не было уборных или других отхожих мест, просто приподняв полы кимоно или разведя их, сидя на корточках или стоя. Присутствующие при этом вежливо ждали, не пяля на вас глаза, иногда загораживая для уединения. Впрочем, никто не понимал, почему, собственно, нужно уединяться. Крестьяне тут же собирали испражнения, разводили их водой для удобрения посадок. Человеческие экскременты служили единственным существенным источником плодородия почвы в стране. Лошадей и волов на островах имелось немного, а других животных, способных в изобилии поставлять навоз, не было. Поэтому каждую частицу человеческих фекалий собирали и продавали по всей стране.

И после того как вы лицезрели высокорожденных и простолюдинов, задирающих или разводящих полы кимоно, стоящих или присевших на корточки, вас уже мало что могло удивить.

– Хорошо, – промурлыкала она блаженно, – скоро вы полюбите сырую рыбу и свежие водоросли и тогда станете настоящим хатамото.

Служанка облила ее водой. Отмывшись до скрипа, Марико вошла в ванну и легла напротив него, испустив долгий вздох наслаждения. Маленькое распятие качалось у нее между грудей.

– Как вам это удается? – спросил он.

– Что?

– Так быстро забираться в ванну. Вода слишком горячая.

– Не знаю, Андзин-сан, но я попросила подкинуть дров и подогреть воду. Для вас Фудзико всегда проверяет воду – мы называем ее прохладной.

– Если она прохладная, я голландский дядюшка!

– Что?

– Ничего.

От горячей воды их разморило, и они лежали, лениво развалясь, не меняя позы, не произнося ни слова.

Потом она спросила:

– Чем бы вы хотели заняться сегодня вечером, Андзин-сан?

– Если бы мы были в Лондоне… – Блэкторн осекся. «Мне бы не следовало думать о них, – сказал он себе, – или о Лондоне. Это все кончилось. Этого не существует. Существует только то, что здесь».

– Если? – Она посмотрела на него, сразу заметив, как он переменился в лице.

– Мы бы пошли в театр и посмотрели пьесу, – докончил он, справившись с собой. – У вас здесь бывают представления?

– О да, Андзин-сан. У нас очень любят всякие представления. Тайко нравилось ставить их для увеселения гостей, даже господину Торанаге они по вкусу. И конечно, у нас есть много бродячих актеров, развлекающих простой люд. Но наши представления не похожи на ваши, как мне кажется. Наши лицедеи носят маски. Мы называем их представления но. Там много музыки, много танцев, и это в основном очень печальные, трагические пьесы на сюжеты из истории. Реже – комедии. Мы бы посмотрели с вами комедию или, может быть, религиозную мистерию?

– Нет, мы бы пошли в театр «Глобус» и посмотрели что-нибудь написанное человеком по фамилии Шекспир. Он мне нравится больше, чем Бен Джонсон или Марло. Может быть, мы бы посмотрели «Укрощение строптивой», или «Сон в летнюю ночь», или «Ромео и Джульетту». Я водил свою жену на «Ромео и Джульетту», и ей очень понравилось. – Блэкторн вкратце изложил Марико фабулу этих пьес.

Марико нашла их очень странными:

– По нашим понятиям, очень неразумно для девушки не слушаться родителей. Но так печально. Плохо и для девушки, и для юноши. Ей было только тринадцать? Ваши женщины так рано выходят замуж?

– Нет. Обычно в пятнадцать или шестнадцать лет. Моей жене было семнадцать, когда мы поженились. А сколько было вам?

– Ровно пятнадцать, Андзин-сан. – Тень прошла по ее лицу при этих словах. – А после театра куда бы мы пошли?

– Я бы повел вас поужинать. В заведение Стоуна, где подают отбивные, на Феттер-лейн, или в «Чеширский сыр» на Флит-стрит. Это все гостиницы, где можно отведать особые кушанья.

– А что бы мы ели?

– Я бы не хотел вдаваться в воспоминания, – признался он с ленивой улыбкой, возвращаясь к настоящему. – Я не помню. Мы здесь, и я рад сырой рыбе. Карма есть карма. – Он глубже опустился в воду. – Великое слово – карма. И хорошая идея. Вы очень помогли мне, Марико-сан.

– Я рада немного помочь вам. – Марико расслабилась в тепле. – Фудзико сегодня вечером раздобыла для вас особенную пищу.

– Да?

– Она купила… Я думаю, у вас это называется фазан. Большая птица. Один из сокольничих поймал для нее.

– Фазан? Вы действительно имеете в виду именно его? Хонто?

– Хонто, – подтвердила она. – Фудзико просила поймать его. И сообщить вам об этом.

– И как он будет приготовлен?

– Один из самураев видел, как готовят дичь португальцы, и рассказал Фудзико-сан. Она просит вас не огорчаться, если блюдо не очень удастся.

– Но как она это сделает… как повара его приготовят? – Он поправился, так как и готовили, и убирали слуги.

– Ей сказали, что сначала кто-то должен повыдергать из него перья, потом вынуть кишки. – Марико с трудом сдерживала брезгливость. – После птицу либо режут на маленькие кусочки и жарят на масле, либо варят с солью и специями. – Она сморщила нос. – Иногда обмазывают ее глиной, кладут на угли и пекут. У нас нет печей, Андзин-сан. Так что ее изжарят. Надеюсь, что все получится.

– Уверен, это будет прекрасно, – проявил он великодушие, убежденный, что хорошего ждать не приходится.

Она рассмеялась:

– Иногда вы так неумело притворяетесь, Андзин-сан.

– Вы не понимаете, как важна еда! – Он непроизвольно улыбнулся. – Вы правы. Мне не следует придавать такое значение еде. Но я не могу не ощущать голода.

– Скоро сможете. Вы даже научитесь пить зеленый чай из пустой чашки.

– Что?

– Сейчас не место и не время объяснять, Андзин-сан. Для этого вы должны быть бодрым и внимательным. Как-нибудь, когда выдастся спокойный закат или рассвет, я покажу вам. Ах, как хорошо лежать здесь, не правда ли? Ванна прямо дар богов.

Блэкторн слышал, как слуги за стеной подбрасывают дрова в печь. Он терпел невыносимый жар, пока мог, потом выбрался из воды с помощью Суво и лег, задыхаясь, на толстое полотенце. Пальцы старика ощупали спину. Блэкторн чуть не закричал от удовольствия. Как хорошо!

– Вы так сильно изменились за последние дни, Андзин-сан.

– Я изменился?

– О да, с вашего нового рождения, очень сильно.

Он пытался воскресить в памяти ту ночь, но мало что припомнил. Каким-то образом ему удалось дотащиться до дому. Фудзико и служанки уложили его в постель. После крепкого сна без видений он пробудился на рассвете и пошел поплавать. Потом, обсохнув на солнышке, поблагодарит Бога за то, что тот дал силы, и за лазейку, которую подсказала Марико. Позже, возвращаясь домой, он здоровался с крестьянами, лелея в себе сознание того, что теперь они свободны от возможной кары Ябу и что он тоже свободен от ответственности за них. Потом, когда появилась Марико, он послал за Мурой.

– Марико-сан, пожалуйста, скажите Муре следующее: «У нас есть общая забота, у вас и у меня. Мы решим ее вместе. Я хочу поступить в деревенскую школу. Учиться говорить вместе с детьми».

– У них нет школы, Андзин-сан.

– Нет?

– Нет. Мура говорит, что в нескольких ри к западу отсюда есть монастырь и монахи могут вас научить читать и писать, если вы захотите. Но здесь деревня, Андзин-сан. Здешние дети учатся ловить рыбу, плавать на лодке по морю, вязать сети, сажать и выращивать рис и овощи. И конечно, родители, дедушка с бабушкой сами учат своих детей, как заведено.

– Так как же мне тогда учиться, когда вы уедете?

– Господин Торанага пришлет книги.

– Одних книг мне мало.

– Все будет хорошо, Андзин-сан.

– Да. Может быть. Но растолкуйте старосте: если я сделаю ошибку, все – даже дети – должны поправлять меня, сразу же. Я им приказываю.

– Он благодарит вас, Андзин-сан.

– Здесь кто-нибудь говорит по-португальски?

– Он говорит, что нет.

– А кто-нибудь поблизости?

– Иэ, Андзин-сан.

– Марико-сан, мне понадобится кто-то, когда вы уедете.

– Я передам ваши слова Ябу-сану.

– Мура-сан, вы…

– Он говорит, что вы не должны прибавлять «сан», когда обращаетесь к нему или вообще к кому-нибудь из крестьян. Они ниже вас по положению. Неправильно говорить «сан» человеку, который ниже вас.

Фудзико поклонилась ему до земли в тот первый день.

– Фудзико-сан приветствует вас в вашем доме, Андзин-сан. Она говорит, вы сделали ей большую честь, и просит простить ее за грубость, проявленную тогда, на корабле. Она считает честью для себя быть вашей наложницей и управлять вашим домом. Она будет очень рада, если вы согласитесь носить те мечи. Они принадлежали ее покойному отцу. Своему мужу она их не предлагала, ибо у него имелись свои мечи.

– Поблагодарите ее и скажите, что я польщен тем, что она стала моей наложницей, – попросил Блэкторн.

Марико тоже поклонилась ему:

– Андзин-сан, мы смотрим на вас новыми глазами. Наш обычай таков, что мы иногда ведем себя церемонно, очень строго. Вы открыли мне глаза. На многое. До сих пор вы для меня были просто чужеземцем, варваром. Пожалуйста, простите мне мою глупость. Ваш поступок доказывает, что вы самурай.

Блэкторн вырос в собственных глазах в тот день. Но близость добровольной гибели изменила его больше, чем он предполагал. Оставила в душе куда более глубокую отметину, чем весь предшествующий опыт балансирования на грани жизни и смерти.

«Признайся, ты надеялся на Оми? – пытал он себя. – Рассчитывал, что Оми не позволит тебе совершить самоубийство? Разве ты не верил, что до него дойдут твои безмолвные намеки?

Не знаю. Но я рад, что он был начеку, – честно признался себе Блэкторн. – Наступила другая жизнь».

– Это моя девятая жизнь. Последняя! – провозгласил он вслух.

Пальцы Суво сразу же остановились:

– Что вы сказали, Андзин-сан?

– Ничего. Так, ничего, – смешался он.

– Я не сделал вам больно, господин? – спросил Суво.

– Нет.

Суво произнес что-то еще, чего Блэкторн не разобрал.

– Додзо?

Марико ответила из ванны:

– Он хочет теперь промассировать вам спину.

Блэкторн повернулся на живот, повторил эту фразу по-японски и тут же позабыл ее. Сквозь пар он видел Марико: она глубоко дышала, слегка откинув назад голову, кожа на теле у нее порозовела.

«Как она выдерживает такую жару? – подивился он. – Привычка, я думаю, с самого детства».

Под ласковыми прикосновениями Суво он почти мгновенно задремал.

«О чем я думал?

Ты думал о своей девятой, своей последней жизни. Ты испугался, вспомнив это поверье. Но глупо здесь, на Земле богов, цепляться за поверья. Здесь все другое, и это навсегда. Сегодня – это всегда.

Завтра может случиться очень многое.

Сегодня я буду жить по их законам.

Я буду жить».

Служанка принесла закрытое блюдо. Как полагалось, она держала его высоко над головой, чтобы ее дыхание не загрязняло пищу. Встав на колени, она поставила блюдо на обеденный столик перед Блэкторном. Другой маленький столик был сервирован чашками и палочками для еды, чашками для саке и салфетками, изящным букетом цветов. Фудзико и Марико сидели перед ним, принаряженные. Прически их украшали цветы и серебряные гребни. Фудзико облачилась в белое кимоно с узором из зеленых рыбок и подпоясала его золотистым оби. На Марико кимоно было черно-красное, в серебристых хризантемах, а оби – в красно-серебристую шахматную клетку. Обе, как всегда, источали аромат духов. Для отпугивания ночных насекомых зажгли курильницу с благовониями.

Блэкторн имел достаточно времени, чтобы успокоиться. Он знал, что любое выражение недовольства с его стороны нарушит очарование вечера. «Если бы можно было ловить фазанов, все пошло бы по-другому», – подумал капитан. Он, имевший лошадь и ружья, мог бы охотиться сам. Но где взять время?

Фудзико наклонилась и сняла крышку. Маленькие кусочки жареной дичи имели весьма привлекательный вид. У Блэкторна потекли слюнки.

Он осторожно взял кусочек мяса палочками для еды, стараясь не уронить, и начал жевать. Кушанье было сухим и жестким, но он так давно обходился без мяса, что и это показалось ему превосходным. Еще один кусок. Он вздохнул с удовольствием:

– Ити-бан, ити-бан, честное слово!

Фудзико вспыхнула и налила ему саке, стараясь спрятать лицо. Марико обмахивалась малиновым веером, украшенным изображениями стрекоз. Блэкторн большими глотками выпил саке и съел еще один кусок, наполнил чашку и по обычаю предложил ее Фудзико. Она отказалась, также по обычаю, но сегодня он настоял, поэтому она осушила чашку, слегка поперхнувшись. Марико также отказывалась и также была вынуждена выпить. Потом он опять приступил к фазану, пытаясь поглощать его крохотными кусочками, какие только удавалось отрезать. Его сотрапезницы едва притронулись к своим мизерным порциям овощей и рыбы. Это не удивило Блэкторна, ибо обычай предписывал женщинам насыщаться до или после мужчин, чтобы за ужином все внимание уделялось господину.

Он съел всего фазана, три чашки риса и прихлебывал саке, что считалось признаком хорошего тона. Впервые за несколько месяцев он утолил голод, прикончив за трапезой шесть бутылочек подогретого хмельного напитка. На долю Марико и Фудзико пришлось две. Теперь они раскраснелись и глуповато хихикали.

Марико засмеялась и прикрыла рот ладонью:

– Хотела бы я научиться пить саке, как вы, Андзин-сан. Вы пьете саке лучше всех, кого я знаю. Бьюсь об заклад, что вы могли бы выпить больше всех в Идзу! Я бы выиграла на вас кучу денег!

– Я думал, самураи не любят азартные игры.

– О да, не любят, точно. Они же не купцы или крестьяне. Но не все самураи таковы. Многие держат пари, как южные вар… как португальцы.

– Женщины тоже?

– О да, очень многие. Но только с другими госпожами, на небольшие суммы и всегда так, чтобы не узнали их мужья! – Она, посмеиваясь, перевела все это Фудзико, которая еще больше раскраснелась.

– Ваша наложница спрашивает: англичане тоже заключают пари? Вам нравится спорить?

– Это наше национальное развлечение. – И он рассказал им о скачках, игре в кегли, травле быков собаками, охоте с гончими и ловчими птицами, игре в шары, новых театральных труппах, стрельбе и метании дротиков, лотереях, кулачных боях, картах, борьбе, игре в кости, шашки, домино и ярмарках, где можно поставить фартинг-другой на число, заключив пари с колесом удачи.

– Но где вы берете время на жизнь, на войну, на любовь? – удивилась Фудзико.

– Ну, для этого всегда найдется время. – Их глаза на мгновение встретились, но он не смог прочитать во взгляде своей наложницы ничего, кроме счастья и, может быть, легкого опьянения.

Марико попросила его спеть матросскую песню для Фудзико. Он спел, и они его похвалили, уверяя, будто ничего лучше не слышали.

– Выпейте еще саке!

– О, вы не должны наливать, Андзин-сан. Это женская обязанность, разве я вам не говорила?

– Да. Налейте еще. Додзо.

– Я лучше не буду. Думаю, я свалюсь. – Марико усиленно заработала веером, так что несколько прядей выбилось из ее безукоризненной прически.

– У вас красивые уши, – заметил он.

– У вас тоже. Мы с Фудзико-сан думаем, что ваш нос тоже совершенен, достоин даймё.

Он ухмыльнулся и ловко поклонился им. Они поклонились в ответ. У Марико складки кимоно слегка отошли на шее, приоткрыв край алого нижнего одеяния и натянувшись на груди. Это сильно возбудило его.

– Саке, Андзин-сан?

Он протянул чашку, его пальцы не дрожали. Наливая, она сосредоточенно глядела в фарфоровую емкость и от напряжения высунула кончик языка.

Фудзико неохотно приняла свою чашку, сказав, что уже не чувствует под собой ног. Ее тихая меланхолия в этот вечер исчезла, она опять казалась совсем юной. Блэкторн заметил, что она вовсе не так безобразна, как ему представлялось раньше.

Голова Дзодзэна гудела. Не от саке, а от той невероятной военной стратегии, которую так открыто выложили ему Ябу, Оми и Игураси. Только Нага, второй командир, сын заклятого врага, за весь вечер не сказал ни слова, холодный, высокомерный, жестокий. На его худом лице сильно выделялся крупный нос – фамильная черта, характерная для потомства Торанаги.

– Удивительно, Ябу-сама, – сказал Дзодзэн. – Теперь я понимаю причину такой секретности. Мой господин оценит это. Мудро, очень мудро. А вы, Нага-сан, весь вечер молчите. Мне любопытно знать и ваше мнение.

– Мой отец считает, что на войне необходимо использовать все возможности, Дзодзэн-сан, – ответил молодой человек.

– А ваше личное мнение?

– Я послан сюда повиноваться и наблюдать, слушать и учиться. Не высказывая своего мнения.

– Но как второй командир – я бы сказал, командир не из последних, – вы считаете, что опыт удался?

– На это вам могут ответить Ябу-сама или Оми-сан. Или мой отец.

– Но Ябу-сама заверил, что сегодня вечером каждый может говорить свободно. Что здесь скрывать? Мы же все друзья, не так ли? Сын такого знаменитого отца должен иметь собственное мнение. Да?

Глаза Наги насмешливо сузились, но и только.

– Можно говорить свободно, Нага-сан, – поддержал Ябу. – Что вы думаете?

– Я думаю, что, будучи применена неожиданно для противника, эта тактика позволит выиграть одну схватку или, может быть, одну серьезную битву. Благодаря внезапности. Но потом? – Тон Наги стал ледяным. – Потом, когда все стороны освоят эту тактику, бессмысленная гибель постигнет огромное число воинов, подло убитых людьми, которые даже не узнают, кого обрекли на смерть. Сомневаюсь, что мой отец на самом деле одобрит использование ружей в настоящей битве.

– Он так сказал? – вскинулся Ябу, забыв о Дзодзэне.

– Нет, Ябу-сама. Таково мое мнение.

– Значит, вы не одобряете создание мушкетного полка? Он вам не по душе? – мрачно спросил Ябу.

Нага взглянул на него плоскими глазами рептилии:

– При всем моем к вам уважении, раз уж вы спрашиваете мое мнение, да, я нахожу эту затею отвратительной. Наши предки всегда знали, кого убили или кем побеждены. Это бусидо, наш кодекс чести, путь воина, путь истинного самурая. Всегда побеждает настоящий мужчина. А теперь? Как вы докажете господину свою доблесть? Как он сможет наградить за мужество? Стрелять – это смело, но также и глупо. Где здесь особая доблесть? Ружья против кодекса самураев. Так воюют варвары, так воюют крестьяне. Вы понимаете, что даже мерзкие купцы и крестьяне, даже эта могут вести такую войну? – Дзодзэн засмеялся, а Нага продолжал еще более напористо: – Несколько сумасшедших крестьян смогут уложить любое количество самураев, располагая достаточным количеством ружей! Да, крестьяне смогут убить любого из нас, даже господина Исидо, который хочет сесть на место моего отца.

Дзодзэн не сдержался:

– Господин Исидо не посягает на земли вашего отца. Он только стремится защитить страну, сохранить ее для законного наследника.

– Мой отец не угрожает господину Яэмону или государству.

– Конечно, но вы говорили о крестьянах. Господин Исидо был когда-то крестьянином. Я тоже был крестьянином. И ронином!

Нага не хотел ссориться. Он знал, что не может противостоять Дзодзэну, который, как всем было известно, блестяще владел мечом и секирой.

– Я не имел намерения оскорбить вас, вашего господина или еще кого-то, Дзодзэн-сан. Я только сказал, что мы, самураи, должны позаботиться, чтобы крестьяне никогда не имели ружей, иначе никто из нас не будет в безопасности.

– Купцы и крестьяне никогда не смогут причинить нам неприятностей, – отмахнулся Дзодзэн.

– Я тоже так думаю, – поддержал Ябу. – Нага-сан, я согласен кое с чем из того, что вы сказали. Но мушкеты – современное оружие. Скоро все боевые действия будут вестись с использованием ружей. Я согласен, это отвратительно. Но это способ ведения современной войны. И потом все станет как всегда – побеждать будут самые смелые самураи.

– Нет, извините, но вы не правы, Ябу-сама! Чему учил нас этот проклятый варвар? В чем суть их военной стратегии? Он открыто признал, что все их армии состоят из наемников и рекрутов. Наемники! У них нет чувства долга перед господами. Они воюют за плату и долю в военной добыче, за право насиловать и обжираться. Разве он не говорил, что их армии – это армии крестьян? Вот что ружья принесли в их мир и что они принесут нам. Если бы это было в моей власти, я бы сегодня же вечером отсек чужеземцу голову и навсегда объявил все ружья вне закона.

– Так думает ваш отец? – поторопился с вопросом Дзодзэн.

– Мой отец не делится ни со мной, ни с кем-то еще своими мыслями. Оставляет их при себе, как вы наверняка знаете. Я высказываю только свое личное мнение, – ответил Нага, досадуя, что попался в ловушку, позволил-таки втянуть себя в разговор. – Я прислан сюда повиноваться и слушать, а не говорить. Я бы смолчал, если бы вы не спросили. Если я кого-то обидел, прошу прощения.

– Извиняться не стоит. Меня интересовала ваша точка зрения, – изрек Ябу. – Почему кто-то должен обижаться? Это обсуждение, не так ли? Среди командиров. Вы бы объявили ружья вне закона?

– Да, я думаю, было бы разумно держать под присмотром каждое ружье на нашей земле.

– Всем крестьянам запрещено иметь любое оружие.

Дзодзэн посмеивался над щуплым юнцом, в душе презирая его:

– Интересные у вас мысли, Нага-сан. Но вы ошибаетесь относительно крестьян. Для самураев они не более чем кормильцы. Они не опаснее навозных куч.

– Постойте-ка! – взвился Нага, которого обуяла гордость. – Вот почему я бы теперь же объявил ружья вне закона. Вы правы, Ябу-сан, новая эра требует новых методов ведения войны. Но, послушав Андзин-сана, этого чужеземца, я пришел к убеждению, что наши сегодняшние законы следует ужесточить. Я бы выпустил эдикт, предписывающий казнить вместе со всей семьей каждого, кто, не будучи самураем, будет застигнут с оружием или пойман при торговле им. Далее: я бы запретил изготовлять и ввозить ружья. Я бы отказал чужеземцам в праве носить ружья или привозить их в нашу страну. Будь у меня власть – которой я не желаю и никогда не обрету, – я бы изгнал из страны всех чужеземцев, кроме нескольких священников. Порт, необходимый для торговли с заморскими землями, я бы обнес высоким забором и поставил к нему стражу из самых надежных воинов. И последнее: я бы отправил этого дерьмоголового Андзин-сана на смерть сразу же, чтобы его мерзкое знание не распространилось по стране. Он как зараза.

Дзодзэн ухмыльнулся:

– Ах, Нага-сан, наверное, хорошо быть таким молодым. Вы знаете, мой господин согласен со многим из того, что вы сказали о чужеземцах. Я не раз слышал, как он призывал: «Уберите их, вышвырните, выгоните пинками под зад в Нагасаки и держите там взаперти!» Вы бы убили Андзин-сана, да? Занятно. Моему господину Андзин-сан тоже не нравится. Но для него… – Он осекся. – Ах да, эти ваши соображения насчет ружей очень любопытны! Можно я передам их моему господину? Вашу мысль о новых законах?

– Почему нет? – Нага вспомнил о вежливости, излив все, что копилось в душе под спудом с первого дня пребывания в Андзиро.

– Вы сообщили свое мнение господину Торанаге? – спросил Ябу.

– Господин Торанага не спрашивал моего мнения. Я надеюсь, что он удостоит меня чести и поинтересуется моим мнением, – ответил Нага сразу же с полной искренностью, гадая, распознан ли его обман.

Оми заметил:

– Поскольку это свободное обсуждение, господин, осмелюсь не согласиться. Этот чужеземец – сокровище. Я считаю, мы должны учиться у чужеземцев. Узнать все о ружьях и военных кораблях. Использовать их знания. Проникнуть в образ их мыслей, чтобы вскоре их перегнать.

Нага поморщился:

– Что они знают, Оми-сан? Ружья и корабли. Что еще? Как они могли бы победить нас? Среди них нет самураев. Разве этот Андзин не заявляет открыто, что даже их короли – убийцы и религиозные фанатики? Нас миллионы – их горсточка. Мы сможем уничтожить их одними голыми руками.

– Андзин-сан на многое открыл мне глаза, Нага-сан. Я вдруг обнаружил, что наша земля и Китай – это еще не весь мир, только очень небольшая его часть. Сначала я решил, что чужеземец смешон, и не более того. Теперь я так не думаю. Я благодарю богов за него. Я думаю, что он спас нас, и знаю, что мы можем многому научиться у него. Он уже дал нам власть над южными чужеземцами… и Китаем.

– Что?

– Тайко проиграл войну потому, что они значительно превосходили нас числом, слишком большой перевес в людской силе, туча стрел. Приняв на вооружение мушкеты и новую военную стратегию, мы можем взять Пекин.

– Приняв на вооружение вероломство чужеземцев, Оми-сан!

– Нет, их знания, Нага-сан. Обладая ими, мы могли бы взять Пекин. Тому, кто завоюет Пекин, подчинится весь Китай. А тот, кто покорит Китай, овладеет всем миром. Мы не должны стыдиться перенимать знания, откуда бы они ни исходили.

– Я уверен, мы не нуждаемся ни в чем со стороны.

– Не обижайтесь, Нага-сан. Я уверен, что мы должны оборонять Землю богов любыми средствами. Наш первейший долг – защищать то единственное в своем роде, божественное место, которое отведено нам под солнцем. Ведь нет иной Земли богов, правда? И только наш император ведет свое происхождение от богов. Я согласен с тем, что чужеземцу нужно заткнуть рот. Но не казнив его, а удерживая здесь, в Андзиро, пока мы не узнаем всего, что он знает.

Дзодзэн задумчиво почесался:

– Мой господин узнает ваши мнения. Я согласен с тем, что чужеземец должен содержаться обособленно. А также с тем, что подготовку нужно немедленно прекратить.

Ябу вынул из рукава свиток:

– Здесь полный отчет для господина Исидо. Как только он пожелает прекратить подготовку стрелков, она, конечно, прекратится.

Дзодзэн принял свиток:

– А господин Торанага? Что с ним? – Его глаза обратились к Наге. Тот помалкивал, разглядывая свиток.

Ябу нашелся:

– Вы можете узнать его мнение от него самого. Ему послан такой же отчет. Я думаю, вы уедете в Эдо завтра? Или вам хотелось бы посмотреть, как мы готовим воинов? К сожалению, должен признаться, что наши люди еще не очень хорошо обучены.

– Мне бы хотелось посмотреть одну атаку.

– Оми-сан, распорядись! Ты поведешь людей.

– Да, господин.

Дзодзэн повернулся к своему помощнику и дал ему свиток:

– Масумото, отвези это немедленно господину Исидо. Выезжай сразу же.

– Слушаюсь, Дзодзэн-сан.

Ябу велел Игураси:

– Дай ему проводников до границы и свежих лошадей.

Игураси с самураем тут же вышли.

Дзодзэн потянулся и зевнул.

– Пожалуйста, простите меня, – извинился он. – Несколько дней не слезал с лошади. Я должен поблагодарить вас за необычайный вечер, Ябу-сама. Вы глядите далеко. И вы, Оми-сан. И вы, Нага-сан. Я не премину сообщить это господину Торанаге и моему господину. Теперь, если вы меня извините, я устал, дорога из Осаки очень длинная.

– Конечно, – подхватил Ябу. – Как там, в Осаке?

– Хорошо. Помните тех разбойников, что преследовали вас на суше и на море?

– Разумеется.

– Мы захватили четыреста пятьдесят человек в ту ночь. Многие носили гербы Торанаги.

– У ронинов нет понятия о чести. Никакого.

– У некоторых есть, – оскорбился Дзодзэн. Его преследовал неизживаемый стыд за то, что когда-то он был ронином. – Кое-кто носил наши гербы. Никто не спасся. Все погибли.

– И Бунтаро-сан?

– Нет. Он… – Дзодзэн запнулся. Это «нет» выскочило случайно, но теперь, когда он его произнес, на попятный идти было поздно. – Нет. Мы не знаем наверняка. Его тела не нашли. Вы ничего не слышали о нем?

– Нет, – сказал Нага.

– Может быть, он и был схвачен. Вдруг они разрезали его на куски и раскидали останки повсюду? Мой господин хотел бы знать, какая судьба постигла его, если вы получите новости. В Осаке сейчас все спокойно. Идут приготовления к встрече регентов. А также к празднованию новой эры и, конечно, чествованию всех даймё.

– А господин Тода Хиромацу? – вежливо осведомился Нага.

– Старина Железный Кулак все так же силен и свиреп.

– Он все еще там?

– Нет. Выехал с людьми вашего отца за несколько дней до моего отъезда.

– А двор моего отца?

– Я слышал, что госпожа Кирицубо и госпожа Садзуко просили разрешения остаться с моим господином. Лекарь посоветовал наложнице господина Торанаги подождать месяц. Он считает, что дорога не пойдет на пользу ребенку, которого она ожидает. – Для Ябу он добавил: – Она ведь упала в ночь вашего отъезда, правда?

– Да.

– Надеюсь, ничего серьезного? – встревожился Нага.

– Нет, Нага-сан, ничего серьезного, – успокоил Дзодзэн, потом опять обратился к Ябу: – Вы известили господина Торанагу о моем приезде?

– Конечно.

– Хорошо.

– Новости, которые вы нам сообщили, очень его заинтересуют.

– Да. Я видел почтового голубя, он сделал круг и улетел на север.

– У меня сейчас налажена такая служба, – пояснил Ябу, не упомянув, что голубь гостя тоже был замечен, что соколы перехватили его около гор, что послание расшифровано: «В Андзиро все как сообщалось. Ябу, Нага, Оми и чужеземец здесь».

– Я уеду утром, с вашего разрешения, после военных учений. Вы не дадите мне свежих лошадей? Я не должен заставлять ждать господина Торанагу. Поеду повидаться с ним. Так повелел мой господин в Осаке. Я надеюсь, вы проводите меня, Нага-сан.

– Если мне прикажут, я поеду. – Нага потупился, но весь сгорал от подавляемой ярости.

Дзодзэн с телохранителями поднялся на холм к своему лагерю. Поменяв часовых, он приказал своим людям спать, а сам вошел в маленькую палатку посреди кустов, которую поставили на случай дождя. При свечах под москитной сеткой он переписал составленное ранее письмо на тонкий листок рисовой бумаги и добавил: «В наличии пятьсот ружей. Готовится внезапное нападение больших сил. Полный отчет послан с Масумото». После этого он поставил дату и погасил свечи. В темноте выскользнул из-под сетки, вынул из корзины голубя и вложил письмо в маленький патрон у него на лапке. Потом прокрался к одному из своих людей и протянул ему птицу.

– Выпусти его где-нибудь в кустах, – прошептал он. – Спрячь там, где он мог бы безопасно просидеть до рассвета. Будь осторожней: здесь у них везде глаза. Если остановят, скажи, что я приказал прочесать окрестности, но сначала спрячь голубя.

Самурай молча юркнул в темноту, как таракан.

Довольный собой, Дзодзэн поглядел вниз, в сторону деревни. У крепости и на противоположной стороне, в жилище Оми-сана, горели огни. Как и в доме ниже по склону, который занимал чужеземец.

«Этот щенок Нага прав, – подумал Дзодзэн, отмахиваясь от москитов. – Варвар словно мерзкая зараза».

– Спокойной ночи, Фудзико-сан.

– Спокойной ночи, Андзин-сан.

Сёдзи за ней закрылись. Блэкторн скинул кимоно и набедренную повязку, надел более легкое ночное кимоно, залез под москитную сетку и лег.

Он задул свечу. Глубокая темнота окружила его. Дом совсем затих. Маленькие ставни были прикрыты, но он мог слышать прибой. Луну затянули облака.

Хмельное и смех вызвали в нем сонливость и эйфорию, он слушал шум прибоя и словно покачивался на волнах, его мозг затуманился. В деревне внизу вдруг залаяла собака. «Хорошо бы завести собаку, – подумал он, вспомнив своего бультерьера, которого оставил дома. – Интересно, жив ли еще пес? Его кличка была Грог, но Тюдор всегда звал его Ог-Ог.

Ах, Тюдор, мой мальчик. Как давно это было. Хотел бы я повидать вас всех – хотя бы написать письмо и отослать его домой. Ну-ка, – подумал он, – как бы я его начал?

Мои дорогие! Это первое письмо, которое я смог отправить домой, с тех пор как мы высадились в Японии. Теперь у меня все хорошо, ибо я представляю, как жить по их законам. Еда здесь ужасная, но сегодня вечером мне достался фазан. Скоро я получу обратно свой корабль. С чего начать свой рассказ? Сегодня я кто-то вроде феодала в этой незнакомой вам стране. У меня дом, лошадь, восемь служанок, домоправительница, собственный брадобрей и собственная переводчица. Я теперь всегда чисто выбрит, ибо бреют меня каждый день. Стальные лезвия для бритья у них наверняка самые лучшие в мире. Мне положили огромное жалованье – достаточное, чтобы кормить в течение года двести пятьдесят японских семей. В Англии это была бы почти тысяча гиней в год! В десять раз больше того, что мне платит голландская компания…

Кто-то открывал сёдзи. Он насторожился, его рука нащупала под подушкой пистолет. Потом он уловил почти неслышный шелест шелка и запах духов.

– Андзин-сан? – донесся легчайший шепот, исполненный обещания.

– Хай? – спросил он, вглядываясь в темноту, но ничего не видя.

Шаги приблизились. Блэкторн слышал, как женщина встала на колени, откинула сетку и забралась к нему под полог. Она взяла его руку и подняла к своей груди, потом к губам.

– Марико-сан?

В темноте она сразу же закрыла пальцами его губы, призывая не шуметь. Он кивнул, понимая, как сильно они рискуют. Он держал ее за тонкое запястье и водил по нему губами. В темноте другая его рука нашла и стала гладить ее лицо. Она один за другим целовала его пальцы. Волосы Марико были распущены и доставали ей до пояса. Его руки скользили по ее телу, он ощущал дивную легкость шелка, под кимоно ничего не было.

На вкус она оказалась изумительна. Он тронул языком ее зубы, потом провел им вокруг глаз, открывая ее для себя. Она распустила пояс накидки и дала ей упасть, дыхание ее стало совсем слабым. Она придвинулась плотнее. Потом начала ласкать его руками и губами. С большей нежностью, страстью и опытом, чем он мог себе представить.

Глава 33

Блэкторн проснулся на рассвете. Один. Сначала он уверил себя, что это был сон, но запах ее духов еще витал вокруг, и он понял: все, что произошло, случилось на самом деле.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Хай?

– Охаё, Андзин-сан, гомэн насай. – Служанка открыла сёдзи для Фудзико, потом внесла поднос с зеленым чаем, миску рисовой каши и сладкие рисовые лепешки.

– Охаё, Фудзико-сан, домо, – поблагодарил он.

Фудзико всегда сама приходила проследить, как ему подадут завтрак, поднимала полог и ждала, пока он поест, а служанка раскладывала свежее кимоно, таби и набедренную повязку.

Он пил зеленый чай, размышляя, знает ли Фудзико о прошедшей ночи. По ее лицу ничего нельзя было понять.

– Икага дэс ка? (Как вы?) – спросил Блэкторн.

– Окагасама дэ гэнки дэс (очень хорошо, спасибо), Андзин-сан. Аната ва? (А вы?)

Служанка вынула чистое белье из встроенного шкафа, аккуратно вписанного в убранство бумажно-решетчатой комнаты, и оставила их одних.

– Аната ва ёку нэмутта ка? (Вы хорошо спали?)

– Хай, Андзин-сан, аригато годзаймасита! – Она улыбнулась, дотронулась рукой до головы, как будто та болела, жестами изобразила, что была пьяна и спала как мертвая. – Аната ва?

– Ватаси ва ёку нэмуру. (Я спал очень хорошо.)

Она поправила его:

– Ватаси ва ёку нэмутта.

– Домо. Ватаси ва ёку нэмутта.

– Ёй! Тайхэнёй! (Хорошо! Очень хорошо!)

Потом из коридора донесся голос Марико, окликающий:

– Фудзико-сан?

– Хай, Марико-сан? – Фудзико подошла к сёдзи и приоткрыла их.

Он не мог видеть Марико и не понял, о чем говорили женщины.

«Надеюсь, никто не знает, – подумал он. – Я буду молиться, чтобы это осталось в секрете, только между нами. Может, было бы лучше, окажись это просто сон».

Блэкторн начал одеваться. Вернулась Фудзико и встала на колени, помогая ему подпоясаться.

– Марико-сан? Нан дзя?

– Нани мо (ничего важного), Андзин-сан, – ответила она, подошла к токономе – декоративной нише, украшенной свитком с каллиграфической надписью и букетом, где всегда лежали его мечи, и принесла их. Он засунул оружие за пояс. Мечи больше не казались ему чем-то нелепым, хотя он еще не привык ходить с ними.

Фудзико сказала ему, что этими клинками ее отца наградили за храбрость после особенно кровавой битвы на дальнем севере Кореи, семь лет назад, во время первого вторжения. Японские армии победоносно прошли через всю страну, тесня корейцев на север. Потом, когда они достигли реки Ялу, через границу хлынули орды китайцев, вступили в войну на стороне корейцев и благодаря своей многочисленности разгромили японцев. Отец Фудзико был в арьергарде, который прикрывал отступление японских войск к горам севернее Сеула, где они повернули и начали безнадежное сражение. Эта и вторая кампания были самыми дорогостоящими военными экспедициями из всех, которые когда-либо затевались. После смерти тайко в прошлом году Торанага от имени Совета регентов сразу же приказал остаткам армий возвращаться домой, к великому облегчению большинства даймё, которым не нравилась военная кампания в Корее.

Блэкторн вышел на веранду. Он надел сандалии и кивнул слугам, собравшимся поклониться ему, как водится.

День был серенький. Небо обложили облака, с моря дул теплый влажный ветер. Каменные ступени, спускающиеся в гравий дорожки, намокли от дождя, шедшего всю ночь.

Около ворот стояли лошади и десять сопровождающих его самураев. И Марико.

Она уже сидела на лошади, в бледно-желтой накидке поверх широких бледно-зеленых штанов, широкополой шляпе с вуалью, прихваченной желтыми лентами, и перчатках. К седлу был приторочен зонтик на случай дождя.

– Охаё, – сказал он учтиво, – охаё, Марико-сан.

– Охаё, Андзин-сан. Икага дэс ка?

– Окагэсама дэ гэнки дэс. Аната ва?

Она улыбнулась:

– Ёси, аригато годзаймасита.

Она не дала ему никакого намека на то, что между ними что-то изменилось. Впрочем, он ничего и не ожидал, во всяком случае не при посторонних, зная, как это опасно. Он почувствовал запах ее духов, и ему захотелось поцеловать Марико прямо здесь, перед всеми.

– Икимасё! – произнес он и повернулся в седле, делая знак самураям ехать вперед. Он пустил свою лошадь следом, а Марико заняла место рядом с ним. Когда они остались одни, Блэкторн расслабился.

– Марико.

– Хай.

Тогда он признался на латыни:

– Ты прекрасна, и я люблю тебя.

– Я благодарю тебя, но вчера вечером было выпито столько, что сегодня моя голова чувствует себя не самым прекрасным образом, по правде говоря. И любовь – это христианское слово.

– Ты прекрасна, ты христианка, и саке на тебя не подействовало.

– Благодарю за ложь, Андзин-сан, благодарю тебя.

– Нет, это мне нужно благодарить тебя.

– О, почему?

– Просто так. Я от всей души благодарю тебя.

– Если саке и мясо способны сделать тебя таким добрым, утонченным и галантным, – усмехнулась она, – придется сказать твоей наложнице, чтобы перевернула небо и землю, но каждый вечер угощала тебя ими.

– Да. Хотел бы я, чтобы все было точно так же.

– Ты какой-то счастливый сегодня, – заметила она. – Почему?

– Из-за тебя. Ты знаешь почему.

– Не представляю, Андзин-сан.

– Нет? – поддразнивал он.

– Нет.

Блэкторн оглянулся: они совсем одни, можно говорить без опаски.

– Почему это «нет» тебя расстроило? – спросила она.

– Глупость! Абсолютная глупость! Я забыл об осторожности. Но только оттого, что мы были одни и я хотел потолковать об этом. И правду сказать, еще кое о чем.

– Ты говоришь загадками. Я не понимаю тебя.

Он снова зашел в тупик:

– Ты не хочешь говорить об этом? Совсем?

– О чем, Андзин-сан?

– О том, что произошло сегодня ночью.

– Я проходила ночью мимо твоей двери, когда с тобой была моя служанка Кой.

– Что?

– Мы – твоя наложница и я – подумали, что Кой будет хорошим подарком. Она понравилась тебе?

Блэкторн пытался прийти в себя. Служанка Марико походила на госпожу фигурой, но была моложе летами и совсем не так хороша. Да, темень стояла кромешная, и хмель туманил голову, но к нему явилась не служанка.

– Это невозможно, – возразил он по-португальски.

– Что невозможно, сеньор? – спросила она на том же языке.

Он опять перешел на латынь, поскольку сопровождающие теперь уже были недалеко и ветер дул в их направлении:

– Пожалуйста, не шути со мной. Никто же не может подслушать. Я ощутил твое присутствие и запах духов.

– Ты думаешь, это была я? О нет, Андзин-сан. Я польщена, но это никак невозможно… Как бы я того ни хотела. О нет, нет, Андзин-сан. Это была не я, а Кой, моя служанка. Я бы и рада, но, увы, я принадлежу другому, даже если он мертв.

– Да, но это была не твоя служанка. – Он подавил гнев. – Впрочем, считай как хочешь.

– Это была моя служанка, Андзин-сан, – увещевала она. – Мы надушили ее моими духами и велели: ни слова – только прикосновения! Нам и в голову не пришло, что ты примешь ее за меня! Это не обман. Просто мы пытались облегчить твое положение, зная, как тебя смущают разговоры о телесной близости. – Марико глядела на него широко раскрытыми невинными глазами. – Она понравилась тебе, Андзин-сан? Ты ей очень понравился.

– Разве можно шутить такими важными вещами? Это не смешно.

– Важные вещи заслуживают самого серьезного отношения. Но служанка ночью с мужчиной – что за важность?

– Ты очень важна для меня.

– Благодарю тебя. И могу сказать то же о тебе. Но служанка с мужчиной ночью – это никого не касается и не имеет никакой важности. Маленький подарок от нее ему, иногда от него ей. И больше ничего.

– Никогда?

– Иногда. Но не стоит придавать такую важность любовному похождению.

– Никогда?

– Только когда мужчина и женщина соединяются вопреки велениям закона. В этой стране.

Он сдержался, поняв наконец причину ее запирательства.

– Извини меня. Да, ты права. Мне не следовало заговаривать об этом. Я извиняюсь.

– Почему извиняешься? За что? Скажи мне, Андзин-сан, на этой девушке было распятие?

– Нет.

– Я всегда ношу его. Всегда.

– Распятие можно снять, – возразил он на португальском. – Это ничего не доказывает. Его можно позаимствовать, как духи.

– Скажи мне последнее: ты действительно видел девушку, разглядел ее черты?

– Конечно. Пожалуйста, давай забудем, что я когда-либо…

– Ночь была очень темная, луну скрыли облака. Скажи правду, Андзин-сан. Подумай! Ты действительно видел девушку?

«Конечно, я видел ее, – возмутился он внутренне. – Черт возьми, поразмысли хорошенько! Ты не видел ее. Твою голову затуманил хмель. Это могла быть служанка, но ты принял ее за Марико, потому что хотел Марико, думал только о ней, вбил себе в голову, что и она хочет тебя. Ты глупец. Проклятый глупец».

– По правде говоря, нет. На самом деле я действительно должен извиниться, – покаялся он. – Как мне заслужить прощение?

– Не надо извиняться, Андзин-сан, – успокоила она. – Я много раз говорила вам, что мужчина не извиняется никогда, даже когда не прав. Вы были не правы. – Ее глаза подсмеивались над ним. – Моя служанка не нуждается в извинениях.

– Благодарю вас, – ухмыльнулся он. – Неприятно чувствовать себя таким болваном.

– Похоже, вы давно не смеялись. Суровый Андзин-сан опять становится мальчиком.

– Отец говорил, что я родился старым.

– Вы?

– Он так считал.

– А какой он был?

– Прекрасный человек. Владелец корабля, капитан. Испанцы убили его в Антверпене, когда предали огню и мечу этот город. Они сожгли его корабль. Мне было шесть лет, но я помню его: большой, высокий, добродушный человек с золотистыми волосами. Мой старший брат, Артур, ему тогда исполнилось ровно восемь… Со смертью отца для нас настали плохие времена, Марико-сан.

– Почему? Пожалуйста, расскажите мне. Пожалуйста!

– Обычная история. Каждый наш пенни был вложен в корабль, который погиб… и… вскоре после этого умерла моя сестра. Она умерла от голода. Тот год, тысяча пятьсот семьдесят первый, выдался голодным, и снова пришла чума.

– У нас иногда бывает чума. И оспа. Вас было много в семье?

– Трое, – сообщил он, радуясь, что разговор ушел от еще одной неприятной темы. – Виллия, моя сестра – ей было девять, когда она умерла. Артур, следующий по старшинству, хотел стать художником, скульптором, но пошел в ученики к каменщику, чтобы помочь матери вырастить нас. Его убили во время сражения с Непобедимой армадой. Ему стукнуло двадцать пять, бедняга, он только что поступил на корабль, необученный, совсем новичок. Я последний из Блэкторнов. Сейчас жена и дочь Артура живут с моей женой и детьми. Моя мать еще жива, так же как и старая бабушка Джейкоба – ей семьдесят пять, но она крепка, как английский дуб, хотя родом ирландка. По крайней мере, они все были живы, когда я отплывал два года назад.

Снова нахлынула боль. «Я подумаю о них, когда поплыву назад домой, – пообещал он себе, – но не раньше».

– Завтра будет шторм, – объявил он, посмотрев на море, – сильный шторм, Марико-сан. А еще через три дня – хорошая погода.

– Настала пора штормов. Теперь небо надолго затянут облака, зачастят дожди. А в промежутках между ними будет очень влажно. Потом начнутся тайфуны.

«Хотел бы я опять оказаться на море, – подумал он. – А был ли я когда-нибудь на море? Был ли на самом деле корабль? Что такое реальность? Марико или служанка?»

– Вы не очень веселый человек, да, Андзин-сан?

– Я слишком долго был моряком. Моряки – серьезный народ. Мы привыкаем следить за морем. Мы не спускаем глаз с него и ждем несчастья. Отведи взгляд на мгновение – и море подхватит твой корабль, превратит его в щепки.

– Я боюсь моря, – промолвила она.

– Я тоже. Старый рыбак сказал мне однажды: «Человек, который не боится моря, быстро утонет, ибо непременно выйдет из гавани в тот день, когда ему следовало бы остаться на берегу. Но мы, которые боятся моря, будем тонуть снова и снова». – Он взглянул на нее. – Марико-сан…

– Да?

– Несколько минут назад вы убедили меня, что… Ну, скажем, я поверил. Сейчас я не убежден. Так где правда? Хонто. Я должен знать.

– Уши для того, чтобы слышать. Конечно, это была служанка.

– Служанка. Могу я потребовать ее всякий раз, как мне того захочется?

– Конечно. Но умный человек не стал бы.

– Потому что я могу разочароваться? В следующий раз?

– Может быть.

– Я думаю, трудно обладать служанкой и потерять ее. Трудно ничего не говорить…

– Соитие – это удовольствие. Утоление телесного голода. Не о чем говорить.

– Но как я скажу служанке, что она красива? Что я люблю ее? Что она доставила мне неземное удовольствие?

– Такая любовь, видимо, не для служанок. Не в этой стране, Андзин-сан. Подобная страсть даже не для жены или наложницы, – ее взгляд вдруг метнулся в сторону, – но только для кого-нибудь вроде Кику-сан, красавицы-куртизанки.

– Где я могу найти эту девушку?

– В деревне. Я почту за честь посодействовать вам.

– Ей-богу, я надеялся, что вы это предложите.

– Человек нуждается в утолении страстей разного рода. Эта госпожа достойна любви, если только вы сможете себе ее позволить.

– Что вы хотите сказать?

– Она очень дорогая.

– Любовь не покупается. Продажная любовь не стоит ничего. Любовь не имеет цены.

Она улыбнулась:

– Телесная близость всегда имеет цену. Хотя цена не всегда выражается в деньгах, Андзин-сан. Мужчина платит за постель тем или иным образом. Истинная любовь – мы называем ее долгом – это влечение душ, она не нуждается в физическом выражении, за исключением, может быть, дара смерти.

– Вы не правы. Я хотел бы показать вам мир таким, какой он есть.

– Я знаю мир, какой он есть и каким будет вечно. Так вы хотите эту презренную служанку?

– Да. Вы знаете, чего я хочу…

Марико весело рассмеялась:

– Тогда она придет к вам. На закате. Мы приведем ее, Фудзико и я!

– Черт бы ее побрал! И вас тоже! – Он покатился со смеху вместе с ней.

– Ах, Андзин-сан, как приятно видеть вас смеющимся. Здесь, в Андзиро, вы сильно изменились. Очень сильно изменились.

– Нет. Не так сильно. Но прошлой ночью я видел во сне мечту. Этот сон был совершенством.

– Бог совершенен. Иногда совершенен закат, или восход луны, или цветение первого крокуса.

– Я вас совсем не понимаю.

Она откинула вуаль и посмотрела прямо на него:

– Однажды другой мужчина сказал мне: «Я совсем не понимаю вас», а мой муж произнес: «Прошу прощения, господин, но никто не может понять ее. Ни отец, ни наши боги, ни ее чужеземный Бог, ни даже мать не понимают ее».

– Это был Торанага? Господин Торанага?

– О нет, Андзин-сан. Это был тайко. Господин Торанага понимает меня. Он понимает все.

– Даже меня?

– Вас очень хорошо.

– Вы уверены в этом?

– Да. Совершенно уверена.

– Он выиграет войну?

– Да.

– Я под его особым покровительством?

– Да.

– У него будет флот?

– Да.

– А когда я получу обратно свой корабль?

– Никогда не получите.

– Почему?

Ее серьезность как ветром сдуло.

– Потому, что, ублажая свою «служанку» в Андзиро, вы лишитесь последних сил и не сможете даже уползти на карачках, когда она станет умолять вас убраться на корабль, когда господин Торанага попросит вас подняться на борт и покинуть нас!

– Вот опять вы! То серьезная, то смешливая!

– Это только ответ, он расставляет все по своим местам. Ах, но прежде чем вы оставите нас, вам следует повидать госпожу Кику. Она достойна великой страсти. Такая красивая и талантливая. Для нее вы должны сделать что-то необычное!

– Я склоняюсь к тому, чтобы принять вызов.

– Никакого вызова нет. Но если вы готовитесь стать самураем, если вы согласны воспринимать телесную близость как есть, тогда я буду рада выступить в качестве посредника.

– Что это значит?

– Когда вы будете в хорошем настроении и готовы к совершенно особому удовольствию, скажите вашей наложнице, чтобы попросила меня.

– А при чем здесь Фудзико-сан?

– Потому что это долг вашей наложницы – следить, чтобы вы были всем довольны. Этот обычай упрощает жизнь. Мы восхищаемся простотой, поэтому мужчина и женщина могут относиться к телесной близости, как она того заслуживает. Это важная часть жизни, но мужчину и женщину могут связывать и более важные вещи. Покорность. Уважение. Долг. Даже эта ваша «любовь». Фудзико «любит» вас.

– Нет, не любит!

– Она отдаст за вас жизнь. Чего уж больше?

Блэкторн наконец отвел от нее глаза и посмотрел на море. Пенистые гребни обрушивались на берег – ветер усилился. Капитан опять повернулся к Марико.

– Так ничего и не сказано? – уточнил он. – Между нами?

– Ничего. И это очень мудро.

– А если я не согласен?

– Вы должны согласиться. Вы здесь. Это ваш дом.

Пять сотен «атакующих» всадников галопом вылетели на гребень холма, держась неровным строем, спустились на каменистое дно долины, где в боевом порядке располагались две тысячи «обороняющихся». Каждый верховой имел за спиной мушкет, а у пояса в патронташе – пули, кресала и пороховницы. Эти самураи, верные обычаям своего сословия, одевались как придется, но оружие признавали только самое лучшее из того, что могли себе позволить. Лишь Торанага, а вслед за ним – Исидо потребовали от своих воинов ношения форменной одежды и опрятности во внешнем облике. Все другие даймё считали это глупым транжирством, ненужным нововведением. Блэкторн был с ними согласен. Даже армии Европы не носили единой формы – какому монарху было по средствам обмундировать целое войско, кроме гвардии?

Блэкторн и Марико стояли на склоне холма с Ябу, Дзодзэном и их людьми. Перед ними разворачивалась первая полномасштабная репетиция атаки. Капитан ждал с нетерпением. Ябу был непривычно напряжен, Оми и Нага только что не бросались друг на друга. Особенно Нага.

– Что это с ними? – спросил Блэкторн Марико.

– Может быть, хотят выслужиться перед своим господином и его гостем.

– Он тоже даймё?

– Он очень важный чин, один из военачальников господина Исидо. Хорошо бы, чтоб сегодня все прошло гладко.

– Жаль, что меня не предупредили о смотре.

– Какое это имеет значение? Вы сделали все, что могли.

«Да, – подумал Блэкторн, наблюдая за самурайскими сотнями. – Но они пока еще не готовы. Конечно, Ябу это знает – все знают. Так что, если возникнет осложнение, это карма», – уверил он себя и нашел в этой мысли некоторое утешение.

«Нападающие» набрали скорость, «защитники позиций» стояли под знаменами своих военачальников, по обыкновению глумясь над «врагом», растянувшись в свободном строю шеренгой в три или четыре ряда. Скоро «атакующим» предстояло спешиться на расстоянии полета стрелы, чтобы самые храбрые воины с обеих сторон, напустив на себя свирепый вид, подступились к противнику и бросили ему вызов, утверждая свое превосходство и благородное происхождение самой оскорбительной бранью. Начало сражению давали отдельные вооруженные стычки, в которые постепенно втягивалось все больше бойцов, пока один из военачальников не отдавал приказа об общей атаке. Тогда уже каждый сражался сам по себе. Обычно сторона, имевшая численное превосходство, брала верх, и тогда в бой вводились свежие силы, чтобы биться, пока один из противников не даст слабину, пока несколько кинувшихся наутек трусов не подтолкнут все войско к паническому массовому бегству, обеспечив победу врагу. Обычным делом была измена. Иногда целые полки по приказу командира принимали сторону противника, приветствуемые как союзники – всегда желанные, но никогда не пользующиеся доверием. Порой побежденные полководцы командовали отступление, чтобы перегруппировать силы для новой схватки. Случалось, что терпящие поражение рубились до последнего вздоха или со всеми положенными церемониями совершали сэппуку. В плен сдавались редко. Некоторые просились на службу к победителям, и, бывало, их принимали, но чаще им отказывали. Смерть была уделом побежденных: быстрая и почетная – для смельчаков, позорная и долгая – для трусов. Так протекали все сражения в этой стране, даже самые большие битвы. Здешние воины мало чем отличались от чужеземных солдат. Разве что свирепым нравом и небывалой, неведомой остальному миру готовностью сложить голову за своих господ.

Топот копыт разнесся по долине.

– Кто командует атакующими? Где Оми-сан? – спросил Дзодзэн.

– Среди своих солдат, – ответил Ябу.

– Но где его знамя? И почему он не надел доспехи и шлем? Где его знамя? Не воинство, а кучка грязных разбойников!

– Всем воинским начальникам приказано оставаться без знаков различия. Я вам говорил. И пожалуйста, не забывайте, мы делаем вид, что схватка разгорается, что это часть большой битвы, с подтягиванием новых боевых порядков…

Дзодзэн взорвался:

– Где их мечи? Ни один из них не носит мечей! Самураи без мечей? Их перережут!

– Потерпите!

«Атакующие» спешились. Первые воины выдвинулись из рядов «обороняющихся», чтобы показать свою храбрость. Против них вышло равное число вражеских бойцов. Внезапно неуклюжая масса «атакующих» разбилась на пять аккуратных фаланг, каждая из четырех рядов по двадцать пять человек, три фаланги впереди и две в резерве, в сорока шагах за ними. Как один они обрушились на «врага». На расстоянии выстрела остановились по команде, передние ряды дали залп, оглушив всех вокруг. Послышались вопли «умирающих». Дзодзэн и его люди невольно вздрогнули и с ужасом следили за тем, как воины первых рядов упали на одно колено, чтобы перезарядить ружья, а вторые ряды выстрелили над их головами, то же проделали третьи и четвертые. При каждом новом залпе падало все больше «защитников». Долина наполнилась криками и стонами, возникла неразбериха.

– Вы губите своих людей! – рявкнул Дзодзэн, перекрывая гам.

– Это холостые заряды, не настоящие. Они все живы, но вообразите, что это настоящая атака с настоящими пулями! Смотрите!

Оправившись от первого шока, «обороняющиеся» перегруппировались для фронтальной атаки. Но к этому времени передние ряды «наступающих» перезарядили ружья и по команде выпалили с колена, потом настала очередь стрелков второго ряда, тотчас же после выстрела опустившихся на колено для перезарядки, а после – третьих и четвертых. И хотя многие стрелки не поспевали за товарищами и ряды смешались, легко было вообразить, какое ужасное опустошение могут произвести в строю противника более подготовленные люди. Контратака захлебнулась и была отбита, «обороняющиеся» отступили в притворном смятении к склону холма, где стояли наблюдатели. Множество «мертвых» осталось лежать на земле.

Дзодзэн и его люди еще не отошли от потрясения:

– Эти ружья пробьют любую оборону!

– Подождите. Битва еще не окончилась.

«Обороняющиеся» снова перестроились. Теперь их вожаки, призывая к победе, подтянули свежие силы и повели своих людей в последнее, решительное наступление. Самураи, издавая ужасные боевые кличи, кинулись с холма вниз на противника.

– Теперь они победят, – заявил Дзодзэн, захваченный, как и все, этим «потешным сражением».

И оказался прав. Фаланги не удержались на своих позициях. Они рассыпались и обратились в бегство, словно бы устрашившись боевых самурайских кличей, клинков и пик. Дзодзэн и его люди добавили свои презрительные выкрики в общий победный хор, когда «истинные самураи» насели на «врага». Стрелки, празднующие труса, словно жалкие «поедатели чеснока», пробежали сто шагов, двести, триста. И тут фаланги по команде внезапно образовали новый строй, на сей раз в виде буквы «V». Вновь послышались звуки разящих залпов. «Истинные самураи» заколебались, потом остановились. Ружья продолжали палить, но все на склоне знали, что в реальных условиях две тысячи солдат уже полегли бы.

На поле боя снова воцарилась тишина, «противники» начали строиться. «Убитые» восстали из мертвых, оружие было собрано. Слышались смех, стоны. Многие хромали, а несколько человек были тяжело ранены.

– Я поздравляю вас, Ябу-сама, – произнес Дзодзэн с большой искренностью, – теперь я понимаю, что все вы имели в виду.

– Стрельба велась не очень хорошо, – сказал Ябу, внутренне довольный, – потребуется несколько месяцев, чтобы натаскать их как следует.

Дзодзэн покачал головой:

– Я бы и сейчас не хотел выступить против них. Если, конечно, заряды будут не холостыми. Никакая армия не сможет выдержать огневой удар – никакой строй. Ряды поневоле разомкнутся. Тогда вы сможете кинуть в бреши обычные войска и конницу и прорвать фланги, как старый свиток бумаги. – Он поблагодарил всех ками за то, что ему удалось увидеть. – Наблюдать за этим было ужасно. В какое-то мгновение я поверил, что бой идет на самом деле.

– Им было приказано вести себя как в настоящей битве. А сейчас вы можете провести смотр моим стрелкам, если захотите.

– Спасибо. Это было бы большой честью для меня.

«Оборонявшиеся» отошли в свои лагеря на дальней стороне холма. Пять сотен стрелков ожидали внизу, около дороги, которая взбегала вверх по склону, а потом спускалась к деревне. Они разделились на отряды, перед которыми встали Оми и Нага, оба уже с мечами.

– Ябу-сама?

– Да, Андзин-сан?

– Прекрасно, не так ли?

– Да, хорошо.

– Спасибо, Ябу-сама. Я довольствуюсь.

Марико непроизвольно поправила его:

– Я доволен.

– Ах, извините. Я доволен.

Дзодзэн отвел Ябу в сторону:

– Всему этому вас научил Андзин-сан?

– Нет, – солгал Ябу, – но так воюют все чужеземцы. Он только учит наших людей заряжать мушкеты и стрелять из них.

– Почему не сделать, как советует Нага-сан? Вы теперь знаете все, что надо? Зачем дожидаться, пока это чужое знание распространится дальше? Оно хуже чумы. Очень опасно, Ябу-сама. Нага-сан был прав: крестьяне в два счета обучатся воевать таким манером. Избавьтесь от чужеземца немедленно!

– Если господин Исидо хочет его голову, пусть только скажет мне об этом.

– Я прошу. Сейчас! – В голосе Дзодзэна снова зазвучали резкие ноты. – Я говорю от его имени.

– Я подумаю над этим, Дзодзэн-сан.

– И также от его имени я прошу, чтобы все ружья были немедленно отобраны у стрелков.

Ябу нахмурился, потом переключил внимание на отряды, вооруженные мушкетами. Они приближались к холму; что-то нелепое чудилось в этих прямых, аккуратных рядах, но только потому, что такой порядок движения был внове для японцев. В пятидесяти шагах они остановились. Подошли только Оми и Нага. Они поприветствовали старших.

– Для первого случая все было хорошо, – одобрил Ябу.

– Благодарю вас, господин, – ответил Оми. Он немного хромал, синяки проступали на его лице, перепачканном грязью и пороховой копотью.

Дзодзэн изрек:

– В настоящей битве ваши войска должны носить мечи, Ябу-сан, правда? Что такое самурай без мечей? В конце концов, у них ведь могут выйти все огневые припасы, не так ли?

– Мечи помешают им при наступлении и отступлении. О, они будут носить мечи, как обычно, чтобы избежать всяких неожиданностей, но перед первым же наступлением снимут их.

– Самураю не обойтись без меча. В настоящей битве. Так или иначе, я рад, что вы никогда не будете вести наступление подобным образом и… – Дзодзэн хотел добавить: «И прибегать к столь грязным, недостойным методам ведения войны», но вместо этого присовокупил: – Иначе мы все будем вынуждены отказаться от мечей.

– Может, и откажемся, Дзодзэн-сан, когда пойдем на настоящую войну.

– Вы откажетесь от вашего клинка Мурасамы? Или от подарка Торанаги?

– Чтобы победить – да. Но не иначе.

– Тогда вам придется удирать во все лопатки, если заест замок или отсыреет порох. – Дзодзэн засмеялся своей шутке, но Ябу даже не улыбнулся.

– Оми-сан! Покажи! – распорядился он.

Оми отдал приказ. Тотчас же его люди выхватили короткие штыки-ножи из неприметных ножен, подвешенных к поясам сзади, и вставили в гнезда на дулах мушкетов.

– Вперед!

Самураи тут же издали свой боевой клич: «Касиги-и-и!» Лес обнаженной стали замер в шаге от военачальников. Дзодзэн и его люди нервно рассмеялись перед лицом внезапной угрозы.

– Хорошо, очень хорошо, – похвалил Дзодзэн, подошел и потрогал штык, весьма острый. – Может быть, вы и правы, Ябу-сама. Давайте надеяться, что их не придется испробовать в бою.

– Оми-сан! – окликнул Ябу. – Построй своих людей. Дзодзэн-сан собирается провести смотр. Потом возвращайтесь в лагерь. Марико-сан, Андзин-сан, следуйте за мной! – Широкими шагами он двинулся вниз по склону через ряды самураев. Его помощники, Блэкторн и Марико, последовали за ним.

– Постройте их на дороге. Отомкните штыки!

Половина воинов тут же исполнила приказание, развернулась и зашагала вниз по склону. Нага и его двести пятьдесят самураев остались где стояли, все еще держа ружья с примкнутыми штыками наперевес.

Дзодзэн рассвирепел:

– Что здесь происходит?

– Я считаю ваши оскорбления недопустимыми, – прошипел Нага.

– Вздор! Я не оскорблял вас или кого-нибудь еще. Оскорбление нанесено мне, которому угрожают штыками. Ябу-сама!

Ябу повернул назад. Теперь он стоял по другую сторону от людей Торанаги.

– Нага-сан, – холодно начал он, – что все это значит?

– Я не могу простить этому человеку поношений, чернящих моего отца и меня.

– Этот человек под нашей защитой. Вы не можете сводить с ним счеты сейчас! Он прислан сюда Советом регентов!

– Прошу прощения, Ябу-сама, но это наше дело – Дзодзэн-сана и мое.

– Нет. Вы подчиняетесь моим приказам. Я приказываю вам и вашим людям вернуться в лагерь.

Ни один человек не двинулся. Начался дождь.

– Прошу прощения, Ябу-сан, но это наше дело. Что бы ни случилось, я освобождаю вас от ответственности за мои действия и действия моих людей.

За спиной Наги один из людей Дзодзэна выхватил меч и замахнулся, но залп из двадцати мушкетов тут же снес ему голову. Двадцать стрелявших встали на колено и принялись перезаряжать ружья. Второй ряд приготовился стрелять.

– Кто приказал зарядить мушкеты пулями? – взревел Ябу.

– Я, Ёси Нага-но Торанага!

– Нага-сан! Я приказываю вам отпустить с миром Нэбару Дзодзэна и его людей. Отправляйтесь в лагерь и не покидайте его, пока я не получу распоряжений господина Торанаги на ваш счет!

– В свое время вы донесете о случившемся господину Торанаге, карма есть карма. Я сожалею, господин Ябу, но сначала этот человек умрет. Они все умрут. Сегодня!

Дзодзэн пронзительно закричал:

– Я под защитой Совета регентов! Вы ничего не добьетесь, убив меня!

– Я отстою свою честь, верно? – возразил Нага. – Вы расплатитесь за насмешки над моим отцом и оскорбления моей чести. Все равно вы должны были погибнуть, не так ли? Я не мог более ясно выразиться прошлой ночью. Теперь вы видели атаку. Я не могу допустить, чтобы Исидо узнал все это, – его рука указала на поле битвы, – весь этот ужас!

– Он уже знает! – выпалил Дзодзэн, радуясь своей дальновидности. – Он уже знает! Я отправил письмо, тайно, с почтовым голубем, на рассвете! Вы ничего не добьетесь, убив меня, Нага-сан!

Нага сделал знак одному из своих людей, старому самураю, который тут же вышел вперед и швырнул к ногам Дзодзэна задушенного голубя. Следом за птицей на землю была брошена отрубленная голова Масумото – самурая, посланного Дзодзэном вчера к Исидо. Мертвые глаза были открыты, губы растягивала злобная гримаса. Голова покатилась, кувыркаясь, по камням, пока не замерла у скалы.

Стон сорвался с губ Дзодзэна. Нага и все его люди засмеялись. Даже Ябу улыбнулся. Еще один самурай Дзодзэна сделал выпад в сторону Наги. Двадцать мушкетов выпалили по нему, и воин, стоявший рядом, который даже не двинулся, тоже упал и забился в агонии.

Смех смолк.

Оми предложил:

– Давайте я прикажу своим людям атаковать, господин? Мы запросто оттесним Нагу.

Ябу вытер капли дождя с лица:

– Нет, этим ты ничего не добьешься. Дзодзэн-сан и его люди уже мертвы, что бы я ни сделал. Это его карма, как и у Наги своя карма. Нага-сан! – окликнул он. – Последний раз приказываю вам отпустить этих людей!

– Пожалуйста, извините меня, но я должен отказаться.

– Очень хорошо. Когда все это закончится, подайте мне объяснение.

– Да. Должны быть свидетели, Ябу-сама. Для господина Торанаги и господина Исидо.

– Оми-сан, останься. Подпишешь свидетельства о смерти и отправишь их. Нага-сан и я также поставим свои подписи.

Нага указал на Блэкторна:

– Пусть он тоже останется. Как свидетель. Он отвечает за их гибель. Он должен быть их свидетелем.

– Андзин-сан, подойдите туда! К Нага-сану! Вы поняли?

– Да, Ябу-сан. Я понял, но почему, простите?

– Будете свидетелем.

– Извините, не понимаю.

– Марико-сан, переведите ему. Он должен засвидетельствовать то, что здесь произойдет. Потом поезжайте за мной. – Пряча удовлетворение, Ябу повернулся и пошел.

Дзодзэн пронзительно взвизгнул:

– Ябу-сама! Пожалуйста! Ябу-сама-а-а!

И Блэкторн наблюдал. Когда все закончилось, он пошел домой. В доме была тишина, над деревней словно опустилась какая-то завеса. Ванна не помогла ему очиститься. Саке не избавило от мерзкого привкуса во рту. Благовония не перебили смрад в ноздрях.

Позже за ним прислал Ябу. Атака была подробно проанализирована, момент за моментом. В обсуждении участвовали Оми, Нага и Марико. Нага, как всегда холодный, внимательный, немногословный, по-прежнему исполнял свои обязанности. Никто, казалось, не был тронут случившимся.

Они беседовали до захода солнца. Ябу предложил ускорить подготовку, создать, и немедленно, второе подразделение из пятисот человек. А через неделю еще одно.

Блэкторн шел домой один и ужинал в одиночестве, захваченный ужасным открытием: они не ведали греха, не имели совести – все, даже Марико.

В ту ночь он не мог спать. Он вышел из дома. Шквальные порывы ветра срывали пену с гребней волн, швыряли мусор в стены деревенских построек. Собаки выли, задрав головы, или рыскали в поисках съестного. Крыши из рисовой соломы шевелились, словно живые. Громыхали ставни, мужчины и женщины, молчаливые, как призраки, старались закрыть их и закрепить. Прилив был высоким. Все рыбацкие лодки стояли выше обычного. Все было задраено.

Он прошелся берегом, потом повернул к своему дому. Ему пришлось пригнуться, чтобы идти против ветра. На дороге никого не было. Хлынул дождь, и он вскоре промок до нитки.

Фудзико ждала его на веранде. Ветер налетал на нее, трепал пламя в масляной лампе с абажуром. Никто не спал. Слуги сносили ценные вещи в низкую глинобитную постройку на заднем дворе.

Шторм пока еще не достиг угрожающей силы.

Черепица на коньке крыши свободно изгибалась под натиском ветра, вся крыша ходила ходуном. Одна кровельная пластинка соскользнула вниз и разбилась. Слуги засуетились, некоторые приготовили ведра с водой, другие пытались починить крышу. Старый садовник Ёки-я с помощью детей подвязывал хрупкие кусты и деревца к бамбуковым кольям.

На дом обрушился новый шквал.

– Похоже, скоро сдует нас всех, Марико-сан.

Она не ответила, ветер трепал одежды на ней и Фудзико, выдувал слезы из глаз. Он посмотрел на деревню. Теперь повсюду летали обломки. Ветер прорвался через щель в бумажных сёдзи жилой комнаты, и вся стена исчезла – остался только решетчатый каркас. Противоположная стена рассыпалась, затем обрушилась крыша.

Блэкторн беспомощно повернулся, и тут ветер уничтожил сёдзи в его комнате. Стены как не бывало, то же произошло с противоположной. Скоро все стены покрылись клочьями бумаги. Дом стал прозрачным, но опоры устояли и черепичная крыша не сдвинулась. Постели, фонари и маты раскидало и понесло в разные стороны, слуги гонялись за ними.

Шторм разрушил стены всех домов в деревне. Некоторые постройки стер с лица земли. Тяжело пострадавших не было. На рассвете буря утихла, и крестьяне взялись восстанавливать свои дома.

К обеду дом Блэкторна обрел прежний вид, как и половина деревенских строений. Легкие решетчатые стены не задали людям большой работы. Не то что черепичные и соломенные крыши. Но Блэкторн видел, что крестьяне помогают друг другу, работают весело и споро. Мура бегал по деревне, советуя, командуя, давая поручения и проверяя. Он поднялся на холм, чтобы посмотреть, как идут дела.

– Мура, вы сделали… – Блэкторн искал слова. – Вы очень легко с этим справляетесь.

– Ах, спасибо, Андзин-сан. Нам повезло, что не было пожаров.

– Вы часто гореть?

– Извините, надо говорить: «У вас часто бывают пожары?»

– У вас часто бывают пожары? – повторил Блэкторн.

– Да. Но я приказал деревне приготовиться. Приготовиться, вы понимаете?

– Да.

– Когда налетают эти бури… – Мура замер, глянув через плечо Блэкторна, потом низко поклонился.

К ним легкой подпрыгивающей походкой направлялся Оми, его дружелюбный взгляд был направлен на Блэкторна. Мура словно не существовал.

– Доброе утро, Андзин-сан, – поприветствовал самурай.

– Доброе утро, Оми-сан. У вас дома все в порядке?

– Все хорошо. Спасибо, – поблагодарил Оми и напустился на Муру: – Люди должны ловить рыбу или работать на полях. Женщины тоже. Ябу-сама увеличил налоги. Вы хотите опозорить меня перед ним своей ленью?

– Нет, Оми-сан. Пожалуйста, извините меня. Я сейчас же распоряжусь.

– Почему я должен напоминать? В следующий раз до разговоров не дойдет!

– Я прошу прощения за мою глупость. – Мура торопливо ушел.

– У вас сегодня все благополучно, – продолжал Оми, обращаясь к Блэкторну. – А ночь прошла спокойно?

– Более или менее, спасибо. А как у вас?

Оми распинался очень долго. Блэкторн не успевал ухватить всего сказанного – только отдельные слова, как при разговоре Оми с Мурой.

– Простите, я не понял.

– Отдыхаете? Как вам вчерашнее? Атака? Учебный бой?

– Ах, понятно. Да, я думаю, все прошло хорошо.

– А свидетельство?

– Простите?

– Выступление в роли свидетеля? Ронин Нэбара Дзодзэн и его люди? Уже забыли? – Оми изобразил удар штыком и засмеялся. – Вы были свидетелем их смерти. Смерти! Вы понимаете?

– Ах да… Честно говоря, Оми-сан, убийства не доставляют мне удовольствия.

– Карма, Андзин-сан.

– Да, карма. Сегодня будут учения?

– Да. Но Ябу-сама хочет поговорить с вами. Позже. Понимаете, Андзин-сан? Только поговорить, – терпеливо повторил Оми.

– Только поговорить. Понял.

– Вы начинаете неплохо изъясняться на нашем языке.

– Спасибо. Трудно. Мало времени.

– Да. Но вы умный человек и очень стараетесь. Это важно. У вас будет время, Андзин-сан, не беспокойтесь, я вам помогу. – Оми видел, что многое из сказанного не доходит до Блэкторна, но не обращал на это внимания, ибо Блэкторн улавливал суть. – Я хочу быть вашим другом. – Потом повторил это более отчетливо. – Вы понимаете?

– Друг? Я понимаю «друг».

Оми показал на себя, потом на Блэкторна:

– Я хочу быть вашим другом.

– Спасибо. Очень польщен.

Оми снова улыбнулся, поклонился как равный равному и ушел.

– Дружить с ним? – пробормотал Блэкторн. – Он забыл? Я не забыл.

– Ах, Андзин-сан, – воскликнула Фудзико, подбегая к нему, – не хотите ли поесть? За вами скоро пришлет Ябу-сама.

– Да, спасибо. Много разрушать? – спросил он, указывая на дом.

– Извините меня, но вам следует говорить: «Много разрушений?»

– Много разрушений?

– Почти ничего не пострадало, Андзин-сан.

– Хорошо. Много пострадать?

– Извините меня, но нужно сказать: «Много раненых?»

– Спасибо. Раненых много?

– Нет, Андзин-сан. Никто не ранен.

Внезапно Блэкторн устал от необходимости то и дело поправляться.

– Я голод. Давайте есть!

– Да, сейчас. Но извините, вам следует сказать: «Я голоден». – Фудзико дождалась, когда он произнесет эту фразу правильно, и убежала.

Он сел на веранде и стал следить за Ёки-я, старым садовником, собиравшим обломки и опавшие листья. Он видел, как женщины и дети приводят в порядок деревню, как лодки выходят в море. Жители деревни потянулись на поля, хотя ветер и мешал им. «Хотел бы я знать, какие налоги они платят, – сказал он себе. – Не желал бы я очутиться в шкуре здешних крестьян. Да и не только здешних – никаких».

На рассвете он был поражен опустошением, которому подверглась деревня.

– Такой шторм вряд ли повредил бы дома в Англии, – сообщил он Марико. – Конечно, это был сильный шторм, но не самый мощный. Почему вы не строите дома из камня или кирпича?

– Из-за землетрясений, Андзин-сан. Подземные толчки способны обрушить любое каменное здание на головы его обитателей. Наши постройки не могут похоронить и покалечить много людей. Вот посмотрите, как быстро все будет восстановлено.

– Да, но они, должно быть, легко воспламеняются. И что случится, когда задуют ветры посильнее? Тайфуны?

– Тогда будет очень плохо.

Она рассказала о сезоне тайфунов, который обычно длился с июня до сентября, но иногда наставал раньше или позже. И о других природных катастрофах.

Несколько дней назад произошло небольшое землетрясение. Котелок упал с жаровни и перевернул ее. К счастью, угли сразу потушили. Один дом в деревне был охвачен огнем, но пламя не успело далеко распространиться. Блэкторн никогда не видел такой ожесточенной схватки с огнем. В деревне мало кто обратил внимание на этот случай. Крестьяне только посмеялись и продолжали заниматься своими делами.

– Почему люди смеялись?

– У нас считается постыдным и невежливым показывать сильные чувства, особенно страх. Так что мы прячем их за смехом или улыбкой, хотя не должны бы делать и этого.

«Некоторые из вас показывают», – мысленно возразил Блэкторн.

Он думал о Нэбаре Дзодзэне. Тот умирал недостойно, скуля от страха, умоляя о помиловании. Убивали его медленно и жестоко. Ему разрешили бежать, потом проткнули штыком под общий хохот, снова погнали как зверя и подрезали поджилки. Позволили уползти, затем медленно вспороли живот, глухие к истошным крикам, и оставили умирать, истекая кровью и слизью.

Покончив с ним, Нага обратил внимание на остальных самураев. Трое людей Дзодзэна тут же рухнули на колени, обнажили животы и положили перед собой короткие мечи, чтобы совершить сэппуку. Трое товарищей, вызвавшиеся помочь, воздвиглись у них за спиной, вынули длинные мечи и ухватились за рукояти обеими руками. Нага и его люди больше не вмешивались. Как только самураи, стоящие на коленях, потянулись за своими мечами, подставив под удар шеи, три клинка обрушились вниз и снесли им головы. От удара о землю клацнули зубы убитых, и все стихло. Тут же налетели мухи.

После этого на колени опустились двое из оставшихся самураев, последний приготовился исполнить роль помощника. Первый из коленопреклоненных был обезглавлен тем же способом, что и его товарищи, как только потянул руку к оружию. Другой сказал:

– Нет. Я, Хирасаки Кэнко, знаю, как надо умирать – как полагается умирать самураю.

Кэнко, гибкий бледнолицый юноша, надушенный и миловидный, с аккуратной прической, благоговейно взялся за меч и частично обмотал лезвие поясом, чтобы удобней было держаться за него.

– Я возражаю против смерти Нэбары Дзодзэн-сана и этих его людей, – твердо заявил он, кланяясь Наге, кинул прощальный взгляд на небо и в последний раз ободряюще улыбнулся своему помощнику: – Саёнара, Тадэо. – Затем глубоко вогнал острие меча в живот слева, обеими руками сделал полный разрез поперек, вынул клинок, снова глубоко вонзил его, как раз над пахом, и резко рванул вверх в полном молчании. Внутренности вывалились из вспоротого живота на колени, и, когда изуродованное агонией лицо качнулось вперед, меч помощника сорвался вниз, описав широкую дугу.

Нага сам поднял за пучок волос голову самурая, отер ее от грязи и закрыл мертвые глаза. Потом приказал своим людям проследить, чтобы голова была вымыта, упакована и отправлена Исидо со всеми почестями, с полным отчетом о мужестве Хирасаки Кэнко.

Последний самурай опустился на колени. Не осталось никого, кто бы помог ему совершить сэппуку. Он тоже был молод. Его пальцы дрожали от страха, охватившего все его существо. Дважды он выполнил свой долг по отношению к товарищам, дважды срубил им головы с большим искусством и тем спас от пытки болью и позорного страха. А потом он ждал смерти любимого друга, который ушел, как полагается самураю, принеся себя в жертву в гордой тишине, и снес ему голову чистым, безукоризненным ударом. Он никогда не убивал до сегодняшнего дня.

Он направил глаза на меч, обнажил живот и обратился к богам с мольбой послать ему мужество его любовника. На глаза навернулись слезы, но усилием воли он превратил лицо в неподвижную улыбающуюся маску, развязал пояс и обмотал им часть лезвия. И поскольку юноша честно выполнял свой долг, Нага сделал знак подручному.

Самурай вышел вперед и поклонился, представившись по всем правилам:

– Осараги Нампо, вассал господина Торанаги. Почту за честь быть вашим помощником.

– Икомо Тадэо, вассал господина Исидо, – ответил юноша. – Спасибо. Я почту за честь принять вашу помощь.

Смерть его была быстрой, безболезненной и почетной.

Головы подобрали. Между тем Дзодзэн вернулся к жизни. Его руки судорожно пытались заправить кишки обратно в живот.

Его оставили собакам, которые прибежали из деревни.

Глава 34

В час лошади, в одиннадцать часов утра, десять дней спустя после смерти Дзодзэна и всех его людей группа из трех галер огибала мыс у Андзиро. Они были набиты воинами. Торанага сошел на берег. Его сопровождал Бунтаро.

– Сначала, Ябу-сан, я хотел бы посмотреть на учебную атаку первых пятисот обучаемых, – сказал Торанага. – Не откладывая, сейчас же.

– Может быть, завтра? Мне потребуется время, чтобы подготовиться, – залебезил Ябу. В душе он был взбешен внезапным появлением Торанаги и зол на своих шпионов, не сумевших вовремя предупредить его. Он едва успел примчаться на берег с почетным караулом. – Вы, наверное, устали…

– Нет, благодарю вас, – отрезал Торанага. – Мне не нужны обороняющиеся, сложные построения, крики, показные смерти. Вы забыли, старина, я играл в пьесах но и достаточно много их поставил, чтобы развить воображение. Я не ронин и не крестьянин. Пожалуйста, прикажите сразу же выступать.

Они стояли на берегу около пристани. Торанагу окружали отборные телохранители, остальные высаживались с причалившей галеры. Еще тысяча самураев с тяжелым вооружением находилась на двух галерах, которые ждали на рейде. День был теплым, небо – безоблачным, море зыбилось невысокими волнами, на горизонте дрожало легкое марево.

– Игураси, распорядись! – Ябу спрятал свой гнев.

После отправки первого донесения о прибытии Дзодзэна одиннадцать дней назад из Эдо поступило только несколько незначительных сообщений от его собственных шпионов и ничего, кроме редких, возмутительно пустых ответов Торанаги на его послания: «Ваш отчет получен и внимательно изучается», «Удивлен известиями о моем сыне. Пожалуйста, дождитесь дальнейших распоряжений». Затем, четыре дня назад: «Виновные в смерти Дзодзэна будут наказаны. Они должны оставаться на своих постах, но содержаться под арестом, пока я не снесусь с господином Исидо». И вчера как бомба: «Сегодня получил приглашение нового Совета регентов в Осаку на церемонию созерцания цветка. Когда собираетесь ехать вы? Сообщите немедленно».

– Ведь это не означает, что Торанага действительно поедет? – терялся в догадках Ябу.

– Он вынужден ехать, – ответил Игураси. – Во всяком случае, он испытывает вас.

– Да, вероятно, – поддержал Оми.

– Почему нет новостей из Эдо? Что случилось с нашими шпионами?

– Похоже, что Торанага накрыл Канто густой сетью, – предположил Оми. – Может быть, он знает ваших шпионов наперечет.

– Сегодня десятый день, господин, – напомнил Игураси. – Все готово для вашего отъезда. Вы собираетесь ехать или нет?

Сегодня на берегу Ябу благодарил своих хранителей ками, которые убедили послушаться совета Оми и ждать до последнего, еще три дня.

– Относительно вашего последнего письма, Торанага-сама, того, что пришло вчера, – начал он. – Вы, конечно, не поедете в Осаку?

– А вы?

– Признавая ваше главенство, я ждал вашего решения.

– Мне решить легко, Ябу-сама. Вам трудно. Если вы поедете, регенты наверняка обвинят вас в убийстве Дзодзэна и его людей. Исидо очень сердит, и справедливо. Не так ли?

– Я не виноват в этом, господин Торанага. Дзодзэн принял смерть – впрочем, вполне заслуженную – вопреки моим приказам.

– Это сделал Нага-сан, да? Иначе, разумеется, вам бы самому пришлось потрудиться. Я поговорю с Нага-саном позднее. Пойдемте! Мы можем продолжить разговор по дороге. Не нужно впустую тратить время. – Торанага взял быстрый темп, телохранители держались вплотную к нему. – Да, перед вами стоит действительно нелегкий выбор, старина. Если поедете, потеряете голову, Идзу, и, конечно, всему роду Касиги конец. Если останетесь, итог будет тот же. – Он оглянулся на Ябу. – Может быть, вам стоит последовать собственному совету, который вы дали мне, когда я в последний раз заглянул в Андзиро. Я буду счастлив стать вашим помощником. Вдруг ваша голова умилостивит Исидо, когда я увижу его?

– Моя голова ничего не значит для Исидо.

– Я так не думаю.

Их прервал Бунтаро:

– Простите меня, господин. Где вы хотели разместить моих людей?

– На плато. Устрой там постоянный лагерь. Двести человек охраны останутся со мной в крепости. Когда отдашь все распоряжения, присоединяйся к нам. Я хочу, чтобы ты посмотрел на учения.

Бунтаро торопливо ушел.

– Постоянный лагерь? Вы остаетесь здесь? – изумился Ябу.

– Нет, только мои люди. Если атака так хороша, как я слышал, мы сформируем девять штурмовых отрядов по пятьсот самураев в каждом.

– Что?!

– Да. Я привез с собой еще тысячу отборных самураев. Вы обеспечите другую тысячу.

– Но ружья – их недостаточно, и подготовка…

– Извините, тут вы не правы. Я привез тысячу мушкетов, вдоволь пороха и пуль. Остальное прибудет в течение недели с еще одной тысячей воинов.

– У нас будет девять штурмовых отрядов?

– Да, они составят один полк. Командиром станет Бунтаро.

– Может быть, лучше отдать полк под мое начало? Он будет…

– О, не забывайте, что Совет состоится через несколько дней. Как вы сможете командовать полком, если собираетесь в Осаку? Вы готовы ехать?

Ябу остановился:

– Мы союзники. Я признал ваше старшинство, и мы помочились, скрепляя уговор. Я соблюдал и соблюдаю его. Сейчас я спрашиваю, каковы ваши намерения? Мы воюем или нет?

– Никто не объявлял мне войны. Пока.

Ябу испытал страстное желание выхватить меч Ёситомо и выпустить кровь из Торанаги прямо здесь, на песке, покончить с ним раз и навсегда, чего бы это ни стоило. Он чувствовал, как напряглись телохранители, но сейчас его это не заботило.

– Разве Совет не жаждет и вашей смерти? Вы сами говорили об этом. Как только они встретятся, вы должны будете повиноваться. Так?

– Конечно. – Торанага сделал знак телохранителям, чтобы отошли, легонько оперся на свой меч, широко и твердо расставив массивные ноги.

– Тогда каково же ваше решение? Что вы предлагаете?

– Сначала посмотреть атаку.

– Потом?

– Потом поехать поохотиться.

– Вы собираетесь в Осаку?

– Конечно.

– Когда?

– Когда мне захочется.

– То есть не тогда, когда захочется Исидо?

– Когда этого захочется мне.

– Мы останемся в полном одиночестве, – заключил Ябу. – Нам не по силам воевать со всей Японией, даже имея штурмовой полк. И мы, видимо, не сможем подготовить его за десять дней.

– Да.

– Тогда какой у вас план?

– Что на самом деле произошло между Дзодзэном и Нагой?

Ябу рассказал все как было, опустив то обстоятельство, что Нагу подстрекал Оми.

– А мой чужеземец? Как себя вел Андзин-сан?

– Хорошо. Очень хорошо. – Ябу поведал о попытке самоубийства в первый вечер и о том, как он склонил Блэкторна на свою сторону, к общей выгоде.

– Это было умно, – медленно проговорил Торанага. – Я никогда не думал, что он попытается совершить сэппуку. Занятно.

– Счастье, что я приказал Оми быть наготове.

– Да.

Ябу нетерпеливо ждал дальнейшего, но Торанага молчал.

– Эта новость насчет того, что господин Ито станет регентом… – решился наконец Ябу. – Вы знали об этом до моего письма?

Торанага ответил не сразу.

– До меня доходили слухи. Господин Ито – лучший выбор для Исидо. Бедному глупцу всегда нравилось, чтобы его имели, пока он тычется носом в чужой зад. Они составят славную пару.

– Его голос погубит вас тем не менее.

– Если Совет состоится.

– A-а, так у вас есть план?

– У меня всегда есть план – или планы, – разве вы не знаете? Но вот вы – каков ваш план, союзник? Если хотите ехать, поезжайте. Хотите остаться – оставайтесь. Выбирайте! – Он пошел дальше.

Марико протянула Торанаге свиток, плотно исписанный иероглифами.

– Это все? – спросил он.

– Да, господин, – ответила она, недовольная теснотой каюты и тем, что опять находится на борту, даже если корабль и стоит в гавани. – Здесь повторяется многое из того, что есть в военном руководстве, но я записывала каждый вечер все, что происходило. Это почти дневник, запечатлевший все, что случилось или было сказано с того времени, как вы уехали.

– Хорошо. Кто-нибудь еще читал его?

– Нет, насколько я знаю. – Она принялась обмахиваться веером. – Наложница Андзин-сана и слуги видели, как я писала, но мои записи все время хранились под замком.

– И каковы ваши выводы?

Марико заколебалась. Она взглянула на дверь каюты и закрытый иллюминатор.

Торанага успокоил:

– На борту только мои люди.

– Да, господин. Я просто вспомнила, как Андзин-сан говорил, что на борту корабля нет секретов. Так что простите. – Она задумалась на минуту, потом продолжала более уверенно: – Мушкетный полк выиграет одно сражение. Чужеземцы могут победить нас, если высадятся, при помощи ружейного и пушечного огня. У нас должен быть военный флот, как у них. Все знания, которыми обладает Андзин-сан, имеют для вас огромное значение и должны держаться в секрете. В чужих руках эти знания окажутся смертельными для нас.

– Кто еще посвящен в то, что он рассказывает?

– Ябу-сан знает много, но Оми-сан знает больше – он сметливее. Игураси-сан, Нага-сан и рядовые воины, конечно, уяснили стратегию, но не частности. И никто не постиг всего, что знает Андзин-сан о делах войны и мира. Ну, я усвоила больше остальных, поскольку записывала каждое его слово, спрашивала, комментировала. Как могла. Конечно, он рассказывал нам об отдельных вещах, но его познания огромны и память почти совершенна. При его терпении он способен дать вам точную картину мира, описать его обычаи, опасности… если говорит правду.

– А он говорит правду?

– Я считаю, что да.

– Каково ваше мнение о Ябу?

– Ябу-сан – очень вспыльчивый человек, которому неведомы угрызения совести. Он не ценит ничего, кроме собственных интересов. Долг, верность, традиция ничего для него не значат. Его ум порой испытывает большие озарения, даже вспышки гениальности. Он одинаково опасен и как враг, и как союзник.

– Похвальные качества. А что против него?

– Он дурной правитель. Его крестьяне устроят бунт, если только получат оружие.

– Почему?

– Грабительские, незаконные подати. Он забирает семьдесят пять из ста частей риса, рыбы, всего остального. Он начал взимать налог с головы, с земли, с лодки, с каждой продажи – в Идзу со всего дерут налоги.

– Может, мне нанять Ябу-сана в управители для Канто? Ну, то, как он хозяйничает здесь, его дело. У крестьян Ябу никогда не будет оружия, так что беспокоиться не о чем. Я мог бы все еще использовать Идзу для размещения своих сил, если будет необходимость.

– Но, господин, шестьдесят частей – законный предел.

– Это был законный предел. Тайко узаконил его, но он мертв. Что еще о Ябу?

– Он умерен в еде. Здоровье, видимо, прекрасное, но Суво, массажист, говорит, что у него больная печень. У Ябу-сана есть любопытные привычки.

– Какие?

Она поведала ему о «ночи стонов».

– Кто сказал вам об этом?

– Суво. А также жена и мать Оми-сана.

– Отец Ябу тоже варил своих врагов. Напрасная трата времени. Но я могу понять его потребность иногда проделывать подобное. А его племянник, Оми?

– Очень проницательный. Очень умный. Очень способный. Абсолютно предан своему дяде.

– Семья Оми?

– Его мать сурова с Мидори, его женой. Жена – самурай, мягкая, но сильная и очень хорошенькая. Все преданные вассалы Ябу-сана. В настоящее время у Оми-сана нет наложницы, хотя Кику, самая известная куртизанка в Идзу, стала почти что его наложницей. Если бы он мог выкупить контракт Кику, думаю, он ввел бы ее в свой дом.

– Он поможет мне против Ябу, если потребуется?

Она обдумала эту возможность, потом покачала головой:

– Нет, господин, не думаю. Сдается мне, что он верный вассал своего дяди.

– Нага?

– Как самурай – лучше быть не может. Сразу понял опасность Дзодзэн-сана и его людей для вас и не позволял им шагу ступить свободно, пока не получил ваших распоряжений. Ненавидит стрельбу, мушкеты, но муштрует своих людей так, что они добьются совершенства.

– Я думаю, он был очень глуп, позволив Ябу дергать себя за ниточки.

Она поправила складку на кимоно и промолчала.

Торанага обмахнулся веером.

– Теперь что скажете об Андзин-сане?

Она ожидала этого вопроса, но, когда он прозвучал, все умные фразы, которые она заготовила, вылетели из головы.

– Ну?

– Вы должны судить по свитку, господин. В некоторых вещах он непостижим. Конечно, его воспитание и происхождение ничего общего не имеют с нашими. Он очень сложный – вне моего понимания. Он бывает очень открытым. Но с тех пор как попытался совершить сэппуку, очень изменился. Стал более скрытен. – Она рассказала о том, что сказал и сделал в тот вечер Оми. И про обещание Ябу.

– Ах вот как! Его остановил Оми – не Ябу-сан?

– Да, Оми.

– И Ябу следовал совету Оми?

– Да, господин.

– Так Оми – его советник! Интересно. Но Андзин-сан, конечно, не ожидает, что Ябу сдержит свое обещание?

– Напротив, он уверен в этом.

Торанага засмеялся:

– Как это по-детски!

– Христианская «совесть» очень глубока в его душе, так что извините. Он не может избежать своей кармы. Им движет ненависть к безвинной смерти. Даже гибель Дзодзэна поразила его до глубины души. Несколько ночей он плохо спал и целыми днями почти не разговаривал ни с кем.

– Эта «совесть» есть у всех чужеземцев?

– Нет, хотя она должна быть у каждого чужеземца-христианина.

– Он лишится когда-нибудь этой «совести»?

– Не думаю. И до тех пор будет беззащитен, как ребенок.

– А его наложница?

Она изложила ему всю историю с Фудзико.

– Хорошо. – Он был рад, что не ошибся, остановив свой выбор на Фудзико. – Очень хорошо. Она превосходно себя вела в этой истории с пистолетами. А каково его поведение? Какие у него привычки?

– В основном нормальные. За одним исключением: его до странности смущает все, что касается телесной близости. А еще он упорно не желает обсуждать самые обычные потребности человеческого организма. – Она также описала его необычную потребность в уединении и отвратительные пристрастия в еде. – В остальном он внимательный, рассудительный, живой и способный ученик. Очень интересуется нашими обычаями и нами. Я объяснила ему кое-что о нашей жизни, о нашей истории, о тайко и сложностях, возникших сейчас в нашем государстве.

– Вы рассказали ему о наследнике?

– Да, господин. А что, не стоило?

– Нет, я же велел вам осведомлять его обо всем. Как его японский?

– Сравнительно неплохо. Временами он говорит на нашем языке совсем хорошо. Он талантливый ученик, господин.

– А что насчет постели?

– С ним делит ложе одна из наших служанок, – поспешила ответить она.

– Он сам ее выбрал?

– Ее послала ему наложница.

– И?..

– Я так поняла, что в целом все было нормально.

– Вот оно как! И у нее не возникло никаких трудностей?

– Нет, господин.

– Но он пропорционально сложен?

– Девушка сказала: «О да», а еще: «Даже чрезмерно».

– Превосходно. По крайней мере, в этом его карма хороша. Это проклятие многих людей – Ябу, Киямы. Маленькие члены. Большое несчастье – родиться с маленьким членом. – Он взглянул на свиток, потом с треском закрыл свой веер. – А как вы, Марико-сан?

– Хорошо, благодарю вас, господин. Я очень рада, что вы так хорошо выглядите. Могу я поздравить вас с рождением внука?

– Да, благодарю вас. Я доволен. Мальчик хорошо сложен и кажется здоровым.

– А госпожа Гэндзико?

Торанага хмыкнул:

– Сильна, как всегда. – Он поджал губы, задумавшись на минуту. – Может быть, вы присоветуете для ребенка приемную мать? – Согласно обычаю сыновья знатных самураев могли иметь приемных матерей, занимавшихся воспитанием ребенка, его здоровьем, в то время как родная мать отдавала все внимание мужу и ведению дома. – Боюсь, будет нелегко найти нужного человека. Госпожа Гэндзико не слишком приятна в общении, правда?

– Уверена, вы найдете подходящего человека, господин. Я, конечно, подумаю об этом, – ответила Марико, наперед зная, что советовать в таком деле глупо: ни одна женщина не устроит сразу и Торанагу, и его сноху.

– Спасибо. А вы сами, Марико-сан?

– С удовольствием, господин. Благодарю вас.

– А ваша христианская совесть?

– Здесь нет никаких препятствий, господин. Я сделаю все, что вы пожелаете. С большим удовольствием.

– Здесь нет никого из священников?

– Нет, господин.

– А вам не нужен священник?

– Было бы хорошо исповедаться и получить благословение. Действительно, мне бы этого хотелось – исповедаться и получить благословение.

Торанага внимательно посмотрел на нее. Ее глаза были бесхитростны.

– Вы хорошо поработали, Марико-сан. Пожалуйста, продолжайте так же.

– Да, господин, спасибо. Еще одно: Андзин-сану нужны грамматика и словарь.

– Я послал к Цукку-сану за ними. – Он заметил, что Марико нахмурилась. – Вы не уверены, что он их пришлет?

– Он выполнит вашу просьбу, конечно. Может быть, не так быстро, как вам бы хотелось.

– Я скоро узнаю об этом, – добавил Торанага с угрозой. – Осталось только тринадцать дней.

Марико сильно удивилась.

– Что? – спросила она, недоумевая.

– Тринадцать? Ах да… – рассеянно протянул Торанага, пытаясь найти правдоподобное истолкование невольно вырвавшимся у него словам. – Когда мы были на борту португальского судна, он просил разрешения посетить Эдо. Я согласился, поставив ему срок – сорок дней. Осталось тринадцать. Разве не сорок дней провел на горе этот бонза, этот пророк, этот Моисей, прежде чем получил от своего Бога заповеди, выбитые на камне?

– Да, господин.

– Вы верите, что это было?

– Да. Но не понимаю как и почему.

– Пустая трата времени – обсуждать дела Бога. Не так ли?

– Если вы стремитесь к точному знанию, да, господин.

– В ожидании словаря вы не пытались сделать свой?

– Да, Торанага-сама. Боюсь, он не так хорош. К сожалению, видимо, для этого было слишком мало времени – столько забот. Здесь… везде, – добавила она подчеркнуто.

Он согласно кивнул, зная, что ей очень хотелось бы спросить о многих вещах: о новом Совете, о назначении господина Ито, о том, какая участь ожидает Нагу, и скоро ли начнется война.

– Вы счастливы, что ваш муж опять с нами? Правда?

Ее веер замер.

– Я не надеялась, что он останется в живых. Каждый день молилась и зажигала курильницу в память о нем.

Бунтаро рассказал ей этим утром, что отряд самураев Торанаги прикрывал его отступление от берега. Ему удалось без особых сложностей выбраться из Осаки через пригороды. Потом, прихватив по дороге пятьдесят человек и запасных лошадей, он в обличье разбойника спешным порядком, через холмы, по нехоженым тропам, устремился в Эдо. Дважды преследователи настигали отряд, но сил для окружения не хватало, и Бунтаро пробивался вперед с боями. Один раз попал в засаду и потерял всех своих людей, кроме четверых, но снова спасся, углубившись в леса, передвигаясь ночью, а днем отсыпаясь. Ягоды и вода из ручьев, немного риса, захваченного в уединенных крестьянских домах, потом снова скачка, когда враг преследовал его по пятам. Двадцать дней он добирался до Эдо. С ним пробилось всего двое.

– Это почти чудо, – произнесла она. – Я думала, что одержима ками, когда увидела его подле вас на берегу.

– Он умен. Очень силен и очень умен.

– Могу я узнать, что известно о господине Хиромацу, господин? Обо всех, оставшихся в Осаке? Госпоже Кирицубо и госпоже Садзуко?

Торанага уклончиво сообщил ей, что Хиромацу прибыл в Эдо за день до его отъезда оттуда, а дамы решили остаться в Осаке. Причиной задержки послужило нездоровье госпожи Садзуко. Он мог бы и не прибегать к подобным ухищрениям. И ему, и Марико было хорошо известно, что это только попытка сохранить лицо, что Исидо никогда не позволит двум таким ценным заложницам ускользнуть, после того как из его рук вырвался Торанага.

– Сиката га най (Ничего не поделаешь), – обронил он. – Карма, нэ? (Карма, не так ли?)

– Да.

Он поднял ее свиток:

– Сейчас я должен прочитать это. Благодарю вас, Марико-сан. Вы справились превосходно. Пожалуйста, приведите утром в крепость Андзин-сана.

– Господин, теперь, когда мой муж здесь, я должна…

– Ваш муж уже согласился с тем, что, пока я здесь, вы останетесь там, где были, в качестве переводчицы. Ваш первейший долг – оставаться при Андзин-сане следующие несколько дней.

– Но, господин, я должна приготовить дом для моего мужа. Ему понадобятся жилище и слуги.

– Это будет пустой тратой времени, денег и сил. Он остановится в лагере или в доме Андзин-сана – где пожелает. – Он заметил вспышку возмущения. – Нан дзя?

– Мое место рядом с моим господином. Чтобы служить ему.

– Ваше место там, куда я вас пошлю. Не так ли?

– Да, пожалуйста, извините меня. Конечно.

Она ушла.

Он внимательно изучил свиток и руководство по военному делу. Потом перечитал отдельные места в записках Марико. Надежно припрятал бумаги, поставил часовых у каюты и вышел на палубу.

Было утро. День обещал быть пасмурным и теплым. Он отменил ранее намеченную встречу с Андзин-саном и поехал на плато с сотней самураев охраны, а оттуда, прихватив сокольничих и трех ловчих птиц, ускакал на охоту за двадцать ри. К полудню добыл трех фазанов, двух крупных вальдшнепов, зайца и пару перепелов. Одного фазана и зайца он послал Андзин-сану, остальное – в крепость. Некоторые из его самураев не были буддистами, и он терпимо относился к их пристрастиям в еде. Сам он съел немного холодного риса с рыбным пюре и маринованных водорослей с ломтиками имбирного корня. Потом свернулся калачиком на земле и уснул.

Был уже конец дня, когда Блэкторн, весело насвистывая, обосновался в кухне. Вокруг него стояли главный повар, помощник повара, резчик овощей, резчик рыбы и их подручные. Все улыбались, но в глубине души таили обиду на то, что здесь, на кухне, хозяин с хозяйкой, объявившей, что господин окажет им честь, показав, как надо разделывать и приготовлять пищу его способом. И наконец, из-за зайца.

Фазана Блэкторн повесил снаружи, под скатом крыши, строго-настрого наказав не трогать птицу.

– Вы понимаете, Фудзико-сан? Никакого троганья, кроме мне! – проговорил он с напускной суровостью.

– О да, Андзин-сан. Они всё поняли. Только, простите меня, вам следовало сказать: «Никто не должен трогать, кроме меня».

– Теперь, – сказал он, ни к кому отдельно не обращаясь, – высокое искусство кулинарии. Урок первый.

– Додзо гомэн насай? (Простите, что?) – не поняла Фудзико.

– Миру! (Смотри!)

Чувствуя себя снова молодым – одной из его первых обязанностей по дому было ощипывать и потрошить дичь, которую они с братом добывали с большой опасностью для себя, браконьерствуя в чужих охотничьих угодьях вокруг Чатема, – Блэкторн выбрал длинный изогнутый нож. Повар, приготовлявший суси, побледнел. Это был его любимый нож, чье отточенное лезвие придавало такое совершенство ломтикам сырой рыбы. Вся кухонная прислуга затаила дыхание, стараясь спрятать смущение за улыбками.

Блэкторн вспорол зайцу брюшко и аккуратно извлек потроха. Молоденькая служанка зажала рот, сдерживая рвотные позывы, и кинулась прочь из кухни. Фудзико решила лишить ее месячного жалованья, жалея в то же время, что не может по примеру этой крестьянской девушки спастись бегством.

Остановившимися глазами вся челядь следила, как господин отрезает заячьи лапы, как проталкивает передние конечности под шкуру, чтобы отодрать кожу от мяса. То же самое он проделал с задними лапами, отделив кругом шкуру, чтобы вывести освежеванные задние ноги в разрез на брюшке, затем ловким рывком стянул шкурку до головы. Он положил почти ободранного зайца на разделочный стол и отрубил голову с остекленевшими, но все еще жалобными глазами. Потом вывернул шкуру мехом наружу, отложил в сторону. По кухне пронесся вздох. Блэкторн не слышал его, поглощенный своим занятием. Еще одна служанка выбежала вон.

– Теперь мне нужен котелок, – объявил Блэкторн с довольной улыбкой.

Никто ему не ответил. Слуги просто таращились на него с теми же застывшими улыбками. Ему попался на глаза большой железный котел. Блэкторн поднял его окровавленными руками, наполнил водой из деревянной бочки, потом повесил над жаровней, которая помещалась внутри облицованного камнем углубления посреди земляного пола. Положив в котел куски мяса, Блэкторн изрек:

– Теперь немного овощей и специй.

– Додзо? – хрипло спросила Фудзико.

Не зная, как сказать это по-японски, он огляделся вокруг. В корзинах нашлась морковь и несколько корнеплодов, напоминающих турнепс. Блэкторн почистил их, нарезал и отправил в котел, приправив похлебку солью и темным соевым соусом.

– Сюда бы еще несколько луковиц, чеснок и портвейн.

– Додзо? – опять беспомощно откликнулась Фудзико.

– Котаба сиримасэн. (Я не знаю слов.)

Она не поправила его, только взяла ложку и протянула ему. Он покачал головой:

– Саке.

Помощник повара, выйдя из оцепенения, подал хозяину маленький деревянный бочонок.

– Домо. – Блэкторн налил полную чашку, потом добавил еще одну, для верности. Он с удовольствием угостился бы из бочонка, но знал, что это дурной тон – пить саке холодным, без соблюдения должных церемоний, тем более на кухне.

– Боже мой, как мне хочется пива! – вздохнул он.

– Додзо годзаймасита, Андзин-сан?

– Котаба сиримасэн. Огонь слишком уж сильный. Ити-бан, нэ? – Он указал на свистящий котелок.

– Хай, – согласилась она, по-прежнему ничего не понимая.

– Окуру цукай аригато (пошлите кого-нибудь поблагодарить) Торанага-сама, – попросил Блэкторн.

Никто не поправил его плохой японский.

– Хай. – Оказавшись на улице, Фудзико поспешила в маленький домик, стоявший уединенно около главного входа в сад. Ей было очень плохо.

– Вы здоровы, хозяйка? – спросила ее служанка, Нигацу, пухлая женщина средних лет, которая присматривала за Фудзико всю ее жизнь.

– Ступай прочь! Но сначала принеси мне немного зеленого чаю. Нет, тебе придется идти через кухню… о-хо-хо!

– У меня здесь есть чай, хозяйка. Мы подумали, что вам потребуется чай, и вскипятили воду на другой жаровне. Вот!

– Ох, какая ты у меня умная! – Фудзико ласково ущипнула Нигацу за круглую щеку, другая служанка в это время обмахивала ее веером. Она вытерла рот бумажным полотенцем и, полная благодарности, устроилась посреди веранды на подушках. – Кажется, уже лучше. – Ей действительно стало лучше на открытом воздухе, в тени. Под ярким послеполуденным солнцем тени сгустились, мелькали бабочки, далеко внизу поблескивало безмятежное море.

– Что происходит, хозяйка? Мы даже не осмелились подглядывать.

– Ничего особенного. Хозяин… хозяин… так, ничего особенного. У него странные привычки, но это наша карма.

Взглянув в сторону, она увидела, что к ней через сад чинно шествует главный повар, и ее сердце упало. Этот щуплый человечек, большестопый и кривозубый, церемонно поклонился ей, но прежде чем успел произнести хотя бы слово, Фудзико распорядилась с вымученной улыбкой:

– Закажи в деревне новые ножи. Новый горшок для риса. Новую разделочную доску, новые бочки для воды – всю кухонную утварь. То, что брал хозяин, держи для его личного употребления. Отведи ему отдельное место, построй отдельную кухню, где он сможет готовить по своему вкусу, пока ты не научишься.

– Благодарю вас, Фудзико-сан, – поклонился повар. – Извините, что прерываю, но в соседней деревне есть прекрасный повар. Он не буддист и даже побывал с нашей армией в Корее, так что знает, как готовить для хозяина, намного лучше, чем я.

– Когда мне потребуется другой повар, я тебе скажу. До тех пор ты будешь здесь главным поваром. Ты принят на это место на шесть месяцев, – напомнила Фудзико.

– Да, госпожа, – произнес повар с показным достоинством, хотя внутри у него все бушевало. Фудзико-но Андзин была не из тех, с кем можно своевольничать. – Пожалуйста, извините меня, но я нанимался в повара. И горд тем, что я повар. Я никогда не подряжался в мясники. Разделывать мясо – занятие для эта. Конечно, у нас здесь нет и не может быть эта, но тот, другой повар не буддист, как я, мой отец, его отец и отец его отца, госпожа, и они никогда, никогда… Извините, но этот новый повар будет…

– Ты станешь готовить здесь, как и прежде. Я нахожу твою стряпню превосходной, достойной поваров из Эдо. Я даже послала один твой рецепт госпоже Кирицубо в Осаку.

– О? Благодарю вас. Вы оказали мне большую честь. А какой рецепт, госпожа?

– Мелкие свежие угри и медузы с резаными устрицами, приправленные капелькой сои, которых ты так прекрасно готовишь. Превосходно! Лучшее из всего, что я когда-либо пробовала.

– О, благодарю вас за похвалу, хозяйка, – рассыпался он в благодарностях.

– Но твои супы оставляют желать много лучшего.

– О, извините!

– Я поговорю с тобой об этом позднее. Ступай! – бросила она, стараясь от него отделаться.

Но маленький повар держался храбро:

– Пожалуйста, извините меня, хозяйка, но, при всем моем уважении, если хозяин… когда хозяин…

– Когда хозяин прикажет тебе приготовить что-то или разделать, ты постараешься как можно быстрее исполнить его распоряжения. Тотчас же. Как и подобает верному слуге. И поскольку тебе потребуется время, чтобы освоить новые навыки, договорись с тем, другим поваром, чтобы являлся тебе на помощь в тех редких случаях, когда хозяин захочет поесть привычную для него еду.

Удостоверясь, что честь его не пострадала, повар с улыбкой поклонился:

– Благодарю вас. Пожалуйста, извините мою назойливость.

– Разумеется, услуги второго повара ты оплатишь из собственного жалованья.

Когда повар убрался восвояси, Нигацу хихикнула, прикрывшись рукой:

– Ох, хозяйка-тян, можно мне высказать похвалу? Главный повар чуть не пустил ветры, когда вы сказали, что он должен еще и платить!

– Спасибо, нянюшка-сан. – Фудзико почуяла запах вареной зайчатины. «Что, если он попросит меня отведать его стряпни? – спросила она себя и чуть не пала духом. – Даже если не попросит, я все равно должна буду прислуживать за столом. Как подавить тошноту? Ты не почувствуешь никакой тошноты, – внушала она себе. – Это твоя карма. Ты, должно быть, натворила много зла в предыдущей жизни, да. Но помни: теперь все прекрасно. Осталось всего пять месяцев и шесть дней. Не думай об этом, думай только о своем господине. Он смелый и сильный мужчина, хотя у него и отвратительные привычки в еде…»

У ворот процокали копыта. Бунтаро слез с коня и махнул рукой, отпуская своих людей. Потом, взяв с собой одного личного телохранителя, размашистыми шагами прошел через сад. Он был весь пыльный и потный. В руках нес огромный лук, за спиной у него висел колчан. Фудзико и ее служанка приветливо поклонились гостю, хотя и ненавидели его. Дядя Фудзико был известен дикими, необузданными приступами ярости, во время которых он мог обругать любого без всякого повода, затеять ссору. В большинстве случаев страдали его слуги и женщины.

– Пожалуйста, проходите, дядя. Как мило, что вы сразу навестили нас, – сказала Фудзико.

– Здравствуй, Фудзико-сан. Слушай, что это за смрад?

– Мой господин готовит дичь, которую прислал ему господин Торанага, – показывает моим несчастным слугам, как стряпать.

– Если ему взбрело в голову готовить, я полагаю, он может… Хотя… – Бунтаро брезгливо сморщил нос. – Да, хозяин может делать что хочет в своем доме, если не мешает соседям.

По закону неприятный запах мог вызвать жалобы и принести немалые неприятности, если соседи попадутся несговорчивые. Люди простого звания опасались беспокоить знатных соседей. Но если тяжба шла между равными, могли даже полететь головы. Вот почему по всей стране люди старались по возможности селиться рядом с представителями своего сословия: крестьяне рядом с крестьянами, купцы возле купцов, а эта жили обособленно от всех. Ближайшим соседом капитана был Оми. «Он выше рангом», – встревожилась Фудзико.

– От всей души надеюсь, что мы никому не причинили беспокойства, – с усилием выговорила она, гадая, какое новое зло замыслил Бунтаро. – Вы хотите видеть хозяина? – Она собралась встать, но дядя остановил ее.

– Нет, пожалуйста, не мешай ему. Я подожду, – объявил он церемонно, и ее сердце упало: Бунтаро никогда не соблюдал правил хорошего тона, и его вежливость наводила на подозрения. – Прости, что приехал так вот запросто, не дожидаясь приглашения, – извинился он, – но господин Торанага сказал, что мне, возможно, разрешат пользоваться вашей баней и останавливаться в вашем доме. Время от времени. Не спросишь ли ты потом дозволения у Андзин-сана?

– Непременно, – откликнулась Фудзико, соблюдая этикет. Ее коробило от одной мысли, что придется делить кров с Бунтаро. – Уверена, он почтет это за честь, дядя. Можно мне пока предложить вам зеленого чая или саке?

– Саке, пожалуйста.

Нигацу поспешно принесла на веранду подушку и убежала за саке, хотя ей до ужаса хотелось остаться.

Бунтаро протянул лук и колчан телохранителю, сбросил пыльные сандалии и протопал на веранду. Сел, скрестив ноги, и положил на колени вынутый из-за пояса длинный меч.

– Где моя жена? С Андзин-саном?

– Нет, Бунтаро-сан, извините. Ей было приказано явиться в крепость, где…

– Приказано? Кем приказано? Касиги Ябу?

– Нет, господином Торанагой, когда тот вернулся с охоты после обеда.

– Господином Торанагой? – Бунтаро сдержался и сердито посмотрел через бухту на крепость. Рядом со знаменем Ябу развевался флаг Торанаги.

– Может быть, послать кого-нибудь за ней?

Он покачал головой:

– Для нее еще будет время. – Бунтаро вздохнул, глядя на племянницу, дочь младшей сестры. – Мне повезло, что у меня такая образованная жена, не так ли?

– Да, господин. Ее устами говорит Андзин-сан, чьи знания нам столь необходимы.

Бунтаро смотрел на крепость, когда ветер опять донес запах с кухни.

– Напоминает Нагасаки или Корею. Они там все время готовят мясо, варят или жарят. Вонь стоит несусветная… Ты никогда не нюхала ничего подобного. Корейцы – животные, те же людоеды. Запах чеснока пропитывает одежду, волосы.

– Это должно быть ужасно.

– Война хорошо начиналась. Мы легко могли победить, дойти до Китая и принести цивилизацию в обе страны. – Бунтаро раскраснелся, голос его стал прерывистым. – Но не сумели. Мы проиграли и вернулись с позором, потому что нас предали. Предали грязные изменники, сидящие наверху.

– Да, как ни печально, вы правы, Бунтаро-сама, – прожурчала она успокоительную ложь, уверенная, что ни один народ на земле не смог бы завоевать, а тем более цивилизовать Китай, который издревле обладал развитой культурой.

Вена на лбу Бунтаро запульсировала, он уже не беседовал, а изливал вслух накипевшее на душе:

– Они расплатятся. Все эти изменники. Надо только подождать. Если долго сидеть около реки, труп врага рано или поздно проплывет мимо тебя, не так ли? Я буду ждать. Я скоро плюну на их головы, очень скоро. Я пообещал это себе. – Он воззрился на Фудзико. – Я ненавижу предателей и изменников. И всяких лжецов!

– Да, я согласна. Истинная правда, Бунтаро-сама, – пролепетала она, холодея, ибо знала, что ярость его не знает предела.

В шестнадцать лет Бунтаро казнил собственную мать, одну из младших наложниц Хиромацу, заподозрив, что та изменила его отцу, который в то время воевал под знаменами господина Городы. Годом позже он убил своего младенца-сына в отместку за якобы оскорбительное для него поведение его первой жены, а жену отослал в родительский дом, где она наложила на себя руки, не вынеся позора. Он творил ужасные вещи со своими наложницами и Марико. Во время неистовой ссоры Бунтаро обвинил отца Фудзико в том, что тот показал себя трусом в Корее, очернил его перед тайко, который велел несчастному обрить голову и уйти в монахи. Вскоре отец Фудзико допился до смерти, снедаемый стыдом.

Фудзико пришлось напрячь всю свою волю, чтобы казаться спокойной.

– Мы были рады услышать, что вы спаслись от врага, – заметила она.

Принесли саке, и Бунтаро приналег на спиртное. Спустя некоторое время Фудзико встала:

– Пожалуйста, простите меня, я отлучусь ненадолго. – Она пошла на кухню – известить Блэкторна, что Бунтаро просит разрешения расположиться в их доме, предупредить капитана и слуг, что нужно делать.

– Почему здесь? – проворчал Блэкторн. – Почему он остановится здесь? Это необходимо?

Фудзико попыталась объяснить ему, что Бунтаро нельзя отказать в гостеприимстве. Блэкторн мрачно вернулся к стряпне, а она со стесненным сердцем возвратилась к Бунтаро.

– Мой господин говорит, что польщен честью принять вас в своем доме. Его дом – ваш дом.

– Каково это – быть наложницей чужеземца?

– Я поначалу напридумывала себе всякие ужасы. Но что касается Андзин-сана, он хатамото, а следовательно, самурай. Я первый раз стала наложницей. Положение жены кажется мне более предпочтительным. Андзин-сан такой же, как все люди, хотя некоторые его привычки удивительны для нас.

– Кто бы мог подумать, что женщина из нашего рода станет наложницей чужеземца – даже и хатамото.

– У меня не было выбора. Я повиновалась господину Торанаге и деду, главе нашего клана. Удел женщины – повиновение.

– Да. – Бунтаро допил саке, и она снова наполнила чашку. – Послушание важно для женщин. И Марико-сан послушная, не так ли?

– Да, господин. – Она взглянула в его безобразное, обезьянье лицо. – Она не принесла вам ничего, кроме чести, господин. Без госпожи, вашей жены, господин Торанага ничего не узнал бы от Андзин-сана.

Он криво усмехнулся:

– Я слышал, ты наставила пистолеты прямо в лицо Оми-сана.

– Я только выполняла свой долг, господин.

– Где же ты выучилась пользоваться пистолетом?

– Я никогда до того не имела дела с оружием. Не знала даже, заряжены ли пистолеты. Но я бы спустила курки.

Бунтаро засмеялся:

– Оми-сан так и подумал.

Она снова наполнила его чашку.

– Я не понимала, почему Оми-сан не пытается отнять у меня пистолеты. Господин Ябу приказал отобрать их, а он даже не попытался.

– Я бы отобрал.

– Да, дядя. Я знаю. Но, извините меня, я бы все-таки спустила курки.

– Ты бы промахнулась!

– Возможно. С тех пор я научилась стрелять.

– Он научил тебя?

– Нет. Один из людей господина Наги.

– Зачем?

– Мой отец никогда не позволял своим дочерям учиться владеть мечом или пикой. Он думал – и я считаю это правильным, – что нам следует тратить время на изучение более деликатных вещей. Но иногда женщине приходится защищать своего господина и свой дом. Пистолеты – хорошее оружие для женщины. Они не требуют силы и большой подготовки. Так что теперь я могу оказаться гораздо полезнее моему господину, ибо наверняка сумею снести голову любому, чтобы защитить его и честь своего дома.

Бунтаро осушил чашку.

– Я испытал гордость, когда услышал, что ты самым решительным образом выступила против Оми. Ты была права. Господину Хиромацу понравится твой поступок.

– Благодарю вас, дядя. Но я только выполняла свой долг. – Она церемонно поклонилась. – Мой господин спрашивает, не окажете ли вы ему честь, поговорив с ним сейчас, если вам будет угодно.

Он поддержал ритуал:

– Пожалуйста, поблагодари его, но нельзя ли мне сначала принять ванну? Если его это устроит, я повидаюсь с ним, когда вернется моя жена.

Глава 35

Блэкторн ждал в саду. Он надел коричневое кимоно, подаренное Торанагой, засунул за пояс мечи, заряженный пистолет спрятал под кимоно. Из торопливых объяснений Фудзико и слуг капитан понял, что должен принять Бунтаро со всеми церемониями, потому что этот самурай – важный военачальник, хатамото и вообще первый гость в доме. Поэтому Блэкторн принял ванну, быстро переоделся и явился на оговоренное место.

Бунтаро он видел вчера, мельком, когда тот только приехал. Гость был занят с Торанагой, Ябу и Марико целый день. Блэкторн, предоставленный себе, готовил учебную атаку с Оми и Нагой. Усилия их увенчались полным успехом.

Марико вернулась домой очень поздно. Она коротко рассказала ему о спасении Бунтаро, о том, как несколько дней за ним охотились люди Исидо, как он ускользнул от преследователей и прорвался сквозь враждебные провинции в Канто.

– Это было очень трудно, но ему удалось, Андзин-сан. Мой муж – очень сильный и смелый человек.

– А что будет теперь? Вы уедете?

– Господин Торанага приказал, чтобы все оставалось по-прежнему. Ничего не должно измениться.

– Вы изменились, Марико. Искра потухла.

– Это ваше воображение, Андзин-сан. Я просто почувствовала облегчение, узнав, что он жив. Ведь я уже была уверена, что он погиб.

– Да. Но теперь все по-другому, так ведь?

– Конечно. Я благодарю Бога, что мой супруг не попал в плен, что он жив, чтобы служить господину Торанаге. Извините меня, Андзин-сан. Я сегодня устала. Прошу прощения, я очень-очень устала.

– Я ничем не могу помочь?

– Что вы можете сделать, Андзин-сан? Кроме того, что порадоваться за меня и за него. На самом деле ничего не изменилось. Ничего не кончилось, потому что ничего не начиналось. Все идет, как и шло. Мой муж жив.

«Ты хочешь, чтобы он умер? – спросил себя Блэкторн в саду. – Нет.

Тогда для чего тебе этот спрятанный пистолет? Ты чувствуешь вину?

Нет. Ничего не начиналось.

Разве?

Нет.

Ты думаешь, что овладел ею. Это не то же самое, что овладеть на самом деле?»

Он увидел Марико, выходящую из дома в сад. Она казалась ожившей фарфоровой статуэткой, когда шла вот так следом за Бунтаро, который выглядел еще слоноподобнее рядом с женой. Ее сопровождали Фудзико и служанки.

Капитан поклонился:

– Ёкосо ойдэ кудасарэта (добро пожаловать в мой дом), Бунтаро-сан.

Все стали кланяться. Бунтаро и Марико опустились на подушки напротив него. Фудзико уселась за его спиной. Нигацу и другая служанка, Кои, начали разносить чай и саке. Бунтаро принял чашку хмельного напитка, Блэкторн тоже.

– Домо, Андзин-сан. Икага дэс ка?

– Иэ. Икага дэс ка?

– Иэ. Кова дзо суго сябэрэру ёку натта на! (Надо же, как хорошо вы стали болтать!)

Блэкторн вскоре потерял нить разговора, так как Бунтаро глотал слова, говорил быстро и неразборчиво.

– Извините, Марико-сан, я не понял.

– Мой муж хочет поблагодарить вас за попытку спасти его. С тем веслом. Вы помните? Когда мы бежали из Осаки.

– А, со дэс! Домо. Пожалуйста, скажите ему, что мы, как я думаю, все-таки должны были пристать к берегу. Времени оставалось достаточно. Служанка могла спастись.

– Он говорит, что это была карма.

– Это была напрасная смерть, – отрезал Блэкторн и тут же пожалел о своей несдержанности. Он заметил, что Марико не перевела его слов.

– Мой муж говорит, что наступательная стратегия хороша. Действительно превосходна. На самом деле.

– Домо. Скажите ему, я рад, что он спасся. И командует полком. И конечно, мне приятно принимать его здесь.

– Домо, Андзин-сан. Бунтаро-сан говорит: «Да, план наступления хорош». Тем не менее он не намерен расставаться с луком и мечами. Он пошлет стрелу дальше, точнее и быстрее, чем пулю из мушкета.

– Я готов состязаться с ним в стрельбе завтра, если он пожелает. Тогда и посмотрим.

– Вы проиграете, Андзин-сан. Мой долг предупредить вас, что не стоит даже пытаться, – предостерегла она.

Блэкторн заметил, что взгляд Бунтаро метнулся от Марико к нему и обратно.

– Спасибо, Марико-сан. Скажите вашему супругу, что я хотел бы посмотреть, как он стреляет.

– Он спрашивает, умеете ли вы обращаться с луком?

– Да, но не как заправский лучник. Луки у нас довольно давно вышли из употребления. Кроме арбалетов. А в морском бою мы применяем только пушки, мушкеты или абордажные сабли. Иногда используем зажигательные стрелы, но только если вражеский парусник подошел совсем близко.

– Он спрашивает, как вы ими пользуетесь, как изготовляете зажигательные стрелы. Они отличаются от наших? От тех, которые применили против галеры в Осаке?

Блэкторн пустился в объяснения, начались обычные утомительные расспросы и уточнения. Он уже привык, что японцы невероятно дотошны, когда речь заходит о войне, но эти объяснения через переводчика его порядком раздражали. При всем недюжинном знании языков Марико редко удавалось точно донести смысл сказанного. Длинный ответ всегда сокращался, кое-что слегка искажалось, и возникало непонимание. Приходилось повторять все сызнова.

Но без Марико, чувствовал Блэкторн, он никогда бы не стал столь ценным для японцев человеком. «Только благодаря своим познаниям ты все еще здесь, а не в яме, – напомнил он себе. – Но ничего, тебе еще многое надо рассказать им, и выиграть сражение, настоящее сражение, и победить. До тех пор ты в безопасности. И ты вернешь свой корабль. И возвратишься домой. Целым и невредимым».

Он взглянул на мечи Бунтаро и его телохранителя, потрогал свои, почувствовал теплоту пистолета и понял, что никогда не обретет безопасности в этой стране. Ни он, ни кто-нибудь другой не может здесь чувствовать себя в безопасности, даже Торанага.

– Андзин-сан, Бунтаро-сан спрашивает, сможете ли вы завтра показать людям, которых он пришлет, как делаются эти стрелы.

– Где мы возьмем смолу?

– Не знаю.

Марико допросила его с пристрастием, выясняя, где обычно встречается смола, на что она похожа, как пахнет и чем ее можно заменить. Потом долго толковала с Бунтаро. Фудзико хранила молчание, внимательно следя за происходящим, не пропуская ни движения, ни звука. Служанки, послушные взмахам ее веера, постоянно меняли пустые бутылочки саке на полные.

– Мой муж говорит, что обсудит это с господином Торанагой. Может быть, где-нибудь в Канто и есть смола. Прежде мы никогда не слышали о ней. Если же смолы не найдется, то у нас есть густой китовый жир, который может заменить ее. Он спрашивает, пользуетесь ли вы пороховыми зажигательными ракетами, как китайцы?

– Да. Но это слишком дорогое оружие, если речь не идет об осаде. Турки применяли его против рыцарей Мальтийского ордена, иоаннитов. Ракеты используют обычно для того, чтобы вызвать пожар и посеять панику.

– Он просит рассказать подробней об этой битве.

– Это произошло сорок лет тому назад на самом обширном… – Блэкторн запнулся – его мозг лихорадочно заработал.

Это была крупнейшая осада, которую знала Европа. Шестьдесят тысяч мусульман, турок, отборных воинов Османской империи, выступили против шести сотен христианских рыцарей, поддерживаемых несколькими тысячами союзников-островитян, в заливе у крепости Святого Эльма на небольшом средиземноморском островке Мальта. Рыцари успешно противостояли шестимесячной осаде и – невероятное дело! – вынудили врага с позором отойти. Эта победа спасла все Средиземноморское побережье и христианство от орд неверных.

Блэкторн внезапно понял: та битва дает ему ключ к Осакскому замку, к тому, как осаждать его, как идти на приступ, как прорваться через ворота и захватить твердыню.

– Вы продолжаете, сеньор?

– Это случилось сорок лет назад на самом обширном внутреннем море у нас в Европе, Марико-сан, на Средиземном море. Обычная осада, ничем не примечательнее многих других, не о чем говорить, – соврал он. Это его знание не имело цены. Не стоило отдавать его вот так – запросто, задаром. Время еще не пришло. Марико много раз объясняла, что Осакский замок стоит между Торанагой и победой. Блэкторн был уверен, что, подсказав даймё, как овладеть Осакой, получит обратный пропуск в Европу и богатства, о каких только может мечтать смертный.

Он заметил, что Марико обеспокоена.

– В чем дело, сеньора?

– Ничего, сеньор. – Она начала переводить сказанное, но, по ощущению Блэкторна, явно догадалась, что чужеземец что-то скрывает. Тут его отвлек запах тушеного мяса.

– Фудзико-сан?

– Хай, Андзин-сан?

– Сёкудзи ва мада ка? Кяку ва… садзо куфуку дэ ору, нэ? (Когда ужин? Гости проголодались, не так ли?)

– А, гомэн насай, хи га курэтэ кара ни итасимас.

Блэкторн увидел, как Фудзико указывает на солнце, и понял, что она сказала: «После заката». Он кивнул и хмыкнул, что японцы сочли за вежливое: «Спасибо, я понял».

Марико снова повернулась к Блэкторну:

– Моему мужу хотелось бы услышать о битвах, в которых вы участвовали.

– Они все описаны в том руководстве по военному делу, Марико-сан.

– Он говорит, что прочитал руководство с большим интересом, но там содержатся только краткие данные. В ближайшие дни он хочет узнать обо всех сражениях. А об одном сейчас, если вы не возражаете.

– Они все описаны в военном руководстве. Может быть, завтра, Марико-сан? – Блэкторну требовалось время, чтобы обдумать осенившую его мысль об Осакском замке и той битве на Средиземноморье; ему надоело разговаривать; он устал от расспросов, но больше всего хотел есть.

– Пожалуйста, Андзин-сан, может быть, вы расскажете снова, еще раз, для моего мужа?

Он услышал в ее голосе осторожный намек, мольбу и сжалился:

– Конечно. Какая из них, по-вашему, ему понравится?

– Та битва в Нидерландах. Около Зеландии[39] – вы это так называете?

– Да, – подтвердил он.

И он начал рассказывать о битве, похожей на все другие, в которых люди гибли из-за ошибок и глупости военачальников.

– Мой муж говорит, что у нас все иначе, Андзин-сан. Здесь военачальники очень хорошие: плохие быстро гибнут.

– Конечно, мои слова касались только европейских военачальников.

– Бунтаро-сама говорит, что как-нибудь на днях поведает вам о наших войнах и наших полководцах, особенно о тайко. Честная плата за вашу откровенность, – пояснила она уклончиво.

– Домо. – Блэкторн отвесил полупоклон, чувствуя, что глаза Бунтаро впиваются в него.

«Что на самом деле хочет от меня этот сукин сын?»

Обед оказался сущим наказанием. Для всех. Еще на выходе из сада, когда они направились к веранде, заявили о себе дурные предзнаменования.

– Извините меня, Андзин-сан, но что это? Мой муж спрашивает, что это такое – вон там.

– Где? Ах это! Фазан, – ответил Блэкторн. – Господин Торанага прислал его мне вместе с зайцем, которого я приготовил по-английски. Мы отобедаем им – по крайней мере, я отобедаю, хотя мяса хватит на всех.

– Спасибо, но… мы с мужем не едим мяса. Но почему фазан висит там? На такой жаре? Не надо ли его убрать и приготовить?

– Именно так и готовят фазана. Подвешивают его, чтобы мясо дошло.

– Что? Таким образом? Извините меня, Андзин-сан, – вспыхнула она, – извините, но птица быстро сгниет. Тем более она еще в перьях и не… выпотрошена.

– Мясо фазана сухое, Марико-сан. Поэтому его приходится подвешивать на несколько дней, даже на пару недель – в зависимости от погоды. Потом его ощипывают, потрошат и готовят.

– Вы оставляете его на воздухе? Гнить? Прямо так…

– Нан дзя? – нетерпеливо вмешался Бунтаро.

Она виновато заговорила с мужем. Тот вздохнул, потом встал, посмотрел на фазана и ткнул в него пальцем. Несколько мух взлетели с жужжанием и снова уселись на тушку. Фудзико нерешительно объяснила что-то Бунтаро, который вспыхнул.

– Ваша наложница говорит, что вы приказали никому не трогать птицу, кроме вас, – перевела Марико.

– Да. Разве вы не подвешиваете дичь? Не все же у вас буддисты?

– Нет, Андзин-сан, не думаю, чтобы кто-нибудь подвешивал.

– Некоторые считают, что фазана нужно подвесить за хвостовые перья и ждать, пока он не упадет, но это бабушкины сказки, – заявил Блэкторн. – Правильнее подвешивать за шею, тогда все соки остаются, где им и положено быть. Некоторые ждут, пока шея не оторвется, но я лично не люблю такое мясо. Мы привыкли… – Он замолчал, так как Марико вдруг позеленела.

– Нан дэс ка, Марико-сан? – быстро спросила Фудзико.

Марико объяснила. Они нервно засмеялись. Марико встала, слабым движением смахнула пот со лба:

– Извините, Андзин-сан, вы не разрешите мне отлучиться на минуту…

«Ваша еда такая странная, – хотелось ему сказать. – Ну вот хотя бы этот вчерашний сырой моллюск – белое, слизистое, почти безвкусное, будто пережеванное мясо, без ничего, с одним соевым соусом. Или эти рубленые щупальца осьминога, тоже сырые, с холодным рисом и водорослями. А эта ваша медуза с желто-коричневым тофу из заквашенных соевых бобов, которое выглядит как собачья блевотина. О да, подано на хрупком красивом блюде, но выглядит как собачья блевотина! Честно, одного этого достаточно, чтобы человека замутило!»

В конце концов они прошли в комнату, граничившую с верандой, и после традиционных бесконечных поклонов, пустых разговоров, зеленого чая и саке им подали еду. Маленькие подносики с пустым рыбным супом, рисом и сырой рыбой, как всегда. А потом его тушеное мясо.

Блэкторн снял крышку с горшка. Над посудиной поднялось облако ароматного пара, золотистые шарики жира заплясали на блестящей поверхности. Густая наваристая подливка покрывала куски нежного мяса и жира. Он с гордостью предложил кушанье гостям, но те покачали головой и попросили его наслаждаться блюдом в одиночку.

– Домо, – согласился он.

Хороший тон предписывал пить жижу из маленьких лакированных чашечек, а гущу есть палочками. На подносе лежал черпак. Сглатывая голодную слюну, он наполнил чашку и начал прихлебывать подливку. Потом уловил выражение их глаз.

Они следили за ним, будто зачарованные, безуспешно пытаясь скрыть тошноту, которую чувствовал почти каждый. Его волчьего аппетита как не бывало. Он пытался не замечать сотрапезников, но не мог, его желудок возражал. Скрывая раздражение, он отставил чашку, закрыл горшок крышкой и грубо проворчал, что кушанье ему не нравится.

– Фудзико спрашивает, не выбросить ли его тогда, – с надеждой произнесла Марико.

– Да.

Фудзико и Бунтаро расслабились.

– Вам не хочется еще рису? – спросила Фудзико.

– Нет, спасибо.

Марико обмахивалась веером, ободряюще улыбаясь. Она снова наполнила его чашку саке, но Блэкторн не смягчился. Он решил на будущее готовить тайком, в горах, и есть в одиночку – только охотиться в открытую.

«Бог с ними, – подумал он. – Если Торанага охотится, значит и я могу. Когда я увижусь с ним? Сколько еще ждать?»

– Черт с ними и с Торанагой! – выбранился он вслух по-английски и почувствовал себя лучше.

– Что, Андзин-сан? – всполошилась Марико.

– Ничего, – ответил он по-португальски, – я только интересуюсь, когда повидаю господина Торанагу.

– Он мне не сказал. Очень скоро, я полагаю.

Бунтаро, по обычаю всех японцев, громко прихлебывал саке и суп, чем изрядно раздражал Блэкторна. Марико оживленно разговаривала с мужем, который бурчал, едва обращая на нее внимание. Она ничего не ела, и это, равно как и то, что обе женщины чуть ли не пресмыкались перед Бунтаро, а сам он должен был считаться с незваным гостем, бесило Блэкторна.

– Скажите Бунтаро-сама, что в моей стране хозяин произносит тост в честь почетного гостя. – Он поднял чашку со зловещей улыбкой: – Долгих лет жизни и счастья! – и выпил.

Бунтаро выслушал объяснения Марико, кивнул, соглашаясь, поднял свою чашку, недобро ощерился и осушил ее.

– Ваше здоровье! – опять произнес Блэкторн. И так несколько раз.

– Ваше здоровье!

На сей раз Бунтаро даже не пригубил саке. Он поставил полную чашку и посмотрел на Блэкторна своими маленькими глазками. Потом позвал кого-то со двора. Сёдзи тут же раскрылись. Его телохранитель, всегда бывший настороже, поклонился и протянул господину огромный лук и колчан. Бунтаро взял его и пошел сыпать словами.

– Мой муж говорит, вы хотели видеть, как он стреляет, Андзин-сан. Он думает, что завтра будет слишком поздно. Сейчас самое подходящее время. Вот там ворота вашего дома. Он спрашивает, какой столб вы выбираете.

– Не понимаю, – смешался Блэкторн.

Главные ворота находились в сорока шагах через сад, но сейчас их скрывали задвинутые сёдзи правой стены.

– Левый или правый столб? Пожалуйста, выберите! – Она была как-то странно настойчива.

Почуяв неладное, Блэкторн посмотрел на Бунтаро. Тот сидел отрешенно, забыв обо всех, приземистый, грузный, безобразный тролль, смотрящий в пространство.

– Левый, – выбрал Блэкторн, заинтригованный.

– Хидари! – перевела она.

Бунтаро тут же выхватил стрелу из колчана, не вставая с подушки, поднял лук на уровень глаз и молниеносно выпустил стрелу с невероятной, почти сказочной плавностью. Стрела пронеслась у лица Марико, тронув прядь волос, и прошила бумагу сёдзи. Просвистела вторая стрела, казалось пущенная до того, как исчезла первая, потом еще одна, и каждая проходила в дюйме от лица Марико. Та оставалась спокойной и неподвижной, как всегда.

Пролетела четвертая, последняя стрела. Молчание нарушала лишь вибрация тетивы. Бунтаро выдохнул и медленно откинулся назад, лук он положил на колено. Женщины вздохнули, принялись расточать улыбки, кланяться и хвалить Бунтаро, который кивнул им и слегка поклонился. Все посмотрели на Блэкторна. Он знал, что у него на глазах свершилось почти что чудо. Все стрелы прошли через одну пробоину в сёдзи. Бунтаро вернул лук телохранителю и взял свою чашку. Мгновение он смотрел на нее, потом поднял, повел ею в сторону Блэкторна, выпил и что-то хрипло произнес, снова приняв прежний, грубый тон.

– Мой муж просит, чтобы вы пошли и посмотрели.

Блэкторн несколько мгновений раздумывал, пытаясь успокоиться.

– В этом нет необходимости. Не сомневаюсь, что он поразил цель.

– Ему бы очень хотелось, чтобы вы в этом убедились.

– Я и так уверен.

– Пожалуйста, Андзин-сан! Вы окажете ему честь.

– Мне не надо оказывать ему честь.

– Да. Но могу ли я смиренно присоединиться к его просьбе? – Снова мольба в ее глазах.

– Как мне сказать: «Это было чудесное зрелище?»

Она подсказала. Блэкторн повторил ее слова и поклонился. Бунтаро ответил небрежным поклоном.

– Попросите его, пожалуйста, пойти со мной.

– Он предпочел бы, чтобы вы сами посмотрели. Он не хочет идти, Андзин-сан.

– Почему?

– Если он был меток, вам следует самому в этом убедиться. Если нет – тоже. Тогда ни он, ни вы не испытаете смущения.

– А если он промахнулся?

– Он не промахнулся. Но у нас считается, что в подобных, исключительных обстоятельствах меткость – ничто в сравнении с грацией, которую показывает лучник, благородством движений, силой при стрельбе сидя и отрешенностью от победы или поражения.

Все стрелы вошли в середину левого столба, с разбросом в дюйм. Блэкторн оглянулся на дом и увидел с расстояния сорока шагов с лишним маленькое аккуратное отверстие в бумажной стене, сквозь которое в темноту сочился свет.

«Почти невозможная меткость», – подумал он. Бунтаро не мог видеть с того места, где сидел, ни сада, ни ворот; вдобавок снаружи стояла ночная темень. Блэкторн обернулся к столбу и поднял фонарь повыше. Одной рукой он попытался вытащить стрелу. Стальной наконечник слишком глубоко вонзился в дерево. Он мог вырвать древко, но не стал этого делать.

Блэкторн колебался. Наблюдавший за ним телохранитель подошел, чтобы помочь, но он покачал головой:

– Иэ, домо, – и вернулся в дом. – Марико-сан, пожалуйста, скажите моей наложнице, что мне бы хотелось, чтобы стрелы остались в этом столбе навсегда. Все стрелы. Пусть они напоминают мне о великом лучнике. Я никогда не видел такой искусной стрельбы. – Он поклонился Бунтаро.

– Благодарю вас, Андзин-сан. – Она перевела.

Бунтаро поклонился и поблагодарил за похвалу.

– Саке! – приказал Блэкторн.

Они пили еще. Чашки наполнялись куда чаще, чем в начале ужина. Бунтаро теперь прихлебывал саке как-то беззаботно, и хмель сильно действовал на него. Блэкторн украдкой следил за ним, потом отвлекся, думая о том, как можно прицелиться и пустить стрелы с такой невероятной меткостью. «Невозможно, – думал он, – и все-таки я своими глазами видел, как он проделал это. Интересно, чем заняты сейчас Винк и Баккус? – Торанага сказал ему, что команда в Эдо, как и „Эразм“. – Боже мой, как бы мне хотелось повидать их, подняться на борт!»

Он глянул на Марико, которая что-то говорила мужу. Бунтаро слушал, потом, к удивлению Блэкторна, лицо самурая исказилось ненавистью. Не успел капитан отвести взгляд, как Бунтаро взглянул на него.

– Нан дэс ка? – Слова Бунтаро прозвучали почти как обвинение.

– Нани мо, Бунтаро-сан. Ничего. – Надеясь загладить оплошность, Блэкторн предложил всем саке.

Женщины снова взяли чашки, но пили очень умеренно. Бунтаро сразу же покончил со своей порцией, выражение его лица было ужасно. Он обратился с длинной речью к Марико.

Потеряв терпение, Блэкторн спросил:

– Что с ним? Что он говорит?

– О, извините, Андзин-сан. Мой муж расспрашивает про вас, вашу жену и наложницу. И ваших детей. Про то, что случилось после нашего отъезда из Осаки. Он… – Она запнулась, подумала и добавила другим тоном: – Он очень интересуется вами и вашими взглядами.

– Меня тоже весьма занимают он и его взгляды, Марико-сан. Как вы с ним встретились? Когда поженились? Вы…

Бунтаро перебил его нетерпеливым потоком слов.

Марико сразу перевела сказанное капитаном. Бунтаро нагнулся и плеснул саке в две чайные чашки, наполнив их доверху, потом сделал знак женщинам, чтобы те взяли другие чашки.

– Мой муж говорит, что иногда чашечки для саке бывают слишком маленькими. – Марико наполнила доверху остальные чайные чашки. Она пригубила содержимое одной чашки, Фудзико – другой.

Вновь послышалась японская речь, еще более воинственная. Улыбки застыли на лицах женщин.

– Иэ, додзо гомэн насай, Бунтаро-сама, – начала Марико.

– Има! – приказал Бунтаро.

Фудзико взволнованно залепетала, но Бунтаро одним взглядом заставил ее замолчать.

– Гомэн насай, – прошептала Фудзико, извиняясь. – Додзо, гомэн насай.

– Что он говорит, Марико-сан?

Она, казалось, не слышала Блэкторна.

– Додзо гомэн насай, Бунтаро-сама, ватаси…

Лицо ее мужа покраснело.

– Има!

– Извините, Андзин-сан, но мой муж велел мне ответить на ваши вопросы – рассказать вам о себе. Я высказала ему мнение, что семейные дела не следует обсуждать вот так, посреди ночи, но он приказывает. Пожалуйста, потерпите, я сейчас начну. – Она сделала большой глоток саке. Потом другой. Пряди волос, свободно свисавшие на глаза, колыхались от слабого движения воздуха, создаваемого веером Фудзико. Она осушила чашку и отставила ее. – Моя девичья фамилия Акэти. Я дочь военачальника Акэти Дзинсая, убийцы. Мой отец предательски лишил жизни своего сюзерена, господина Городу.

– Боже мой, почему?

– Какая бы причина ни подвигла его на этот шаг, Андзин-сан, она не имеет значения. Мой отец совершил преступление, которое в нашей стране считается самым тяжелым. В моих жилах течет кровь преступника, как и в жилах моего сына.

– Тогда почему… – Он остановился.

– Да, Андзин-сан?

– Я только хотел заметить, что понимаю, каково это… убить сюзерена. Я удивлен, что вы остались в живых.

– Мой муж оказал мне честь…

Бунтаро опять злобно прервал ее, она извинилась и объяснила ему суть замечания Блэкторна. Бунтаро презрительно махнул ей рукой, чтобы продолжала.

– Мой муж оказал мне честь, отослав меня, – сказала она тем же спокойным тоном. – Я просила позволения совершить сэппуку, но он лишил меня такой возможности. Это было… Я должна объяснить, что это его право – его или господина Торанаги – разрешить или нет совершить сэппуку. Я почтительно повторяла свою просьбу в каждую годовщину предательства. Но он в мудрости своей всегда отказывал мне. – Ее улыбка была чудесна. – Мой муж оказывает мне честь каждый день, каждый миг, Андзин-сан. Будучи на его месте, я не смогла бы даже разговаривать с такой… опозоренной женщиной.

– Вот почему вы последняя в своем роду? – спросил он, вспомнив, что она рассказывала по пути из Осакского замка.

Марико перевела вопрос для Бунтаро и вернулась к своей печальной повести.

– Хай, Андзин-сан. Только не было никакой катастрофы. Моего отца и его семью захватил в горах Накамура, военачальник, который потом стал тайко. Это Накамура свершил возмездие – привел армии, которые перебили всех воинов отца, двадцать тысяч человек. Мой отец с семьей попал в засаду, но ему хватило времени помочь уйти из жизни всем: четверым моим братьям и трем сестрам, моей матери и двум наложницам. Потом он совершил сэппуку. В этом он был самураем, и все они были самураями, – изрекла Марико. – Они не колеблясь встали перед отцом на колени, один за другим, и он убил их всех. Все умерли достойно. И он умер благородно. Два брата моего отца и его дядя участвовали вместе с ним в заговоре против их сюзерена. Они тоже попали в ловушку и также приняли достойную смерть. Ни один из Акэти не остался в живых, чтобы встретиться лицом к лицу с ненавистью и насмешками врага. Кроме меня. Простите, Андзин-сан, я не права: настоящими врагами были мой отец, его братья и дядя. Из врагов осталась я одна, живой свидетель подлой измены. Я, Акэти Марико, уцелела, потому что, выйдя замуж, стала частью семьи моего мужа. Мы жили тогда в Киото. Я была в Киото, когда погиб мой отец. Мятеж длился тринадцать дней, Андзин-сан. Но пока живы люди на этих островах, имя Акэти не очистится от позора.

– Сколько времени вы уже были замужем, когда это случилось?

– Два месяца и три дня, Андзин-сан.

– И вам тогда было пятнадцать?

– Мой муж оказал мне честь, не разведясь со мной и не выгнав меня, как следовало бы. Он отослал меня в деревню на север. Там было холодно, Андзин-сан. Это провинция Сёнай – там такой холод.

– Сколько вы там прожили?

– Восемь лет. Господину Городе было сорок девять лет, когда он совершил сэппуку, чтобы не попасть в плен. Это случилось почти шестнадцать лет назад, Андзин-сан, и большинство его потомков…

Бунтаро снова прервал жену, его голос хлестал плеткой.

– Пожалуйста, простите меня, Андзин-сан, – извинилась Марико. – Мой муж справедливо указывает, что длинные объяснения не нужны – достаточно было сказать, что я дочь предателя. Конечно, некоторые уточнения необходимы, – добавила она осторожно. – Пожалуйста, не обращайте внимания на плохие манеры моего мужа. И прошу вас, не забывайте об ушах, которые даны нам, чтобы слышать, и при восьмислойном заслоне. Простите меня, Андзин-сан, я отвлеклась. Вы не можете уйти, пока он не поднялся, или не пить. Не усугубляйте положения. – Она поклонилась Фудзико. – Додзо гомэн насай.

– До итасимаситэ.

Марико поклонилась Бунтаро и вышла. Запах ее духов какое-то время еще витал в воздухе.

– Саке! – приказал Бунтаро и дьявольски улыбнулся.

Фудзико наполнила чайную чашку.

– Ваше здоровье! – пробормотал Блэкторн в смятении.

Больше часа он произносил тосты в честь Бунтаро, пока не почувствовал, что у него кружится голова. Но тут Бунтаро отключился и рухнул на кучу разбитых им вдребезги чашек. Сёдзи мгновенно отодвинулись, вошли телохранитель и Марико. Они подняли Бунтаро с помощью неизвестно откуда возникших слуг и вынесли его в комнату напротив. Комнату Марико. Вместе со служанкой Кои она начала раздевать мужа. Телохранитель задвинул сёдзи и сел снаружи, взявшись за рукоятку обнаженного меча.

Фудзико ждала, глядя на Блэкторна. Появились служанки и принялись наводить порядок. Блэкторн устало провел рукой по длинным волосам, сняв ленту, которой была перевязана косичка, потом выпрямился и вышел на веранду, сопровождаемый наложницей.

Ночной воздух, напоенный запахами моря, освежил его. Он присел на ступеньку и задумался.

Фудзико села, подобрав под себя ноги, позади него и наклонилась вперед:

– Гомэн насай, Андзин-сан, – прошептала она, кивая в сторону дома. – Вакаримас ка? (Вы меня поняли?)

– Вакаримас, сиката га най. – Заметив плохо скрываемый страх на лице Фудзико, он потрепал ее по волосам.

– Аригато, аригато, Андзин-сама.

– Анатава суймин има (ложись теперь спать), Фудзико-сан, – произнес он, с трудом находя нужные слова.

– Додзо гомэн насай, Андзин-сама, суймин, нэ? – сказала она, показывая в сторону его комнаты. Ее глаза молили.

– Иэ. Ватаси ёгу има. (Нет. Я плавать сейчас.)

– Хай, Андзин-сама. – Она послушно повернулась и позвала кого-то. Прибежали двое слуг, молодые крестьяне, слывшие хорошими пловцами.

Блэкторн не противился, зная, что сегодня вечером все его возражения бессмысленны.

– Ну, во всяком случае, – заключил он громогласно, когда, отупевший от алкоголя, шаткой походкой спускался с холма, впереди двух сопровождающих, – во всяком случае, я свалил его с ног. Теперь он ей ничего не сможет сделать.

Блэкторн проплавал с час и почувствовал себя лучше. Когда он вернулся, Фудзико ждала его на веранде с чайником свежезаваренного зеленого чая. Он выпил немного чая, потом пошел спать и мгновенно уснул.

Разбудил его голос Бунтаро, полный злобы. Правая рука Блэкторна сразу сжала рукоятку заряженного пистолета, который он всегда держал под футоном, сердце его грохотало в груди от внезапности пробуждения.

Бунтаро замолчал. Заговорила Марико. Блэкторн понял только несколько слов, но уловил увещевание и просьбу в ее интонациях – не жалкий скулеж, не хныканье, но обычное для нее твердое и безмятежное внушение, попытку вразумить. Снова взорвался Бунтаро.

Блэкторн старался не слушать.

– Не вмешивайтесь, – предупреждала она и была права: у него никаких прав, у Бунтаро – все. – Я прошу вас не забывать об осторожности, Андзин-сан. Помните, что я говорила вам об ушах, которые даны нам, чтобы слышать, и о восьмислойном заслоне.

Его прошиб холодный пот, но он послушно лег на спину и заставил себя думать о тех ее словах.

– Видите ли, Андзин-сан, – сказала Марико в тот необыкновенный вечер, когда они прикончили последнюю из множества последних бутылочек саке и он жаловался на невозможность уединиться: вокруг всегда люди, стены бумажные, всюду глаза и уши. – Здесь вы должны научиться создавать себе уединение. Мы с детства научены укрываться внутри себя, создавать непроницаемые стены, за которыми и живем. Иначе мы бы, конечно, сошли с ума, поубивали друг друга или самих себя.

– Какие стены?

– О, мы владеем бесконечными лабиринтами, где можно спрятаться, Андзин-сан. Ритуалами, обычаями, всевозможными табу. Даже наш язык, в отличие от вашего, имеет нюансы, которые позволяют нам вежливо избегать вопросов, если мы не хотим отвечать на них.

– Но как отгородиться от того, что слышишь, Марико-сан? Это невозможно.

– Напротив, очень легко, если упражняться. Конечно, мы осваиваем это искусство, едва начав говорить, так что для нас оно уже вторая натура. Как еще могли бы мы выжить? Сначала мы учимся очищать сознание от людей, помещая себя в другую плоскость. Тут очень помогает созерцание заката или если сосредоточиться на шуме дождя. Андзин-сан, вы замечали, что дождь звучит по-разному? Если вы действительно слушаете, настоящее исчезает, так ведь? Слушать, как опадают лепестки с цветов и растут камни, – исключительно полезные упражнения. Конечно, суть не в том, что вы постигаете предметы. Они только знаки, послания вашему хара, вашей сердцевине, призванные напомнить о бренности бытия, помочь обрести ва, гармонию, Андзин-сан, совершенную гармонию, самое сокровенное начало японской жизни, все искусство, все… – Она рассмеялась. – Теперь вы видите, что я выпила слишком много саке. – Кончиком языка она соблазнительно дотронулась до губ. – Я шепну вам по секрету: не обманывайтесь насчет наших улыбок и мягкости, нашего церемониала, поклонов, ласковости и внимания. Мы, скрывающиеся за всем этим, можем быть в миллионах ри, в безопасности и одиночестве. Вот к чему мы стремимся – к забвению. Одна из древнейших наших поэм – она содержится в «Кодзико», первой нашей хронике, которая была составлена около тысячи лет назад, – возможно, объяснит вам, что я имею в виду:

Восемь облаков поднялось,Чтоб было за чем спрятаться влюбленным.Восьмислойный заслон в провинции ИдзумоСкрывает эти восьмислойные облака.О, как чудесен этот восьмислойный заслон!

Мы бы, конечно, сошли с ума, не будь этого восьмислойного заслона, наверняка!

«Помни о восьмислойном заслоне, – твердил он себе, пытаясь отгородиться от клокочущей ярости Бунтаро. – Ты ничего не знаешь о ней… Да и о нем. Думай о мушкетном полке, доме, Фелисити, о том, как вернуть корабль, о Баккусе, Торанаге или Оми-сане. Что делать с Оми? Должен ли ты мстить ему? Он хочет стать твоим другом. Он изменился после той истории с пистолетами…»

Звук удара ворвался в его сознание. Потом донесся голос Марико, шум второго удара. Блэкторн вскочил на ноги и отодвинул сёдзи. Около прохода в комнату Марико лицом к нему с мечом наготове застыл телохранитель.

Блэкторн уже собирался броситься на самурая, когда в дальнем конце коридора отъехала в сторону дверь. Фудзико, с распущенными волосами, струящимися по ночному кимоно, подошла, не обращая внимания на треск рвущейся ткани и звук еще одной оплеухи. Она вежливо поклонилась телохранителю, встала между мужчинами, смиренно поклонилась Блэкторну и взяла его за руку, увлекая обратно в комнату. Непреклонная решимость самурая заставила отступить капитана, который был вооружен одним пистолетом, заряженным единственной пулей. Фудзико прошла за ним и задвинула за собой сёдзи. Затем, страшно напуганная, предостерегающе покачала головой, приложила палец к губам и снова покачала головой, глядя на него умоляюще.

– Гомэн насай, вакаримас ка? – выдохнула она.

Но его целиком поглотило происходящее в соседней комнате, за стеной, которую ничего не стоило разломать.

Она тоже посмотрела на стену, потом втиснулась между ним и стеной и села, знаком призывая его сделать то же самое.

Но он не мог сидеть – он стоял, готовый к броску, который грозил погубить их всех, взбешенный стоном, раздавшимся после очередного удара.

– Иэ! – Фудзико тряслась в ужасе.

Он махнул ей рукой, чтобы отошла.

– Иэ, иэ, – снова взмолилась она.

– Има!

Фудзико тут же встала, сделала ему знак подождать и кинулась за мечами, которые лежали перед токономой – маленькой парадной нишей. Подняв длинный меч, она трясущимися руками вытащила его из ножен и уже намеревалась идти за Блэкторном. В это мгновение прозвучал последний удар, завершающий всплеск ярости, затем шум рывком раздвинутых сёдзи, грузная поступь Бунтаро, шаги устремившегося за ним телохранителя. На минуту в доме наступило молчание, потом хлопнула садовая калитка.

Блэкторн подошел к двери. Фудзико кинулась вперед, но он отстранил ее и открыл сёдзи.

Марико застыла на коленях в углу своей комнаты: на щеке багровый рубец, волосы всклокочены, кимоно в лохмотьях, бедра и спина обезображены следами сильных ударов.

Блэкторн кинулся к ней, чтобы поднять, но она закричала:

– Уходите, пожалуйста, уходите, Андзин-сан!

Он увидел, что из уголка ее рта струится кровь.

– Боже мой, как он вас…

– Я прошу вас не вмешиваться. Пожалуйста, уходите, – произнесла она будничным, спокойным голосом, который никак не вязался с яростью, бушевавшей в ее глазах. Потом она увидела Фудзико, которая переминалась в дверях, и заговорила с ней. Фудзико послушно взяла Блэкторна за руку, чтобы увести, но тот вырвался:

– Нет! Иэ!

Марико процедила сквозь зубы:

– Ваше присутствие здесь позорит меня, лишает покоя и чести. Уходите!

– Я хочу помочь. Вы понимаете?

– Разве вы не видите? Вы не вправе вмешиваться в ссору между мужем и женой.

– Это не причина для избиения…

– Почему вы не слушаете меня, Андзин-сан? Он может избить меня до смерти, если пожелает. Он имеет на это право, и я хочу, чтобы он так и сделал! Иначе как бы могла я сносить свой стыд? Вы думаете, легко жить с таким позором? Вы не слышали, что я вам открыла? Я дочь Акэти Дзинсая!

– Это не ваша вина. Вы ничем не провинились!

– Это моя вина, и я дочь своего отца. – Здесь Марико вынуждена была остановиться, однако написанные на его лице жалость, забота, любовь заставили ее, знавшую, как высоко он ставит честность, немного приоткрыться. – Сегодня это была моя вина, Андзин-сан, – призналась она. – Если бы я вопила, как он того добивался, просила прощения, как он хотел, съежилась, ползала на коленях и пресмыкалась, оправдывая его ожидания, раздвинула свои ноги в притворном ужасе, как мне подобало, – если бы я прибегла ко всем этим женским штучкам, он вел бы себя как ребенок. Но я так не хочу.

– Почему?

– Потому что это моя месть. Способ отплатить ему за то, что он оставил меня в живых после того предательства. Отплатить за то, что отослал меня на восемь лет и заставил жить. Отплатить за то, что приказал мне вернуться к жизни, оставаться живой. – Она откинулась с болезненным стоном и оправила на себе разодранное кимоно. – Я больше никогда ему не отдамся. Лишь однажды я это сделала по доброй воле, хотя он не понравился мне с первого взгляда.

– Тогда почему вы вышли за него замуж? Вы говорили, что у вас женщина имеет право отказаться, что она не должна выходить замуж против своего желания.

– Я стала его женой, чтобы угодить господину Городе и сделать приятное моему отцу. Я была тогда так молода и не знала, каков Города. Если хотите знать правду, Города был самым жестоким, самым злым человеком из всех, что когда-либо рождались на земле. Он толкнул моего отца на измену. Вот в чем правда! Города! – Она выплюнула это имя. – Но мы должны были повиноваться и почитать его. Я молю Бога, чтобы Города попал в ад на вечные времена. – Она осторожно подвинулась, чтобы уменьшить боль в боку. – Между мной и мужем одна только ненависть – это наша карма. Что ему стоило позволить мне укрыться в закутке смерти?

– Почему он не позволяет вам уйти? Почему не разведется? Не разрешит сделать то, что вы хотите?

– Потому что он мужчина. – Волна боли прошла по ней, Марико скривилась. Блэкторн, опустившись перед ней на колени, прижал ее к себе. Она отстранилась, пытаясь овладеть собой. Фудзико, застывшая в дверях, терпеливо наблюдала за ними. – Со мной все хорошо, Андзин-сан. Пожалуйста, оставьте меня. Вам не следовало этого делать. Вы должны быть осторожны.

– Я его не боюсь.

Она устало откинула волосы со лба и посмотрела на него. «Почему не позволить Андзин-сану принять его карму? – спросила себя Марико. – Он не из нашего мира. Бунтаро убьет его запросто. До сих пор Андзин-сана защищало только личное покровительство Торанаги. Ябу, Оми, Нагу, Бунтаро – каждого из них легко подтолкнуть к убийству Блэкторна.

С самого своего появления он не принес ничего, кроме неприятностей. Как и его познания. Нага прав: Андзин-сан способен разрушить наш мир, если его не остановить.

Что, если Бунтаро узнал правду? Или Торанага? О той ночи любви…»

– Вы сошли с ума? – спросила Фудзико в ту первую ночь.

– Нет.

– Тогда зачем вы собираетесь занять место служанки?

– Из-за саке, чтобы развлечься, Фудзико-сан, из любопытства, – солгала она, скрыв настоящую причину: он возбуждал ее, она хотела его, она никогда не имела любовника. Если не сегодня, то никогда, и это должен быть Андзин-сан, и только Андзин-сан.

Она пошла к нему и осталась в восторге, а потом, вчера, когда пришла галера, Фудзико спросила у нее наедине:

– Вы пошли бы, если бы знали, что ваш муж жив?

– Нет, конечно нет, – солгала она.

– Но теперь вы собираетесь сказать Бунтаро-сама, да? О ночи любви с Андзин-саном?

– Почему я должна это сделать?

– Я думала, в этом состоит весь ваш замысел. Признаться в подходящую минуту Бунтаро, чтобы его гнев излился на вас и вы умерли, прежде чем он поймет, что сделал.

– Нет, Фудзико-сан, он никогда не убьет меня. К сожалению. Он отправит меня к эта, если получит достаточно оснований и разрешение господина Торанаги, но никогда не убьет.

– Разве измена с Андзин-саном недостаточное основание?

– О, да.

– Что тогда случится с вашим сыном?

– Он унаследует мой позор.

– Пожалуйста, скажите мне, если заметите, что Бунтаро-сама заподозрил измену. Пока я наложница Андзин-сана, мой долг – защищать его.

«Разумеется, Фудзико-сан, – подумала тогда Марико. – И это даст вам повод отомстить человеку, который возвел обвинения на вашего отца, чего вы так хотите. Но ваш отец действительно струсил, уж простите меня, бедная Фудзико. Хиромацу был там. Если бы не это, ваш отец остался бы в живых, а Бунтаро умер, ибо Бунтаро ненавидели больше, чем презирали вашего отца. Даже мечи, которые вы бережно храните, не пожалованы за храбрость, проявленную в битве, а куплены у раненого самурая. Извините, но я никогда не заикнусь об этом, хотя всё – правда».

– Я не боюсь его, – повторил Блэкторн.

– Я знаю, – простонала она – боль разливалась по ее телу. – Но, пожалуйста, остерегайтесь его ради меня.

Блэкторн направился к двери.

Бунтаро ждал его в сотне шагов от дома, на тропинке, ведущей к деревне, – кряжистый, огромный, смертельно опасный. Сбоку от него стоял телохранитель. Занималось облачное утро, рыбацкие лодки уже направлялись к отмелям, море было спокойно.

Блэкторн скользнул взглядом по луку в руках Бунтаро, его мечам, клинкам телохранителя. Бунтаро слегка покачивался, и это внушало надежду, что он даст промах, позволив подобраться к нему поближе. Около тропинки не было никаких укрытий. Не заботясь о дальнейшем, Блэкторн взвел курки обоих пистолетов и наставил оружие на самураев.

«К дьяволу укрытия!» – решил он, страстно желая крови и смутно догадываясь, что совершает глупость, что у него нет шансов против двух самураев и дальнобойного лука и нет права вмешиваться. И вдруг Бунтаро, пока еще недосягаемый для пистолетного выстрела, низко поклонился ему, и телохранитель сделал то же самое. Блэкторн остановился, заподозрив ловушку. Он огляделся: никого вокруг. Словно во сне, он наблюдал, как Бунтаро тяжело рухнул на колени, отложил лук в сторону и поклонился ему смиренно, как крестьяне кланяются своему господину. Телохранитель последовал примеру хозяина.

Блэкторн оцепенел. Убедившись, что глаза не обманывают его, он медленно пошел вперед, держа пистолеты наготове, но дулами вниз, поскольку все еще опасался подвоха. На расстоянии пистолетного выстрела он остановился. Бунтаро не двигался. Обычай требовал, чтобы Блэкторн встал на колени и ответил на поклон, ибо они с Бунтаро были равны или почти равны, но капитан не мог понять, почему должен разводить все эти церемонии, когда вот-вот прольется кровь.

– Вставай, сукин сын! – Блэкторн приготовился спустить оба курка.

Бунтаро не издал ни звука, не шелохнулся, не поднял склоненной головы, не оторвал рук от земли. Кимоно его на спине взмокло от пота.

– Нан дзя? – Блэкторн умышленно использовал самую оскорбительную форму вопроса «что такое?», рассчитывая, что это заставит Бунтаро вскочить, начать схватку, так как понимал, что не сможет застрелить врага, пока тот стоит на коленях и только что не отбивает лбом поклоны.

Затем, сознавая, что неприлично стоять, пока они на коленях, и что нан дзя прозвучало почти невыносимым и, конечно, ненужным оскорблением, Блэкторн опустился на колени, не выпуская пистолетов, положил обе руки на землю и поклонился в ответ.

Потом сел на пятки.

– Хай? – спросил он с вынужденной вежливостью.

И сразу же Бунтаро забормотал что-то, жалко извиняясь. За что и почему, Блэкторн до конца не понял. Он уловил отдельные слова, среди них много раз «саке», но, вне всяких сомнений, это были извинения и смиренная просьба о прощении. Бунтаро все говорил и говорил. Потом умолк и опять опустил голову в пыль.

К этому времени ослепившая Блэкторна ярость уже прошла.

– Сиката га най, – хрипло произнес он, что могло означать: «Ничем не могу помочь», или «Что тут поделаешь?», или «А что вы могли сделать?». Капитан все еще не знал, как расценивать извинение. Не часть ли это ритуала, предваряющего поединок? – Сиката га най. Хаккири вакарану га симпай сурукото-га най? (Чем тут поможешь? Я не совсем понял, что к чему, но не беспокойтесь.)

Бунтаро поднял глаза и снова сел.

– Аригато-аригато, Андзин-сан. Домо гомэн насай.

– Сиката га най, – повторил Блэкторн и, когда стало ясно, что извинение было искренним, возблагодарил Бога за то, что обошлось без дуэли. Он знал, что не имеет никаких прав, что вел себя как безумец и что единственный способ с честью выйти из положения – придерживаться чужих правил. А значит, иметь дело с Торанагой.

«Но почему вдруг извинения? – пытал он себя. – Подумай. Ты должен научиться думать, как они».

Тут его осенило. «Должно быть, потому, что я – хатамото, а Бунтаро – мой гость. Он нарушил мое ва, гармонию моего дома, оскорбил меня. Следовательно, он не прав и должен извиняться, что бы ни затаил в душе. Он вынужден принести извинения как самурай самураю, гость хозяину…

Постой-ка! Вспомни: их обычаи дозволяют напиваться, это не считается большим грехом, они полагают, что пьяный не несет ответа за свои действия. Не забывай, что, нагрузившись до беспамятства, ты еще не теряешь лица. Вспомни, как легко на корабле Марико и Торанага отнеслись к тому, что ты отключился. Они изумлялись, но не брезговали, как водится у нас.

А разве ты не виноват? Разве не ты начал эту попойку? Не ты бросил вызов?»

– Да, – сказал он вслух.

– Нан дэс ка, Андзин-сан? – спросил Бунтаро, глядя на него налитыми кровью глазами.

– Нани мо. Ватаси но касицу дэс. (Ничего. Это была моя вина.)

Бунтаро покачал головой, отрицая: нет, это была только его вина. И снова извинился с поклоном.

– Саке, – бросил Блэкторн, чтобы покончить с этим, и пожал плечами: – Сиката га най. Саке!

Бунтаро поклонился и снова поблагодарил его. Блэкторн встал, вернув поклон. Бунтаро с телохранителем поднялись вслед за ним. Оба поклонились еще раз, и он снова ответил на поклон.

Наконец Бунтаро повернулся и, шатаясь, побрел прочь. Блэкторн не трогался с места, пока тот не удалился на расстояние полета стрелы, и долго ломал голову над тем, действительно ли самурай упился вдрызг, как представлялось со стороны. Потом пошел домой.

Фудзико была на веранде, приветливая и улыбающаяся, как всегда. «О чем она на самом деле думает?» – спросил он себя, здороваясь с ней и выслушивая утренние приветствия.

Дверь в комнату Марико была закрыта. Возле нее стояла служанка.

– Марико-сан?

– Да, Андзин-сан?

Он подождал, но дверь не открывалась.

– У вас все хорошо?

– Да, благодарю вас. – Блэкторн услышал, как она прочищает горло, потом снова раздался ее слабый голос: – Фудзико послала сообщить Ябу-сану и господину Торанаге, что я сегодня нездорова и не смогу переводить.

– Вам лучше бы показаться лекарю.

– О, спасибо, хватит с меня и Суво. Я послала за ним. Я… Я только немного вывихнула бедро. У меня, правда, все хорошо, вам не стоит беспокоиться.

– Слушайте, я немного разбираюсь в искусстве врачевания. Вы не кашляете кровью?

– О нет. Я просто поскользнулась и ударилась щекой. Я действительно совсем здорова.

После паузы он произнес:

– Бунтаро извинился.

– Да, Фудзико видела от ворот. Я покорно благодарю вас за то, что вы приняли его извинения. Андзин-сан, я так сожалею, что мы побеспокоили вас… Это непростительно, что ваш покой… Пожалуйста, примите мои извинения тоже. Мне не следовало быть такой несдержанной. Это очень невежливо. Ссора произошла по моей вине. Пожалуйста, примите мои извинения.

– За то, что вас избили?

– За то, что я не послушалась мужа, не помогла ему спокойно уснуть, подвела его и моего господина.

– Вы уверены, что я ничем не могу вам помочь?

– Нет-нет, благодарю вас, Андзин-сан. Завтра все пройдет.

Но Блэкторн не видел ее целых восемь дней.

Глава 36

– Я пригласил тебя поохотиться, Нага-сан, а не повторять доводы, которые я уже слышал, – сказал Торанага.

– Прошу вас, отец, в последний раз: положите конец этой подготовке, запретите использование ружей, казните чужеземца, объявите опыт неудавшимся и покончите с этим мерзким делом.

– Нет. И это мое последнее слово.

Сидевший на перчатке Торанаги сокол, чья голова скрывалась под колпачком, беспокойно задвигался при непривычно грозных звуках хозяйского голоса и встревоженно вскрикнул. Охотники прятались в кустах, загонщики и охрана находились за пределами слышимости. День был жаркий, влажный и облачный.

Нага вскинул голову:

– Очень хорошо. Но все же мой долг напомнить вам, что здесь вы в опасности, и попросить снова, со всей подобающей вежливостью, уже в последний раз, сегодня же уехать из Андзиро.

– Нет. И это тоже в последний раз.

– Тогда возьмите мою голову.

– Она и так принадлежит мне.

– Тогда возьмите ее сегодня, сейчас или позвольте мне покончить с жизнью, раз вы не следуете добрым советам.

– Научись терпению, щенок!

– Как я могу быть терпеливым, видя, что вы губите себя? Мой долг указать вам на это. Вы здесь охотитесь, теряете попусту время, а ваши враги между тем ополчились на вас всем скопом. Завтра встретятся регенты. Четыре пятых всех даймё уже либо в Осаке, либо на пути туда. Вы единственный из важных правителей отказались приехать. Теперь вам предъявят обвинение в измене. И ничто уже не спасет вас. Вы должны были оставаться дома, в Эдо, окруженный верными войсками. Здесь мы не сможем защитить вас. У нас едва ли наберется тысяча человек, а разве Ябу не собрал под свои знамена всех воинов Идзу? У него уже более восьми тысяч человек в пределах двадцати ри отсюда, еще шесть тысяч прикрывают границы. Вы знаете, наши шпионы доносят, что к северу отсюда он держит суда, готовые потопить вас, если вы попытаетесь спастись на галере! Вы опять его пленник, разве вы не видите этого? Один почтовый голубь от Исидо – и Ябу погубит вас, когда захочет. Разве вы не понимаете, что он готовит измену?

– Уверен, что он подумывает об этом. Я бы на его месте думал, а ты?

– Нет.

– Тогда ты сгинул бы вскорости, и поделом тебе, но вместе с тобой сгинула бы вся твоя семья, весь твой род, все твои вассалы, что было бы непростительно. Ты глупец, поразительный глупец! Ты не используешь свои мозги, не слушаешь, не рассуждаешь, не сдерживаешь свой язык и нрав! Ты позволяешь другим вертеть тобой, как ребенком. Считаешь, что все можно разрешить с помощью меча. Если я не снес твою глупую голову и не позволил тебе покончить с бесполезной жизнью, так только потому, что ты молод, даровит, что за твоими ошибками не скрывается злой умысел или измена, что твоя преданность бесспорна. Но если ты не научишься владеть собой, не научишься терпению, я лишу тебя звания самурая, так что ты со всеми потомками будешь принадлежать к крестьянскому сословию! – Правый кулак Торанаги стукнул по луке седла, сокол резко и нервно вскрикнул. – Ты понимаешь?

Нага опешил. За всю свою жизнь он никогда не наблюдал, чтобы отец бранился с такой злобой или вообще вышел из себя. Много раз Наге доставалось от него, но всегда заслуженно. Нага знал, что наделал много ошибок, однако отец умел повернуть дело так, что сыновьи оплошности не казались такими уж глупыми. Когда Торанага показал сыну, в какую ловушку заманил его Оми (или Ябу), стравив с Дзодзэном, Нагу с трудом удержали от попытки сразу же убить этих двоих. Личная охрана даймё поливала Нагу холодной водой, пока способность рассуждать здраво не вернулась к юноше. Тогда отец спокойно объяснил, что он, Нага, очень помог ему, устранив этого опасного Дзодзэна. «Но было бы гораздо лучше, если бы ты знал, что тебя используют. Будь терпелив, сын мой, все приходит с терпением, – наставлял Торанага. – Скоро ты будешь использовать их. Сделанное тобой пойдет нам на пользу. Но ты должен научиться понимать, что на уме у человека, если собираешься управлять им в своих целях – или в интересах своего господина. Мне нужны вожди. Фанатиков у меня достаточно».

Его отец всегда оставался рассудительным и все прощал, но сегодня… Нага спрыгнул с коня и униженно повалился на колени:

– Пожалуйста, простите меня, отец. Я не хотел рассердить вас… Просто я ужасно беспокоюсь о вашей безопасности. Пожалуйста, простите меня за то, что я нарушил гармонию…

– Придержи язык! – проревел Торанага, испугав свою лошадь.

Торанага безумным усилием сжал колени и натянул поводья правой рукой, лошадь рванулась вперед. Потеряв равновесие, сокол разозлился, начал спрыгивать с кулака, размахивать крыльями, издавать душераздирающее «хек-ек-ек-ек», недовольный непривычной суетой вокруг.

– Ну, моя красавица, ну! – отчаянно пытался успокоить птицу Торанага, стараясь в то же время усмирить лошадь.

Нага подпрыгнул, схватился за уздечку и не дал лошади понести. Сокол яростно закричал. Потом с большой неохотой устроился опять на перчатке Торанаги, удерживаемый его опытной рукой за кожаные ремешки на лапах. Но крылья все еще нервно дрожали, колокольчики побрякивали. «Хек-ек-ек-еееккк!» – раздалось в последний раз.

– Ну-ну, моя красавица! Все хорошо, – успокаивал Торанага, с лица которого еще не сошли красные пятна злости. Он повернулся к Наге, пытаясь не дать злобе прорваться, чтобы не пугать сокола. – Если ты испортишь ей сегодня охоту, я…

В это мгновение донесся предупреждающий крик загонщика. Торанага тут же сдернул колпачок с головы сокола, дал птице время осмотреться, потом выпустил ее.

Длиннокрылая самка сапсана по кличке Тэцуко – Госпожа Сталь – со свистом взмыла в небо; кружа, достигла высоты в шестьсот метров, с которой привыкла озирать окрестности, подождала, пока не вспорхнет вспугнутая дичь, и сразу успокоилась. Потом, планируя к земле с нисходящим потоком, она увидела спущенных со сворки собак и выводок фазанов, которые взметнулись кто куда, заполошно хлопая крыльями. Сокол наметил себе цель, накренился и полетел вниз, сложив крылья и неотвратимо пикируя на добычу, уже готовый вонзить в нее когти.

Хищник предвкушал поживу, но облюбованный им старый фазан, вдвое больше его, порскнул в сторону и в панике бросился прямо под спасительную сень деревьев в двухстах шагах от него. Сокол выправился, распахнул крылья и очертя голову погнался за жертвой. Он набрал высоту и, оказавшись выше фазана, снова устремился вниз с бешеным кхеканьем, однако опять промахнулся. Торанага подбадривал сокола возбужденным криком, предупреждая об опасности впереди и позабыв про Нагу.

Бешено размахивая крыльями, фазан спешил под защиту деревьев. Сокол, вихрем взмыв вверх, стал падать камнем. Но было слишком поздно. Хитрый фазан исчез. С опасностью для себя сокол продирался сквозь листву и трескучие ветки, яростно преследуя фазаньего петуха, потом выскочил из чащи на открытое место и, пронзительно крича, воспарил над деревьями.

В этот миг взлетела стая куропаток и потянулась над самой землей в поисках убежища, искусно следуя очертаниям поверхности. Тэцуко наметила новую жертву, сложила крылья и обрушилась на нее. На этот раз она не промахнулась. Один бешеный удар задних когтей летящего сокола сломал шею куропатке. Она рухнула на землю в разлетающемся облаке перьев. Но вместо того чтобы продолжать преследование на земле, подхватить добычу или приземлиться рядом с ней, Тэцуко с криком взлетела и стала подниматься все выше и выше.

Встревоженный Торанага вытащил приманку – маленькую дохлую пичугу, привязанную к тонкой веревочке, – и покрутил ею над головой. Но Тэцуко не потянуло назад. Она забралась так высоко, что стала крохотным пятнышком в поднебесье. Торанага решил, что потерял птицу, что она надумала покинуть хозяина, вернуться к дикой жизни, убивать по собственному произволу, а не по его прихоти, есть когда захочется, а не когда он решит, и лететь, куда занесут ветры или желание, навеки стать свободной.

Торанага следил за ней, не печалясь, но сожалея. Это было дикое создание, и он, как все соколятники, знал, что властен над птицей лишь до поры. Когда-то он забрался на охотничий участок ее родителей в горах Хаконэ и взял ее из гнезда едва оперившимся птенцом, готовил, лелеял, дал возможность убить первую добычу. Теперь, наблюдая за птицей, которая кружилась в вышине, величественно плыла в восходящих потоках теплого воздуха, он хотел, до боли хотел вот так же парить в эмпиреях, вдали от земных печалей.

Но тут старый фазан спокойно снялся с дерева, собираясь кормиться дальше. И Тэцуко низверглась на него, как свинец, маленькое обтекаемое орудие смерти, изготовившееся к роковому удару.

Фазан испустил дух мгновенно, перья разлетелись от удара. Сокол схватил добычу, падая вместе с ней, крылья рассекали воздух, перед тем как бешено затормозить в последнюю секунду. Потом он сложил крылья и сел на свою жертву.

Держа фазана в когтях, Тэцуко начала его ощипывать, перед тем как приступить к трапезе. Но подъехал Торанага. Птица прервала свое занятие, явно недовольная. Безжалостные коричневые глаза с желтым ободком следили за тем, как хозяин спешивается. Она прислушивалась к тому, как человек воркующим голосом превозносит ее искусство и смелость. И поскольку она была голодна, а Торанага обычно кормил ее, а также потому, что хозяин был терпелив и не делал резких движений, но мягко опустился на колени, Тэцуко позволила ему приблизиться.

Торанага осторожно расхваливал птицу. Вынув охотничий нож, он надрезал фазанью голову, чтобы Тэцуко полакомилась мозгом. Когда сокол, уступая его воле, начал клевать, он отрезал фазану голову и без всяких усилий заманил хищницу на перчатку, где она привыкла принимать корм.

Торанага щедро расточал хвалы, а когда Тэцуко прикончила лакомый кусочек, мягко погладил ее спину и продолжал славословить. Птица раскачивалась и свистом выражала свое удовольствие оттого, что она опять в безопасности, на руке, где можно поесть, ибо с тех пор, как ее забрали из гнезда, лишь так ей позволяли кормиться, и пищу ей всегда давал только сам Торанага. И птица начала чистить перья, готовясь к новой охоте.

Поскольку Тэцуко охотилась столь успешно, Торанага решил позволить ей переварить лакомство и больше в этот день не выпускать. Он вскрыл уже ощипанную пичугу и отдал ее соколу. Когда птица была целиком поглощена, Торанага натянул ей на голову колпачок. Тэцуко продолжала клевать через него. Когда она, насытившись, снова начала охорашиваться, Торанага поднял фазана, положил в мешок и поманил к себе сокольничего, который ждал вместе с загонщиками. Опьяненные успехом, они обсуждали и подсчитывали добычу. Им удалось добыть зайца, пару перепелов и фазана. Торанага отпустил сокольничего и загонщиков в лагерь с ловчими птицами. Телохранители ждали своего господина, укрывшись от ветра.

Теперь он мог опять заняться сыном.

– Ну?

Нага встал на колени около его лошади, поклонился:

– Вы были совершенно правы, господин, насчет меня. Я приношу свои извинения за то, что оскорбил вас.

– А не за то, что дал мне плохой совет?

– Я прошу вас приставить меня к кому-нибудь, кто научит меня не давать вам плохих советов. Я не хотел давать вам плохих советов, никогда.

– Хорошо. Ты будешь проводить часть дня в беседах с Андзин-саном, обучаясь тому, что он знает. Он может быть одним из твоих наставников.

– С ним?

– Да. Это научит тебя дисциплине. И если хоть что-то просочится сквозь камень, который у тебя между ушами, ты узнаешь немало ценного для себя. А может, и для меня. – (Нага угрюмо уставился в землю.) – Я хочу, чтобы ты усвоил все, что он знает о ружьях, пушках и военном снаряжении. Ты будешь моим советником по этой части. И я хочу, чтобы ты стал знающим советником. – (Нага ничего не ответил.) – И я желаю, чтобы ты стал его другом.

– Как я смогу?

– Почему тебе самому не подумать об этом? Почему ты не используешь свою голову?

– Я попытаюсь. Я клянусь, что попытаюсь.

– Этого мало. Я хочу, чтобы ты преуспел. Используй «христианское милосердие». Ты уже должен был разобраться, что это такое, так?

Нага посмотрел на отца сердито:

– Этому невозможно научиться, сколько я ни пытался. Правда! Все, что говорит Цукку-сан, вздор, от которого с души воротит. Христианство для крестьян – не для самурая. Не убий, не возжелай больше одной женщины – и пятьдесят других глупостей. Я тогда послушался вас и теперь послушаюсь – я всегда слушаюсь! Почему вы не позволите мне делать то, что я могу, господин? Я стану христианином, если вы того хотите, но искренне поверить в это дерьмо… прошу прощения за то, что сорвалось у меня с языка. Я стану другом Андзин-сана. Я хочу этого.

– Хорошо. И помни, что он стоит в двадцать тысяч раз дороже меры шелка-сырца, равной его весу, и знает больше, чем ты узнаешь за двадцать жизней. – (Нага, державший себя в руках, послушно кивнул в знак согласия.) – Хорошо. Ты будешь командовать двумя отрядами, Оми-сан – двумя другими, и один, запасной, будет в подчинении у Бунтаро.

– А еще четыре, господин?

– У нас для них не хватает ружей. Это был обманный ход, чтобы сбить с толку Ябу, – признался Торанага, озадачив сына.

– Что?

– Просто предлог для того, чтобы привезти сюда еще тысячу самураев. Они прибудут завтра. С двумя тысячами человек я могу перекрыть подступы к Андзиро и уехать, если потребуется. Так?

– Но Ябу-сан может все-таки… – Нага замолчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь сгоряча. – Почему я такой глупый? – спросил он с горечью. – Почему я не могу видеть все, как вы? Или как Судара-сан? Я хочу помочь, быть полезным, а не подводить вас все время.

– Тогда научись терпению, сын мой, и обуздывай свой норов. Скоро придет твое время.

– Да?

Торанаге внезапно надоело вразумлять запальчивого юнца. Он поглядел на небо:

– Пожалуй, я немного посплю.

Нага сразу же расседлал коня, снял с него попону и разложил на земле эту постель самурая. Торанага поблагодарил его и отправил расставить часовых. Удостоверившись, что все сделано правильно, что он в безопасности, Торанага лег и закрыл глаза.

На самом деле он не хотел спать – только спокойно подумать. Он вышел из себя, а это был плохой признак. «Тебе повезло, что это случилось в присутствии одного Наги, который многого не знает. Если бы ты взорвался при Оми или Ябу, они бы сразу поняли, что ты сходишь с ума от беспокойства. И это могло легко толкнуть их на измену. На сей раз тебе повезло. Тэцуко помогла тебе опомниться.

Что за полет! Вспомни, как учил ее. С Нагой нужно обращаться как с соколом. Самые лучшие из них кричат и злятся, как он. С ним одна беда: мальчишку могут втянуть в чужую игру. Его игра – сражения, возможно, внезапная смерть, и скоро этого будет предостаточно».

В душе Торанаги снова поднялось беспокойство. «Что происходит в Осаке? Я сильно ошибся в даймё. Кто примет вызов, а кто отвергнет? Меня предали? Вокруг столько опасностей…

Что с Андзин-саном? Он тоже как сокол. Но еще не готов сесть на кулак, как утверждают Ябу-сан и Марико. Что для него „дичь“? Его дичь – черный корабль, и капитан Родригес, и этот уродливый высокомерный маленький генерал-капитан, которому недолго осталось коптить небо, а также иезуиты и все католические священники, вонючие волосатые монахи, все португальцы, все испанцы, турки, мусульмане и, конечно, Оми, Ябу, Бунтаро, Исидо и я».

Торанага повернулся, устраиваясь поудобнее и улыбаясь своим мыслям. «Нет, Андзин-сан не длиннокрылый сокол, кидающийся на приманку, которую бросают вверх. Он больше похож на короткокрылого ястреба, который срывается с вашего кулака, чтобы убить все, что движется. Ястреб-тетеревятник, который хватает куропатку, зайца в три раза больше себя, крыс, кошек, собак, вальдшнепов, скворцов, грачей, настигая их в непостижимом броске и убивая одним ударом когтей. Ястреб, который не любит колпачка на голове, не принимает его – просто сидит на вашей кисти, надменный, опасный, самодовольный, безжалостный, желтоглазый. Прекрасный товарищ с отвратительным характером, если на него что-то найдет.

Да, Андзин-сан короткокрылый. На кого я напущу его?

На Оми? Нет пока.

Ябу? Тоже рано.

Бунтаро?

Почему на самом деле Андзин-сан пошел против Бунтаро с пистолетами? Из-за Марико, конечно. Они переспали? Возможностей у них было достаточно. Думаю, да. Ничего плохого в их связи не было – Бунтаро считался погибшим, и это обеспечивало полную тайну. Но Андзин-сан глуп, что так рисковал ради замужней женщины. Разве мало других, свободных, ничем не связанных, таких же хорошеньких, хрупких или пышнотелых, знатного происхождения или простолюдинок, которых можно взять, не опасаясь, что они принадлежат еще кому-то? Он вел себя как глупый ревнивый чужеземец. Как этот капитан Родригес. Разве тот не убил на поединке другого чужеземца, чтобы взять себе дочку мелкого торговца из Нагасаки? Тайко тогда оставил убийство безнаказанным вопреки моему совету, потому что прикончили чужеземца, а не одного из наших. Глупо иметь два закона – один для нас, другой для них. Следует придерживаться одного-единственного.

Нет, я не выпущу Андзин-сана на Бунтаро – мне нужен этот глупец. Переспали эти двое или нет, я надеюсь, Бунтаро останется в неведении. Иначе мне придется убить Бунтаро, ибо никакая сила на земле не удержит его от убийства Андзин-сана и Марико-сан, которые нужны мне больше. Не следует ли мне уже сейчас уничтожить Бунтаро?..»

Как только Бунтаро протрезвел, Торанага послал за ним.

– Как осмелился ты поставить свои интересы выше моих! Сколько теперь времени Марико не сможет переводить?

– Лекарь сказал, несколько дней, Торанага-сама. Я прошу прощения за причиненное беспокойство.

– Я же объяснил, что буду нуждаться в ее услугах еще двадцать дней. Ты забыл?

– Да. Прошу прощения. Я очень виноват.

– Если она огорчила тебя, достаточно было нескольких шлепков по ягодицам. Все женщины время от времени нуждаются в этом, но и только. Остальное уже грубость. Ты в угоду своим чувствам поставил под угрозу наши планы и вел себя как тупой крестьянин. Без нее я не смогу разговаривать с Андзин-саном!

– Да. Я знаю, господин, прошу меня извинить. Первый раз я поколотил ее. Просто… иногда она сводит меня с ума настолько, что я не владею собой.

– Почему тогда ты не разведешься с ней? Или не отошлешь ее? Или не убьешь, не прикажешь ей перерезать себе горло, когда она станет не нужна мне?

– Я не могу. Я не могу, господин, – прохрипел Бунтаро. – Она… Я хотел ее с самого первого мгновения, как только увидел. Когда мы поженились, первое время она была всем для меня. Я думал, мне выпало неземное блаженство. Вы помните, каждый даймё в стране хотел ее. Потом… потом, после смуты, я отослал эту женщину ради ее же безопасности, притворился, что она мне противна. Но когда тайко приказал ей вернуться, она разожгла меня еще больше. Честно говоря, я ожидал благодарности и взял ее, как мне хотелось, не заботясь о чепухе, на которую так падки женщины, вроде стишков и цветочков. Но она изменилась. Она была верной, как всегда, но совершенно ледяной, все время молила о смерти, о том, чтобы я разрешил ей убить себя. Она испортила моего сына и отвратила меня от других женщин, но я не могу от нее избавиться. Я… Я пытался быть с ней добрым, но всегда наталкивался на лед, и это сводило меня с ума. Когда я вернулся из Кореи и узнал, что она перешла в бессмысленную христианскую веру, я удивлялся, к чему ей эта глупая религия. Я хотел подразнить ее, но прежде чем понял, что происходит, приставил ей нож к горлу и поклялся, что зарежу ее, если она не отречется. Конечно, она не отступилась от чужеземного Бога. Какой самурай отступит перед угрозой? Она только поглядела на меня этими своими невозможными глазами и велела продолжать. «Пожалуйста, зарежьте меня, господин, – сказала она, – я подставлю вам горло. Я молюсь Богу, чтобы он благословил меня на смерть». Я не смог зарезать ее, господин. Я взял ее. Но я отрезал волосы и уши некоторым ее служанкам, которые по примеру госпожи стали христианками, и выгнал их из дому. Я сделал то же самое с ее кормилицей и отрезал ей также нос, этой подлой, зловредной ведьме! И тогда Марико объявила, что… в следующий раз, когда я приду к ней в постель без разрешения, она совершит сэппуку, любым способом, как только сможет, сразу же… несмотря на обязанности передо мной, несмотря на долг перед семьей, даже несмотря на заповеди ее христианского Бога! – Он не замечал бегущих по его щекам слез бессильной ярости. – Я не могу убить ее, как бы ни хотел этого. Я не могу убить дочь Акэти Дзинсая, как бы она того ни заслуживала…

Торанага дал Бунтаро выговориться, потом отпустил его, приказав держаться подальше от Марико, пока он, Торанага, не решит, что все закончено. Он послал ей своего лекаря. Отчет врачевателя не внушал тревоги: ушибы, но внутренних повреждений нет.

Чтобы обезопасить себя, Торанага, опасавшийся измены и сознававший, что время утекает, как песок сквозь пальцы, решил усилить давление на всех. Он приказал Марико переселиться в дом Оми, не покидать его пределов, отдыхать и ни под каким видом не встречаться с Андзин-саном. Потом он вызвал капитана, притворился очень недовольным, когда стало ясно, что они едва могут понять друг друга, и решительно отстранил его от дел. Вся подготовка ускорилась. Людей погнали в форсированные марши. Наге было приказано взять с собой Андзин-сана и погонять его хорошенько, уходить до полусмерти. Но Нага не преуспел в этом.

Тогда Торанага взялся за дело сам. Одиннадцать часов он водил отряд по холмам. Андзин-сан выдержал, шагал не в первых рядах, но все-таки выдержал. Вернувшись в Андзиро, капитан сказал на плохом японском, который едва можно было понять:

– Торанага-сама, моя ходить могу. Моя могу готовить стрелков. Простите, но два дела делать одно и то же время невозможно, правда?

…Торанага лежал и улыбался под облачным небом в ожидании дождя, довольный своей игрой, которая заставит Блэкторна сесть к нему на кулак. «Он, конечно, короткокрылый. Марико такая же стойкая, такая же умная, но более яркая, и в ней есть преданность, которой у него никогда не будет. Она как сокол, как Тэцуко. Почему самка хищника, сокола, всегда больше, быстрее и сильнее, чем самец, всегда лучше самца?

Они все соколы: Марико, Бунтаро, Ябу, Оми, Фудзико, Отиба, Нага, все мои сыновья и дочери, мои женщины, мои вассалы, мои враги – все соколы или добыча для соколов.

Я должен заставить Нагу взмыть над добычей и камнем броситься вниз. Кто это будет? Оми или Ябу?»

Сказанное Нагой про Ябу было верно…

– Ну, Ябу-сан, что вы решили? – спросил Торанага на второй день после приезда.

– Я не собираюсь в Осаку, пока не поедете вы, господин. Я приказал собирать войска по всей провинции Идзу.

– Исидо предъявит вам обвинение.

– Он сначала обвинит вас, господин, и если падет Канто, падет и Идзу. Я сделал выбор и заключил сделку с вами. Я на вашей стороне. Касиги соблюдают уговор.

– Я почитаю за честь иметь вас своим союзником, – солгал Торанага, довольный, что Ябу еще раз сделал то, к чему он его подвел.

На следующий день Ябу собрал свое войско, попросил Торанагу устроить смотр и, встав перед ним на колени, церемонно предложил себя в вассалы.

– Вы признаете меня своим сюзереном? – спросил Торанага.

– Да. И все люди Идзу. Господин, пожалуйста, примите это как знак сыновнего почтения. – Не поднимаясь с колен, Ябу протянул ему клинок Мурасамы. – Это меч, которым был убит ваш дед.

– Не может быть!

Ябу изложил историю меча, объяснил, каким образом легендарное оружие попало к нему через годы и как совсем недавно он узнал о его происхождении. Он позвал Суво. Старик поведал, чему был свидетелем в пору детства.

– Это правда, господин, – гордо объявил Суво. – Никто не видел, как отец Обаты сломал меч или забросил его в море. Клянусь надеждой родиться самураем в новой жизни, что я служил вашему деду, господину Тикитаде. Служил верой и правдой до того дня, когда он погиб. Я был там, святая истина.

Торанага принял меч, который, казалось, вибрировал в руке от заключенной в нем злой энергии. Великий даймё всегда смеялся над легендами о том, что некоторые мечи наделены стремлением убивать независимо от воли хозяина, что они жаждут выскочить из ножен, чтобы напиться крови, но теперь поверил им.

Торанага содрогнулся, вспомнив тот день. «Почему мечи Мурасамы ненавидят нас? Один убил моего деда. Другой чуть не оставил меня без руки в шесть лет – необъяснимое происшествие, никого рядом не было, но все-таки правая моя рука была рассечена и я чуть не истек кровью. Третий обезглавил моего первенца».

– Господин, – провозгласил Ябу, – оскверненный меч не должен оставаться среди людей, правда? Позвольте мне утопить его в море, чтобы по крайней мере этот клинок не угрожал ни вам, ни вашему потомству.

– Да-да, – пробормотал он, благодарный Ябу за предложение. – Сделайте это сейчас же!

И только когда меч канул в морские глубины, сердце Торанаги забилось ровно. Он поблагодарил Ябу, приказал, чтобы шестьдесят долей подати оставалось крестьянам, а сорок отходило их господам, и пожаловал Ябу во владение Идзу. Таким образом, все осталось как прежде, за исключением того, что власть над Идзу теперь принадлежала бы Торанаге, если бы он захотел ее взять.

…Торанага повернулся, чтобы удобнее расположить руку с мечом, наслаждаясь близостью земли, как всегда черпая из нее силу и бодрость. «Этот клинок исчез и никогда больше не вернется. Хорошо, но вспомни, что предсказал китайский ясновидец, – подумал он. – Ты умрешь от меча. Но чьего? И в чьей руке он будет, чужой или моей собственной?

В свое время узнаешь, – сказал он себе без страха. – А теперь спать! Карма есть карма. Ты дзен-буддист. Помни, в состоянии покоя абсолют, дао внутри тебя. Никакой священник, никакой культ, никакая догма или книга, никакое слово или учение, никакой учитель не стоят между тобой и этим. Знай, что тут ни при чем добро и зло, я и ты, внешнее и внутреннее, жизнь и смерть. Войди в пространство, где нет страха смерти или надежды на следующую жизнь, где ты свободен от тягот жизни или забот о спасении. Ты сам дао. Стань скалой, о которую разбиваются волны жизни».

Слабый крик вывел медитирующего Торанагу из транса, он вскочил на ноги. Нага возбужденно указывал на небо. Все глаза были обращены ввысь.

С запада к Андзиро летел почтовый голубь. На минуту он затрепетал крыльями у отдаленного дерева, присел отдохнуть, но тут же снялся с места, так как начался дождь.

Далеко на западе, там, откуда он прибыл, располагалась Осака.

Глава 37

Птичник у голубиной клетки держал птицу аккуратно, но крепко, пока Торанага снимал промокшую одежду. Он прискакал обратно под проливным дождем. Нага и остальные самураи тревожно толпились около дверей, не обращая внимания на теплый дождь, который стремительным потоком падал с неба, барабаня по черепичной крыше.

Торанага осторожно вытер руки. Птичник протянул ему голубя. Два маленьких цилиндрика из кованого серебра были привязаны к лапкам. Торанага приложил много усилий, чтобы унять нервную дрожь в пальцах. Он отвязал цилиндрики, поднес их к свету, чтобы посмотреть на маленькие печати, и узнал тайный шифр Кири. Нага и остальные напряженно следили за ним, но лицо Торанаги ничего не выражало.

Он не сломал печати сразу, как ему этого ни хотелось, а терпеливо подождал, когда принесут сухое кимоно. Сопровождаемый слугой, который держал над ним большой зонтик из промасленной бумаги, он прошел в свои покои в крепости, где его уже ждали суп и зеленый чай. Торанага выпил их и послушал, как шумит дождь. Почувствовав, что совершенно успокоился, он расставил часовых и перешел во внутренние комнаты. Там в одиночестве сломал печати. Бумага в четырех рулончиках была очень тонкой, иероглифы – мелкими, сообщение – длинным и зашифрованным, так что времени на расшифровку ушло немало. Когда с ней было покончено, он прочитал послание, затем перечитал еще раз. Потом задумался.

Наступила ночь. Дождь прекратился. «О Будда, пусть урожай будет хорошим!» – молился он. Шла пора, когда рисовые поля стояли под водой и по всей стране в очищенную от сорняков раскисшую почву высаживали рассаду, бледно-зеленые ростки, чтобы через четыре или пять месяцев – в зависимости от погоды – собрать урожай. И по всей стране бедные и богатые, эта и император, слуги и самураи – все молились о правильном чередовании дождя и солнца. И каждый человек – мужчина, женщина и ребенок – считал дни до жатвы.

«Нам потребуется хороший урожай в этом году», – подумал Торанага.

– Нага! Нага-сан!

Прибежал сын.

– Да, отец?

– В первый час после восхода позови Ябу и его советников на плато. И Бунтаро с нашими тремя командирами. И Марико-сан. Приведи их всех на плато на рассвете. Пусть Марико-сан приготовит зеленый чай. И я хочу, чтобы у лагеря был Андзин-сан. Охрана должна стоять кольцом на расстоянии двухсот шагов.

– Да, отец. – Нага повернулся, чтобы идти выполнять приказ, но, не в силах сдержаться, выпалил: – Война? Да?

Поскольку Торанаге нужен был вестник, способный заразить всех своим воодушевлением, он не выругал сына за своеволие и нетерпение.

– Да, – подтвердил он, – но на моих условиях.

Нага задвинул сёдзи и выскочил из дому. Торанага знал, что, хотя лицо и поведение Наги останутся внешне спокойными, возбуждение прорвется в его поступи, загоревшемся взгляде. Слухи разнесутся по Андзиро и Идзу с окрестностями быстрее, чем если бы их распространяли нарочно.

– Ну вот и началось, – вслух сказал он цветам, которые стояли в токономе, отбрасывая колеблющиеся тени в трепетном мерцании свечей.

Кири писала:

Господин, я молюсь Будде, чтобы Вы были в безопасности и покое. Это наш последний почтовый голубь, поэтому еще я молю Будду, чтобы он благополучно добрался до Вас. Предатели истребили всех других, устроив пожар на голубятне. Только этот и уцелел, потому что был болен и я держала его отдельно, пока выхаживала.

Вчера утром господин Сугияма отказался от должности, как и задумывалось. Но прежде чем он успел скрыться, его захватили на окраине Осаки ронины Исидо. К несчастью, вместе с ним захватили и его родных. Я слышала, что он был предан одним из своих людей. Ходит слух, будто Исидо предложил ему сделку. Если господин Сугияма отложит свою отставку до окончания собрания Совета регентов (до завтра), чтобы Вам вынесли законное обвинение, Совет отдаст Сугияме все провинции Канто и в знак доброй воли Исидо сразу же выпустит на свободу его и его семью. Сугияма отказался предать Вас. Исидо приказал своим эта немедленно заставить его изменить решение. Они пытали детей, потом наложницу Сугиямы на его глазах, но он тем не менее не отступился от Вас. Все они умерли в муках. Его смерть под самый конец тоже была ужасна.

Свидетелей этого злодеяния, конечно, нет. Только слухи, которым я верю. Разумеется, Исидо отрицает, будто он что-либо знает об убийцах или людях, причастных к злодеянию, клянется, что найдет «злодеев». Сначала Исидо заявил, что Сугияма на самом деле не подавал в отставку и, следовательно, по его мнению, Совет все-таки может состояться. Я послала копии бумаги, в которой Сугияма заявляет об отставке, другим регентам, Кияме, Ито и Оноси, одну открыто отправила Исидо и распространила еще четыре копии среди даймё. (Как мудро Вы, Тора-тян, предположили, что понадобятся дополнительные копии.) Так что со вчерашнего дня, как Вы и задумывали с Сугиямой, Совета больше нет – в этом Вы полностью преуспели.

Хорошие новости: господин Могами благополучно вернулся в город со всем семейством и самураями. Теперь он Ваш явный и несомненный союзник, так что Ваши дальние северные границы в безопасности. Господа Маэда, Кукусима, Асано, Икэда и Окудияра все спокойно выскользнули из Осаки прошлой ночью, а также и христианин господин Ода.

Плохие новости: семьи Маэды, Икэды, Оды и еще дюжины даймё не спаслись, так же как и пятьдесят-шестьдесят менее знатных господ.

Плохие новости: Ваш сводный брат Дзатаки, повелитель Синано, открыто заявил, что выступает на стороне наследника Яэмона против Вас, что Вы в союзе с Сугиямой низвергли Совет регентов, породив хаос в стране, а значит, теперь Ваши северо-восточные границы открыты и Дзатаки с пятьюдесятью тысячами беззаветно преданных ему людей будут воевать с Вами.

Плохие новости: почти каждый даймё принял «императорское приглашение».

Плохие новости: многие Ваши друзья и союзники недовольны, что Вы не сообщили им раньше о Ваших намерениях, чтобы они могли подготовить пути к отступлению. Ваш старый друг, господин Симадзу, один из них. Я слышала после полудня, что он открыто потребовал, чтобы все даймё получили приказ императора встать на колени перед этим мальчиком Яэмоном.

Плохая новость: госпожа Отиба блестяще плетет свою паутину, обещая наделы, звания и придворные чины тем, кто еще свободен от обязательств. Тора-тян, очень жаль, что она не на Вашей стороне – это достойный противник. Госпожа Ёдоко одна выступает за примирение, но никто ее не слушает, а госпожа Отиба хочет ускорить начало войны, так как чувствует, что Вы ослаблены и лишены поддержки. Я сожалею, мой господин, но Вас покинули и, я думаю, предали.

Хуже всего то, что сейчас регенты-христиане Кияма и Оноси вместе открыто и ожесточенно нападают на Вас. Сегодня утром они выпустили совместное заявление, где сожалеют об «отступничестве» Сугиямы, которое, по их словам, ввергает государство в смуту. Там говорится: мы все должны быть сильными во имя спасения империи. Регенты несут большую ответственность. Мы должны быть готовы уничтожить любого правителя или правителей феодов, которые хотят оспорить завещание тайко и лишить власти законного наследника. (Не значит ли это, что они хотят сделать Совет регентов советом четырех?) Один из наших шпионов-христиан в миссии иезуитов шепнул, что священник Цукку-сан тайно покинул Осаку пять дней назад, но мы не знаем, куда он поехал – в Эдо или в Нагасаки, где ждут черный корабль. Вы знаете, в этом году он прибудет очень рано? Дней через двадцать-тридцать?

Господин, я всегда колебалась, прежде чем высказать суждения, основанные на толках, слухах, шпионских донесениях или женском чутье (как видите, Тора-тян, я научилась у Вас кое-чему), но времени мало, и я могу не успеть, поэтому скажу еще раз. Во-первых, здесь попали в ловушку многие семьи. Исидо никогда не позволит им уехать (как он никогда не отпустит нас). Эти заложники таят в себе огромную опасность для Вас. Мало кто из даймё обладает тем же чувством долга и силой духа, что отличали покойного Сугияму. Очень многие, я думаю, пойдут теперь за Исидо, однако неохотно, только из-за заложников. Далее, я полагаю, что Маэда выдаст Вас, так же как, видимо, и Асано. Я насчитала двести шестьдесят четыре даймё в нашей стране, но только двадцать четыре из них наверняка примкнут к Вам и, возможно, еще пятьдесят. Этого недостаточно. Кияма и Оноси увлекут за собой всех или большинство даймё-христиан, и я считаю, что они теперь к Вам не присоединятся. Господин Мори, самый богатый и крупный из всех, настроен против Вас, как всегда, и он потянет Асано, Кобаякаву и, может быть, Оду в свою сеть. Теперь, когда против Вас ополчился Ваш сводный брат господин Дзатаки, Ваше положение чудовищно ненадежно. Я советую Вам не мешкая объявить «малиновое небо» и напасть на Киото. Это Ваша единственная надежда.

Что касается госпожи Садзуко и меня, то мы здоровы и довольны. Ребенок начинает шевелиться, и если ему суждено родиться, так оно и будет. Мы в безопасности в нашем уголке замка, дверь прочная, заградительная решетка тоже. Наши самураи преданы Вам и Вашему делу, и если наша карма состоит в том, чтобы расстаться с жизнью, мы сделаем это спокойно. Ваша госпожа очень скучает по Вас. Что касается меня, Тора-тян, я страстно хочу увидеть Вас и посмеяться с Вами, увидеть Вашу улыбку. Моим единственным сожалением перед смертью будет то, что я не смогу больше взглянуть на Вас. Если существует загробная жизнь, Бог, Будда или ками, обещаю, что как-нибудь склоню их на Вашу сторону… хотя, может, сначала попрошу их сделать меня стройнее, моложе и плодовитей для Вас, позволив мне по-прежнему наслаждаться едой. Ах, это действительно был бы рай: есть вволю и все-таки вечно оставаться молодой и тоненькой!

Я посылаю Вам свой смех. Да благословит Будда Вас и Ваших людей.

Торанага прочитал приглашенным письмо, за исключением личной приписки про Кири и госпожу Садзуко. Когда он закончил, все недоверчиво воззрились на него и друг на друга – не только из-за того, что говорилось в послании, но и потому, что впервые Торанага посвятил их в свои тайны.

Они устроились на татами, разложенных посреди плато, без охраны, не боясь чужих ушей. Бунтаро, Ябу, Игураси, Оми, Нага, командиры и Марико. Охрана была расставлена в двухстах шагах.

– Я хочу посоветоваться, – объявил Торанага. – Мои советники в Эдо, а дело срочное, и мне необходимо, чтобы все вы действовали, каждый на своем участке. Что произойдет и что мне, по-вашему, нужно делать. Ябу-сама?

Ябу пребывал в смятении. Каждый путь, казалось ему, вел к опасности.

– Сначала, господин, объясните, что такое «малиновое небо»?

– Это условное название плана окончательной битвы, стремительной переброски к Киото всех моих войск в расчете на внезапность захвата столицы, освобождения ее из-под власти злых сил, которые завладели ею, вызволения императора из грязных лап обманувших его прихлебателей Исидо. Освободив Сына Неба, я тут же попрошу его распустить нынешний Совет – сборище явных предателей или их прихвостней, и облечь меня полномочиями на создание нового Совета, который ценил бы интересы государства и наследника выше личных амбиций. Мне надо будет выставить от восьмидесяти до ста тысяч человек, оставив мои земли незащищенными, фланги неохраняемыми и обрекая себя на отступление без прикрытия. – Торанага видел, что все смотрят на него с изумлением. Он не упомянул о самых отборных своих самураях, которые вот уже многие годы пускали корни по всей стране, в разных замках и провинциях, чтобы, восстав одновременно, создать хаос, очень важный для осуществления плана.

Ябу взорвался первым:

– Но вы должны будете пробиваться с боями. Весь Токайдо на сотню ри в руках Икавы Дзикю. В остальных местах полно укреплений Исидо!

– Да. Но я собираюсь двинуться на северо-запад вдоль Косюкайдо, потом ударить по Киото и уходить с побережья.

Многие сразу же закачали головой, заговорили, но Ябу не обратил на них внимания:

– Но, господин, в письме упоминается, что ваш родственник Дзатаки-сан уже перекинулся на сторону врага! Теперь путь на север вам тоже заказан! Дорога Косюкайдо проходит через его владения. Вы должны будете пробиваться через Синано – это горная провинция, дорога очень тяжелая, а люди Дзатаки фанатично ему преданы. В горах вас изрежут на куски.

– Это единственный путь, которым я смогу пройти. Согласен, что на прибрежном тракте нам встретится слишком много врагов.

Ябу взглянул на Оми, жалея, что не может с ним посоветоваться, кляня письмо и всю эту неразбериху в Осаке, сокрушаясь, что заговорил первым, и очень недовольный своим положением вассала, которое принял по подсказке племянника…

– Это единственное, что вам остается, Ябу-сама, – настаивал в тот злополучный день Оми, – единственный способ избежать ловушки Торанаги и сохранить пространство для маневра.

Его яростно прервал Игураси:

– Лучше всего напасть на Торанагу сейчас, пока у него здесь мало людей! Убить и отослать его голову Исидо, пока еще есть время!

– Лучше подождать, потерпеть.

– А что, если Торанага прикажет нашему хозяину отдать Идзу? – закричал Игураси. – Как сюзерен Торанага получит такое право!

– Он никогда не сделает этого. Наш господин сейчас нужен ему больше, чем когда-либо. Идзу – его южные ворота. Он не допустит, чтобы наша провинция выступила на стороне врага! Он должен иметь нашего хозяина на своей…

– Что, если он отправит господина Ябу в изгнание?

– Мы восстанем! Убьем Торанагу, если он окажется здесь, или дадим отпор любой армии, которую он двинет против нас. Однако он никогда не сделает ничего подобного, разве вы не понимаете? Как своего вассала, Торанага должен защищать…

Ябу не прерывал их спора, пока не понял всю хитрость замысла Оми.

– Очень хорошо. Я согласен! И предложу ему меч Мурасамы, чтобы закрепить дух нашего соглашения, Оми-сан, – изрек он с тайным злорадством. – Именно дух! Клинок Мурасамы более чем пришелся к месту. И конечно, Торанага сейчас нуждается во мне больше, чем когда-либо раньше. Оми прав, Игураси. У меня нет выбора. Я перехожу на сторону Торанаги. Я его вассал!

– До начала войны, – со значением добавил Оми.

– Конечно. Конечно, только до тех пор, пока не начнется война! Тогда я могу перейти на другую сторону – и сделать это дюжину раз. Ты опять прав, Оми-сан!

…И теперь Ябу думал: «Оми лучший из советников, какие у меня когда-либо были, но самый опасный. Оми достаточно умен, чтобы захватить Идзу, если я умру. Но какое это имеет значение? Все мы смертны».

– Вы полностью отрезаны, – изрек Ябу. – Вы отрезаны.

– А есть иной выход? – спросил Торанага.

– Извините меня, господин, – вмешался Оми, – сколько времени займет подготовка к походу?

– Все уже готово.

– В Идзу также все готово, господин, – вставил Ябу. – Ваша сотня, мои шестнадцать тысяч и мушкетный полк – этого достаточно?

– Нет. «Малиновое небо» – отчаянная затея. Все решит штурм.

– Вы должны попробовать, как только прекратятся дожди и можно будет воевать, – настаивал Ябу. – Какой выбор вы сделали? Исидо мигом создаст новый Совет, у них все еще есть полномочия. Так что со дня на день вас обвинят в измене. Зачем ждать, пока вас сожрут? Послушайте, может, полк пробьется с боем через горы? Объявите «малиновое небо»! Бросьте все силы в одно большое наступление. Это путь воина, это достойно самурая, Торанага-сама. Ружья, наши ружья сметут Дзатаки с нашего пути, а повезет вам или нет, какая разница? Память об этой попытке останется в веках!

Нага подхватил:

– Да, но мы победим!

Некоторые из командиров кивнули в знак согласия, довольные, что начнется война. Оми промолчал. Торанага посмотрел на Бунтаро:

– Ну?

– Господин, прошу извинить меня за то, что не высказываю своего мнения. Я и мои люди – мы сделаем то, что вы решите. Это мой единственный долг. Мое мнение не важно, потому что я исполню вашу волю.

– Обычно этого было достаточно, но не сегодня!

– Тогда война. Ябу-сан прав. Давайте выступим на Киото. Сегодня, завтра или когда закончатся дожди. «Малиновое небо»! Я устал ждать.

– Что думает Оми-сан? – осведомился Торанага.

– Ябу-сама прав, господин. Исидо не станет строго придерживаться завещания тайко и соберет новый Совет в самом скором времени. И этот новый Совет будет узаконен императором. Ваши враги возрадуются, а большинство друзей после некоторого колебания предадут вас. Новый Совет сразу же предъявит вам обвинение. Тогда…

– Тогда «малиновое небо»? – прервал Ябу.

– Если господин Торанага прикажет, то да. Но я не думаю, что обвинение будет иметь законную силу. Вы можете забыть о нем.

– Почему? – заинтересовался Торанага.

Всеобщее внимание обратилось на Оми.

– Я согласен с вами, господин, в том, что Исидо – воплощение зла. И даймё, которые согласились служить ему, такое же зло. Настоящим мужчинам известно, что представляет собой Исидо и что император обманут им. – Оми осторожно пробирался через зыбучие пески, способные поглотить его. – Я думаю, Исидо допустил роковую ошибку, убив господина Сугияму и его семью. Из-за этих грязных убийств все даймё теперь будут ждать от Исидо предательства и очень многие из тех, до кого ему не дотянуться, откажутся исполнять указы Совета. Вы в безопасности. На время.

– На какое время?

– Дожди будут лить еще месяца два. Когда они прекратятся, Исидо пошлет против вас Икаву Дзикю и господина Дзатаки, чтобы их войска взяли вас в клещи. Армия Исидо поддержит их на дороге Токайдо. А пока идут дожди, все даймё, имеющие зуб на соседей, будут обещать Исидо помощь и поддержку, но стоит ему сделать первый шаг, как они, я полагаю, забудут свои посулы и кинутся сводить счеты друг с другом, грабить, захватывать земли, на которые давно зарятся. Страну раздерут на части, как это было до тайко. Но к счастью, у вас, господин, и Ябу-сама достаточно сил, чтобы защитить подходы к Канто и Идзу от первой волны вторжений и отразить их. Я не думаю, что Исидо осилит второе наступление – он не настолько могуч. Когда Исидо и другие ослабят свой напор, ничто не помешает вам с господином Ябу осторожно выйти из-за гор и постепенно прибрать страну к рукам.

– Когда это случится?

– При жизни ваших детей, господин.

– Ты советуешь вести оборонительные сражения? – презрительно поморщился Ябу.

– Я думаю, что вместе вы будете в безопасности за горами. Вы должны выиграть время, Торанага-сама. Вам надо выждать, пока у вас не прибавится союзников. Удерживать перевалы. Это возможно! Исидо – злодей, но не глупец, готовый бросить все силы на одну битву. Он будет отсиживаться в Осаке. Так что какое-то время нам не стоит использовать наш полк. Куда разумнее увеличить охрану и приберегать его как секретное оружие до той поры, когда вы выйдете из-за гор. Я не вижу, какое достойное применение ему можно найти сейчас. – Оми понимал, что все глядят на него. Он поклонился Торанаге. – Пожалуйста, извините меня за многословие, господин.

Торанага внимательно посмотрел на него, потом взглянул на сына. Он видел, что юноша с трудом сдерживает возбуждение, и знал, что пришло время выпустить его на добычу.

– Нага-сан?

– То, что сказал Оми-сан, верно, – сразу же радостно произнес Нага. – Бо́льшая часть того, что он сказал. Однако я считаю, что надо использовать эти два месяца для того, чтобы собрать союзников, отвратить даймё от Исидо. Когда же прекратятся дожди, следует напасть без предупреждения – «малиновое небо».

Торанага уточнил:

– Ты не согласен с Оми-саном в том, что касается продолжительности войны?

– Нет. Но разве… – Нага замолчал.

– Продолжай, Нага-сан. Говори прямо!

Нага промолчал, его лицо побледнело.

– Тебе приказано продолжать!

– Хорошо, господин. Мне пришло на ум, что… – Он опять остановился, потом выпалил: – Разве для вас это не шанс стать сёгуном? Если удастся взять Киото и получить нужные полномочия, почему бы не собрать новый Совет? Почему не просить императора назначить вас сёгуном? Так было бы лучше для вас и для всего государства. – Нага попытался изгнать страх из голоса. Сказанное им было крамолой, изменой Яэмону, которому хранили верность большинство присутствующих самураев: Ябу, Оми, Игураси и особенно Бунтаро. – Я считаю, вы должны быть сёгуном! – Он с вызовом посмотрел на остальных. – Если это осуществится… Оми-сан, вы правы в том, что война обещает быть долгой, но я говорю: господин Торанага должен взять власть, добиться ее! Продолжительная война погубит страну, которую снова растащат на тысячи частей! Кто хочет этого? Господин Торанага должен быть сёгуном. Вручить бразды правления Яэмону… господину Яэмону можно, только обезопасив государство! Другой возможности не представится… – Его голос замер, он постарался встать так, чтобы обезопасить себя от удара в спину, напуганный тем, что сказал, и одновременно обрадованный, что озвучил давние свои мысли.

Торанага вздохнул:

– Я никогда не стремился стать сёгуном. Сколько раз повторять? Я поддерживаю моего племянника Яэмона и уважаю волю его отца, тайко. – Он обвел взглядом окружающих и остановился на Наге. Юноша вздрогнул. Но Торанага проговорил добродушно, снова приманивая свою «ловчую птицу»: – Только усердие и молодость извиняют тебя. К сожалению, множество более зрелых и мудрых воображают, что таковы мои притязания. Они ошибаются. Есть один путь пресечь измышления – привести к власти господина Яэмона. Именно это я и намереваюсь сделать.

– Да, отец. Благодарю вас, – в отчаянии выдохнул Нага.

Торанага перевел взгляд на Игураси:

– Что ты посоветуешь?

Одноглазый самурай почесался.

– Я воин, не советник, но стою за «малиновое небо», если мы не можем сражаться на наших условиях, как говорил Оми-сан. Я воевал в Синано много лет назад. Это скверные места, и тогда господин Дзатаки выступал с нами заодно. Я бы не хотел снова воевать в Синано и никогда бы не стал воевать против Дзатаки. А если господин Маэда под подозрением… Как можно рассчитывать на победу, когда вас готовится предать самый важный союзник? Господин Исидо выставит против вас две-три сотни тысяч воинов, и еще сотня тысяч останется оборонять Осаку. У нас маловато людей для наступления. Тут и ружья не помогут. Зато, укрывшись за горами и используя ружья, мы сможем держаться вечно, коли все пойдет так, как говорит Оми-сан. Мы могли бы держать перевалы. У вас достаточно риса. Разве не Канто снабжает им половину страны? Наконец, мы можем прислать вам сколько угодно рыбы. Вы будете в безопасности. Пусть господин Исидо и этот дьявол Дзикю приходят. Если все сложится, как сказал Оми-сан, ваши враги скоро будут жрать друг друга. Если нет, настанет черед «малинового неба». Двум смертям не бывать.

– Кто-нибудь хочет добавить? – спросил Торанага. Никто не отозвался. – Марико-сан?

– Мне не пристало говорить здесь, господин, – ответила она. – Я уверена, сказано все, что должно быть сказано. Но может, мне будет дозволено спросить от имени всех ваших советников, которые присутствуют здесь. Как вы думаете, что должно произойти?

Торанага умышленно медлил, подбирая слова:

– Я считаю, произойдет то, что предсказал Оми-сан. За одним исключением: Совет не будет бессилен. У него хватит влияния, чтобы собрать изрядные силы. И когда закончатся дожди, эти силы будут брошены на Канто в обход Идзу. Сначала они проглотят Канто, потом Идзу. Только после моей смерти даймё начнут воевать друг с другом.

– Но почему, господин? – отважился спросить Оми.

– Потому что у меня слишком много врагов. Я владею Канто, я воевал более сорока лет и никогда не проигрывал сражений. Все они боятся меня. Я знаю, что сначала падальщики объединятся, чтобы погубить меня. Позже они перебьют друг друга, но сперва объединятся, чтобы покончить со мной, если им это удастся. Запомните, все вы: я один представляю действительную угрозу Яэмону, даже если не угрожаю ему. В этом вся ирония. Они убеждены, что я хочу быть сёгуном. Я – нет. Это другая война, которая мне вовсе не нужна.

Нага нарушил молчание:

– Тогда что вы собираетесь делать, господин?

– Да?

– Что вы собираетесь делать?

– Очевидно, объявлю «малиновое небо».

– Но вы сказали, что они поглотят нас.

– Поглотили бы, дай мы им время. Но я не собираюсь давать им его. Мы начнем войну тотчас же!

– Но дожди…

– Мы придем в Киото мокрыми. Горячими, потными и мокрыми. Внезапность, скорость, отвага и время выигрывают войны, так? Ябу-сан был прав. Ружья проложат нам путь через горы.

В течение часа они обсуждали возможный ход крупной кампании в сезон дождей – неслыханная вещь в военной стратегии. Потом Торанага отпустил всех, за исключением Марико, приказав Наге привести к нему Андзин-сана. Он проводил своих советников внимательным взглядом. Внешне все были воодушевлены, раз уж решение объявлено. Особенно Нага и Бунтаро. Только Оми оставался сдержанным и задумчивым. Торанага не уделил особого внимания Игураси, зная, что старый вояка исполнит все, что прикажет Ябу, потому он отпустил Ябу восвояси – как залог, ненадежный, разумеется, но залог. «Оми – единственный, кто чего-то стоит, – подумал он. – Любопытно, сообразил ли он уже, что я собираюсь делать?»

– Марико-сан, узнайте потихоньку, сколько стоит контракт куртизанки.

Она прищурилась:

– Кику-сан, господин?

– Да.

– Прямо сейчас, господин?

– Хорошо бы сегодня вечером. – Он ласково поглядел на нее. – Это не для меня – для одного из моих командиров. Может быть.

– Я полагаю, цена может зависеть от того, кто это будет.

– Я тоже так думаю. Но установите цену. Госпожа, конечно, имеет право отказаться, если пожелает, когда будет названо имя самурая. Однако передайте мама-сан, ее хозяйке, что я уверен: госпоже хватит воспитания по достоинству оценить мой выбор. Скажите также хозяйке, что Кику сойдет за госпожу первого класса в Мисиме, но не в Эдо, Осаке или Киото, поэтому, надеюсь, мне придется платить по ценам Мисимы, а не Эдо или Осаки.

– Да, господин, конечно.

Торанага двинул плечом, чтобы облегчить боль, и поправил мечи.

– Может быть, сделать вам массаж, господин? Или прислать Суво?

– Нет, спасибо. Я позову Суво позднее. – Торанага встал, с большим удовольствием облегчился, потом снова сел. На нем были короткое легкое шелковое кимоно с голубым рисунком и простые соломенные сандалии. Его голубой веер украшал узор из крестиков.

Солнце стояло низко, небо заволокли дождевые облака.

– Как прекрасно жить! – изрек он с удовольствием. – Я почти слышу, как дождь готовится родиться.

– Да, – согласилась она.

Торанага задумался на миг и прочитал стихотворение:

– Небо,Опаленное солнцем,Обильными плачет слезами.

Марико послушно переключилась на популярную среди самураев игру в стихосложение, переставляя слова произнесенных им стихов, переиначивая их, заменяя и придавая им другой смысл. Через минуту она ответила:

– Но лес,Истерзанный ветром,Мертвыми плачет листьями.

– Хорошо сказано! Да, очень хорошо сказано! – Торанага окинул ее довольным взглядом, радуясь тому, что увидел.

Она явилась на совет в бледно-зеленом кимоно с узорами в виде стеблей бамбука, темно-зеленом оби и держала в руках оранжевый зонтик от солнца. Чудесный свет исходил от ее иссиня-черных волос, собранных высоко под широкополой шляпой. Он вспомнил с томлением, как все они – даже сам Города – желали ее, тринадцатилетнюю, когда Акэти Дзинсай впервые представил свою старшую дочь ко двору. И как Накамура просил ее у Городы, а тот лишь посмеялся – прилюдно обозвал будущего тайко похотливой мартышкой и сказал ему: «Рвись в бой, крестьянин, а не в благородные щели!» Акэти Дзинсай открыто презирал Накамуру, который соперничал с ним за расположение Городы. Оттого-то Накамура с особенным наслаждением сокрушил врага. И находил удовольствие в том, чтобы наблюдать злоключения Бунтаро, которому Города отдал девушку для упрочения своего союза с Тодой Хиромацу. «Хотел бы я знать, – мелькнула игривая мысль в уме Торанаги, – хотел бы я знать, станет ли она одной из моих наложниц, если Бунтаро погибнет?» Торанага всегда предпочитал опытных женщин, вдов или разведенных жен, особенно не прельщаясь ни красотой, ни умом, ни молодостью, ни благородным происхождением: от них одни неприятности, больше времени тратишь на ухаживания.

Он усмехнулся про себя: «Я бы и не взял ее, потому что она соединяет в себе все, чего я не ищу в наложницах. Разве что возраст подходящий».

– Господин? – спросила она.

– Я задумался над вашими стихами, Марико-сан, – пояснил он более чем вежливо. Потом продолжил:

– Почему так холодно?Лето,Увы, прошло, и осеньНаступает в своем блеске.

Она подхватила:

– Если б я могла использовать слова,Похожие на падающие листья,Что за костерСтихи мои создали б!

Он засмеялся и отвесил поклон с шутливым смирением:

– Победа за вами, Марико-сама. Что вас порадует? Веер? Или шарф – повязывать волосы?

– Благодарю вас, господин, – ответила она. – Все, что доставит радость вам.

– Десять тысяч коку в год для вашего сына.

– О, господин, мы не заслужили такого благодеяния!

– Вы победили. Победа и верность долгу должны вознаграждаться. Сколько лет теперь Сарудзи?

– Пятнадцать. Почти пятнадцать.

– Ах да! Он был недавно помолвлен с одной из внучек господина Киямы, верно?

– Верно, господин. В одиннадцатом месяце прошлого года, месяце белых морозов. Он сейчас в Осаке с господином Киямой.

– Хорошо. Десять тысяч коку, с этого самого мгновения. Я пошлю распоряжение с завтрашней почтой. Но хватит стихов! Пожалуйста, выскажите мне свое мнение.

– Мое мнение, господин, что мы в безопасности, пока остаемся в ваших руках, как и земля в безопасности в ваших руках.

– Я хочу, чтобы вы были серьезны.

– О, я очень серьезна, господин. Я благодарю вас за милость, оказанную моему сыну. Все будет прекрасно. Я верю: что бы вы ни сделали, все будет прекрасно. Клянусь Мадонной, что верю в это.

– Хорошо. Но все-таки я намерен услышать ваше мнение.

Она тут же заговорила без опаски, как равная с равным:

– Во-первых, вам надо тайно склонить господина Дзатаки на вашу сторону. Я догадываюсь, что вы либо уже знаете, как это сделать, либо потихоньку вошли в сговор с вашим сводным братом и его «отступничество» – уловка, призванная в первую очередь одурачить Исидо. Далее: вам ни в коем случае нельзя нападать первым. Вы никогда этого не делали. Вы всегда учили терпению и нападали, только когда были уверены в победе. Объявление «малинового неба» – это еще одна ваша уловка. Теперь о времени. Мое мнение, что вам следует, как вы и собирались, объявив «малиновое небо», никогда к нему не приступать. Это приведет Исидо в смятение. Шпионы здесь и в Эдо сообщат ему о вашем замысле, и он рассеет свои силы, как стаю куропаток в плохую погоду, чтобы приготовиться к угрозе, которой нет. Тем временем вы за два месяца сплотите союзников, перетянете на свою сторону тех, кто примкнул к Исидо, и внесете разлад в ряды его сторонников, чего нужно добиться любыми средствами. И конечно, вы должны выманить Исидо из Осаки, из замка. Если вам не удастся этого сделать, он победит или, по крайней мере, вы потеряете сёгунат. Вы…

– Я изложил свое мнение на сей счет, – выкрикнул Торанага, уже не шутя. – Вы забываетесь!

Марико откликнулась беззаботно:

– Я сегодня вынуждена коснуться самого сокровенного, господин. Из-за заложников. Они – нож в вашем сердце.

– Что с ними?

– Пожалуйста, будьте терпеливы со мной, господин. Возможно, мне больше никогда не представится случай побеседовать с вами вот так. Андзин-сан называет это, как принято у англичан, «поговорить в открытую частным образом». У нас не будет другой подобной возможности. Я прошу вас извинить меня за плохие манеры. – Марико напряглась, но, сколь ни удивительно, продолжила разговор на равных: – Мое искреннее мнение состоит в том, что Нага-сан прав. Вы должны стать сёгуном или не выполните своего долга перед страной и родом Миновара.

– Как осмеливаетесь вы говорить подобное!

Марико осталась совершенно безмятежной. Явный гнев собеседника совершенно не трогал ее.

– Я советовала бы вам жениться на госпоже Отибе. Пройдет еще восемь лет, прежде чем Яэмон достигнет совершеннолетия и сможет законным образом вступить в права наследства, – это вечность! Никто не знает, что может случиться за восемь месяцев, – что уж говорить о восьми годах!

– Все ваше семейство можно уничтожить за восемь дней!

– Да, господин. Но это ничего не даст вам. Нага-сан прав. Вы должны взять власть, чтобы потом передать ее. – С шутовской серьезностью она добавила, чуть дыша: – А теперь ваш верный советник должен совершить сэппуку или я могу сделать это позднее? – Она притворилась, что падает в обморок.

Торанага уставился на нее, ошарашенный невероятной наглостью, потом разразился хохотом и стукнул кулаком о землю. Когда способность говорить вернулась к нему, он выдохнул:

– Я никогда не пойму вас, Марико-сан.

– Ах нет, вы всегда меня понимаете, господин, – возразила она, вытирая пот со лба. – Вы так добры к вашим преданным вассалам, которые смешат вас. Выслушиваете их требования, разрешаете им говорить что вздумается. Простите меня за дерзость, пожалуйста.

– Почему я должен прощать? Почему? – улыбался Торанага, опять обретя добродушие.

– Из-за заложников, господин, – пояснила она просто.

– Ах, из-за них. – Он вдруг стал серьезным.

– Да. Я должна поехать в Осаку.

– Да, – ответил он, – я знаю.

Глава 38

Сопровождаемый Нагой, Блэкторн печально плелся вниз по склону холма по направлению к двум фигурам, сидящим на футонах посреди кольца из телохранителей. Дальше начинались подножия гор, устремленных в облачное небо. День был душный. Блэкторн мучился головной болью – итог напряжения последних дней, беспокойства за Марико и необходимости говорить только по-японски. Теперь он увидел Марико, и на душе у него стало спокойней.

Блэкторн много раз уже подходил к дому Оми в надежде повидать Марико или узнать о ее здоровье. Самураи всегда вежливо, но твердо отказывали ему. Оми сообщил ему как томодати (другу), что у нее все нормально.

– Не беспокойтесь, Андзин-сан. Вы понимаете?

– Да, – подтвердил он, понимая только, что не может ее видеть.

Потом его призвали к Торанаге. Блэкторн многое хотел сказать ему, но не смог из-за нехватки слов и только рассердил даймё. Фудзико несколько раз ходила повидать больную. Возвращаясь, она уверяла, что у Марико все прекрасно, добавляя свое неизменное: «Симпай суруна (не беспокойтесь), Андзин-сан. Вакаримас? (Вы поняли?)»

Бунтаро вел себя так, будто ничего не случилось. Встречаясь в течение дня, они обменивались вежливыми приветствиями. Время от времени Бунтаро пользовался банным домиком капитана, но в остальном его, как и других самураев в Андзиро, ничто не связывало с Блэкторном: ни дружба, ни вражда.

С рассвета до сумерек Блэкторн занимался ускоренной подготовкой стрелков. Он должен был, подавляя недовольство, учить и учиться – осваивать чужой язык. К ночи им овладевало полное изнеможение. Жара, пот, дождь. И одиночество. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, таким инородным в этом чужом мире.

Потом, три дня назад, его настиг ужас…

На исходе долгого влажного дня он приехал домой усталый и сразу почувствовал беспокойство, охватившее весь его дом. Фудзико поздоровалась с ним очень нервно.

– Нан дэс ка?

Она ответила спокойно, обстоятельно, опустив глаза.

– Вакаримасэн. (Я не понял.) Нан дэс ка? – спросил он опять сердито – усталость делала его раздражительным.

Тогда она попросила его пройти с ней в сад, показала на карниз, но этот жест ему ни о чем не говорил. Последовало еще несколько слов и жестов, и наконец его осенило: она указывает на то место, где он подвесил фазана.

– Ах, я и забыл о нем! Ватаси… – Он не смог вспомнить нужного слова и только устало пожал плечами: – Вакаримас. Кидзи ка? (Я понял. Фазан?)

Слуги глазели на него из дверей и окон, явно чем-то пораженные. Она опять заговорила. Блэкторн сосредоточился, но не уловил смысла.

– Вакаримасэн (я не понял), Фудзико-сан.

Она сделала глубокий вдох, потом неуверенно изобразила, как кто-то снимает фазана, уносит и закапывает его.

– А! Вакаримас, Фудзико-сан. Вакаримас! Это зашло так далеко? – спросил он. Не зная, как это сказать по-японски, он зажал нос и сморщился, как будто почуял страшное зловоние.

– Хай, хай, Андзин-сан. Додзо гомэн насай, гомэн насай. – Она издала жужжание, подражая мушиному рою, который пытались изобразить ее руки.

– А, со дэс! Вакаримас. – Прежде он сразу бы извинился. Если бы знал нужную фразу. Так и сказал бы: «Извините за причиненное неудобство». Теперь он пожал плечами, пытаясь унять боль в спине, и пробормотал: – Сиката га най, – желая ускользнуть от забот к блаженству ванны и массажа, единственным радостям, которые делали жизнь здесь сносной. – Дьявол с ним! – буркнул он по-английски, отворачиваясь. – Если бы я бывал здесь днем, спохватился бы раньше. К черту его!

– Додзо, Андзин-сан?

– Сиката га най, – повторил он громче.

– А, со дэс, аригато годзаймасита.

– Дарэ тору дэс ка? (Кто убрал его?)

– Ёки-я.

– О, этот старый мошенник! – (Ёки-я, садовник, добрый беззубый старик, заботливыми руками пестовал растения и делал сад таким красивым.) – Иэ, моттэ куру (хорошо, приводить) Ёки-я.

Фудзико покачала головой. Ее лицо стало белым как мел.

– Ёки-я синда дэс, синда дэс (умер, умер)! – прошептала она.

– Га синдато? Дон ёни? Доситэ? Доситэ синданода? (Умер? Как? Почему? Как он умер?)

Она указала на то место, где висел фазан, и произнесла много мягких непонятных слов. Потом жестами изобразила удар меча.

– Боже мой! Вы приговорили старика к смерти из-за богом проклятого, вонючего фазана?

Все слуги сразу же бросились в сад и упали на колени. Даже дети повара уткнулись лбами в землю.

– Какого черта? Что здесь происходит? – бушевал Блэкторн.

Фудзико стоически ждала, пока не собралась вся челядь, потом тоже встала на колени и поклонилась, но как самурай – не как крестьянка.

– Гомэн насай, додзо гомэн на…

– Чума на твои гомэн насай! Какое право ты имела так поступить? А? – И он начал грубо ее отчитывать: – Почему, ради бога, ты не спросила сначала меня? А?

Блэкторн старался совладать с собой, сознавая, что всем известно: закон разрешает ему изрубить в капусту Фудзико и всех прочих прямо здесь, в саду, за причинение беспокойства или вовсе без всякой причины, и даже сам Торанага не сможет вмешаться, ведь он, Блэкторн, в своем доме.

Он увидел, как ребенок дрожит от ужаса.

– Боже мой на небесах, дай мне силы… – Он схватился за столб, чтобы успокоиться. – Это не ваша вина, – выдохнул Блэкторн, не понимая, что говорит по-английски. – Это ее вина! Это твоя вина! Ты – убийца, сука!

Фудзико медленно подняла глаза. Увидела указующий перст и ненависть на его лице и шепотом отдала приказ своей служанке Нигацу.

Нигацу покачала головой, умоляя хозяйку о чем-то.

– Има!

Служанка убежала и вернулась с длинным мечом. Слезы струились по ее лицу. Фудзико взяла меч двумя руками и подала его Блэкторну. Она что-то лепетала, и, хотя капитан не понимал всех слов, он знал, что́ она говорит: «Я виновата, пожалуйста, возьми мою жизнь, потому что я огорчила тебя».

– Иэ! – Он схватил меч и отбросил его в сторону. – Думаешь, это вернет Ёки-я к жизни?

Потом до него внезапно дошло, что он наделал и что творит сейчас. «О боже мой…»

Блэкторн бежал от них. В отчаянии он направился к скале над деревней около храма ками, сбоку от древнего огромного кипариса, и заплакал.

Он плакал, потому что безвинно погиб хороший человек и убил его он, Блэкторн.

«Боже мой, прости меня! Я виноват, не Фудзико. Я убил его. Я приказал, чтобы никто не трогал фазана, кроме меня. Я спросил ее, все ли поняли, и она сказала, что да. Я отдал приказ шутя, но теперь это не имеет значения. Я отдал приказ, зная их законы и обычаи. Старик нарушил мое глупое распоряжение. Что еще могла сделать Фудзико-сан? Я виноват».

Наконец слезы иссякли. Наступила глубокая ночь, и он вернулся в свой дом.

Фудзико, как всегда, ждала его, но на сей раз одна. На коленях у нее лежал меч, который она опять предложила Блэкторну:

– Додзо, Андзин-сан.

– Иэ, – буркнул он, принимая меч, как и полагалось. – Иэ, Фудзико-сан. Сиката га най, нэ? Карма, нэ? – Извиняясь, он тронул ее плечо. Блэкторн знал, что она вынуждена терпеливо сносить самые большие его глупости.

Фудзико заплакала.

– Аригато, аригато го… годзаймасита, Андзин-сан, – произнесла она, совершенно убитая, – гомэн насай.

Он готов был отдать ей свое сердце.

…И теперь Блэкторн подумал с глубокой печалью: «Да, это так, но это тебя не извиняет и не покончит с ее унижением, как и не вернет Ёки-я к жизни. Ты виноват. Должен был предусмотреть…»

– Андзин-сан! – окликнул его Нага.

– Да, Нага-сан? – Он отвлекся от тяжелых дум и оглянулся на юношу, шедшего рядом. – Извините, вы что-то сказали?

– Я сказал, что надеюсь стать вашим другом.

– Благодарю вас.

– Да, и, может быть, вы… – Далее следовал набор слов, которых Блэкторн не понял.

– Простите?

– Учить, так? Понимаете? Учить! Рассказывать о мире.

– Ах да! Извините. Так чему учить?

– Рассказывать про другие страны – заморские страны. Мир, так?

– Теперь понял. Да, попробую.

Они уже подошли к живому кольцу.

– Начнем завтра, Андзин-сан. Друзья, да?

– Да, Нага-сан. Попробуем.

– Хорошо. – Очень довольный, Нага кивнул и, приказав самураям пропустить капитана, сделал Блэкторну знак идти дальше одному. Тот повиновался, чувствуя себя очень одиноким в кругу людей.

– Охаё (добрый день), Торанага-сама. Охаё, Марико-сан, – сказал он, присоединяясь к ним.

– Охаё, Андзин-сан, додзо сувари (пожалуйста, садитесь).

Марико улыбнулась ему:

– Охаё, Андзин-сан. Икага дэс ка?

– Ё, домо. – Блэкторн задержал на ней взгляд. Он был очень рад вновь увидеть Марико. – Твое присутствие наполняет меня радостью, большой радостью, – признался он на латыни.

– И твое – меня. Я так рада видеть тебя. Но на тебе какая-то тень. В чем дело?

– Нан дзя? – встрял Торанага.

Она передала ему весь диалог. Торанага хмыкнул, потом отпустил реплику.

– Мой господин говорит, вы выглядите озабоченным, Андзин-сан. Я должна согласиться с ним. Он спрашивает, что вас беспокоит.

– Ничего. Домо, Торанага-сама. Нани мо.

– Нан дзя? – настаивал Торанага. – Нан дзя?

Блэкторн послушался.

– Ёки-я, – выдохнул он беспомощно, – хай, Ёки-я.

– А, со дэс! – Торанага долго что-то втолковывал Марико.

– Мой господин говорит, что нет нужды печалиться о старом садовнике. Он просит сказать вам, что все совершилось законным порядком. Старый садовник полностью сознавал, что делал.

– Я не понимаю.

– Да, вам, должно быть, очень трудно, но, видите ли, Андзин-сан, фазан сгнил на солнце. Собралось ужасно много мух. Под угрозой оказалось ваше здоровье, здоровье вашей наложницы и всех остальных, кто был в доме. А также, извините, последовали жалобы, очень деликатные, от домоправителя Оми-сана и других. Одно из самых важных правил состоит в том, что отдельный человек никогда не должен нарушать общую гармонию, помните? Так что нужно было что-то делать. Вы понимаете, разложение, запах тления выводит нас из себя. Для нас это самый плохой запах в мире, извините меня. Я пыталась вам объяснить. Видите ли, это одна из вещей, которая всех нас немного сводит с ума. Ваш слуга…

– Почему никто не обратился ко мне? Не сказал? – растерялся Блэкторн. – Фазан для меня ничего не значил.

– А что было говорить? Вы отдали приказ. Вы глава дома. Они не знали ваших порядков. Что им оставалось делать, кроме как разрешить затруднение по-своему? – Она перевела Торанаге слова Блэкторна, потом снова повернулась к капитану. – Это расстроило вас? Вы хотите, чтобы я продолжала?

– Да, пожалуйста, Марико-сан.

– Вы уверены?

– Да.

– Хорошо. Потом ваш главный слуга, этот маленький кривозубый повар, собрал всех слуг, Андзин-сан. Попросили присутствовать Муру как старосту деревни. Решили, что обращаться за помощью к деревенским эта не станут. Это было чисто домашнее затруднение. Один из слуг хотел снять птицу и закопать, хотя вы дали строгий приказ ее не трогать. Ваша наложница, понятное дело, должна была следить, чтобы выполнялись все ваши приказы. Старый садовник спросил, позволят ли ему убрать фазана. Последнее время он днем и ночью сильно страдал от болей в животе, работа утомляла его и стала не в радость. Третий помощник повара тоже предлагал свои услуги, говоря, что он очень молод и глуп, а значит, его жизнь ничего не стоит. Наконец старому садовнику оказали честь. Это действительно большая честь, Андзин-сан. Все раскланялись друг с другом, и он с радостью унес фазана и закопал его, чем доставил всем большое облегчение. Вернувшись, он прямо пошел к Фудзико-сан и рассказал ей, что нарушил ваш запрет. Она поблагодарила его и велела ждать, а сама пошла ко мне за советом. Все дело совершилось законным порядком и требовало законного разбирательства. Я сказала Фудзико-сан, что не знаю, как ей следует поступить, Андзин-сан. Я спросила Бунтаро-сана, но он тоже не знал. Все было очень сложно из-за вас. Тогда он обратился к господину Торанаге. Господин Торанага сам увиделся с вашей наложницей. – Марико повернулась к Торанаге и объяснила, до какого места добралась в этой истории, поскольку он просил держать его в курсе рассказа.

Торанага быстро заговорил. Блэкторн наблюдал за ними – миниатюрной, очаровательной, любезной женщиной и мужчиной, плотным, глыбообразным, с большим брюхом. Торанага при разговоре не жестикулировал, как большинство людей, левая его рука неподвижно лежала на бедре, правую он всегда держал на рукоятке меча.

– Хай, Торанага-сама, хай. – Марико взглянула на Блэкторна и продолжила, как было велено: – Наш господин просит меня объяснить, что если бы вы были японцем, то никаких трудностей не возникло бы, Андзин-сан. Старый садовник просто пошел бы и сделал это, чтобы получить избавление. Но, извините меня, вы чужеземец, хотя господин Торанага и сделал вас своим хатамото – одним из личных вассалов. Нужно было решить, являетесь ли вы самураем или нет. Я имею честь сказать вам, что вы произведены в самураи и с этого дня имеете все права самурая. Поэтому все разрешилось очень легко. Было совершено преступление. Ваш приказ умышленно нарушили. Закон предусматривает только один исход. – Она сделалась особенно серьезной. – Но господин Торанага знал о вашем особом неприятии убийства, поэтому, чтобы избавить вас от огорчения, он лично приказал одному из своих самураев отправить старого садовника в «великую пустоту».

– Но почему никто не спросил меня? Этот фазан для меня ничего не значил.

– Фазан здесь ни при чем, Андзин-сан, – объяснила она. – Вы глава дома. Закон гласит, что никто из людей, принадлежащих к вашему дому, не вправе ослушаться вас. Старый садовник умышленно нарушил закон. Весь мир распадется на кусочки, если люди позволят себе попирать закон. Ваш…

Торанага прервал ее и разразился долгой речью. Она слушала, отвечала на вопросы, потом он сделал ей знак продолжать.

– Хай. Господин Торанага попросил меня заверить вас, что он лично проследил за тем, чтобы старый садовник умер быстро, безболезненно и с почетом, как того заслуживал. Господин Торанага даже дал самураю свой собственный, очень острый меч. И мне следует упомянуть, что старый садовник был очень горд: в такие тяжелые для него дни он сумел послужить вашему дому, Андзин-сан, и, прежде всего, помог установить ваш статус самурая. Больше всего он гордился оказанной ему честью. Мы не используем общественных палачей, Андзин-сан. Господин Торанага хочет, чтобы вы поняли это.

– Спасибо, Марико-сан. Благодарю вас за разъяснения. – Блэкторн повернулся к Торанаге и поклонился ему самым уважительным образом. – Домо, Торанага-сама, домо аригато. Вакаримас. Домо.

Торанага, довольный, поклонился в ответ:

– Иэ, Андзин-сан. Симпай суру монодзя, нэ? Сиката га най, нэ? (Хорошо, теперь вы довольны, да? Что еще можно сделать?)

– Нани мо. (Ничего.)

Блэкторн отвечал на вопросы Торанаги о стрелковой подготовке, но ничего из того, о чем они говорили, его не трогало. Голова шла кругом. Он оскорбил Фудзико перед всеми слугами, хотя она сделала только то, что принято делать.

«Фудзико не виновата. Никто не виноват. Кроме меня.

Я не могу изменить того, что сделано. Ни в отношении Ёки-я, ни в отношении нее. Никого из них.

Как мне жить дальше с таким стыдом?»

Он сидел скрестив ноги перед Торанагой, легкий ветер с моря трепал полы его кимоно, как всегда, из-за пояса его торчали рукояти мечей. Он уныло слушал и отвечал, все было ему безразлично.

– Скоро война, – сказала она.

– Когда? – спросил он.

– Очень скоро. Вам придется поехать со мной. Вы будете сопровождать меня часть пути, Андзин-сан, потому что я собираюсь в Осаку, а вы отправитесь в Эдо по суше, чтобы приготовить ваш корабль к войне…

Вдруг наступила совершенная тишина.

Земля задрожала.

Он почувствовал, что легкие сейчас лопнут, каждая клеточка его существа возопила от ужаса. Он пытался встать, но не мог и видел, что все самураи тоже совершенно беспомощны. Торанага и Марико отчаянно цеплялись за землю руками и ногами. Невообразимый катастрофический грохот исходил от земли и неба. Он окружил их, заполнил пространство, все нарастая и нарастая до тех пор, пока барабанные перепонки чуть не лопнули. Они стали частью этого безумия. На миг оно прекратилось, но затем толчки возобновились. Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, недоумевающий мозг кричал, ведь вокруг простиралась безопасная земная твердь, а не море, способное обрушиться на тебя в любой миг. Он сплюнул, надеясь избавиться от мерзкого привкуса, уцепился за дрожащую землю, снова и снова подавляя рвотные позывы.

Севернее лавина камней стронулась с горы и скатилась в долину, добавив грохоту. Часть лагеря самураев исчезла. Блэкторн пытался передвигаться на карачках, Торанага и Марико делали то же самое. Он понимал, что кричит, но ни с его, ни с чьих губ, казалось, не сорвалось ни звука.

Дрожь прекратилась.

Земля опять стала твердью, какой была прежде, какой ей и полагалось быть. Руки, ноги, все тело его непроизвольно тряслись.

Но потом земля вновь застонала. Началась вторая волна землетрясения. Она была сильней. На дальнем конце плато земля раздалась. Трещина, расширяясь, поползла в их сторону с невероятной скоростью, прошла в пяти шагах от них и устремилась дальше. Не веря своим глазам, он смотрел, как Торанага и Марико качаются на краю расщелины, где земле полагалось быть твердой. Как в ночном кошмаре, он видел Торанагу возле самой бездны, даймё уже проваливался в нее. Блэкторн вышел из ступора, кинулся вперед. Правой рукой он ухватил за пояс Торанагу, земля в это время дрожала, как лист на ветру.

Трещина – двадцать шагов в глубину, десять в ширину – грозила гибелью. Грязь и камни сыпались в нее, увлекая за собой людей.

Блэкторн искал опору для рук и ног, отчаянно пытаясь помочь Торанаге. Все еще оглушенный, Торанага упирался пальцами ног в стенку и наполовину выполз, наполовину был вытащен Блэкторном. Задыхаясь, они наконец упали на безопасное место.

В это мгновение произошел новый толчок.

Земля опять раскололась. Марико закричала. Она пыталась выкарабкаться, но эта новая трещина поглотила ее. Блэкторн в отчаянии подполз к самому краю, последующие толчки сбили его с ног. Он заглянул вниз. Она тряслась от страха на выступе в нескольких футах ниже, земля качалась, небо опустилось еще ниже. Расщелина достигала тридцати шагов в глубину, десяти в ширину. Узкий карниз под ним крошился. Он соскользнул вниз, грязь и камни почти ослепили его. Блэкторн схватил Марико, стараясь втащить ее на более безопасный выступ. Они вдвоем силились сохранить равновесие. Новый толчок. Выступ под ними почти обрушился, они уже падали. Но тут железная рука Торанаги схватила капитана за пояс, не дав им сползти в этот ад.

– Ради Бога!.. – кричал Блэкторн.

Его руки почти вырывались из суставов, так крепко он держал Марико, тщась найти опору для ног и свободной руки. Торанага не ослаблял хватки, пока они снова не оказались на узком уступе, тут пояс не выдержал и лопнул. Секундный перерыв в толчках позволил Блэкторну затащить Марико на уступ, все это время на них сыпались комья земли. Торанага выскочил на прочный массив, крича, чтобы они поторопились. Бездна угрожала им, ее края начали сходиться. Блэкторн и Марико все еще находились в провале. Торанага больше ничем не мог помочь. Ужас придал Блэкторну нечеловеческие силы, и он как-то умудрился вырвать Марико из могилы, вытолкнуть ее наверх. Торанага схватил ее за запястье и втащил на свой выступ. Блэкторн выкарабкался за ней, но пошатнулся, когда под ним обрушилась опора. Дальняя стена трещины угрожающе приближалась. Летели камни и песок. На какой-то миг капитан решил, что погиб, потом вырвался и наполовину выполз из земляной утробы. Он упал на сотрясающемся краю обрыва, не в силах отползти, легкие усиленно хватали воздух, ноги еще свисали в пропасть. Трещина смыкалась. Потом сближение краев прекратилось, когда ширина ее уменьшилась до шести шагов, а глубина – до восьми.

Грохот стих. Земля опять обрела неподвижность. Наступила тишина.

Они стояли на четвереньках и беспомощно ждали, что этот ужас начнется снова. Блэкторн, обливаясь потом, попробовал встать.

– Иэ. – Торанага сделал ему знак оставаться в прежней позе. Лицо даймё было в грязи, на виске, которым он ударился о скалу, виднелась глубокая рана.

Все тяжело дышали, грудь вздымалась, во рту скопилась желчь. Охрана приходила в себя. Некоторые самураи побежали в сторону Торанаги.

– Иэ! – прокричал он. – Матэ! (Ждать!)

Они повиновались и опять опустились на четвереньки. Казалось, ожиданию не будет конца. Но вот на дереве загомонила какая-то птица и наполнила воздух своими криками. Ее поддержала другая. Блэкторн потряс головой, чтобы пот не заливал глаза. Он увидел, что ногти, которые он вонзал в землю, поломаны, из-под них сочится кровь. Потом заметил в траве муравья, еще одного. И еще. Насекомые начали искать пищу.

Все еще напуганный, он сел на пятки:

– Когда это кончится?

Марико не ответила. Она была заворожена пропастью. Блэкторн потряс ее:

– С вами все нормально?

– Да-да, – прохрипела она, едва дыша.

Ее лицо и одежда были в грязи. Кимоно изорвалось. Сандалий и одного носка не было. И зонтика. Он помог ей отойти от края расщелины. Она все еще не могла говорить.

После этого он поглядел на Торанагу:

– Укага дэс ка?

Торанага будто онемел, его грудная клетка судорожно поднималась и опускалась, руки и ноги были в кровоточащих царапинах. Он вытянул руку, указывая: трещина, которая чуть не поглотила его, стала узкой канавкой в почве. На севере она снова расходилась до ширины оврага, но была уже не так широка, как раньше, и гораздо менее глубока.

Блэкторн пожал плечами:

– Карма.

Торанага встал, шумно прочистил горло, а затем поток проклятий огласил окрестности. Неистово ругаясь и гримасничая, Торанага бегал вдоль канавки. Он размахивал руками, вопил, плевался, совершая неописуемые прыжки. И хотя Блэкторн многого не понимал, даймё явно выкрикивал:

– Чума на вашу карму, чума на землетрясение, чума на эту дыру! Я потерял свои мечи, и дьявол с ними!

Трагикомизм ситуации потряс Блэкторна, а нелепый вид Торанаги окончательно добил его. Блэкторн разразился хохотом, он наконец осознал, что остался в живых. Глядя на него, засмеялись Торанага и Марико.

Торанага знаком приказал Блэкторну приблизиться и пошел к расщелине, спуская на ходу набедренную повязку. Смех снова разобрал его. Блэкторн тоже приспустил набедренную повязку, и они вдвоем попытались помочиться в трещину. Но ничего не получилось, не пролилось ни капельки. Они очень старались, и это их еще больше развеселило. Наконец они преуспели, и Блэкторн, собираясь с силами, присел, опираясь на руки. Немного оправившись, он повернулся к Марико:

– Это землетрясение – хороший знак, Марико-сан?

– До следующего удара – да. – Она продолжала счищать грязь с рук и кимоно.

– Это всегда так бывает?

– Нет. Иногда оно бывает еле заметным – просто легкий толчок. Порой толчки следуют один за другим или повторяются через несколько часов или дней. Иной раз все ограничивается одним толчком. Вы никогда не знаете наперед, Андзин-сан. Это карма.

Охрана с каменными лицами, не трогаясь с места, следила за ними – ждала приказа Торанаги. На северной стороне холма, там, где стояли односкатные лагерные времянки, бушевал пожар. Самураи боролись с огнем и раскапывали каменную осыпь, ища погребенных под ней. На восточной стороне у дальнего конца трещины топтались Ябу, Оми и Бунтаро со своими людьми, невредимые, если не считать ушибов, и тоже ждали приказаний. Игураси исчез – его поглотила земля.

Блэкторн задумался. Приступ самоуничижения прошел, и он чувствовал себя довольным и счастливым. Он пытался сосредоточиться на своем самурайстве, поездке в Эдо, «Эразме», войне, черном корабле, снова возвращался к самурайству. Мысли перескакивали с одного на другое. Он взглянул на Торанагу, и ему захотелось задать даймё тысячу вопросов, но тот столь очевидно ушел в свои думы, что отвлекать его было бы невежливо. Капитан с удовольствием подумал, что для этого еще представится достаточно времени, и посмотрел на Марико. Она приводила в порядок лицо и волосы. Блэкторн деликатно отвернулся, распростерся на земле и стал смотреть в небо. Земля согрела ему спину, он мог спокойно ждать.

Торанага заговорил с ним, на сей раз серьезно:

– Домо, Андзин-сан, нэ? Домо.

– Додзо (пожалуйста), Торанага-сама. Нани мо. Хомбун, нэ? (Ничего особенного. Это мой долг, да?) – Потом, не находя нужных слов и желая быть точным, Блэкторн сказал: – Марико-сан, не объясните ли вы мне? Кажется, я понимаю теперь, что вы и господин Торанага подразумеваете, когда говорите о карме и призываете не тревожиться попусту о том, что есть, что существует. Многое прояснилось. Я не знаю почему – может быть, потому, что я никогда не испытывал такого ужаса, может быть, это прочистило мне мозги, но, кажется, я кое-что понял. Например, старый садовник. Да, это моя ошибка, я на самом деле виноват и, конечно, сожалею, но это ошибка, а не сознательный выбор. Так уж случилось, и с этим ничего не поделаешь. Минуту назад мы все чуть не погибли. И все беспокойство и вся сердечная боль были напрасны, не так ли? Карма. Да, я понимаю теперь, что такое карма.

Она перевела это для Торанаги. Тот сказал:

– Чудесно, Андзин-сан. Карма – начало познания. Дальше идет терпение. Терпение – очень важное качество. Сильные люди терпеливы, Андзин-сан. Терпеть – значит обуздывать в себе семь чувств: ненависть, любовь, радость, беспокойство, гнев, огорчение, страх. Если вы не даете воли этим семи чувствам, вы терпеливы и скоро постигнете природу всех вещей, обретете гармонию с вечностью.

– Вы верите в это, Марико-сан?

– Да, еще как. Я также пытаюсь быть терпеливой, но это очень трудно.

– Согласен. Это тоже ва, ваша гармония, ваш покой, да?

– Да.

– Передайте ему мою искреннюю благодарность за то, что он сделал для старого садовника. Я уже благодарил, но не от всего сердца. Скажите ему это.

– В этом нет нужды, Андзин-сан. Он знал это до того, как вы стали… таким вежливым.

– Как он узнал?

– Я говорила вам, что он самый мудрый человек в мире.

Блэкторн ухмыльнулся.

– Вот, – порадовалась она, – вы опять кажетесь молодым, – и добавила по-латыни: – Ты опять стал самим собой, даже лучше, чем был прежде!

– А ты красивая, как всегда.

Ее глаза потеплели, и она отвела их от Торанаги. Блэкторн отметил ее осторожность. Он встал на ноги, посмотрел вниз, в извилистую глубину трещины, и вдруг спрыгнул в нее.

Марико вскочила, перепуганная, но Блэкторн быстро показался у поверхности. В руках у него был меч Фудзико. Ножны остались на месте, хотя и в грязи, пообитые, исцарапанные. Короткий меч бесследно исчез.

Капитан встал на колени перед Торанагой и предложил ему свой меч, как полагалось.

– Додзо (пожалуйста), Торанага-сама, – сказал он просто. – Самурай кара самурай ни, нэ? (От самурая самураю, так?)

– Домо, Андзин-сан. – Владыка Канто принял меч и засунул его за пояс. Потом с улыбкой наклонился вперед и сильно хлопнул Блэкторна по плечу: – Томо, нэ? (Друг, да?)

– Домо. – Блэкторн оглянулся назад. Его улыбка погасла. Облачко дыма плыло над склоном выше деревни. Он попросил у Торанаги разрешения уйти, чтобы узнать, все ли в порядке у Фудзико.

– Он говорит «да», Андзин-сан. И мы должны будем навестить его в крепости перед заходом солнца, чтобы вместе поужинать. Есть несколько вопросов, которые он хочет обсудить с вами.

Блэкторн возвратился в деревню. Она была разрушена, направление дороги изменилось до неузнаваемости, все полотно было раздроблено. Но лодки уцелели. Над тлеющими пожарищами тянулись дымки. Крестьяне таскали ведра с песком и водой. Он завернул за угол. Жилище Оми покосилось на одну сторону. На месте дома Блэкторна чернели обугленные головешки.

Глава 39

Фудзико была ранена. Нигацу, ее служанка, погибла. Первый же толчок обрушил несущие опоры дома, рассыпав по сторонам угли из кухонной жаровни. Фудзико и Нигацу придавило одним из упавших столбов, пламя превратило служанку в живой факел. Фудзико удалось выбраться из-под развалин. Погиб и один из детей повара, остальные отделались ушибами и вывихнутыми конечностями. Все пришли в неописуемый восторг при виде живого и невредимого Блэкторна.

Фудзико, которая была в полубреду, лежала на футоне около неповрежденной садовой ограды. Увидев, что Блэкторн жив и здоров, она чуть не расплакалась.

– Я благодарю Будду, что вы не пострадали, Андзин-сан, – едва смогла произнести бедняжка.

Все еще не отойдя от потрясения, она попыталась встать, но Блэкторн приказал ей не двигаться. Ее ноги и низ спины очень сильно пострадали от огня. Около нее уже хлопотал лекарь, накладывая на ожоги примочки, пропитанные чаем и настоями целебных трав, чтобы унять боль. Блэкторн заметил, как сосредоточен врачеватель, и подождал, пока тот не закончит работу, потом, отведя его в сторону, спросил:

– Фудзико-сан до ка (поправится)?

Лекарь пожал плечами:

– Хай. – Его губы снова раздвинулись, обнажая выступающие вперед зубы. – Карма, понимаете?

– Хай. – Блэкторн видел достаточно много обгоревших матросов, чтобы знать, как опасны сильные ожоги. Вздувшаяся пузырем кожа лопалась, оставляя открытые раны, которые почти всегда воспалялись, ибо нечем было остановить заражение. – Я не хочу, чтобы она умерла.

– Додзо?

Он повторил свои слова по-японски, и лекарь уверил его, что госпожа наверняка поправится – она молодая и сильная.

– Сиката га най, – изрек врачеватель и приказал служанкам следить, чтобы примочки не пересыхали, дал Блэкторну настой трав – смазать его царапины, сообщил, что скоро вернется, а потом поспешно отправился вверх по склону холма к покосившемуся дому Оми.

Блэкторн стоял у главных ворот, которые уцелели. Стрелы Бунтаро все еще торчали из левого столба. Он рассеянно потрогал древки.

«Это карма, что она обгорела», – мелькнула печальная мысль.

Он вернулся к Фудзико и распорядился, чтобы принесли чая. Блэкторн напоил ее и держал за руку, пока она не заснула или сделала вид, что спит. Вокруг кипела работа, слуги собирали все, что можно было спасти, работали быстро, им помогали жители деревни. Все знали, что скоро должны пойти дожди. Четверо мужчин пытались поставить временный навес.

– Додзо, Андзин-сан. – Повар предложил ему свежего чая, пытаясь стереть скорбь с лица – погибшая девочка была его любимицей.

– Домо, – ответил Блэкторн. – Сумимасэн. (Я очень сожалею.)

– Аригато, Андзин-сан. Карма, да?

Блэкторн кивнул, взял чашку и сделал вид, что не замечает горя повара, чтобы тот не стыдился его. Потом к ним на холм поднялся самурай и передал приглашение Торанаги, предложившего Блэкторну и Фудзико ночевать в крепости, пока их дом не отстроят заново. Прибыло два паланкина. Блэкторн заботливо устроил Фудзико в одном из них и отправил со служанками. Свой паланкин он отпустил, сказав, что скоро придет.

Начался дождь, но Блэкторн не обратил на него внимания. Он смотрел на сад, которым уже привык любоваться. Теперь это ухоженное место выглядело как после побоища. Маленький мостик был сломан, пруд стоял пустой, без воды, ручеек исчез.

– Не важно, – сказал он, ни к кому не обращаясь, – камни целы.

Ёки-я объяснял ему, что сад устраивают вокруг камней, без них он пустой – просто место произрастания.

Один из камней был угловатый, самого обычного вида, но Ёки-я с таким искусством расположил вокруг него цветы и травы, что на закате из скрытых в глубине валуна прожилок и кристаллов начинал литься красноватый свет. Долгому, внимательному взгляду открывался целый горный хребет с манящими долинами и глубокими озерами, а вдали – зеленеющий горизонт, на который надвигалась ночь.

Блэкторн дотронулся до камня.

– Я назову тебя Ёки-я-сама, – пообещал он.

Это обрадовало его, и он понял, что, будь Ёки-я жив, тот тоже порадовался бы. «И даже мертвый, он, может быть, знает, – подумал Блэкторн. – Наверное, его ками теперь где-то здесь». Синтоисты верили, что после смерти превратятся в ками…

– Что такое ками, Марико-сан?

– Этого не объяснить, Андзин-сан. Ками похож на дух, но это не дух, подобен душе, но это не душа. Может быть, это бесплотная сущность вещи или человека… Вы знаете, человек становится ками после смерти, но дерево, камень или растение, картина тоже ками. Они существуют между небом и землей, и навещают Землю богов, и покидают ее в одно и то же время.

– А синто? Что такое синто?

– Ах, это тоже невозможно объяснить. Синто похоже на религию, но это не религия. Сначала это не имело даже имени – всего тысячу лет назад мы назвали это синто, путь ками, чтобы отличать от буккё, учения Будды. Но хотя синто неопределимо, оно – сущность Японии и японцев. Не имея ни теологии, ни божеств, ни верований, ни собственной этики, оно служит оправданием нашему существованию. Синто – это природный культ мифов и легенд, в которые никто не верит всем сердцем, но которые почитает каждый. Человек есть синто, если рожден японцем.

– И вы синто… так же как и христианка?

– О да, конечно.

…Блэкторн снова тронул валун:

– Пожалуйста, ками Ёки-я, оставайся в моем саду.

Забыв о дожде, он стал всматриваться и увидел цветущие долины, спокойное озеро и зеленеющий горизонт, где собиралась темнота.

Какой-то шорох заставил его обернуться. Он поднял глаза. За ним наблюдал Оми, спокойно сидящий на корточках. Все еще шел дождь, и новое отглаженное кимоно Оми прикрывал дождевик из рисовой соломки, а вымытые волосы – широкая коническая шляпа из бамбука.

– Карма, Андзин-сан, – сказал он, указывая на тлеющие обломки.

– Хай. Икага дэс ка? – Блэкторн вытер дождевую влагу с лица.

– Ёй. – Оми показал на свой дом. – Ватаси но юя ва хакайсарэ-тэ имасэн. Оцукай ни наримасэн-на? (Моя баня не пострадала. Не хотите воспользоваться?)

– А, со дэс! Домо, Оми-сан, хай, домо. – Блэкторн с благодарностью последовал за Оми по извилистой тропинке в его садик. Слуги и деревенские мастера под надзором Муры что-то приколачивали, пилили, ремонт шел вовсю. Центральные столбы снова были на местах, крышу почти восстановили.

Знаками и простейшими словами с большим терпением Оми объяснил, что его слуги вовремя успели погасить пожар.

– Через день-два, – сообщил он Блэкторну, – дом будет как новый, не стоит беспокоиться. На то, чтобы заново отстроить ваш, уйдет больше времени – неделя, Андзин-сан. Не беспокойтесь, Фудзико-сан – прекрасная хозяйка. Она оговорит с Мурой все расходы, и ваш дом будет лучше прежнего. Я слышал, она обгорела? Ну, это иногда бывает, но не тревожьтесь, наши лекари имеют большой опыт врачевания ожогов. Да, Андзин-сан, это было большое землетрясение, но все закончилось не так уж плохо. Рисовые поля почти не пострадали, и главные оросительные сооружения не повреждены. И лодки целы, а это очень важно. Осыпь погребла под собой сто пятьдесят самураев. Что касается деревни, неделя – и вы не заметите, что здесь произошло землетрясение. Погибло пять взрослых крестьян и несколько детей – всего ничего! Андзиро очень повезло, да? Я слышал, вы спасли Торанага-сама от смертельной опасности. Мы все благодарны вам, Андзин-сан. Очень. Если бы мы потеряли его… Господин Торанага сказал, что принял ваш меч. Вы счастливчик: это большая честь. Да. Ваша карма сильная, могучая. Мы вам очень благодарны. Слушайте, мы поговорим еще, после того как вы примете ванну. Я рад, что вы мой друг. – Оми позвал своих банщиков и распорядился: – Исогу! (Поторопитесь!)

Слуги проводили Блэкторна в баню, которая стояла в кленовой рощице и соединялась с домом красивым извилистым переходом, до пожара крытым. Баня была намного роскошней его собственной. В одной стене образовалась глубокая трещина, но крестьяне уже заделали ее. Крыша уцелела, хотя и подтекала в тех местах, где отвалилось несколько черепиц, но это не имело значения.

Блэкторн разделся и сел на скамью. Слуги намылили его и вымыли под дождем. Уже чистым он прошел внутрь и немедленно погрузился в исходящую паром ванну. Все его беды тут же отступили.

«С Фудзико все будет в порядке. Я удачливый человек: мне посчастливилось спасти Торанагу и Марико, а потом Торанаге удалось вызволить нас».

Волшебник Суво, как всегда, ублажил его, перевязал ушибы и порезы. Надев чистую набедренную повязку, кимоно и таби, оставленные для него, Блэкторн вышел. Дождь прекратился.

В углу сада возвели временную односкатную постройку со съемным полом, который был устлан чистыми футонами, здесь имелась даже небольшая ваза с цветочной композицией. Оми ждал его в компании беззубой старухи с жестким лицом.

– Пожалуйста, садитесь, Андзин-сан, – пригласил Оми.

– Благодарю и спасибо за одежду, – ответил он на своем запинающемся японском.

– Пожалуйста, даже и не упоминайте об этом. Чего бы вам хотелось, чая или саке?

– Чая, – решил Блэкторн, подумав, что разговоры с Торанагой лучше вести на ясную голову. – Большое спасибо.

– Это моя мать, – церемонно представил Оми свою родительницу, которую он явно почитал.

Блэкторн поклонился. Старуха одарила его жеманной улыбкой.

– Это честь для нас, Андзин-сан, – прошамкала она.

– И еще бо́льшая честь для меня, – ответил Блэкторн, соблюдая ритуал вежливости, которому его научила Марико.

– Андзин-сан, мы так переживали, когда увидели, что горит ваш дом.

– Что поделать? Это карма.

– Да, карма. – Старуха оглянулась и нахмурилась. – Поторопитесь! Андзин-сан хочет получить свой чай теплым!

При виде молодой женщины, сопровождавшей служанку с подносом, у Блэкторна перехватило дыхание. Потом он вспомнил ее. Не она ли беседовала с Оми, когда его, Блэкторна, вели через деревенскую площадь к галере?

– Это моя жена, – объявил Оми.

– Я польщен, – произнес Блэкторн, когда она опустилась рядом с ними на колени и отвесила поклон.

– Простите ее медлительность, – встряла мать Оми. – Чай достаточно теплый для вас?

– Спасибо, очень хорош. – Блэкторн заметил, что старуха избегает называть жену Оми по имени, как следовало бы. Потом вспомнил, что Марико говорила ему о главенстве свекрови над невесткой в японском обществе, и уже не удивлялся…

– Слава Богу, что в Европе не так, – сказал он тогда Марико.

– Свекровь не сделает дурного. В конце концов, Андзин-сан, родители выбирают жену сыну, и разве отец может выбрать, не посоветовавшись с женой? Конечно, невестка должна повиноваться, и сын всегда послушен воле матери и отца.

– Всегда?

– Всегда.

– А что, если сын откажется?

– Это невозможно: все должны повиноваться главе дома. Первая обязанность сына – исполнять волю родителей. Ведь матери дают сыновьям все: жизнь, пищу, нежность, защиту. Они помогают им с самого рождения. И это правильно, если сын считается с желаниями матери. Невестка должна повиноваться. Это ее долг.

– У нас не так.

– Трудно быть хорошей невесткой, очень трудно. Тебя поддерживает надежда прожить достаточно долго, чтобы обзавестись множеством сыновей и самой стать свекровью.

– А ваша свекровь?

– Она умерла, Андзин-сан. Она умерла много лет назад. Я никогда не знала ее. Господин Хиромацу, будучи мудрым человеком, никогда больше не женился.

– Бунтаро-сан – единственный его сын?

– Да. У него пять сестер, но ни одного брата. Кстати, – пошутила она, – мы теперь родственники, Андзин-сан. Фудзико – племянница моего мужа. В чем дело, что вас так удивило?

– Я поражен, что вы никогда не упоминали об этом, только и всего.

– Это все очень запутанно, Андзин-сан.

Марико объяснила, что Фудзико – приемная дочь Нуматы Акинори, который женился на младшей сестре Бунтаро, и что настоящий отец Фудзико был внуком Городы по линии его восьмой наложницы, что Фудзико была удочерена Нуматой в детском возрасте по приказу тайко, который хотел теснее связать потомков Хиромацу и Городы.

– Как-как?

Марико рассмеялась и признала, что разобраться в узах родства, связывающих японцев, и впрямь весьма затруднительно, ибо усыновление в порядке вещей, семьи нередко обмениваются детьми, супруги разводятся, снова вступают в брак. Когда мужчинам позволено иметь много законных наложниц и развод – особенно по приказу сюзерена – совершается легко, между семьями быстро возникают невероятно запутанные взаимосвязи.

– Чтобы разобраться в родственных связях между фамилией господина Торанаги и другими семействами, потребуется несколько дней, Андзин-сан. Только подумайте: в настоящее время он имеет семь законных наложниц, которые родили ему пятерых сыновей и трех дочерей. Некоторые из этих женщин, прежде чем стать его наложницами, состояли в браке, но овдовели или получили развод. У них имелись дети от предыдущих браков – некоторых Торанага усыновил, некоторых нет. В Японии не принято спрашивать, приемный ребенок или нет. Действительно, какое это имеет значение? Наследование всегда определяется волей главы дома, так что не важно, приемный сын или родной. Даже мать Торанаги прошла через развод, снова вышла замуж и родила еще троих сыновей и двух дочерей от второго мужа – все они теперь тоже состоят в браке. Ее старший сын от второго брака – господин Дзатаки, повелитель Синано.

Блэкторн задумался, потом сообщил:

– Развод для нас невозможен. Невозможен.

– Святые отцы говорят то же самое. Извините, но это неразумно, Андзин-сан. Случаются ошибки, люди меняются, это карма, да? Почему мужчина должен терпеть мерзкую жену или жена – неприятного мужа? Глупо связывать навеки мужчину и женщину, правда?

– Да.

– В этом мы мудрее святых отцов. Это одна из двух главных причин, почему тайко не принял христианства. Эта глупость с разводами и шестая заповедь: «Не убий». Отец-инспектор ездил в Рим, хлопотал о том, чтобы для Японии отменили правило о разводах. Но его святейшество папа ответил отказом. Если бы его святейшество дал согласие, я считаю, что тайко крестился бы, даймё приняли бы истинную веру и вся наша земля была бы христианской. Вопрос о шестой заповеди не представлял особенной важности, потому что на самом деле никто ее не соблюдает, по крайней мере христиане. Такая маленькая уступка, так ведь?

– Да, – согласился Блэкторн. Теперь развод казался ему очень разумным выходом. Почему же дома он признавался смертным грехом, который осуждали все христианские священники – и католические, и протестантские – от имени Бога?

– А какая была жена у Торанаги? – спросил он, желая вызвать ее на дальнейшую откровенность. Обычно она избегала говорить о Торанаге и его семейной истории, а Блэкторну важно было знать все.

По лицу Марико пробежала тень.

– Она умерла. Она была его второй женой и умерла десять или одиннадцать лет тому назад. Она приходилась сводной сестрой тайко. Господину Торанаге никогда не везло с женами, Андзин-сан.

– Почему?

– О, его вторая жена была старая, жадная. Безумно любила золото, хотя и притворялась, что оно ее не интересует, как и ее брата, тайко. Бесплодная, сварливая. Это был династический брак, конечно. В то время я состояла при ее дворе. Ничто не радовало ее, и никто из юношей или мужчин не мог распутать узел в ее «золотом павильоне».

– Что?

– Таранить ее «нефритовые врата», Андзин-сан, своими «черепаховыми головками»… своими «кипящими стеблями». Не понимаете? Ее… эту штуку.

– Ах да! Понимаю.

– Никто не мог распутать ее узел… удовлетворить ее.

– И даже Торанага?

– Он никогда не спал с ней, Андзин-сан, – пояснила она, крайне шокированная. – Конечно, после женитьбы ему ничего не оставалось, как отдать в ее распоряжение свой за́мок и слуг, ключи от сокровищницы – а как иначе? Она была очень стара, успела дважды выйти замуж, но ее брат, тайко, расстроил эти браки. Крайне неприятная женщина – все радовались, когда она ушла в «великую пустоту», даже тайко. Все ее невестки и все наложницы Торанаги потихоньку курили благовония в знак великой радости.

– А первая жена Торанаги?

– Ах, госпожа Татибана… Еще один политический брак. Когда они поженились, господину Торанаге было восемнадцать лет, ей – пятнадцать. Она превратилась в ужасную женщину. Двадцать лет назад Торанага вынужден был обречь ее на смерть, когда обнаружил, что она готовит убийство их сюзерена, господина Городы, которого она ненавидела. Отец часто говорил мне, что им всем – ему, Торанаге, Накамуре и другим военачальникам – чудом удалось сохранить голову на плечах, потому что Города был особенно подозрителен и жесток к ближайшим друзьям. Эта женщина могла погубить всех, даже непричастных к заговору. За козни Татибаны против господина Городы поплатился жизнью ее единственный сын, Нобунага, Андзин-сан. Только подумайте: она погубила собственного сына! Это так печально, так ужасно. Бедный Нобунага – он был любимым сыном Торанаги и его законным наследником, смелый, беззаветно преданный. Он был невиновен, но она все-таки втянула его в свой заговор. Нобунаге исполнилось всего девятнадцать, когда отец приказал ему совершить сэппуку.

– Торанага не пощадил собственного сына? И свою жену?

– Да, он велел им сделать это, ибо не имел иного выбора, Андзин-сан. Поступи он иначе, господин Города справедливо решил бы, что Торанага тоже участвует в заговоре, и тут же вынудил бы его вспороть живот. О да, Торанага избежал гнева Городы. Ему хватило мудрости приказать жене совершить сэппуку. Когда Татибана умерла, ее невестки и все наложницы Торанаги вздохнули с облегчением. Сын Татибаны вынужден был по ее приказу с позором отослать к родителям свою первую жену, которая будто бы проявила неуважение к свекрови, – после того как несчастная родила ему двух детей. И невестка Татибаны совершила сэппуку. Я говорила вам, что дамы, совершая сэппуку, перерезают себе горло, а не вскрывают живот, как мужчины? Но она пошла на смерть с радостью, довольная, что освобождается от мучений и горя, а следующая жена молила о смерти – свекровь и ее сделала несчастной.

…Сейчас, глядя на свекровь Мидори, которая шумно и неопрятно прихлебывала чай, так что брызги летели на подбородок, Блэкторн знал, что старая ведьма имеет власть над жизнью и смертью Мидори, вольна развести ее с сыном, изгнать из его дома, если добьется согласия своего супруга, главы клана. И что бы они ни решили, Оми их послушается.

«Как ужасно!» – подумал он.

Насколько отвратительна была старуха, настолько грациозной и очаровательной казалась юная Мидори: изящный овал лица, роскошные волосы, гибкая, как папоротник, и тонкая, как паутина. Красотой она превосходила Марико, но не обладала ее огнем и силой.

– А где закуски? Андзин-сан, должно быть, голоден, – брюзжала старуха.

– О, извините! – встрепенулась Мидори. – Сходи за ними сейчас же, – велела она служанке. – Поторопись! Простите, Андзин-сан!

– Простите, Андзин-сан, – повторила старуха.

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – сказал Блэкторн Мидори и сразу же понял свою оплошность. Правила хорошего тона требовали обращаться только к свекрови, особенно если та имеет такую дьявольскую репутацию. – Извините, – буркнул он, – я не голоден. Сегодня вечером я приглашен на ужин к господину Торанаге.

– А, со дэс! Мы слышали, вы спасли ему жизнь. Вы должны знать, как вам благодарны все мы, его вассалы! – воскликнула старуха.

– Это был мой долг. Я не сделал ничего особенного.

– Вы совершили все возможное, Андзин-сан. Оми-сан и господин Ябу очень высоко ценят ваш поступок, и все мы – тоже.

Блэкторн заметил, что старуха покосилась на сына. «Хотел бы я засунуть тебя на сажень под воду, старая сука, – подумал он. – Ты такой же дьявол, как и та, другая, Татибана!»

Оми объявил:

– Мама, я счастлив иметь Андзин-сана своим другом.

– Мы все счастливы, – подхватила она.

– Нет, это я счастлив, – возразил Блэкторн, – счастлив найти таких друзей, как семейство Касиги Оми-сана.

«Мы все врем, – пришло в голову Блэкторну. – Но я не понимаю, зачем это делают они. Я лгу в целях самозащиты и потому, что так принято. Но я никогда не забуду… Подожди-ка! Если честно, разве это не карма? Ты бы не сделал того, что сделал Оми? Это случилось очень давно – в предыдущей жизни, не так ли? И сейчас уже не имеет значения».

Послышался цокот копыт – на холм поднимался отряд верховых во главе с Нагой. Юноша спешился и широкими шагами прошел в сад. Крестьяне сразу прекратили работу и повалились на колени. Нага велел им продолжать.

– Мне так неловко беспокоить вас, Оми-сан, но меня прислал господин Торанага.

– Пожалуйста, вы не обеспокоили меня вовсе. Присоединяйтесь к нам! – предложил Оми.

Мидори сразу же подала гостю свою подушку, низко поклонившись:

– Не хотите ли чая или саке, Нага-сама?

Нага сел:

– Ничего не надо. Спасибо, я не хочу пить.

Оми вежливо уговаривал, подчиняясь ритуалу, хотя было очевидно, что Нага торопится.

– Как господин Торанага?

– Превосходно. Андзин-сан, вы оказали нам большую услугу. Я лично благодарю вас.

– Это был мой долг, Нага-сан. Но я мало что сделал. Это господин Торанага спас меня – вытащил из трещины.

– Да. Но это было после. Я очень вам благодарен.

– Нага-сан, могу ли я что-нибудь сделать для господина Торанаги? – спросил Оми. Правила этикета наконец позволили ему перейти к делу.

– Он хотел бы встретиться с вами сегодня после ужина. Будет совещание всех командиров.

– Я почту за честь.

– Андзин-сан, вы должны поехать со мной. Сейчас же, если вам это удобно.

– Конечно, для меня это большая честь.

Снова поклоны и приветствия, и вот Блэкторн на лошади, они легким галопом спускаются с холма. Когда кавалькада выехала на площадь, Нага придержал коня:

– Андзин-сан!

– Хай?

– Я от всего сердца благодарю вас за спасение господина Торанаги. Позвольте мне быть вашим другом… – Последовал поток слов, непонятных Блэкторну.

– Извините, я не понял. Каритэ иру?

– Ах, извините! Каритэ иру – один человек каритэ иру другому человеку – как долг. Вы понимаете?

«Обязан», – промелькнуло в голове Блэкторна.

– А, со дэс! Вакаримас.

– Хорошо. Я только сказал, что обязан вам.

– Это был мой долг, так ведь?

– Да. Но все равно, я обязан вам жизнью.

– Торанага-сама говорит, что весь порох и ядра для пушек были погружены обратно на ваш корабль, Андзин-сан, здесь, в Андзиро, перед его отправкой в Эдо. Он спрашивает вас, сколько времени потребуется, чтобы приготовить корабль к выходу в море?

– Это зависит от состояния судна: килевали его или нет, был ли за ним уход, заменили ли мачту и провели ли все остальные работы. Господин Торанага представляет, в каком оно состоянии?

– Ему показалось, что корабль в порядке, но он не моряк, так что не может сказать с уверенностью. Он не был на судне с тех пор, как его отбуксировали в Эдо. Он дал указания ухаживать за кораблем. Если считать, что корабль готов к плаванию, сколько времени потребуется, чтобы подготовить его к бою?

Сердце Блэкторна дрогнуло.

– С кем я должен воевать, Марико-сан?

– Он спрашивает, с кем бы вы хотели воевать.

– Я хотел бы захватить черный корабль этого года! – выпалил Блэкторн по наитию, отчаянно надеясь, что настал самый подходящий момент выложить Торанаге план, который он, Блэкторн, тайно вынашивал много дней. Он рискнул, полагая, что случившееся утром дает ему некоторые привилегии и позволит выкрутиться, если он допустит грубую оплошность.

Марико изумилась:

– Что?!

– Черный корабль. Скажите господину Торанаге, что от него требуется лишь разрешение. Остальное – моя забота. Имея корабль и незначительную поддержку… Мы поделим груз, все шелка и слитки.

Она засмеялась, Торанага – нет.

– Мой господин говорит, что это был бы непростительный враждебный акт, направленный против дружественной нации. Португальцы очень важны для Японии.

– Да, важны – пока. Я считаю, что они враги Японии, так же как и мои. Какие бы услуги они ни оказывали, мы справимся с этим лучше. И запросим меньше.

– Он говорит: «Может быть». Но не верит, что Китай будет торговать с вами. Ни англичане, ни голландцы пока не имеют веса в Азии, а мы нуждаемся в шелках сейчас, и они должны поступать бесперебойно.

– Он прав, конечно. Но через год или два положение дел изменится, и тогда он выгадает. Что ж, есть другое предложение. Я уже нахожусь в состоянии войны с португальцами. За пределами трехмильной границы начинаются ничейные воды. Каперское свидетельство позволяет мне на законных основаниях захватить черный корабль как приз, отогнать его в любой порт и продать вместе с грузом. Если мне вернут «Эразм» и мою команду, я проделаю это с легкостью. Через несколько недель или месяцев я доставлю черный корабль и все его содержимое в Эдо. Я могу продать его в Эдо. Половина стоимости отойдет господину Торанаге – как таможенный сбор.

– Он говорит, что происходящее между вами и вашими врагами на море его не касается. Море принадлежит всем. Но эта земля принадлежит нам, здесь действуют наши законы, и они не могут быть нарушены.

– Да. – Блэкторн знал, что играет с огнем, но интуиция подсказывала ему, что время выбрано удачно и Торанага заглотит наживку. – Это было только предложение. Он спросил меня, с кем бы я хотел воевать. Пожалуйста, простите меня, но иногда нелишне рассмотреть все возможности. Я считаю, что здесь наши интересы совпадают.

Марико перевела. Торанага хмыкнул и выдал короткую реплику.

– Господин Торанага ценит здравые предложения, Андзин-сан, вроде вашей идеи о военном флоте, но это последнее просто смехотворно. Даже если ваши интересы и совпали бы – чего нет на самом деле, – как могли бы вы с девятью моряками захватить огромный корабль, команда которого насчитывает почти тысячу человек?

– У меня и в мыслях такого нет. Я наберу новую команду, Марико-сан. Восемьдесят-девяносто человек, опытных моряков и канониров. Я найду их в Нагасаки на португальских кораблях. – Блэкторн сделал вид, что не заметил ее вздоха и того, что она перестала обмахиваться веером. – Там наверняка отыщется несколько французов, пара англичан, а если повезет, немцы и голландцы. Мне необходимо попасть в Нагасаки. Не помешает некоторая протекция и немного серебра или золота. На вражеском флоте всегда отыщутся люди, готовые переметнуться к вам за большой куш или долю в добыче.

– Мой господин говорит, что командир, способный довериться в бою таким отбросам, – сумасшедший.

Блэкторн кивнул:

– Согласен. Но я должен иметь команду, чтобы выйти в море.

– Он спрашивает, нельзя ли подготовить канониров и прочих членов команды из самураев и наших моряков?

– Можно. Но это займет месяцы. К следующему году они будут готовы наверняка. Однако в этом году черный корабль ускользнет у нас из-под носа.

– Господин Торанага заявляет, что не намерен нападать на португальский черный корабль ни в этом году, ни в следующем. Португальцы ему не враги, и он с ними не воюет.

– Знаю. Зато я воюю. Конечно, это только разговоры, но я все равно должен увеличить команду на несколько человек, чтобы выйти в море по приказу господина Торанаги.

Они сидели в личных покоях Торанаги, выходивших в сад. Землетрясение пощадило крепостные постройки. Ночь была влажная, душная, дым от курильницы ленивыми завитками поднимался вверх, отпугивая москитов.

– Мой господин хочет знать, – продолжала Марико, – если бы у вас был корабль и несколько моряков, которые прибыли с вами, могли бы вы пойти в Нагасаки, чтобы набрать еще людей, которые вам требуются?

– Нет, это было бы слишком опасно. Намного разумнее сначала набрать людей и доставить их в Эдо. Как только я пополню команду и вооружусь, враг ничего не сможет сделать со мной.

– Он не думает, что вы с командой в девяносто человек захватите черный корабль.

– На «Эразме» я смогу догнать и потопить португальцев. Конечно, Марико-сан, я понимаю, что все это предположения, но, если бы мне было позволено, я, собрав команду, сразу же отплыл бы с приливом в Нагасаки. Если бы черный корабль уже стоял в порту, я бы вывесил боевые флаги и перекрыл ему выход из гавани. Позволил бы закончить с торговлей, а потом, когда он, дождавшись попутного ветра, отправился бы домой, притворился бы, что должен пополнить запасы, и выпустил бы черный корабль из порта. Я бы догнал его через несколько лиг, так как мой «Эразм» быстроходнее; мои пушки сделали бы остальное. Как только они спустили бы флаг, я бы высадил к ним на борт свою команду и привел их обратно в Эдо. На этом судне должно быть больше трех сотен золотых слитков.

– Но даже в случае вашей победы капитан успеет потопить свое судно, прежде чем ваши люди поднимутся на борт.

– Обычно… – Блэкторн собирался сказать: «Обычно команда восстает против капитана-фанатика, но я никогда не видел настолько безумного капитана. В большинстве случаев вы заключаете с капитаном сделку: обещаете небольшую долю, жизнь и безопасное плавание до ближайшего порта. Я столкуюсь с Родригесом: его нрав мне известен, я могу предугадать его действия». Однако капитан счел за лучшее не выдавать весь план. – Обычно побежденный корабль сдается, Марико-сан, – пояснил он. – Таков обычай, позволяющий избегать ненужных смертей.

– Господин Торанага говорит, – извините, Андзин-сан, – это отвратительный обычай. Если бы он располагал кораблями, их команды не сдавались бы в плен. – Марико отпила немного чая, потом продолжала: – А если бы судно еще не пришло в порт?

– Тогда я прочесал бы основные морские пути, чтобы перехватить его в нескольких лигах, в ничейных водах. Тяжело нагруженную тихоходную посудину легче захватить, но гораздо труднее привести в Эдо. Когда ожидается прибытие черного корабля?

– Мой господин не знает. Возможно, в течение тридцати дней, говорит он. Корабль в этом году придет рано.

Блэкторн знал, что близок к цели, очень близок.

– Тогда нужно блокировать и захватить его в конце сезона.

Она перевела, и Блэкторну показалось, что на лице Торанаги промелькнуло разочарование. Капитан подождал, словно перебирая варианты, потом произнес:

– Если бы это была Европа, сгодился бы другой способ. Мы могли бы подплыть ночью и захватить его. Внезапная атака.

Торанага сжал рукоятку меча.

– Он говорит: «Вы осмелились бы воевать на нашей земле против ваших врагов?»

У Блэкторна пересохли губы.

– Нет. Это все предположения. Но если бы господин Торанага находился в состоянии войны с португальцами и хотел повредить им, подобное было бы вполне возможно. Имея на борту две-три сотни дисциплинированных солдат и хорошую команду, «Эразм» мог бы подойти к черному кораблю, взять его на абордаж и вывести в море. Я сумел бы выбрать время для внезапной атаки – если бы это была Европа.

Наступило длительное молчание.

– Господин Торанага говорит, это не Европа и он не воюет и не собирается воевать с Португалией.

– Конечно. Одна последняя подробность, Марико-сан. Нагасаки не подчиняется господину Торанаге?

– Нет, Андзин-сан. Порт и окрестности принадлежат господину Хариме.

– Вот как! Разве не иезуиты управляют портом и всей торговлей? – Блэкторн отметил, что Марико переводит неохотно, но продолжал настаивать: – Разве это не хонто, Марико-сан? И разве господин Харима не католик? Разве остров Кюсю не вотчина католиков? И стало быть, разве не иезуиты – в некоторой мере – хозяева острова?

– Христианство – религия. Даймё управляют своими землями, Андзин-сан, – возразила Марико от себя.

– Но мне сказали, что на самом деле Нагасаки – португальская земля. Сказали, что португальцы распоряжаются там, как у себя дома. Разве отец господина Харимы не продал эту землю иезуитам?

Голос Марико стал строже.

– Да. Но тайко забрал ее обратно. Ни одному чужестранцу не дозволено владеть нашей землей.

– Но разве тайко не приостановил действие своих эдиктов? Разве теперь там может что-то произойти без разрешения иезуитов? Разве не они контролируют все перевозки в Нагасаки? Разве не они ведут для вас всю торговлю, действуя в качестве посредников?

– Вы очень хорошо осведомлены о Нагасаки, Андзин-сан, – поддела она.

– Может быть, господину Торанаге следует подчинить порт своей власти? Может быть…

– Они ваши враги – не наши, Андзин-сан, – парировала она. – Иезуиты…

– Нан дзя?

Она с виноватым видом повернулась к Торанаге и перевела их пикировку, а когда закончила, даймё заговорил очень строго, явно пеняя ей за что-то.

Марико объяснила:

– Господин Торанага напоминает мне, что мое мнение несущественно и что переводчик должен только переводить. Пожалуйста, простите меня.

Прежде Блэкторн извинился бы за то, что подловил ее. Но сейчас это не пришло ему в голову. Однако, довольный тем, что добился своего, он рассмеялся:

– Хай, кавай Цукку-сама! (Да, милая госпожа переводчица!)

Марико криво улыбнулась, злясь, что позволила загнать себя в ловушку; ее сознание разрывалось между верностью религии и даймё.

– Ёй, Андзин-сан, – подхватил Торанага, уже более добродушно.

– Марико-сан кавай дэсу Цукку-сан ёри таносий ка нори масэн, нэ? (Марико-сан много красивее старого Цукку-сана, не так ли, и намного приятней?)

Торанага хохотнул:

– Хай.

Марико вспыхнула и налила чая, немного успокоившись. Потом Торанага заговорил серьезно.

– Мой господин спрашивает, почему вы задаете так много вопросов о господине Хариме и Нагасаки.

– Только чтобы показать, что порт Нагасаки на деле управляется чужестранцами. Португальцами. И по нашим законам я имею право атаковать врага в любом месте.

– Но это не «любое место», говорит он. Это Земля богов, и такое нападение немыслимо.

– Согласен всем сердцем. Но если господин Харима станет его врагом – или иезуиты, которые руководят португальцами, – это может послужить действенным способом борьбы с ними.

– Господин Торанага говорит, что ни он, ни другие даймё не позволят чужестранцам сражаться друг с другом на японской земле или убивать кого-либо из наших людей. Биться против врагов императора – другое дело. Что касается солдат и команды, то человеку, говорящему по-японски, легко набрать любое их количество. На Кюсю много вако.

– Вако, Марико-сан?

– Ах, извините! Мы называем пиратов вако, Андзин-сан. У них много укрытий вокруг Кюсю. Тайко почти покончил с ними, но кое-кто уцелел, к сожалению. Вако наводили ужас на побережье Китая несколько столетий. Это из-за них Китай закрыл для нас свои порты. – Она передала сказанное Торанаге, который заговорил опять, еще эмоциональнее. – Он никогда не позволит вам вынашивать или осуществлять замыслы нападений на нашей земле, хотя признает, что, с вашей точки зрения, было бы вполне справедливо напасть на врагов вашей королевы в наших морях. Он повторяет: «Только не здесь, где-нибудь в другом месте». Это Земля богов. Вы должны быть терпеливы, как он замечал раньше.

– Да. Я намереваюсь быть терпеливым, по вашему обычаю. Я только хочу уничтожать врагов, потому что они враги. Я всем сердцем уверен, что они ваши враги тоже.

– Господин Торанага говорит, португалец также считает, что вы враг. Цукку-сан и отец-инспектор уверены в этом.

– Если бы мне удалось захватить черный корабль в море и привести его в Эдо как законную добычу, под английским флагом, разрешили бы мне продать его и груз в Эдо?

– Господин Торанага не считает это невозможным.

– Если придется воевать, позволят ли мне атаковать врага, врага господина Торанаги, как я сочту необходимым?

– Он говорит, что это обязанность хатамото. Хатамото выполняет личные приказы господина Торанаги. Мой господин хочет, чтобы я объяснила вам, что все дела в Японии всегда будут вестись по-японски.

– Да. Понимаю. Со всем смирением я желал бы только указать, что чем больше я узнаю про его затруднения, тем больше хочу помочь.

– Он говорит, это долг хатамото – помогать своему господину, Андзин-сан. Он ответит на любые вопросы, которые у вас появятся позже.

– Спасибо. Могу я спросить, хотел бы он иметь собственный военный флот? Как я предложил на галере?

– Он уже сказал, что хотел бы иметь военный флот, современный флот, Андзин-сан, где служили бы его собственные люди. Какой даймё не хотел бы этого?

– Тогда скажите ему, что, если мне удастся захватить вражеское судно, я приведу его в Эдо для ремонта и подсчета добычи. Потом перегружу половину слитков на «Эразм» и пошлю черный корабль обратно португальцам, или предложу его Торанага-сама как подарок, или сожгу – как он пожелает. Потом отправлюсь домой. Через год я вернусь и приведу четыре военных корабля – дар королевы Великобритании господину Торанаге.

– Он спрашивает, какова ваша выгода в этом деле?

– Правда – хонто – состоит в том, что мне много чего перепадет, Марико-сан, после того как корабли будут куплены ее величеством. Далее, мне хотелось бы взять с собой самого доверенного из советников господина Торанаги как посла к моей королеве. Господину Торанаге может быть выгоден договор о дружбе между нашими странами.

– Господин Торанага говорит, что это было бы слишком великодушно со стороны вашей королевы. Его интересует также, кто готовил бы его моряков, самураев и капитанов, случись подобное чудо.

– Для начала я, если он не против. Потом могли бы приехать и другие.

– Он спрашивает, что такое «для начала».

– Два года.

Торанага мимолетно улыбнулся.

– Наш господин говорит, что двух лет недостаточно «для начала». Однако, добавляет он, это все иллюзии. Он не воюет с португальцами или господином Харимой, владетелем Нагасаки. Он повторяет: «То, чем вы занимаетесь за пределами японских вод, на собственном корабле со своей командой, ваше дело». – Марико казалась огорченной. – За пределами наших вод вы чужестранец, но здесь вы самурай.

– Да. Я понимаю, какая честь мне оказана. Могу я спросить, где самурай берет в долг деньги, Марико-сан?

– У ростовщиков. Где же еще? У грязных торговцев-ростовщиков. – Она перевела его вопрос Торанаге. – Зачем вам потребовались деньги?

– А есть ростовщики в Эдо?

– О да. Ростовщики есть повсюду. В вашей стране иначе? Спросите вашу наложницу, Андзин-сан, может быть, она вам поспособствует. Это часть ее обязанностей.

– Вы говорите, мы выезжаем в Эдо завтра?

– Да, завтра.

– К сожалению, Фудзико-сан не сможет отправиться с нами.

Марико обсудила это с Торанагой.

– Господин Торанага говорит, что отправит ее галерой, когда она поправится. Он спрашивает, для чего вы решили занять денег.

– Я должен нанять новую команду, Марико-сан. Чтобы плавать всюду, служить господину Торанаге, как он пожелает. Это возможно?

– Команду из Нагасаки?

– Да.

– Он даст вам ответ, когда приедете в Эдо.

– Домо, Торанага-сама. Марико-сан, когда я попаду в Эдо, куда я должен идти? Там меня будет кто-нибудь сопровождать?

– О, вы не должны беспокоиться о таких вещах, Андзин-сан. Вы хатамото господина Торанаги.

В это время постучали во внутреннюю дверь.

– Войдите.

Нага отодвинул сёдзи и поклонился:

– Извините меня, отец, но вы приказали сказать, когда соберутся все командиры.

– Спасибо, я скоро буду. – Торанага ненадолго задумался, потом поманил Блэкторна, на этот раз по-дружески. – Андзин-сан, отправляйтесь с Нага-саном. Он покажет вам вашу комнату. Спасибо за ваши советы.

– Благодарю, что выслушали меня. Спасибо за ваши слова. Я постараюсь набраться терпения и стать полезным вам.

– Благодарю вас, Андзин-сан. – Торанага смотрел, как он откланивается, как уходит. Потом повернулся к Марико. – Ну, что вы думаете?

– Две вещи, господин. Во-первых, его ненависть к иезуитам безмерна. Даже сильнее неприязни к португальцам. Это козырь для вас, который можно использовать против кого-нибудь из них или тех и других, если понадобится. Мы знаем, что он смел. Он бесстрашно отразит любую атаку с моря. Во-вторых, деньги все еще его цель. В оправдание ему могу сказать, что, как я поняла, деньги – единственная вещь, которая дает чужеземцам подлинную, прочную власть. Они покупают земли и положение. Даже их королева прибегает к купеческим приемам – покупает корабли и земли, вероятно. В остальном они не очень отличаются от нас, господин. Только в этом. А также в том, что они не понимают природы власти, не понимают, что война есть жизнь, а жизнь есть смерть.

– Христиане мне враги?

– Я так не считаю.

– А португальцы?

– Я думаю, что их занимает только нажива и распространение слова Божьего.

– Христиане – мои враги?

– Нет, господин. Хотя некоторые из ваших врагов – христиане, католики или протестанты.

– Вы не думаете, что Андзин-сан – мой враг?

– Нет, господин, я считаю, он уважает вас и в свое время станет настоящим вашим вассалом.

– А христиане? Кто из них мои враги?

– Господа Харима, Кияма, Оноси и некоторые другие, что выступили против вас.

Торанага усмехнулся:

– Да, но священники управляют ими, как считает Андзин-сан?

– Мне так не кажется.

– Эти трое выступят против меня?

– Я не знаю, господин. Раньше они были друзьями-противниками по отношению к вам. Но если они станут на сторону Исидо, это кончится очень плохо.

– Вероятно, вы правы. Марико, вы ценный советник. Вам, католичке, трудно быть другом врагу, выслушивать вражеские идеи.

– Да, господин.

– Он поймал вас, да?

– Да. Но по правде говоря, он прав. Я не исполнила того, что вы приказали. Я позволила втянуть себя в спор между вами. Пожалуйста, примите мои извинения.

– Это еще не конец, и дальше вам будет все труднее. Может быть, совсем трудно.

– Да, господин. Но лучше видеть не только лицевую сторону, но и изнанку. Многое из того, что он утверждал, оказалось правдой, например, что мир поделен испанцами и португальцами, что священники занимались контрабандой, хотя в это почти невозможно поверить. Вам не стоит сомневаться в моей верности, господин. Как бы плохо мне ни пришлось, я всегда выполню свой долг по отношению к вам.

– Спасибо. Это очень любопытно – то, что предложил Андзин-сан, хотя и полная чепуха. Благодарю вас, Марико-сан. Я очень дорожу вами как советником. Не следует ли мне приказать вам развестись с Бунтаро?

– Что?

– Ну?

«О, быть свободной! – запела ее душа. – О Мадонна, быть свободной!

Помни, кто ты, Марико. И не забывай, что „любовь“ – чужеземное слово».

Торанага следил за ней в полном молчании. Москиты устремлялись к спиралям благовонного дыма и тут же спешили отпрянуть и унестись в безопасное место.

«Да, она сокол, – думал Торанага, – но на какую „дичь“ мне ее напустить?»

– Нет, господин, – выдохнула Марико. – Благодарю вас, не стоит беспокоиться.

– Андзин-сан – странный человек, не правда ли? Его голова полна несбыточных замыслов. Бессмысленно рассматривать возможность нападения на наших друзей-португальцев или их черный корабль. Кто поверит в этот вздор – что через год у меня будет четыре боевых корабля?

Марико заколебалась:

– Если он говорит, что флот будет, господин, я верю, что это возможно.

– Невероятно! – разгорячился Торанага. – Но вы совершенно правы: он может быть нашим козырем в игре против других, он и его боевой корабль. Немыслимо, но до чего заманчиво! Как сказал Оми, сейчас нам нужен этот чужестранец, чтобы учиться у него. Мы должны еще многое узнать, особенно от него, да?

– Да.

– Пришло время открыть страну миру, Марико-сан. Исидо закроет ее так плотно, как устрица смыкает створки. Если бы я снова возглавил Совет регентов, то заключил бы договоры со всеми дружественными государствами. Я бы посылал наших людей учиться у других народов, снаряжал бы посольства. Королева, правящая мужчинами, стала бы хорошим почином. К королеве я отправил бы послом женщину, если бы нашел достаточно умную и хитрую особу.

– Она должна быть очень смелой и очень умной, господин.

– Да. Это будет опасное путешествие.

– Все путешествия опасны, – заметила Марико.

– Да. – Торанага переключился на другую тему: – Если Андзин-сан уплывет на своем корабле, нагруженном золотом, вернется ли обратно? Сам, по своей воле?

Спустя некоторое время она сказала:

– Не знаю.

Торанага решил не давить на нее сейчас.

– Благодарю вас, Марико-сан, – произнес он дружески, отпуская ее. – Я хочу, чтобы вы присутствовали на собрании, переводили то, что я скажу, для Андзин-сана.

– Все, господин?

– Да. И сегодня вечером, когда вы пойдете в чайный домик выкупать Кику, возьмите с собой Андзин-сана. Прикажите его наложнице сделать все, что полагается. Он нуждается в поощрении, так ведь?

– Хай.

Когда она уже была у сёдзи, Торанага послал ей вдогонку слова:

– Как только разрешится это дело между мной и Исидо, я прикажу вам развестись.

Ее рука замерла у края сёдзи, она слегка кивнула, благодаря, но не оглянулась. И закрыла за собой дверь.

Торанага несколько мгновений созерцал завитки душистого дыма над курильницей, потом встал и вышел в сад, направившись в уборную. Зажужжали москиты, Торанага рассеянно прихлопнул одного, продолжая думать о соколах и ястребах. Даже самые лучшие ловчие птицы ошибаются. Вот и Исидо допустил ошибку, и Кири, и Марико, и Оми, даже Андзин-сан.

Сто пятьдесят военачальников расположились ровными рядами. Впереди сидели Ябу, Оми и Бунтаро. Марико устроилась на коленях сбоку, около Блэкторна. Торанага, сопровождаемый личными телохранителями, прошел и опустился на подушку, лицом к остальным. Он ответил на поклоны, потом кратко изложил содержание пришедшего сообщения и – в первый раз при всех – окончательный план военной кампании. Он вновь ни слова не проронил о готовившихся втайне, тщательно продуманных восстаниях и том, что его войска двинутся по северному тракту, а не по южному прибрежному. И к общей радости – ибо все его военачальники были довольны, что наступил конец неопределенности, – он объявил, что, как только прекратятся дожди, он произнесет условные слова – «малиновое небо», которые станут сигналом к наступлению.

– Тем временем, я думаю, Исидо незаконно соберет новый Совет регентов. Я ожидаю, что меня облыжно обвинят в предательстве и объявят мне войну. – Он наклонился, уперев левый кулак в бедро, правая рука вцепилась в рукоятку меча. – Слушайте! Я подтверждаю свою верность завещанию тайко и признаю своего племянника Яэмона как кампаку и наследника тайко. Мне не нужны другие земли, мне не нужны новые посты. Но если изменники нападут на меня, я должен буду защищаться. Если они обманут его императорское величество и попытаются захватить власть в стране, моим долгом будет вступиться за императора и изгнать зло. Так?

Раздался одобрительный гул. Эхо разнесло боевые кличи «Касиги!» и «Торанага!» по всей крепости.

– Штурмовой полк должен подготовиться к отправке на галерах в Эдо под командованием Тода Бунтаро-сана и его помощника Касиги Оми-сана в течение пяти дней. Господин Касиги Ябу, призовите к оружию все воинство Идзу и прикажите шести тысячам человек выступить к перевалам на границе на случай, если этот изменник Икава Дзикю устремится на юг, чтобы отрезать нам пути сообщения. Когда закончатся дожди, Исидо нападет на Канто…

Оми, Ябу и Бунтаро молча согласились с мудростью Торанаги, решившего умолчать о принятом в тот день решении начать войну прямо сейчас, в сезон дождей.

«То-то будет шуму», – подумал Оми, и у него заныло под ложечкой при мысли, что придется воевать под дождями среди гор Синано.

– Ружья проложат нам путь, – с воодушевлением провозгласил Ябу в тот день.

– Да, – согласился Оми, вовсе не уверенный в успехе, но не имевший других идей.

«Это сумасшествие, – заключил он мысленно, хотя и был польщен тем, что его назначили помощником командира. – Я не понимаю, откуда Торанага черпает уверенность, что северный путь сулит хоть какой-то шанс на победу. Он не дает нам ни единого шанса». Слушая вполуха энергичные призывы Торанаги, он сосредоточился на планах мести. «Конечно, поход на Синано откроет дюжину возможностей покончить с Ябу без опасности для себя. Война, любая война сыграет на руку – при условии, что не будет проиграна…»

Потом он уловил слова Торанаги:

– Сегодня я чуть не погиб. Спасибо, Андзин-сан вытащил меня из-под земли. Вот уже второй, а может быть, даже третий раз он спасает мне жизнь. Моя жизнь ничего не значит по сравнению с будущим моего рода, и кто скажет, жил бы я или погиб без его помощи? И хотя бусидо состоит в том, что вассал никогда не ожидает награды за службу, долг сюзерена время от времени оказывать ему благодеяния. – Среди общих восклицаний Торанага повелел: – Андзин-сан, сядьте здесь! Марико-сан, вы тоже!

Оми ревниво следил за тем, как долговязый чужеземец поднялся и сел, подобрав под себя ноги, на место, указанное Торанагой, рядом с ним. Во всей комнате не было человека, не мечтавшего оказаться на месте чужака.

– Андзин-сан получает надел близ рыбацкой деревни Иокогама к югу от Эдо, приносящий ежегодный доход две тысячи коку, право набирать двести слуг-самураев, полные права самурая и хатамото дома Ёси Торанага-но Тикитада Миновара. Далее, ему также пожалованы десять лошадей, двадцать кимоно вместе с полным боевым снаряжением для его вассалов и звание командующего военным флотом и адмирала Канто. – Торанага подождал, пока Марико закончит переводить, потом позвал: – Нага-сан!

Нага послушно поднес Торанаге что-то обернутое шелком. Это была пара мечей – короткий и длинный.

– Заметив, что земля поглотила мои мечи и я безоружен, Андзин-сан спустился в трещину, нашел там свой меч и отдал его мне. Андзин-сан, я в свою очередь дарю вам эти. Они сделаны великим мастером Ёри-я. Помните, меч – душа самурая. Если самурай забывает или теряет меч, этому нет прощения.

Под общие восклицания, еще более шумные и завистливые, Блэкторн принял дар, поклонился, заткнул мечи за пояс, снова отвесил поклон:

– Благодарю вас, Торанага-сама. Вы оказали мне большую честь. Благодарю вас.

Он собрался уходить, но Торанага приказал ему остаться:

– Нет, садитесь здесь, рядом со мной, Андзин-сан. – Торанага обвел взглядом воинственные, фанатичные лица своих военачальников.

«Глупцы, – хотелось закричать ему, – неужели вы не понимаете, что война, когда бы она ни началась – прямо сейчас или после окончания дождей, – будет большим бедствием? Любая война с Исидо, Отибой, Яэмоном и их нынешними союзниками неизбежно закончится гибелью всех моих войск, всех вас, уничтожением меня и моего рода? Разве вы не понимаете, что мне остается только ждать и надеяться, что Исидо сам себя погубит?»

Вместо этого он подогревал в соратниках воинственный дух, рассчитывая вывести врага из равновесия.

– Слушайте, самураи! Скоро вы – каждый из вас – сможете доказать вашу преданность, как доказывали ее ваши предки. Я сокрушу Исидо и всех изменников, прежде всего Икаву Дзикю. А сейчас перед лицом всех вас я заявляю, что отдам все его земли, обе провинции – Суругу и Тотоми, – приносящие годовой доход триста тысяч коку, моему преданному вассалу господину Касиги Ябу, и подтверждаю его право и право его рода на владение этими землями и Идзу.

Грянули оглушительные приветствия. Ябу вспыхнул от восторга.

Оми молотил кулаком по полу, издавая радостные вопли.

«Теперь твоя награда будет безмерна, ибо, по обычаю, наследник Ябу получит все его земли!

Как убить Ябу, не дожидаясь войны?»

Тут на глаза ему попался Андзин-сан, который бурно выражал свое одобрение.

«Почему бы Андзин-сану не сделать это за тебя?» – пришло ему в голову, и он громко рассмеялся этой нелепой мысли.

Бунтаро наклонился и похлопал его по плечу. Он был в хорошем настроении и посчитал смех Оми проявлением радости за Ябу.

– Скоро вы тоже получите столько земли, сколько заслуживаете! – прокричал Бунтаро, перекрывая шум. – Вы тоже заслуживаете поощрения. Ваши советы и идеи очень ценны.

– Благодарю вас, Бунтаро-сан.

– Не беспокойтесь, мы пробьемся сквозь горы.

– Да.

Бунтаро был отчаянный рубака, и Оми знал, что они хорошо дополняют друг друга: сам он – смелый стратег, Бунтаро – бесстрашный в наступлении военачальник. Если кто-нибудь и сможет провести войска через горы, так это он.

Раздался еще один взрыв ликования – Торанага приказал принести саке, подводя итог совещанию.

Оми выпил свою чашку и наблюдал, как Блэкторн осушил свою. Чужеземец, облаченный в опрятное кимоно, правильно расположивший мечи, спокойно беседовал с Марико. «Ты сильно переменился, Андзин-сан, с того первого дня, – подумал Оми довольно. – Еще немало бредовых идей сидит в твоей голове, но ты уже стал почти цивилизованным».

– В чем дело, Оми-сан?

– Ничего, так, Бунтаро-сан…

– У вас такой вид, словно эта сунул вам свой зад под нос.

– Ничего такого, вовсе нет! Э, совсем наоборот. У меня рождается одна замечательная мысль. Выпьем! Эй, Цветок Персика, принеси еще саке, чашка господина Бунтаро пуста!

Глава 40

– Мне приказано узнать, свободна ли Кику-сан сегодня вечером, – объявила Марико.

– Ох, простите, госпожа Тода, так сразу и не скажешь, – произнесла Гёко, мама-сан, заискивающе. – Могу я спросить, желает ли уважаемый господин провести с госпожой Кику вечер, часть вечера или остаться с ней до утра, если она еще не занята?

Эта высокая изящная женщина, немногим старше пятидесяти, с обворожительной улыбкой, пила слишком много саке, имела расчетливое сердце и нюх, способный учуять серебряную монетку за пятьдесят ри.

Женщины сидели в отведенной Марико комнате, которая примыкала к личным покоям Торанаги и имела выход в маленький садик у первой, внутренней стены крепости. Опять шел дождь, капли его поблескивали в пламени свечей.

Марико вежливо ответила:

– Это решит сам господин. Но нельзя ли уже сейчас условиться и оговорить все до конца?

– Извините меня, пожалуйста, но я не знаю, насколько она занята сегодня. Кику-сан пользуется большим успехом, госпожа Тода. Вы понимаете меня?

– О да, конечно. Нам действительно очень повезло, что госпожа таких достоинств отыскалась здесь, в Андзиро. – Марико сделала акцент на слове «Андзиро».

Она послала за Гёко, вместо того чтобы нанести ей визит, хотя могла бы поступить иначе. И когда та явилась – потянув время ради утверждения своего достоинства, но не настолько, чтобы показаться грубой, – Марико обрадовалась случаю вступить в борьбу с достойным противником.

– Чайный домик сильно поврежден? – осведомилась она.

– Нет. К счастью, чайная посуда и одежда не пострадали. Хотя починка крыши и прочего обойдется в небольшое состояние. И за скорость придется очень дорого заплатить.

– Да, это весьма трудоемкое дело.

– Так важна спокойная обстановка, правда? Почтит ли господин своим присутствием чайный домик? Или он хочет, чтобы Кику-сан посетила его здесь, если будет свободна?

Марико поджала губы, обдумывая:

– Он посетит чайный домик.

– А, со дэс!

На самом деле маму-сан звали Хэйко-ити – Первая Дочь Строителя Стен. Ее отец и дед занимались возведением садовых оград. В течение многих лет она была куртизанкой в Мисиме, столице Идзу, но поднялась лишь до второго класса в своем ремесле. Однако ей улыбнулись боги: благодаря щедрости покровителя и острому деловому чутью она скопила достаточно денег, чтобы заблаговременно выкупить свой контракт, обзавестись собственным чайным домиком и стать хозяйкой нескольких женщин, прежде чем упал спрос на красивое тело и бойкий ум, которыми судьба наградила ее. Теперь она называла себя Гёко-сан – госпожа Удача. Когда она только начинала, в четырнадцать лет, ей дали имя Цукайко – Заклинательница Змей. Хозяйка объяснила ей, что некий орган у мужчин можно уподобить змее, что змея – это удача и что, став умелой заклинательницей, она способна преуспеть. Кроме того, это имя забавляло клиентов, а смех играл не последнюю роль в ее ремесле. Гёко никогда не забывала, сколь важен смех.

– Саке, Гёко-сан?

– Спасибо, госпожа Тода.

Служанка налила саке, и Марико отпустила ее. Некоторое время они молча смаковали напиток, потом Марико снова наполнила чашечки.

– Какая милая керамика! Такая изысканная, – похвалила Гёко.

– Что вы, совсем непритязательная. Я сожалею, что мы вынуждены ею пользоваться.

– Если бы я смогла освободить Кику-сан на этот вечер, вы не пожалели бы пяти кобанов? – Кобаном называли золотую монету, весившую восемнадцать граммов. Один кобан равнялся трем коку риса.

– Извините, может быть, я выразилась недостаточно ясно? Я не хочу покупать весь чайный домик в Мисиме – только один вечер с госпожой.

Гёко прыснула:

– Ах, госпожа Тода, вы, как всегда, остроумны. Но могу ли я напомнить, что Кику-сан – куртизанка первого класса? Гильдия присвоила ей этот ранг в прошлом году.

– И по заслугам, я уверена. Но это было в Мисиме. Да хоть бы и в Киото – вы, конечно, пошутили, уж простите.

Гёко проглотила грубость, готовую сорваться с языка, и добродушно улыбнулась:

– К сожалению, я должна буду дать отступного господам, которые уже сговорились с ней. Бедное дитя, ей испортили четыре кимоно, когда заливали огонь водой. Трудные времена настали, госпожа. Я уверена, вы понимаете. Пять – справедливая цена.

– Конечно нет. Пяти кобанов хватило бы в Киото, чтобы неделю пировать с двумя госпожами первого класса. Но сейчас не обычные времена, и надо делать скидку. Полкобана. Саке, Гёко-сан?

– Спасибо, спасибо. Саке отличного качества. Еще одну чашечку, если можно, и довольно. Если Кику-сан не свободна сегодня вечером, я буду рада предоставить вам другую госпожу. Может быть, Акэко? Или вас устроит другой день? Скажем, послезавтра?

Марико ответила не сразу. Мама-сан запросила лишку. Пять кобанов платили за известных куртизанок первого класса в Эдо. Услуги Кику тянули на полкобана. Марико знала цены, поскольку Бунтаро время от времени пользовался услугами куртизанок и даже выкупил контракт одной из них, а его жена должна была оплачивать счета. Краем глаза Марико следила за Гёко. Мама-сан спокойно потягивала саке, рука ее не дрожала.

– Может быть, – протянула Марико, – но я думаю, что ни другая госпожа, ни следующий вечер не подойдут. Нет, если мы не сговоримся на сегодня, боюсь, послезавтра будет слишком поздно. Что касается других девушек… – Марико улыбнулась и пожала плечами.

Гёко скорбно поставила свою чашку:

– Я слышала, наши славные самураи оставляют нас. Какая жалость! Ночи здесь так приятны. В Мисиме не бывает морского бриза, как тут. Я буду сожалеть, когда уеду отсюда.

– Может быть, один кобан. И если эта встреча удастся, я бы хотела обсудить, сколько может стоить ее контракт.

– Ее контракт?

– Да. Саке?

– Спасибо. Контракт, ее контракт? Ну, это другое дело. Пять тысяч коку.

– Это невозможно!

– Да, – согласилась Гёко, – но Кику-сан мне как дочь, даже больше чем дочь. Я воспитываю ее с шести лет. Она самая искусная госпожа из «мира ив» в Идзу. О, я знаю, в Эдо есть госпожи, превосходящие Кику-сан образованностью, тонкостью обхождения, но только потому, что бедняжка не имела достаточных средств, чтобы общаться с людьми такого уровня. Но даже сейчас никто не может равняться с ней в пении или игре на сямисэне. Клянусь всеми богами! Будь у нее щедрый покровитель и возможность учиться, за какой-нибудь год в Эдо она превзошла бы любую куртизанку в стране. Пять тысяч коку – не великая плата за такой цветок. – Пот бусинками покрыл ее лоб. – Вы должны извинить меня, но я никогда не думала о продаже ее контракта. Ей только восемнадцать лет, само совершенство, единственная госпожа первого класса, которой мне повезло руководить. На самом деле я и не думала о том, чтобы когда-нибудь продать ее контракт, даже за упомянутую цену. Я, наверное, не стану продавать его и за эти деньги, так что извините. Может быть, мы обсудим это завтра. Потерять Кику-сан? Мою маленькую Кику-сан? – Слезы собрались в уголках ее глаз, и Марико подумала: «Если это настоящие слезы, тогда, Гёко, ты никогда не раскроешься навстречу „несравненному песту“».

– Извините. Сиката га най, нэ? – вежливо произнесла Марико, предоставив гостье стенать и плакать, но не забывая подливать ей саке.

«Сколько же на самом деле стоит контракт? – спрашивала она себя. – Пять тысяч коку безумно много. Впрочем, все зависит от того, насколько страстно желает выкупа мужчина. Но кто он? Конечно, не сам господин Торанага. Для кого покупают контракт? Для Оми? Возможно. Но зачем Торанага примешал сюда Андзин-сана?» – гадала Марико…

– Вы согласны, Андзин-сан? – спросила она его с нервным смехом среди пьяного галдежа военачальников.

– Вы говорите, господин Торанага нанял для меня даму? Это часть награды?

– Да. Кику-сан. Вам трудно будет отказаться. Я… Мне приказано переводить.

– Приказано?

– О, я буду счастлива переводить для вас. Но, Андзин-сан, вы на самом деле не можете отказаться. Это было бы ужасно невежливо после стольких почестей, правда? – Она подшучивала над ним, не боясь его, такого гордого и восхищенного невероятным великодушием Торанаги. – Пожалуйста, соглашайтесь! Я никогда не заглядывала внутрь чайного домика. Мне самой не терпится побывать там, поговорить с настоящей госпожой из «мира ив».

– Что?

– О, так называют этих дам. Предполагается, что они грациозные и гибкие, как ивы. Иногда употребляют выражение «плавающий мир», потому что они прекрасны, как лилии, плавающие в озере. Ну давайте, Андзин-сан, соглашайтесь!

– А что скажет Бунтаро-сама?

– О, он знает, что я хлопочу для вас по приказу господина Торанаги. Ну давайте! Пожалуйста! – Тут она перешла на латынь, радуясь, что никто, кроме них двоих, в Андзиро не говорит на этом языке. – Есть еще одна причина, о которой я скажу тебе позднее.

– Скажи сейчас!

– Позже. Но согласись с удовольствием. Потому что я прошу тебя.

– Ты… Как я могу отказать тебе?

– С удовольствием. Это должно быть с удовольствием. Обещай!

– Со смехом. Я обещаю. Попытаюсь, по крайней мере. Буду стараться изо всех сил. Ни за что другое поручиться не могу.

После этой шутливой перепалки она удалилась, чтобы обо всем договориться, и вот теперь Гёко стонала:

– Ох, я прямо в смятении при одной мысли о том, чтобы продать контракт моей красавицы. Да, спасибо, еще немного саке. Потом я действительно должна буду покинуть вас. – Она опрокинула в себя очередную порцию спиртного и устало протянула чашку, чтобы ее снова наполнили. – Давайте столкуемся на двух кобанах за вечер. Я уступаю только из желания сделать приятное госпоже ваших достоинств.

– Один. Если вы согласны, мы могли бы продолжить разговор о контракте сегодня вечером, в чайном домике. Извините, что тороплю, но время уходит, вы понимаете. – Марико неопределенно повела рукой в сторону комнаты, где собрались самураи. – Государственные дела… вы понимаете, Гёко-сан?

– О да, госпожа Тода, конечно. – Гёко начала вставать. – Полтора кобана за вечер, хорошо? Тогда давайте…

– Один.

– О-хо-хо, госпожа, что такое полкобана? Одна видимость. Стоит ли спорить из-за такой малости? – Гёко всхлипнула, благодаря богов за свою сообразительность и сохраняя притворную муку на лице. Полтора кобана втрое превосходили обычную плату. Но гораздо ценнее было то, что впервые услуги Кику-сан понадобились самым высокородным господам, настоящей знати – честь, которой Гёко домогалась давно, ради которой она охотно посоветовала бы своей подопечной вовсе не брать денег. – Клянусь всеми богами, госпожа Тода, я сдаюсь на вашу милость, кобан с половиной. Пожалуйста, подумайте о других моих питомицах, которых требуется кормить, поить, одевать и учить годами. Их услуги ценятся дешевле, чем искусство Кику-сан, но и этих бедняжек надо лелеять.

– Один кобан золотом, завтра. Идет?

Гёко подняла фарфоровую бутылочку и наполнила две чашки. Одну предложила Марико, другую осушила и тут же наполнила вновь.

– Один, – выпалила она, чуть не подавившись.

– Благодарю вас, вы так добры и так заботливы. Да, времена сейчас трудные. – Марико с удовольствием потягивала саке. – Андзин-сан и я скоро придем в чайный домик.

– А? Что вы сказали?

– Что Андзин-сан и я вскоре придем в чайный домик. Я буду переводить для него.

– Чужеземец?! – задохнулась Кику.

– Чужеземец. И он будет здесь очень скоро, если мы его не остановим. С самой жестокой, самой скупой ведьмой, какую я только встречала на своем веку. Может, в прошлой жизни она была шлюхой пятнадцатого класса, которую имели в зад.

Несмотря на свой страх, Кику бурно рассмеялась:

– Ох, мама-сан, пожалуйста, не волнуйтесь так сильно! Она кажется такой приятной госпожой, и к тому же целый кобан. Вы действительно провернули удачную сделку! Ну-ну, мы теряем время. Сначала немного саке, чтобы смягчить ваши душевные волнения. Ако, быстро, как колибри!

Ако исчезла.

– Да, гость – Андзин-сан. – Гёко снова закашлялась.

Кику и Хана, девочка, взятая в ученицы, обмахивали ее веерами. Малышка поднесла к носу хозяйки пучок душистых трав.

– Я думала, она старалась для господина Бунтаро – или самого господина Торанаги. Конечно, когда госпожа Тода назвала Андзин-сана, я сразу же спросила, почему этим занимается она, а не его наложница госпожа Фудзико, как требуют правила хорошего тона. Она объяснила только, что его госпожа очень страдает от ожогов, а ей приказал переговорить со мной сам господин Торанага.

– О! О, как я была бы счастлива служить самому великому даймё!

– Еще послужишь, дитя мое, если мы хорошенько пошевелим мозгами. Но чужеземец! Что подумают другие наши гости? Что они скажут? Конечно, я оставила дело нерешенным, сказала госпоже Тода, что не знаю, свободна ли ты, так что можно еще отказаться, никого не обидев.

– Что могут сказать другие гости? Это приказ господина Торанаги. Ничего не поделаешь, не так ли? – пролепетала Кику, скрывая страх.

– О, ты можешь легко отказаться. Но поторопись, Кику-тян. О-хо-хо, была бы я поумнее, сразу отказалась бы.

– Не беспокойтесь, Гёко-сама. Все будет хорошо. Но мы должны все взвесить. Это большой риск, ведь так?

– Да. Очень.

– Мы не сможем отказать гостю, если примем его.

– Да, я знаю.

– Посоветуйте мне что-нибудь.

– Не могу, Кику-тян. Я, чувствую, попала в ловушку ками. Тебе решать.

Кику сопоставила все минусы и плюсы:

– Давайте рискнем. Примем его. В конце концов, он самурай, хатамото, любимый вассал господина Торанаги. Не забывайте, что сказал прорицатель: я помогу вам стать богатой и известной на века. Я молюсь о том, чтобы мне выпала возможность хоть чем-то отплатить за вашу доброту.

Гёко ласково потрепала Кику по волосам:

– Ох, дитя, ты так добра, спасибо, спасибо! Да, я думаю, это разумно. Я согласна. Пусть он посетит нас. – Она любовно ущипнула девушку за щеку. – Ты всегда была моей любимицей! Но я бы потребовала двойную плату, если бы знала, что это иноземный моряк, начальник над флотом.

– Но мы и так получили вдвое больше, мама-сан.

– А должны были получить втрое больше!

Кику похлопала Гёко по руке:

– Не беспокойтесь – это начало вашего везения.

– Да, это верно. Андзин-сан не обычный чужеземец, а самурай и хатамото. Госпожа Тода сказала мне, что ему пожалован надел с годовым доходом в две тысячи коку, что он поставлен управлять всеми кораблями господина Торанаги, что он моется каждый день, как цивилизованный человек, и больше не воняет…

Чуть слышно появилась Ако и наполнила чашку, не пролив ни капли. После четырех порций саке Гёко полегчало.

– Сегодняшняя ночь должна быть прекрасной. Разве можем мы ослушаться приказа господина Торанаги? Он не отдал бы распоряжения, если бы это не было важно для него самого, да? И Андзин-сан действительно почти даймё. Две тысячи коку в год… Клянусь всеми ками, нам очень повезло! Кику-сан, слушай! – Она придвинулась ближе, Ако тоже и смотрела во все глаза. – Я спросила госпожу Тода, которая понимает их мерзкий язык, не знает ли она привычек Андзин-сана: какие истории, песни и танцы он предпочитает, какие позы, игрушки или возбуждающие средства.

– Ах, это было бы очень полезно, – пискнула Кику, жалея, что согласилась, что не хватило ума отказаться.

– Она не сказала мне ничего! Она говорит на языке варваров, но ничего не знает об их любовных привычках. Я поинтересовалась, не спрашивала ли она об этом Андзин-сана. Она ответила, что да, спрашивала, но ничего хорошего из расспросов не вышло. – Гёко поведала о переполохе в Осакском замке. – Можешь вообразить, каким странным мне это показалось!

– По крайней мере, мы знаем, что ему нельзя предлагать мальчиков – уже что-то.

– Кроме того, во всем его доме только одна служанка имела с ним дело.

– У нас есть время послать за ней?

– Я зашла к ней сама. Прямо из крепости. Даже месячное жалованье не открыло ей рта. Глупая, упрямая маленькая дрянь!

– Она подходит для постели?

– О да, если кому нравятся неумехи, любительницы. Только и вытянула из нее, что господин обладает большой мужской силой, не тяжелый, что любил ее долго в самом обычном положении. И что он весьма одарен в этом смысле.

– Это не очень-то нам помогает, мама-сан.

– Я знаю. Может быть, все приготовить заранее, на всякий случай, да? Все.

– Да. Я должна быть крайне осторожной. Очень важно, чтобы все сошло хорошо. Это будет трудно, если не невозможно, – правильно принять его, если я не смогу разговаривать с ним.

– Госпожа Тода сказала, что будет переводить.

– О, как мило с ее стороны! Это очень поможет, хотя, конечно, не совсем то, что нужно.

– Да-да. Еще саке, Ако! Грациознее, дитя, грациознее! Ну, Кику-сан, ты куртизанка первого класса. Призови на помощь чутье и воображение. Этот чужеземец сегодня спас жизнь господину Торанаге и сидел рядом с ним. Наше будущее зависит от тебя! Я знаю, ты все проведешь красиво! Ако!

– Да, хозяйка!

– Проверь, все ли в порядке. О цветах не беспокойся. Я сама займусь цветами. И повар, где повар? – Она потрепала Кику по колену. – Надень золотое кимоно, а под него зеленое. Сегодня вечером мы должны поразить госпожу Тода. – Она выскочила, чтобы привести дом в порядок.

Все госпожи, служанки и воспитанницы весело суетились, помогая убирать, взбудораженные невероятным событием.

Убедившись, что дом сверкает чистотой, и раздав распоряжения девушкам, Гёко пошла в свою комнату – прилечь на минуту, чтобы собраться с силами. Она даже не заикнулась Кику о предложении насчет контракта.

«Я посмотрю и подожду, – подумала она. – Если смогу добиться, чего хочу, тогда, может быть, и позволю моей милой Кику уйти. Но не раньше, чем выведаю к кому. Это хорошо, что я догадалась расспросить госпожу Тода. Почему ты плачешь, глупая старуха? Ты опять пьяна? Подумай о себе! Чем тебе плохо?»

– Хана-тян!

– Да, мама-сама? – Ребенок бегом кинулся к ней. Всего шести лет от роду, большие карие глаза, длинные красивые волосы, новое кимоно из ярко-красного шелка. Гёко купила девчушку два дня назад при посредничестве местного торговца детьми и Муры.

– Как тебе нравится твое новое имя, детка?

– О, очень-очень нравится. Я рада, мама-сама!

Имя означало Маленький Цветок. Гёко придумала его в самый первый день. «Я теперь буду твоей матерью», – добродушно, но твердо сказала она девочке, когда расплатилась за нее и вступила в права собственности, удивляясь, как такая красавица уродилась у грубой рыбачки, этой толстухи, жены Тамадзаки. После четырех дней ожесточенного торга она заплатила кобан за то, чтобы девочка оставалась у нее в услужении, пока не достигнет двадцати лет. На эти деньги семья Тамадзаки могла кормиться два года.

– Принеси мне зеленого чая, гребень и немного ароматных чайных листьев, чтобы отбить запах саке.

– Да, мама-сама. – Ребенок, не глядя, почти не дыша, бросился бежать, чтобы угодить хозяйке, и запутался в тончайших юбках Кику, стоящей у дверей.

– О-хо-хо, извините-е-е…

– Ты должна быть осторожней, Хана-тян.

– Извините, извините, старшая сестрица. – Хана-тян чуть не расплакалась.

– Почему ты так печальна, Маленький Цветок? Ну-ну, – проворковала Кику, заботливо вытирая ей слезы. – В этом доме мы отбросили всю печаль. Помни: мы, принадлежащие «миру ив», никогда не грустим, дитя. Зачем нам это? Грусть всегда ходит рука об руку со слезами. Наша обязанность – радовать и быть веселыми. Бегай, дитя, но осторожно, осторожно, будь грациозной! – Кику повертелась перед пожилой женщиной. – Нравится, хозяйка?

Блэкторн посмотрел на нее и пробормотал:

– Аллилуйя!

– Это Кику-сан, – церемонно представила Марико, довольная реакцией Блэкторна.

Девушка вошла в комнату, шурша шелками, встала на колени и поклонилась, сказав что-то, чего Блэкторн не понял.

– Она говорит, что вам здесь рады, что вы оказали честь этому дому.

– Домо, – ответил он.

– До итасимаситэ (не за что). Саке, Андзин-сан? – предложила Кику.

– Хай, домо.

Он следил за тем, как ее изумительные руки безошибочно нашли бутылочку, проверили, достаточно ли та подогрета, потом наполнили чашку, которую он протянул ей, как показывала Марико, причем сделал это с легкостью, удивившей его самого…

– Обещаете вести себя как японец, да? – спросила Марико, когда они вышли из крепости и она села в паланкин, а он зашагал рядом вниз по дороге, которая вела к деревне и площади перед морем. Впереди и позади носилок шествовали факельщики, а в качестве почетной стражи с ними отправились десять самураев.

– Постараюсь, – пообещал Блэкторн. – А что я должен делать?

– Во-первых, забудьте, что должны что-то делать. Помните только, что эта ваша ночь, затеянная единственно для вашего удовольствия.

«Сегодня лучший день в моей жизни, – думал он. – А вечер – что за вечер будет сегодня?» Возбужденный вызовом, он решил примерить на себя роль настоящего японца, вкушать наслаждения и не смущаться.

– А сколько… сколько это стоит? – осведомился он.

– Это вопрос чужеземца, Андзин-сан, – укорила она. – Какая разница? Фудзико-сан согласилась, что цена справедлива.

Он видел Фудзико перед уходом. Лекарь посетил ее, сделал перевязку и дал целебных трав. Она гордилась оказанными Блэкторну почестями и новым наделом, весело щебетала, не показывая боли, порадовалась, что он идет в чайный домик. Конечно, Марико-сан посоветовалась с ней, уверила капитана Фудзико, все оговорила. Такая любезность с ее стороны! Она сожалеет, что из-за ожогов не могла сама обо всем договориться. Он пожал Фудзико руку, довольный ею. Она поблагодарила его, извинилась еще раз и отпустила, выразив надежду, что он проведет замечательный вечер.

Гёко и ее служанка церемонно встретили важных гостей у ворот чайного домика, чтобы поприветствовать.

– Это Гёко-сан, она здесь мама-сан.

– Я так польщена, Андзин-сан, так польщена!

– Мама-сан? Вы имеете в виду «мама»? Мать? У нас, в Англии, это так же называется, Марико-сан. Мама, мамочка, мать.

– Да почти одно и то же, но, простите, мама-сан означает «мачеха» или «приемная мать», Андзин-сан. Родная мать – хаха-сан или оба-сан.

Гёко извинилась и убежала. Блэкторн улыбнулся Марико. Она была похожа на ребенка, жадно разглядывающего что-то новое.

– Ох, Андзин-сан, я всегда мечтала посмотреть изнутри одно из таких мест. Мужчинам везет! Разве здесь не красиво? Разве не изумительно? Даже в такой маленькой деревушке? Гёко-сан должна была все это оговорить с плотниками. Поглядите, какое здесь дерево! О, вы были так добры, что позволили мне пойти с вами. У меня никогда не будет другой такой возможности… Посмотрите на цветы! Как искусно составлен букет! Чудо… Выгляните в сад!

Блэкторн радовался и сожалел, что в комнате вертится служанка и сёдзи открыты. Даже здесь, в чайном домике, Марико подвергала себя опасности, оставаясь в одной комнате с ним.

– Ты красивая, – сказал он по-латыни.

– И ты. – Ее лицо светилось. – Я очень горжусь тобой, адмирал! И Фудзико… О, она была так горда, что едва смогла остаться на месте!

– Ее ожоги, видимо, очень опасны.

– Не беспокойся. Лекари тут опытные, а она молодая, сильная и жизнестойкая. Сегодня вечером выбрось все из головы! Никаких больше вопросов об Исидо или Икаве Дзикю, битвах, паролях, наделах и кораблях. Сегодня вечером никаких забот – тебя ждут только чудеса.

– Для меня чудо – это ты.

Она стала обмахиваться веером, налила саке в чашки и ничего не сказала. Он наблюдал за ней молча, потом оба одновременно улыбнулись.

– Раз уж мы здесь не одни, стоит помнить об осторожности: языки у людей длинные. Но я так счастлива за тебя! – призналась она.

– Послушай, а о какой другой причине ты говорила? Ты сказала, есть еще причина, чтобы я пришел сюда сегодня вечером.

– Ах да, другая причина! – (Его окутал знакомый запах духов.) – У нас есть древний обычай, Андзин-сан. Когда женщина принадлежит одному, а думает о другом и хочет дать ему то, что запрещено давать, она ищет себе замену – подарок – самую лучшую куртизанку, которую может нанять.

– Ты сказала «думает» – это значит «любит»?

– Да. Но только на этот вечер.

– Ты…

– Я, Андзин-сан.

– Почему ты сказала об этом только сегодня вечером, Марико? Почему не раньше?

– Сегодня волшебная ночь, и ками явились к нам. Я хочу тебя.

В дверях появилась Кику.

– …Аллилуйя!

Ее поприветствовали и налили саке.

– Как мне сказать, что госпожа очень красива?

Марико объяснила ему, и он повторил незнакомые слова. Девушка весело засмеялась, принимая комплимент, и ответила на него.

– Кику-сан спрашивает, не желаете ли вы, чтобы она спела или станцевала для вас?

– А ты… Что предпочитаешь ты?

– Эта госпожа здесь для твоего удовольствия, самурай, не для моего.

– А ты? Ты здесь также для моего удовольствия?

– Да, некоторым образом, конфиденциально.

– Тогда, пожалуйста, попроси ее спеть.

Кику тихонько хлопнула в ладоши, и Ако принесла сямисэн, напоминающий трехструнную гитару, и подала Кику плектр из слоновой кости.

Кику объявила:

– Госпожа Тода, пожалуйста, скажите нашему почетному гостю, что сначала я спою «Песню стрекозы».

– Кику-сан, я почту за честь, если сегодня вечером вы будете звать меня Марико-сан.

– Вы слишком добры ко мне, госпожа. Пожалуйста, извините меня. Мне не следовало быть такой невежливой.

– Пожалуйста!

– Я постараюсь, если вам будет приятно, хотя… – Ее улыбка был прелестна. – Благодарю вас, Марико-сама.

Она тронула струну. С того мгновения, как гости прошли в ворота чайного домика, все ее чувства обострились. Она тайком следила за ними и когда они беседовали с Гёко-сан, и когда остались одни, думая, как можно угодить ему или поразить госпожу Тода.

Она оказалась не готова к тому, что скоро сделалось очевидным: Андзин-сан явно желал госпожу Тода, хотя и скрывал это, как делал бы любой цивилизованный человек. Не было ничего удивительного в том, что чужеземец пленился госпожой Тода, необыкновенно красивой и утонченной дамой, которая, что еще важнее, одна могла свободно разговаривать с ним. Что удивило Кику, так это то, что госпожа Тода желала его так же, если не больше.

«Чужеземец – самурай, госпожа тоже самурай, дочь родовитого военачальника и убийцы Акэти Дзинсая, жена господина Бунтаро! Э-э-э! Бедные мои! Как печально… Конечно, это закончится трагедией».

Кику почувствовала, что готова заплакать при мысли о горести жизни, ее тяготах.

«О, как бы я хотела родиться самураем, а не крестьянкой, чтобы стать хотя бы наложницей Оми-сама, а не просто игрушкой. Я бы с радостью отдала за это надежду на новое воплощение.

Отбрось печаль! Дари людям удовольствие! Это твой долг».

Она тронула вторую струну, чей звук был исполнен меланхолии, и заметила, что Марико увлечена музыкой, а Андзин-сана песня не волнует.

Почему? Кику знала, что дело не в ее игре. Она была уверена, что игра почти совершенна. Мало кто сравнится с ней мастерством.

Взяв третий, еще более красивый аккорд на пробу, она сказала себе: «Ясно, его это не радует», позволила аккорду замереть и запела без аккомпанемента. Ее голос метался, неожиданно меняя темп. Она училась этому годы. Марико опять была поражена, он – нет, и Кику снова остановилась.

– Сегодняшний вечер не для музыки или пения, – заявила она. – Это вечер для счастья. Марико-сан, как мне произнести на их языке: «Пожалуйста, извините меня»?

– Пер фавор.

– Пер фавор, Андзин-сан. Сегодня вечером мы должны только смеяться, да?

– Домо, Кику-сан. Хай.

– Трудно общаться без слов, но не сказать, что невозможно, да? Ах, я знаю! – Она прыжком вскочила на ноги и начала разыгрывать комические пантомимы, изображая даймё, носильщика, рыбака, уличного торговца, чванливого самурая, даже старого крестьянина. И представление оказалось так талантливо и забавно, что Марико и Блэкторн сразу же засмеялись, захлопали в ладоши.

Потом она подняла руку и стала с озорством показывать, как мочится мужчина. Как держит член в руках, отпускает его, схватывает, удивляется его малой величине, недоверчиво взвешивает в руках. Как он делает это во всякую пору жизни – начиная с детства, когда писается в постель и хнычет, и кончая немощной старостью, когда он стонет в экстазе оттого, что наконец удалось пустить струю.

Кику поклонилась в ответ на рукоплескания и отпила чаю, отирая пот со лба. Она заметила, что чужеземец поводит плечами и спиной, пытаясь облегчить боль.

– О, пер фавор, сеньор! – Она опустилась на колени за спиной Блэкторна и начала растирать ему шею. Ее умелые пальцы сразу нашли нужные точки, доставив мгновенное облегчение.

– О боже мой!.. Это… Хай… Как раз там!

Она прошлась пальцами там, куда он указал.

– Вашей шее скоро будет лучше. Слишком много сидели, Андзин-сан!

– Очень хорошо, Кику-сан. Вы почти превзошли Суво!

– Ах, спасибо. Марико-сан, у Андзин-сана такие широкие плечи, вы мне не поможете? Просто поработайте с его левым плечом, пока я займусь правым. Извините, но мои руки недостаточно сильны.

Марико позволила себя уговорить. Кику спрятала улыбку, когда он возбудился от прикосновений Марико, и порадовалась своей изобретательности. Гость доволен благодаря ее искусству и знаниям. Теперь им можно управлять, как это и должно быть.

– Уже лучше, Андзин-сан?

– Хорошо, очень хорошо, спасибо.

– О, я рада за вас. Мне приятно. Но госпожа Тода намного искусней в этом деле, чем я. – Кику чувствовала их взаимную тягу, которую они пытались скрыть. – Теперь, может быть, немного поедим?

Еду тут же принесли.

– Для вас, Андзин-сан, – гордо провозгласила она.

На блюде лежал небольшой фазан, нарезанный на мелкие кусочки и зажаренный на открытом огне. Он был полит сладким соевым соусом. Она положила кусочек Блэкторну.

– Превосходно, превосходно! – воскликнул он, не кривя душой.

– Марико-сан?

– Спасибо. – Марико взяла маленький кусочек, но не стала есть.

Кику подхватила кусочек палочками для еды и с удовольствием сжевала.

– Хорошо, правда?

– Да, Кику-сан, это превосходно! Прекрасно!

– Андзин-сан, угощайтесь, пожалуйста! – Она взяла второй кусок. – Здесь еще много.

– Спасибо. Как это готовится – вот это? – Он указал на густой коричневый соус.

Марико перевела для нее.

– Кику-сан говорит, что это сахар с соей и капелькой имбиря. Она спрашивает, есть ли в вашей стране сахар и соя.

– Сахар из свеклы делают, а сои нет, Кику-сан.

– О, как можно жить без сои? – Кику напустила на себя важность. – Пожалуйста, скажите Андзин-сану, что мы уже тысячу лет употребляем в пищу сахар. Буддийский монах Гандзин привез его к нам из Китая. Все лучшее пришло к нам из Китая, Андзин-сан. Чай мы стали пить около пятисот лет назад. Еще один буддийский монах – Эйсай – принес несколько семян и посадил их в провинции Тикудзэн, где я родилась. Он также дал нам дзен-буддизм.

Марико перевела с такой же важностью. Тут Кику расхохоталась:

– Ох, извините, Марико-сама, но вы оба выглядите такими серьезными. Я и притворилась такой же важной с этим чаем – как будто это имеет значение! Я только хотела развлечь вас.

Они наблюдали, как Блэкторн расправился с фазаном.

– Вкусно, – похвалил он. – Очень вкусно! Пожалуйста, поблагодарите Гёко-сан.

– Она будет польщена. – Кику налила им обоим еще чая. Потом, зная, что наступил удобный момент, невинно осведомилась: – Можно у вас спросить, что случилось сегодня во время землетрясения? Я слышала, Андзин-сан спас жизнь господину Торанаге. Я сочла бы за честь услышать это из первых уст.

Она терпеливо внимала рассказу, позволив Блэкторну и Марико заново пережить все волнующие перипетии, вставляя к месту «ох!» или «а что же дальше?», подливая саке, не прерывая, – идеальный слушатель.

И когда они закончили свою повесть, Кику восхитилась их смелостью и тем, как повезло господину Торанаге. Они поболтали еще немного, потом Блэкторн встал, и служанке велели показать ему дорогу.

Марико нарушила молчание:

– Вы никогда прежде не ели мяса, Кику-сан, правда?

– Это моя обязанность – делать то, что будет приятно гостю, только и всего, правда?

– Я никогда не догадывалась, сколь совершенна может быть госпожа. Теперь я понимаю, почему «плавающий мир», «мир ив» должен существовать всегда, и как счастливы мужчины, и сколь многого не дано мне.

– О, я не ставила себе такой цели, Марико-сама. Мы здесь только для удовольствий, скоротечного наслаждения.

– Пусть так, но я восхищена вами. Мне хотелось бы быть вашей сестрой.

Кику поклонилась:

– Я недостойна такой чести.

Обе женщины ощутили, как между ними зарождаются теплые чувства.

Потом куртизанка тихо сказала:

– Это потаенное место. Нам можно довериться. Здесь нет любопытных глаз. Комната для удовольствий в саду очень темная, если вам желательна темнота. Она скроет все секреты.

– Единственный способ сохранить тайну – это прошептать ее в пересохший колодец глухой полночью, когда луна стоит высоко, – пробормотала Марико, выгадывая время, чтобы принять решение.

– Между сестрами не нужны стены. Я отпустила служанку до утра. Наша комната для удовольствий – очень уединенное место.

– Вы должны быть с ним одна.

– Я всегда могу быть одна, всегда.

– Вы так добры, Кику-сан, так предусмотрительны.

– Это волшебная ночь, да? И совершенно особенная.

– Волшебные ночи слишком скоро кончаются, сестричка. Волшебные ночи для детей, правда? Я не ребенок.

– Кто знает, что случится волшебной ночью? Темнота скрывает все.

Марико печально покачала головой и нежно коснулась плеча Кику:

– Да. Но если она вместит вас, для него этого будет уже достаточно.

Кику отступилась. Потом позволила себе догадку:

– Я – подарок для Андзин-сана? Он не сам желал посетить меня?

– Если он видел вас, как мог не пожелать? Честно говоря, это большая честь для Андзин-сана, что вы принимаете его. Я сейчас это поняла.

– Но он видел меня всего один раз, Марико-сан. Я стояла рядом с Оми-саном, когда Андзин-сан шел к кораблю, чтобы плыть в Осаку.

– О!.. Но Андзин-сан говорил, что видел с Оми-саном Мидори. Так это были вы? Около паланкина?

– Да, на площади. О да, это была я, Марико-сан, а не госпожа Мидори, жена Оми-сама. Андзин-сан еще сказал мне: Коннити ва. Но конечно, он не запомнил. Как он мог запомнить? Это было в прошлой жизни, да?

– О, он запомнил красивую девушку с зеленым зонтиком. Он сказал, что никого красивей в жизни не видел. Он говорил мне об этом много раз. – Марико внимательно посмотрела на нее. – Да, Кику-сан, вас легко было спутать с Мидори тогда, под зонтиком.

Кику налила саке, и Марико была очарована ее непринужденной элегантностью.

– Мой зонтик был цвета морской воды, – сообщила Кику, польщенная тем, что он помнил.

– Как тогда выглядел Андзин-сан? Совсем иначе? «Ночь стонов», должно быть, сказалась на нем не лучшим образом.

– Да, это так. Он тогда казался старше, лицо осунулось… Но мы слишком серьезны, старшая сестра. Ах, вы не знаете, как я польщена тем, что мне позволено так вас называть. Сегодня ночь удовольствий. Не надо больше о серьезном, ладно?

– Да, согласна.

– Теперь, возвращаясь к простым вещам, не будете ли вы добры дать мне несколько советов?

– Пожалуйста, – откликнулась Марико дружеским тоном.

– Скажите, может быть, люди его национальности предпочитают использовать в постели какие-нибудь особые приспособления или позы? Вы что-нибудь знаете об этом? Извините меня, пожалуйста, но, может быть, вы могли бы мне что-то подсказать.

Марико потребовалась вся выдержка, чтобы оставаться спокойной.

– Нет, этого я не знаю. Андзин-сан очень стыдлив во всем, что касается телесной близости.

– А нельзя ли выяснить как-нибудь, окольным путем?

– Не думаю, чтобы вам удалось расспросить о подобных вещах чужеземца. Только не Андзин-сана. И извините, я не знаю, что это за приспособления, за исключением, конечно, харигата.

– А! – Интуиция Кику снова не подвела ее, и она осведомилась невинно: – А вы не хотели бы взглянуть? Я могла бы показать вам их все. Может быть, вместе с ним. Тогда его не придется ни о чем спрашивать. Мы всё поймем по его отклику.

Марико заколебалась, любопытство пересилило ее предубеждения.

– Если бы это можно было обставить как шутку…

Они услышали, как возвращается Блэкторн. Кику встретила его и налила саке. Марико осушила свою чашку, радуясь, что уединению пришел конец. Ей было нелегко сознавать, что Кику с легкостью читает ее мысли.

Они болтали, играли в глупые игры, а потом, решив, что наступило подходящее время, Кику спросила, не хотят ли они поглядеть сад и комнаты для удовольствий.

Все трое вышли на воздух в ночь. Дорожка петляла вокруг маленького прудика и журчащего водопада. В конце тропы посреди бамбуковой рощицы стоял маленький домик. Он возвышался над ухоженной лужайкой, к окружающей его веранде вели четыре ступеньки. Убранство двухкомнатного жилища было очень изысканным: красное дерево, тонкая работа, мягчайшие татами, красивые шелковые подушки, самые элегантные драпировки в токономе.

– Так мило, Кику-сан! – восхитилась Марико.

– Чайный домик в Мисиме намного изысканней, Марико-сан. Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, Андзин-сан! Пер фавор, вам удобно, Андзин-сан?

– Да, очень удобно.

Кику видела, что он захвачен новыми впечатлениями и немного пьян, но поглощен одной Марико. Кику так и подмывало встать, проскользнуть во внутреннюю комнату, где были разложены футоны, оттуда выбраться на веранду и уйти. Но она знала, что, сделав так, нарушит закон. Более того, она сознавала, что такой поступок будет безответственным, ибо в глубине души чувствовала: Марико уже почти приняла решение.

«Нет, – подумала Кику, – я не должна толкать ее на такой трагический, неблагоразумный шаг, как бы важно это ни было для моего будущего. Я предложила, но Марико-сан сама отказалась. Мудро. Они любовники? Не знаю. Это их карма».

Она наклонилась и заговорщицки рассмеялась:

– Послушайте, старшая сестра, пожалуйста, скажите Андзин-сану, что у меня здесь имеются некие штучки. В их стране такие есть?

– Он говорит, что нет, Кику-сан. Извините, он никогда не слышал ни о чем подобном.

– О! Ему не любопытно будет посмотреть на них? Они в соседней комнате, я могу сходить за ними – они действительно очень возбуждают.

– Вам не хотелось бы посмотреть, Андзин-сан? Кику-сан уверяет, что они очень забавные. – Марико умышленно изменила слово.

– Почему нет? – буркнул Блэкторн. Его горло сжалось, он весь был напряжен, взволнованный их запахами, их женственностью. – Вы используете какие-то приспособления, когда предаетесь любви? – спросил он.

– Кику-сан говорит: «Иногда». Она поясняет – и это верно, – что мы всегда стараемся продлить краткий миг «облаков» и «дождя», который, как нам кажется, приближает нас, смертных, к богам. – Марико следила за ним. – Ведь это очень важно – растянуть подобные мгновения как можно дольше, правда? Это наш долг, да?

– Да.

– Она знает, что быть наедине с богами очень важно. Это правильное желание и вполне исполнимое, хотя, возможно, вы так не думаете. Ощущение «ливня», хлынувшего из «облаков», такое неземное и божественное. Не так ли? Использовать любые средства, чтобы оставаться с богами как можно дольше, – наш долг, правда?

– Несомненно.

– Не хотите ли саке, Андзин-сан?

– Спасибо.

Она обмахнулась веером.

– «Ливень», «облака» и «дождь», «огонь» и «поток», как мы иногда их называем, это очень по-японски, Андзин-сан. Очень важно быть японцем в любви, да?

К ее облегчению, он ухмыльнулся и поклонился ей церемонно, как придворный:

– Да, конечно. Я – японец, Марико-сан. Хонто!

Кику вернулась с ларцом, внутри обитым шелком, открыла его и вынула внушительного размера пенис, вырезанный из слоновой кости, и другой, эластичный, из материала, которого Блэкторн никогда не видел. Она небрежно отложила их в сторону.

– Это обычные харигата, Андзин-сан, – пояснила Марико, не задумываясь. Ее глаза были прикованы к другим предметам.

– Это… на самом деле? – растерялся Блэкторн. – Матерь Божья!

– Обычные харигата, Андзин-сан. Конечно, у ваших женщин они тоже есть.

– Конечно нет! Нет, у них такого нет, – добавил он, пытаясь не терять чувства юмора.

Марико не могла поверить его словам. Она перевела их Кику, которая удивилась не меньше. Куртизанка что-то долго говорила, а Марико кивала.

– Кику-сан это кажется очень странным. Я должна согласиться, Андзин-сан. У нас почти каждая женщина пользуется ими, чтобы снять напряжение, без всякой задней мысли. Как еще может она оставаться здоровой, если рядом нет мужчины? Вы уверены, Андзин-сан? Вы нас не обманываете?

– Нет. Я… э… уверен, что наши женщины их не имеют. Это было бы… Боже мой… Ну, мы… Они ничего такого не имеют.

– Без харигата жизнь должна быть невероятно трудной. Мы говорим, что харигата подобны мужчинам, но лучше их, потому что это копия их лучшей части, без всего остального. Не так ли? Они превосходны, потому что не все мужчины имеют силу харигата. Они нам преданы и никогда не пресыщаются нами, как мужчины. Они могут быть любыми – грубыми или мягкими. Андзин-сан, вы обещали, помните? Про юмор!

– Вы правы, – ухмыльнулся Блэкторн. – Конечно, вы правы. Пожалуйста, извините меня. – Он поднял харигата и внимательно рассмотрел, невыразительно насвистывая. – Вы говорили, учительница-сан, они могут быть грубыми?

– Да, – сказала она убежденно. – Они могут быть грубыми или мягкими – какими пожелаете. Кроме того, харигата намного выносливее любого мужчины, никогда не устают!

– О, это занятно!

– Да. Не забывайте: не каждой женщине повезло встретить сильного мужчину. Без помощи одной из таких штучек, удовлетворяющих естественные страсти, женщина быстро теряет физическое равновесие, у нее портится настроение, что идет во вред и ей, и ее окружению. Женщина не имеет той свободы, которой пользуется мужчина – в большей или меньшей степени, – и это правильно, да? Мир принадлежит мужчинам, не так ли?

– Да, – улыбнулся он. – И да и нет.

– Извините, но мне жалко ваших женщин. Они ведь такие же, как и мы. Когда вернетесь домой, вы должны научить их, Андзин-сан. Ах да! Скажите королеве – она поймет. Мы очень чувствительны в вопросах наслаждения.

– Я непременно упомяну об этом ее величеству. – Блэкторн отложил харигата в сторону с наигранным сожалением. – Что еще?

Кику вынула низку из четырех больших круглых бусин белого нефрита, надетых через определенные промежутки на крепкую шелковую нить. Марико внимательно слушала объяснения куртизанки, глаза ее раскрылись широко-широко, веер замелькал. Когда Кику закончила, она с любопытством уставилась на бусы.

– А, со дэс! Ну, Андзин-сан, – твердо начала она, – эти бусы называются кономи-синдзу, «жемчужины наслаждения». Ими могут пользоваться и сеньор, и сеньора. Саке, Андзин-сан?

– Спасибо.

– И женщина, и мужчина могут прибегать к их помощи. Бусины осторожно помещают в задний проход, а потом, в мгновения «облаков» и «дождя», медленно, одну за другой, вытаскивают.

– Что?!

– Да. – Марико положила бусы перед ним на подушку. – Госпожа Кику говорит, очень важно правильно выбрать время и всегда… Я не знаю, как вы это называете. Ах да! Всегда использовать масляную смазку. Для удобства, Андзин-сан. – Посмотрев на него, она добавила: – Кику-сан сообщила также, что «жемчужины наслаждения» бывают разных размеров и, если их правильно применять, дают очень хороший результат.

Он шумно расхохотался и выпалил по-английски:

– Ставлю бочонок дублонов против кучки свиного дерьма, что в это никто не поверит!

– Извините, я не поняла, Андзин-сан.

Когда способность говорить вернулась к нему, он произнес по-португальски:

– Я ставлю гору золота против травинки, Марико-сан, что результат, должно быть, и впрямь очень хорош. – Он поднял бусы, внимательно их рассмотрел, не замечая, что насвистывает. – «Жемчужины наслаждения», да? – Через минуту он отложил их. – Что там еще?

Кику, радуясь, что опыт удался, продемонстрировала гостям химицу-кава, «секретную кожу»:

– Это кольцо наслаждения, Андзин-сан, которое мужчина использует, чтобы поддерживать возбуждение, когда устал. С ним, утверждает Кику-сан, мужчина может удовлетворять женщину, даже когда миновал свой пик или его желание ушло. – Марико следила за ним. – Не так ли?

– Разумеется, – просиял Блэкторн. – Господь Бог хранит меня от этого и от невозможности удовлетворить женщину. Но, пожалуйста, попросите Кику-сан купить мне три штуки – просто на всякий случай!

Затем ему показали хирогумби, «снаряжение для усталых», – тонкие высушенные стебли неизвестного растения, которые, будучи смочены и обернуты вокруг «несравненного песта», разбухали и делали его крепким на вид. Далее последовали разного рода стимуляторы, способные вызывать или усиливать возбуждение, и мази – для увлажнения, увеличения объема, усиления остроты ощущений.

– Никогда не ослабевает? – спросил он с еще большим весельем.

– О нет, Андзин-сан. Это неземное ощущение!

Затем Кику вынула другие кольца, которые используют мужчины: из слоновой кости, эластичные, шелковые с шариками, щетинками, ленточками, расширениями и отростками разных видов, сделанными из слоновой кости, конского волоса и семян, даже с маленькими колокольчиками.

– Кику-сан говорит, что почти каждая из этих вещиц превратит самую скромную даму в распутницу.

«О боже, как бы я хотел познать тебя, распутную!» – думал он.

– Но это только для мужчин, да? – уточнил Блэкторн.

– Чем больше возбуждена госпожа, тем острее наслаждение мужчины, – сказала Марико. – Конечно, доставлять радость женщине – долг мужчины. А с такими приспособлениями даже слабый, старый и усталый сумеет ее удовлетворить.

– Вы пользовались ими, Марико-сан?

– Нет, Андзин-сан, я никогда не видела их раньше. Они предназначены не для таких, как я… Жены не для удовольствия, их удел – растить детей, вести дом и хозяйство.

– Жены не ожидают, что их будут удовлетворять?

– Нет. Это было бы необычно. Это для дам из «мира ив». – Марико обмахнулась веером и объяснила Кику, что сказала. – Она спрашивает: «У вас то же самое?» Долг мужчины – доставлять удовольствие женщине, так же как ее долг – доставлять удовольствие мужчине, так?

– Пожалуйста, скажите ей, что, к сожалению, у нас совсем наоборот.

– Она говорит, что это скверно. Еще саке?

– Переведите ей, что мы научены стыдиться наших тел, соития, наготы и… прочим глупостям. Только пребывание здесь заставило меня понять это. Теперь я немного цивилизованнее и знаю больше.

Марико перевела. Он осушил свою чашку. Кику немедленно наполнила ее снова, наклонившись и придерживая длинный правый рукав левой рукой, чтобы не коснуться им низкого лакового столика, пока она наливала саке.

– Домо.

– До итасимаситэ, Андзин-сан.

– Кику-сан говорит, что ваше мнение много значит для нас. Я согласна с ней, Андзин-сан. Сегодня вы заставили меня почувствовать гордость за нас, японцев. Но конечно, все совсем не так ужасно, как вы рассказываете.

– Хуже. Это трудно понять, особенно тому, кто никогда не жил там. Видите ли, на самом деле…

Блэкторн запнулся. Как им растолковать? Они смотрят на него, терпеливо ждут. На них яркие, разноцветные одежды, такие милые и чистые, и комната яркая, опрятная, уютная. Он вспомнил свой английский дом: солома на земляном полу; дым из открытого кирпичного очага поднимается к отверстию в потолке – во всем его городишке только три новых очага с дымоходами, и то лишь в самых богатых домах. В коттедже две маленькие спальни и одна большая неопрятная комната, которая служит сразу и кухней, и столовой, и гостиной. Он входит в дом в башмаках, летом и зимой, не замечая, что несет на подошвах грязь, навоз, садится на стул или скамейку. Дубовый стол вечно захламлен, как и вся комната, на полу которой возятся три-четыре собаки и двое детей – его сын и дочь покойного брата Артура ползают, шлепаются, играют. Фелисити стряпает, подол ее длинного платья волочится по грязи и соломе, служанка, шмыгающая носом, путается под ногами. Из соседней комнаты слышится кашель Мэри, жены Артура, – она при смерти, но никак не умрет.

Фелисити, милая Фелисити… Купание раз в месяц, и то летом, в медном корыте. Но лицо, руки и ноги она моет каждый день. Фелисити, всегда прячущая тело до шеи и запястий, закутанная в толстые шерстяные одежды, которые не были в стирке месяцы или годы, воняющая, как все, искусанная вшами, как все, измученная чесоткой.

И эти глупые поверья, что чистота может убить, что вода вызывает простуду и приносит чуму, что открытые окна грозят смертельными хворями, что вши и блохи, мухи и грязь, недуги – все это Божья кара за грехи.

Каждый день – в церковь, а в воскресенье дважды, чтобы внимать Слову, вбиваемому в тебя: ничто не важно, кроме Бога и спасения души.

Дьяволово семя, зачатая в грехе, живущая в стыде, обреченная гореть в аду, вымаливающая прощения и спасения, Фелисити так набожна, исполнена такого трепета перед Богом и такого ужаса перед Сатаной, так отчаянно стремится на небо. После службы она идет домой обедать. Снимает кусок мяса с вертела и, когда он падает на пол, поднимает его, стирает грязь и ест, если собаки не успеют схватить первыми, но всегда кидает им кости. Отбросы валяются на полу, покуда их не выметут и не вышвырнут на дорогу. Спит она чаще всего в том, в чем ходила днем, и чешется, как собака, все время чешется. Стареет раньше срока, и безобразна смолоду, и умрет совсем молодой. Фелисити. Сейчас ей двадцать девять, но она поседела, растеряла почти все зубы, изможденная, морщинистая и худая.

– Раньше времени, бедняга. Боже мой, как бессмысленно! – выкрикнул он в ярости. – Все уходит даром!

– Нан дэс ка, Андзин-сан? – в один голос воскликнули женщины, выражение их лиц изменилось.

– Извините… просто… вы такие чистые, а мы такие грязные. И все впустую. Бесчисленные миллионы, многие поколения. Я тоже, вся моя жизнь… И только потому, что мы темные и невежественные. Боже мой, как безнадежно! Эти священники – они образованные люди, наши учителя, наставляют всех. Всегда во имя Бога. Грязь во имя Бога… Это правда!

– О да, конечно, – произнесла Марико мягко, тронутая его страданием. – Ради Бога, не расстраивайтесь так сейчас, Андзин-сан. Вот завтра…

Кику улыбалась, но внутренне досадовала на себя. «Тебе следовало быть осторожней, – думала она. – Какая глупость, глупость! Ты нужна Марико-сан! Ты позволила загубить вечер, и все волшебство ушло, ушло, ушло!»

Действительно, тяжелое, почти осязаемое желание, захватившее их всех, исчезло. «Может быть, это и к лучшему, – решила Кику. – По крайней мере, Марико и Андзин-сан будут благоразумны еще одну ночь. Бедные, бедные. Так печально». Она смотрела, как они разговаривали, потом почувствовала, что в их тоне что-то изменилось.

– Сейчас я должна уйти и оставить тебя, – объявила Марико на латыни.

– Давай уйдем вместе.

– Я прошу тебя остаться. Ради тебя и нее. И меня, Андзин-сан.

– Я не хочу этого подарка! – вскипел он. – Я хочу тебя.

– Я принадлежу тебе, Андзин-сан. Пожалуйста, оставайся! Я умоляю тебя. Оставайся и знай, что сегодня ночью я твоя.

Он не настаивал на том, чтобы она осталась.

После ее ухода он лег на спину, заложив руки за голову, и стал смотреть в окно на ночной сад. Дождь хлестал по черепице, с моря порывами долетал легкий ветерок.

Кику неподвижно сидела около него, подобрав под себя ноги, которые немели. Ей тоже хотелось лечь и вытянуться, но она не смела потревожить его неосторожным движением. «Ты не устала. Твои ноги не болят. Слушай дождь и думай о приятных вещах. Думай об Оми-сане и чайном домике в Мисиме, о том, что ты жива, что вчерашнее землетрясение было только одним из многих. Думай о Торанага-сама и невероятно высокой цене, которую осмелилась потребовать за тебя Гёко-сан. Прорицатель был прав: ты – ее счастливая карта, ты принесешь маме-сан богатство, какое ей и не снилось. А если эта часть предсказания верна, почему бы не сбыться всему остальному? В один прекрасный день ты выйдешь замуж за самурая, родишь ему сына, будешь жить долго и умрешь в глубокой старости, в своем доме, окруженная богатством и почетом, и, чудо из чудес, твой сын будет самураем, как и его сыновья».

Кику просияла при мыслях о своем невероятном, замечательном будущем.

Спустя какое-то время Блэкторн с наслаждением потянулся, чувствуя приятную усталость. Он увидел Кику, и улыбка тронула его губы.

– Нан дэс ка, Андзин-сан?

Он мягко покачал головой, встал и, отодвинув сёдзи, заглянул в следующую комнату. Служанки там не было. Он и Кику остались одни в роскошном маленьком жилище.

Блэкторн вошел в спальню и начал снимать кимоно. Она поспешила помочь ему. Он полностью разделся, потом надел легкое шелковое спальное кимоно, которое Кику держала перед ним. Она заботливо приподняла для него москитную сетку, под которую он и лег.

После этого переоделась сама Кику. Он смотрел, как она снимает оби, верхнее кимоно, нижнее, бледно-зеленое с ярко-красной каймой, и, наконец, нижнюю рубашку. Потом она облачилась в спальное кимоно персикового цвета, сняла искусно сделанный парик и освободила свои волосы, иссиня-черные и очень длинные.

Она присела около москитной сетки снаружи полога:

– Додзо, Андзин-сан?

– Домо, – сказал он.

– Домо аригато годзаймасита, – прошептала она.

Кику проскользнула под сетку и легла рядом с ним. Ярко горели свечи и масляные лампы. Он радовался свету: она была такая красивая.

Его отчаянное желание иссякло, хотя боль и осталась. «Я не хочу тебя, Кику-сан, – подумал он. – Не захотел бы, даже если бы ты была Марико. Или самой красивой женщиной из всех, что я видел. Лучше Мидори-сан, которая, я думаю, прекраснее любой богини. Я не хочу тебя. Позже, может быть, но не сейчас, извини».

Ее рука вспорхнула и дотронулась до него:

– Додзо?

– Иэ, – мягко ответил он, покачав головой.

Он подержал ее руку, потом просунул свою ей под плечи. Она послушно устроилась около него, сразу все поняв. Ее духи смешались с ароматом простыней и футонов.

«Так чисто, – подумал он, – такая невероятная чистота.

Что сказал тогда Родригес? „Япония – рай на земле, англичанин, если смыслишь кое в чем“ или „Это рай, англичанин“? Я не помню. Я только знаю, что рай земной не там, за морем, как мне думалось. Рай не там.

Рай на земле здесь».

Глава 41

Гонец галопом пронесся в темноте в сторону спящей деревни. Небо слегка окрасил рассвет, только что возвратились с ночного лова рыбачьи лодки, промышлявшие около отмелей. Вестник мчался без остановки из Мисимы через горные перевалы по плохим дорогам, меняя лошадей при каждой возможности.

Копыта прогрохотали по деревенским улицам – теперь отовсюду за всадником следили настороженные взгляды, – через площадь и вверх по дороге к крепости. На его знамени был герб Торанаги, он знал пароль. Тем не менее его четыре раза останавливали и проверяли, прежде чем разрешили войти и встретиться с начальником охраны.

– Срочное известие из Мисимы, Нага-сан, от господина Хиромацу.

Нага взял свиток и заторопился во внутренние помещения. У сёдзи, возле которых была выставлена усиленная охрана, он остановился:

– Отец?

– Да?

Нага отодвинул дверь и подождал. Меч Торанаги скользнул обратно в ножны. Один из часовых принес масляную лампу.

Торанага сел под москитной сеткой и сломал печать. Две недели назад он приказал Хиромацу выступить во главе отборного полка к Мисиме, городу-крепости на тракте Токайдо, который охранял путь к перевалам, ведущим через горы к городам Атами и Одавара на восточном побережье Идзу. Атами открывал дорогу на север, к Одаваре, одной из главных твердынь Канто.

Хиромацу писал:

Господин, Ваш сводный брат Дзатаки, властелин Синано, прибыл сюда вчера из Осаки. Он просит обеспечить его безопасный проезд на встречу с Вами в Андзиро. Он прибыл по поручению «нового» Совета регентов в сопровождении сотни самураев и носильщиков. Я должен сказать Вам, что новости госпожи Кирицубо верны. Дзатаки оказался изменником и открыто заявил о своей верности Исидо. Чего она не знала, так это того, что Дзатаки заменил господина Сугияму на посту регента. Он показал мне бумагу о назначении, заверенную по всем правилам Исидо, Киямой, Оноси и Ито. Все, что я мог сделать, – это сдержать моих людей, взбешенных его заносчивостью, и выполнить ваш приказ пропускать любого посланца Исидо. Я с удовольствием сам бы прикончил этого говноеда. Вместе с ним едет чужеземный священник Цукку-сан, который прибыл морем в порт Нумадзу из Нагасаки. Он просил разрешения повидать Вас, так что я отправил его с этой партией. Их сопровождают две сотни моих людей. Все они через два дня прибудут в Андзиро. Когда Вы вернетесь в Эдо? Лазутчики доносят, что Дзикю тайно собирает силы, а из Эдо сообщают, что северные кланы готовы принять сторону Исидо теперь, когда против Вас Синано. Я прошу Вас сразу же оставить Андзиро, избрав морской путь. Пусть Дзатаки последует за Вами в Эдо, где Вы сможете оказать ему должный прием.

Торанага ударил кулаком по полу:

– Нага-сан, попроси Бунтаро-сана, Ябу-сана и Оми-сана тотчас же явиться сюда.

Все собрались очень быстро. Торанага зачитал им послание.

– Нам лучше отменить все учения. Пошлите мушкетный полк, всех до одного человека, в горы. Нельзя, чтобы что-то стало известно.

– Прошу извинить меня, господин, – сказал Оми, – но, может, вам стоит встретить посланцев Исидо в горах? Скажем, в Ёкосэ. Пригласите господина Дзатаки, – он осторожно подбирал слова, – полечиться на водах поблизости, но встречу назначьте в Ёкосэ. После того как он передаст письмо, мы сможем препроводить его и сопровождающих обратно до границы или уничтожить – как вам будет угодно.

– Я не знаю Ёкосэ.

Ябу важно пояснил:

– Это красивое место, почти в самом сердце Идзу, господин, среди гор, в долине. Рядом с рекой Кано. Кано течет на север и в конце концов, пронеся свои воды через Мисиму и Нумадзу, впадает в море. Ёкосэ стоит на скрещении дорог, ведущих с севера на юг и с востока на запад. Это хорошее место для встречи, господин. Воды Сюдзэндзи – одни из лучших. Вам следует посетить их, господин. Я думаю, Оми-сан подал превосходную мысль.

– А мы сможем оборонять это место?

Оми быстро ответил:

– Да, господин. Там есть мост. Склон горы очень крутой. Все нападающие вынуждены будут продвигаться по извилистой дороге. Оба перевала легко перекрыть небольшими силами. Засаду против вас устроить невозможно. У нас более чем достаточно бойцов для вашей защиты, и, если дойдет до схватки, их людей поляжет вдесятеро больше.

– Мы перебьем их в любом случае, да? – с презрением изрек Бунтаро. – Но лучше там, чем здесь. Господин, пожалуйста, доверьте оборону этого места мне. Пятьсот лучников, ни одного самурая с мушкетом – все верхом. Вместе с теми, что послал мой отец, нас будет более чем достаточно.

Торанага сверился с датой на письме:

– Когда они доберутся до Ёкосэ?

Ябу посмотрел на Оми:

– Самое раннее – сегодня вечером. Вероятно, завтра до рассвета.

– Бунтаро-сан, выезжайте тотчас же, – приказал Торанага. – Задержите их в Ёкосэ, но не давайте переправиться через реку. Я выеду завтра на рассвете с еще одной сотней людей. Мы будем там к полудню. Ябу-сан, вы берете на себя командование мушкетным полком на это время и обеспечиваете безопасность нашего отъезда. Устройте засаду на дороге Хэйкава у перевала, чтобы мы в случае чего смогли вернуться по ней.

Бунтаро направился к выходу, но остановился, когда Ябу с трудом проговорил:

– Что может случиться, господин? У них только сто человек.

– Я подозреваю подвох. Господин Дзатаки не сунулся бы к нам, рискуя головой, если бы не имел какого-то тайного умысла, ибо я, разумеется, сниму с него голову при первой же возможности, – растолковал Торанага. – Если он не сможет кинуть в бой своих горцев, нам будет намного легче пройти через Синано. Но почему он всем рискует? Почему?

Оми осторожно предположил:

– Может быть, он снова собирается стать вашим союзником?

Все знали о давнем соперничестве между сводными братьями. До сих пор оно было дружеским.

– Нет. Он – нет. Я никогда не доверял ему и раньше. А кто доверится ему теперь?

Все замотали головой. Ябу заметил:

– Конечно, он не представляет для вас никакой угрозы. Господин Дзатаки – регент, да, но он только посланец, так ведь?

«Глупец, – хотел крикнуть ему Торанага, – неужели ты ничего не понимаешь?» Вслух он произнес:

– Мы скоро узнаем. Бунтаро-сан, выезжайте сразу же.

– Да, господин. Я тщательно выберу место для встречи, но не подпущу его ближе чем на десять шагов. Я был с ним в Корее. Он слишком хорошо владеет мечом.

– Действуй!

Бунтаро заторопился. Ябу сказал:

– Может быть, нам удастся склонить Дзатаки на нашу сторону – какими-нибудь посулами? На что он может клюнуть? Горы Синано коварны.

– Предмет его вожделений очевиден, – поморщился Торанага. – Канто. Разве не этого он желает и всегда желал? Разве не этого жаждут все мои враги? И сам Исидо? – Ответа не последовало. Он был не нужен. Торанага серьезно заключил: – Да поможет нам Будда! Мира, которого добился тайко, больше нет. Начинается война.

Чуткий слух моряка помог Блэкторну уловить тревогу в приближающемся цокоте копыт. Опасность! Он мгновенно пробудился, готовый действовать, все его чувства обострились. Копыта простучали мимо дома, потом процокали вверх по холму, в сторону крепости, и снова наступила тишина.

Он ждал. Никто не последовал за всадником. «Возможно, гонец, – подумал Блэкторн. – Откуда? Война?»

Приближался рассвет. Теперь Блэкторн видел кусочек неба. Оно было облачным, набухшим от дождевой влаги, теплый ветерок с привкусом соли колебал полог, за которым слабо жужжали москиты. Он был рад, что отгорожен от них, от тревог, хотя бы на время. «Радуйся миру и покою, пока можно», – сказал он себе.

Кику спала возле него, свернувшись, как котенок. Во сне она казалась еще более красивой. Он осторожно повернулся под стеганым одеялом на татами.

«Так намного лучше, чем на кровати. Лучше, чем на любой койке. Боже мой, намного лучше! Но скоро я снова взойду на борт. Впереди нападение на черный корабль. Думаю, Торанага согласился, хотя и не сказал впрямую. Разве он не дал согласия на свой, японский манер? „Все дела в Японии всегда будут вестись японскими методами“. Да, это так.

Я хотел знать больше. Разве он не приказал Марико переводить все и посвящать меня в хитросплетения местной политики?

Мне требовались деньги, чтобы нанять новую команду. Разве он не дал мне две тысячи коку?

Я просил двести-триста пиратов. Разве он не дал мне двести самураев, полномочия и звание? Подчинятся ли мне самураи? Конечно. Он сделал меня самураем и хатамото. Так что они будут повиноваться мне до самой смерти. Они поплывут со мной на „Эразме“, как абордажная команда, и я поведу их на приступ.

Как же мне повезло! Невероятно. У меня есть все, что я хочу. Кроме Марико. И даже она. Мне принадлежат ее душа и любовь. Я обладал ее телом прошлой ночью, волшебной ночью, которой никогда не было. Мы любили без физической близости. Это совсем другое.

Между мной и Кику не любовь, просто расцветающее желание. Для меня это было прекрасно. Надеюсь, для нее тоже. Я всеми силами старался быть японцем и выполнить свой долг, угодить ей, как она угодила мне».

Он вспомнил, как неуклюже надевал кольцо наслаждений. Им овладело смущение, заставившее его отвернуться, и страх, что силы иссякнут, но зря. Когда наконец кольцо встало на свое место, они опять занялись любовью. Ее тело дрожало и изгибалось, и эти содрогания вознесли его на такую высоту, о которой он даже не подозревал.

Потом, когда дыхание выровнялось, он разразился хохотом, а она прошептала: «Почему ты смеешься?» Он ответил: «Не знаю, просто ты сделала меня счастливым».

«Я никогда не смеялся в подобные минуты, никогда раньше. Я не любил Кику-сан – я ее ласкал. Я люблю Марико-сан всей душой, и мне очень нравится Фудзико-сан.

А стал бы ты заниматься любовью с Фудзико?

Нет. По крайней мере, думаю, что не мог бы.

Разве это не твой долг? Вместе с привилегиями самурая и уверенностью, что все должны обходиться с тобой как с самураем, ты принял на себя ответственность и обязанности, не так ли? Это справедливо. И почетно. Твой долг – дать Фудзико сына.

А Фелисити? Что сказала бы она?

А когда ты уплывешь, что будет с Фудзико и Марико? Ты действительно вернешься сюда, несмотря на рыцарский титул и большие почести, которых наверняка удостоишься, если доставишь на родину груз сокровищ? Решишься ли ты вновь преодолеть враждебные глубины и леденящий ужас Магелланова пролива, пройти сквозь штормы, цингу, корабельные бунты, плыть шестьсот девяносто восемь дней, чтобы во второй раз пристать к этому берегу? Выдержишь ли снова подобные испытания? Решай!»

Потом он вспомнил, что сказала ему Марико: «Будьте японцем, Андзин-сан, вы должны, чтобы выжить. Делайте то же, что делаем мы, подчиняйтесь гармонии кармы, не стыдясь этого. Примиритесь с силами, которые вне вашей власти. Раскладывайте все по своим местам и уступите ва, гармонии жизни. Не сопротивляйтесь, Андзин-сан, карма есть карма».

«Да, я решу, когда придет время.

Сначала я должен собрать команду. Потом захватить черный корабль. Затем пройти полсвета, чтобы попасть в Англию. После я куплю и снаряжу военные корабли. И тогда уж буду решать. Карма есть карма».

Кику заворочалась, плотнее закуталась в одеяла, придвинувшись к нему поближе. Он почувствовал тепло ее тела через шелк двух кимоно и возбудился.

– Андзин-сан, – пробормотала она, еще не проснувшись. – Хай?

Он не стал будить ее. Он довольствовался тем, что баюкал Кику и отдыхал, восхищенный блаженством, которое дало ему обладание ее телом. Но перед тем как заснуть, он благословил Марико за то, чему она научила его.

– Да, Оми-сама, конечно, – кудахтала Гёко. – Я схожу за Андзин-саном сейчас же. Ако, пошли со мной! – Гёко отправила Ако за чаем, а сама заторопилась в сад, соображая, какие такие важные новости доставил прискакавший ночью гонец.

«И почему Оми сегодня такой странный? – спросила она себя. – Такой надменный, грубый? И с чего явился сам из-за такого пустяка? Почему не прислал кого-нибудь из самураев? Э-э, кто знает? Оми – мужчина. Кто их разберет, особенно самураев? Нет, что-то не так. Не принес ли гонец объявление войны? Думаю, да. Что ж, война так война, она никогда еще не вредила нашему делу. Даймё и самураи все так же будут нуждаться в наших услугах, даже больше, и на войне деньги значат для них меньше, чем когда-либо. Все хорошо».

Она улыбнулась про себя. «Вспомни военные дни сорокалетней давности, когда тебе было семнадцать, и Мисиму. Сколько было смеху, любовных забав, славных ночей, перетекающих в дни. Вспомни, как ублажала Лысого Старикана, отца Ябу, приятного пожилого господина, который любил варить преступников, как и его сын. Вспомни, как тебе пришлось постараться, чтобы угодить ему, – в отличие от его сына! – Гёко хихикнула. – Мы миловались три дня и три ночи, потом он на год стал моим покровителем. Хорошие времена – отличный мужчина. О, как мы наслаждались!

Война или мир – не важно! Сиката га най? Достаточно вложено в дело у ростовщиков, торговцев рисом, немного там, немного здесь. Есть винокурня в Одаваре, чайный домик в Мисиме процветает, а сегодня господин Торанага хотел купить контракт Кику!

Да, наступают занятные времена, и какой захватывающей выдалась прошлая ночь. Кику была прекрасна, вспышка Андзин-сана огорчительна. Но Кику выправила положение, ни одна куртизанка в этой стране не сумела бы лучше. И после, когда госпожа Тода ушла, искусство Кику все скрасило, и ночь прошла в блаженстве.

Ах, мужчины и женщины! Как они предсказуемы. Особенно мужчины.

Вечные дети. Тщеславные, трудные, ужасные, нетерпеливые, слабые, противные, очень редко изумительные, но все рождены с одной все искупающей особенностью, которую мы называем „нефритовым стержнем“, „черепашьей головкой“, „вершиной ян“, „кипящим стеблем“, „поршнем“ или просто „куском мяса“.

Как оскорбительно! И все-таки как правильно!»

Гёко хихикнула и в который уже раз спросила себя: «Во имя всех богов, живых, мертвых и тех, которые еще только должны родиться, что бы мы делали в этом мире без „куска мяса“?»

Она ускорила шаг, стук подошв разносился далеко, предупреждая о ее приходе. Она взошла по отполированным кедровым ступеням, очень осторожно постучала.

– Андзин-сан, Андзин-сан, извините, но господин Торанага послал за вами. Вам приказано тотчас вернуться в крепость.

– Что? Что вы говорите?

Она произнесла то же самое более простыми словами.

– А! Понятно! Хорошо, я буду там очень скоро, – услышала она. «До чего же смешной выговор!»

– Извините, пожалуйста. Кику-сан?

– Да, мама-сан? – Через мгновение сёдзи отодвинулись, и выглянула Кику, улыбающаяся, в облегающем кимоно, с растрепанными волосами. – Доброе утро, мама-сан, надеюсь, вы видели хорошие сны?

– Да-да, благодарю тебя. Кику-сан, не желаешь ли ты свежего зеленого чая?

– Ох!

Улыбка исчезла с лица Кику. Это была условная фраза, уместная в любой обстановке, которой Гёко извещала подопечную, что пришел ее самый важный гость, Оми-сан. Услышав ее, Кику могла поскорее закончить рассказ, песню или танец, чтобы принять Оми-сана, если ей того хотелось. Кику мало кого допускала до тела, хотя скрашивала досуг многих самураев, если они платили. Только очень и очень немногие могли позволить себе все ее услуги.

– Ну так что? – не отставала Гёко.

– Ничего, мама-сан. Андзин-сан, – весело позвала Кику, – простите, а вы не желаете чаю?

– Да, пожалуй.

– Сейчас принесут, – сказала Гёко. – Ако! Поторопись, деточка.

– Да, хозяйка. – Ако принесла чайник и две чашки на подносе, налила.

Гёко удалилась, снова извинившись за беспокойство.

Кику сама подала чашку Блэкторну. Тот жадно выпил чай, затем она помогла ему одеться. Ако достала свежее кимоно и для нее. Кику была очень внимательна к Блэкторну, но вся поглощена мыслью о том, что скоро ей придется проводить Андзин-сана за ворота и раскланяться с ним, когда он будет уходить. Этого требовали хорошие манеры. Более того, это была ее привилегия и обязанность. Только куртизанкам первого класса разрешалось выходить за порог, чтобы воспользоваться почетным правом. Госпожам рангом пониже надлежало оставаться во дворе. Казалось немыслимым, что она не завершит ночь как полагается – гость мог оскорбиться, и все-таки…

Первый раз в жизни Кику не хотела кланяться гостю, провожая его на глазах у другого гостя.

«Я не могу, только не Андзин-сан и не перед Оми-саном. Почему? – спросила она себя. – Потому что Андзин-сан – чужеземец и ты стыдишься обнаружить перед всем миром, что тобой обладал варвар? Нет. Все в Андзиро уже знают, и один мужчина похож на другого, большей частью. Этот – самурай, хатамото, начальник над флотом господина Торанаги! Нет, дело не в этом.

Тогда в чем?

Наверное, ночью я устыдилась того, что сотворил над ним Оми-сан. Нам всем было стыдно. Оми-сан не должен был так поступать. Андзин-сан заклеймен, и мои пальцы, казалось, чувствовали клеймо сквозь шелк его кимоно. Я сгорала от стыда за него, хорошего человека, с которым нельзя было делать подобного.

И я тоже замарана?

Нет, конечно нет. Просто мне совестно перед ним. И стыдно показать это Оми-сану».

Потом ей вспомнились наставления мама-сан: «Дитя, дитя, оставь мужчинам их мужские дела. Смех – наше лекарство от них, от мира, от богов и даже от старости».

– Кику-сан?

– Да, Андзин-сан?

– Я ухожу.

– Да. Давайте выйдем вместе, – пролепетала она.

Он нежно заключил ее лицо в свои грубые ладони и поцеловал:

– Спасибо тебе. Не хватает слов для благодарности.

– Это мне следует благодарить вас. Пожалуйста, разрешите мне сделать это, Андзин-сан. Давайте сейчас выйдем вместе.

Она позволила Ако в последний раз прикоснуться к своим волосам, оставив их распущенными, повязала пояс на свежем кимоно и вышла вместе с ним.

Кику шагала рядом с ним, что было ее правом, в отличие от жены или наложницы, дочери или служанки, которым предписывалось держаться позади, поотстав на несколько шагов. Он сразу положил руку ей на плечо, и это Кику не понравилось, поскольку они уже покинули уединенный покой. Потом ее обожгло ужасное предчувствие: он поцелует ее при всех у ворот – таков обычай чужеземцев, как говорила Марико. «О Будда, пусть этого не случится!» – молила она, едва живая от испуга.

Его мечи лежали в парадной гостиной. По обычаю, все гости оставляли оружие под охраной, за пределами комнаты удовольствий, чтобы избежать кровавых стычек и чтобы какая-нибудь госпожа не попыталась покончить с собой. Не все представительницы «мира ив» были счастливы или удачливы.

Блэкторн заткнул мечи за пояс. Кику с поклоном указала ему путь на веранду, где он надел свои сандалии. Гёко и другие собрались поклониться почетному гостю. За воротами у моря лежала деревенская площадь, по которой слонялось множество самураев, среди них – Бунтаро. Кику не видела Оми, но не сомневалась, что он где-то рядом, наблюдает за ними.

Андзин-сан казался очень высоким рядом с ней, такой маленькой. Они одновременно увидели Оми, когда пересекали двор. Он стоял около ворот.

Блэкторн остановился:

– Доброе утро, Оми-сан, – сказал он дружески, не зная, что Оми и Кику больше чем друзья.

«Откуда ему знать? – подумала она. – Никто не говорил ему. Почему ему должны были сказать? И какое это имеет значение?»

– Доброе утро, Андзин-сан. – Голос Оми тоже звучал дружелюбно, но от Кику не укрылось, что его поклон был холоден – простая дань вежливости. Взгляд угольно-черных глаз перешел на нее, и она поклонилась, просияв своей безукоризненной улыбкой:

– Доброе утро, Оми-сан. Вы оказали честь нашему дому.

– Благодарю вас, Кику-сан.

Она чувствовала его изучающий взгляд, но притворилась, будто ничего не замечает, и скромно опустила глаза. С веранды за ними наблюдали Гёко, служанки и не занятые с гостями госпожи.

– Я иду в крепость, Оми-сан, – сообщил Блэкторн. – Все в порядке?

– Да, господин Торанага послал за вами.

– Надеюсь, мы скоро увидимся.

– Взаимно.

Кику подняла глаза. Оми все еще сверлил ее взглядом. Она подарила ему самую лучезарную свою улыбку и покосилась на Андзин-сана. Чужеземец внимательно следил за Оми, потом, почувствовав ее взгляд, повернулся к ней с улыбкой, несколько напряженной:

– Извините, Кику-сан, Оми-сан, я должен идти.

Андзин-сан поклонился Оми. Тот ответил поклоном. Чужеземец прошел в ворота. Едва дыша, Кику последовала за ним. Движение на площади прекратилось. В полной тишине она увидела, как Андзин-сан поворачивается, и на одно ужасное мгновение вообразила, будто он собирается обнять ее. Но, к огромному облегчению Кику, Андзин-сан не сделал этого, а только остановился, ожидая, как и подобало цивилизованному человеку.

Она поклонилась ему со всей нежностью, на какую была способна. Глаза Оми впились в нее.

– Благодарю вас, Андзин-сан, – произнесла она и улыбнулась ему одному. По площади пронесся вздох. – Благодарю вас. – Потом она добавила, как было принято: – Пожалуйста, навестите нас снова. Я буду считать дни до нашей следующей встречи.

Он поклонился с подобающей небрежностью и зашагал прочь, всем своим видом выказывая высокомерие, приличествующее самураю его ранга. И в благодарность за то, что он обошелся с ней уважительно, а также из желания отплатить Оми за холодный поклон она не вернулась немедля в дом, но осталась стоять у ворот и проводила Андзин-сана долгим взглядом, оказывая ему еще большее уважение. Она стояла так, пока чужеземец не достиг дальнего угла, и видела, как он оглянулся и махнул ей рукой. Кику поклонилась очень низко, польщенная всеобщим вниманием, но притворяющаяся, что не замечает посторонних глаз. И только когда он действительно скрылся, она вернулась в дом. Гордая и очень элегантная. И пока не закрылись ворота, все мужчины следили за ней, любуясь ее красотой и завидуя Андзин-сану, который должен много значить для нее, если она так его провожает.

– Вы такая хорошенькая, – произнес Оми-сан.

– Хотела бы я, чтобы это было правдой, Оми-сан, – откликнулась она с улыбкой, менее лучистой, чем та, которой удостоился Андзин-сан. – Хотите чая, Оми-сама? Или позавтракать?

– С вами – да.

Гёко тут же спохватилась и завела елейным голоском:

– Пожалуйста, извините меня за плохие манеры, Оми-сама. Не откушаете ли с нами? Или вы уже завтракали?

– Нет, пока нет, но я не голоден. – Оми взглянул на Кику в упор: – Вы уже ели?

Гёко решительно прервала его:

– Позвольте принести вам что-нибудь не слишком недостойное вас, Оми-сама. Кику-сан, когда переоденешься, присоединяйся к нам, да?

– Конечно, прошу меня извинить, Оми-сама, за появление в таком виде. Извините. – Девушка упорхнула, изображая счастье, которого не чувствовала. Ако последовала за ней.

Оми сказал коротко:

– Сегодняшний вечер за мной, ужин и развлечения.

– Конечно, Оми-сама, – склонилась перед ним Гёко, хотя и знала, что Кику будет занята. – Вы окажете нам большую честь. Кику-сан счастлива, что вы удостаиваете ее милости.

– Три тысячи коку? – Торанага был возмущен.

– Да, господин, – подтвердила Марико. Они сидели на уединенной веранде в крепости. Дождь уже начался, но дневная жара еще не спала. Марико чувствовала себя вялой, разбитой и мечтала, чтобы скорее пришла осенняя прохлада. – Извините, я не смогла выторговать лучшей цены у этой женщины. Я говорила с ней почти до вечера. Извините, господин, но вы приказали мне заключить сделку прошлой ночью.

– Но три тысячи коку, Марико-сан! Это грабеж!

На самом деле Торанага был только рад поводу немного отвлечься от новых забот. Христианский священник Цукку-сан путешествует с Дзатаки, новоиспеченным регентом, что рождает беспокойство. Он продумал все маршруты наступления и отхода, каждый путь к бегству, который только можно было вообразить, и пришел к неутешительному выводу: если Исидо будет наступать быстро, он, Торанага, погиб.

«Я должен выиграть время. Но как?

На месте Исидо я бы выступил сразу, не дожидаясь конца дождей.

Я ставлю людей в определенное положение, как поступили мы с тайко, чтобы разгромить Бэппу. Этот план всегда срабатывает – ведь он так прост! Исидо не настолько глуп, чтобы не заметить очевидного: защитить Канто можно, только овладев Осакой и всеми землями между Эдо и Осакой. Пока Осака в руках врагов, Канто в опасности. Тайко понимал это. С чего бы еще он отдал мне Восемь Провинций? Без Киямы, Оноси и чужеземных священников…»

Торанага заставил себя отрешиться от завтрашнего дня и целиком сосредоточиться на чудовищной сумме:

– Три тысячи коку! Это выходит за всякие рамки!

– Я согласна, господин. Вы абсолютно правы. Это целиком моя вина. Я думала, что и пяти сотен будет слишком, но эта женщина, Гёко, не снизила цену. Хотя и пошла на одну уступку.

– Какую?

– Гёко молила о чести снизить цену до двух тысяч пятисот коку, если вы окажете ей милость, согласившись повидаться с ней наедине и уделить ей один стик своего драгоценного времени.

– Мама-сан скостит пятьсот коку, только чтобы поговорить со мной?

– Да, господин.

– Почему? – насторожился он.

– Она объяснила мне причину, господин, но покорнейше просила, чтобы ей было дозволено рассказать вам все самой. Я считаю, что ее предложение заинтересует вас, господин. И пять сотен коку… было бы выгадано. Ужасно, что я не смогла добиться лучшего соглашения, пусть даже Кику-сан – куртизанка первого класса и заслуживает этого звания. Я знаю, что подвела вас.

– Согласен, – буркнул Торанага. – Даже тысячи было бы слишком много. Это Идзу, а не Киото!

– Вы совершенно правы, господин. Я заявила этой женщине, что назначенная ею цена слишком высока, что я сама не могу с ней согласиться, хотя вы и дали мне прямые указания завершить сделку в этот вечер. Надеюсь, вы простите мне непослушание, но я сказала, что сначала хотела бы посоветоваться с уважаемой госпожой Касиги, матерью Оми-сана, а уж потом подтвердить сделку.

Торанага просиял, забыв тревоги:

– Ах, так вы еще не ударили по рукам?

– Нет, господин. Ничего не решится, пока я не побеседую с госпожой Касиги. Я сказала, что дам ответ сегодня в полдень. Пожалуйста, извините мое своеволие.

– Вам следовало заключить сделку, как я приказал! – Однако в глубине души Торанага был доволен, что Марико столь искусно оставила ему возможность согласиться или отказать, не потеряв лица. Немыслимо, чтобы человек его положения пускался в споры из-за каких-то презренных денег. Однако три тысячи коку… – Вы говорите, контракт девушки стоит риса, которым можно три года кормить тысячу семей?

– Тот, кто способен оценить ее достоинства, не постоит за этой горой зерна.

Торанага проницательно посмотрел на нее:

– Даже так? Расскажите мне о ней и о том, что там произошло.

Она рассказала ему все, обойдя молчанием свои чувства к Андзин-сану и его чувства к ней. И то, что предложила ей Кику.

– Хорошо. Да, прекрасно. Это было очень умно, – оценил Торанага. – Он, должно быть, ублажил госпожу, если она стояла вот так у ворот, впервые. Едва ли не все в Андзиро ждали этого мгновения, чтобы посмотреть, как поведут себя чужеземец и госпожа первого класса из «мира ив».

– Да.

– Ему стоило потратить три коку. Теперь слава побежит впереди него.

– Да, – согласилась Марико, не слишком довольная успехом Блэкторна. – Это исключительная особа, господин.

Торанагу удивляла уверенность Марико в том, что сделка совершится. Пять сотен коку было бы более чем достаточно. Это больше того, что зарабатывает большинство мама-сан за всю жизнь, а тут одна из них уступает пять сотен…

– Так она стоит этой горы зерна, вы говорите? Мне трудно вам поверить.

– Достойная цена для достойного человека, господин. Я верю в это. Не мне судить, кто будет этим человеком.

Раздался стук в сёдзи.

– Да?

– Андзин-сан у главных ворот, господин.

– Приведи его сюда.

– Слушаюсь, господин.

Торанага обмахнулся веером. Он украдкой следил за Марико и видел, как сразу же просветлело ее лицо. Он специально не предупредил ее, что послал за капитаном.

«Что делать? Все, что задумывалось, остается в силе. Но теперь мне нужны и Бунтаро, и Андзин-сан, и Оми-сан – даже больше, чем когда-либо. И Марико очень нужна».

– Доброе утро, Торанага-сама.

Он ответил на поклон Блэкторна, приметив, как тот обрадовался, когда внезапно увидел Марико. После взаимных приветствий Торанага попросил:

– Марико-сан, скажите ему, что он выезжает со мной на закате. Вы тоже. Потом двинетесь дальше в Осаку.

Она почувствовала озноб.

– Да, господин.

– Я еду в Осаку, Торанага-сама? – уточнил Блэкторн.

– Нет, Андзин-сан. Марико-сан, растолкуйте ему, что я собираюсь на день-два в Сюдзэндзи, на воды. Вы оба будете сопровождать меня туда. Затем вы, Марико-сан, поедете в Осаку. Он продолжит свой путь до границы, потом один направится в Эдо. – Торанага внимательно следил за Блэкторном, который обрушил на Марико поток поспешных и настойчивых слов.

– Извините, Торанага-сама, но Андзин-сан почтительно просит, чтобы ему разрешили занять меня еще на несколько дней. Он считает, что мое присутствие сильно ускорит дела с кораблем. Потом, если вам будет угодно, он сразу же на одном из ваших небольших судов отвезет меня в Осаку, а сам отправится в Нагасаки. Он считает, что это сбережет нам время.

– Я еще не решил, как поступить с его кораблем и командой. Может быть, ему не придется ехать в Нагасаки. Объясните ему, что пока ничего не решено. Но я учту его предложение насчет вас и завтра сообщу о своем решении. Сейчас вы можете идти… Ах да, последнее! Марико-сан, сообщите ему, что меня интересует его генеалогия. Он может написать, а вы переведите, подтвердив ее правильность.

– Да, господин. Это срочно?

– Нет. Терпит до его приезда в Эдо. Там времени у него будет достаточно.

Марико перевела Блэкторну.

– Зачем ему это? – изумился тот.

Марико смерила его удивленным взглядом:

– У нас ведутся записи смертей и рождений всех самураев, Андзин-сан, так же как учет феодов и земельных наделов. Как еще сюзерену править ими? Разве у вас не так? В нашей стране по закону каждого человека, даже эта, заносят в списки, отмечают рождения, смерти, браки. Каждая деревня или селение, городская улица имеют свой свиток, куда все записывается. Как еще можно поддерживать порядок?

– Мы таких записей не ведем, вернее, ведем их не всегда. И не обязательно официально. Неужели вы каждого переписываете? Каждого?

– О да. Даже эта, Андзин-сан. Это весьма важно, правда? Облегчает поиск преступников, не позволяет смошенничать при женитьбе.

Блэкторна не слишком занимал данный предмет. Он решил разыграть другую карту в партии, которую затеял с Торанагой ради захвата черного корабля.

Марико слушала его внимательно, задавая иногда вопросы, потом повернулась к Торанаге:

– Господин, Андзин-сан благодарит вас за благодеяния и милости, которыми вы его осыпали. Он спрашивает, не окажете ли вы ему честь, выбрав для него двести вассалов. Он уверен, ваше руководство в этом деле будет для него очень ценным.

– Стоит ли это тысячу коку? – осведомился Торанага и прочитал удивление на их лицах.

«Я рад, что вы все еще так открыты, Андзин-сан, при всей вашей кажущейся цивилизованности, – подумал он. – Будь я азартен, побился бы об заклад, что это не ваша идея – просить меня выбрать вам вассалов».

– Хай, – услышал он уверенный ответ Блэкторна.

– Хорошо, – решительно кивнул он. – Раз Андзин-сан так щедр, я приму его предложение. Тысячу коку. Это поможет другим самураям, которые нуждаются. Скажите ему, что люди будут ждать его в Эдо. Мы увидимся с вами завтра на закате, Андзин-сан.

– Да. Благодарю вас, Торанага-сама.

– Марико-сан, посоветуйтесь с госпожой Касиги сразу же. Как только оговорите цену, я думаю, Гёко согласится с вашим предложением, как бы ужасно оно ни казалось. Я полагаю, ей надо будет заплатить эту невероятную сумму полностью до завтрашнего вечера. Пошлите кого-нибудь за ней сегодня вечером. Она может прихватить с собой куртизанку. Кику-сан споет, пока мы будем разговаривать, да?

Торанага отпустил их, довольный, что сберег полторы тысячи коку. «Люди такие странные», – подумал он добродушно.

– У меня хватит денег, чтобы нанять команду? – спросил Блэкторн.

– О да, Андзин-сан. Но он пока не соглашается отпустить вас в Нагасаки, – напомнила Марико. – Пятисот коку хватит с избытком, чтобы прожить год, а еще пятьсот дадут вам около ста восьмидесяти кобанов золотом, чтобы набрать команду. Это очень большие деньги.

Фудзико с трудом поднялась и заговорила с Марико.

– Ваша наложница просит вас не беспокоиться, Андзин-сан. Она даст вам рекомендательные письма к ростовщикам, которые предоставят любую требуемую сумму. Она все устроит.

– Да, но смогу ли я расплатиться со слугами? Заплатить за дом, дать денег Фудзико-сан на хозяйство?

Марико была поражена:

– Пожалуйста, извините, но это, конечно, не ваше дело. Ваша наложница заверила, что обо всем побеспокоится. Она…

Фудзико прервала ее, и женщины некоторое время что-то горячо обсуждали.

– А, со дэс, Фудзико-сан! – Марико снова повернулась к Блэкторну. – Она говорит, вы не должны ломать голову над такими вещами. Сосредоточьтесь на заботах господина Торанаги. У нее есть собственные деньги, которые она может потратить, если будет нужно.

Блэкторн растерянно заморгал:

– Она одолжит мне свои деньги?

– Да нет, Андзин-сан, она отдаст их вам, если потребуется. Не забывайте, речь идет только об этом годе, – объяснила Марико. – На следующий год вы будете богаты, Андзин-сан. Что касается ваших слуг, то в течение года они получат по два коку каждый. Не забывайте, Торанага-сама дает вам вооружение и лошадей для них. Двух коку достаточно, чтобы прокормить их вместе с лошадьми и семьями. И помните также, что вы отдали господину Торанаге половину своего годового дохода, чтобы он лично подобрал вам людей. Это большая честь, Андзин-сан.

– Вы так думаете?

– О, конечно. Фудзико-сан всем сердцем согласна с этим. Вы очень предусмотрительны.

– Спасибо. – Блэкторн позволил себе показать, что доволен.

«Ты начинаешь соображать и думать, как они, – похвалил он себя. – Да, это было мудро – поручить отбор людей Торанаге. Теперь у тебя будут лучшие воины, чего бы ты никогда не добился сам. Что такое тысяча коку против черного корабля?» И другую правильную вещь подсказала ему Марико: одна из слабостей Торанаги – его прижимистость. Конечно, она не говорила этого прямо, только отметила, что Торанага изрядно постарался, чтобы приумножить свое огромное богатство, стать состоятельнее любого другого даймё в государстве. Это замечание вместе с собственными наблюдениями Блэкторна, обратившего внимание на то, что великий даймё непритязателен в одежде и пище, что стиль его жизни мало отличается от привычек обычного самурая, дали ему еще один ключ к пониманию Торанаги.

«Благодарение Господу за Марико и старого брата Доминго!»

Память вернула Блэкторна в тюрьму, и он подумал, как близок был к смерти и тогда, и потом, как близок к ней теперь, окруженный почестями. Все, что дает Торанага, он может и отобрать.

«Ты думаешь, он твой друг? Он обрек на смерть собственную жену и любимого сына. Так можешь ли ты воображать, будто его дружба чего-то стоит? Или твоя жизнь? Нет, не могу, – сказал себе Блэкторн, вспоминая свой обет. – Это карма. Я ничего не могу поделать с кармой. Всю свою жизнь я ощущал близость смерти, так что ничего нового. Я отдался карме во всех ее соблазнах. Я принимаю карму во всем ее могуществе. Я вверяю карме всего себя на следующие полгода. На следующий год в это время я проскочу Магелланов пролив, направляясь в Лондон, ускользая из его рук…»

Фудзико что-то говорила. Он посмотрел на нее. Она, по-прежнему в бинтах, со страдальческим видом лежала на футонах, служанка обмахивала ее веером.

– Она все устроит к утру, Андзин-сан, – пообещала Марико. – Ваша наложница говорит, что вам необходимы две скаковые лошади и одна вьючная. Один слуга и одна служанка…

– Будет достаточно одного слуги.

– Извините, но служанка должна ехать, чтобы ухаживать за вами. И конечно, повар с помощником.

– Разве там не будет кухни, где нам… где мне приготовят поесть?

– О да. Но вы тем не менее должны иметь своих поваров, Андзин-сан. Вы хатамото.

Он понял, что спорить бесполезно:

– Я поручаю все сборы вам.

– О, это так мудро с вашей стороны, Андзин-сан, очень мудро. Теперь я должна пойти и уложиться, пожалуйста, простите меня. – Марико ушла счастливой.

У них было мало времени на разговоры. Они успели только переброситься десятком фраз на латыни, дав понять друг другу, что волшебная ночь никогда не кончится и, подобно другой ночи, навечно запечатлеется в памяти, хотя говорить о них нельзя.

– Ты…

– Я была так горда, когда услышала, что она долго еще стояла у ворот. У тебя такое прекрасное лицо, Андзин-сан.

– На мгновение я почти забыл, что ты сказала мне. Я чуть не поцеловал ее при всех.

– Ох, Андзин-сан, это было бы непростительным промахом!

– Ты права! Если бы не ты, я потерял бы лицо – червяк, извивающийся в пыли.

– А теперь ты велик, прославлен и, без сомнения, очень смел. Тебе доставили удовольствие эти любопытные приспособления?

– Ах, прекрасная госпожа, в моей стране есть старый обычай: мужчина не обсуждает интимные привычки одной дамы с другой.

– У нас тоже есть такой обычай. Я просто хотела узнать, доставили они тебе радость или нет, а не спросила, пользовались ли вы ими. Да, у нас есть точно такой же обычай. Я рада, что вечер тебе понравился. – Она дружески улыбнулась ему. – Это правильно – быть японцем в Японии, да?

– Я никогда не смогу отблагодарить тебя за все, чему ты научила меня, за то, что открыла мне глаза, – произнес он. – За… – Он собирался сказать: «За то, что любишь меня», но вместо этого добавил: – За то, что ты есть.

– Я ничего не сделала. Ты всего добился сам.

– Благодарю тебя за все – и за твой подарок.

– Я рада, что ты получил большое удовольствие.

– А я жалею, что ты не получила удовольствия. Я счастлив, что тебе тоже приказано ехать на воды. Но почему в Осаку?

– О, мне не приказывали ехать в Осаку. Господин Торанага позволил мне съездить туда. У нас там поместье и семейные дела. А еще там мой сын. Кроме того, я могу доставить личные письма Кирицубо-сан и госпоже Садзуко.

– Это не опасно? Помнишь, ты говорила, что приближается война и Исидо – наш враг? Разве господин Торанага не говорил того же?

– Да. Но война пока еще не началась, Андзин-сан. И самураи не воюют с женщинами, если женщины не воюют с ними.

– А как же ты? Помнишь в Осаке мост, перекинутый через ров с водой? Разве ты не пошла тогда со мной, чтобы обмануть Исидо? Разве не взяла в руки меч во время боя на корабле?

– Да, но только для того, чтобы защитить сюзерена и собственную жизнь, когда ей угрожали. Это был мой долг, и ничего больше. Я не подвергну себя опасности. Я была приближенной госпожи Ёдоко, вдовы тайко, и даже госпожи Отибы, матери наследника. Они дарили меня своей дружбой. Я буду там в совершенной безопасности. Потому-то господин Торанага и позволил мне поехать. Но тебе не стоит даже соваться в Осаку. Из-за бегства Торанага-сама и из-за того, как ты вел себя с господином Исидо. Так что никогда не показывайся там. Нагасаки для тебя безопаснее.

– Так он согласился?

– Нет. Пока нет. Но когда согласится, там будет безопаснее. У него есть власть над Нагасаки.

Он хотел спросить: «Больше, чем у иезуитов?» – но проронил только:

– Я молюсь, чтобы он приказал тебе плыть морем в Осаку, – и заметил, как она слегка вздрогнула. – Что тебя тревожит?

– Ничего… за исключением того, что море меня не манит.

– Но он прикажет?

– Я не знаю. Но… – Она снова перешла на игривый тон и португальский язык: – Но для вашего здоровья нам следует взять с собой Кику-сан, да? Сегодня вечером вы опять войдете в ее «пунцовую палату»?

Блэкторн засмеялся вместе с ней:

– Это было бы прекрасно, хотя… – Он остановился, с внезапной ясностью вспомнив взгляд Оми. – Вы знаете, Марико-сан, прощаясь у ворот, я заметил, что Оми-сан глядит на нее особым образом, как любовник. Ревнивый любовник. Я не знал, что они любовники.

– Я так поняла, что он один из ее гостей, Андзин-сан. Желанный гость, да. Но при чем тут вы?

– Из-за этого особенного взгляда. Очень странного.

– У него нет никаких особых прав на нее, Андзин-сан. Она куртизанка первого класса. Она вольна принимать или отвергать кого захочет.

– Если бы мы были в Европе и я спал с его возлюбленной – вы понимаете, Марико-сан?

– Думаю, да, Андзин-сан, но какое отношение это имеет к вам? Вы не в Европе, и, я повторяю, у него нет на нее никаких законных прав. Она вольна принимать вас или его или отказаться. Зачем приплетать сюда что-то еще?

– Я бы сказал, что он ее любовник в нашем понимании. Так, может, стоит приплетать?

– А как быть с ее ремеслом, с тем, что она бывает вынуждена спать с гостями?

В конце концов он поблагодарил Марико еще раз и оставил скользкую тему. Но разум и сердце предупреждали его: «Все не так просто, как вам представляется, Марико-сан, даже здесь. Оми питает к Кику-сан особые чувства, даже если она не отвечает ему тем же. Жаль, я не знал, что он ее любовник. Оми лучше иметь в друзьях, чем во врагах. Может, Марико права? И у них телесное влечение – это одно, а любовь – другое?

Боже, помоги, во мне все перемешалось! Теперь я наполовину азиат, наполовину европеец. Я должен научиться поступать, как они, и думать, как они, чтобы выжить. Их мироощущение во многом гармоничней, полней нашего, так что велик соблазн стать до конца одним из них, и все-таки… мой дом там, за морями, где родились мои предки, где живет моя семья, Фелисити, Тюдор и Элизабет».

– Андзин-сан?

– Да, Фудзико-сан?

– Пожалуйста, не беспокойтесь о деньгах. Мне больно видеть вас озабоченным. Простите, что не могу поехать с вами в Эдо.

– Но мы все равно скоро увидимся в Эдо, да?

– Лекарь говорит, что я быстро поправляюсь, и мать Оми с ним согласна.

– Когда к вам придет лекарь?

– На заходе солнца. Еще раз простите, что не смогу поехать с вами завтра.

Он снова задумался о своих обязанностях перед наложницей, но отложил размышления на потом, захваченный новой идеей. Он обдумал ее, нашел прекрасной и не терпящей отлагательства.

– Я сейчас уйду, но скоро вернусь. Вы отдыхайте, ладно?

– Да. Пожалуйста, извините меня за то, что я не встаю и за… извините.

Он прошел в свою комнату, вынул из тайника пистолет, проверил, заряжено ли оружие, и засунул его под кимоно. Потом в одиночку отправился к Оми, но не застал того дома. Его встретила Мидори, предложила чая, от которого он вежливо отказался. На руках у нее сидел двухлетний малыш. Она извинилась:

– Простите, Оми-сан скоро вернется. Не хотите ли подождать?

Она словно ощущала неловкость, хотя была вежлива и внимательна. Он снова отказался, поблагодарил ее, сказав, что заглянет позднее, и пошел вниз, к своему дому.

Крестьяне уже подготовили участок земли под застройку. Кроме кухонной утвари, во время пожара спасти ничего не удалось. Фудзико не сказала ему, во что обойдется восстановление построек.

– Очень дешево, – заверила она. – Пожалуйста, не заботьтесь об этом.

– Карма, Андзин-сама, – сказал один из деревенских жителей. – Да.

– Что поделаешь? Не беспокойтесь, ваш дом скоро будет готов – лучше, чем прежний.

Блэкторн увидел, как Оми поднимается по склону холма, суровый и напряженный, и пошел навстречу. Узрев его, Оми вроде бы несколько расслабился.

– А, Андзин-сан! – воскликнул он сердечно. – Я слышал, вы тоже отправляетесь с Торанага-сама на рассвете. Отлично, мы можем поехать вместе.

Несмотря на все это кажущееся дружелюбие, Блэкторн оставался настороже.

– Слушайте, Оми-сан, я направляюсь туда. – Он показал в сторону плато. – Не хотите прогуляться со мной, а?

– Но сегодня нет никаких учений.

– Понимаю, но, пожалуйста, пойдемте со мной.

Оми увидел, что рука Блэкторна крепко сжимает рукоять длинного меча. Потом его острые глаза ощупали подозрительную выпуклость на поясе и распознали в ней очертания припрятанного пистолета.

– Человек, который имеет право носить два меча, должен уметь ими пользоваться, да? – спросил он с тонким намеком.

– Простите? Я не понял.

Оми повторил это более простыми словами:

– Да, господин Ябу прав: теперь вы самурай, поэтому должны научиться многому, для чего мы предназначены. Как приготовиться к совершению сэппуку, как должен действовать помощник во время этого ритуала. Нам всем надлежит готовиться к подобному. Да, Андзин-сан, вам следует научиться пользоваться мечами.

Блэкторн не понял половины слов. Но знал, что говорит Оми.

«По крайней мере, – с усилием поправил он себя, – я знаю, что он говорит».

– Да. Верно. Важно, – согласился он. – Пожалуйста, как-нибудь вы учить… извините, научите меня, может быть? Пожалуйста. Я буду польщен.

– Да, мне хотелось бы поучить вас, Андзин-сан.

Волосы на затылке у Блэкторна встали дыбом от угрозы в голосе Оми.

«Осторожней! – одернул он себя. – Не придумывай».

– Спасибо. А сейчас пойдем, может быть? Времени мало. Вы пойдете со мной? Да?

– Прекрасно, Андзин-сан. Но мы поедем. Я скоро присоединюсь к вам. – Оми направился вверх по склону, во двор своего дома.

Блэкторн приказал слуге оседлать своего коня и неловко сел на него с правой стороны, как это принято в Японии и Китае.

«Не воображай, что он возьмет и научит тебя пользоваться мечом», – сказал он себе, поправляя локтем спрятанный пистолет, чья тяжесть придавала ему уверенности. Уверенность испарилась, когда снова появился Оми. С ним было четверо самураев на лошадях.

Все вместе они поскакали по разбитой дороге в сторону плато. По пути им попалось несколько отрядов в полном боевом снаряжении, при оружии, под началом командиров, флажки трепетали на концах пик. Когда они перевалили подъем, перед ними оказался весь мушкетный полк, отправленный из лагеря походным порядком, каждый рядовой воин стоял у своей лошади, навьюченной оружием, обоз с прочим имуществом размещался в хвосте, Ябу, Нага и другие военачальники – впереди. Хлынул ливень.

– А что, все войска выходят? – спросил удивленный Блэкторн, осадив лошадь.

– Да.

– Вы едете на воды с Торанага-сама, Оми-сан?

– Я не знаю.

Инстинкт самосохранения предупреждал Блэкторна, что не нужно задавать вопросов. Но один все-таки сорвался с языка.

– А Бунтаро-сама, – спросил он безразличным голосом, – он едет с нами завтра, Оми-сан?

– Нет. Он уже уехал. Этим утром он был на площади, когда вы уходили из чайного домика. Вы не видели его там?

Блэкторн не заметил на лице Оми никаких особых чувств.

– Нет. Не видел, извините. Он тоже поехал на воды?

– Думаю, да. Но не уверен. – Дождевые капли срывались с краев конической шляпы Оми, завязанной у него под подбородком. – А теперь скажите, зачем вы позвали меня сюда?

– Показать одно место. – Прежде чем Оми успел спросить еще что-то, Блэкторн пришпорил лошадь и пустил ее вперед. Имея большие навыки в ориентировке на местности, он с легкостью нашел то место, где в земле образовалась трещина.

Там он и спешился, сделав Оми знак подойти:

– Пожалуйста!

– Что это, а? – Голос Оми стал напряженным.

– Пожалуйста, сюда, Оми-сан! Один.

Оми махнул рукой, приказав телохранителям оставаться на месте, и ринулся вперед.

– Нан дэс ка? – спросил он. Рука его заметно сжала рукоятку меча.

– На этом месте Торанага-сама… – Блэкторн не смог вспомнить слова, поэтому попробовал объяснить жестами. – Понятно?

– Здесь вы вытащили его из земли, да? Так?

Блэкторн посмотрел на него, потом со значением перевел взгляд на его меч, снова взглянул в упор, не проронив ни слова, стер дождевые капли с лица.

– Нан дэс ка? – повторил Оми еще более раздраженно.

Блэкторн не отвечал.

Оми уставился на трещину, потом на Блэкторна, и тут глаза его вспыхнули.

– А, со дэс! Вакаримас! – Оми на мгновение задумался, потом крикнул одному из своих охранников: – Отправляйся за Мурой. Пусть приведет двадцать человек с лопатами!

Самурай ускакал. Оми отослал остальных обратно в деревню, спешился и встал около Блэкторна.

– Да, Андзин-сан, – признал он, – это прекрасная мысль. Хорошая идея.

– Идея? Какая идея? – невинно изумился Блэкторн. – Я только показал вам место. Подумал, может, вам будет любопытно. Я вас не понял, извините.

Оми снизошел до объяснений:

– Торанага здесь потерял свои мечи. Они очень ценные. Он будет счастлив получить их обратно. Очень счастлив, да?

– О! Это не моя идея, – покачал головой Блэкторн, – это идея Оми-сана.

– Конечно. Спасибо, Андзин-сан. Вы хороший товарищ и быстро соображаете. Мне следовало самому подумать об этом. Да, вы настоящий друг, а нам потребуются настоящие друзья в ближайшее время. Война начинается, хотим мы того или нет.

– Пожалуйста, извините. Я не понял, вы слишком быстро говорите. Повторите, пожалуйста.

– Рад, что мы друзья – вы и я. Поняли?

– Хай. Вы говорите – война? Война сейчас?

– Скоро. Что мы можем сделать? Ничего. Не беспокойтесь, Торанага-сама победит Исидо и всех изменников. Понятно? Не беспокойтесь, ладно?

– Понял. Я поеду домой. Все в порядке?

– Да. Увидимся на рассвете. Еще раз благодарю вас.

Блэкторн кивнул, но не тронулся с места:

– Она красивая, да?

– Что?

– Кику-сан.

Ноги Блэкторна были слегка расставлены; он готовился отпрыгнуть назад, вытащить пистолет, прицелиться и выстрелить. Слишком хорошо запомнился ему тот невероятный, мгновенный замах, когда Оми снес голову рыбаку. Так неправдоподобно давно. Он был готов ко всему. Он понял, что ради собственного спасения должен уладить дело с Кику. Потому что Оми никогда этого не сделает. Оми сочтет это дурным тоном, недопустимой слабостью. И, устыдившись собственной слабости, упрячет свою столь нетипичную для японца ревность в тайники сознания. И тогда это чуждое, постыдное чувство, эта ревность будет тлеть в нем, пока однажды, в самое неожиданное мгновение, Оми не взорвется, слепо и яростно.

– Кику-сан? – процедил Оми.

– Хай. – Блэкторн заметил, что Оми окаменел. И все равно был рад, что нашел время и место.

– Она хорошенькая, да?

– Хорошенькая?

– Хай.

Дождь усилился. Тяжелые капли шлепались в грязь. Лошади жалко дрожали. Оба мужчины промокли до нитки. К счастью, дождь был теплым.

– Да, – выдохнул Оми. – Кику-сан очень красивая. – И он разразился стремительным потоком слов, смысла которых Блэкторн не уловил.

– Достаточно, Оми-сан. Все ясно, – остановил Блэкторн. – Поговорим позже. А сейчас не надо. Понятно?

Оми, казалось, не слышал, но потом произнес:

– Будет еще много времени, очень много времени, Андзин-сан, чтобы поговорить о ней, о вас, обо мне и о карме. Но я согласен, сейчас не время.

– Думаю, я вас понял. Вчера я не знал, что Оми-сан и Кику-сан – хорошие друзья, – продолжал он гнуть свое.

– Она не моя собственность.

– Теперь я знаю, что она и вы – хорошие друзья. Сейчас…

– Сейчас хватит. Хватит об этом! Женщина ничего не значит. Ни-че-го.

Но Блэкторн упорно стоял на своем:

– В следующий раз я…

– Этот разговор окончен! Вы слышите? Окончен!

– Иэ, иэ, честное слово!

Рука Оми потянулась к мечу. Блэкторн, сам того не заметив, отступил на два шага назад. Но Оми не обнажил клинка, и Блэкторн не достал пистолета. Хотя оба приготовились, никто не хотел начинать первым.

– Что вы хотите сказать, Андзин-сан?

– В следующий раз я сначала спрошу – насчет Кику-сан. Если Оми-сан скажет «да», тогда да. Если «нет» – нет! Понятно? Как друг друга, да?

Оми слегка ослабил хватку на рукоятке меча.

– Я повторяю: она не моя собственность. Спасибо, что показали мне это место, Андзин-сан. До свидания.

Оми подошел к лошади Блэкторна и держал ее под уздцы, пока тот садился.

Блэкторн взглянул на Оми. Капитан знал, что, если бы имелся хоть один шанс уцелеть потом, ему следовало бы тут же прострелить голову самураю. Так было бы безопаснее всего.

– До свидания, Оми-сан, и благодарю вас.

– До свидания, Андзин-сан. – Оми смотрел, как отъезжал Блэкторн, и не спускал с него глаз, пока тот не одолел весь склон. Он отметил место камнями и в полном смятении чувств уселся ждать на земле, погрузившись в свои мысли.

Вскоре появились Мура и несколько крестьян, все забрызганные грязью.

– Торанага-сама попал в трещину в этом самом месте, Мура. Здесь остались его мечи. Принеси мне их до захода солнца.

– Слушаюсь, Оми-сама.

– Если бы у тебя были мозги и ты пекся о благе своего господина, давно бы уже сам сообразил.

– Пожалуйста, извините меня за глупость.

Оми уехал. Некоторое время крестьяне следили за его удаляющейся фигурой, потом встали вокруг камней и начали копать. Мура распорядился, понизив голос:

– Уо, ты завтра отправишься с обозом.

– Да, Мура-сан, но как это сделать?

– Я предложу тебя Андзин-сану. Ему все равно.

– Но его наложница – она ушлая, – шепнул в ответ Уо.

– Она с ним не поедет. Я слышал, у нее тяжелые ожоги. Она потом отправится в Эдо на корабле. Ты знаешь, что делать?

– С глазу на глаз потолковать со святым отцом, ответить на его вопросы.

– Верно. – Мура расслабился и заговорил в полный голос: – Уо, ты можешь поехать с Андзин-саном. Он хорошо заплатит. Постарайся быть ему полезным, но не слишком, чтобы он не забрал тебя насовсем в Эдо.

Уо прыснул:

– Ой, я слышал, Эдо – богатый город. Там все мочатся в серебряные горшки, даже эта. А у женщин кожа как морская пена и на лобке совсем нет волос.

– Это правда, Мура-сан? – заинтересовался другой крестьянин. – У них нет волос на лобке?

– Эдо был вонючей рыбацкой деревушкой, ничем не лучше Андзиро, когда я попал туда первый раз, – ответил Мура, не прекращая копать. – Это случилось, когда мы с Торанага-сама гонялись за Бэппу. Мы тогда отрубили в общей сложности больше трех тысяч голов. Что касается волос на лобке, то у всех девушек, которых я познал, были волосы, кроме одной кореянки, но она сказала, что выщипала их все, волосок за волоском.

– Чего только не сделают женщины, чтобы привлечь нас, да? – изрек кто-то.

– Как бы мне хотелось посмотреть на это, – прошамкал Ниндзин. – Да, хотел бы я посмотреть на «нефритовые врага» без кустиков.

– Ставлю лодку рыбы против ведра навоза, что выдирать эти волосы очень больно, – присвистнул Уо.

– Будь я ками, то непременно посетил бы «небесный павильон» Кику-сан. Говорят, она родилась надушенной и без волос!

Среди общего смеха Уо полюбопытствовал:

– А каково это, Мура-сан, таранить «нефритовые врата» без зарослей? Есть разница?

– Так получается плотней обычного. Э-э-э! Ближе и глубже, чем всегда, а это важно, правда? Я понял, что женщине лучше сводить волосы, хотя некоторые относятся к этому с предубеждением, а другие жалуются на зуд. И все-таки так вы ближе соприкасаетесь, ты и она, и это сближение все меняет.

Все покатились со смеху и поднажали. Яма становилась все глубже и глубже.

– Спорю, Андзин-сан много раз подбирался к ней очень близко, раз она провожала его до ворот! Э-э-э, чего бы я ни отдал, чтобы оказаться на его месте. – Уо вытер пот с бровей. Как и все остальные, он был бос и почти наг – в одной набедренной повязке и бамбуковой конической шляпе.

– Э-э-э! Я был там, Уо, на площади, и все видел. Я видел, как она улыбалась, и меня проняло до кончиков пальцев.

– Да, – вздохнул другой, – думаю, одна ее улыбка сделала бы мое естество твердым, как дуб.

– Но не таким большим, как у Андзин-сана, да, Мура-сан? – хихикнул Уо. – Ну-ка, расскажите нам еще раз эту историю.

Мура обрадовался и снова поведал про первую ночь и баню. Его история раз от разу расцвечивалась новыми подробностями, но никто не возражал.

– О, надо же уродиться таким огромным! – Уо изобразил, как несет массивный член перед собой, и зашелся таким безудержным хохотом, что поскользнулся и грохнулся в грязь.

– Кто-нибудь из вас думал, что чужеземец попадет из погреба прямо в рай? – Мура оперся на лопату, переводя дыхание. – Я никогда не поверил бы этому – как древней легенде. Карма, правда?

– Может быть, он был одним из нас – в прежней жизни – и вернулся с тем же разумом, но с другой кожей.

Ниндзин кивнул:

– Возможно. Должно быть. Потому что, послушав святого отца, я решил, что чужеземец будет вечно гореть в адской печи. Разве святой отец не сказал, что наслал на чужеземца особое проклятие? Я слышал, он напустил на Андзин-сана большого иезуитского ками, и, о-хо-хо, был очень напуган. – Он перекрестился, другие не обратили на это внимания. – Но если хотите знать мое мнение, я думаю, что иезуитская Мадонна вряд ли накажет его.

Уо вставил:

– Ну, я не христианин, как вы знаете, но, извините, мне кажется, что Андзин-сан – хороший человек, лучше христианского отца, который воняет, ругается и стращает всех подряд. И он хорошо относится к нам, правда? Он по-доброму ведет себя с людьми. Говорят, он друг господина Торанаги. Его нужно так же уважать, правда? И не забывайте, Кику-сан почтила его своей «золотой щелью».

– Насчет золотой ты прав. Я слышал, ночь стоила ему пять кобанов.

– Пятнадцать коку за одну ночь?! – выпалил Ниндзин. – Э-э-э, как повезло Андзин-сану! Надо же какая карма у этого врага Бога Отца, Сына и Мадонны.

Мура вмешался:

– Он заплатил один кобан – три коку. Но если вы думаете, что это много… – Он не договорил и огляделся, желая удостовериться, что никто не подслушивает, хотя знал, конечно, что не найдется охотников шпионить за крестьянами под проливным дождем, а даже если бы и нашлись, велика ли важность?

Все прекратили работу и придвинулись поближе к нему.

– Да, Мура-сан?

– Мне только что шепнули, что она станет наложницей господина Торанаги. Он купил ее контракт сегодня утром. Три тысячи коку.

Это была умопомрачительная цифра – больше того, что зарабатывала вся деревня на рисе и рыбе за двадцать лет. Их уважение к Кику-сан увеличилось. Как и почтение к Андзин-сану, который последним насладился ею как куртизанкой первого класса.

– Э-э-э! – протянул Уо, не находя слов. – Столько денег! Даже не знаю, всплакнуть мне, помочиться или пукнуть.

– Не делай ничего, – лаконично рассудил Мура. – Копай! Давайте отыщем наконец мечи.

Все послушались его, каждый погрузился в свои мысли. Яма быстро углублялась.

Однако вскоре Ниндзин, снедаемый беспокойством, не смог больше сдерживаться и бросил работу.

– Мура-сан, пожалуйста, извините меня, но что вы решили насчет новых податей? – спросил он, и остальные тоже прекратили копать.

Мура продолжал размеренно вгонять лопату в раскисшую землю.

– Что тут решишь? Ябу-сама говорит: «Плати», значит мы и заплатим, правда?

– Но Торанага-сама срезал наши подати на четыре десятых, а теперь он наш сюзерен.

– Верно. Но господину Ябу снова отдали Идзу, а также Суругу и Тотоми – и вновь сделали нашим повелителем. Так кто же наш сюзерен?

– Торанага-сама. Конечно, Мура-сан, Тора…

– Ты хочешь пойти пожаловаться ему, Ниндзин? Да? Проснись! Ябу-сама – наш сюзерен, как было всегда. Ничего не изменилось. И если он обложит нас податью, мы заплатим, само собой.

– Но это истощит все наши запасы. Все. – В голосе Ниндзина прорывалась ярость, но каждый знал, что он говорит правду. – Даже тот рис, что мы украли…

– Рис, который мы спасли, – поправил Уо.

– Даже с ним запасов будет недостаточно, чтобы протянуть зиму. Мы продадим лодку или две…

– Мы не продадим лодки, – объявил Мура, воткнул лопату в грязь, отер пот со лба, ослабил завязки шляпы и снова начал копать. – Работай, Ниндзин! Это займет твои мозги до завтра.

– Как мы протянем зиму, Мура-сан?

– Мы еще должны протянуть лето.

– Да, – с горечью согласился Ниндзин. – Мы заплатили вперед подати больше чем за два года, и этого недостаточно.

– Карма, Ниндзин, – утешил Уо.

– Война идет. Может быть, у нас появится новый хозяин, получше? – предположил кто-то из крестьян.

– Хуже не будет – хуже не придумаешь.

– Я бы не рассчитывал на это, – высказал свое мнение Мура. – Вы живы, а можете стать мертвее мертвых, и очень быстро. Тогда не будет никаких «золотых щелей», ни с зарослями, ни без них. – Его лопата наткнулась на камень, и он остановился. – Дай мне руку, Уо, старый дружище!

Вдвоем они вытащили камень из грязи. Уо шепнул тревожно:

– Мура-сан, что, если святой отец спросит об оружии?

– Скажи ему. И еще добавь, что мы готовы – вся деревня.

Глава 42

Они добрались до Ёкосэ в полдень. Бунтаро уже перехватил Дзатаки накануне вечером и, как и приказал Торанага, встретил его с подчеркнутой официальностью.

– Я просил его стать лагерем за деревней, к северу от нее, господин, пока не будет подготовлено место встречи, – доложил Бунтаро. – Она пройдет здесь после полудня, если вам так захочется. – И он добавил: – Думаю, час козы будет самым удачным.

– Хорошо.

– Он хотел встретиться с вами вечером, но я отказался. Сказал, что вы «почтете за честь» повидаться с ним сегодня или завтра, на его усмотрение, но не после того, как стемнеет.

Торанага что-то буркнул в знак согласия, но не слез со своей взмыленной лошади. Он надел в дорогу нагрудник, шлем и легкие бамбуковые доспехи, как и сопровождавшие его самураи. Великий даймё еще раз внимательно огляделся. Место было выбрано удачно: засаду устроить негде, на значительном удалении ни домов, ни деревьев, способных служить укрытием лучникам или стрелкам с мушкетами. Ровная пустошь к востоку от деревни, на некотором возвышении. Западные, северные и южные подступы защищены домами и деревянным мостом, перекинутым через быструю речку. В узких местах поток изобиловал водоворотами и подводными камнями. Восточнее, за Торанагой и его усталыми, потными спутниками, дорога круто взбиралась к перевалу через хребет, скрытый туманом, в пяти ри отсюда. Повсюду вокруг вставали горы, среди них попадалось немало вулканических пиков, по большей части терявшихся за облаками. В центре пустоши возвели помост на низких столбиках, рассчитанный на двенадцать татами. Над ним устроили высокий тростниковый навес. За всем этим ощущалась добротная, неторопливая работа плотников. На татами друг против друга лежали две парчовые подушки.

– Я поставил людей там, там и там, – продолжал Бунтаро, показывая луком на все скалы, с которых хорошо просматривалась округа. – Вы можете обозревать окрестности на много ри во все стороны, господин. Мост и деревня надежно охраняются. Пути отступления на восток под контролем верных людей. Конечно, мост перекрыт часовыми, и я оставил «почетную стражу» – сто человек – в его лагере.

– Господин Дзатаки сейчас там?

– Нет, господин. Я выбрал для господина Дзатаки и его приближенных постоялый двор на северной окраине деревни, достойный их ранга, и пригласил понежиться в бане. Это уединенное, безопасное место. Я предполагал, что вы отправитесь на воды в Сюдзэндзи завтра и он будет вашим гостем. А это ваш постоялый двор, господин. – Бунтаро указал на скопление аккуратных одноэтажных построек у края пустоши, откуда открывался самый красивый вид. Рядом из скалы бил горячий источник, наполнявший естественное углубление в камне. Перед приютом странствующих на коленях стояла кучка людей, низко склонивших головы. – Это староста и старейшины деревни. Я подумал, вдруг они потребуются вам сразу же по приезде.

– Позже.

Лошадь Торанаги устало заржала и вздернула голову, звякнув удилами. Он успокоил животное и, окончательно удостоверившись, что место безопасное, сделал знак своим людям, а затем спешился. Один из самураев Бунтаро подхватил поводья – подобно своему предводителю и товарищам, он был в доспехах, вооруженный и готовый к бою.

Торанага с удовольствием потянулся и с хрустом расправил конечности, стараясь унять боль в сведенных судорогой спине и ногах. Весь путь от Андзиро он проделал одним форсированным маршем, останавливаясь только для замены лошадей. Обоз под командой Оми – паланкины и носильщики – все еще плелся далеко позади, петляя по дороге, спускавшейся с перевала. Проселок, выбегавший из Андзиро, сначала змеился вдоль побережья, потом разветвлялся. Они выбрали путь, ведущий вглубь полуострова, и упорно двигались через девственные леса, богатые дичью; справа от них маячила гора Омура, слева – хребет Амаги, вулканические пики которого вздымались почти на пять тысяч футов. Езда взбодрила Торанагу: наконец какое-то дело! Часть пути проходила через места, как нельзя лучше подходящие для соколиной охоты, и он пообещал себе поохотиться по всей Идзу.

– Хорошо, очень хорошо, – одобрил он, наблюдая деловую суету, – ты все прекрасно устроил.

– Если хотите оказать мне милость, господин, позвольте разделаться с господином Дзатаки и его людьми немедленно.

– Он оскорбил тебя?

– Нет, напротив, его манеры достойны придворного, но флаг, под которым он прибыл, – это флаг измены.

– Терпение. Сколько я должен повторять? – произнес Торанага, но не очень сердито.

– Боюсь, всю жизнь, господин, – мрачно ответил Бунтаро. – Прошу вас, извините меня.

– Ты был ему другом.

– Он и у вас ходил в союзниках.

– Он спас тебе жизнь в Одаваре.

– Тогда мы воевали на одной стороне, – уныло возразил Бунтаро, потом взорвался: – Как он мог так поступить с вами, господин?! Ваш собственный брат! Разве вы не любили его, не сражались на одной стороне? Всю жизнь?

– Люди меняются. – Торанага перенес внимание на помост. Со стропил навеса ниспадали изысканные шелковые драпировки, украшавшие сооружение. Кисточки из парчи, в тон подушкам, образовывали нарядный бордюр, кисти покрупнее украшали четыре угловых столба. – Слишком богато и придает нашей встрече излишнюю важность, – заметил даймё. – Сделайте попроще. Долой драпировки, кисти, подушки! Верните их торговцам, а если те не захотят возвращать деньги, продайте все добро сами. Положите четыре подушки – не две, причем простых, набитых соломой!

– Слушаюсь, господин.

Взгляд Торанаги остановился на источнике. Горячая сернистая вода с шипением вырывалась из расщелины в скале. Тело просилось в ванну.

– А христианин? – спросил он.

– Что?

– Цукку-сан, христианский священник?

– А, этот! Он где-то в деревне. Ему запрещено появляться здесь без вашего разрешения. Он сказал что-то о том, что хотел бы повидать вас, когда вам будет удобно. Хотите принять его прямо сейчас?

– Он один?

Бунтаро скривил губы:

– Нет. Его сопровождают двенадцать человек, с тонзурами, как у него. Все с Кюсю, господин, сплошь благородного происхождения, самураи. На хороших лошадях, но без оружия. Я их обыскал. Тщательно.

– И его?

– Конечно. Его тщательнее, чем всех остальных. Среди его клади обнаружилась клетка с четырьмя почтовыми голубями. Я их изъял.

– Хорошо. Прикончи их! Случается, что неумелые самураи сворачивают птицам голову. Нечаянно. Так что извинись, ладно?

– Я понял. Вы хотите, чтобы я послал за ним прямо сейчас?

– Позже. Я увижусь с ним позже.

Бунтаро нахмурился:

– Мне не следовало его обыскивать?

Торанага покачал головой, рассеянно оглянулся на хребет и задумался. Потом велел:

– Пошли пару человек, которым мы можем доверять. Пусть понаблюдают за мушкетным полком.

– Я уже сделал это, господин. – Лицо Бунтаро осветилось довольной улыбкой. – И у господина Ябу в личной охране есть несколько пар наших глаз и ушей. Он не сможет и пукнуть без того, чтобы мы об этом не узнали, если вы захотите.

– Хорошо.

Вдали из-за поворота извилистой дороги показалась головная часть обоза. Торанага разглядел три паланкина. Оми ехал верхом впереди, как и было приказано. Андзин-сан гарцевал рядом с ним, столь же непринужденно держась в седле.

Даймё повернулся к обозу спиной:

– Со мной выехала твоя жена.

– Да, господин.

– Она просила разрешения наведаться в Осаку.

Бунтаро посмотрел на него, но ничего не сказал. Потом оглянулся на едва различимые фигуры.

– Я ей разрешил – при условии, конечно, что ты также дашь согласие.

– Если вы разрешили, господин, я тоже согласен, – объявил Бунтаро.

– Я могу позволить ей ехать сушей из Мисимы или отправиться в Эдо, а оттуда морем до Осаки с Андзин-саном. Он согласился взять на себя такую ответственность, если ты разрешишь.

– Морем было бы безопасней, – вяло отозвался Бунтаро.

– Все зависит от того, что за сообщение привез Дзатаки. Если Исидо объявляет мне войну, я должен буду запретить поездку. Если нет, твоя жена может выехать завтра или через день. При условии, что ты не против.

– Что бы вы ни решили, я согласен.

– Сегодня после обеда передай свои обязанности Нага-сану. У тебя будет время помириться с женой.

– Прошу извинить меня, господин. Я бы хотел остаться с моими людьми. Позвольте мне остаться с ними до вашего отъезда.

– На сегодняшний вечер передай свои обязанности моему сыну. Ты и твоя жена присоединитесь ко мне перед ужином. Вы остановитесь в гостинице. Помиритесь!

Бунтаро потупился, потом выдавил из себя:

– Да, господин.

– Вам приказано помириться, – повторил Торанага. Он хотел добавить: «Почетный мир лучше войны, так ведь?» Но это было неверно и могло втянуть его в длинные философские споры, а он устал и не хотел спорить – только принять ванну и отдохнуть. – А сейчас приведи старосту!

Староста и старейшины деревни кинулись перед ним на колени, приветствуя самым подобострастным образом. Торанага прямо объявил им, что счет, который они представят его управителю при отъезде, должен быть, конечно, правильным и обоснованным.

– Ясно?

– Хай, – хором угодливо подтвердили все, благодаря богов за неожиданную удачу и жирные барыши, которые наверняка принесет им этот визит.

Поминутно кланяясь и повторяя, как они горды и польщены тем, что им позволили служить величайшему даймё в стране, старик-староста проводил важных гостей на постоялый двор.

Торанага осмотрел его весь. Сановного постояльца встречала с поклонами и улыбками стайка служанок всех возрастов – цвет деревни. Десять жилых комнат окружал живописный сад с чайным домиком посередине, на задах прятались кухни, а на западе лепилась к скалам большая баня – вода поступала в нее прямо из источников. Все это было обнесено аккуратным забором – к бане вел крытый переход – весьма удобно для обороны.

– Мне не нужны все комнаты, Бунтаро-сан, – вынес решение Торанага, остановившись на веранде. – Трех будет достаточно: одна для меня, одна для Андзин-сана и одна для женщины. Ты займешь четвертую. Не стоит платить за все остальные.

– Мой управитель уверяет, что заключил выгодную сделку – снял весь постоялый двор, господин, на все время меньше чем за полцены, потому что в это время года сюда мало кто приезжает. Я утвердил расходы исходя из соображений вашей безопасности.

– Хорошо, – неохотно согласился Торанага, – но пусть представит счет перед отъездом. Не стоит транжирить деньги. Размести-ка в свободных помещениях охрану – по четыре человека на комнату.

– Да, господин. – Бунтаро и сам уже решил сделать это.

Наблюдая, как Торанага в сопровождении двух телохранителей и четырех самых смазливых служанок направляется к своей комнате в восточном крыле, он уныло размышлял, о какой женщине шла речь. Что это за женщина, которой потребовалась комната? Фудзико? «Не важно, – подумал он. – Скоро узнаю».

Мимо него проскочила служанка, просияв радостной улыбкой. Он улыбнулся в ответ, но как-то механически. Она была молодая, хорошенькая, с нежной кожей – Бунтаро спал с ней прошлой ночью. Это не доставило ему удовольствия. Весь ее пыл, все умение, изрядная выучка не воспрепятствовали тому, что вожделение его быстро угасло – он не чувствовал никакого желания. Из вежливости он сделал вид, что вкусил полное блаженство, она тоже притворилась, что достигла вершин наслаждения, и вскоре ушла.

Все еще пребывая в задумчивости, он вышел во двор и уставился на дорогу.

«Почему в Осаку?»

В час козы часовые на мосту отошли в сторону, уступая дорогу пышной процессии. Сначала прошествовали знаменосцы с флагами, украшенными гербом регентов, потом пронесли богатый паланкин, и под конец промаршировала охрана.

Жители деревни повалились на колени, втайне приятно взбудораженные такой помпой. Староста осторожно выведал, должен ли он по такому случаю собрать весь народ, но Торанага передал, что могут присутствовать те, кто не работает, с согласия господ. Поэтому староста с еще большей осмотрительностью отобрал депутацию, которая включала в основном стариков и самую смирную молодежь, как раз столько, сколько нужно для приличия. Каждый взрослый хотел бы присутствовать, но разве пойдешь против воли великого даймё? Все, кто мог, наблюдали издали, выглядывая из дверей и окон.

Сайгава Дзатаки, властелин Синано, был выше Торанаги и на пять лет моложе, такой же широкий в плечах, с таким же крупным носом. Но живот его оставался подтянутым, борода – черной и густой, а глаза казались щелочками. Хотя между сводными братьями обнаруживалось удивительное сходство, когда их разглядывали по отдельности, сейчас, стоя рядом, они выглядели совершенно несхожими. Кимоно Дзатаки поражало роскошью, доспехи ослепляли церемониальным блеском, мечи также имели парадный вид.

– Добро пожаловать, брат! – Торанага сошел с помоста и поклонился: простецкое кимоно, скромные соломенные сандалии, какие носят рядовые самураи. И мечи. – Прошу извинить меня, что принимаю вас по-простому, без должных почестей, но я спешил.

– Пожалуйста, извините, что доставил беспокойство. Вы хорошо выглядите, брат. Очень хорошо. – Дзатаки вылез из паланкина и поклонился в ответ, начиная бесконечный ритуал.

– Пожалуйста, садитесь сюда, господин Дзатаки.

– Пожалуйста, извините меня, я был бы счастлив, если бы вы сели первым, господин Торанага.

– Вы так добры. Но, пожалуйста, окажите мне честь, садитесь первым.

Они разыгрывали пьесу, которую, карабкаясь по лестнице власти, представляли в лицах уже много раз. Друг с другом, с союзниками и врагами. Разыгрывали, радуясь тому, что каждое их движение и каждая фраза расписаны, а значит, нет опасности, что будет задета чья-то честь, что кто-то допустит ошибку, поставив под удар себя или свою миссию.

Наконец они опустились друг против друга на подушки, на расстоянии двух мечей. Сзади и чуть левее Торанаги стоял Бунтаро. Главный помощник Дзатаки, пожилой седовласый самурай, встал позади своего господина, также слева. Вокруг помоста, в двадцати шагах от него, рядами расположились самураи Торанаги, которые, следуя приказу, оставались в дорожном облачении, но навели блеск на оружие. Оми восседал на земле у края помоста, Нага – на противоположной стороне. Люди Дзатаки – в парадных одеждах, очень богатых, в накидках с плечами-крыльями, застегнутых серебряными пряжками, прекрасно вооруженные – также разместились в двадцати шагах от платформы.

Марико угощала полагающимся по ритуалу зеленым чаем двух братьев, между которыми шел безобидный, пустой разговор. В нужный момент она откланялась и ушла. Бунтаро болезненно ощущал присутствие жены и безмерно гордился ее грацией и красотой. Дзатаки произнес, слишком поспешно и резко:

– Я доставил указы Совета регентов.

На площадь упала внезапная тишина. Все, даже люди Дзатаки, были поражены той грубостью, тем высокомерием, с которым он произнес «указы», а не «послания», и тем еще, что не дождался, пока Торанага не спросит: «Чем могу служить?» – как требовал ритуал.

Нага, который не сводил глаз с руки Дзатаки, державшей меч, бросил быстрый взгляд на отца. Он увидел, как к шее Торанаги прилила кровь, что служило безошибочным признаком неминуемой вспышки. Но лицо великого даймё оставалось спокойным, и Нага удивился, услышав сдержанный ответ:

– Извините, у вас есть указы? Для кого, брат? Конечно, у вас послание.

Дзатаки вытащил из рукава два небольших свитка. Рука Бунтаро чуть не выхватила давно дожидающийся своего часа меч, так как согласно ритуалу подобные движения полагалось совершать медленно и обдуманно. Торанага не шелохнулся.

Дзатаки сломал печать на первом свитке и прочитал громким, леденящим душу голосом:

– «По приказу Совета регентов, от имени императора Го-Нидзё, Сына Неба. Мы приветствуем нашего достославного вассала Ёси Торанага-но Миновара, призываем его немедленно предстать перед нами в Осаке и предлагаем ему сообщить нашему уважаемому послу, регенту господину Сайгаве Дзатаки, принято или отвергнуто наше приглашение, – немедленно». – Он поднял глаза, добавил столь же громогласно: – Подписано всеми регентами и запечатано большой государственной печатью, – и с важностью положил свиток перед собой.

Торанага сделал знак Бунтаро, который тут же вышел вперед, низко поклонился Дзатаки, поднял свиток, повернулся к Торанаге, поклонился еще раз. Тот взял свиток и жестом повелел Бунтаро вернуться на свое место.

Бесконечно долго Торанага изучал свиток.

– Все подписи подлинные, – нарушил молчание Дзатаки. – Вы принимаете приглашение или нет?

Приглушив голос, так, чтобы его слышали только стоявшие на помосте и Оми с Нагой, Торанага произнес:

– Почему бы мне не отрубить вам голову за столь дурные манеры?

– Потому что я сын нашей матери, – ответил Дзатаки.

– Это не защитит вас, если вы и дальше пойдете тем же путем.

– Тогда она умрет раньше времени.

– Что?!

– Госпожа, наша мать, находится в Такато. – Неприступная крепость Такато располагалась в самом сердце провинции Синано, подвластной Дзатаки. – Очень жаль, если ее тело останется там навеки.

– Пустые угрозы! Вы почитаете ее так же, как я.

– Клянусь ее бессмертной душой, брат, я чту мать не меньше, чем не приемлю то, что вы делаете с государством.

– Я не стараюсь захватить новые земли и не…

– Вы стараетесь прервать династию!

– Опять неверно, я буду всегда защищать моего племянника от предателей.

– Вы стремитесь низложить наследника – вот что я думаю. Поэтому я постараюсь остаться в живых, закрыть границы Синано и отрезать вам путь на север, любой ценой. И не отступлюсь, пока Канто не окажется в дружеских руках – чего бы то ни стоило.

– В ваших руках, брат?

– В любых надежных руках – только не в ваших, брат.

– Вы доверяете Исидо?

– Я не доверяю никому. Вы научили меня этому. Исидо есть Исидо, но его верность наследнику несомненна. Даже вы признаете это.

– Я признаю, что Исидо пытается погубить меня и расколоть государство, что он узурпировал власть и нарушил последнюю волю тайко.

– Но вы объединились с господином Сугиямой, чтобы развалить Совет регентов. Да? – Вена на лбу Дзатаки дергалась, как черный червяк. – Что вы скажете на это? Один из советников признался в измене: вы сговорились, чтобы Сугияма поддержал избрание регентом вместо вас господина Ито, а затем перед первым собранием Совета сбежал ночью, ввергнув государство в смуту. Я слышал признание, брат.

– Вы были среди убийц?

Дзатаки вспыхнул:

– Сугияму убил чересчур усердный ронин! Ни я, ни один из людей Исидо в этом не участвовали.

– Не странно ли, что вы так быстро заняли его место?

– Нет. Моя родословная такая же древняя, как и ваша. Но я не приказывал убивать, и Исидо тоже. Он поклялся честью, как самурай. И я вслед за ним. Сугияму убил ронин. Впрочем, этот изменник заслуживал смерти.

– Смерти под пытками? В бесчестье? В грязном подвале? После того, как у него на глазах зарубили его детей и наложниц?

– Это слухи, распространяемые подлыми мятежниками, а может быть, вашими шпионами, чтобы очернить господина Исидо, а через него опорочить госпожу Отибу и наследника. Доказательств нет.

– Взгляните на тела.

– Ронины сожгли дом. Тела не сохранились.

– Так удобно, правда? Как можно быть столь доверчивым? Вы же не глупый крестьянин!

– Я не желаю сидеть здесь и выслушивать эту дерьмовую брехню. Дайте мне ответ. Сейчас же! А потом либо забирайте мою голову, либо отпустите. – Дзатаки наклонился вперед. – Едва моя голова расстанется с телом, на север, в Такато, полетят десять почтовых голубей. На севере у меня надежные люди, так же как на востоке и на западе, в одном дневном переходе отсюда. А если им не повезет, найдутся другие, в безопасных местах, за границами ваших владений. Если я не вернусь живым из Идзу – по любой причине, – госпожа тоже умрет. Так что либо убейте меня, либо давайте покончим с передачей свитков, и я сразу же покину Идзу. Выбирайте!

– Исидо убил господина Сугияму. Со временем у меня будут доказательства. Это важно, правда? Мне только нужно немного…

– У вас нет больше времени! Немедленно – так сказано в письме. Конечно, вы отказываетесь повиноваться. Хорошо, дело сделано. Вот! – Дзатаки положил на татами второй свиток. – Здесь выдвинутое против вас обвинение и приказ совершить сэппуку, которым вы, конечно же, пренебрежете. Может быть, повелитель наш Будда простит вас! Дело сделано. Я уезжаю сразу же. В следующий раз мы встретимся на поле битвы, и, клянусь Буддой, до захода солнца в этот день я увижу вашу голову на острие пики!

Торанага задержал взгляд на своем недруге:

– Господин Сугияма был другом и вам, и мне. Наш товарищ, достойнейший из самураев. Неужели его смерть вас нисколько не волнует?

– Ваша смерть волнует меня куда больше, брат.

– Вы присосались к Исидо, как голодный ребенок к материнской груди.

Дзатаки повернулся к своему советнику:

– Скажи по чести, как самурай, отправил ли я гонцов и что в посланиях?

Седой, уважаемый старый самурай, главный советник Дзатаки, хорошо известный Торанаге как человек чести, с болью и стыдом внимал громкой перебранке двух ненавидящих друг друга людей.

– Простите, господин, – произнес он сдавленным шепотом, кланяясь Торанаге, – но мой господин, конечно, говорит правду. Как можно сомневаться в этом? И пожалуйста, извините меня, но это мой долг – со всем уважением смиренно указать вам обоим, что такая… такая удивительная и позорная неучтивость друг к другу не достойна вашего положения или важности события. Если ваши вассалы… если они услышат… не уверен, сумеет ли кто-нибудь из вас удержать их у себя на службе. Вы забываете долг самурая и долг по отношению к вашим людям. Пожалуйста, извините меня, – он поклонился им обоим, – но это должно быть сказано. – Потом он добавил: – Все послания одинаковы, господин Торанага, и скреплены печатью господина Дзатаки: «Сразу же казнить госпожу, мою мать».

– Как я могу доказать, что не собираюсь свергать наследника? – спросил Торанага своего брата.

– Немедленно отрекитесь от всех титулов и власти в пользу своего сына и наследника господина Судары и сегодня же совершите сэппуку. Тогда я и все мои люди – до последнего – поддержим Судару как властелина Канто.

– Я подумаю над тем, что вы сказали.

– Что?

– Я подумаю над тем, что вы сказали, – повторил Торанага более твердо. – Мы встретимся завтра в это время, если вы не против.

Лицо Дзатаки скривилось.

– Еще одна из ваших уловок? Зачем нам встречаться?

– По поводу того, что вы мне сказали. – Торанага поднял свиток, который держал в руке. – Я дам вам свой ответ завтра.

– Бунтаро-сан! – Дзатаки махнул вторым свитком. – Пожалуйста, передайте это вашему господину.

– Нет! – Голос Торанаги разнесся далеко. Потом, с большими церемониями, он громко провозгласил: – Мне оказали честь, передав послание Совета, и я дам свой ответ достославному послу, моему брату, властелину Синано, завтра в это время.

Дзатаки подозрительно уставился на него:

– Какой еще может быть от…

– Пожалуйста, извините меня, господин, – спокойно, с мрачным достоинством прервал его старый самурай, вновь переводя разговор в конфиденциальные рамки, – извините, но господин Торанага сделал совершенно правильное предложение. Вы поставили его перед важным выбором, о котором ничего не говорится в свитках. Это честно и достойно, что он требует времени на обдумывание, и время должно быть дано.

Дзатаки поднял второй свиток и сунул его в рукав:

– Очень хорошо. Я согласен. Господин Торанага, пожалуйста, извините меня за грубость. И последнее: пожалуйста, скажите мне, где господин Касиги Ябу. У меня есть послание и для него. Для него только одно.

– Я пришлю его вам.

Сокол сложил крылья, упал с вечернего неба на летящего голубя, пустив по ветру его перья, потом зажал в когтях и повлек вниз, все еще падая камнем, пока в нескольких футах от земли не выпустил уже мертвую добычу. Он сумел-таки мастерски опуститься на почву. «Ек-ек-ек-ек-к-к!» – пронзительно кричал сокол, гордо ероша перья на шее, когти в экстазе терзали голубиную голову.

Подскакал Торанага в сопровождении Наги, выступавшего в роли конюшего. Даймё спрыгнул с лошади и осторожно позвал сокола. Тот послушно уселся на перчатку. И сразу же был вознагражден кусочком кровавой плоти предыдущей добычи. Торанага натянул на голову птицы колпачок, закрепив ремни зубами. Нага поднял голубя и положил в наполовину заполненный мешок для дичи, который висел на отцовском седле, потом повернулся и поманил к себе загонщиков и телохранителей.

Торанага снова сел в седло, сокол удобно устроился у него на перчатке, удерживаемый тонкими кожаными путами на лапах. Даймё взглянул в небо, определяя, сколько еще осталось светлого времени.

В самом конце дня сквозь тучи пробилось солнце, и теперь в долине при быстро убывающем свете дня, когда солнечный диск наполовину скрылся за горным хребтом, установилась приятная прохлада. Облака тянулись на север, подгоняемые ветром, проплывая над горными пиками и окутывая большинство из них. На этой высоте, в глубине долины, воздух был чистый и сладкий.

– Завтра будет хороший день, Нага-сан. Думаю, ветер разгонит облака. Наверное, я поохочусь на рассвете.

– Да, отец. – Нага следил за ним, недоумевая, но, как всегда, опасаясь задавать вопросы и мучаясь неизвестностью. Он не мог понять, как отец способен так самозабвенно предаваться любимой забаве, словно напрочь позабыв об ужасной встрече.

Церемонно раскланявшись с Дзатаки, Торанага сразу же послал за ловчими птицами, загонщиками и охраной и отправил их на холмы рядом с лесом, что показалось Наге проявлением сверхъестественного самообладания. От одной мысли о Дзатаки по телу Наги поползли мурашки. Он знал, что старый советник был прав: если бы хоть несколько фраз из разговора были подслушаны, самураям следовало бы броситься на защиту чести своих господ. Когда бы не угроза, нависшая над головой его любимой бабушки, он бы сам бросился на Дзатаки. «Я полагаю, потому-то мой отец и стал тем, кто он есть», – подумал Нага.

Ему на глаза попались всадники, выскочившие из леса ниже по склону и галопом несущиеся к ним через отроги холмов. На фоне темно-зеленого леса река казалась извилистой черной лентой. Огни постоялых дворов посверкивали светлячками.

– Отец!

– Что? Ах да, вижу! Кто это?

– Ябу-сан, Оми-сан и… восемь самураев.

– Твои глаза зорче моих. Ну вот, теперь и я узнаю.

Нага выпалил:

– Мне не следовало отпускать Ябу-сана одного к Дзатаки без… – Он запнулся. – Отец, простите меня.

– Почему тебе не следовало отпускать Ябу-сана одного?

Нага проклял себя за болтливость:

– Пожалуйста, извините меня. Потому что теперь я никогда не узнаю, какой разговор они вели. Мне не следовало оставлять их наедине. Я не доверяю Ябу-сану.

– Если эти двое намерены сговориться за моей спиной, они сделают это, независимо от того, приставлю я или нет своих людей к Ябу-сану. Иногда мудрее на время дать добыче некоторую свободу – совсем как при ловле рыбы, да?

– Да, пожалуйста, извините меня.

Торанага подумал, что сын ничего не понял и никогда не поймет. Он всегда останется ястребом, бросающимся на врага, быстрым, беспощадным и смертоносным.

– Я рад, что ты понял, сын мой, – тем не менее произнес он, чтобы подбодрить юношу, признавая его достоинства и ценя их. – Ты хороший сын, – добавил он вполне искренне.

– Спасибо, отец. – Нага наполнился гордостью от редкой похвалы. – Я только надеюсь, что вы простите мою глупость и научите меня, как лучше служить вам.

– Ты не глупый. – «Ябу глупый, – чуть не добавил Торанага. – Чем меньше люди знают, тем лучше, и нет необходимости напрягать твой ум, Нага. Ты молод – мой самый младший, не считая твоего единокровного брата, Тадатэру. Сколько же ему? Ах да, семь, ему семь лет». Некоторое время он смотрел на приближающихся всадников. – Как твоя мать, Нага?

– Как всегда, самая счастливая госпожа в мире. Она все еще позволяет мне видеться с ней только раз в год. Вы не можете переубедить ее?

– Нет, – обронил Торанага, – она никогда не изменит своего решения. – Торанага всегда чувствовал приятное тепло в теле, когда думал о Тяно-Цубонэ, своей восьмой законной наложнице, матери Наги. Он смеялся про себя, вспоминая ее простонародные шутки, ямочки на щеках, ненасытное чрево, то, как она извивалась и какой пыл проявляла в постели.

Он прельстился ею, вдовой крестьянина из-под Эдо, двадцать лет назад. Она оставалась с ним три года, потом попросила разрешения вернуться к себе. Он позволил ей уйти. Теперь она хозяйствовала, получив богатый надел около тех мест, где родилась, дородная и довольная вдовствующая буддийская монахиня, почитаемая всеми и ни от кого не зависящая. Один раз за все время он навестил ее, и они, как старые друзья, весело хохотали без всякой причины.

– О, она хорошая женщина, – произнес Торанага.

Ябу и Оми подъехали и спешились. В десяти шагах они остановились, чтобы отвесить поклон.

– Он всучил мне свиток, – сообщил взбешенный Ябу, размахивая посланием. – «Мы предлагаем вам сегодня же выехать из Идзу в Осаку и явиться в Осакский замок для аудиенции. В противном случае все ваши земли подлежат изъятию, а их владелец будет объявлен вне закона». – Он смял свиток в кулаке и бросил его на землю. – Сегодня!

– Тогда вам лучше выехать сразу же, – посоветовал Торанага, испытывая недобрую радость при виде взбешенного и такого глупого Ябу.

– Господин, я прошу вас, – поспешил вмешаться Оми, униженно упав на колени. – Господин Ябу – ваш преданный вассал, и я покорнейше прошу не смеяться над ним. Простите, что я так неучтив, но господин Дзатаки… Простите мою грубость.

– Ябу-сан, пожалуйста, извините меня за то замечание – оно проистекало единственно из доброго расположения к вам, – поспешил заверить Торанага, ругая себя за оплошность. – Нам всем следует не терять чувства смешного, когда речь идет о таких посланиях, правда? – Он подозвал сокольничего, передал ему птицу, отпустил его и загонщиков. Потом сделал знак своим самураям, кроме Наги, уйти за пределы слышимости, сел на корточки и жестом призвал собеседников последовать его примеру.

– Может быть, вам лучше рассказать мне все, что случилось.

– Рассказывать почти нечего, – начал Ябу. – Я пошел к нему. Он принял меня не слишком вежливо. Сначала передал «приветствия» господина Исидо, потом прямо предложил заключить союз с ним и способствовать немедленному убийству вас и всех ваших самураев в Идзу. Конечно, я отказался его слушать, и сразу же, сразу – забыв об учтивости, – он протянул мне это! – Палец Ябу воинственно ткнул в сторону свитка. – Если бы не ваш приказ, я бы тут же изрубил его на куски! Я требую, чтобы вы отменили этот приказ. Как жить с таким позором? Я должен отомстить!

– Это все, что произошло?

– Разве недостаточно?

Торанага пропустил мимо ушей грубость Ябу и сердито воззрился на Оми:

– Это ты виноват, не правда ли? Почему тебе не хватило ума защитить твоего господина? Считалось, что ты его советник. Тебе следовало быть его щитом, вывести господина Дзатаки на чистую воду, попытаться выведать, что на уме у Исидо, чем он хочет подкупить господина Ябу, какие у них планы. Ты считался надежным советником. Тебе дали прекрасную возможность, а ты ее упустил, как неопытный олух!

Оми склонил голову:

– Прошу простить меня, господин.

– Я-то прощу, но не уверен, что простит господин Ябу. Твой господин принял свиток. Он сделал ход и должен выбирать.

– Что? – опешил Ябу.

– Почему еще я сделал то, что сделал? Чтобы получить отсрочку, конечно. Выиграть время, – пояснил Торанага.

– Но один день? Какое он имеет значение? – недоумевал Ябу.

– Кто знает? День, выгаданный вами, – это день, отнятый у врага. – Глаза Торанаги метнулись обратно к Оми. – Послание от Исидо было устным или письменным?

Вместо него ответил Ябу:

– Устным, конечно.

Торанага не спускал пронизывающего взгляда с Оми:

– Ты не выполнил своего долга перед твоим господином и мной.

– Пожалуйста, извините…

– Что точно ты сказал? – (Оми не ответил.) – Ты забыл о вежливости? Что ты ответил?

– Ничего, господин. Я ничего не сказал.

– Что?

Ябу вмешался:

– Он ничего не сказал Дзатаки, потому что не присутствовал при беседе. Дзатаки хотел поговорить со мной наедине.

– Да? – Торанага скрыл ликование: Ябу подтвердил его догадку, часть правды вышла наружу. – Пожалуйста, извини меня, Оми-сан. Я считал само собой разумеющимся, что ты присутствовал.

– Это моя ошибка, господин. Я должен был настоять. Вы правы, я не смог защитить своего господина, – каялся Оми. – Мне следовало проявить настойчивость. Пожалуйста, извините меня. Ябу-сама, пожалуйста, простите меня.

Прежде чем Ябу смог ответить, Торанага смиловался:

– Конечно, ты прощен, Оми-сан. Разумеется, это право твоего господина – брать или не брать тебя с собой. Вы не взяли его с собой, Ябу-сама?

– Да, но я не думал, что это так важно. Вы полагаете, я…

– Ну, ничего уже не поправишь. Что вы намерены делать?

– Конечно, оставить указ без внимания, господин. – Ябу выглядел обеспокоенным. – Вы думаете, я мог бы как-то отвертеться и не брать его?

– Конечно. Вы могли поторговаться, вытребовать день. Может быть, и больше. Даже неделю, – добавил Торанага, проворачивая нож в ране, злобно радуясь тому, что глупость Ябу насаживает его на крючок, и вовсе не заботясь о том, что Ябу наверняка подкуплен, обманут, обласкан или запуган. – Извините, но дело уже сделано. Не ломайте голову. Как вы однажды сказали, чем скорее каждый решит, какую сторону ему принять, тем лучше. – Он встал. – Сегодня вечером нет необходимости возвращаться в полк. Вы оба приглашены ко мне на ужин. Я устраиваю пирушку.

«Для всех», – подумал он про себя с большим удовлетворением.

Ловкие пальцы Кику извлекали звуки из струн, прочно удерживая плектр. Потом она запела, и ее чистый голос заполнил молчание ночи. Все сидели как зачарованные в большой комнате, которая выходила на веранду и в сад за нею, пораженные необычным эффектом, который она производила при мерцающем свете факелов; золотые нити в ее кимоно поблескивали всякий раз, как она склонялась над сямисэном.

Торанага быстро огляделся, потревоженный свежими токами ночного воздуха. С одной стороны от него сидела Марико между Блэкторном и Бунтаро. С другой – Оми и Ябу, бок о бок. Почетное место пустовало: Дзатаки, приглашенный приятно провести вечер, разумеется, с сожалением отклонил приглашение, сославшись на болезнь, хотя видели, как он скакал в горы к северу от деревни, а в настоящее время владетель Синано со всей своей легендарной силой предавался любви. Вокруг Торанаги располагались Нага с тщательно отобранной стражей, где-то внизу ждала Гёко. Кику-сан сидела на веранде лицом к обществу, спиной к саду – маленькая, беззащитная.

«Марико была права, – подумал Торанага. – Госпожа стоит этих денег». Он увлекся ею, беспокойство, вызванное приездом Дзатаки, ослабло. «Послать за ней сегодня вечером снова или спать одному?» Его мужское естество ожило, когда он вспомнил о минувшей ночи…

– Так вы хотели меня видеть, Гёко-сан? – спросил он в своих покоях в крепости.

– Да, господин.

Он зажег палочку благовоний, которая, сгорая, отмерит один стик его времени.

– Пожалуйста, приступайте.

Гёко поклонилась, но он едва ли заметил ее, так как впервые видел вблизи Кику. Черты юного лица оказались еще прекрасней, поскольку не носили еще отпечатка ее ремесла.

– Пожалуйста, сыграйте нам что-нибудь, пока мы поговорим, – попросил он, удивленный тем, что Гёко собиралась разговаривать при ней.

Кику сразу же послушалась, но музыка, звучавшая в прошлый раз, ничего не значила по сравнению с тем, что она исполняла сейчас. Прошлым вечером музыка была успокаивающая, аккомпанемент к деловому разговору. Сегодня вечером она возбуждала, внушала страх и несла обещание.

– Господин, – церемонно начала Гёко, – позвольте мне сначала поблагодарить за честь, которую вы оказали мне, моему бедному дому и Кику-сан, первой из дам «мира ив». Цена, которую я запросила за контракт, чрезмерна, я знаю, невозможна, я уверена, и не будет согласована до завтрашнего утра, когда ее определят госпожа Касиги и госпожа Тода. Если бы дело касалось вас, вы бы уже давно приняли решение, ибо что такое презренные деньги для самурая, тем более величайшего даймё в мире?

Гёко для пущего эффекта выдержала паузу. Он не клюнул на приманку, но слегка взмахнул веером, что могло означать досаду на ее экспансивность, или согласие с комплиментом, или абсолютное неприятие цены – в зависимости от настроения. Оба прекрасно знали, кто действительно определяет цену.

– Что такое деньги? Не более чем средство общения, – продолжила она, – как и музыка Кику-сан. В чем состоит назначение «мира ив», как не в том, чтобы общаться, развлекать, просвещать мужчин, облегчать их ношу?

Ядовитое замечание уже готово было сорваться с языка Торанаги, однако он вспомнил, что эта женщина купила стик его времени за пять сотен коку, а пять сотен коку стоят того, чтобы внимательно ее выслушать. Поэтому он позволил ей продолжать и слушал вполуха, наслаждаясь гармонией совершенной музыки, которая проникала в самые потаенные глубины его существа, успокаивая, погружая в эйфорию. Потом он был грубо возвращен в реальный мир фразой, которую только что произнесла Гёко.

– Что?

– Я предложила вам взять «мир ив» под свою защиту, изменив тем весь ход истории.

– Как?

– Сделав то, что вы всегда делали, господин, заботясь о будущем страны больше, чем о своем собственном.

Он пропустил мимо ушей это смехотворное преувеличение, приказав себе закрыть свой слух для музыки. Он угодил в первую ловушку, когда велел Гёко привести с собой девушку, затем попал во вторую, когда позволил себе наслаждаться ее красотой и благоуханием, и влез в третью, допустив, чтобы она так соблазнительно играла, пока ее хозяйка говорит.

– «Мир ив»? А что с ним?

– Две вещи, господин. Во-первых, в настоящее время «мир ив» слишком тесно соприкасается с обыденным миром, что не идет на пользу ни тому ни другому. Во-вторых, наши госпожи не могут достичь совершенства, которого имеют право ожидать от них все мужчины.

– О?

Его обоняние уловило запах духов Кику, незнакомый ему аромат. Они были очень правильно выбраны. Помимо своей воли Торанага взглянул на нее. На губах девушки играла полуулыбка, предназначенная только для него. Она томно опустила глаза, пальцы порхали над струнами, и он представил, как эти пальцы касаются его тела.

Даймё попытался сосредоточиться:

– Извините, Гёко-сан. Что вы сказали?

– Пожалуйста, извините меня, я говорю не очень ясно, господин. Во-первых, «мир ив» должен быть отделен от остального мира. Мой чайный домик в Мисиме расположен на одной из южных улиц, другие рассеяны по всему городу. То же самое в Киото и Наре – во всей стране. Даже в Эдо. Но я думаю, что Эдо может стать образцом для всего мира.

– Как? – Его сердце пропустило удар, когда прозвучал совершеннейший аккорд.

– Все другие ремесленные гильдии очень мудро поступили, сосредоточив свои заведения и мастерские на особых улицах, в особых кварталах. Нам тоже надо отвести особое место, господин. Эдо – новый город, вы можете выделить участок для «мира ив». Пусть все чайные домики располагаются только в пределах этого участка. Запретите устройство их, даже самых скромных, в других местах.

Теперь он уже полностью сосредоточился на ее предложении, показавшемся ему очень дельным. Мысль была так хороша, что он выругал себя: почему сам недодумался? Все чайные домики, все куртизанки за одним забором. Легко следить за порядком, присматривать и шпионить за гостями, облагать заведения налогом. Простота замысла ошеломила его. Он знал также, каким влиянием пользуются госпожи из «мира ив».

Но лицо Торанаги не выдало его заинтересованности.

– Какие же преимущества это даст, Гёко-сан?

– Мы станем настоящей гильдией, господин, пользующейся защитой закона, реальной силой, не рассредоточенной повсюду, а собранной воедино, которой все должны подчиняться…

– Должны подчиняться?

– Да, господин. Должны подчиняться для общего блага. Гильдия будет отвечать за то, чтобы назначались приемлемые цены и чтобы выдерживались каноны. Чтобы госпожа второго класса из Эдо была не хуже госпожи второго класса из Киото и так далее. Если этот замысел сработает в Эдо, почему не воплотить его в любом городе ваших владений?

– Но владельцы заведений, сосредоточенных в этом квартале, станут заправлять всем. Они приобретут исключительные права. Смогут назначать грабительские цены, закрыть двери перед теми, кто хочет и имеет законное право стать частью «мира ив», не правда ли?

– Да, это возможно, господин. Так и будет происходить в некоторых местах какое-то время. Но что вам стоит издать закон, восстанавливающий справедливость? Уверена, хорошее перевесит плохое для нас и для наших уважаемых гостей. Второе: госпожи…

– Давайте сначала покончим с первым, Гёко-сан, – одернул Торанага. – Значит, ваше предложение имеет изъян, а?

– Да, господин. Возможно. Но любой даймё легко разберется с этим. И должен будет иметь дело только с гильдией, сосредоточенной в одном месте. У вас не будет хлопот, господин. Каждый квартал, конечно, станет отвечать за порядок внутри своих стен. И за уплату налогов.

– Ах да, налоги! Разумеется, так будет гораздо легче собирать налоги. Хороший довод в вашу пользу.

Глаза Гёко остановились на палочке благовоний. Сгорело уже больше половины.

– В вашей власти навсегда освободить «мир ив» от налогов. – Она посмотрела ему прямо в глаза, ее голос звучал бесхитростно. – В конце концов, господин, разве наш мир не называют также «плавающим»? Разве не он единственный предлагает красоту? И разве юность не главная составляющая красоты? Есть ли что-нибудь столь же скоротечное, преходящее, как юность, священный дар богов? И вы, господин, лучше всех прочих должны понимать, сколь быстролетна юность, особенно у женщин!

Музыка смолкла. Его глаза потянулись к Кику-сан. Она внимательно смотрела на него, слегка нахмурив бровь.

– Да, – признал он честно, – я знаю, как быстро улетает юность. – Он отхлебнул зеленого чая. – Я подумаю над тем, что вы сказали. Второе?

– Второе. – Гёко собралась с мыслями. – Второе, и последнее, господин. В вашей воле изменить весь наш «мир ив». Посмотрите на наших девушек. Кику-сан, например, обучена пению, танцам, игре на сямисэне с шести лет. Каждый свободный миг она усиленно трудится, чтобы совершенствовать свое искусство. За свои незаурядные дарования она заслуженно получила звание госпожи первого класса. Но она еще и куртизанка, и некоторые гости желают наслаждаться не только ее искусством, но и ее телом. Я считаю, что должно существовать две категории девушек. Первую составят куртизанки, приятные в общении, жизнерадостные, желанные. Вторая, новая категория – она может называться гэйся[40] – посвятит себя искусству. В обязанности гэйся не будет входить ублажение гостей в постели. Пусть они услаждают зрение и слух – танцами, пением, игрой на сямисэне – и готовят себя исключительно к такому призванию. Пусть гэйся забавляют, поднимают настроение мужчинам своей красотой, грацией, тонким обаянием, а куртизанки, столь же прекрасные, изящные и обольстительные, удовлетворяют голод тела.

Он снова был поражен простотой и новизной ее идеи.

– Как выбирать гэйся?

– По способностям. Пусть будущее девушки, созревшей для любви, решает хозяин. А гильдия может утвердить его решение или отвергнуть.

– Это необычайная мысль, Гёко-сан.

Женщина поклонилась:

– Пожалуйста, извините меня за многоречивость, господин, но случается, что красота вянет, фигура оплывает, а девушка все еще многого стоит, достойна редкой судьбы. Она не должна вступить на путь, которым сегодня вынуждены идти все куртизанки. Меня заботит участь самых одаренных, моей Кику-сан. Я призываю вас подарить будущее этим редким дарованиям, помочь им занять то положение, которого они заслуживают. Чтобы достичь совершенства в пении, танцах, игре на музыкальных инструментах, надо учиться долгие годы. А служение любви на ложе требует молодости – ничто не возбуждает желание сильнее. Не правда ли?

– Да. – Торанага внимательно разглядывал ее. – Стало быть, гэйся может обходиться и без постельных игр с гостями?

– Это не будет входить в ее обязанности, какие бы деньги ни предлагали. Гэйся получат право не спать с гостями, господин. Если гэйся сама пожелает снизойти до кого-то – другое дело. Она может осчастливить его с разрешения хозяйки, но цена окажется весьма высокой – какую только в состоянии предложить избранник. Желающие вкусить любви с девушкой, которая посвящена в тайное учение спальни, обратятся к куртизанке; гэйся и ученицы гэйся станут неприкасаемы. Пожалуйста, извините, что я говорю слишком пространно. – Гёко поклонилась, Кику тоже. Палочка с благовониями почти прогорела.

Торанага расспрашивал их вдвое дольше оговоренного времени, радуясь возможности больше узнать о «мире ив», их мыслях, надеждах и страхах. То, что он узнал, привело его в возбуждение. Разложив по полочкам полученные сведения, чтобы использовать их в будущем, он отослал Кику в сад.

– Мне бы хотелось, Гёко-сан, чтобы госпожа осталась здесь до рассвета, если пожелает, конечно, и если свободна. Не будете ли вы так добры спросить ее? Разумеется, я понимаю, что она, наверное, устала. В конце концов, она так долго и так прекрасно играла. Я пойму. Но может быть, она подумает о моей просьбе. Я был бы очень благодарен, если бы вы спросили у нее.

– Само собой, господин. Я уверена, что ей польстит ваше приглашение. Это наша обязанность – всеми силами служить вам, так ведь?

– Да. Но здесь, как вы справедливо указали, особый случай. Я пойму, если она скажет, что слишком устала. Пожалуйста, спросите у нее сейчас. – Он вручил Гёко маленький кожаный мешочек с десятью кобанами, сожалея о широком жесте, но зная, что его положение того требует. – Может быть, это вознаградит вас за утомительный вечер и послужит знаком моей благодарности за ваши идеи.

– Наш долг служить вам, господин, – произнесла Гёко, и Торанага заметил, что она пытается обуздать себя, но пальцы ее против воли нащупывают сквозь мягкую кожу монеты, норовя сосчитать их. – Благодарю вас, господин. Пожалуйста, простите меня, я сейчас спрошу ее. – Странным и неожиданным образом глаза ее наполнились слезами. – Пожалуйста, примите благодарность от простой старой женщины за вашу любезность и за то, что выслушали нас. Единственной наградой за все удовольствия нам служит река слез. Честно говоря, трудно объяснить, что чувствует женщина… Пожалуйста, извините меня…

– Послушайте, Гёко-сан, я понимаю. Не беспокойтесь. Я обдумаю все, что вы сказали. Ах да! Завтра на рассвете вы обе поедете со мной. Несколько дней в горах станут для вас хорошей переменой обстановки. Я думаю, цена контракта к тому времени уже будет установлена, да?

Гёко поклонилась, рассыпавшись в благодарностях, потом отерла слезы и твердо сказала:

– Могу ли я теперь узнать имя благородного человека, для которого выкупается контракт?

– Ёси Торанага-но Миновара.

…Сейчас, ночью под Ёкосэ, в приятной прохладе, когда музыка и голос Кику-сан завладели умами и сердцами, Торанага позволил себе помечтать. Он вспомнил, какой гордостью светилось лицо Гёко, и снова задумался об удивительной доверчивости людей. Не странно ли, что самые умные и хитрые из них зачастую видят только то, что хотят видеть, и крайне редко способны заглянуть за самые тонкие завесы. Они пренебрегают действительностью, гонят ее от себя. И потом, когда мир рассыпается на кусочки, валятся на колени, чтобы вспороть себе живот или горло, рвут на себе волосы, оплакивают свою карму, винят богов или ками, своих господ или мужей, вассалов – что-нибудь или кого-нибудь, но никогда себя. Удивительно.

Он посмотрел на гостей и увидел, что все по-прежнему следят за девушкой, погруженные в мечты, захваченные артистизмом музыкантши. Все, кроме Андзин-сана, который раздражен и обеспокоен.

«Ничего, Андзин-сан, – весело подумал Торанага, – ты еще не обтесался. Со временем все придет, и не так уж это важно, пока ты повинуешься мне. Настанет день, когда мне потребуются твои обидчивость, гнев и ярость.

Да, вы все здесь. Оми, Ябу, Нага, Бунтаро, Марико, Кику-сан и даже Гёко, мои ловчие птицы, соколы и ястребы Идзу. Все здесь, за исключением одного – христианского священника. И скоро настанет твоя очередь, Цукку-сан. Или, может быть, моя».

Отец Мартин Алвито из Общества Иисуса был взбешен. Сейчас, перед самой встречей с Торанагой, которая потребует от него напряжения всех умственных способностей, он столкнулся с новой мерзостью, и та не могла ждать его решения.

– Что ты скажешь в свое оправдание? – бросил он японцу-послушнику, застывшему перед ним на коленях в униженной позе, склонив повинную голову, скрытую капюшоном. Остальная братия стояла полукругом, заняв всю маленькую комнату.

– Пожалуйста, простите меня, отец. Я согрешил, – сбивчиво покаялся несчастный, – пожалуйста, простите…

– Я повторяю: это всемогущий Бог в мудрости своей прощает, не я. Ты совершил смертный грех. Нарушил священный обет. Понятно?

Ответ прозвучал едва слышно:

– Извините, святой отец… – Грешник, щуплый болезненный человечек лет тридцати, при крещении получил имя Жозеф. Его братьям по ордену, сплошь отпрыскам благородных самурайских фамилий с острова Кюсю, было от восемнадцати до сорока. Все с тонзурами, подготовленные к рукоположению, но еще не посвященные в духовный сан. – Я исповедался, отец, – сказал брат Жозеф, склонив голову.

– Ты думаешь, этого достаточно? – Отец Алвито нетерпеливо отвернулся и подошел к окну.

Комната ему досталась так себе: татами чистые, но бумажные стенки латаные-перелатаные. Отцу Алвито пришлось остановиться в Ёкосэ на захудалом и древнем постоялом дворе – те, что получше, заняли самураи. Он выглянул в сад и услышал вдалеке голос Кику, перекрывавший шум реки. Пока куртизанка не кончит петь, Торанага не пошлет за ним. «Грязная шлюха», – выругался он про себя. Вопиющий диссонанс японского пения раздражал его больше обычного, усиливая гнев на отступника Жозефа.

– Вот что я скажу, братья, – изрек Алвито, повернувшись к послушникам. – Мы все осуждаем брата Жозефа, который вчера вечером отправился к непотребной женщине, нарушив обеты целомудрия и послушания, осквернив свою душу, обесчестив звание иезуита, свой орден и все, что за этим скрывается. Перед Богом спрашиваю каждого из вас: совершал ли кто-нибудь еще подобное?

Все замотали головами.

– Ты когда-нибудь совершал подобное?

– Нет, отец.

– Ты грешник! Признаешь ли ты перед Богом, что согрешил?

– Да, отец, я уже ис…

– Отвечай перед Богом, это в первый раз?

– Нет, не в первый, – повинился Жозеф. – Я… я согрешил еще и с другой четыре ночи назад – в Мисиме.

– Но… но вчера мы служили мессу! А как же твоя исповедь вчера, и позавчера, и еще… Ты не покаялся. Вчера мы служили мессу! Ради любви к Господу, скажи, ты причащался, не исповедовавшись, полностью сознавая свой смертный грех?

Брат Жозеф посерел от стыда. Иезуиты воспитывали его с восьми лет.

– Это… это случилось в первый раз, отец. Только четыре дня назад. Я был безгрешен всю свою жизнь. Меня опять соблазняли, и – Святая Мадонна, прости меня! – на этот раз я не устоял. Мне тридцать лет. Я мужчина… мы все мужчины. Пожалуйста, господин, Иисус прощал грешников, почему вы не можете простить меня? Мы все мужчины…

– Мы все священники!

– Мы не настоящие священники! Нас не приняли в орден. Мы даже не посвящены в духовный сан! Мы не настоящие иезуиты. Мы не можем принести четвертый обет, как вы, отец, – уныло заявил Жозеф. – Другие ордены посвящают своих братьев, но только не иезуиты. Почему бы не…

– Придержи язык!

– Не буду! – вспыхнул Жозеф. – Пожалуйста, извините меня, отец, но почему бы не удостоить посвящения нескольких из нас? – Он указал на одного из братьев, высокого круглолицего человека, который спокойно наблюдал за происходящим. – Почему не посвятить брата Мигеля? Он обучается у вас с двенадцати лет, сейчас ему тридцать шесть, и он настоящий христианин, почти священник. Он обратил в нашу веру тысячи людей, но все еще не посвящен, хотя…

– Ради Бога, ты будешь…

– Ради Бога, ответьте мне, отец, почему никто из нас не посвящен! Кто-нибудь должен осмелиться и спросить вас! – Жозеф вскочил. – Я готовился шестнадцать лет, брат Маттеу – двадцать три, Жулиан – еще больше. Мы отдаем ордену всю свою жизнь, бесчисленные годы. Знаем молитвы, службы, псалмы лучше, чем вы. Мы с Мигелем даже говорим на латыни и порту…

– Прекрати!

– …Португальском. Мы читаем бо́льшую часть проповедей и ведем богословские диспуты с буддистами, а также со всеми остальными язычниками. Мы обращаем в нашу веру больше всех остальных. Мы это делаем! Во имя Бога и Мадонны, чем мы плохи? Почему мы недостаточно хороши для иезуитов? Только потому, что мы не португальцы и не испанцы или потому, что не такие круглоглазые и волосатые? Скажите, ради Бога, отец, почему в иезуиты не посвящают японцев?

– Сейчас тебе следует прикусить язык!

– Мы даже побывали в Риме, Мигель, Жулиан и я! – взорвался Жозеф. – Вы никогда не были в Риме, не встречались с генералом ордена или его святейшеством папой римским, как мы…

– Это еще одна причина, почему тебе лучше не пускаться в споры. Ты дал обет целомудрия, бедности и послушания. Тебя выбрали среди многих, оказали милость, а ты погубил свою бессмертную душу…

– Извините, отец, но я не думаю, что нам очень повезло. Мы потратили восемь лет на поездку в Рим и обратно. И после долгих лет обучения, молитв, проповедей и послушания никто из нас даже не удостоился посвящения, хотя нам и обещали. Мне было двенадцать, когда я оставил дом. Жулиану шел одинна…

– Я запрещаю тебе говорить! Я приказываю тебе остановиться! – В наступившем гробовом молчании Алвито оглядел остальных, которые стояли по стенкам, смотрели и внимательно слушали. – Вы все будете посвящены в свое время. Но ты, Жозеф, перед Богом ты будешь…

– Перед Богом?! – взорвался Жозеф. – Когда?

– Когда будет угодно Господу, – парировал Алвито, ошеломленный открытым неповиновением. – На колени!

Брат Жозеф попытался вскинуть голову, но не решился: его порыв прошел. Он вздохнул, встал на колени и склонил голову.

– Может быть, Бог смилостивится над тобой. Ты сам признался в ужасном, смертном грехе, нарушил обет целомудрия, обет послушания. Ты повинен в дьявольской гордыне. Как осмелился ты оспаривать приказы нашего генерала или политику нашей Церкви? Ты рискуешь бессмертной душой. Ты выказал черную неблагодарность своему Богу, нашему ордену, Святой церкви, семье и друзьям. Твой проступок столь тяжек, что будет рассматриваться самим отцом-ревизором. До того времени ты не будешь допущен к причастию и отправлению служб… – Плечи Жозефа, охваченного приступом горестного раскаяния, затряслись. – Для начала я налагаю на тебя епитимью: тебе запрещается разговаривать, вкушать что-либо, кроме риса и воды, тридцать дней; в течение тридцати суток ты каждую ночь проведешь в молитвенных бдениях, вымаливая у Мадонны прощение своего ужасного греха; кроме того, ты получишь тридцать ударов бичом. Сними облачение.

Плечи Жозефа перестали дрожать. Он поднял глаза:

– Я принимаю все, что вы приказали, отец, и прошу прощения чистосердечно, от всей души. Я прошу вашего прощения, как буду просить Божьего. Но я не позволю бичевать меня, как презренного преступника.

– Ты будешь наказан!

– Пожалуйста, извините меня, отец, – продолжал Жозеф. – Ради Святой Мадонны я могу вынести любую боль. Наказание, смерть не страшат меня. Если я проклят и обречен вечно гореть в аду, что ж… Может быть, это моя карма, и я это вынесу. Но я самурай. Я из рода Харима.

– Твоя гордыня ужасает меня. Тебя накажут не для того, чтобы причинить боль, но чтобы смирить гордыню. Презренные преступники? Где твое смирение? Господь наш Иисус Христос вынес все унижения. И умер рядом с преступниками.

– Да. В том-то вся и беда, отец.

– Какая беда?

– Пожалуйста, простите мою прямоту, отец, но если бы Царь Царей не умер как обычный преступник, на кресте, самураи могли бы принять…

– Замолчи!

– …христианство. Не в пример другим орденам, мы очень мудро избегаем в своих проповедях рассуждений о распятии Христа…

Как ангел мщения, Алвито выставил перед собой крест, словно защищаясь:

– Во имя Бога, молчи и смирись, или будешь отлучен от Церкви! Разденьте его!

Остальные ожили и двинулись к брату Жозефу, но тот вскочил, выхватил нож из-под рясы и прижался спиной к стене. Все замерли. Кроме брата Мигеля, который, медленно и спокойно приблизившись к грешнику, протянул руку:

– Пожалуйста, отдай мне нож, брат!

– Нет. Пожалуйста, прости меня.

– Тогда молись за меня, брат, как я молюсь за тебя. – Мигель спокойно шагнул вперед.

Жозеф отскочил от стены и подался на несколько шагов в сторону, приготовившись к смертельному удару:

– Прости меня, Мигель.

Мигель продолжал наступать.

– Мигель, остановись! Оставь его! – приказал Алвито.

Мигель повиновался и замер в нескольких дюймах от занесенного клинка.

Алвито процедил, мертвенно побледнев:

– Бог с тобой, Жозеф. Ты отлучен. Сатана завладел твоей душой при жизни и будет владеть ею после смерти. Уходи!

– Я отказываюсь от христианского Бога! Я японец. Синто – вот моя вера. Моя душа теперь принадлежит только мне. Я не боюсь! – выкрикнул Жозеф. – Да, у меня есть гордость – в отличие от вас, чужеземцев. Мы – японцы, мы не чужестранцы. Даже наши крестьяне не такие дикари, как вы!

Алвито с торжественным видом осенил себя крестом, как бы защищаясь от них всех, и бесстрашно повернулся спиной к ножу:

– Давайте помолимся все вместе, братья! В наших рядах Сатана.

Остальные тоже отвернулись, кто печалясь, кто еще не отойдя от потрясения. Только Мигель остался стоять, где стоял, и глядел на отлученного. Жозеф снял четки и крест, собираясь бросить их, но Мигель удержал его руку:

– Пожалуйста, брат, пожалуйста, отдай их мне – просто как подарок, – попросил он.

Жозеф смерил его долгим взглядом и отдал:

– Пожалуйста, прости меня.

– Я буду молиться за тебя, – произнес Мигель.

– Ты не слышал? Я отрекся от Бога!

– Я буду молиться, чтобы Бог не отрекся от тебя, Урага-но Тадамаса-сан.

– Прости меня, брат, – вздохнул Жозеф, сунул нож за пояс, толкнул дверь и, как слепой, ощупью побрел по коридору на веранду.

Все с любопытством таращились на него, не исключая рыбака Уо, который терпеливо ждал в тени. Жозеф пересек двор и направился к воротам. Дорогу ему преградил самурай:

– Постойте! – (Жозеф остановился.) – Извините, куда вы направляетесь?

– Простите меня, пожалуйста, я… я не знаю.

– Я служу господину Торанаге. Извините, я не мог не слышать того, что там происходило. Весь постоялый двор поневоле слушал. Поразительно плохие манеры… удивительные для вашего господина. Так кричать и нарушать тишину! И вы тоже. Я здесь на часах. Думаю, вам лучше пойти к начальнику нашей стражи.

– Я полагаю, что отправлюсь другой дорогой. Пожалуйста, извините…

– Вы никуда не пойдете сейчас. Только к нашему начальнику.

– Что? А, да… Да, извините, конечно. – Жозеф пытался собраться с мыслями.

– Хорошо. Спасибо. – Самурай отвернулся, чтобы поприветствовать товарища, подходившего со стороны моста.

– Я пришел за Цукку-саном, чтобы отвести его к господину Торанаге.

– Вас ждут.

Глава 43

Торанага следил за тем, как высокий священник пересекает пустошь. В мигающем свете факелов худое лицо иезуита казалось неподвижнее обычного, и черная борода подчеркивала его сходство с восковой маской. Оранжевая буддистская хламида священника отличалась элегантностью, четки и крест висели на поясе.

В десяти шагах отец Алвито остановился, встал на колени и почтительно поклонился, начиная обычный обмен любезностями.

Торанага сидел на помосте один, охрана полукругом располагалась далеко за пределами слышимости. Только Блэкторн стоял поблизости, облокотившись на помост, как ему и было приказано, его глаза впились в священника. Алвито не заметил его.

– Рад видеть вас, господин, – произнес священник с глубочайшим почтением.

– И я тоже, Цукку-сан. – Торанага пригласил священника усаживаться поудобнее, указав на подушку, которая лежала на циновке перед помостом. – Я давно вас не видел.

– Да, господин, можно так сказать. – Алвито вдруг осознал, что его не пригласили на помост. Он также узрел Блэкторна, отметив щеголеватую небрежность, с которой тот носил при Торанаге самурайские мечи, и всю его вальяжную позу. – Я привез конфиденциальное послание от моего настоятеля, отца-инспектора, который выражает вам свое глубокое почтение.

– Благодарю вас, но сначала расскажите мне о своих делах.

– Хорошо, господин, – кивнул Алвито, зная, что Торанага не мог не заметить ни завладевшего им смятения, ни попыток скрыть его. – Сегодня я слишком хорошо осознал свои неудачи. Этим вечером я желал бы сложить с себя земные обязанности и погрузиться в молитвы, просить Бога о милости. – Он мучился стыдом за то, что ему не хватило смирения. Хотя грех Жозефа был ужасен, он, Алвито, вел дело чересчур поспешно, дав волю своей злобе и глупости. И вот по его вине бессмертная душа лишилась надежды на спасение, погублена навеки. – Господь наш однажды сказал: «Да минет меня чаша сия», но даже Ему пришлось испить чашу до дна. Мы пытаемся в миру следовать по Его стопам в меру наших слабых сил. Пожалуйста, извините меня, что я позволил заговорить о своих горестях.

– О какой «чаше» вы толкуете, старина?

Алвито рассказал. Он знал, что скрывать случившееся бессмысленно: Торанага все равно докопается, если ему уже не нашептали; много лучше изложить всю историю самому, чтобы даймё не преподнесли искаженную версию.

– Очень жаль потерять брата. Ужасно, что появится еще один отверженный, сколь бы велико ни было его прегрешение. Мне следовало набраться терпения. Это моя ошибка.

– Где он сейчас?

– Не знаю, господин.

Торанага окликнул часового:

– Отыщи этого отступника-христианина. Приведешь его сюда завтра в полдень.

Самурай поклонился.

– Я прошу: будьте милостивы к нему, господин, – произнес Алвито вполне искренне.

Но ему было известно: что бы он ни сказал, это не заставит Торанагу ни на шаг отступить от вынесенного решения. Святой отец в который уже раз пожалел, что Общество не имело в Японии мирского органа, уполномоченного брать под стражу и наказывать отступников, какие имелись во всем мире. Он неоднократно рекомендовал создать подобный карательный институт, но всякий раз предложение отклонялось и высшими чинами в Японии, и главой ордена, генералом, в Риме. «И все-таки, не имея собственной действующей в миру организации, – устало подумал он, – мы никогда не сможем поддерживать настоящего порядка ни среди братии, ни среди паствы».

– Почему в вашем Обществе нет посвященных в духовный сан, Цукку-сан?

– Потому, господин, что послушники еще недостаточно хорошо подготовлены. Например, от них требуется хорошее знание латыни, ибо наша братия должна быть готова по требованию ордена в любое время отправиться в любую точку земли, а латынь, к сожалению, очень трудно выучить. Пока еще никто не подготовлен.

Алвито верил в это всем сердцем. Он последовательно выступал против посвящения японцев в сан, вступая в ожесточенные словесные баталии с отцом-ревизором. «Ваше преосвященство, – твердил он из раза в раз, – прошу вас простить меня, но не обманывайтесь их скромным и благопристойным видом. Это всё невероятные натуры, и в конце концов их гордыня, их японская природа все равно победят. Они никогда не будут настоящими слугами Общества, надежными солдатами его святейшества, наместника Бога на земле, послушными ему одному. Никогда».

Алвито мельком взглянул на Блэкторна, потом снова на Торанагу, который вставил:

– Но два или три из них – тех, кто готовятся стать священниками, – говорят по-латыни и по-португальски, так? Этот человек сказал правду? Почему их не сделали священниками?

– Извините, но глава нашего ордена, наш генерал, не считает их достаточно подготовленными. Может быть, трагическое падение Жозефа подтверждает его правоту.

– Это скверно – нарушить такую важную клятву, – признал Торанага.

Он вспомнил тот год, когда трое послушников уплыли из Нагасаки на черном корабле, чтобы предстать перед верховным правителем Испании, королем, и главным христианским священником. В тот год погиб Города. Спустя девять лет, в течение которых за ними потихоньку приглядывали, они вернулись. Эти наивные юные новообращенные возвратились домой такими же ограниченными и плохо осведомленными. «Глупая трата времени и сил, – подумал Торанага, – потеря невероятных перспектив, из которых Города отказался извлечь пользу вопреки моим советам».

«Нет, Тора-сан, нам нужно поддержать христиан в пику буддистам, – говорил Города. – Многие буддистские священники и монахи – воины, не правда ли? Большинство их. А христиане нет, так? Пусть этот долговязый священник возьмет с собой трех юношей, которых сам выберет. Они ведь все с Кюсю, эти заблудшие души? Я говорю тебе, что мы должны поддержать христиан. Вместо того чтобы докучать мне со своими затеями, расписанными на десять лет вперед, сожги все буддистские монастыри, какие сможешь. Буддисты как мухи на падали, а христиане – пустое место».

«Теперь уже нет, – подумал Торанага с растущим возмущением. – Теперь они шершни».

– Да, – протянул он, – очень плохо не соблюдать клятвы, кричать и нарушать покой на постоялом дворе.

– Пожалуйста, извините меня, господин, и простите, что докучаю своими заботами. Спасибо, что выслушали, как всегда. Ваше участие так утешительно. Можно мне поздороваться с капитаном?

Торанага разрешил.

– Я должен поздравить вас, капитан, – изрек Алвито по-португальски. – Мечи хорошо смотрятся на вас.

– Благодарю вас, святой отец. Я учусь ими пользоваться, – ответил Блэкторн. – Но к сожалению, пока достиг весьма скромных успехов. Я более привычен к пистолетам, абордажным саблям или пушкам, если уж приходится воевать.

– Я молюсь о том, чтобы вам больше никогда не пришлось сражаться, капитан, и чтобы ваши глаза открылись для бесконечного милосердия Божьего.

– Мои открыты – ваши затуманены.

– Ради спасения собственной души, капитан, откройте ваши глаза и ум. Возможно, вы заблуждаетесь. Но даже если так, я благодарю вас за спасение жизни господина Торанаги.

– Кто вам рассказал?

Алвито не ответил. Он повернулся к Торанаге.

– О чем вы говорили? – нарушил молчание даймё.

Алвито пересказал ему, добавив:

– Хотя капитан – враг моей веры и пират, я рад, что он спас вас, господин. Неисповедимы пути Господни. Вы оказали ему большую честь, сделав его самураем.

– Он также и хатамото. – Торанагу позабавило растущее удивление священника. – Вы привезли словарь?

– Да, господин, и несколько карт, о которых вы просили, где указан ряд португальских фортов на пути из Гоа. Книга осталась среди моих вещей. Может быть, послать кого-нибудь за ней или я сам занесу ее попозже?

– Передадите ее капитану. Сегодня вечером или завтра. Вы принесли отчет?

– О ружьях, которые будто бы доставили из Макао? Отец-инспектор готовит его, господин.

– А о наемниках из Японии, которые несут службу в португальских крепостях?

– Отец-инспектор затребовал последние данные, господин, и представит вам отчет, как только получит их.

– Хорошо. Теперь откройте, откуда вы узнали о моем спасении.

– Разве все, что случается с Торанага-но Миновара, не рождает слухи и легенды? Приехав из Мисимы, мы услышали, что вас чуть не поглотило землетрясение, господин, но «золотоволосый варвар» вытащил вас. А также узнали, что затем вы спасли его и госпожу. Я думаю, госпожу Марико?

Торанага коротко кивнул:

– Да. Она в Ёкосэ. – Немного поразмыслив, он добавил: – Она желала бы исповедаться завтра, согласно вашим обычаям. Но только о том, что не касается государственных дел. Думаю, сюда входит все, что связано со мной и моими хатамото. Ей я это тоже объясню.

Алвито поклонился в знак того, что понял:

– Если позволите, не могу ли я отслужить мессу для всех христиан, которые собрались здесь, господин? Самое обычное богослужение. Может быть, завтра?

– Я подумаю об этом. – Торанага продолжил общий разговор о разных вещах, потом напомнил: – У вас послание для меня? От вашего главного священника?

– Меня почтительно просили передать, что это личное послание.

Торанага сделал вид, что обдумывает сказанное, хотя точно выстроил ход встречи и дал специальные наставления Андзин-сану, как вести себя и что говорить.

– Очень хорошо. – Он повернулся к Блэкторну. – Андзин-сан, ступайте! Мы поговорим потом.

– Да, господин, – ответил Блэкторн. – Только, извините, я хотел справиться о черном корабле. Он прибыл в Нагасаки?

– Ах да! – подхватил даймё, довольный тем, что это прозвучало естественно, а не как заученная реплика. – Ну, Цукку-сан, он уже причалил?

Алвито был поражен и тем, что Блэкторн говорит по-японски, и самим вопросом.

– Да, господин. Он пришвартовался уже четырнадцать дней назад.

– Ах четырнадцать? Вы поняли, Андзин-сан?

– Да, спасибо.

– Хорошо. Если вас заинтересуете еще что-то, спросите у Цукку-сана позднее.

– Да, господин. Пожалуйста, извините меня. – Блэкторн поклонился и зашагал прочь.

Торанага проводил его взглядом:

– Очень занятный человек для пирата. Теперь для начала расскажите мне о черном корабле.

– Он прибыл благополучно с самым большим грузом шелка, который когда-либо доставляли сюда. – Алвито старался, чтобы его голос звучал как можно увереннее. – Соглашение, достигнутое между господами Харимой, Киямой, Оноси и вами, действует. Ваши доходы увеличатся на десять тысяч кобанов в этом году. Качество шелка самое прекрасное. Я привез копию описи судового груза для вашего управителя. Генерал-капитан Феррьера шлет свои поклоны и надеется вскоре увидеться с вами лично. Это и послужило причиной моей задержки. Отец-инспектор спешно отправил меня из Осаки в Нагасаки, чтобы проверить, все ли хорошо. Как раз когда я выезжал из Нагасаки, мы узнали, что вы перебрались из Эдо в Идзу, поэтому я поспешил сюда на самом быстроходном нашем судне, прибыл в порт Нумадзу, а дальше добирался по суше. В Мисиме я встретился с господином Дзатаки и попросил разрешения присоединиться к нему.

– Ваш корабль все еще в Нумадзу?

– Да, господин. Он будет ждать меня там.

– Хорошо. – Торанага подумал, не послать ли Марико в Осаку на этом корабле, потом решил обмозговать все позднее. – Пожалуйста, передайте опись судового груза моему управителю сегодня вечером.

– Да, господин.

– На соглашении о грузе этого года стоит печать?

– Да. Совершенно точно.

– Хорошо. Теперь второй вопрос. Самый важный.

У Алвито взмокли ладони.

– Ни господин Кияма, ни господин Оноси не отступились от Исидо. Я сожалею. Они не согласились встать под ваше знамя, несмотря на все наши настоятельные предложения.

Голос Торанаги сделался низким и жестким.

– Я уже указывал, что требую не только предложений!

– Извините, что принес плохие вести, господин, но они не согласились открыто примкнуть к вам…

– Открыто, говорите? А негласно, втайне?

– Они были так же непреклонны, как и пуб…

– Вы говорили с ними порознь или с обоими сразу?

– Конечно, и вместе, и порознь, самым конфиденциальным образом, но ничего из того, что мы предложили…

– Вы только предложили? Вы не приказали им?

– Отец-ревизор сказал, господин, что мы не можем приказывать никому из даймё, ни…

– Но вы можете приказать своим братьям? Да?

– Да, господин.

– Вы не пригрозили им также отлучением от Церкви?

– Нет, господин.

– Почему?

– Потому что они не совершили смертного греха, – отрезал Алвито, как было решено им вместе с дель Акуа, но сердце его забилось. Он не хотел сообщать такие ужасные вести, усугублявшиеся тем, что господин Харима, владетель Нагасаки, вознамерился использовать все свое огромное богатство и влияние на службу Исидо, о чем и поведал по секрету святому отцу. – Простите меня, господин, пожалуйста, но не я устанавливал заповеди Божьи. Не более, чем вы определяли заветы бусидо, пути воина. Мы… мы должны соблюдать правила…

– Вы отлучаете бедного глупца за такой естественный поступок, как совокупление с женщиной. Когда же двое людей, принадлежащих к вашей вере, замышляют противоестественное предательство, когда я, ваш друг, жду от вас помощи, неотложной помощи, вы «делаете предложения». Разумеется, вы понимаете всю серьезность этого?

– Я прошу прощения, господин. Пожалуйста, извините меня, но…

– Может быть, я бы простил вас, Цукку-сан. Еще раньше было сказано: сейчас каждый должен выбрать свою сторону, – напомнил Торанага.

– Конечно, мы на вашей стороне, господин. Но не в нашей власти приказывать господину Кияме или господину Оноси…

– К счастью, я могу приказать моим христианам.

– Да, господин?

– Я могу освободить Андзин-сана. И отдать ему корабль. Со всеми пушками.

– Опасайтесь его, господин. Капитан дьявольски хитер. Он еретик, пират, ему нельзя доверять…

– Здесь Андзин-сан – самурай и хатамото. На море он, может быть, и пират. И если так, я полагаю, способен стакнуться с другими пиратами. То, что чужеземцы делают на море, это их дело, да? Так всегда считалось у нас. Не правда ли?

Алвито оставался спокойным, пытаясь осмыслить слова даймё. Никто не мог предположить, что англичанин войдет в такую милость у Торанаги.

– Эти два христианских даймё не сделали никаких шагов, даже секретных?

– Нет, господин. Мы пытались каж…

– Никаких уступок, ничего?

– Нет, господин…

– Никакого обмена, никаких условий, послаблений?

– Нет, господин. Мы пытались и соблазнить, и убедить. Прошу вас, верьте мне. – Алвито знал, что угодил в ловушку, неприкрытое отчаяние проступило на его лице. – Если бы дело касалось меня одного, я бы пригрозил им отлучением, хотя это была бы пустая угроза. Я никогда бы не мог исполнить ее. Только если бы они совершили смертный грех и не признались в содеянном, не понесли кары со смирением. Однако, пригрозив отлучением во имя мирских целей, я совершил бы серьезный проступок, господин, смертный грех. Я рисковал бы навлечь на себя вечное проклятие.

– Вы говорите, если бы они согрешили против вашей веры, тогда бы вы отлучили их?

– Да. Но я не думаю, что это можно использовать, чтобы привлечь их на вашу сторону, господин. Пожалуйста, извините меня, но они… они все против вас теперь. Я сожалею, но это правда. Оба даймё заявили об этом очень ясно, и вместе, и порознь. Клянусь Богом, я молился, чтобы они передумали. Мы дали вам слово, что попробуем, ей-богу, отец-ревизор и я. Мы выполнили наше обещание. Клянусь Богом, мы пытались, но нам не удалось.

– Тогда я проиграл, – подвел итог Торанага. – Вы знаете это, не правда ли? Если они останутся в стане Исидо, все христианские даймё будут с ним. Тогда я проиграл. Двадцать самураев против одного моего. Ясно?

– Да.

– А какой у них план? Когда они нападут на меня?

– Я не знаю, господин.

– А скажете, если узнаете?

– Да-да, если я буду знать.

«Сомневаюсь, – подумал Торанага и отвел взгляд в ночную темноту, почти раздавленный грузом своих тревог. – Стоит ли объявлять „малиновое небо“ после всего этого? – беспомощно подумал он. – Глупый, обреченный на неудачу удар по Киото?»

Он ненавидел позорную западню, в которую попал. Как прежде тайко и Города, он должен был терпеть христианских священников, неотделимых от португальских торговцев, как мухи от лошади, имевших абсолютную мирскую и светскую власть над непокорной паствой. Без священников не было бы торговли. Их польза состояла в том, что они посредничали в коммерческих сделках, ибо знали языки и пользовались доверием обеих сторон. Их роль становилась особенно важной, когда приходил черный корабль. Изгнание священников грозило тем, что все чужеземцы уплывут и никогда уже не вернутся. Он помнил, как тайко попытался избавиться от священников и сохранить торговлю. Черный корабль не показывался целых два года. Шпионы доносили, что главный священник, плетущий свою паутину из Макао, приказал не торговать с Японией в ответ на указы тайко, зная, что тот рано или поздно вынужден будет смириться. На третий год тайко покорился неизбежному и пригласил священников обратно, забыв про собственные указы, измену и мятежи, которым втайне способствовали слуги Христовы.

«Против рожна не попрешь, – подумал Торанага. – Напрасно Андзин-сан уверяет, будто торговля так важна для южных варваров, что они из одной жажды наживы станут торговать с нами, как бы мы ни поступили со священниками. Риск слишком велик, чтобы пробовать, времени нет, к тому же я не имею власти. Один раз мы попробовали и потерпели неудачу. Кто знает? Может быть, они станут ждать и десять лет, они достаточно бескорыстны. Думаю, если священники запретят торговать, торговли не будет. Мы не сможем ждать десять лет. Даже пять. И если мы прогоним южных варваров, Англии потребуется двадцать лет, чтобы заполнить нишу. И это при условии, что Андзин-сан говорит правду, а главное, что китайцы согласятся торговать с ними, врагами южных чужеземцев. Я не верю, что китайцы переменят свои привычки. Они никогда не изменятся. Двадцать лет слишком много. Даже десять лет – чересчур много.

От реальности никуда не деться. И худшая реальность, навязчивая идея, которая тайно страшила Городу и тайко, вновь оживет. Фанатичные и бесстрашные христианские священники, если их вынудить, обратят все свое влияние, всю торговую мощь, морские силы на помощь одному из самых крупных даймё-христиан. Они призовут войско из одетых в железо фанатичных конкистадоров, вооруженных мушкетами, чтобы поддержать этого даймё-христианина, как уже едва не произошло в последний раз. Само по себе вторжение армии чужеземцев и их священников не угрожает огромным объединенным силам. Мы разгромим их, как орды хана Хубилая, как полчища любого захватчика. Но, объединившись с одним из могущественных даймё-христиан, с его самураями, и ввергнув в междоусобицы все государство, они способны в конце концов добиться для такого даймё безраздельной власти над всеми нами.

Кияма или Оноси? Очевидно, иезуиты поставили на одного из них. Время выбрано удачно. Но на кого именно?

Обоим, конечно, помогает Харима в Нагасаки. Но кто поднимет знамя в конце концов? Кияма. Потому что Оноси прокаженный и ему недолго осталось жить на земле. Очевидной наградой Оноси за поддержку ненавистного врага, Киямы, послужит вечное блаженство на христианском небе по правую руку от престола христианского Бога.

У них сейчас четыреста тысяч самураев. Их оплот – остров Кюсю, что защищает их от моего нападения. Вместе эти двое легко захватят весь остров, у них там тьма воинов, горы припасов, целый флот, необходимый для вторжения, все шелка, весь порт Нагасаки. По стране можно набрать еще пять или шесть сотен тысяч христиан. Из них более половины составляют христиане, обращенные иезуитами, самураи; рассеянные среди других воинов, они состоят на службе у разных даймё; таких, готовых предать, шпионить или убивать – если прикажут священники, – пропасть. И почему бы им не приказать? Они получат все, чего хотят: безраздельную власть над нашими душами, а тем самым и над душой Земли богов, чтобы завладеть нашей землей и всем, что она вмещает, как, судя по рассказам Андзин-сана, уже случалось не единожды в Новом Свете… Они обратят в христианство императора, потом используют его против собственного семейства, пока не проглотят всю страну.

Неужели горстка чужеземных священников завоюет нас с такой легкостью? Сколько их наберется во всей Японии? Пять или шесть десятков? Но они имеют власть. И они истово веруют. Они готовы с радостью умереть за веру с именем Бога на устах. Мы видели это в Нагасаки, когда опыт тайко обернулся ужасной ошибкой. Никто из священников не отрекся, десятки тысяч японцев наблюдали за ними, десятки тысяч крестились, и это „мученичество“ принесло столько славы христианской религии, что их священники воспрянули духом.

По мне, священники потерпели поражение, что не заставило их отступить. Это тоже реальность.

Итак, Кияма.

Придумали они уже, как обставить Исидо, госпожу Отибу и Яэмона? А Харима? Он уже втянут в это дело или нет? Не разрешить ли мне Андзин-сану немедленно напасть на черный корабль?

Что мне делать?

Ничего особенного. Быть терпеливым, стремиться к гармонии, отбросить беспокойство, не думать о жизни и смерти, забвении и жизни после смерти, сейчас и потом и ввести в действие новый план. Какой план?! – хотел он крикнуть в отчаянии. – Нет такого плана!»

– Мне очень жаль, что эти двое остаются с нашим врагом.

– Я клянусь, что мы пытались, господин, – с сожалением заверил Алвито, видя, как он расстроен.

– Да, я верю. Я верю, что вы и отец-ревизор сдержали ваше обещание, поэтому я сдержу свое. Вы можете приступить к строительству храма в Эдо прямо сейчас. Земля уже отведена. Не в моей власти запретить другим священникам, «волосатым», появляться в стране, но, по крайней мере, я объявлю их нежеланными гостями в моих владениях. Новые чужеземцы также встретят холодный прием, если когда-либо появятся. Что касается Андзин-сана… – Торанага пожал плечами. – Но как долго все это… Впрочем, такова карма, не правда ли?

Алвито от всей души возблагодарил Бога, который в милости своей дал судьбе столь неожиданный поворот.

– Благодарю вас, господин. – Он с трудом выговаривал слова. – Я знаю, вы не пожалеете об этом. Я молюсь о том, чтобы ваши враги были рассеяны и чтобы вы получили награду на небесах.

– Простите, что говорил резко. Я был в гневе. Есть так много… – Торанага с трудом встал. – Я разрешаю вам завтра утром провести службу, старина.

– Благодарю вас, господин. – Алвито стало жалко этого незаурядного человека. – Благодарю вас от всего сердца. Может быть, вышние силы благословят вас и возьмут под свою защиту.

Торанага, устало шаркая, направился к постоялому двору, охрана шла за ним.

– Нага-сан!

– Да, отец, – откликнулся молодой человек, торопясь на зов.

– Где госпожа Марико?

– Там, господин, с ней Бунтаро-сан. – Нага показал вглубь сада на освещенный фонарями чайный домик, внутри которого виднелись туманные силуэты. – Мне пойти прервать тя-но-ю? – Такое название носила парадная, ритуализованная чайная церемония.

– Нет. Этому никто не должен мешать. Где Оми и Ябу-сан?

– Они на своем постоялом дворе, господин. – Нага указал на длинное низкое строение на другой стороне реки, далеко по берегу.

– Кто их там разместил?

– Я, господин. Прошу простить, но вы приказали определить их на постой по другую сторону моста. Я не так понял вас?

– А Андзин-сан?

– Он в своей комнате, господин. Ждет – на случай, если будет нужен вам.

Торанага снова покачал головой:

– Я увижу его завтра. – После паузы он изрек тем же отсутствующим голосом: – Я хочу принять ванну. И пусть никто не беспокоит меня до утра, кроме…

Нага напряженно ждал, следя за отцом, который уставил в пространство невидящий взгляд. Юношу очень обеспокоило его поведение.

– С вами все в порядке, отец?

– Что? Ах да-да, со мной все в порядке. А что?

– Ничего. Пожалуйста, извините меня. Вы не изменили намерения поохотиться на рассвете?

– Поохотиться? Ах да, хорошая мысль. Спасибо, что напомнил, это будет кстати. Посмотрим. Ну, спокойной ночи… Да, Цукку-сан получил разрешение провести завтра службу. Могут пойти все христиане. Ты тоже пойди.

– Что?

– В первый день нового года ты станешь христианином.

– Я?!

– Да. По собственной свободной воле. Скажи об этом Цукку-сану наедине.

– Но, господин…

Торанага повернулся к нему:

– Ты глухой? Или больше не понимаешь самых простых вещей?

– Прошу простить меня. Да, отец. Я понял.

– Хорошо. – Торанага опять впал в задумчивость, потом ушел, сопровождаемый телохранителем. Все самураи с уважением поклонились ему, но он словно бы их не заметил.

К Наге подошел военачальник, также очень удивленный:

– Что произошло с нашим господином?

– Я не знаю, Ёсинака-сан. – Нага оглянулся на пустошь. Алвито только что покинул ее, направляясь к мосту, его сопровождал один самурай. – Может быть, из-за этого?

– Никогда не видел, чтобы господин Торанага ходил так тяжело. Никогда. Говорят, этот чужеземный священник – колдун, чародей. Мог он навести порчу на нашего господина?

– Нет. Только не на моего отца.

– Чужеземцы меня сегодня озадачили, Нага-сан. Вы слышали этот гвалт? Цукку-сан и его люди кричали и ссорились, как дурно воспитанные эта.

– Да. Отвратительно. Я уверен, именно южный варвар лишил отца внутренней гармонии.

– Если бы спросили меня, я бы сказал, что стрела, пущенная в горло священника, спасет нашего господина от многих неприятностей.

– Да.

– Может быть, сказать Бунтаро-сану о господине Торанаге? Он у нас старший.

– Согласен, но попозже. Мой отец ясно распорядился, чтобы я не прерывал тя-но-ю. Я подожду, пока он не закончит.

В мирном, безмятежном уюте чайного домика Бунтаро с большим изяществом открыл маленькую керамическую чайницу династии Тан и взял бамбуковую ложку, начиная финальную часть церемонии. Он ловко отмерил нужное количество зеленого порошка и пересыпал его в фарфоровую чашку без ручек.

На жаровне кипел старинный литой чайник. С той же спокойной грацией Бунтаро налил пузырящейся воды в чашку, поставил чайник на подставку и аккуратно перемешал содержимое чашки бамбуковой палочкой, добиваясь равномерного распределения заварки в кипятке.

Подлив полную ложку холодной воды, он поклонился Марико, сидевшей на коленях напротив него, и протянул ей чашку. Она поклонилась и приняла ее с таким же утонченным изяществом, наслаждаясь зеленой жидкостью, сделала три глотка, помедлила, потом глотнула снова и, допив чай, предложила чашку ему. Он повторил процедуру приготовления чая и снова поднес ее Марико. Та попросила, чтобы он сам отведал напитка. Бунтаро отхлебнул из чашки, потом еще и постепенно допил чай. Приготовил третью чашку и четвертую. Затем после вежливого отказа Марико согласно ритуалу вымыл чашку, вытер ее тончайшим хлопковым полотенцем и разложил все по своим местам. Супруги обменялись поклонами. Тя-но-ю закончилась.

Бунтаро был доволен тем, что исполнил все наилучшим образом и теперь на какое-то время между ними восстановился мир. В этот день после полудня они остались одни.

Он встретил Марико у паланкина. И сразу же, как всегда, хрупкое совершенство жены заставило его почувствовать себя грубым и неотесанным, как дикие, презренные волосатые айну – племя, которое некогда обитало на земле Японии, но было оттеснено на север, за проливы, на неведомый остров Хоккайдо. Все заранее приготовленные слова вылетели у него из головы, и он мрачно пригласил ее на чайную церемонию, добавив:

– Ведь прошли годы с тех пор, как мы… Я никогда не устраивал ее для вас, но сегодня вечером самое время… – Потом, не зная, что сказать, догадываясь, что это глупо, невежливо и совсем не к месту, он выпалил: – Господин Торанага считает, что мы должны поговорить.

– Но вы так не считаете, господин?

Несмотря на всю свою решимость, он вспыхнул, голос его зазвучал отрывисто:

– Мне бы хотелось согласия между нами. Я ведь нисколько не изменился, да?

– Конечно, господин, зачем вам меняться? Если что-то не так, это не ваша вина, а только моя. Я прошу вас меня простить.

– Я прощаю вас, – буркнул он, возвышаясь горой над ее паланкином и остро осознавая, что все смотрят на них, в том числе Андзин-сан и Оми.

И до чего же прелестна была она: волосы высоко подобраны, потупленные глаза выражают покорность, а для него это лед, черный лед, который всегда рождал в нем ярость, слепое бессильное бешенство, зовущее убивать, вопить, калечить, бить – творить бесчинства, не подобающие самураю.

– Я снял чайный домик на сегодняшний вечер, – сообщил он, – на вечер после ужина. Мы приглашены на ужин к господину Торанаге. Я был бы польщен видеть вас моей гостьей после ужина.

– Это я буду польщена. – Она поклонилась и ждала, не поднимая глаз, так что ему захотелось повалить ее наземь смертельным ударом, потом уйти и вспороть себе живот крест-накрест, чтобы физическая боль заглушила душевную муку.

Он заметил, что Марико смотрит на него с пониманием.

– Что-нибудь еще, господин? – спросила она заботливо.

Пот бежал у него по спине и бедрам, кимоно потемнело, грудь и голова болели.

– Вы… вы останетесь на постоялом дворе сегодня вечером.

После этого он оставил Марико и отправился сделать подробные распоряжения относительно всего обоза. Затем он передал свои обязанности Наге и, напустив на себя притворную суровость, быстро зашагал вниз по берегу реки. Достигнув безлюдного места, скинул одежду, бросился в бурный поток, пренебрегая опасностью, и боролся с течением, пока голова не прояснилась и донимавшая его боль не покинула измученное тело.

Приходя в себя, Бунтаро полежал на песке. Теперь, когда она приняла приглашение, он должен был действовать. Времени осталось мало. Он торопливо оделся, собрался с силами и пошел обратно к черному ходу, который вел в сад, постоял там некоторое время, обдумывая свой план. Он хотел, чтобы сегодня вечером все прошло идеально. Очевидно, что сад был несовершенен, как и постройка – грубое провинциальное подобие настоящего чайного домика. «Ничего, – подумал он, поглощенный своей задачей, – все будет хорошо. Ночь спрячет многие недостатки, а фонари дорисуют недостающее».

Слуги уже принесли заказанные им заранее татами, масляные лампы из керамики и чистили посуду – лучшее из того, что нашлось в Ёкосэ, все совершенно новое, но скромное, вполне приличное, без претензий.

Он скинул кимоно, положил мечи и принялся за уборку. Сначала навел порядок в небольшой гостиной, в кухне и на веранде. Потом вылизывал извилистую тропинку и плиты, уложенные во мху, наконец, камни и окружающий их сад. Он тер, мел веником и щетками, пока все не стало безукоризненно чистым, без единого пятнышка, смирённый трудом, который кладет начало тя-но-ю, когда хозяин должен довести все до полного совершенства. Первым проявлением совершенства считалась абсолютная чистота.

К сумеркам он закончил основные приготовления. Тщательно вымылся, высидел как на иголках ужин и пение у Торанаги, второпях переоделся в более темное платье и поспешил в сад, заперев ворота. Прежде всего он поменял фитили в масляных лампах. Потом тщательно увлажнил плитняк и обрызгал водой деревья, чтобы листва их поблескивала то там, то тут в мерцающем свете, пока маленький сад не стал сказочной страной, где росинки танцуют под теплым летним ветром. Бунтаро поменял местами несколько светильников и наконец, удовлетворенный, отпер ворота и прошел в гостиную. Тщательно подобранные и аккуратно уложенные в пирамиду кусочки древесного угля горели на белом песке так, как и было задумано. Цветы в токономе смотрелись как нельзя лучше. Он еще раз перемыл безупречно чистую посуду. Чайник завел свою песню, и он обрадовался этому звуку, который ему удалось довести до совершенства, разместив на дне несколько кусочков железа.

Все было готово. Первым условием совершенства тя-но-ю признавалась чистота, вторым – полная безыскусность. Последним, и самым главным – то, насколько она подходила гостю или гостям.

Он услышал ее шаги по плитам, потом плеск воды – она окунала, следуя ритуалу, руки в сосуд со свежей речной водой и встряхивала их, чтобы просушить. Три осторожных шага на веранду. Еще два шага к занавешенной двери. Даже она должна была наклониться, чтобы пройти через эту дверь, которую сделали низкой умышленно, чтобы смирить каждого. В тя-но-ю все равны, гость и хозяин, самый могущественный даймё и самый скромный самурай. Даже крестьянин, если его пригласили.

Сначала она оглядела составленную мужем композицию. Он выбрал цветок дикой белой розы и, укрепив его между красными камнями, капнул одну капельку воды на зеленый лист. «Приходит осень, – хотел сказать он тем самым. – Не оплакивай время осени, время листопада и умирания, когда земля начинает засыпать. Наслаждайся временем нового начала, познай прекрасную прохладу осеннего воздуха в этот еще летний вечер… Скоро слеза исчезнет, исчезнет роза – останутся только камни. Скоро исчезнем ты и я – только камни останутся».

Он смотрел на нее, забывшись, растворясь в том близком к трансу состоянии, которое иногда удается пережить устроителю чайной церемонии, обретшему полную гармонию со своим окружением. Она почтительно поклонилась цветку, подошла и села напротив мужа. На ней было темно-коричневое кимоно, прошитое нитками обожженного золота и оттенявшее белизну лица и шеи, темно-зеленый оттенок оби гармонировал с цветом нижнего кимоно, волосы она подняла вверх и ничем не украсила.

– Добро пожаловать! – поклонился он, начиная ритуал.

– Вы оказали мне честь, – ответила она, как предписывала ее роль.

Он подал ей легкий ужин на безупречном лаковом подносе. Все было безукоризненно: положение палочек для еды, прихотливый узор, образуемый ломтиками рыбы на рисе, и несколько завершающих картину, разбросанных в совершенном беспорядке диких цветков, которые он сорвал на берегу реки. Когда с едой было покончено, он поднял поднос – каждое его движение имело определенный смысл, который шел из глубины веков, – и отнес его через низкую дверь в кухню.

Оставшись наконец одна, Марико придирчиво оглядела огонь, угли под треножником возвышались тлеющей горкой в море застывшего белого песка. Слух различал шипение и треск огня, сливавшиеся с попыхиванием закипающего чайника, шорохом полотенца, вытирающего фарфор, и плеском воды, которые долетали из кухни. Некоторое время ее глаза блуждали по ряду изогнутых стропил, бамбуку и соломе, устилающих крышу домика. Свет нескольких ламп, которые он расставил в кажущемся беспорядке, делал маленькое большим, обыкновенное – редким, изысканным. Все вместе создавало удивительно гармоничное целое. Рассмотрев все и приняв всей душой, Марико вышла в сад, к маленькой каменной чаше, которую природа веками выдалбливала в скалах, еще раз сполоснула руки и рот прохладной свежей водой, вытерлась свежим полотенцем.

Когда она снова устроилась на своем месте, Бунтаро спросил:

– Не выпьете ли чая?

– Это будет для меня большой честью. Но пожалуйста, не надо так беспокоиться из-за меня.

– Вы окажете мне большую честь. Вы моя гостья.

Так он угощал ее чаем. Но вот все подошло к концу.

В молчании Марико минуту сидела не двигаясь, безмятежная, не желающая сознавать, что все закончилось, или нарушить мир, окружавший ее. Его глаза выдавали растущее напряжение. Тя-но-ю завершилась. Пора было возвращаться к жизни.

– Вы совершили эту церемонию мастерски, – прошептала она. Печаль захватила ее целиком. Из глаз ее выскользнула слеза и в падении своем вырвала сердце из груди.

– Нет-нет. Пожалуйста, извините меня… Это вы так совершенны… А с моей стороны все было так ординарно, – пробормотал он, вздрогнув от неожиданной похвалы.

– Это лучшее из всего, что я когда-либо видела, – призналась она, тронутая его полнейшей откровенностью.

– Нет, пожалуйста, извините меня, если что-то и было прекрасно, то из-за вас, Марико-сан. Это было просто хорошо – вы сделали бы все гораздо лучше.

– Церемония была безупречна. Вся. Как печально, что другие, более достойные, чем я, не могли видеть этого тоже! – Ее глаза блестели в мерцающем свете ламп.

– Вы видели это. Вот и все. Это предназначалось только вам. Другие бы не поняли.

Она чувствовала, как слезы жгут ей щеки. Обычно Марико стыдилась их, но сейчас они ее не беспокоили.

– Спасибо, как я могу отблагодарить вас?

Он поднял веточку дикого тимьяна, наклонился и осторожно, дрожащими пальцами подхватил на лист ее слезу. Бунтаро молча смотрел на нее, веточка казалась совсем маленькой в его огромной руке.

– Моя работа – любая работа – не сравнима с этой красотой. Спасибо.

Он смотрел на слезу посреди листа. Кусок угля скатился с горки, он машинально поднял щипцы и вернул его на место. С вершины взлетели в воздух светящиеся искорки, горка превратилась в извергающийся вулкан.

Оба погрузились в сладкую печаль, объединенные простотой, которая заключалась в одной слезе, одинаково довольные покоем, захваченные смирением, знающие, что данное было возвращено чистым.

Потом он сказал:

– Если бы наш долг не запрещал это, я просил бы вас соединиться со мной в смерти. Прямо сейчас.

– Я бы пошла с вами. С радостью, – откликнулась она сразу же. – Давайте умрем.

– Мы не можем. Из-за нашего долга перед господином Торанагой.

Она вынула стилет из-под оби и положила на татами.

– Пожалуйста, позвольте мне приготовиться.

– Нет. Это будет нарушением нашего долга.

– Что будет, то и будет. Вы и я не можем перетянуть чашу весов…

– Да. Но мы не должны уходить раньше нашего повелителя. Ни вы, ни я. Некоторое время он еще будет нуждаться в каждом преданном вассале. Пожалуйста, простите меня, но я должен запретить вам это.

– Я была бы рада уйти сегодня вечером. Я готова. Более того, я желаю уйти в «великую пустоту». Моя душа наполнена радостью. – Она нерешительно улыбнулась. – Пожалуйста, извините меня за такое себялюбие. Вы совершенно правы, когда говорите о нашем долге.

Острое как бритва лезвие блестело в свете ламп. Они смотрели на него, глубоко задумавшись. Потом он резко нарушил обаяние минуты:

– Почему вы едете в Осаку, Марико-сан?

– Там есть дела, которые могу уладить одна лишь я.

Его угрюмость усиливалась, по мере того как он следил за игрой света на слезе Марико, которая переливалась, как осколок радуги.

– Какие дела?

– Дела, которые касаются будущего нашего дома и должны быть улажены мною.

– В таком случае вы должны ехать. – Он изучающе посмотрел на Марико. – Но вы поедете одна?

– Да. Я хочу удостовериться, все ли оговорено между нами и господином Киямой относительно женитьбы Сарудзи. Относительно денег, приданого, земли и тому подобного. Надо выправить бумаги на увеличение его земельных владений. Господин Хиромацу и господин Торанага требуют этого. Я несу ответственность за дом.

– Да, – медленно признал он, – это ваш долг. – Его глаза смотрели в глаза Марико. – Если господин Торанага вас отпустит, поезжайте, но непохоже, чтобы вас отпустили. Но все равно… вы должны вернуться побыстрей. Очень быстро. Неразумно будет оставаться в Осаке хотя бы на мгновение дольше необходимого.

– Да.

– Добираться морем быстрее, чем сушей. Но вы всегда ненавидели море.

– Я все так же не люблю его.

– Но вы пробудете там недолго?

– Я не думаю, что полмесяца или месяц могут иметь значение. Возможно, я чего-то не знаю. Я просто чувствую, что должна выехать сразу.

– Тогда давайте оставим выбор времени за господином Торанагой – если он вообще позволит вам поехать. После прибытия господина Дзатаки и обнародования этих двух свитков единственный выход – война. Ехать сейчас будет слишком опасно.

– Да. Благодарю вас.

Радуясь тому, что все закончилось, он обвел довольным взглядом комнату, не заботясь теперь о том, что его уродливая туша занимает все пространство, что каждое из его бедер шире ее талии, а руки толще ее шеи.

– Это прекрасная комната, лучше, чем я смел надеяться. Я наслаждался здесь, вспомнил, что тело – ничто, только хижина души. Благодарю вас за то, что были здесь. Я так рад, что вы приехали в Ёкосэ, Марико-сан. Если бы не вы, я бы никогда не провел здесь тя-но-ю и никогда бы не прочувствовал до глубины общение с вечностью.

Она поколебалась, потом с опаской подняла чайницу династии Тан. Простой глазурованный сосуд без орнамента. Оранжево-коричневая глазурь покрывала его не полностью, оставляя внизу неровную каемку чистого фарфора, в которой отразились непосредственность гончара и его нежелание скрывать первозданную простоту материала. Бунтаро купил чайницу у Сэн-Накады, самого знаменитого мастера чайных церемоний, за двадцать тысяч коку.

– Это так красиво, – пробормотала она, наслаждаясь прикосновением к фарфору, – так подходит для церемонии.

– Да.

– Вы показали себя настоящим мастером сегодня, Бунтаро-сан. Вы дали мне так много счастья. – В ее низком голосе слышалось напряжение. Она слегка подалась вперед. – Все было прекрасно: и сад, и то, как искусно вы скрыли трещины за счет игры света и тени. И это. – Она опять дотронулась до чайницы. – Все чудесно. Даже то, как вы написали на полотенце аи – любовь. Для меня сегодняшним вечером это самое прекрасное слово. – Слезы снова потекли по ее щекам. – Пожалуйста, простите меня, – извинилась она, смахивая соленые капли.

Бунтаро поклонился, смущенный похвалой. Стараясь скрыть свои чувства, он начал заворачивать чайницу в кусок шелковой ткани. Закончив, положил ее в ящик и аккуратно поставил перед ней:

– Марико-сан, если у нас в доме возникли денежные затруднения, возьмите это. Продайте.

– Никогда! – Чайница была единственной вещью, кроме мечей и большого лука, которой он очень дорожил. – Это будет последнее, что я продам.

– Пожалуйста, извините меня, но, если платить за моих вассалов будет нечем, возьмите ее.

– Для них всех денег хватит с лихвой. И на самое лучшее оружие и лошадей. Нет, Бунтаро-сан, эта вещь ваша.

– Нам немного осталось. Кому мне завещать ее? Сарудзи?

Марико посмотрела на угли и огонь, поглощающий миниатюрный вулкан. Это зрелище успокоило ее.

– Нет. Не раньше, чем он станет настоящим мастером чайной церемонии, равным отцу. Я советую вам оставить эту вещицу господину Торанаге. Пусть он перед смертью решит, достоин ли такого наследства наш сын.

– А если господин Торанага проиграет и погибнет до зимы?

– Что?!

– Здесь, в этом уединенном месте, я могу спокойно сказать вам правду, не кривя душой. Ведь откровенность – важная часть тя-но-ю? Да, он потерпит поражение, если не перетянет на свою сторону Кияму и Оноси, а также Дзатаки.

– В таком случае укажите в завещании, что чайница династии Тан должна быть отправлена под охраной его императорскому величеству с просьбой принять ее. Конечно, она достойна того, чтобы принадлежать Сыну Неба.

– Да. Это замечательный выбор. – Он посмотрел на стилет, потом мрачно добавил: – Ах, Марико-сан, уже ничего нельзя сделать для господина Торанаги. Его карма записана. Он выиграет или проиграет. И что бы ни выпало на его долю – победа или поражение, – нам не избежать большой крови.

– Да.

Задумавшись, он отвел взгляд от стилета и посмотрел на веточку дикого тимьяна: слеза на ней все еще оставалась чистой.

– Если он потерпит поражение, я, прежде чем умереть, убью Андзин-сана. Или это сделает один из моих людей.

В темноте ночи лицо Марико казалось неземным. Мягкий ветерок трепал пряди ее волос, придавая ей еще больше сходства со статуей.

– Пожалуйста, извините меня, можно я спрошу почему?

– Он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. Его знания, его идеи, даже его пятая конечность… он сеет заразу в государстве. Сам господин Яэмон ее подцепил. Господин Торанага уже попал под его влияние, так ведь?

– Господин Торанага использует его знания, – поправила Марико.

– Смерть господина Торанаги послужит сигналом к уничтожению Андзин-сана. Но я надеюсь, что глаза нашего господина раскроются раньше. – Фитиль в масляной лампе затрещал, догорая, и погас. Бунтаро взглянул на Марико. – Вы тоже им очарованы?

– Он удивительный человек. Но ум его так отличается от нашего… Идеалы Андзин-сана… столь разнятся с нашими, что временами его почти невозможно понять. Один раз я пыталась объяснить ему, что такое тя-но-ю, но это оказалось выше его понимания.

– Видимо, это ужасно – родиться варваром, ужасно, – заключил Бунтаро.

– Да.

Его взгляд упал на лезвие стилета.

– Люди говорят, что Андзин-сан был японцем в предыдущей жизни. Он не похож на других варваров и… очень старается говорить и вести себя, как один из нас, хотя это ему и не удается, да?

– Я хотела бы, чтобы вы видели его в тот вечер, когда он чуть не совершил сэппуку, Бунтаро-сан. Я… Это было очень необычно. Смерть уже коснулась его, но рука Оми ее отвела. Я тому свидетель. Может, он когда-то был японцем. Именно это, я думаю, и объясняет многие вещи. Господин Торанага считает, что он очень полезен для нас именно сейчас.

– Пора вам покончить с его обучением и снова сделаться японкой.

– Что?

– Я считаю, что господин Торанага находится под действием его чар. И вы тоже.

– Пожалуйста, извините меня, но у меня иное мнение.

– В ту ужасную ночь в Андзиро я чувствовал, что вы заодно с ним, против меня. Скверная мысль, конечно, но я это ощущал.

Она оторвала взгляд от лезвия, воззрилась на него и не ответила. Еще одна лампа погасла. Теперь тьму рассеивало пламя единственного светильника.

– Да, я ненавидел его в ту ночь, – продолжал Бунтаро тем же спокойным голосом, – и хотел его смерти, и вашей, и Фудзико-сан. Мой лук подстрекал меня, как это бывает временами, требовал расправы. И когда на рассвете я увидел, как он спускается с холма с этими недостойными мужчины пистолетами в руках, мои стрелы жаждали напиться его крови. Но я отложил его убийство и смирился, ненавидя себя за неучтивость больше, чем его, стыдясь своего поведения и того, что выпил слишком много саке. – Теперь стало видно, как он устал. – Столько позора пришлось нам вытерпеть – вам и мне. Не так ли?

– Да.

– Вы не хотите, чтобы я убил его?

– Вы должны делать то, что считаете своим долгом, – произнесла она. – Как и я буду делать то, что считаю своим.

– Мы проведем эту ночь вместе на постоялом дворе, – объявил он.

– Да.

И тогда Бунтаро передумал. Она была совершенной гостьей, а нынешняя тя-но-ю – лучшей чайной церемонией из всех, какие он проводил, поэтому он вернул ей покой и время – ту же меру, которую сам получил от нее.

– Ступайте на постоялый двор. Спите спокойно, – вздохнул он, взял стилет и протянул ей. – Когда с кленов опадет листва или когда вы вернетесь из Осаки, мы начнем сначала. Как муж и жена.

– Да. Благодарю вас.

– Вы соглашаетесь по доброй воле, Марико-сан?

– Да.

– Перед вашим Богом?

– Да. Перед Богом.

Марико поклонилась, взяла свое оружие, упрятала его за оби, еще раз поклонилась и ушла.

Ее шаги замерли вдалеке. Бунтаро глянул на веточку, которую по-прежнему держал в руке: слеза еще не скатилась с листочка. Когда он осторожно клал веточку на последний оставшийся уголь, пальцы его тряслись. Чистые зеленые листья изгибались, обугливаясь. Слеза испарилась с тихим шипением.

Через некоторое время он заплакал в тишине от ярости, внезапно почувствовав в глубине души, что она изменяла ему с Андзин-саном.

Блэкторн увидел, как она выходит из калитки и шагает по хорошо освещенному саду. У него перехватило дыхание при виде ее совершенной красоты. Рассвет медленно охватывал восточную часть неба.

– Здравствуйте, Марико-сан.

– О, здравствуйте, Андзин-сан! Извините, вы напугали меня – я не заметила вас. Вы еще на ногах?

– Нет. Гомэн насай, не еще, а уже. – Он улыбнулся и показал на небо, предвещавшее наступление утра. – Эту привычку я приобрел на море – просыпаться перед рассветом, чтобы выйти на корму и встречать солнце. – Его улыбка стала еще шире. – Это вы поздно ложитесь.

– Я и не заметила, как… как ночь закончилась. – Самураи, стоявшие на часах у ворот и всех калиток, с любопытством наблюдали за ними. Среди них Нага. Ее голос стал почти неслышим, когда она переключилась на латынь: – Следи за своими глазами, прошу тебя. Даже в темноте ночи скрываются предвестники судьбы.

– Я прошу прощения.

Они оглянулись на стук конских копыт у главных ворот. Прибыли сокольничие, загонщики и стража. На шум вышел понурый Торанага.

– Все готово, господин, – доложил Нага. – Можно мне поехать с вами?

– Нет, благодарю тебя. Отдохни немного. Марико-сан, как прошла тя-но-ю?

– Необычайно красиво, господин. Очень, очень красиво.

– Бунтаро-сан – большой мастер. Вам повезло.

– Да, господин.

– Андзин-сан! Не хотите поехать поохотиться? Я бы поучил вас, как пускать соколов.

– Что?

Марико сразу же перевела.

– Да, благодарю вас, – сказал Блэкторн.

– Хорошо. – Торанага указал ему на лошадь. – Вы поедете со мной.

– Да, господин.

Проводив их, Марико отправилась к себе в комнату. Служанка помогла ей раздеться, снять краску с лица и распустить волосы. Марико велела девушке оставаться в комнате и следить, чтобы ее никто не беспокоил до середины дня.

– Да, госпожа.

Распростершись на стеганом тюфяке, Марико закрыла глаза и позволила телу довериться успокоительной мягкости постели. Она устала, но была в приподнятом настроении. Тя-но-ю помогла ей воспарить до удивительных высот покоя, очистила душу, и оттуда экстатическое, исполненное радости решение пойти на смерть вознесло ее к новым вершинам, доселе неизведанным. Возвращение с этих заоблачных высей к жизни еще раз приоткрыло ей жутковатую, невероятную красоту бытия. Она словно была не в себе, когда терпеливо отвечала Бунтаро, уверенная, что ее слова и поведение безупречны. Она свернулась калачиком в постели, счастливая, что мир еще существует… пока не облетела листва.

«О Мадонна! – исступленно молилась она. – Благодарю тебя за милосердие, за то, что дала мне отсрочку. Благодарю тебя. Я буду почитать тебя всем сердцем, всей душой вечно».

Она прочитала про себя «Аве Мария» в полном смирении и, попросив прощения у Бога, верная своему обычаю и воле сюзерена, упрятала Его до следующего дня в один из дальних закоулков души.

«А что бы ты стала делать, – подумала она, засыпая, – если бы Бунтаро попросил тебя разделить с ним ложе?

Я бы отказалась.

А если бы он настаивал? Ведь это его право.

Я бы сдержала обещание. О да. Ничего не изменилось».

Глава 44

В час козы кортеж вновь пересек мост. Все происходило, как и в первую встречу, за исключением того, что Дзатаки и его люди оделись легко, в дорогу… или в бой. Они явились во всеоружии и, хотя ничем не выдавали настороженности, ждали смертельной схватки, которая могла произойти в самом скором времени. Самураи Дзатаки расселись напротив самураев Торанаги, значительно превосходивших их числом. В стороне, среди зрителей, стоял отец Алвито. И Блэкторн.

Торанага приветствовал Дзатаки с той же спокойной, холодной вежливостью. Последовало то же долгое церемонное рассаживание. Только сегодня даймё остались на помосте одни и подушки разделяла значительная дистанция. Над ними нависало низкое небо. Ябу, Оми, Нага и Бунтаро располагались у помоста, за спиной Торанаги, позади Дзатаки сидели четверо его военачальников.

В назначенное время Дзатаки вынул второй свиток.

– Я пришел за ответом.

– Я согласен ехать в Осаку и отдаться на волю Совета регентов, – спокойно ответил Торанага и поклонился.

– Вы собираетесь предстать перед Советом? – Лицо Дзатаки недоверчиво искривилось. – Вы, Торанага-но Миновара, вы собираетесь…

– Послушайте, – прервал его Торанага звучным командирским голосом, который разнесся над пустошью. – Мы должны повиноваться Совету регентов. Даже если он создан незаконным порядком. Ни один даймё не вправе возмущать покой в государстве, сколь бы прав он ни был. Мы уже видели, что из этого получается. Если даймё затевает переворот, долг остальных – уничтожить его. Я поклялся тайко никогда не нарушать мира, даже если в стране воцарится само зло. Я принимаю приглашение. И выезжаю сегодня.

Пораженные ужасом, самураи пытались понять, что означает этот невероятный поворот событий. Все с болью в сердце осознавали, что большинство из них, если не всех, ожидает участь ронинов, а значит, неизбежная потеря чести, доходов, семьи, будущего. Бунтаро знал, что будет сопровождать Торанагу в его последней поездке и разделит судьбу господина – вместе со всей своей семьей, всеми ее поколениями. У Исидо накопился слишком длинный счет к нему, Бунтаро, чтобы простить. Да и какой самурай захочет остаться в живых, когда его господин трусливо отказывается от честной битвы? «Карма, – горько подумал Бунтаро. – Будда, дай мне силы! Теперь я должен буду лишить жизни Марико и нашего единственного сына, прежде чем покончить с собой. Когда? Как только исполню свой долг и мой господин с почетом отойдет в „великую пустоту“. Ему понадобится преданный помощник, не так ли? Все пропало, как листья осенью, будущее и настоящее, „малиновое небо“ и судьба. Как раз вовремя. Теперь господин Яэмон наверняка унаследует власть. Все-таки господин Торанага тайком, в глубине души, жаждал власти, как бы он того ни отрицал. Может быть, тайко оживет в своем сыне, мы снова будем воевать с Китаем и на этот раз победим, чтобы встать на вершине мира. Это наш божественный долг».

Нага пребывал в недоумении. «Не будет „малинового неба“? Честной войны? Битвы до победного конца в горах Синано или на равнинах Киото? Почетной смерти в бою, при героической попытке отстоять знамя отца? Горы вражеских трупов, попираемых ногами во время последнего, почетного парада после победы? Не будет даже стрельбы из этих презренных ружей? Ничего этого? Только сэппуку. Отрубленная голова на пике, выставленная на потеху простолюдинам. Только смерть и конец династии Ёси, ибо, несомненно, умрут все: отец, братья и сестры, родные, сводные и двоюродные, племянники и племянницы, тети и дяди». Он вперил взгляд в Дзатаки. Жажда крови переполняла Нагу.

Оми следил за Торанагой почти невидящим взглядом, ненависть захватила его. «Наш господин сошел с ума, – думал он. – Как можно быть таким глупым? У нас сто тысяч людей, мушкетный полк и еще пятьдесят тысяч вокруг Осаки! „Малиновое небо“ в миллион раз лучше, чем позорная смерть в одиночку!»

Его рука сжала рукоятку меча, и на одно безумное мгновение он представил, как бросается вперед, чтобы отрубить голову Торанаге, протянуть ее регенту Дзатаки и таким образом покончить с позорной загадкой. Потом умереть от собственной руки, с почетом, здесь, перед всеми. Для чего ему жить теперь? Кику стала недосягаемой, ее контракт купил Торанага, который предал всех. Прошлой ночью, когда она пела, он весь сгорал, как в огне, угадывая сердцем, что песня предназначалась для него одного. Незатухающее пламя – его и ее. «Чего ждать? Почему не покончить с собой вдвоем? Принять красивую смерть и быть вместе целую вечность. О, как это было бы замечательно! Две души соединятся в тот смертный миг, доказав нашу любовь к жизни. Но сначала уйдет изменник Торанага».

Оми стоило больших усилий отогнать от себя эти страшные мысли.

«Все скверно, – размышлял он. – В моем доме нет мира – только злоба и ссоры. Мидори вечно в слезах. Я ни на шаг не приблизился к тому, чтобы отомстить Ябу. Не сумел заключить тайную сделку с Дзатаки, вместе с Ябу или без него. Сплошные неудачи. Ничего хорошего. Даже мечи… Когда Мура нашел их, оказалось, что оба клинка изуродованы силами земли. Я не стал даже показывать их Торанаге: он просто бы меня возненавидел. И наконец, эта трусливая, подлая сдача на милость врага!

Похоже, на меня напустили порчу. Уж не Андзин-сан ли? Может быть. Но все потеряно. Ни мести, ни побега, ни Кику, ни будущего – ничего нет. Надо ждать. Смерть – это и будущее, и прошлое, и настоящее. Она будет почетна и проста…»

– Вы отказываетесь? Вы не собираетесь воевать? – проревел Ябу, осознавая, что обречен, как и весь его род.

– Я принимаю приглашение Совета, – ответил Торанага. – Как поступите и вы.

– Я не собираюсь…

Оми вышел из ступора. Ему хватило присутствия духа, чтобы сообразить: он должен прервать Ябу, защитить его от немедленной смерти, которой чреват любой спор с Торанагой. Однако он не раскрыл рта, ликуя: это дар небес, сейчас Ябу погубит себя.

– Вы не сделаете этого? – спросил Торанага.

Душа Ябу возопила, почуяв опасность. Он едва смог выговорить:

– Я… я, конечно, ваши вассалы должны будут подчиниться. Да… если вы так решили, я… я сделаю.

Оми выругался про себя, сохранив бесстрастное выражение лица. Мозг его все еще работал вяло, оглушенный неожиданной капитуляцией Торанаги.

А тот, рассерженный, не оборвал бессвязных, сбивчивых речей Ябу, усугубляя его замешательство и вынуждая просить прощения. Потом презрительно бросил:

– Хорошо. – Он повернулся к Дзатаки и объявил, не ослабляя напора: – Так что, брат, вы можете убрать второй свиток. – Краем глаза он заметил, как исказилось лицо сына, и повернулся к нему. – Нага!

Юноша чуть не выпрыгнул из кожи, но отпустил рукоятку меча.

– Да, отец? – запинаясь, отозвался он.

– Ступай и принеси мои письменные принадлежности! Живо!

Когда Нага отошел достаточно далеко, Торанага вздохнул с облегчением: ему удалось предотвратить нападение на Дзатаки. Теперь он цепко следил за Бунтаро. И Оми. Решив, что эти трое под контролем и не выкинут какой-нибудь глупости, которая вызовет немедленную стычку и большое кровопролитие, он снова обратился к Дзатаки:

– Я сейчас же вручу вам мой письменный ответ на послание Совета регентов. Это подготовит Совет к тому, что я предстану перед ним. – Он понизил голос так, чтобы его слышал один Дзатаки. – В Идзу вам ничто не угрожает, регент. За пределами провинции ваша безопасность не моя забота. Пока моя мать не вырвется из заточения, вы можете не дрожать за свою жизнь. Но только до тех пор. Наша встреча окончена.

– Хорошо. «Я предстану»? – Дзатаки выказывал явное презрение. – Какое лицемерие! Мог ли я подумать, что наступит день, когда Ёси Торанага-но Миновара будет раболепствовать перед Исидо? Вы просто…

– Что важнее, брат, – спросил Торанага, – будущее моего рода или будущее государства?

На долину опустилось уныние. С неба лило, облака висели совсем низко, едва ли не в трехстах футах от земли, полностью закрывая путь к перевалу. Пустошь и подступы к постоялому двору были заполнены толкающимися, хмурыми самураями. Лошади в возбуждении били копытами. Военачальники с излишней грубостью выкрикивали приказания. Метались испуганные носильщики, готовясь идти с выступающей в путь колонной. До наступления темноты оставался час.

Торанага написал цветистое послание и отправил Дзатаки, невзирая на просьбы, которыми донимали его во время тайного совещания Бунтаро, Оми и Ябу. Он молча выслушал их доводы, а потом подвел черту:

– Я не хочу больше говорить. Я выбрал свой путь. Выполняйте приказы!

Он сообщил им, что немедленно возвращается в Андзиро, чтобы собрать остатки своих людей. А завтра направится вдоль восточного побережья в сторону Атами и Одавары, потом через горные перевалы в Эдо. Бунтаро возглавит сопровождающих его людей. Завтра же мушкетный полк под командой Ябу должен погрузиться на галеры в Андзиро и выйти в море, чтобы ждать его в Эдо. На следующий день Оми выступит к границе по центральной дороге, собрав всех имеющихся в Идзу воинов. Он поступит в распоряжение Хиромацу, который назначен главнокомандующим и обязан следить за тем, чтобы Икава Дзикю не помешал нормальному передвижению сил. Самому Оми надлежит обосноваться в Мисиме на какое-то время, чтобы охранять прилежащий участок дороги Токайдо и подготовить паланкины и лошадей для Торанаги и большой свиты, которая отправится с ним.

– Оповести все станции вдоль Токайдо – пусть подготовятся. Понял?

– Да, господин.

– Убедись, что все в полном порядке.

– Да, господин. Вы можете положиться на меня. – Даже Оми вздрогнул под его грозным, пристальным взглядом.

Когда все было готово к отправлению, Торанага вышел из своей комнаты на веранду. Все поклонились. Он знаком велел продолжать занятия и послал за хозяином постоялого двора. Тот услужливо подал счет, встав на колени. Торанага проверил его пункт за пунктом, кивнул и передал управителю для оплаты. Потом подозвал Марико и Андзин-сана. Марико получила разрешение ехать в Осаку.

– Но сначала вы двинетесь прямо отсюда в Мисиму. Передадите это письмо Хиромацу-сану, потом поезжайте в Эдо с Андзин-саном. Вы отвечаете за него, пока не приедете туда. Возможно, в Осаку вас доставят морем – это я решу позднее. Андзин-сан! Вы взяли словарь у священника?

– Повторите, пожалуйста. Простите, я не понял.

Марико перевела.

– Извините. Да, книгу я получил.

– Надеюсь, когда мы встретимся в Эдо, вы будете лучше говорить по-японски. Вакаримас ка?

– Хай. Гомэн насай.

Тяжелой поступью потерявшего всякую надежду человека Торанага вышел за ограду. Самураи прикрывали его от дождя большим зонтом. Все толкавшиеся поблизости – воины, носильщики и крестьяне – еще раз поклонились. Торанага не обратил на них внимания, просто сел в свой паланкин во главе колонны и задернул занавески.

Сразу же семь полуголых носильщиков подняли носилки и припустили вприпрыжку, шлепая по лужам загрубевшими босыми ступнями. Часть сопровождавших колонну верховых ехала впереди, другая держалась возле паланкина. Сменные носильщики и обоз замыкали колонну; все спешили, были напряжены, чувствовался общий упадок духа. Оми вел авангард, Бунтаро командовал арьергардом. Ябу и Нага уже отбыли в расположение мушкетного полка, который затаился в засаде, чтобы охранять дорогу, пока Торанага не перевалит через гребень хребта. Позже они должны были присоединиться к колонне.

– Для чего все это? – ворчал Ябу в те редкие минуты, когда они с Оми оказывались наедине.

Бунтаро подошел к высоким резным воротам постоялого двора, не обращая внимания на дождь:

– Марико-сан!

Она послушно заторопилась навстречу мужу. Тяжелые дождевые капли барабанили по ее оранжевому зонтику из промасленной бумаги.

– Да, господин?

Его глаза скользнули по лицу Марико, выглядывавшему из-под зонта, потом обратились на Блэкторна, наблюдавшего за ними с веранды.

– Скажите ему… – Он запнулся.

– Что?

Он снова пристально посмотрел на нее:

– Скажите, что я считаю его ответственным за вас.

– Да, господин, – кивнула она. – Извините меня, пожалуйста, но я сама отвечаю за себя.

Бунтаро отвернулся и смерил глазами расстояние до вершины горы. Когда он снова обернулся к Марико, следы терзавших его мук по-прежнему проступали на лице.

– Теперь наши глаза никогда не увидят падающих листьев, да?

– Все в руках Бога, господин.

– Нет, все в руках господина Торанаги, – возразил он надменно.

Она, не дрогнув, выдержала его взгляд. Дождь лил и лил. Капли падали с краев ее зонтика, словно завеса слез. Низ ее кимоно был забрызган грязью. Бунтаро наконец выдохнул:

– Саёнара. До Осаки.

Она удивилась:

– О, извините, разве мы не увидимся в Эдо? Конечно, вы будете там с господином Торанагой, приедете почти одновременно со мной, да? Там я и увижу вас.

– В Осаке мы начнем все сначала. Вот тогда я по-настоящему и увижу вас, правильно?

– О, я понимаю. Извините.

– Саёнара, Марико-сан, – повторил он.

– Саёнара, мой господин, – подхватила она и поклонилась.

Последний поклон – и Бунтаро быстро зашагал по грязи к своей лошади, взлетел в седло и поскакал не оглядываясь.

– С Богом! – напутствовала она, проводив его взглядом.

Блэкторн видел, как она смотрит на Бунтаро. Он ждал, стоя под крышей. Дождь ослабевал, голова колонны затерялась в облаках, потом скрылся и паланкин Торанаги. Капитан вздохнул с облегчением, все еще пораженный поведением даймё и всем этим незадавшимся днем…

Соколиная охота начиналась хорошо. Он выбрал небольшого длиннокрылого сокола, похожего на кречета, и напустил его на жаворонка. Ветер отнес стремительно несущуюся ловчую птицу далеко к югу. Следуя за ней, как предписывалось правилами охоты, Блэкторн скакал через лес по хорошо утоптанной дорожке. Изредка навстречу ему попадались пешие крестьяне. И вдруг измученный непогодой продавец масла, ведущий в поводу такую же усталую, взъерошенную лошаденку, перегородил ему дорогу, ворча что-то себе под нос и не желая уступать. В горячке погони Блэкторн рявкнул на него, приказывая убраться с пути, но тот не двинулся с места, и Блэкторн грубо его обругал. Продавец масла ответил такой же грубостью, что-то прокричав в ответ, но тут рядом оказался Торанага. Указав на своего телохранителя, даймё приказал:

– Андзин-сан, дайте-ка ему свой меч! – и что-то еще, чего Блэкторн не разобрал.

Блэкторн тут же выполнил повеление. И прежде чем понял, что происходит, самурай бросился на торговца. Его удар был так яростен и ловок, что продавец масла успел отступить на шаг, уже перерубленный пополам в талии.

Торанага стукнул кулаком по луке седла, на секунду оживившись, потом снова впал в меланхолию. Другие самураи выражали товарищу шумное одобрение. Телохранитель Торанаги аккуратно отер лезвие о свой шелковый пояс, чтобы не портилась сталь. С удовольствием вложил меч в ножны и вернул его, сопроводив фразой, смысл которой позже объяснила Марико: «Он просто сказал, Андзин-сан, что гордится честью испробовать в деле такой клинок. Господин Торанага предлагает вам назвать меч „Продавец масла“, потому что этот удар будут вспоминать с восхищением многие годы. Ваш меч теперь войдет в легенды, правда?»

Блэкторн припомнил, как кивнул, стараясь спрятать ужас. Он носил теперь «Продавца масла» – за мечом, который ему подарил Торанага, навсегда закрепилось это имя. «Уж лучше бы он никогда не дарил мне меча, – думал капитан. – Но я виноват не меньше их. Я накричал на этого бедолагу, он нагрубил в ответ, а самураю грубить нельзя. Разве могли они поступить иначе?» Блэкторн знал, что иного выхода не было. И все равно кровавое происшествие убило радость от охоты, хотя это приходилось тщательно скрывать, поскольку Торанага весь день был гневлив и мрачен.

Перед самым полуднем они вернулись в Ёкосэ, где произошла встреча Торанаги с Дзатаки. Потом была горячая ванна, массаж, и вдруг перед ним, словно дух мщения, предстал отец Алвито с двумя неприязненно настроенными приспешниками.

– Боже мой, убирайтесь немедленно!

– Нет необходимости пугаться или богохульствовать, – изрек Алвито.

– Проклятье Божье на вас и всех священников! – огрызнулся Блэкторн и попробовал взять себя в руки, сознавая, что он на вражеской территории.

Как раз перед этим через мост прошло с полсотни самураев-христиан; они стекались к постоялому двору, где остановился Алвито и где, по словам Марико, святой отец собрался служить мессу. Рука Блэкторна потянулась к рукоятке меча, но он не носил оружия с купальным халатом, хотя в иных случаях и не расставался с ним. Блэкторн выругал себя за оплошность.

– Пусть Господь простит вам богохульство, капитан. Может быть, Он не только простит вас, но и откроет вам глаза. Я не держу на вас зла. Я принес вам подарок. Дар Божий, капитан.

Блэкторн принял сверток из рук иезуита с большим подозрением. Когда же он вскрыл пакет и увидел португальско-латинско-японский словарь-грамматику, его пробрала дрожь возбуждения. Он перевернул несколько страниц. Печать была, конечно, лучшей из всего, что он видел, качество и обстоятельность сведений поражали.

– Да, это дар Божий, конечно, но дать его вам мне приказал господин Торанага.

– Мы повинуемся только велениям Господа.

– Торанага просил вас вручить его мне?

– Да. Это было его требование.

– А «требование» Торанаги вам не указ?

– Это зависит, капитан, от того, кто вы, что вы и как велика ваша вера. – Алвито показал на словарь. – Трое наших братьев потратили двадцать семь лет, составляя эту книгу.

– Почему вы даете ее мне?

– Нас попросили об этом.

– Почему вы послушались Торанагу? Вы достаточно ловки, чтобы не выполнить его просьбу.

Алвито пожал плечами. Блэкторн быстро пролистал словарь: превосходная бумага, очень ясная печать, страницы идут подряд, соответственно номерам.

– Всё на месте, – развеселился Алвито. – Мы не издаем книг, в которых нет половины страниц.

– Это слишком ценная вещь, чтобы вы ее отдали просто так. Что вы хотите взамен?

– Он просил нас дать вам словарь. Отец-инспектор согласился. Вот вы и получили его. Он напечатан в этом году. Красивая книга, да? Мы только просим обходиться с ней бережно. Она стоит хорошего обращения.

– Она стоит того, чтобы за нее отдали жизнь. В ней собраны бесценные знания, как в одном из ваших руттеров. Но она много ценнее. Что вы хотите за нее?

– Мы ничего не просим взамен.

– Я не верю вам. – Блэкторн взвесил том в руке, еще более насторожившись. – Вы должны понимать, что книга ставит меня на одну ногу с вами. Она откроет мне все ваши знания и сбережет нам десять, а может быть, все двадцать лет. Имея ее, я скоро буду говорить не хуже вас и тогда сумею научить других. Это ключ к Японии, не так ли? Через шесть месяцев я смогу говорить с самим Торанага-сама.

– Да, возможно. Если у вас будут эти шесть месяцев.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего, кроме того, что вы уже знаете. Господин Торанага умрет задолго до того, как пройдут эти шесть месяцев.

– Почему? Какие новости вы ему принесли? Поговорив с вами, он стал похож на раненого быка. Что вы сказали ему, а?

– Я передал ему частное послание от его преосвященства. Извините, я только посол. Но господин Исидо держит в своих руках Осаку, как вы, конечно, знаете. Как только господин Торанага прибудет туда, для него все кончится. И для вас.

Блэкторн почувствовал мертвенный холод, который пробрал его до костей.

– А почему для меня?

– Вам не уйти от судьбы, капитан. Вы сражались на стороне Торанаги против Исидо. Неужели забыли? Вы приложили руку к этому делу. Вы помогли Торанаге вырваться из осакского порта. Извините, но ни умение говорить по-японски, ни мечи, ни статус самурая вам не помогут. Может быть, это даже обернется против вас. Теперь вам прикажут совершить сэппуку, и если вы откажетесь… – И Алвито прибавил тем же мягким голосом: – Я ведь говорил вам уже, они люди простые.

– Мы, англичане, тоже простые люди, – сказал Блэкторн, нисколько не бравируя. – Коли умер, ничего не попишешь, но пока жив, полагайся на Бога и держи свой порох сухим. У меня еще осталось кое-что в запасе, не беспокойтесь.

– О, я не боюсь, капитан. Я ничего не боюсь: ни вас, ни вашей ереси, ни ваших ружей. Это им не поможет – как и вам.

– Это карма или промысел Божий – называйте как хотите, – ответил Блэкторн, взбешенный. – Но клянусь Богом, я еще получу обратно свой корабль! А через пару лет приведу сюда целую эскадру и выброшу вас из Азии ко всем чертям.

Алвито продолжал с бесконечным спокойствием:

– Все в руках Бога, капитан. Но смерть уже близка, и ничему из того, о чем вы говорите, не суждено свершиться. Ничему. – Алвито глядел на Блэкторна, как на покойника. – Может быть, Бог смилостивится над вами, но я полагаю, капитан, – Бог мне судья, – что вы никогда не покинете этих островов.

…Блэкторн вздрогнул, вспомнив, с какой убежденностью изрек это Алвито.

– Вам холодно, Андзин-сан? – На веранде рядом с ним показалась Марико, отряхивающая в темноте свой зонтик.

– О, извините, нет, мне не холодно – я только задумался.

Он взглянул на перевал. Колонна уже скрылась за облачной грядой. Дождь немного ослаб, стал более редким и мелким. Несколько крестьян и слуг шлепали по лужам, торопясь домой. Улицы опустели, сад был залит водой. По всей деревне загорелись фонари. У ворот теперь не было часовых, по сторонам моста тоже. Казалось, что в сумерках воцарилась пустота.

– Вечером намного приятнее, не правда ли? – спросила она.

– Да, – ответил он, только теперь осознав, что они остались вдвоем, в безопасности, если будут осторожны и если она хочет того же, чего и он.

Подошла служанка, принесла сухие носки и забрала зонтик. Встав на колени, она начала вытирать ноги Марико полотенцем.

– Завтра на рассвете мы тронемся в путь, Андзин-сан.

– Сколько времени займет дорога?

– Несколько дней, Андзин-сан. Господин Торанага сказал… – Марико оглянулась на Гёко, которая приближалась к ним с подобострастным видом. – Господин Торанага сказал мне, что времени будет достаточно.

Гёко отвесила низкий поклон:

– Добрый вечер, госпожа Тода, прошу прощения, что прерываю ваш разговор.

– Как ваши дела, Гёко-сан?

– Прекрасно, спасибо. Вот только бы дождь прекратился. Не люблю я такую сырость. Хотя, когда закончатся дожди, начнется жара, а это еще хуже. Правда, осень не за горами… О, наше счастье, что бывает осень и такая прекрасная весна, да?

Марико не ответила. Служанка закончила возиться с таби и встала.

– Спасибо, – поблагодарила Марико, отпуская ее. – Так что, Гёко-сан? Я могу что-нибудь сделать для вас?

– Кику-сан спрашивает, не хотите ли вы, чтобы она развлекла вас за ужином, танцевала или пела вечером. Господин Торанага дал ей указание занимать вас, если пожелаете.

– Да, он говорил мне, Гёко-сан. Это было бы очень хорошо. Но, может быть, не сегодня вечером? Мы должны выехать на рассвете, я очень устала. Будут же еще вечера, правда? Пожалуйста, принесите ей мои извинения и передайте, что я очень хотела бы видеть вас и ее моими спутницами в дороге. – Торанага приказал Марико взять с собой обеих женщин, и она поблагодарила даймё, довольная, что те будут ее сопровождать.

– Вы так добры, – произнесла Гёко медоточивым голосом. – Для нас это большая честь. Мы сразу поедем в Эдо?

– Да, конечно. А почему вы спрашиваете?

– Просто так, госпожа Тода. В таком случае не могли бы мы остановиться в Мисиме на денек или два? Кику-сан хотела бы взять кое-что из одежды. Она считает, что недостаточно хорошо одета для господина Торанаги. И я слышала, что в Эдо летом очень душно, много москитов. Нам надо забрать всю ее одежду, какая есть.

– Договорились. У вас обеих будет достаточно времени.

Гёко не смотрела на Блэкторна, хотя обе женщины ощущали его присутствие.

– Это… это очень печально для нашего господина, да?

– Карма, – ровным голосом откликнулась Марико, а потом добавила со всем сладкоречивым женским коварством: – Но ничего не изменилось, Гёко-сан. Вам заплатят в день приезда, как было оговорено.

– Ох, извините. – Гёко прикинулась обиженной. – Извините, госпожа Тода, но при чем тут деньги? Я меньше всего думала о них. Нисколько! Я только обеспокоена будущим нашего господина.

– Он сам хозяин своего будущего, – легко заявила Марико, больше не веря в это. – И ваше будущее прекрасно, что бы ни случилось, так? Вы теперь богаты. Все ваши невзгоды позади. Скоро вы сделаетесь важной персоной в Эдо, с этой вашей гильдией куртизанок, кто бы ни правил Канто. Вы станете самой важной мама-сан, что бы ни случилось. Кику-сан все равно ваша подопечная. Госпожу не тронут, если только ее карма не состоит в ином.

– Я беспокоюсь о господине Торанаге, – повторила Гёко с хорошо разыгранной печалью. Все ее нутро скручивалось в узел при мысли о двух тысячах пятистах коку, которые были уже почти у нее в кармане. – Если бы я хоть как-нибудь могла помочь ему, я бы…

– Как вы великодушны, Гёко-сан! Я передам ему ваше предложение. Да, если вы сбавите цену на тысячу коку, это очень поможет ему. Я приму уступку от его имени.

Гёко заработала веером, напустив на себя радостный вид, и сумела подавить возглас досады. Как глупо! Она попалась в западню, как перебравшая саке деревенская простушка.

– Ох нет, госпожа Тода, как можно помочь деньгами такому великодушному господину? Нет, деньги ему, конечно, не помогут, – забормотала она, пытаясь выкрутиться. – Нет, деньги не помогут. Скорее, полезные сведения, помощь или…

– Пожалуйста, извините меня, какие сведения?

– Нет-нет, не сейчас. Это я сболтнула, не подумав, извините. Но деньги…

– Хорошо, я расскажу ему о вашем предложении. И от его имени благодарю вас.

Гёко с поклоном убралась обратно на постоялый двор.

Марико тихонько рассмеялась.

– Что смешного, Марико-сан?

Она пересказала ему весь разговор.

– Мама-сан, видимо, одинаковы во всем мире. Все мысли о деньгах.

– Господин Торанага заплатит, даже если… – Блэкторн запнулся. Марико молчала, ожидая, что он скажет. Тогда, под ее настойчивым взглядом, он продолжил: – Отец Алвито сказал, что, как только господин Торанага окажется в Осаке, с ним будет покончено.

– О да, Андзин-сан, это так, – признала Марико с легкостью, которой не чувствовала. Потом она отогнала от себя мысли о Торанаге, Осаке и опять успокоилась. – Но Осака за много лиг отсюда, путь до нее не близкий, и пока суд да дело, кто знает, что случится? Ни Исидо, ни святому отцу, ни нам – никому не дано знать, что произойдет. Кроме Господа Бога. А Он нам не скажет, правда? До тех пор, пока не свершится то, чему суждено свершиться. Да?

– Хай. – Он засмеялся вместе с ней. – Вы так мудры.

– Благодарю вас. У меня есть предложение, Андзин-сан. На время путешествия давайте забудем обо всем. Кроме одного.

– Тебя, – домыслил он на латыни. – Так хорошо видеть тебя.

– И тебя. Но мы должны соблюдать крайнюю осторожность при этих двух женщинах.

– Это зависит от вас, госпожа.

– Я постараюсь.

– Сейчас мы почти одни, да? Ты и я.

– Да. Но то, что было, никогда не случалось и не случится впредь.

– Да. Ты опять права. И так красива.

В ворота широкими шагами прошествовал самурай и отсалютовал Марико. Он был в годах, седой, с лицом, сплошь изрытым оспой, и слегка хромал.

– Пожалуйста, извините меня, госпожа Тода, мы выезжаем на рассвете, да?

– Да, Ёсинака-сан. Но не будет беды, если мы отложим отъезд до полудня. У нас пропасть времени.

– Да. Если вам угодно, мы можем выехать и в полдень. Добрый вечер, Андзин-сан. Разрешите представиться. Я Акира Ёсинака, командир вашей охраны.

– Добрый вечер, командир.

Ёсинака повернулся к Марико:

– Я отвечаю за вас и за него, госпожа. Пожалуйста, скажите Андзин-сану, что двоим моим людям – его личной охране – приказано спать в одной комнате с ним. На часах будут каждую ночь стоять по десять человек. Они все будут около вас. У меня всего сто человек с собой.

– Очень хорошо. Но извините, лучше не ставить пост в комнате Андзин-сана. У них – варваров – принято спать одному или вместе с дамой. Возможно, что с ним будет моя служанка. Пожалуйста, расставляйте часовых кругом, но не очень близко, тогда он не будет обижаться.

Ёсинака поскреб в затылке и нахмурился:

– Слушаюсь, госпожа. Да, я согласен с вами, хотя мой способ охраны более надежен. И потом, пожалуйста, попросите его не совершать ночных прогулок. Пока мы не прибудем в Эдо, я отвечаю за него, а когда на мне лежит ответственность за что-то, например за важных людей, я очень нервничаю. – Он поклонился и ушел.

– Ёсинака-сан просит вас не гулять по ночам во время нашей поездки. Если встанете ночью, всегда берите с собой самурая, Андзин-сан. Он говорит, так ему будет легче выполнить свое задание.

– Хорошо, – согласился Блэкторн, провожая взглядом японца. – Что еще он говорил? Я что-то уловил про сон? Я не очень понял… – Он запнулся.

Из своей комнаты вышла Кику, босая, в купальном халате, с полотенцем, красиво обмотанным вокруг головы. Ленивым шагом она направилась в сторону бани, отвесив им полупоклон и дружески помахав рукой. Они ответили на приветствие.

Взгляд Блэкторна приковался к ее длинным ногам. Завороженный колыханием бедер, он не отрывал взгляда от девушки, пока та не скрылась в бане. Почувствовал, что Марико внимательно смотрит на него, и оглянулся.

– Нет, – успокаивающе заверил он и покачал головой.

Марико усмехнулась:

– Я думаю, это будет трудно – оставаться простыми попутчиками после такой замечательной ночи любви.

– Нет, напротив. С меня довольно приятных воспоминаний. Я рад, что теперь она принадлежит господину Торанаге. Это все облегчает – для нее, для него. Для всех. – Он собирался добавить: «Всех, кроме Оми-сана», но передумал. – В конце концов, для меня она была только необычным, удивительным подарком. И ничего больше.

– Она была подарком, да.

Он захотел дотронуться до Марико, но не дерзнул. Вместо этого он отвернулся и посмотрел на перевал, озадаченный тем, что прочел в ее глазах. Теперь перевал скрывала ночь. И облака. С крыши с приятным звуком капала вода.

– Что еще сказал командир?

– Ничего интересного, Андзин-сан.

Глава 45

Дорога в Мисиму заняла девять дней, и каждую ночь они тайком проводили вместе. Сам того не желая, им помог Ёсинака. На каждом постоялом дворе он, естественно, выбирал для всех соседние комнаты. «Я надеюсь, вы не будете возражать, госпожа. Так легче обеспечить безопасность», – говорил он каждый раз. Марико соглашалась и занимала центральную комнату, Кику с Гёко селились с одной стороны от нее, Блэкторн – с другой. Потом, под покровом ночи, она оставляла свою служанку Тиммоко и уходила к нему. Смежные комнаты, обычный гвалт, пение и пьяный галдеж других путешественников, бдительность часовых снаружи очень их устраивали. Только Тиммоко была посвящена в тайну.

Марико понимала, что в конце концов Гёко, Кику и все сопровождающие ее женщины догадаются, но нисколько не беспокоилась. Она самурай, они – нет. Ей поверят скорее, чем им, если только не поймают с поличным. И ни один страж, даже Ёсинака, не осмелится ночью открыть ее дверь без приглашения. Что касается Блэкторна, все считают, что он делит постель с Тиммоко или одной из служанок. Это его личное дело. Выдать Марико могла только женщина, но, случись подобное, предательница и все женщины, сопровождавшие госпожу Тода, приняли бы гораздо более мучительную и медленную кончину, чем она, за позорную измену. Кроме того, все знали, что в ее власти обречь на смерть любую из них за малейшую провинность, действительную или мнимую, еще до того, как они достигнут Мисимы или Эдо. Марико была уверена, что Торанага не возражал бы. Он только приветствовал бы смерть Гёко и, как считала Марико, в глубине души не скорбел бы о гибели Кику. За две с половиной тысячи коку можно купить много куртизанок первого класса.

Так что она не ждала беды от женщин. Другое дело Блэкторн, как бы сильно она его ни любила. Он не был японцем. Его не учили с рождения возводить внутри себя непроницаемые для других стены, за которыми можно прятаться. Его лицо, голос, поведение могли выдать их. Она боялась не за себя. Только за него.

– Наконец я узнала, что такое любовь, – прошептала Марико в первую ночь. Теперь, когда она сдалась перед натиском любви, уступила неотвратимому, страх за него захватил ее полностью. – Я люблю тебя и потому боюсь, – шептала она, вцепившись в него, переходя на латынь, язык любовников.

– Я люблю тебя, о, как я люблю тебя!

– Я погубила тебя, моя любовь, с самого начала. Мы обречены. Я погубила тебя – это правда.

– Нет, Марико, что-то случится, и все образуется.

– Мне не нужно было начинать. Это моя ошибка.

– Не беспокойся, прошу тебя. Карма есть карма.

В конце концов она сделала вид, что ему удалось убедить ее, и расслабилась в его руках. Но не смогла избавиться от опасения, что он способен сам себя погубить. За себя она не боялась.

Ночи были радостными. Одна другой нежнее и прекраснее. Дни давались ему тяжелее. Он постоянно держался настороже, стремясь ради нее не допустить ошибки.

– Никаких ошибок не будет, – внушала она, когда они ехали рядом верхом, на безопасном удалении от остальных, притворяясь уверенной в себе после первой ночи. – Ты сильный. Ты самурай и не сделаешь никаких ошибок.

– А когда мы приедем в Эдо?

– Будь что будет. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

– Тогда почему такая печаль?

– Не печаль, госпожа. Просто эта необходимость скрывать и таиться мучительна. Я хочу кричать о своей любви с вершины горы.

Они наслаждались обществом друг друга, уверенные, что их тайна еще не раскрыта.

– Что будет с ними, Гёко-сан? – тихо спросила Кику у хозяйки в первый день пути, когда они сидели в паланкине.

– Беда, Кику-сан. У них нет будущего. Он хорошо прячет свои чувства, но она… Это лицо кричит о ее чувствах. Погляди на нее! Как юная девушка. О, до чего она глупа!

– Но и красива, правда? Хорошо быть такой красавицей, верно?

– Да, но не хотелось бы мне, чтобы они погибли.

– Что сделает Ёсинака, когда уличит их? – спросила Кику.

– Может быть, он и не узнает. Я молюсь о том, чтобы он не догадался. Мужчины такие глупые. Они иногда не видят дальше своего носа, не замечают самых простых вещей. Слава Будде, будь свято его имя! Давай помолимся о том, чтобы ничего не вышло наружу, пока мы не закончим свои дела в Эдо. Давай помолимся о том, чтобы нам не досталось из-за них. О, конечно! А сегодня после полудня, когда остановимся, в ближайшем же храме я воскурю благовония – десять палочек, чтобы вымолить милость у богов. Клянусь, я буду жертвовать храму по три коку в год в течение десяти лет, если мы спасемся и я получу свои деньги.

– Но они так чудесно смотрятся вместе, правда? Я никогда не видела такой красивой женщины.

– Да, но она увянет, как камелия на сломанном стебле, когда донесут Бунтаро-сану. Их карма – это их карма, и мы ничего не можем сделать для них. Или для господина Торанаги, или для Оми-сана. Не плачь, дитя.

– Бедный Оми-сан…

Оми догнал их на третий день. Он остановился на том же постоялом дворе и после ужина, беседуя с Кику наедине, попросил ее разделить с ним вечность.

– Я бы с охотой, Оми-сан, – ответила она, дав волю слезам, ибо он ей очень нравился, – если бы не мой долг по отношению к господину Торанаге, который так милостив ко мне и к Гёко-сан, которая воспитала меня.

– Но господин Торанага лишился всех прав на вас. Он побежден. Он конченый человек.

– Но его контракт еще действителен, Оми-сан, как бы мне ни хотелось иного. Его контракт законен и налагает обязательства. Пожалуйста, извините меня, я должна отказаться.

– Не отвечайте мне сейчас, Кику-сан. Подумайте. Пожалуйста, я прошу вас. Дайте мне ответ завтра. – С тем он и ушел.

Но назавтра ее ответ сквозь слезы не изменился:

– Я не могу быть такой себялюбивой, Оми-сан. Пожалуйста, простите меня. Мой долг перед Гёко-сан и господином Торанагой не позволяет, как бы мне того ни хотелось. Пожалуйста, простите меня.

Он продолжал настаивать. Слезы хлынули еще обильнее. Они поклялись в вечной любви, после чего она отправила его восвояси с обещанием:

– Если контракт будет аннулирован или господин Торанага умрет, я сделаю все, что вы хотите, подчинюсь любому вашему приказу.

Он выехал с постоялого двора и направился в Мисиму с недобрыми предчувствиями, а она вытерла слезы и освежила краску на лице. Гёко похвалила ее:

– Ты так мудра, дитя. О, как бы я хотела, чтобы госпожа Тода имела хоть половину твоей мудрости.

Ёсинака неторопливо пролагал путь от одного постоялого двора к другому, следуя по течению реки Кано, которая, извиваясь, несла свои воды на север, к морю. Махнув рукой на время, он охотно мирился с частыми задержками. В разговоре с глазу на глаз Торанага сказал ему, что торопиться нет никакого смысла, главное, чтобы он в целости и сохранности доставил своих подопечных в Эдо к началу нового месяца. «Скорее позже, чем раньше, Ёсинака-сан. Понимаешь?» – «Да, господин». Теперь он благодарил своих хранителей-ками за передышку. Рано или поздно он должен будет дать отчет, устный и письменный, в Мисиме господину Хиромацу или в Эдо господину Торанаге. И тогда придется решать, рассказывать или нет о том, чего он старался не видеть.

«Э-э, – говорил он себе в смятении, – конечно, я ошибся. Госпожа Тода? Она и какой-то мужчина? Тем более чужеземец.

Разве не твой долг следить, – пытал он себя, – чтобы заручиться доказательствами? Застигнуть их за закрытыми дверьми, спящих вместе. Ты будешь презирать себя, если не поймаешь их на обмане, не так ли? А подловить их так легко, даже если они очень осторожны.

Да, но только глупец будет сообщать такие известия, – думал он. – Не лучше ли прикинуться тупицей и молить богов, чтобы никто не выдал их, а значит, и тебя? Ее жизнь кончена, мы все обречены, так какая разница? Не обращай внимания. Предоставь этих двоих их карме. Разве это теперь важно?»

Но всем своим сердцем самурай чувствовал, что важно, да еще как.

– А, доброе утро, Марико-сан! Какой сегодня чудесный день! – воскликнул отец Алвито, подходя к ним. Все собрались около постоялого двора, готовые к началу дневного перехода. Он перекрестил Марико. – Боже, благослови ее и поддержи в ней веру!

– Благодарю вас, святой отец.

– Доброе утро, капитан. Как вы себя чувствуете сегодня?

– Хорошо. Спасибо. А вы?

Они часто сталкивались в пути с иезуитами. Иногда останавливались под одной крышей. Иногда проделывали вместе часть пути.

– Не желаете ехать со мной сегодня утром, капитан? Я был бы счастлив продолжить уроки японского, если вы в настроении.

– Спасибо. Да, я не прочь.

В первый же день Алвито предложил учить Блэкторна японскому языку.

– В обмен на что? – насторожился тот.

– Ни на что. Это поможет мне скоротать время, и, правду сказать, иногда меня тяготит моя жизнь, я чувствую себя очень старым. А также, может быть, для того, чтобы извиниться за мои жестокие слова.

– Я не жду извинений. У вас свой путь, у меня свой. Нам не идти одной дорогой.

– Наверное, но раз уж нам довелось путешествовать вместе, мы можем чем-то поделиться, так? Мы просто путники. Мне хотелось бы помочь вам.

– Почему?

– Знание принадлежит Богу. Не человеку. Мне хотелось бы сделать вам подарок – ничего взамен.

– Спасибо, но я не доверяю вам.

– Ну, если настаиваете, взамен вы могли бы рассказать мне о вашем мире, о том, что видели и где бывали. Все, что хотите, но только то, что хотите. Истинную правду. Это действительно интересует меня, и это был бы честный обмен. Я приехал в Японию, когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать лет, и ничего другого на свете не видел. Мы могли бы даже заключить перемирие на время путешествия, если вы не против.

– Но только без разговоров о религии, политике или папских доктринах.

– Меня не изменить, капитан, но я попробую.

Так вышло, что они стали осторожно обмениваться знаниями. Блэкторн находил этот обмен неравноценным: Алвито обладал обширной эрудицией и был прекрасным учителем, в то время как познания самого Блэкторна, по его собственной оценке, не выходили за рамки того, что должен знать мореплаватель.

– Заблуждение, – возражал Алвито. – Вы уникальный капитан, вы добились невероятных успехов. Таких, как вы, полдюжины наберется на всей земле, правда!

Казалось, они заключили перемирие, и это радовало Марико.

– Это дружба, Андзин-сан, или ее начало.

– Нет, не дружба. Я не доверяю ему, как и он мне. Мы враги навек. Я ничего не забыл, он тоже. Это отсрочка. Возможно, он что-то задумал. Но никогда не скажет что, сколько бы я ни допытывался. Я раскусил его. Большой опасности нет, если держаться настороже.

Пока он коротал время в беседах с Алвито, Марико болтала с Кику и Гёко, которые посвящали госпожу Тода в секретное учение спальни и тайны «мира ив». Она в свою очередь рассказывала о своем мире, о том, чему была свидетельницей, в чем участвовала или о чем слышала. О Городе, тайко и даже о господине Торанаге. Вполне благонамеренные рассказы о великих мира сего, чего никогда не слышали простые смертные.

В нескольких милях к югу от Мисимы река сворачивала на запад, спокойно устремляясь к берегу моря и большому порту Нумадзу. Путники покинули эту овражистую местность и направились через плоские рисовые поля вдоль широкой оживленной дороги, идущей к северу. Эта местность изобиловала ручьями и притоками, которые приходилось преодолевать: мелкие – вброд, глубокие и широкие – на плоскодонных баржах. Мосты попадались редко. Обычно путников переносили на плечах носильщики, которые околачивались возле брода, болтая и ругаясь.

На седьмой день пути они достигли развилки, и отец Алвито объявил, что должен покинуть их. Он собирался отправиться дальше по западной дороге, чтобы вернуться на свой корабль, на день или около того, но был не прочь вновь присоединиться к прежней компании на дороге из Мисимы в Эдо, если ему позволят.

– Конечно, я буду рад, если вы оба пожелаете поехать со мной.

– Спасибо, но, извините, у меня есть дела в Мисиме, – сказала Марико.

– Андзин-сан? Если у госпожи Марико нет времени, мы будем рады вам. У нас очень хороший повар, прекрасные вина. Видит Бог, вы будете в безопасности и сможете уходить и приходить, когда вам захочется. Родригес сейчас на борту.

Марико видела, что Блэкторн почти готов принять приглашение. «Как он может? – огорчилась она. – Как он может покинуть меня, когда осталось так мало времени?»

– Пожалуйста, Андзин-сан, – произнесла она. – Это будет полезно для вас. И вам, должно быть, хочется повидать Родригеса, правда?

Но Блэкторн не поддался искушению. Он не доверял священнику. Даже из-за Родригеса он не стал совать голову в петлю. Поблагодарил Алвито и отказался.

– Давайте сделаем остановку, Андзин-сан, – предложила Марико, хотя едва наступил полдень. – Давайте не будем торопиться, ладно?

– Прекрасно. Я с удовольствием.

– Святой отец – хороший человек, но я рада, что он уехал.

– Я тоже. И он не хороший человек. Он священник.

Его страстность ошеломила Марико.

– О, извините, Андзин-сан, пожалуйста, извините меня за эти слова…

– Не важно, Марико-сан. Я сказал вам: ничто не забыто. Он все время будет за мной охотиться.

Блэкторн пошел искать Ёсинаку, а Марико, расстроившись, смотрела на западное ответвление дороги. Отец Алвито и его сопровождающие неторопливо направляли своих лошадей в потоке других путников. Кое-кто кланялся маленькой кавалькаде, многие смиренно становились на колени, иные любопытствовали, другие провожали ее недовольным взглядом. Но все вежливо уступали дорогу. Кроме самураев, даже самого низшего ранга. Повстречав самурая, отец Алвито перебирался на другую сторону дороги, и его спутники делали то же самое.

Святой отец был рад оставить Марико и Блэкторна. Требовалось отправить срочные послания отцу-инспектору, которые он не смог отослать раньше, так как все его почтовые голуби погибли в Ёкосэ. Хватало и других забот: Торанага, рыбак Уо, Марико и пират. А еще Жозеф, который продолжал выслеживать его…

– Что он делает здесь, Ёсинака-сан? – выпалил отец Алвито в первый день, заметив среди самураев Жозефа, одетого в кимоно и вооруженного мечами.

– Господин Торанага приказал мне взять его в Мисиму, Цукку-сан. Там я должен направить его к господину Хиромацу. Простите, вам неприятно его видеть?

– Нет-нет, – неубедительно заявил святой отец.

– Вас беспокоят его мечи? Не тревожьтесь. Это только рукоятки, без клинков. Так приказал господин Торанага. Поскольку этот человек с юности воспитывался вашим орденом, не ясно, следует ли давать ему настоящие мечи, имеет ли он на это право. Кажется, он попал к вам еще ребенком, Цукку-сан? Ведь не может быть самурая без мечей, правда? Урага-но Тадамаса, конечно, самурай, хотя и состоял в обучении у чужеземных священников целых двадцать лет. Наш господин принял мудрое решение.

– Что же будет с ним?

– Я передам его господину Хиромацу. Может быть, господин Хиромацу отошлет его обратно к дяде, чтобы тот решил его судьбу. Может быть, он останется с нами. Я только повинуюсь приказам, Цукку-сан. – Отец Алвито хотел поговорить с Жозефом, но Ёсинака вежливо остановил его: – Извините, но мой господин приказал ему держаться одному. Никого рядом. Особенно христиан. До тех пор пока господин Харима не примет решения, сказал мой хозяин. Урага-сан – вассал господина Харимы, правда? Господин Харима тоже христианин, так? Господин Торанага говорит, что с отступниками-христианами должен разбираться даймё-христианин. В конце концов, господин Харима – дядя Урага-сана, глава дома, и это он приказал Урага-сану примкнуть к вам.

Несмотря на запрет, Алвито тем же вечером снова попытался поговорить с Жозефом с глазу на глаз, убедить его покаяться и на коленях просить прощения у отца-инспектора. Однако отступник удалился, не пожелав выслушать его. После этого случая Жозефа всегда отправляли далеко вперед.

«Святая Мадонна, мы должны вернуть его Богу, – мучительно размышлял Алвито. – Что я могу сделать? Может быть, отец-инспектор придумает, как вести себя с Жозефом. Да. И разгадает подоплеку этого невероятного решения Торанаги – подчиниться Совету, решения, которое на тайном совещании было признано невозможным».

– Немыслимо, – сказал тогда дель Акуа. – Это противоречит характеру Торанаги. Он будет воевать. Когда закончатся дожди или даже еще раньше. Если убедит Дзатаки отречься от Исидо и выдать его. Мой прогноз: он будет тянуть время и попытается вынудить Исидо сделать первый шаг – его обычная выжидательная позиция. Так или иначе, пока Кияма и Оноси поддерживают Исидо и Осаку, судьба Канто предрешена, как и участь Торанаги.

– А Кияма и Оноси? Они забудут свою вражду ради общего блага?

– Они все убеждены, что победа Торанаги будет похоронным звоном по Святой церкви. Сейчас, когда Харима принял сторону Исидо, я боюсь, что Торанага – разбитая мечта.

«Опять гражданская война, – думал Алвито. – Брат против брата, отец против сына, деревня против деревни. Андзиро готова к восстанию, вооружена крадеными ружьями, как сказал рыбак Уо. И другие страшные новости: тайный мушкетный полк почти готов! Современный, в европейском стиле кавалерийский отряд, более двух тысяч мушкетеров, готовых к войне в японских условиях. О Мадонна, защити истинно верующих и прокляни еретиков!..

Какая жалость, что у Блэкторна такой неуступчивый нрав. Он мог бы стать ценным союзником. Я никогда не допускал подобного, но это так. Смелый и умный, честный в своей ереси, прямой и бесхитростный. Ему ничего не надо повторять дважды, его память удивительна. Он так много рассказал мне о мире. И о себе самом. Неужели это неправильно? – печально подумал Алвито, повернувшись, чтобы в последний раз махнуть рукой Марико. – Неужели это неправильно – учить врага и учиться у него? Правильно ли закрывать глаза на смертный грех?..»

На третий день после выезда из Ёкосэ брат Мигель поразил его открытием.

– Ты считаешь, что они любовники?

– Что такое Бог, если не любовь? Разве не любви учил Господь наш Иисус? – ответил Мигель. – Я только упомянул, что видел: они ласкают друг друга взглядом, и это прекрасно. Об их телах я ничего не знаю, святой отец, и, честно говоря, меня это не занимает. Но их души касаются друг друга, и через это я, кажется, лучше понял Бога.

– Ты, должно быть, ошибаешься. Она никогда не совершит подобного. Это противоречит ее воспитанию, их законам и законам Бога. Она истинная христианка. Она знает, что супружеская неверность – страшный грех.

– Да. Но ее брак синтоистский, не освященный перед нашим Господом Богом, так что какая же это супружеская измена?

– И ты сомневаешься в Слове? Ты заражен ересью Жозефа?

– Нет, святой отец, прошу извинить меня, я никогда не сомневался в Слове. Только в том, что сделал человек.

…С тех пор Алвито стал следить за этими двоими. Конечно, они очень нравились друг другу. А почему бы и нет? В этом не было ничего плохого. Почти неразлучные, они учились друг у друга. Женщине велели забыть свою религию, мужчина не знал никакой, кроме налета лютеранской ереси, свойственного, по словам дель Акуа, всем англичанам. Оба сильные, полные жизни люди, однако плохо подходящие друг другу.

На исповеди она не призналась ни в чем. Он не настаивал. Ее глаза сказали ему все и ничего, ничего такого, за что можно было осудить. Он слышал, как объясняет дель Акуа: «Мигель, должно быть, ошибся, ваше преосвященство». – «Но она совершила грех супружеской измены? Были какие-нибудь доказательства?» – «К счастью, никаких доказательств».

Алвито натянул поводья и, мгновенно обернувшись, увидел, что она стоит на пологом склоне, капитан разговаривает с Ёсинакой, а старая сводня и ее раскрашенная блудница лежат в своем паланкине. Ему мучительно хотелось спросить: «Вы блудили с капитаном, Марико-сан? Еретик обрек вашу душу на вечную муку? Вы, которой предстояло стать монахиней, а может, нашей первой местной аббатисой? Вы живете в мерзком грехе, в позоре, не исповедуясь, скрывая свои прегрешения от духовника, и тем самым оскверняете себя перед Богом?»

Он видел, как она махнула ему рукой, но на сей раз сделал вид, что не заметил, вонзил шпоры в бока лошади и заторопился прочь.

Той ночью их сон был нарушен.

– Что это, любовь моя?

– Ничего, Марико-сан. Спи.

Но она не уснула, он тоже. Намного раньше обычного она ускользнула обратно в свою комнату, а он встал, оделся, сел во дворе и читал словарь при свечах до самого рассвета. Когда взошло солнце и потеплело, ночные страхи рассеялись, и они мирно продолжили свое путешествие. Вскоре обоз дотащился до великого прибрежного пути Токайдо, восточнее Мисимы. Движение здесь заметно оживилось. Больше всего, как всегда, попадалось пеших путников с котомками за спиной. Иногда встречались вьючные лошади, и совсем не было повозок.

– О, повозки – это что-то с колесами, да? В Японии ими не пользуются, Андзин-сан. Наши дороги слишком крутые и все время пересекают реки и ручьи. К тому же колеса портят поверхность дороги, так что пользоваться повозками запрещено для всех, кроме императора, да и он проезжает несколько церемониальных ри в Киото по специальной дороге. Нам они не нужны. Как мы поедем на колесах через ручьи и реки? Их много, слишком много, чтобы через каждую перекинуть мосты. По дороге отсюда до Эдо путник должен пересечь шестьдесят речушек и рек, Андзин-сан. Сколько мы уже преодолели? Дюжину, да? Нет, мы все путешествуем пешком или в седле. Конечно, лошадей и особенно паланкины могут иметь только важные люди, даймё и самураи, да еще не всякие самураи.

– Что? Вы не вправе нанять паланкин, даже если имеете деньги?

– Нет, если не позволяет положение в обществе, Андзин-сан. Это очень мудрое правило. Вы так не думаете? На лошади или в паланкине могут путешествовать лекари, а также очень старые или очень больные люди, которые имеют письменное разрешение своего сюзерена. Паланкинами и лошадьми не дозволено пользоваться крестьянам или простолюдинам, Андзин-сан. Это может приучить их к праздности, правда? Им полезнее ходить пешком.

– И знать свое место. Да?

– О да. Но это все делается для поддержания мира, порядка и внутренней гармонии, ва. Только купцы могут сорить деньгами, а кто они такие, как не паразиты, которые ничего не создают, ничего не выращивают, ничего не делают, а только кормятся за счет чужого труда? Конечно, они должны ходить пешком. Это очень мудро.

– Я никогда не видел так много людей на дорогах, – поделился Блэкторн.

– О, это пустяки. То ли еще будет, когда мы приблизимся к Эдо. Мы любим путешествовать, Андзин-сан, но редко делаем это в одиночку. Мы предпочитаем странствовать в обществе других людей.

Но толпы народа не мешали их продвижению. Герб Торанаги на флажках, личный герб Тода Марико и старательность Акиры Ёсинаки, а также гонцы, которых он отправлял вперед, обеспечивали им лучший ночлег на лучших постоялых дворах, а также беспрепятственный проезд. Все другие путники, даже самураи, сразу же с поклоном уступали им путь.

– Они всегда так останавливаются и кланяются?

– О нет, Андзин-сан. Только при появлении даймё и важных персон. И самураев. Да, это мудрый образ действий для простолюдинов. Что сталось бы с законами, с государством, если бы простой народ не уважал самураев и самих себя? И потом, это касается всех. Мы останавливаемся и кланяемся, уступая дорогу посланцу императора, разве не так? Все должны быть вежливыми, правда? Даймё более низкого ранга обязан спешиться и поклониться более важным даймё. Обычай правит всей нашей жизнью.

– А если, скажем, встретятся два даймё одного ранга?

– Тогда оба должны спешиться, одновременно поклониться и следовать дальше своим путем.

– А что, если встретятся господин Торанага и господин Исидо?

Марико незаметно перешла на латынь:

– Кто это, Андзин-сан? Не поминай этих имен. Только не сегодня, между нами.

– Ты права. Пожалуйста, прости меня.

– Послушай, любимый, давай поклянемся, что не покинем нашего тайного мира, пока не достигнем Эдо. До первого моста. Разумеется, если нам улыбнется Мадонна и мы благополучно выберемся из Мисимы. Давай?

– Какая опасность может подстерегать нас в Мисиме?

– Там Ёсинака-сан должен подать рапорт господину Хиромацу. Мне также предстоит встреча с ним. Мой свекор – мудрый человек, он всегда настороже. Нам будет очень трудно провести его.

– Мы должны быть осторожны. Давай молить Бога, чтобы твои страхи оказались безосновательными.

– О себе я не беспокоюсь – только о тебе.

– А я о тебе.

– Давай сделаем вид, что наш мир – единственная реальность.

– Вот и Мисима, Андзин-сан, – объявила Марико.

Низкий утренний туман скрывал едва ли не весь вытянутый в длину город-крепость, где проживало почти шестьдесят тысяч человек. Сквозь туман виднелись только несколько крыш и каменный замок. За ним вставали горы, понижающиеся к морю на западе. Далеко на северо-западе вырисовывалась величественная гора Фудзи. На севере и востоке горные хребты возносились почти до неба.

– Что теперь?

– Сейчас Ёсинака найдет самый хороший постоялый двор на расстоянии не более десяти ри, и мы остановимся там на два дня. Это самое большое, что могут потребовать мои дела. Гёко и Кику-сан покинут нас на это время.

– А дальше?

– Дальше мы поедем. Что подсказывает ваше чутье? Не ожидают ли нас бури в Мисиме?

– Никаких бурь, – ответил он. – А что будет потом, после Мисимы?

Она нерешительно показала рукой на северо-восток:

– Потом мы поедем этой дорогой. Там есть извилистый проход, который взбирается через горы к Хаконэ. Это самая тяжелая часть пути. Потом дорога спускается к городу Одавара, который намного больше Мисимы, Андзин-сан. Это уже на побережье. Добраться оттуда до Эдо – только вопрос времени.

– Сколько его у нас?

– Недостаточно.

Глава 46

Тода Хиромацу принял из рук Марико личное послание Торанаги и сломал печати. В свитке коротко сообщалось о произошедшем в Ёкосэ. Торанага подтверждал, что намерен предстать перед Советом регентов. Хиромацу предписывалось до прибытия господина охранять от любого вторжения границы и перевалы, открывающие дорогу в Канто. Но пропускать беспрепятственно любых посланцев Исидо или гонцов с востока и даже оказывать им всяческое содействие. Кроме того, свиток содержал распоряжения относительно отступника-христианина и Андзин-сана.

– А теперь расскажите мне все касающееся господина Торанаги, что видели и слышали в Ёкосэ.

Марико исполнила просьбу.

– Скажите мне, что вы думаете обо всем этом.

Марико опять подчинилась.

– Что случилось между вами и моим сыном во время тя-но-ю?

Она в точности передала, что происходило.

– Мой сын сказал, что наш господин потерпит поражение? Перед второй встречей с господином Дзатаки?

– Да, господин.

– Вы так думаете?

– О да, господин.

В комнате на самом верху главной замковой башни, которая господствовала над всем городом, наступило долгое молчание. Хиромацу встал и подошел к бойнице в толстой каменной стене, ему было трудно держать меч – боль в спине и суставах ослабляли хватку Железного Кулака.

– Я не понял.

– Что?

– Ни моего сына, ни нашего господина. Мы можем разбить Исидо, какое бы войско он ни двинул против нас. А что касается решения предстать перед Советом регентов…

Она играла веером, любуясь вечерним, усыпанным звездами небом. Хиромацу внимательно посмотрел на нее:

– Вы очень хорошо выглядите, Марико-сан, будто помолодели. В чем секрет?

– У меня нет никаких секретов, господин, – ответила она хрипло, потому что горло вдруг пересохло.

Она ждала, что мир сейчас разлетится вдребезги, но опасное мгновение миновало, и старик снова обратил свой проницательный взор на город, раскинувшийся внизу.

– А теперь расскажите мне, что случилось с тех пор, как вы уехали из Осаки. Все, что вы видели, слышали, в чем принимали участие, – потребовал он.

Она закончила свой рассказ далеко за полночь. Изложила все обстоятельно и точно, за исключением того, как далеко зашли ее отношения с Андзин-саном. Даже здесь она была достаточно осторожна, чтобы не скрывать своего восхищения им, его умом и смелостью. Или того, как его ценит Торанага.

Тем временем Хиромацу продолжал расхаживать по комнате – движение облегчало боль. Все совпадало с отчетами Ёсинаки и Оми – даже тирада, которую выдал Дзатаки перед тем, как спешно отбыл в Синано. Теперь Железный Кулак понял многое из того, что раньше было ему неясно, и получил достаточно сведений, чтобы принять обоснованное решение. Кое-что из рассказанного Марико возмутило его и даже заставило еще сильнее невзлюбить сына, он мог понять, что двигало Бунтаро, но не принимал этого в расчет. Что-то возмущало его и в чужеземце, а кое-что заставляло им восхищаться.

– Вы сами видели, как он вытолкнул нашего господина на безопасное место?

– Да. Господин Торанага давно был бы уже мертв, господин, если бы не он. Я совершенно уверена. Он три раза спасал нашего господина: при бегстве из Осакского замка, на борту галеры в гавани Осаки и во время землетрясения. Я видела мечи, которые выкопал Оми-сан. Они были изогнуты, как лапша, и никуда не годились.

– Вы думаете, Андзин-сан действительно мог совершить сэппуку?

– Да. Клянусь своим христианским Богом, я считаю, что он принял такое решение. Только Оми-сан помешал ему. Господин, я считаю, он достоин звания самурая и хатамото.

– Я не спрашивал вашего мнения.

– Прошу простить меня, господин, конечно, вы не спрашивали. Но этот вопрос все еще крутится у вас в голове.

– Вам мало наставлять этого капитана – вы беретесь читать чужие мысли?

– О нет, пожалуйста, извините меня, господин, конечно нет. – Она постаралась придать самый искренний тон своему голосу. – Я только старалась ответить главе нашего рода в меру моих скромных способностей. Интересы нашего господина для меня на первом месте. Ваши – на втором.

– А это так?

– Пожалуйста, извините меня, но нет необходимости спрашивать. Отдайте приказ, господин, я все выполню.

– Почему вы такая гордая, Марико-сан? – спросил он испытующе.

– Прошу извинить меня, господин. Я была груба. Я не заслужила такого…

– Я знаю! Никто из женщин не заслужил! – Хиромацу хохотнул. – Но бывают времена, когда мы нуждаемся в вашей женской холодной, жестокой, злобной, изощренной, практичной мудрости. Вы, женщины, намного умнее нас, правда?

– О нет, господин, – пролепетала она, соображая, что у него на уме.

– Я признаю это только потому, что мы сейчас одни. Если повторить такое перед всеми, люди скажут, что Железный Кулак выжил из ума, что ему пора распроститься с мечами, обрить голову и возносить молитвы Будде, вымаливая прощения за смерть людей, чьи души он отправил в «великую пустоту». И они будут правы.

– Нет, господин. Ваш сын был прав. Пока наш господин не закончил свои дни, вы не можете отступать. Ни вы, ни господин, мой муж. Ни я.

– Да, но все равно я был бы очень рад сложить оружие и молиться, чтобы Будда упокоил меня и всех, кого я убил.

Некоторое время он всматривался в темноту ночи, ощущая груз лет, потом снова взглянул на Марико. На нее было приятно смотреть, приятней, чем на любую другую женщину из тех, кого он знал.

– Что?

– Ничего, Марико-сан. Я вспомнил, как впервые увидел вас.

Это случилось, когда Хиромацу тайком заложил душу Городе, чтобы заполучить изящное, неземное существо в жены сыну, тому самому сыну, что зарубил собственную мать, единственную женщину, которую по-настоящему любил Хиромацу.

«Почему я добивался для него Марико? Потому что хотел досадить тайко, который тоже домогался ее. Досадить противнику, и ничего более. А была ли неверна мне моя наложница? – спросил себя старик, бередя старую рану. – О боги, когда предстану перед вами, я потребую ответа и на этот вопрос. Я хочу знать, да или нет! Я требую правды! Я думаю, это ложь, но Бунтаро сказал, что застал ее наедине с мужчиной, растрепанную, в кимоно без пояса, задолго до моего возвращения. Это могла быть ложь. Или правда? Это должна быть правда. Разве мой сын отрубил бы голову своей матери, если бы не был уверен?»

Марико разглядывала морщины, избороздившие лицо Хиромацу, его кожа натянулась, местами шелушилась от возраста. Но в руках, в развороте плеч еще чувствовалась былая сила.

«О чем вы думаете? – вертелось у нее на языке. Ей нравился этот человек. – Вы все-таки видите меня насквозь? Вы знаете обо мне и Андзин-сане? Вы догадались, что я трепещу от любви к нему? Что, если мне придется выбирать между ним, вами и Торанагой, я выберу его?»

Хиромацу стоял у бойницы и смотрел на город, пальцы его поглаживали ножны и рукоятку меча, он совсем забыл о ней. Хиромацу задумался о Торанаге и о том, что несколько дней назад бросил ему в лицо Дзатаки с негодованием, которое он разделял.

– Да, конечно, я хочу завоевать Канто, и вывесить мое знамя на стенах замка в Эдо, и сделать его своим. Я никогда не хотел этого раньше, но теперь хочу, – признался Дзатаки. – Но таким путем? Это не сделает чести ни моему брату, ни вам, ни мне! Никому! Кроме Исидо, крестьянина, который ее не заслуживает.

– Тогда поддержите господина Торанагу. С вашей помощью Тора…

– Зачем? Чтобы мой брат стал сёгуном и уничтожил наследника?

– Он сто раз говорил, что поддерживает наследника. И я ему верю. Нами будет править Миновара, а не выскочка-крестьянин и ведьма Отиба. Если умрет Торанага, эти глупцы будут хозяйничать в стране восемь лет, пока Яэмон не достигнет совершеннолетия. Почему не дать господину Торанаге восемь лет? Он – Миновара! Он тысячу раз говорил, что передаст власть Яэмону. Где у вас мозги, в заднице? Торанага не враг вам или Яэмону!

– Ни один Миновара не преклонял колен перед крестьянином! Он наплевал на честь, свою и всех нас. Вашу и мою!

Они осыпали друг друга бранью, проклятиями и даже чуть не подрались, поскольку беседовали вдали от посторонних глаз.

– Ну давай! – издевался он над Дзатаки. – Вытаскивай свой меч, предатель! Ты предал брата, главу рода!

– Я глава собственного рода. У нас одна мать, а не отец. Отец Торанаги с позором прогнал мою мать. Я не буду помогать Торанаге, но, если он отречется и вспорет себе живот, поддержу Судару…

«В этом нет нужды, – сказал себе нынешней ночью Хиромацу, все еще разъяренный. – Не стоит делать этого, пока я жив, или смиренно покоряться. Я главнокомандующий. Мой долг – защищать честь и дом моего господина, даже от него самого. Так что я решил.

Пожалуйста, извините меня, господин, но на сей раз я ослушаюсь. На сей раз я обману. Я объединюсь с вашим сыном и наследником, господином Сударой, и его женой, госпожой Гэндзико. Вместе мы объявим „малиновое небо“, как только прекратятся дожди, и начнем войну. Я запру вас в замке Эдо и буду защищать, что бы вы ни говорили, чего бы то ни стоило, пока последний человек в Канто не падет в битве с врагом».

Гёко была рада вновь оказаться дома, в Мисиме, среди своих девушек и конторских книг, счетов, долговых расписок, заемных писем.

– Вы хорошо поработали, – похвалила она своего главного счетовода.

Сморщенный человечек благодарно откланялся и захромал домой, а мама-сан с угрожающим видом повернулась к главному повару:

– Тринадцать серебряных тёгинов, двести медных моммэ за еду на одну неделю?

– О, пожалуйста, извините меня, хозяйка, из-за слухов о войне цены взлетели до небес, – повел наступление толстый повар. – На все: рыбу, рис, овощи. Даже соевый соус вздорожал вдвое за последний месяц, а саке и того больше. А ты работай и работай в душной горячей кухне, которую давно пора перестроить. Дорого! Ха! За одну неделю я накормил сто семьдесят два гостя, десять куртизанок, одиннадцать голодных учениц, четырех поваров, шестнадцать служанок и четырнадцать слуг! Прошу извинить меня, хозяйка, но моя бабушка очень больна, так что я вынужден взять отпуск на десять дней…

Гёко начала аккуратно рвать на себе волосы – так, чтобы показать всю глубину своего отчаяния, но не испортить внешность. Затем отослала его, сказав, что разорена, уничтожена, что, лишившись такого прекрасного главного повара, принуждена будет закрыть самый известный чайный домик в Мисиме, что по его вине ей придется выкинуть на снег всех этих преданных девушек и честных, но несчастных слуг.

– Не забывай, что надвигается зима! – выкрикнула она напоследок.

Потом, оставшись в одиночестве, сопоставила доходы с расходами, и выяснилось, что доходы вдвое превысили ее ожидания. Саке показалось ей вкуснее обычного. Да, цены на продукты подскочили, но то же случилось и со спиртным. Она сразу же написала сыну в Одавару, где у нее был винокуренный заводик, и приказала удвоить выпуск саке. Потом разобралась в неизбежных ссорах девушек, выгнала трех, четырех наняла, отправила человека за сводней и подписала контракты с семью куртизанками, которые ей очень нравились.

– И когда бы вы хотели принять этих почтенных дам, Гёко-сан? – жеманно улыбнулась старуха, радуясь щедрым комиссионным.

– Сейчас же! Ну, давай поторопись!

После этого она позвала застройщика и обсудила с ним планы расширения чайного домика, чтобы было где разместить новых подопечных.

– Наконец-то выставлен на продажу участок на Шестой улице, госпожа. Хотите, чтобы я приобрел его сейчас?

Несколько месяцев Гёко ждала этого, но сейчас замотала головой и велела застройщику подыскать четыре тё[41] пустующих земель на холме к северу от города.

– Но не делай этого сам, используй посредников. Не жадничай. И я не хочу, чтобы стало известно, что земля покупается для меня.

– Но четыре тё? Это…

– По меньшей мере четыре, может быть, и пять, через пять месяцев, но только выбери… понимаешь? Их надо будет записать на этих людей.

Она передала ему список доверенных лиц, через которых требовалось совершить сделку, и поспешила выпроводить застройщика, в мыслях своих уже видя обнесенный стенами квартал в пределах процветающего города. От радости Гёко даже рассмеялась.

После этого она побеседовала с каждой куртизанкой, кого похвалила, кого побранила, ругалась и плакала. Некоторых повысила в классе, некоторых понизила, соответственно пересмотрев цены на их услуги. В самый разгар этих хлопот явился Оми.

– Извините, но Кику-сан плохо себя чувствует, – сказала мама-сан. – Ничего серьезного. На ней, бедняжке, плохо сказываются перемены погоды.

– Я настаиваю на том, чтобы увидеться с ней.

– Извините, Оми-сан, но вы, конечно, не настаиваете? Кику-сан принадлежит вашему сюзерену, не так ли?

– Я знаю, кому она принадлежит! – вскричал Оми. – Я хочу видеть ее, только и всего.

– О, извините, разумеется, вы имеете полное право кричать и ругаться. Извините, пожалуйста. Но, простите, она нездорова. Загляните сегодня вечером, или, может быть, позднее, или завтра. Что я могу поделать, Оми-сан? Если ей станет лучше, может быть, я извещу вас. Если вы скажете, где остановились…

Он назвал ей адрес, поняв, что ничего не добьется, и выскочил из чайного домика, желая разнести в щепки всю Мисиму.

Гёко надолго задумалась об Оми. Потом послала за Кику и сообщила, что́ наметила для нее на два вечера в Мисиме.

– Может быть, нам удастся убедить нашу госпожу Тода отложить отъезд на четыре-пять дней, дитя. Я знаю с полдюжины мужчин, которые отвалят сказочные деньги за то, чтобы ты скрасила им вечер. Ха! Теперь, когда такой великий даймё выкупил твой контракт, никто не осмелится тронуть тебя, ни разу, так что ты сможешь только петь, танцевать и представлять пантомимы. Ты станешь нашей первой гэйся!

– А бедный Оми-сан, хозяйка? Я не помню случая, чтобы он так злился. Уж извините, но он так кричал на вас.

– Ха! Что такое его крики, когда ты теперь наложница великого даймё, наибогатейшего поставщика риса и шелка. Сегодня вечером я сообщу Оми, где ты будешь петь в последний раз, но предупрежу, что ему придется подождать. Я устрою его в соседней комнате. Ожидая, он выпьет очень много саке, а обслужит его Акико. Потом нелишне будет спеть ему одну-две печальные песни – у нас нет еще полной уверенности насчет Торанага-сама, правда? Мы пока не получили очередного взноса, не говоря уже об окончательном расчете.

– Пожалуйста, извините меня, но, может, лучше выбрать Тёко? Она красивее, моложе и приятнее. Я уверена, он останется доволен.

– Да, дитя, но Акико сильная и очень опытная. Когда мужчинами овладевает безумие такого рода, они все становятся очень грубыми. Грубее, чем ты можешь вообразить. Оми-сан не исключение. Я не хочу, чтобы Тёко пострадала. Акико любит опасность, умеренное насилие ее только подстегивает. Она вынет жало из его «прекрасного шипа». Теперь поторопись, надень свое лучшее кимоно и воспользуйся самыми хорошими духами.

Кику ушла готовиться, а Гёко заторопилась отдать распоряжения по дому. Управившись с этим и всем остальным – даже с официальным приглашением на чай восьми самых влиятельных мама-сан в Мисиме для обсуждения одного крайне важного дела, – она с удовольствием окунулась в ванну: «Ах!»

Наконец, в нужное время, прекрасный массаж. Духи, сурьма и белила, прическа, новое просторное кимоно редкого жатого шелка. Потом в назначенный час явился ее любовник. Это был школяр восемнадцати лет, сын обедневшего самурая, по имени Инари.

– О, как вы прекрасны! Я сразу кинулся сюда, как только от вас принесли записку, – сказал он с придыханием. – Удачно ли вы съездили? Я так рад, что вы вернулись! Благодарю вас за подарки – меч прекрасен, кимоно тоже! Как вы добры ко мне!

«Да, я добра», – согласилась она про себя, хотя вслух это отрицала. Скоро она уже лежала рядом с ним, потным и вялым. «Ах, Инари, – дивилась она, – твой „прозрачный пест“ совсем не такой, как у Андзин-сана, но то, что ты недобрал в размере, восполняется ошеломляющей энергией!»

– Почему ты смеешься?! – спросил он сонно.

– Потому что ты сделал меня счастливой, – вздохнула она, радуясь, что ей повезло получить изрядное образование.

Она весело щебетала, осыпая его похвалами и ласками, пока он не уснул; ее руки и голос, привычные к таким вещам, легко помогли им достичь желаемого. Мыслями она была далеко. Она размышляла о Марико и ее любовнике, обдумывая разные хитрые ходы.

«Какой силы должен быть нажим на госпожу Тода? И кому их можно выдать? Кем пригрозить? Очень осторожно, конечно. Торанагой, Бунтаро или кем-нибудь еще? Христианским священником? Какая в этом выгода? Или господином Киямой? Ведь любой скандал, связывающий благородную госпожу Тода с чужеземцем, расстроит брак ее сына с внучкой Киямы. Сделает ли ее сговорчивой угроза разоблачения? Или оставить все как есть? Может, это сулит какие-то выгоды.

Жаль Марико. Такая красивая женщина! Могла бы стать прекрасной куртизанкой. Жаль и Андзин-сана. О, он так умен – на нем можно было бы неплохо поживиться.

Как мне с умом использовать их тайну, чтобы извлечь выгоду до того, как они погибнут?

Будь осторожной, Гёко! – предостерегла она себя. – Осталось совсем немного времени, чтобы с пользой распорядиться новыми секретами. Например, о ружьях и снаряжении, припрятанном крестьянами в Андзиро. Или о мушкетном полку: его численности, командирах, организации и количестве ружей. Или о Торанаге, который той ночью в Ёкосэ от души порезвился с Кику: сто проникновений с силой тридцатилетнего мужчины в классическом ритме – шесть мелких толчков, пять глубоких. Потом он спал как ребенок. Разве так ведет себя человек, которого гложет тревога, а?

А как мучился этот девственник с тонзурой? Голый повалился на колени, чтобы выпросить у христианского Бога прощения за то, что собирался согрешить с девушкой. И замолить другой грех, настоящий, который совершил в Осаке, выдав тайну исповеди прокаженного господину Хариме. Пригодится это Торанаге? Бесконечные излияния о том, что шептали ему на исповеди, затем молитва с плотно закрытыми глазами, прежде чем бедный глупец неумело развел бедра девушки и излился раньше времени, как грязная ночная тварь. Столько ненависти, такие корчи стыда, настоящая агония…

А как быть с тем, что второй повар Оми сболтнул служанке, та – своему любовнику, а этот последний – Акико? Повар подслушал, как Оми и его мать сговаривались убить Касиги Ябу, их сюзерена. Ха! Выдать этот секрет – все равно что выпустить кошку среди голубей Ябу! Может, эту тайну – про Оми и Ябу – предложить Дзатаки? Или шепнуть Торанаге? А слова Дзатаки, которые тот пробормотал во сне? Девушка запомнила их и пересказала мне на следующий день за целый серебряный тёгин. Оказывается, господин Исидо и госпожа Отиба едят вместе и спят вместе. Дзатаки сам слышал их стоны и крики, как будто ян пронзал инь! – Гёко состроила брезгливую мину. – Удивительно, правда? Такие важные персоны!

И еще одно удивительное обстоятельство: достигая „облаков“ и „дождя“, а также несколько раз до этого господин Дзатаки называл девушку Отибой. Любопытно, правда?

Не запоет ли столь желанный всем Дзатаки другую песню, если Торанага предложит ему в награду саму Отибу?»

Гёко хихикнула, радуясь тому, что мужчины легко изливают самые поразительные тайны вместе со своим «отрадным соком».

– Он изменится, – пробормотала она уверенно. – О да, очень.

– Что?

– Ничего-ничего, Инари-тян. Сладко ли тебе спалось?

– Что?

Она улыбнулась и позволила ему снова уснуть. Потом, когда он собрался с силами, стала ласкать его руками и губами, доставляя наслаждение и наслаждаясь.

– А где сейчас англичанин, святой отец?

– Я точно не знаю, Родригес. Должно быть, на одном из постоялых дворов к югу от Мисимы. Я послал слугу узнать, где именно. – Алвито подобрал остатки подливки хлебной коркой.

– Когда вы будете знать?

– Завтра наверняка.

– Мне хотелось бы повидать его еще раз. Он в порядке? – спокойно спросил Родригес.

– Да.

Судовой колокол ударил шесть раз. Три часа дня.

– Он рассказывал вам, что случилось с ним после отъезда из Осаки?

– Я узнал кое-что. От него и от других. Это длинная история, есть что порассказать. Сначала разберусь с письмами, а потом поговорим.

Родригес откинулся на спинку стула в своей маленькой каюте на корме.

– Хорошо. Очень хорошо. – Он посмотрел в резко очерченное лицо иезуита, пронзительные карие глаза с желтыми крапинками. Кошачьи глаза. – Послушайте, отец, – начал он, – англичанин спас мне жизнь и корабль. Конечно, он враг, еретик, но это капитан, один из лучших в мире. Ничего нет плохого в том, чтобы уважать врага, особенно такого, как он.

– Господь наш Иисус простил своих врагов, тем не менее они распяли Его. – Алвито спокойно выдержал взгляд капитана. – Но мне он тоже нравится. По крайней мере, я хорошо понимаю его. Давайте пока оставим его на какое-то время.

Родригес кивнул, соглашаясь. Он заметил, что тарелка священника пуста, потянулся через стол и подвинул к нему поближе большое блюдо:

– Отец, здесь осталось еще немного каплуна. Хотите хлеба?

– Спасибо. Не откажусь. Я и не понимал, как голоден. – Священник с удовольствием отломил еще одну ножку каплуна, взял резаного шалфея и лука, а также хлебных крошек, которыми была нафарширована птица, потом полил все это остатками густого соуса.

– Вина?

– Да, спасибо.

– А где остальные ваши люди, отец?

– Я оставил их на постоялом дворе около порта.

Родригес выглянул в иллюминатор, который выходил в сторону Нумадзу, пристани и порта: справа по борту виднелось устье реки Кано, где вода была темнее, чем в море. Взад-вперед сновали рыбацкие лодки.

– Этот ваш слуга, которого вы послали, святой отец, – ему можно доверять? Вы уверены, что он найдет нас?

– О да. Они, конечно, пробудут там по крайней мере два дня. – Алвито решил не говорить о том, что заподозрил, а точнее, о том, что заподозрил брат Мигель, поэтому ограничился тем, что добавил: – Не забывайте: они путешествуют с большой помпой. Тода Марико занимает высокое положение, и гербы Торанаги еще чего-то да значат, их везде принимают с почетом. Весть об их прибытии разнесется на четыре мили вокруг – что да как, да где остановились.

Родригес рассмеялся:

– Англичанин в почете? Кто поверит в такое? Как какой-нибудь сифилитичный даймё!

– Не совсем так, капитан. Торанага сделал его самураем и хатамото.

– Что?!

– Теперь капитан Блэкторн носит два меча. И пистолеты. Он теперь доверенное лицо Торанаги, в какой-то мере и его протеже.

– Англичанин?

– Да. – Алвито умолк и продолжал есть.

– Вы знаете почему? – не отставал Родригес.

– Да, отчасти. Ему повезло, капитан.

– Расскажите! Хотя бы вкратце, подробности оставим на потом.

– Андзин-сан спас Торанаге жизнь, даже три раза. Дважды во время бегства из Осаки, последний раз в Идзу во время землетрясения. – Алвито с удовольствием обгладывал мясистое бедрышко каплуна. Капли сока стекали по его черной бороде.

Родригес ждал продолжения, но священник больше не проронил ни слова. Взгляд моряка опустился на бокал, который он грел в руках. Поверхность густого красного вина тускло поблескивала. После долгой паузы он произнес:

– Для нас очень плохо, что этот чертов англичанин втерся в доверие к Торанаге. Нам этого совсем не надо. Верно?

– Я с вами согласен.

– И все равно, мне бы хотелось повидаться с ним.

Священник помалкивал. Родригес дал ему подчистить содержимое тарелки, предложил еще, веселость покинула его. Покончив с крылышком, священник выпил еще один бокал вина. Потом достал из буфета бутыль прекрасного французского коньяка и плеснул себе немного.

– Родригес? Не хотите рюмочку?

– Благодарю вас.

Моряк следил за тем, как Алвито наливает орехово-коричневый напиток в хрустальный сосуд. Вино и коньяк прислал святому отцу из личных запасов отец-инспектор, сказавший при этом: «Конечно, Родригес, вы тоже можете отдать им должное вместе с отцом Алвито. Ступайте с Богом! Пусть Он присмотрит за вами и поможет благополучно вернуться в порт, домой». – «Благодарю вас, ваше преосвященство».

«Да, благодарю, но не за то, – горько подумал Родригес, – что приказали генерал-капитану послать меня на эту проклятую посудину, под команду иезуита, и вырвали из объятий моей дорогой Грасии. Мадонна, жизнь так коротка, слишком коротка и слишком опасна, чтобы тратить ее на сопровождение этих отвратных священников, даже отца Алвито, самого приличного из них и оттого самого опасного. Мадонна, помоги мне!»

«О! Вы уезжаете, Род-сан? Так быстро? Как жаль…» – «Я скоро вернусь, моя дорогая». – «О, извините… Я буду скучать. И я, и дитя».

На миг он задумался, не взять ли ее с собой на борт «Санта-Филипы», но сразу же отбросил эту мысль: слишком опасно – для нее, для него и для корабля.

«Извини, я скоро вернусь». – «Мы будем ждать, Род-сан. Пожалуйста, простите меня, что я так расстроена, извините».

Хотя и с трудом, коверкая слова, она пыталась говорить на португальском и настаивала, чтобы он называл ее христианским именем Грасия, а не японским Нян-нян, которое так мило звучит и означает Кошечка. Оно очень подходит ей, а главное, гораздо больше нравится ему.

Родригес покинул Нагасаки с тяжелым сердцем, проклиная всех священников и генерал-капитанов. Скорей бы, скорей закончились лето и осень! Скорей бы поднял якоря черный корабль, трюмы которого уже ломятся от слитков! Скорей бы отправиться домой, богатым и независимым! А что потом? Проклятый вопрос, полностью завладевший им. Что будет с ней и ребенком? «Мадонна, помоги мне решить!»

– Прекрасный обед, Родригес, – похвалил Алвито, играя хлебным мякишем.

– На доброе здоровье. – Родригес сразу стал серьезным. – Какие у вас намерения, отец? Мне хотелось бы… – Он остановился на середине предложения и выглянул наружу. Потом, не удовлетворясь этим, встал из-за стола, прохромал к иллюминатору, выходящему на берег, и посмотрел в него.

– В чем дело, Родригес?

– Я подумал, что наступает отлив. Хочу проверить со стороны моря. – Он отодвинул занавеску, но так и не смог разглядеть носовой якорь. – Извините меня, я на секунду, отец.

Родригес вышел на палубу. Вода плескалась о якорную цепь, которая углом поднималась из мутной воды. Никакого движения. Потом появился легкий след, и корабль начал слегка смещаться, занимая новое положение по мере отлива. Он проверил, как стоит судно относительно берега, на месте ли вахтенные. Все было в полном порядке. Ни одной лодки поблизости. День прекрасный, туман давно рассеялся. До берега около кабельтова – достаточно далеко, чтобы не допустить внезапного вторжения на борт, и в стороне от морских путей, ведущих к пристаням.

Его корабль «Санта-Филипа», быстроходный двухмачтовый парусник, оснащенный, как шлюп, имел японский корпус, приспособленный под португальские паруса и такелаж. Такие суда называли лорча. На нем имелось четыре бортовых орудия и по два маленьких носовых и кормовых. Команда его состояла из тридцати человек.

Родригес осмотрел город и холмы за ним:

– Пезаро!

– Да, сеньор.

– Приготовь баркас. Я собираюсь попасть на берег еще засветло.

– Хорошо. Он будет готов. Когда вы вернетесь?

– На рассвете.

– Ну и отлично! Я возглавлю тех, кто пойдет на берег, – десять человек.

– Не смей соваться на берег, Пезаро. Киндзиру! Мадонна, что с твоими мозгами? – Родригес широко расставил ноги и облокотился о планшир.

– Скверно, что все так маются, – канючил боцман Пезаро, опустив крупные мозолистые руки. – Я поведу людей сам и обещаю, что все будет спокойно. Мы уже две недели сидим здесь, как в клетке.

– Портовые власти сказали: киндзиру, так что прости. Киндзиру есть киндзиру, будь оно неладно! Помнишь? Это тебе не Нагасаки.

– Да, клянусь кровью Христа, очень жаль! – Здоровяк-боцман обиделся. – Подумаешь, прикончили одного японца.

– Одного убили, двух тяжело ранили, тьму народу покалечили, изуродовали девушку, прежде чем самураи остановили побоище. Я предупреждал вас перед выходом на берег: Нумадзу не Нагасаки, ведите себя прилично! Мадонна! Вам повезло, что удалось сбежать, потеряв только одного моряка. Они имели законное право убить вас всех пятерых.

– Их закон, капитан, – это не наш закон. Проклятые обезьяны! Обычный скандал в борделе.

– Да, но его начали вы, власти запретили нам сходить на берег, вы все под арестом. Ты в том числе! – Родригес переставил ногу, чтобы облегчить боль. – Потерпи, Пезаро. Как только святой отец уедет, мы уйдем отсюда.

– С приливом? На рассвете? Это приказ?

– Нет. Пока нет. Пока только приготовь баркас. Со мной поедет Гомес.

– Возьмите меня тоже, а? Пожалуйста, капитан. Сил моих нет торчать на этой проклятой посудине.

– Нет. И не вздумайте сойти на берег сегодня вечером, ты или кто-нибудь из наших.

– А если вы не вернетесь на рассвете?

– Вы будете гнить здесь на якоре, пока я не вернусь. Ясно?

Недовольство боцмана усилилось. Он поколебался, потом буркнул:

– Да, ясно, клянусь Богом!

– Хорошо. – Родригес спустился вниз.

Алвито спал, но проснулся сразу же, как только капитан открыл дверь каюты.

– Ну, все нормально? – спросил он.

– Да. Просто прилив сменяется отливом. – Родригес глотнул немного вина, чтобы отбить противный вкус во рту. Бунт на корабле – чертовски неприятная штука. Если бы Пезаро не повиновался, пришлось бы продырявить ему башку, заковать в кандалы, всыпать пятьдесят линьков, протащить под килем или применить еще одно из ста наказаний, предусмотренных морскими уставами для поддержания дисциплины. Без дисциплины корабль погибнет. – Что дальше, отец? Выходим на рассвете?

– А как с почтовыми голубями?

– Они в хорошей форме. У нас их шесть штук – четыре из Нагасаки, два из Осаки.

Священник посмотрел на солнце. До заката еще четыре или пять часов. Времени для отправки птиц с первым шифрованным сообщением достаточно, он долго его обдумывал: «Торанага подчинился приказу Совета регентов. Собираюсь в Эдо, потом в Осаку. Буду сопровождать Торанагу в Осаку. Он разрешил строить собор в Эдо. Подробное сообщение перешлю с Родригесом».

– Вы не попросите немедленно подготовить двух птиц для Нагасаки и одну для Осаки? – сказал Алвито. – Потом поговорим. Я не поплыву с вами обратно. Я думаю попасть в Эдо сушей. На это уйдет вся ночь и завтрашний день. А сейчас я сажусь писать подробное сообщение, которое вы отвезете отцу-инспектору и вручите только ему лично в руки. Вы сможете отплыть сразу же, как только я закончу письма?

– Да. Если будет слишком поздно, я подожду до рассвета. Здесь на десять лиг кругом полно отмелей и движущихся песков.

Алвито согласился. Еще двенадцать часов ничего не решат. Было бы намного лучше, если бы он смог сообщить новости прямо из Ёкосэ. Покарай Боже того дьявола, который истребил птиц! «Потерпи, – сказал он себе. – К чему такая спешка? Разве терпение не главное правило нашего ордена? Терпение. Все приходит к тому, кто ждет и работает. Что значат двенадцать часов или даже восемь дней? Они не могут изменить ход истории. Смерть была предопределена еще в Ёкосэ».

– Вы поедете вместе с англичанином? – уточнил Родригес. – Как раньше?

– Да. Из Эдо я отправлюсь в Осаку. Буду сопровождать Торанагу. Мне бы хотелось, чтобы вы сделали остановку в Осаке на случай, если отец-инспектор вдруг окажется там, отправится туда из Нагасаки до вашего приезда или едет туда сейчас. Письмо вы можете отдать отцу Сольди, его секретарю, но только ему.

– Хорошо. Я буду рад уехать. Мне здесь не нравится.

– С Божьей помощью мы можем все тут изменить, Родригес. Если на то будет Божья воля, мы обратим в нашу веру всех здешних язычников.

– Аминь. – Родригес переменил положение ноги, уменьшив нагрузку, и пульсирующая боль в ней сразу прекратилась. Он выглянул в окно, потом нетерпеливо встал. – Я схожу за голубями сам. Пишите свое письмо, потом поговорим. Об англичанине.

Родригес вышел на палубу и выбрал голубей в корзинах. Когда он вернулся, священник уже достал особое перо, не толще иглы на конце, чернила и записывал кодированное послание на тонких листочках бумаги. Скатав листочки в трубку, Алвито вложил их в маленькие патрончики, запечатал контейнеры и выпустил птиц. Все три голубя сделали круг над кораблем, потом цепочкой потянулись на запад, к полуденному солнцу.

– Мы поговорим здесь или спустимся ниже?

– Здесь. Тут прохладнее. – Родригес отослал вахтенного с юта на середину корабля, чтобы тот не мог подслушать.

Алвито устроился в морском кресле.

– Сначала о Торанаге.

Он коротко поведал капитану о том, что случилось в Ёкосэ, опустив историю с братом Жозефом и свои подозрения относительно Марико и Блэкторна. Родригес был не менее его ошеломлен известием о том, что Торанага собрался предстать перед Советом регентов.

– Сложил оружие? Это невозможно! Теперь нам ничто не угрожает, черный корабль вне опасности, Церковь станет богаче, мы разбогатеем… Благодарение Господу, всем святым и Мадонне! Это самая лучшая новость, какую вы только могли принести, отец. Мы в безопасности!

– Если так захочет Бог. Торанага обеспокоил меня одним своим заявлением. Он сказал следующее: «Я могу освободить Андзин-сана. И отдать ему корабль. Со всеми пушками».

Хорошее настроение Родригеса сразу испарилось.

– «Эразм» все еще в Эдо? В распоряжении Торанаги?

– Да. Освобождение англичанина может повлечь серьезные последствия?

– Серьезные? Имея на борту пушки и мало-мальски приличную команду с Блэкторном во главе, эта посудина разнесет черный корабль вдребезги, если застигнет его между Японией и Макао. У нас нет судов сопровождения – только маленький фрегат, который не способен противостоять «Эразму»! Он сможет танцевать вокруг нас, и мы должны будем спустить флаги.

– Вы уверены?

– Да. Богом клянусь, это будет избиение младенцев! – Родригес сердито стукнул кулаком. – Но подождите! Англичанин сказал, что из его команды уцелело двенадцать человек, и не все моряки – многие купцы, к тому же большинство изнурено цингой. Их слишком мало, чтобы управлять кораблем. Команду он может набрать лишь в Нагасаки или Макао. В Нагасаки ему стоит только кинуть клич – и набежит куча голодранцев. Там есть такие… что лучше бы держать его подальше оттуда и от Макао!

– Ну а если, скажем, он наберет команду из местных жителей?

– Вы имеете в виду головорезов Торанаги? Или вако? Думаете, что после капитуляции Торанаги все его люди станут ронинами, да? Если у англичанина будет достаточно времени, он сумеет обучить их. С легкостью. Боже мой… Прошу меня извинить, отец, но если англичанин рекрутирует самураев или вако… Нельзя так рисковать – он слишком опасен. Мы все видели это в Осаке! Дать ему полную свободу в этой проклятой Азии с самурайской командой…

Алвито следил за Родригесом, еще более озабоченный.

– Я думаю, следует послать еще одно сообщение отцу-инспектору. Он должен знать. Вдруг это окажется очень серьезно. Он придумает, что делать.

– Я знаю, что делать! – Родригес с размаху грохнул кулаком по планширу, вскочил и повернулся к борту спиной. – Слушайте, отец, слушайте мою исповедь! В первую ночь – самую первую ночь – на галере, когда мы вышли из Андзиро в море, он стоял рядом со мной возле борта. Сердце тогда подсказывало мне, что его нужно убить. И еще раз, во время шторма. Господи Иисусе, помоги мне! Я послал этого сукина сына на нос и умышленно отклонился по ветру без предупреждения, чтобы утопить его, – он не был привязан страховочным концом, но англичанин не упал за борт, как случилось бы с любым другим. Я подумал, это перст Божий, и еще больше укрепился в уверенности, когда позже он выказал себя умелым рулевым и спас мой корабль. И потом, когда судно оказалось в безопасности, а меня смыло волной и я пускал пузыри, моей последней мыслью было, что это Божья кара за попытку его убить. «Ты не должен был так поступать с капитаном – он никогда бы так не поступил!» Я заслужил это. А после, когда я остался жив, а он склонился надо мной, чтобы дать мне напиться, я был пристыжен, и снова просил прощения у Бога, и клялся, дал священный обет помочь ему. Мадонна! – Он запнулся, испытывая сильнейшие душевные муки. – Этот человек спас меня, несмотря на то что я неоднократно пытался его убить. Я видел это по его глазам. Он спас меня, помог выжить, а сейчас я собираюсь его уничтожить.

– Почему?

– Генерал-капитан был прав: только чудо спасет нас, если англичанин выйдет в море на «Эразме», вооруженный, с мало-мальски приличной командой.

Блэкторн и Марико спокойно спали в ночной тиши маленького домика, одного из множества строений, составлявших постоялый двор «Камелии» на Девятой Южной улице. В каждом таком домике было по три комнаты. Марико вместе с Тиммоко занимали одну комнату, Блэкторн – другую, а третья, которая имела выходы на веранду и улицу, пустовала, выполняя роль столовой и гостиной.

– Вы думаете, это безопасно? – тревожился Блэкторн. – Не лучше ли, чтобы здесь спали Ёсинака, служанки или охрана?

– Нет, Андзин-сан. На самом деле нет никакой опасности. Будет приятно побыть одним. Этот постоялый двор считается самым красивым в Идзу. Здесь чудесно, не правда ли?

Это было правдой. Каждый маленький домик на сваях окружала веранда, на которую вели четыре ступени, все из прекрасного дерева, отполированного до блеска. Каждая постройка стояла отдельно, в пятидесяти шагах от других, в окружении собственного ухоженного садика, в пределах большого сада, обнесенного высокой бамбуковой стеной. Здесь были устроены ручейки, маленькие прудики с лилиями и водопады, попадалось много цветущих деревьев; одни сильнее пахли днем, другие – ночью, но все распространяли райское благоухание и радовали глаз. Чистые каменные дорожки, заботливо снабженные навесами, вели к ваннам, холодным, горячим и очень горячим, питаемым природными источниками. Разноцветные фонари, вышколенная прислуга, разговаривающая вполголоса, чтобы не заглушать шум деревьев, журчание воды и пение птиц.

– Конечно, я попросила два домика, Андзин-сан, – один для вас и один для меня. К сожалению, свободен был только один. Ёсинака даже порадовался, что ему не придется распылять людей. Он поставил часовых на каждой тропинке, так что мы в безопасности, никто нас не побеспокоит, как бывало в других местах. Что плохого в том, что у нас одна комната здесь, одна там, а Тиммоко делит со мной спальню?

– Действительно, ничего. Я никогда не видел такого красивого места. Как вы умны и как красивы!

– А вы так добры ко мне, Андзин-сан. Примем ванну, потом поужинаем – можно будет выпить саке сколько угодно.

– Прекрасная перспектива на вечер.

– Отложите свой словарь, Андзин-сан, пожалуйста.

– Но вы всегда заставляете меня заниматься.

– Если вы отложите вашу книгу, я… я открою вам одну тайну.

– Какую?

– Я пригласила Ёсинака-сана поужинать с нами. И нескольких дам. Чтобы немного развлечься.

– О!

– Да. После того как я уйду, вы выберете себе одну из них, ладно?

– Но это помешает вам спать.

– Обещаю, что я буду спать крепко, любовь моя. Серьезно говоря, перемена пойдет нам на пользу.

– Да, но на следующий год, не сейчас.

– Будьте серьезны.

– Я и так серьезен.

– Ах, в таком случае, если вдруг передумаете, вежливо отошлите ее – после того как Ёсинака уйдет со своей дамой. Кто знает, какой ночной ками может разыскать вас тогда?

– Что?

– Я сегодня ходила по лавкам.

– Да? И что купили?

– Очень интересные вещицы.

Она приобрела набор приспособлений, которые им показывала Кику, и много позже, когда Ёсинака ушел, а Тиммоко караулила на веранде, преподнесла его Блэкторну с низким поклоном. Он принял дар с напускной церемонностью, и они вдвоем подобрали кольцо удовольствия.

– Это выглядит не очень острым, Андзин-сан, да? Вы уверены, что оно подойдет?

– Да, если вы не против, но перестаньте смеяться или все испортите. Уберите свечи.

– Ох нет, пожалуйста! Я хочу посмотреть.

– Ради бога, перестаньте смеяться, Марико!

– Но вы тоже смеетесь.

– Не важно, погасите свет или… Ну, теперь гляди, что ты наделала…

– Ох!

– Перестань смеяться! Нехорошо прятать голову в футоны… – Позднее, тревожно: – Марико…

– Да, мой любимый?

– Я не могу найти его.

– Ох! Дай я помогу тебе.

– А, все нормально, нашел. Я лежал на нем.

– Ох, так ты не против?

– Нет, если только чуть-чуть… Ну, не встает. Все из-за этих разговоров, придется подождать. Ладно?

– О, я не против. Это я виновата, что смеялась. Андзин-сан, я люблю тебя, пожалуйста, извини.

– Я тебя прощаю.

– Мне нравится трогать тебя.

– Я никогда не знал ничего подобного твоим прикосновениям.

– Что ты делаешь, Андзин-сан?

– Надеваю его.

– Это трудно?

– Да, перестань смеяться!

– Ой, прости меня, пожалуйста. Может быть, я…

– Перестань смеяться!

– Пожалуйста, прости меня…

Потом Марико мгновенно уснула, полностью вымотавшись. А Блэкторн нет. Это было прекрасно, но не совершенно. Поглощенный заботой о ней, он скорее доставил удовольствие, чем получил его.

«Да, это было сделано для Марико, – подумал он с любовью. – Но одно абсолютно точно: я знаю, что полностью удовлетворил ее. В этот раз я совершенно уверен».

Он заснул. Позднее сквозь сон до него донеслись голоса, перебранка, пересыпанная португальскими словами. Сначала он подумал, что грезит, потом узнал голос: Родригес!

Марико что-то пробормотала во сне.

Послышался шум шагов – кто-то шел по тропинке. Он встал на колени, пошатываясь, борясь с охватившей его паникой, поднял ее, словно куклу, подошел к сёдзи и остановился – дверь открыли снаружи. Это была Тиммоко. Служанка потупилась и закрыла глаза. Блэкторн последовал за ней и осторожно положил Марико, все еще полусонную, на одеяла. Затем тихо пробрался обратно в свою комнату. Его бил озноб, хотя ночь была теплой. Блэкторн ощупью нашел свое кимоно и заторопился на веранду. Ёсинака поднялся уже на вторую ступеньку.

– Нан дэс ка, Ёсинака-сан?

– Гомэн насай, Андзин-сан, – произнес Ёсинака, указал на огни у дальних садовых ворот и добавил много слов, которых Блэкторн не понял.

Основной смысл их сводился к тому, что у ворот стоит чужеземец, который хочет повидать капитана, что гостю велели подождать, а он повел себя как даймё, хотя и не является таковым, заявил, будто не может ждать, и попытался проложить себе путь силой, но его остановили. Чужеземец утверждает, что он друг Андзин-сана.

– Эй, англичанин, это я, Васко Родригес!

– Эй, Родригес! – радостно вскричал Блэкторн. – Все нормально. Хай, Ёсинака-сан. Карэ ва ватаси но ити юдзин дэс. (Он мой друг.)

– А, со дэс!

– Хай. Домо.

Блэкторн сбежал по ступеням и устремился к воротам. Позади он услышал голос Марико:

– Нан дзя, Тиммоко? – и ответный шепот. После чего она властно позвала: – Ёсинака-сан!

– Хай, Тода-сама!

Блэкторн оглянулся. Самурай подошел к лестнице и направился к комнате Марико. Ее дверь была закрыта. Снаружи стояла Тиммоко. Скомканная постель служанки осталась у хозяйского порога, где Тиммоко обычно и спала, потому что госпожа, конечно, не желала ночевать с ней в одной комнате. Ёсинака поклонился двери и начал рапортовать. Между тем Блэкторн, босой, шел по дорожке, сияя радостной улыбкой и не сводя глаз с Родригеса. Свет факелов играл на серьгах португальца и пряжке его щегольской шляпы.

– О, Родригес! Как хорошо снова повидать тебя. Как нога? Как ты меня отыскал?

– Мадонна, ты вытянулся, англичанин, похудел! Да, сильный, здоровый и ведешь себя как чертов даймё! – И Родригес стиснул Блэкторна в медвежьих объятиях.

– Как твоя нога?

– Болит, дерьмо проклятое, но работает, а нашел я тебя потому, что расспрашивал всех и каждого, где остановился знаменитый Андзин-сан – важный чужестранец, разбойник и негодяй с голубыми глазами!

Они дружно хохотали, обменивались похабными шуточками, не обращая внимания на самураев и слуг, окруживших их. Блэкторн тут же послал за саке и увлек португальца за собой. Они шли вразвалочку, моряцкой походкой. Правая ладонь Родригеса по привычке обнимала рукоять рапиры; большой палец левой руки он держал за широким поясом, поближе к пистолету. Блэкторн был выше на несколько дюймов, но португалец превосходил его шириной плеч и имел более мощную грудную клетку.

Ёсинака ждал на веранде.

– Домо аригато, Ёсинака-сан, – поблагодарил самурая Блэкторн и указал Родригесу на подушку. – Давай потолкуем здесь.

Родригес уже занес ногу над ступенькой, но был остановлен Ёсинакой, который вырос перед ним, указал на рапиру и пистолет и вытянул вперед левую руку ладонью вверх:

– Додзо!

Родригес нахмурился:

– Иэ, самурай-сама, домо ари…

– Додзо!

– Иэ, самурай-сама, иэ! – повторил Родригес более резко. – Ватаси юдзин Андзин-сан, нэ?

Блэкторн выступил вперед, забавляясь неожиданной стычкой.

– Ёсинака-сан, сиката га най, нэ? – спросил он с улыбкой. – Родригес юдзин, вата

– Гомэн насай, Андзин-сан. Киндзиру! – Ёсинака крикнул что-то повелительное, самураи мгновенно метнулись вперед и обступили Родригеса. Ёсинака опять протянул руку. – Додзо!

– Эти дерьмом набитые шлюхи очень обидчивы, англичанин, – обронил Родригес, широко улыбаясь. – Отошли их, а? Я еще никогда не отдавал своего оружия.

– Подожди, Родригес! – торопливо произнес Блэкторн, чувствуя неладное, потом обратился к Ёсинаке: – Домо, гомэн насай, Родригес юдзин, вата

– Гомэн насай, Андзин-сан. Киндзиру. – И грубо к Родригесу: – Има!

Родригес рявкнул в ответ:

– Иэ! Вакаримас ка?

Блэкторн поспешно встал между ними:

– Ну, Родригес, что тут такого, правда? Пусть Ёсинака возьмет оружие. Ничего не поделаешь. Это из-за госпожи Тода Марико-сама. Она здесь. Ты знаешь, как они щепетильны в отношении оружия, когда дело касается даймё и их жен. Мы так проспорим всю ночь. Какая разница?

Португалец заставил себя улыбнуться:

– Конечно, почему бы и нет? Хай. Сиката га най, самурай-сама. Со дэс!

Он поклонился с изяществом придворного, но несколько принужденно, отцепил рапиру в ножнах от пояса, вынул из-за него пистолет и протянул охране. Ёсинака сделал знак самураю, который взял оружие и побежал к воротам, где и положил его, встав рядом, как часовой. Родригес начал подниматься по лестнице, но Ёсинака снова вежливо и твердо попросил его подождать. Другой самурай вышел вперед с намерением обыскать гостя. Взбешенный Родригес отскочил назад:

– Иэ! Киндзиру, клянусь Богом! Что за…

Самураи налетели на него, крепко схватили за руки и тщательно обыскали. Они нашли маленькую оловянную фляжку и два ножа за голенищами сапог; еще один был пристегнут ремешком к левой кисти; один маленький пистолет скрывался за подкладкой камзола, другой – под рубашкой.

Блэкторн осмотрел пистолеты. Оба были заряжены.

– А тот пистолет тоже был заряжен?

– Конечно. Это ведь враждебная нам страна, разве ты не заметил, англичанин? Прикажи им отпустить меня!

– Несколько странно для человека, собравшегося навестить друзей ночью, а?

– Я уже сказал тебе, это враждебная нам страна. Я всегда так вооружаюсь. Что тут необычного? Мадонна, вели этим негодяям отпустить меня!

– Это все?

– Разумеется. Пусть они отпустят меня, англичанин!

Отдав пистолеты самураям, Блэкторн подошел к Родригесу и тщательно прощупал обратную сторону широкого кожаного пояса португальца. Из потайного кармана он вытащил стилет, очень тонкий и упругий, сделанный из лучшей дамасской стали. Ёсинака обругал самураев, которые проводили обыск. Те извинились, а Блэкторн воззрился на Родригеса.

– А еще? – спросил он, поигрывая стилетом.

Португалец смотрел на него, сохраняя каменное выражение на лице.

– Я скажу им, где и как смотреть, Родригес. Как это делают испанцы – некоторые из них. А?

– Плевал я на твои угрозы…

– Поторопись! – Не получив ответа, Блэкторн шагнул вперед с ножом в руке. – Додзо, Ёсинака-сан. Ватас

Родригес хрипло сказал:

– В шляпе. – И Блэкторн остановился.

– Хорошо, – кивнул он и снял с португальца широкополую шляпу.

– Ты не будешь… не будешь учить их этому?

– Почему бы и нет?

– Поосторожней с перьями, англичанин, я ими дорожу.

Лента на шляпе была широкой и жесткой, перья роскошными, как и сам убор. В ленте скрывался тонкий стилет, специально изготовленный для таких случаев, отменная сталь легко изгибалась. Ёсинака еще раз зло обругал своих самураев.

– Перед Богом спрашиваю, это все, Родригес?

– О Мадонна… Я же сказал тебе.

– Поклянись!

Родригес повиновался.

– Ёсинака-сан, има ити-бан. Домо, – бросил Блэкторн. – С ним теперь все нормально. Благодарю вас.

Ёсинака отдал приказ. Его люди освободили Родригеса, тот потер затекшие руки.

– Теперь я могу сесть, англичанин?

– Да.

Родригес вытер пот красным платком, взял свою оловянную флягу и сел по-турецки на подушку. Ёсинака остался неподалеку, на веранде. Все самураи, кроме четверых, вернулись на свои посты.

– Почему вы такие грубые – они и ты, англичанин? Я никогда не сдавал оружия раньше. Разве я убийца?

– Я спросил тебя, все ли оружие ты отдал, и что услышал? Ложь!

– Я тебя не понял. Мадонна! Почему вы обошлись со мной как с преступником? – Родригес был вне себя. – В чем дело, англичанин? Что тут такого? Вечер испорчен… Ну да ладно! Я их прощаю. И тебя, англичанин. Ты был прав, а я нет. Извини. Я рад видеть тебя. – Он отвинтил крышку и предложил Блэкторну флягу. – Угощайся! Прекрасный коньяк.

– Выпей первым.

Лицо Родригеса мертвенно побледнело.

– Мадонна, ты думаешь, я принес тебе яду?

– Нет. Но пей первым.

Родригес выпил.

– Еще!

Португалец повиновался, потом вытер рот тыльной стороной руки.

Блэкторн взял фляжку.

– Салют! – Он наклонил ее и сделал вид, что глотает, украдкой заткнув горлышко фляжки языком, чтобы жидкость не попала в рот, как ни хотелось ему выпить. – Ах! – выдохнул он. – Это было прекрасно.

– Оставь ее себе, англичанин. Это подарок.

– От доброго святого отца? Или от тебя?

– От меня.

– Ей-богу?

– Клянусь Богом, Пресвятой Девой, тобой и ими! – выпалил Родригес. – Это подарок от меня и от святого отца! Ему принадлежат все запасы спиртного на «Санта-Филипе», но его преосвященство сказал, что я могу распоряжаться ими наравне с отцом Алвито. На борту еще дюжина таких фляжек. Это подарок. Где твои хорошие манеры?

Блэкторн притворился, что пьет, и вернул фляжку:

– Вот, хлебни-ка еще.

Родригес чувствовал, как спиртное растекается по жилам, и порадовался, что, получив от Алвито полную фляжку, вылил ее содержимое, тщательно вымыл сосуд и наполнил коньяком из своей бутылки.

«Мадонна, прости меня! – взмолился он. – Прости меня за то, что я усомнился в святом отце. О Мадонна, во имя Господа нашего и твоего сына Иисуса Христа, сойди на землю и сделай так, чтобы мы могли доверять священникам!»

– В чем дело?

– Ничего, англичанин. Я только подумал, что мир – поганая выгребная яма, если нельзя доверять никому. Я пришел к тебе как друг, повидаться, перекинуться парой слов, а теперь мир для меня раскололся.

– Ты пришел с миром?

– Да.

– Прихватив целый арсенал?

– Я не хожу без оружия. Потому и жив еще. Салют! – Здоровяк мрачно поднял свою фляжку и сделал глоток. – Черт бы побрал этот мир! Черт бы побрал все это!

– И меня?

– Англичанин, это я, Васко Родригес, капитан португальского военного флота, не какой-то зачуханный самурай. Я обменялся с тобой многими оскорблениями, но по дружбе. Хотел повидаться с приятелем, и вот потерял его. Это чертовски печально.

– Да.

– Мне не следует горевать, но я горюю. Дружба с тобой очень осложняет мне жизнь. – Родригес встал, пытаясь унять боль в спине, потом снова сел. – Ненавижу сидеть на этих проклятых подушках! Мне нужны стулья. На корабле. Ну, салют, англичанин!

– Когда я был на середине корабля, а ты повернул по ветру, это было сделано нарочно, чтобы сбросить меня за борт. Так?

– Да, – подтвердил Родригес и встал. – Да, и я рад, что ты спросил об этом, ибо меня мучит совесть. Я рад, что представился случай объясниться. Сам я вряд ли открылся бы. Да, англичанин. Я не прошу прощения, понимания или чего-то еще. Но я рад признаться в этом позоре перед тобой.

– Думаешь, я поступил бы так же?

– Нет. Но впоследствии, со временем, кто знает… Никогда не знаешь, как поведешь себя в момент испытаний.

– Ты пришел убить меня?

– Нет. Не думаю. Не это было главной моей мыслью, хотя мы оба знаем, что мой народ, моя страна только выиграют от твоей смерти. Жаль, но это так. Как глупа жизнь, да, англичанин?

– Я не хочу твоей смерти, капитан. Мне нужен только черный корабль.

– Слушай, англичанин, – продолжал Родригес без всякой злобы, – если мы встретимся в море – ты на своем корабле, я на своем, – позаботься сам о своей жизни. Именно это я и пришел сказать тебе, и только. Говорю как другу, ибо мне все-таки хочется остаться твоим другом. Я твой должник навеки везде, кроме моря. Салют!

– Надеюсь, что я захвачу твой черный корабль. Салют, капитан!

Родригес гордо удалился. Ёсинака и самураи проводили его. У ворот португалец получил свое оружие и вскоре исчез в ночной темноте…

Ёсинака подождал, пока часовые не вернутся на свои места, и пошел к себе. Блэкторн так и сидел на подушке. Улыбающаяся служанка, которую он послал за саке, прибежала с подносом. Она наполнила его чашку и приготовилась ухаживать за господином, но Блэкторн ее отпустил. Теперь он остался один. Ночные звуки окружили его: шорохи, плеск водопада, копошение ночных птиц. Все было как раньше, но необратимо изменилось.

Опечаленный, Блэкторн потянулся к бутыли, чтобы налить себе еще саке, но рядом зашуршал шелк, и бутылочку взяла рука Марико. Она плеснула саке в его чашку и не забыла про себя.

– Домо, Марико-сан.

– До итасимаситэ, Андзин-сан. – Она устроилась на другой подушке, и оба отведали подогретого хмельного напитка.

– Он хотел убить вас, да?

– Не знаю, я не уверен.

– А что значит – обыскивать по-испански?

– Испанцы иногда раздевают пленных догола, потом ищут в самых укромных местах. И не сказать чтобы нежно. Это называется «обыскивать con significa», со значением. Иногда они используют ножи.

– Боже… – Она пила и слушала, как вода плещется среди камней. – Здесь то же самое, Андзин-сан. Иногда. Вот почему глупо позволять, чтобы тебя поймали. Если ты попался, это бесчестье, что бы ни сделали с тобой… Лучше не давать себя схватить. Правда?

Он посмотрел на нее при свете фонарей, которые раскачивал легкий прохладный бриз.

– Ёсинака поступил правильно. Обыск был необходим. Это ваша идея, да? Вы приказали Ёсинаке обыскать португальца?

– Пожалуйста, простите меня, Андзин-сан. Надеюсь, это не создало никаких затруднений. Я просто боялась за вас.

– Спасибо тебе, – сказал он, перейдя на латынь, хотя и сожалел о случившемся. Если бы не этот обыск, он все еще имел бы друга. «Может быть», – поправил он себя.

– Ты говоришь так из вежливости, – заметила она, – но это был мой долг.

Марико успела накинуть верхнее голубое кимоно поверх ночного и заплести волосы в косы, спадавшие до пояса. Она оглянулась на дальние ворота, контуры которых проступали сквозь деревья.

– Вы очень умно поступили со спиртным, Андзин-сан. Я чуть не ущипнула себя от злости, сообразив, что забыла предупредить Ёсинаку. Очень умно, что вы заставили его выпить дважды. У вас часто пользуются ядами?

– Иногда. Кое-кто применяет яды. Это грязный прием.

– Да, но очень действенный. У нас такое тоже бывает.

– Ужасно, правда, не доверять никому?

– О нет, Андзин-сан, извините, – не согласилась она. – Это только одно из самых важных жизненных правил – ни больше ни меньше.


  1. Не двигаться! (яп.)

  2. Зеландия – провинция на юго-западе Нидерландов.

  3. Первыми гэйся (от яп. «гэй» – искусство и «ся» – человек) были мужчины, развлекавшие пением, танцами и веселыми историями куртизанок и их гостей.

  4. Тё – единица площади, равная 0,99 га.