Он стоял на мелководье и смотрел, как легкий прибой омывает обугленный остов корабля, наклонившегося и севшего на дно. Судно застряло в семидесяти ярдах от берега. Мачты исчезли, палубы не было. Сгорело все, кроме киля и торчащих в небо шпангоутов.
– Эти обезьяны пытались вытащить его на берег, – уныло сказал Винк.
– Нет, это его прибоем так вытащило.
– Боже мой, зачем вы так говорите, капитан? Если бы вы были здесь, при этом дьявольском пожаре и у этого Богом проклятого берега, вы бы тоже вытащили его на берег, чтобы лучше бороться с огнем! Даже эти обезьяны знали! – Винк сплюнул на песок. – Вам не следовало доверять им корабль… Что мы теперь будем делать? Как попадем домой? Вам надо было для надежности отправить корабль в Эдо, и нас тоже, вместе с эта.
Жалобные ноты в голосе Винка раздражали Блэкторна, каждая мелочь в Винке теперь его раздражала. Трижды за последнюю неделю он чуть не приказал своим вассалам тихонько прикончить Винка и выбросить за борт. Он сам был в таком состоянии, что не мог выносить нытья, раздражения, досады. Но каждый раз сдерживался и уходил на палубу или спускался в трюм, отыскивая Ябу. При нем Винк не издавал ни звука – боялся, и не без оснований… На борту корабля сдерживаться легче, а здесь, на берегу, перед этим голым скелетом, непросто сохранять спокойствие.
– Может быть, они и вытащили его на берег, Йохан. – Он чувствовал смертельную усталость.
– Вы готовы поспорить, что эти негодяи вытащили его на берег! Но они же не погасили пожар, черт бы их всех побрал! Не следовало допускать на корабль этих желторылых грязных обезьян…
Блэкторн перестал его слушать и сосредоточился на галере. Она стояла на якоре ближе к пристани, в нескольких сотнях шагов от берега. Навесы лагеря мушкетного полка на берегу и у подножия гор остались целы, люди маршировали, куда-то торопились, чувствовалось какое-то беспокойство. Стоял теплый, солнечный день без малейшего ветерка. Откуда-то доносился запах мимозы. Он разглядел на полуюте Кири и госпожу Садзуко под оранжевыми зонтиками – они беседовали. А, вот почему мимоза… Потом увидел Ябу и Нагу, расхаживающих по пристани: Нага говорил, а Ябу слушал, оба были захвачены разговором. Вот они посмотрели на него, – видимо, чем-то встревожены.
Когда галера два часа назад повернула к деревне, Ябу высказался определенно:
– Зачем подходить к нему, Андзин-сан? Корабль мертв, все кончено. Поедемте в Эдо! Нужно готовиться к войне, а времени у нас не много.
– Прошу прощения, давайте остановимся здесь. Я должен глянуть повнимательнее. Пожалуйста.
– Поедемте в Эдо. Корабль мертв – с ним покончено.
– Если хотите, идите – я доберусь вплавь.
– Постойте, но разве я не прав, что корабля больше нет?
– Извините, я прошу вас остановиться. Ненадолго. Потом поплывем в Эдо.
Ябу наконец согласился, они причалили, их встретил Нага с красными от недосыпания глазами.
– Прошу прощения, Нага-сан. Пожалуйста, объясните, что здесь происходит?
– Простите, не знаю. Меня здесь не было, понимаете? Меня на несколько дней посылали в Мисиму. Когда я вернулся, мне сказали, что ночью было землетрясение. Все произошло ночью, понимаете? Вы поняли – землетрясение, Андзин-сан?
– Да, понял, пожалуйста, продолжайте.
– Землетрясение, не такое уж сильное. Ночью. Одни говорят: был большой прилив, другие – только одна большая волна… В ту ночь был шторм. И тайфун. Вы поняли – тайфун?
– Да-да.
– Ах, извините. Очень темная ночь. Большая волна, опрокинулись масляные лампы, корабль охватило огнем. Все сгорело – очень быстро.
– А охрана, Нага-сан? Палубные матросы?
– Очень темно. Огонь… Он распространился очень быстро, понимаете? Извините. Сиката га най? – добавил он с надеждой.
– Палубные матросы, Нага-сан, где они были? Я оставил стражу.
– Когда через день я вернулся, мне было очень жаль. Корабль уже догорал там, на отмелях, у берега. С кораблем было покончено. Я собрал всех людей с корабля и весь береговой патруль, дежуривший в ту ночь, приказал им дать мне отчет. Никто не мог сказать наверняка, как это случилось. – Нага потемнел лицом. – Я приказал собрать все, что можно найти, и принести, понимаете? Все! Теперь все там – наверху, в лагере. – Он указал на плато. – Под охраной. Моей охраной. Потом я казнил их и поспешил снова в Мисиму, сообщить господину Торанаге.
– Казнили? Всех?
– Да, они не выполнили свой долг.
– Что говорит господин Торанага?
– Очень сердит. Он прав, что рассердился. Я хотел совершить сэппуку. Господин Торанага отказался дать разрешение. Э-э-э! Господин Торанага очень сердит, Андзин-сан. – Нага нервно махнул рукой, показывая на берег. – Весь полк в немилости, Андзин-сан. Все начальники разжалованы, отправлены в Мисиму. Пятьдесят восемь уже совершили сэппуку.
Блэкторн подумал об этих пятидесяти восьми, и ему захотелось кричать от боли… Пять тысяч… и пятьдесят… Разве это вернет его корабль?!
– Плохо, – произнесли его губы. – Очень плохо.
– Да, Андзин-сан. Лучше отправляйтесь в Эдо. Сегодня. Война может начаться сегодня, завтра, послезавтра, на следующий день. Прошу прощения.
Нага стал настойчиво доказывать что-то Ябу, а Блэкторн, плохо соображая, ненавидел эти неприлично звучащие слова, ненавидел Нагу, Ябу, всех остальных… Он почти не понимал, о чем речь, хотя и видел, что беспокойство Ябу увеличивается. Нага снова повернулся к нему и сказал решительно:
– Сожалею, Андзин-сан, но больше я ничего не мог сделать. Хонто.
Блэкторн заставил себя кивнуть:
– Хонто. Домо, Нага-сан. Сиката га най.
Он еще поизвинялся и ушел к кораблю, чтобы побыть одному. Вряд ли ему удастся и дальше сдерживать свой гнев. Ничего он не может поделать, никогда не узнает всей правды: почему потерял корабль? Возможно, священники умудрились нанять людей или обманом, угрозами заставили участвовать в таком подлом деле. Он медленно и прямо пошел прочь от Ябу и Наги, но, прежде чем ему удалось покинуть пристань, Винк бросился за ним.
– Капитан, не оставляйте меня здесь одного! – Блэкторн видел, что Винка обуревает страх. Пусть торчит рядом, надо просто полностью от него отключиться…
Неожиданно они вышли на берег к тому месту, где торчали эти ужасные останки человеческих голов. Более сотни… Скрытые от пристани дюнами, они возвышались над песком на специально вбитых кольях. Когда Блэкторн и Винк приблизились, поднялось целое кричащее облако белых морских птиц. Но стоило людям уйти, как птицы тут же уселись обратно, продолжая кричать и ссориться. Захваченный одной мыслью, Блэкторн смотрел на остов своего корабля. «Марико… Она все видела, понимала истинное положение вещей… Я так и слышу, как она шепнула священникам или Кияме: „Без корабля Андзин-сан ничем не сможет повредить Церкви. Прошу вас: оставьте его в живых… А корабль…“ Она была права: это самое простое решение проблемы, возникшей из-за меня у католиков. Но ведь они и сами могли додуматься… А как они пробрались – четыре тысячи охраны?! Кого удалось подкупить? Как? Впрочем, теперь это не важно… Боже, помоги мне! Без моего корабля я мертв! Я не могу помочь Торанаге, и его война погубит всех нас…»
– Бедный корабль, – вздохнул Блэкторн. – Прости меня, прости… Погибнуть так бессмысленно… Сколько морей мы прошли с тобой…
– Что с вами, капитан? – спросил Винк.
– Ничего. Прости, мой корабль… Никогда бы я не пошел на такую сделку – ни с ней, ни с кем-нибудь еще… Бедная Марико! Прости и ее тоже!
– Что вы сказали, капитан?
– Ничего, я только подумал вслух.
– Я слышал – вы что-то говорили, Богом клянусь!
– Ради того же Бога, заткнись!
– Заткнуться? Мы застряли здесь до конца наших дней, с этими проклятыми японцами! Так?
– Да, так.
– Нам придется унижаться перед этими проклятыми Богом паршивыми язычниками до конца своих проклятых дней. А ведь они только и говорят что о войне, о войне…
– Верно.
– Ах, верно? – Винк трясся всем телом. Блэкторн насторожился. – Это ваша вина! Вы сказали: пойдем в Японию, и мы пришли сюда. А сколько умерло по дороге? Это ваша вина!
– К сожалению, ты прав.
– Вы сожалеете, капитан? А как мы вернемся домой? Это ваша работа – привести нас домой! Как вы собираетесь это сделать?
– Не знаю. Сюда придут и другие наши корабли, Йохан. Мы только должны подождать.
– Ждать?! Сколько же времени ждать? Пять лет? Двадцать? Боже мой, вы сами сказали, что эти дерьмоголовые готовятся воевать! – Мозг Винка переключился на другое. – Они собираются отрубить нам головы, насадить их на колья. Мы будем как те, что там. И птицы будут выклевывать нам глаза. – Взрыв безумного смеха всколыхнул все его тело, он полез рукой под свою рваную рубаху.
Блэкторн видел дуло пистолета. Ему ничего не стоило сбить Винка с ног и отобрать оружие, но он не сделал ни малейшей попытки защититься. Винк размахивал пистолетом у него перед носом, приплясывая вокруг него со зловещей безумной ухмылкой. Блэкторн ждал – он не испытывал страха, он даже надеялся на пулю. Вдруг Винк повернулся и побежал к воде. Птицы взмывали перед ним в воздух с визгом и стонами. Винк в безумном порыве пробежал по берегу шагов сто – и тяжело упал на спину. Ноги у него еще двигались, руки вздымались, он выкрикивал какие-то ругательства. Вот он перевернулся на живот, крикнул в последний раз, обратившись лицом к Блэкторну, и замер… Наступила тишина.
Когда Блэкторн подошел к Винку, пистолет был направлен прямо на него, глаза смотрели с бешеной злобой, зубы ощерены. Винк был мертв. Блэкторн закрыл ему глаза, поднял его, взвалил на плечо и пошел обратно. К нему уже бежали самураи во главе с Нагой и Ябу.
– Что случилось, Андзин-сан?
– Он сошел с ума.
– Как это? Он мертв?
– Да. Сначала надо его похоронить, потом поплывем в Эдо.
– Хай.
Блэкторн послал за лопатой и попросил оставить его одного. Он похоронил Винка выше линии прилива, на гребне, откуда видны были останки корабля. Он прочитал молитву и соорудил над могилой крест из двух обломков плавника – досок, прибитых к берегу течением. Читать молитву над покойником было для него привычным делом: много-много раз приходилось ему стоять так над телами своих товарищей. Только в этом плавании – больше ста раз, с тех пор как они покинули Нидерланды. Из всей его команды выжили только Баккус ван Некк и юнга Крок. Остальные пришли с других кораблей: немой Соломон, Ян Ропер, кок Сонк, парусный мастер Гинсель. Пять кораблей и четыреста девяносто шесть человек. И вот еще Винк… «Все умерли, кроме нас семерых. А за что?.. Чтобы быть первыми, обогнувшими земной шар?»
– Не знаю… – сказал он могиле. – Теперь уже с этим покончено…
Блэкторн привел могилу в порядок, попрощался: «Саёнара, Йохан!» – спустился к морю и, раздевшись, поплыл к останкам корабля – помыться. Он сказал Наге и Ябу, что у них такой обычай – мыться после похорон на берегу одного из команды. Капитан делает это как бы украдкой, в одиночку, если больше нет никого из команды, и море очищает его перед Богом, который тоже христианский Бог, но не совсем такой, как у христиан-иезуитов.
Он уцепился за шпангоут судна и заметил, что там уже начинают скапливаться рачки. Песок заполнил все пространство, похоронив киль на три сажени. Скоро море предъявит свои права на него и корабль исчезнет совсем. Он бесцельно посмотрел по сторонам. Спасать уже нечего…
Блэкторн поплыл к берегу, где его ждали вассалы со свежим бельем. Он оделся, засунул за пояс свои мечи и пошел обратно к галере. Около пристани его окликнул один из вассалов:
– Андзин-сан!
Почтовый голубь, преследуемый ястребом, бешено махал крыльями – он искал спасения в клетке, висевшей на чердаке самого высокого деревенского дома, расположенного на спуске к морю, – своего дома. Когда до клетки осталось ярдов сто, ястреб высоко в небе сложил крылья над добычей и камнем устремился вниз. Атака его не удалась: только облако перьев разлетелось от удара. Голубь падал и кричал, словно смертельно раненный, но перед самой землей выправился, полетел и проскользнул в отверстие в сетке. Ястреб издал свое «ёк-ёк-ёк» совсем рядом, в нескольких шагах. Все зрители обрадовались, кроме Блэкторна: его не тронули ум и смелость голубя, теперь его ничто не трогало.
– Вот здорово! – не удержался один из его вассалов, хотя и смущенный суровостью хозяина.
Блэкторн вернулся на галеру и застал там Ябу, госпожу Садзуко, Кири и капитана. Все было готово к отплытию.
– Ябу-сан, има Эдо ка? – спросил Блэкторн.
Но Ябу не отвечал, Блэкторна просто никто не заметил – все смотрели на берег: к деревне торопливо шел Нага, из дома навстречу ему – владелец голубя. Нага сломал печать, вскрыл письмо и посмотрел на листок бумаги: «Галера и все находящиеся на борту должны оставаться в Иокогаме до моего прибытия. Торанага».
Ранним утром по гребню холма мчались всадники. Впереди – пятьдесят сопровождающих и разведчики авангарда под командованием Бунтаро. За ними – большой военный отряд во главе с Оми. Следом – отец Алвито, Цукку-сан и десять его монахов, державшиеся плотной группой. Затем – небольшой арьергард, с ним несколько охотников с соколами на перчатках, соколы с колпачками на головах, кроме одного, большого желтоглазого ястреба-тетеревятника. Все самураи – вооруженные до зубов, в кольчугах, с боевым кавалерийским оружием.
Торанага ехал легко. При взгляде на него никто не узнал бы сурового, печального даймё, каким мы его оставили. Это был другой человек – сильный, бодрый, уверенный в своей цели и не таящий ее от других. Поездка его идет к концу, и он рад этому. Прошло два с половиной дня, с тех пор как он приказал Наге задержать галеру в Иокогаме и выступил из Мисимы форсированным маршем. Ехали очень быстро, меняя лошадей через каждые двадцать ри. На одной станции, где не оказалось свежих лошадей, ответственный за это самурай был смещен, жалованье его отдано другому, а ему приказано совершить сэппуку или обрить голову и стать монахом. Самурай выбрал смерть.
«Глупец был предупрежден, – думал Торанага. – Всё Канто было призвано к оружию и готовилось воевать. И все-таки этот человек погиб не совсем зря. Весть о том, что произошло на этой станции, облетела все мои владения – больше задержек не будет. Так много еще надо сделать…»
Голова шла кругом. Через четыре дня наступит тот день – двадцать второй день месяца любования луной. Сегодня в Осаке придворный Огаки Такамото нанесет официальный визит Исидо и с сожалением известит его, что Сын Неба из-за болезни принужден на несколько дней отложить свой визит в Осаку.
Устроить эту отсрочку оказалось очень легко. Огаки, принц седьмого ранга, девяносто пятый в династии, ведущей происхождение от императора Го-Сёко, как и все члены императорского двора, был беден. Двор не имел собственных доходов – ими располагали только самураи – и в течение сотен лет существовал на весьма скудное содержание, выдаваемое сёгуном, кампаку или военачальниками, взявшими власть в свои руки. К тому же содержание это тщательно контролировалось. Торанага почтительно и осторожно, действуя через посредников, выделил Огаки десять тысяч коку в год. Огаки пожелал передать эти деньги нуждающимся родственникам. Торанага скромно откликнулся: он – Миновара и, стало быть, тоже ведет свой род от Го-Сёко, так что рад услужить. И доверительно сообщил: погода в Осаке, особенно в двадцать второй день, ожидается неважная. Возвышенному позаботиться бы о своем драгоценном здоровье…
Конечно, гарантий не было. Вдруг Огаки не убедит, не отговорит Возвышенного, но Торанага догадывался, что советников Сына Неба и самого Сына Неба задержка обрадует – даст надежду, что потом можно и вообще отменить поездку. Только раз за три последних столетия правящий император оставлял свою резиденцию в Киото: четыре года назад он соблаговолил прибыть по приглашению тайко – посмотреть, как цветут вишни у Осакского замка. Его визит совпал с передачей Яэмону титула кампаку. Таким образом предполагалось, что новая династия сёгунов будет узаконена императорской властью.
При обычных обстоятельствах ни один даймё, даже Торанага, не осмелился бы сделать такое предложение кому-нибудь из придворных. Это оскорбляло вышестоящие власти, в данном случае Совет регентов, лишало их многих привилегий и немедленно расценивалось как измена, да так и было на самом деле. Но Торанага знал, что он уже все равно обвинен в измене.
«Завтра Исидо и его союзники выступят против меня. Сколько времени мне осталось? Где быть битве? В Одаваре? Победа зависит от времени и места, а не от числа воюющих. Соотношение сил не в мою пользу: один к трем. Ничего… Исидо выберется из Осакского замка! В шахматной борьбе за власть я пожертвовал своего ферзя, но Исидо потерял две ладьи… Но в последней игре я утратил больше чем ферзя. Я лишился корабля. Ферзь может быть добычей, корабль – нет!»
Они спускались с холма быстрой, тряской рысью. Внизу рокотало море. После поворота тропинки появилась Иокогама, вдалеке в море, у берега, виднелись останки корабля. Торанага видел: на плато в боевом порядке выстроился мушкетный полк с лошадьми и снаряжением, мушкеты убраны в чехлы, почетный караул – самураи, прекрасно вооруженные, – выстроился в ряд по пути его следования. На окраине деревни жители аккуратными рядами стояли на коленях, приготовившись приветствовать Торанагу. На галере вместе с капитаном дожидались моряки. С обеих сторон пристани в идеальном порядке тянулись вытащенные на берег рыбачьи лодки… Торанага решил сделать замечание Наге: он приказал полку приготовиться к немедленному выходу, но отрывать рыбаков и крестьян от рыбной ловли и работы на полях – зачем это?
Он повернулся в седле и подозвал самурая:
– Передайте Бунтаро: пусть выезжает вперед и проверит, все ли благополучно и готово к моему приезду. Потом отправляйтесь в деревню и пошлите жителей на работу, кроме старосты.
– Да, господин. – Самурай вонзил шпоры в бока лошади и ускакал.
К этому времени Торанага подъехал к плато так близко, что мог различить лица: Андзин-сан, Ябу, Кири и госпожа Садзуко… Возбуждение его росло, настроение было приподнятое.
Мрачный Бунтаро скакал вниз по дороге с луком и двумя колчанами стрел за спиной, шестерка самураев мчалась за ним по пятам. Свернув с дороги, их группа оказалась на плато. Он сразу же увидел Блэкторна, и лицо его стало еще суровее. Бунтаро натянул поводья и осмотрелся: лицом к полку была устроена крытая обзорная площадка с подушкой на помосте; еще один, поменьше и пониже, располагался рядом – там ждали Кири и госпожа Садзуко. Ябу, как старший, стоял перед полком, Нага – справа от него, Андзин-сан – слева. Решив, что здесь все в порядке, Бунтаро сделал знак подъезжать основной партии. На рысях подскочили всадники авангарда, спешились и встали защитной цепью вокруг обзорной площадки. Вот в центр площадки выехал Торанага. Нага высоко поднял боевое знамя, и четыре тысячи самураев грянули:
– Торана-а-а-га-а-а-а!.. – И все поклонились.
Торанага не ответил на приветствие. В полной тишине он оперся на седло и озирал всех: Бунтаро украдкой следит за Андзин-саном; Ябу держит меч – его подарок – и, видимо, очень нервничает; поклон Андзин-сана учтив, но невыразителен, рукоятка его меча сломана; Кири и самая младшая его наложница стоят на коленях, положив руки ладонями на татами, лица скромно опущены. Глаза его моментально смягчились. Но вот полк… Все еще стоят, согнувшись в поклоне. Он так и не ответил поклоном, только коротко кивнул и почувствовал, как по рядам прошел шорох – выпрямляются после поклона. Он ловко спрыгнул с лошади, радуясь, что они боятся его кары. Самурай взял поводья и увел лошадь, а он повернулся спиной к полку и, весь в пятнах пота, что обычно было в этом влажном климате, подошел к своим женщинам:
– Ну вот, Кири-сан, добро пожаловать домой!
Обрадованная Кири изящно поклонилась:
– Спасибо, господин. Я уж и не думала, что буду иметь удовольствие увидеть вас еще раз.
– Я тоже, госпожа. – Торанага позволил себе показать, как он счастлив, потом взглянул на молодую женщину. – Ну, Садзуко-сан? А где мой сын?
– С кормилицей, господин. – Она боялась дышать, счастливая его явным расположением.
– Пожалуйста, пошлите кого-нибудь принести сюда нашего ребенка.
– О, пожалуйста, господин. С вашего разрешения, можно мне принести его самой?
– Да, госпожа, если хотите. – Торанага улыбнулся и с любовью посмотрел на нее. Потом перевел взгляд на Кири. «У вас все хорошо?» – спросили его глаза.
Она поняла его:
– О да, господин, благодарю вас. Мне так отрадно видеть вас сильным и бодрым.
– Вы похудели, Кири-сан, и выглядите моложе, чем когда-либо.
– Ах, простите, господин, это не так, но все равно спасибо.
Он улыбнулся ей:
– Как бы потом ни пошли дела, вам это идет. Трагедия, уединенность, заброшенность… Я рад видеть вас, Кири-сан.
– Я так счастлива, господин, что безоговорочное повиновение вам госпожи Тода и ее жертва открыли Осаку. Ей было бы очень приятно, господин, знать, что все так удалось.
– Сначала я разберусь с этой толпой, потом мы поговорим. Нам надо о многом поговорить.
– Да, о да! – Глаза Кири сверкнули. – Сын Неба откладывает свой визит?
– Это было бы благоразумно.
– У меня для вас личное письмо от госпожи Отибы.
– Благодарю, это подождет. – Он помедлил. – Госпожа Марико погибла с честью? По своему выбору или несчастный случай, ошибка?
– Марико-сан выбрала смерть. Это было сэппуку. Если бы она не сделала то, что сделала, они бы захватили ее. О, господин, она держалась так безупречно в эти дьявольские дни, так мужественно. И Андзин-сан – тоже. Если бы не он, ее схватили бы и опозорили. Мы все были бы пойманы и обесчещены.
– Ах да, ниндзя! – вздохнул Торанага. Глаза его потемнели, и Кири вздрогнула. – Исидо за многое придется ответить, Кири-сан. А теперь, пожалуйста, извините меня. – Он подошел к обзорной площадке и сел, приняв суровый, грозный вид. Его плотно окружали телохранители.
– Оми-сан!
– Господин? – Оми вышел вперед и поклонился; он выглядел теперь старше и казался худощавее.
– Проводи госпожу Кирицубо в ее апартаменты и проследи за моими. Я останусь здесь ночевать.
Оми отсалютовал и ушел, а Торанага порадовался, что внезапное изменение планов не вызвало у Оми ни малейшего удивления. «Оми обучается, – подумал он, – или его шпионы сообщили ему, что я тайно приказал Сударе и Хиромацу прибыть сюда. Может быть, я и останусь здесь до завтра».
Теперь он все внимание обратил на полк. По его сигналу вперед вышел Ябу и отсалютовал. Торанага вежливо обратился к нему:
– Я рад, Ябу-сан, что вы вернулись.
– Благодарю вас, господин. Разрешите вам сказать: я счастлив, что избежал ловушки Исидо.
– Рад за вас. В Осаке дела не очень хороши?
– Мой покой нарушен, господин. Я надеялся выбраться из Осаки и спокойно привести сюда обеих ваших дам, госпожу Тода, Андзин-сана и моряков для корабля. К несчастью, прошу прощения, нас дважды предали – и здесь, и там.
Торанага посмотрел на остов корабля, омываемый морем. Лицо его исказилось гневом, и все приготовились к взрыву… Но все обошлось.
– Карма… – неожиданно спокойно произнес Торанага. – Карма, Ябу-сан. Что можно сделать против стихии? Небрежность – это другое дело. Теперь относительно Осаки. Я хотел бы услышать обо всем, что произошло, в деталях, как только мы распустим полк и я приму ванну.
– У меня есть для вас письменный отчет, господин.
– Благодарю вас, но сначала я бы хотел, чтобы вы сами мне рассказали.
– Это верно, что Возвышенный не поедет в Осаку?
– Это решает сам Возвышенный.
– Вы хотели бы устроить смотр полку, перед тем как отпустить его? – церемонно осведомился Ябу.
– Почему я должен оказывать эту честь? Разве вы не знаете, что они провинились?
– Да, господин, я сожалею. – Ябу безуспешно пытался понять, что на уме у Торанаги. – Я был в ужасе, когда услышал, что случилось. Это кажется почти невероятным.
– Согласен. – Лицо Торанаги потемнело, он посмотрел на Нагу и плотные ряды самураев за ним. – Я все еще не возьму в толк, как могла произойти такая оплошность. Мне нужен этот корабль!
Нага возмутился:
– Прошу меня простить, господин! Желаете, чтобы я провел еще одно дознание?
– Что ты можешь сделать такого, чего еще не сделал?
– Не знаю, господин, ничего, господин, прошу меня извинить.
– Твое расследование было достаточно тщательным?
– Да, господин, пожалуйста, простите мою глупость.
– Это не твоя вина. Тебя здесь не было. И ты не командовал. – Торанага нетерпеливо повернулся к Ябу. – Любопытно, даже загадочно, что береговой патруль в лагере, палубная вахта, командир – все в ту ночь были из провинции Идзу… Кроме нескольких ронинов Андзин-сана.
– Да, господин. Любопытно, но не загадочно, прошу прощения. Вы совершенно правы, что возложили ответственность на командиров, а Нага-сан – что наказал остальных. Извините, я, как только приехал, сразу же провел свое расследование, но у меня нет дополнительных сведений, мне нечего добавить. Вы правы – карма… Карма помогла этим проклятым христианам. Но все равно – извините.
– Вы считаете, что это был злой умысел?
– Доказательств нет, господин, но приливная волна и пожар слишком легкое объяснение. Конечно, любой пожар должен быть потушен. Я еще раз прошу прощения.
– Я принимаю ваши извинения, но, пожалуйста, скажите, как мне возместить эту потерю. Мне нужен этот корабль!
Ябу почувствовал неприятный холодок в животе.
– Да, господин, знаю. Сожалею, но заменить его нельзя. Однако Андзин-сан по дороге сказал нам, что скоро сюда прибудут и другие боевые корабли из его страны.
– Как скоро?
– Он не знает, господин.
– Год? Десять лет? У меня вряд ли есть и десять дней.
– Простите, я тоже хотел бы знать. Не спросите ли вы его сами, господин?
Торанага в первый раз впрямую посмотрел на Блэкторна: англичанин стоял в одиночестве, с мрачным лицом.
– Андзин-сан!
– Да, господин?
– Плохо, да? Очень плохо! – Торанага показал вниз, на остов корабля.
– Да, очень плохо, господин.
– Как скоро могут прийти сюда другие корабли?
– Мои корабли, господин?
– Да.
– Когда этого захочет Будда.
– Мы поговорим сегодня вечером. Сейчас можете быть свободны. Благодарю вас за Осаку. Пойдите на галеру – или в деревню. А вечером поговорим. Вы меня поняли?
– Да, поговорим вечером, я вас понял, господин. Спасибо. А когда вечером?
– Я пришлю за вами. Благодарю вас за Осаку.
– Это мой долг. Но я мало что сделал. Всего добилась Тода Марико-сама. Все – для Торанаги-сама.
– Да, это так. – Торанага с уважением ответил на поклон.
Андзин-сан пошел было, но остановился. Торанага посмотрел на дальний конец плато: туда только что поднялись на лошадях и спешивались там Цукку-сан и его приближенные. Он не беседовал со священником в Мисиме, хотя и сообщил ему о гибели корабля, решив поговорить после того, как его людям удастся выехать из Осаки и галера благополучно придет в Андзиро. Тогда он решил только, что пригласит иезуита с собой, чтобы дать возможность Блэкторну встретиться с ним в нужное время. Он увидел, что Блэкторн направился в сторону священника.
– Нет, Андзин-сан, позднее, не сейчас. Сейчас идите в деревню! – приказал он.
– Но, господин! Этот человек погубил мой корабль! Он – враг!
– Идите туда! – Торанага указал на деревню. – Подождите там, пожалуйста. Сегодня вечером мы поговорим.
– Господин, пожалуйста, этот человек…
– Нет. Вы пойдете на галеру! Пойдете сейчас! Пожалуйста…
«Это легче, чем приучать сокола садиться на руку, – подумал Торанага. – Я приложу все усилия, чтобы повлиять на него. Он так же дик, опасен и непредсказуем… Непонятен, уникален… Не похож ни на одного из тех, кого я знаю…»
Краем глаза он заметил, как Бунтаро выходит на дорогу перед Андзин-саном, готовый заставить его послушаться. «Как глупо, – мелькнуло у него в голове, – и как напрасно». Он все так же не сводил взора с Блэкторна и почувствовал, что тот повинуется.
– Хорошо, иду, господин Торанага. Прошу прощения, сейчас иду, – согласился Блэкторн. Он вытер пот с лица и собрался идти в другую сторону.
– Спасибо, Андзин-сан. – Торанага не выдавал своего торжества. Он смотрел, как Блэкторн послушно уходит прочь – злой, сильный, опасный, но управляемый теперь его волей. А впрочем… Почему бы и нет? Торанага вдруг передумал. – Андзин-сан! – окликнул он. Да, настало время ослабить путы и пустить птицу в свободный полет – последнее испытание. – Послушайте, идите, если хотите. Я думаю, лучше не убивать Цукку-сана, но, если вы хотите его убить, убейте. Но лучше не убивайте. – Он сказал это медленно, тщательно выговаривая слова, и повторил еще раз: – Вакаримас ка?
– Хай.
Торанага посмотрел в эти невероятно голубые глаза, заполненные слепой злобой, и задумался… Убьет или нет эта дикая птица, пущенная на волю, свою жертву или вернется на руку, не попробовав мяса?
Торанага махнул рукой, отпуская его. Блэкторн повернулся и направился в северном направлении, в сторону Цукку-сана. Бунтаро отступил с его дороги. Блэкторн не замечал никого, кроме священника. День, казалось, стал еще более жарким…
– Итак, Ябу-сан, что он собирается делать? – задал вопрос Торанага.
– Убить. Конечно, он убьет его, если сможет поймать. Священник заслуживает смерти. Все христианские священники заслуживают смерти. Все христиане. Я уверен, они устроили это несчастье с кораблем – священники или Кияма, – хотя и не могу доказать.
– Вы ручаетесь своей жизнью, что он убьет Цукку-сана?
– Нет, господин, – поспешил ответить Ябу. – Нет, я бы не стал, прошу меня простить. Он варвар, оба они варвары.
– Нага-сан?
– На его месте я убил бы священника и всех их – теперь, когда вы дали разрешение. Не знаю никого, кого бы я так ненавидел. Последние два дня Андзин-сан стал как безумный – ходит взад-вперед, бормочет что-то, смотрит на остатки корабля, спит там, свернувшись калачиком на песке, плохо ест… – Нага еще раз посмотрел на Блэкторна. – Я согласен, что в гибели корабля природа не виновата. Я знаю священников – они стоят за этим делом… Доказать тоже не могу, но… Я не верю, что пожар начался из-за бури.
– Ну, так говори – что он будет делать?
– Он взорвется. Посмотрите, как он идет… Я думаю, он убьет. Я надеюсь, что он убьет.
– Бунтаро-сан?
Бунтаро повернулся к ним. Его тяжелый подбородок был небрит, он твердо упирался в землю мускулистыми ногами, держа лук наготове.
– Вы посоветовали ему не убивать священника. Вы не хотите, чтобы он погиб. Убьет его Андзин-сан или нет, мне все равно, господин. Меня интересует, как это касается вас. Можно я остановлю его, если он вас ослушается? На таком расстоянии это легко.
– Можешь ты поручиться, что только ранишь его?
– Нет, господин.
Торанага тихонько засмеялся и прекратил обсуждение:
– Андзин-сан не убьет его. Он будет кричать и возмущаться, шипеть как змея и размахивать мечом… А Цукку-сан – надуваться «святым» фанатизмом, совершенно не испугавшись, и отвечать: «Это была случайность. Я не трогал ваш корабль!» Тогда Андзин-сан обзовет его вруном, Цукку-сан еще больше переполнится усердием, и повторит свое заявление, и поклянется, что это правда, именем Бога… Возможно, проклянет его еще раз… И они будут ненавидеть друг друга еще двадцать жизней. Никто не погибнет. По крайней мере, не теперь.
– Откуда вы знаете все это, отец?! – воскликнул Нага.
– Наверняка не знаю, сын мой. Но что я говорю, то и случится. Всегда важно не жалеть времени, изучая людей. Важных людей… Врагов и друзей. Чтобы понять их. Я наблюдал за ними обоими. Они оба очень нужны мне. Что вы об этом думаете, Ябу-сан?
– Я согласен с вами, господин. – Ябу внезапно встревожился.
Нага бросил быстрый взгляд на Андзин-сана: тот все еще идет своей неторопливой походкой, он уже в семидесяти шагах от Цукку-сана. Священник ожидает его со своими собратьями. Легкий ветерок колышет их оранжевые накидки.
– Но, отец, они же не трусы? Почему же… как они могут с честью выйти из этого положения?
– Он не убьет по трем причинам. Первая: Цукку-сан безоружен и не будет сопротивляться, даже если дойдет до рукопашной. А убивать невооруженного человека – это противоречит его принципам, это позор, грех по их христианской религии. Вторая: он христианин. А третья: я решил, что еще не время.
Бунтаро выразил свое мнение:
– Пожалуйста, извините меня, я могу понять третье и даже первое. Но не в том ли настоящая причина их ненависти, что оба считают: другой поклоняется не Христу, а Сатане? Они ведь так его называют?
– Да, но их Бог Иисус учил – или считается, что учил, – прощать своих врагов. Это сущность христианства.
– Но ведь это глупо-о… – протянул Нага. – Прощать врага глупо.
– Я согласен. – Торанага посмотрел на Ябу. – Глупо прощать врага. А на ваш взгляд, Ябу-сан?
– Да, я тоже так думаю.
Торанага посмотрел на север: две фигуры теперь совсем близко друг от друга… Торанага проклинал свою неосмотрительность. Ему все еще были очень нужны они оба, не стоило рисковать ни одним. Он отпустил Андзин-сана, просто чтобы погасить его возбуждение. Он не посылал его убивать. И сожалел о своей глупости. Теперь он ждал, захваченный происходящим, как и все. Но случилось так, как он и предсказывал: их столкновение было коротким, резким, злым – это заметно даже с такого расстояния. Торанага радовался про себя, ему стало гораздо легче. Э-э-э, слышать бы, что там говорится… Знать бы наверняка, что он прав. Ага, вот Андзин-сан уходит. Цукку-сан за его спиной вытирает лоб цветным носовым платком.
– Вот вам! – с восхищением воскликнул Нага. – Как мы можем проиграть в войне при таком командире?
– Слишком легко, мой сын, если это моя карма. – Настроение у Торанаги изменилось. – Нага-сан, прикажи самураям, которые вернулись на галере из Осаки, идти в мой дом. – (Нага бросился исполнять приказание.) – Ябу-сан, я рад, что вы благополучно вернулись обратно. Распустите полк! После ужина мы с вами поговорим. Могу я послать за вами?
– Конечно. Благодарю вас, господин. – Ябу отсалютовал и ушел.
Оставшись один – охранников он отослал на такое расстояние, чтобы те не могли подслушать, – Торанага внимательно посмотрел на Бунтаро: он неспокоен, как собака, на которую долго смотрят. Наконец Бунтаро не выдержал:
– Господин?
– Как-то ты просил его голову…
– Да… да, господин.
– Ну?
– Он… он оскорбил меня в Андзиро. Я… я все еще опозорен.
– Я приказываю забыть об этом позоре!
– Тогда это было забыто, господин. Но она изменила мне с ним, и это нельзя простить, пока он жив. У меня есть доказательства. Я хочу его смерти. Сейчас. Он… Пожалуйста… Его корабля нет… Какая от него теперь польза, господин? Я прошу об одной милости на всю жизнь.
– А какие доказательства?
– Всем известно. Это было по пути из Ёкосэ. Я говорил с Ёсинакой. Все знают, – угрюмо добавил он.
– Ёсинака видел их вместе? Он обвинил ее?
– Нет, но то, что он сказал… – Бунтаро поднял глаза – в них застыла боль. – Я знаю, и этого достаточно. Пожалуйста, я прошу об этом как о единственной милости на всю жизнь. Я никогда ни о чем не просил вас…
– Он нужен мне живым. Не будь его, ниндзя захватили бы ее и обесчестили, а значит, опозорили бы и тебя.
– Одна просьба на всю жизнь… Я прошу вас. Его корабль пропал – он исполнил все, что ему назначено. Я прошу вас.
– У меня есть доказательства того, что он не опозорил тебя и ее.
– Простите, какие доказательства?
– Послушай меня – для твоей же пользы. У нас с ней было соглашение. Я приказал ей подружиться с Андзин-саном. – Торанага уже устал от Бунтаро. – Они стали друзьями. Андзин-сан боготворил ее, но он никогда не позорил тебя с ней или она – с ним. В Андзиро, как раз перед землетрясением, когда она первой предложила поехать в Осаку и освободить всех заложников, бросив вызов Исидо, а затем ускорив развязку совершением сэппуку, что бы он ни пытался сделать, – в этот день…
– Это задумывалось еще тогда?
– Конечно. Разве ты не знал? В этот день я приказал ей развестись с тобой.
– Как?
– Развестись. Ты не понимаешь слов?
– Да, но…
– Развестись. Она много лет терпела твои безумства, ты плохо обращался с ней. А как повел себя с ее кормилицей, с другими женщинами? Разве я не говорил тебе, что она была нужна мне, чтобы переводить? А ты все равно не сдержался и поколотил ее – чуть не убил в тот раз… Так ведь?
– Да, простите…
– Пришло время покончить с этим браком. Я приказал его кончить, прекратить. Тогда же.
– Она просила развода?
– Нет. Я сам решил и приказал ей это. Но твоя жена просила меня отменить приказ. Я не выполнил просьбы. Тогда она заявила, что тут же совершит сэппуку, и без моего позволения, прежде чем ее заставят опозорить тебя таким образом. Я настаивал на повиновении. Она не согласилась. Твоя жена заставила меня, своего сюзерена, отменить мой официальный приказ. Убедила привести его в действие только после Осаки. Мы оба знали, что Осака для нее значит смерть. Ты понимаешь?
– Да, я понял вас.
– В Осаке Андзин-сан спас ее честь и честь моих женщин и моего младшего сына. Без него они и все остальные заложники в Осаке там бы и остались, я погиб бы или оказался в руках Икавы Дзикю, возможно в цепях, как преступник!
– Пожалуйста, извините меня… но почему она так поступила? Она же ненавидела меня… Почему она отложила развод? Из-за Сарудзи?
– Ради твоего имени. Так она понимала свой долг. Жена заботилась о твоей чести – даже после своей смерти. Часть нашего соглашения – что это должно быть тайной между ней, вами и мной. Никто этого знать не должен: ни Андзин-сан, ни ее сын – никто, даже ее христианский исповедник.
– Что?
Торанага объяснил все еще раз. Бунтаро не сразу, но как будто разобрался во всем, и Торанага его отпустил. Наконец-то он один… Можно встать, потянуться, не думать ни о чем. Как он утомился от всех этих дел, навалившихся на него после приезда сюда… Солнце все еще высоко, хотя после полудня прошло немало времени. Он почувствовал жажду и выпил поданного телохранителем холодного чая. А теперь – к берегу. Скинув пропотевшее кимоно, Торанага поплыл и ушел на глубину. Но долго оставаться там нельзя – стража сразу забеспокоится. Он вынырнул и поплыл на спине, глядя в небо. Ему так нужно скопить сил для предстоящей долгой ночи…
«Ах, Марико, – думал он, – какая вы удивительная женщина! Да, удивительная… Даже сейчас, потому что, конечно, будете жить вечно. Где вы – на вашем христианском небе, с вашим христианским Богом? Надеюсь, что нет. Это было бы ужасной потерей… Я надеюсь, что ваша душа ждет сорокового дня, чтобы, согласно буккё, заново родиться где-нибудь здесь. Я молюсь о том, чтобы дух ваш пришел в мою семью. Но снова в виде женщины – не мужчины… Мы не можем вообразить вас мужчиной. Слишком большая потеря, если вы вдруг будете мужчиной…» Он улыбнулся. Все, что он рассказал Бунтаро, на самом деле произошло в Андзиро, хотя она и не вынуждала его отменить приказ. «Как могла она заставить меня сделать то, чего я не хочу?» – задал он вопрос небу. Она почтительно просила его не сообщать о разводе до возвращения из Осаки. «Но, – успокоил он себя, – она совершила бы сэппуку, если бы я отказал ей. Она бы настаивала. Непременно бы настаивала, и это все бы испортило. Заранее согласившись, я только спас ее от позора и препирательств, а себя – от беспокойства. А теперь я держу это в тайне, как она, конечно, и пожелала бы… Мы все от этого только выиграем. Я рад, что уступил», – размышлял он, потом громко рассмеялся. Тут его накрыло небольшой волной, он набрал полный рот воды и закашлялся.
– С вами все в порядке, господин? – Встревоженный охранник плыл рядом.
– Да-да, конечно. – Торанага сплюнул воду. «С водой надо поосторожнее, – подумал он. – Будет мне наука… Сегодня это уже вторая ошибка». Он увидел остов корабля.
– Давай – кто кого! – окликнул он телохранителя.
Соревноваться с Торанагой значило на самом деле соревноваться. Однажды некий военачальник нарочно позволил ему победить, надеясь завоевать его расположение. Эта ошибка стоила ему очень дорого… Телохранитель выиграл. Торанага поздравил его и уцепился за остов судна, ожидая, когда успокоится дыхание, потом огляделся – он был очень любопытен, – ушел под воду, осмотрел киль «Эразма». В лагерь он вернулся освеженный и готовый к дальнейшему.
Для него на удачно выбранном месте был уже построен временный дом под широкой тростниковой крышей, на толстых бамбуковых столбах. Поднятый над землей деревянный пол устилали татами. Часовые – на местах, приготовлены комнаты для Кири и Садзуко, помещения для слуг и поваров, соединенные сетью тропинок.
Своего сына Торанага увидел в первый раз. Госпожа Садзуко не могла же быть так невежлива, чтобы принести ребенка на плато, – она боялась помешать важным делам, – хотя он-то был бы рад. Ребенок его очень порадовал.
– Чудный мальчик, – похвалил он, ловко держа сына на руках. – И вы, Садзуко, моложе и красивее, чем были раньше. Надо вам еще ребенка… Материнство вам идет.
– О, господин, я боялась, что больше никогда вас не увижу, не смогу показать вам младшего сына. Как мы старались спастись из этой ловушки… И войска Исидо…
– Посмотрите, какой прекрасный ребенок! На следующей неделе я построю храм в его честь и назначу ему содержание… – Он остановился, уполовинил цифру, которую собирался было назвать, и тут же разделил ее еще пополам. – Двадцать коку в год.
– О, господин, как вы великодушны! – Она радовалась от всего сердца.
– Вполне достаточно для какого-нибудь несчастного монаха, чтобы он мог спокойно твердить свое Наму Амида Буцу.
– О да, господин. Храм будет построен около замка в Эдо? О, как замечательно! Вот если бы он стоял на реке… хотя бы на ручейке!
Он согласился неохотно. Даже такая постройка стоила бы дороже, чем он хотел заплатить за такую ерунду. «Но мальчик хорош, я могу проявить в этом году такое великодушие», – подумал он.
– О, спасибо, господин… – Госпожа Садзуко запнулась – на тенистую веранду, где они так уютно расположились, спешил Нага.
– Прошу простить меня, отец, но что делать с вашими самураями, которые вернулись из Осаки? Как бы вы хотели их расспросить – всех вместе или поодиночке?
– Поодиночке.
– Да, господин. Еще: священник Цукку-сан хотел бы повидать вас, когда вам будет удобно.
– Скажи, что я пошлю за ним, как только предоставится такая возможность. – Торанага снова заговорил со своей наложницей, но она вежливо и безоговорочно попросила у него прощения и ушла, зная, что он хотел бы немедленно побеседовать с самураями. Он просил ее остаться, но она настаивала на разрешении уйти, и он согласился.
Торанага дотошно допросил всех своих людей, размышляя над их рассказами; некоторых как бы случайно вызывал еще раз; проводил перекрестную проверку. К заходу солнца он уже ясно представлял себе, что случилось на самом деле или что они думали об этом. Потом он наскоро перекусил, впервые за весь день, и послал за Кири, отправив телохранителей за пределы слышимости.
– Сначала расскажи мне, Кири-сан, что вы делали, что видели, чему были свидетельницами.
Ночь наступила задолго до того, как Торанага счел: с него достаточно, хотя Кири хорошо подготовилась к этому разговору.
– Э-э-э, – сказал он наконец, – это было рискованное дело, Кири-сан, очень рискованное.
– Да, – ответила Кири, сложив руки на своем обширном животе. И добавила с большой нежностью: – Все боги, большие и малые, охраняли вас, господин, и нас. Прошу извинить меня за то, что я сомневалась в исходе дела, сомневалась в вас. Боги нас опекали.
– Видимо, ты права. – Он смотрел в темноту.
Пламя факелов колебалось под легким ветром с моря, отгонявшим ночных насекомых, и это делало ночь еще приятнее. На небе поднялась яркая луна. Темные пятна были на ней так хорошо заметны. Торанага рассеянно подумал: «Интересно, так ли все, как считают: пятна эти – земля, а остальное – лед и снег… И кто там живет? О, как много есть неизвестного, непознанного… И как хотел бы я это постичь…»
– Можно мне задать вопрос, Тора-сан?
– Какой вопрос, госпожа?
– Почему Исидо нас отпустил? Он же не должен был этого делать. Будь я на его месте, никогда бы не отпустила… Почему?
– Сначала – послание от госпожи Отибы.
– Госпожа Отиба сказала: «Пожалуйста, передайте господину Торанаге, что я почтительно прошу его найти какой-нибудь способ решить его разногласия с наследником. Как доказательство хорошего отношения к нему наследника я хотела бы уверить Торанага-сама: наследник много раз выражал свое нежелание вести армии против своего дяди, господина…»
– Она это сказала?
– Да, о да!
– Она ведь знает, как и Исидо: если Яэмон поднимет против меня свое знамя, я проиграю!
– Она так сказала, господин.
Торанага сжал мозолистый кулак и стукнул им по татами:
– Если это настоящее предложение, а не какая-то хитрость, я на полпути к Киото и даже на один шаг дальше.
– Да, – подтвердила Кири.
– А какая цена?
– Мне это неизвестно. Больше она ничего не передавала, господин, кроме пожеланий всего хорошего своей сестре.
– Что я могу дать Отибе такого, чего у нее еще нет? Ей принадлежат Осака и все сокровища. Яэмон всегда был для меня наследником правителя государства. Эта война не нужна! Что бы ни случилось, через восемь лет Яэмон станет кампаку и унаследует страну – всю страну. Мне больше нечего ей дать…
– Может быть, она хочет выйти замуж?
Торанага энергично замотал головой:
– Нет, только не брак! Эта женщина никогда не вышла бы за меня замуж.
– Для нее, господин, это было бы идеальным решением.
– Она никогда так не думала. Отиба – моя жена? Она четыре раза просила тайко, чтобы он предложил мне отправиться в потусторонний мир.
– Да, но тогда он был жив…
– Я совершу все возможное и невозможное, чтобы объединить государство, укрепить мир и сделать Яэмона кампаку. Она этого хочет?
– Это укрепило бы династию. Она об этом мечтает.
Торанага опять уставился на луну, но теперь он сосредоточился на новой задаче. Он вспомнил, что сказала ему госпожа Ёдоко в Осаке. Тогда немедленного ответа не требовалось, и он отложил этот вопрос, сосредоточившись на более важных текущих делах.
– Мне кажется, она опять придумала какую-нибудь хитрость. Кияма сказал вам, что корабль варваров сгорел?
– Нет, господин.
Торанага нахмурился:
– Это удивительно. Он должен был знать. Я сказал Цукку-сану, как только услышал, и он сделал все, чтобы сразу послать почтового голубя. Но это только подтвердило бы то, что они и так уже знали.
– Ведь это злодейство должно быть наказано. И поджигатели, и глупцы, которые его допустили.
– Со временем они все получат по заслугам, Кири-сан. Я слышал, что заявляют священники-христиане, – это «перст Божий».
– Какое лицемерие и глупость!
«Да, очень глупо… с одной стороны, – думал Торанага. – Но не с другой…»
– Благодарю тебя, Кири-сан. Скажу еще раз: я безмерно рад, что вы благополучно вырвались оттуда. Мы останемся здесь на всю ночь. А сейчас, пожалуйста, извини меня… Пошли за Ябу-саном, когда он придет, подай чай, саке и оставь нас одних.
– Да, господин. Могу я задать теперь один вопрос?
– Тот же самый?
– Да, господин. Почему Исидо дал нам уехать?
– Ответ таков, Кири-сан: я не знаю. Он допустил ошибку.
Кири поклонилась и ушла – ее устроил ответ Торанаги.
Ябу ушел почти в полночь. Торанага раскланялся с ним как с равным, еще раз поблагодарил за все, пригласил на тайный военный совет завтра, утвердил как военачальника мушкетного полка и письменно подтвердил его права на владение Тотоми и Суругой – как только они будут завоеваны.
– Теперь полк абсолютно готов к войне, Ябу-сан. Вы один ответственны за его подготовку и боеспособность. Оми-сан будет посредником между нами. Используйте знания Андзин-сана во всех областях.
– Это очень правильно, господин. От всей души благодарю вас.
– Вы оказали мне большую услугу, доставив сюда моих женщин и Андзин-сана в целости и сохранности. Ужасная история получилась с кораблем – это карма… Будем надеяться, что скоро придет еще один. Спокойной ночи, мой друг. – Торанага отхлебнул чая. Теперь он почувствовал, что сильно устал.
– Нага-сан?
– Господин?
– Где Андзин-сан?
– Всё у корабля, со своими вассалами.
– Что он там делает?
– Просто смотрит на то, что осталось от корабля. – Нага почувствовал себя неловко под пронзительным взглядом отца. – Извините, отец, что-нибудь не так?
– Что? А, нет, ерунда… Где Цукку-сан?
– В одном из домиков для гостей, господин.
– Ты сказал ему, что в следующем году хочешь креститься?
– Да, господин.
– Хорошо. Сходи за ним.
Через несколько минут Торанага увидел: священник направляется к нему – высокий, худой, строгое лицо исчерчено морщинами, черная голова с тонзурой без малейших признаков седины… Слуги идут за ним с факелом. Внезапно Торанага вспомнил Ёкосэ.
– Терпение – великая вещь, Цукку-сан…
– Да, конечно. Но почему вы заговорили об этом, господин?
– А я думал про Ёкосэ. Тогда все было по-другому – совсем недавно…
– Пути Господни неисповедимы, господин. Я так рад, что вы еще не выехали за пределы своих границ.
– Вы хотели меня видеть? – Торанага смеялся про себя над японским, на котором говорил священник, но и завидовал в глубине души – редкие способности к языкам…
– Только чтобы просить извинения за случившееся.
– Что сказал Андзин-сан?
– Много злых, несправедливых слов… Обвинения… Что я поджег его корабль.
– Вы поджигали?
– Нет, господин.
– А кто?
– На то воля Божья. Была буря, и корабль загорелся.
– Это не дело рук Бога. Вы говорите, что не участвовали в нем – вы, или кто-нибудь из священников, или еще кто-то из христиан?
– О, я помогал как мог, господин. Я молился, мы все молились… Богом клянусь, этот корабль был орудием дьявола! Я много раз говорил это. Знаю, что вы так не думаете, и еще раз прошу меня простить, что выступаю здесь против вас. Но не кажется ли вам, что это стихийное бедствие помогло, а не помешало вам?
– Как это?
– Отец-инспектор больше не будет отвлекаться, господин, и сосредоточится на господине Кияме и господине Оноси.
Торанага без обиняков заявил:
– Все это я слышал и раньше, Цукку-сан. Какую помощь может оказать мне главный священник христиан?
– Господин, доверьтесь… – Алвито спохватился, потом искренне произнес: – Извините меня, пожалуйста, господин, но я чувствую, что, если вы доверитесь Богу, он поможет вам.
– Я так и делаю, но больше верю в себя. А тем временем узнаю, что Исидо, Кияма, Оноси и Дзатаки собрали войско. Исидо выставит против меня триста или четыреста тысяч…
– Отец-инспектор выполнит свое соглашение с вами, господин. В Ёкосэ я потерпел неудачу – теперь, думаю, появилась надежда.
– В бою мне вряд ли удастся использовать эту надежду.
– Да, но Бог может победить при любом перевесе сил.
– Да… Если Бог существует, Он может победить при любом перевесе сил. – Голос Торанаги стал резче. – О какой надежде вы говорите?
– Честно говоря, я не знаю, господин. Но разве Исидо не выступает против вас? Разве он не выбрался из Осакского замка? Разве это не еще одна случайность?
– Нет, но вы поняли важность его решения?
– Да, очень хорошо. Я уверен: отец-инспектор тоже понял.
– Может быть, Исидо передумает, сделает господина Кияму главнокомандующим, спрячется в Осаке и направит против меня Кияму и наследника?
– Я не могу ответить на этот вопрос, господин. Но если Исидо покинет Осаку, это будет чудо.
– Вы серьезно сочтете это чудо еще одним делом рук вашего христианского Бога?
– Ничто не случается без Его ведома…
– Даже если мы умрем, ничего не будем знать о Боге! Я слышал, отец-инспектор выехал из Осаки. – Торанага возликовал: по лицу Цукку-сана пробежала тень… Эта новость пришла, когда они покидали Мисиму.
– Да, это так, – признался священник. – Он отправился в Нагасаки, господин. – Опасения его усилились.
– Провести погребение Тода Марико-сама?
– Ах, господин, вы уже все знаете! Мы все – глина на гончарном круге, который вы вертите.
– Не люблю пустую лесть… Вы забыли?
– Нет, господин, прошу меня извинить. Я не то имел в виду. – Алвито уже почти пал духом в ходе этой беседы. – Вы против такого погребения, господин?
– Я тут ни при чем. Она была особенной женщиной, и ее самоотверженность заслуживает любых почестей.
– Да, господин, благодарю вас. Отец-инспектор будет очень рад. Он убежден: это очень важно.
– Конечно. Она была моим вассалом и христианкой. Ее пример не останется не замеченным другими христианами. Или теми, кто хочет перейти в христианство.
– Я бы сказал: не это не останется незамеченным… Конечно, она заслуживает всяческих похвал за свое самопожертвование.
– За то, что отдала свою жизнь, чтобы другие могли жить? – загадочно поинтересовался Торанага, не упоминая о сэппуку, просто о самоубийстве…
– Да, за это.
Торанага улыбнулся про себя, заметив, что Цукку-сан ни словом не обмолвился о другой женщине, Кияме Атико, – о ее смелости, ее смерти и захоронении. Оно тоже должно проводиться с большим почетом и положенными церемониями. Голос его стал строже.
– Вы, стало быть, не знаете, кто распорядился поджечь мое судно или способствовал поджогу?
– Нет, господин. Мы только молились…
– Я слышал, строительство вашей церкви в Эдо продвигается…
– Да, господин. Еще раз благодарю вас.
– Ну, Цукку-сан, я надеюсь, что труды главного священника христиан скоро принесут свои плоды. Мне нужна больше чем надежда, и у меня долгая память. А сейчас у меня к вам просьба: мне нужна ваша помощь как переводчика. – Внезапно он почувствовал, что священнику это очень не по нутру. – Вам нечего бояться.
– О, господин, я не боюсь его… Прошу меня простить, я просто не хочу иметь с ним дела.
Торанага встал:
– Я требую, чтобы вы уважали Андзин-сана! Его мужество не требует доказательств – он несколько раз спасал жизнь Марико-сама. Он сейчас не в себе. Его можно понять: он потерял свой корабль…
– О да, такая жалость…
Торанага направился к берегу, телохранители с факелами освещали ему путь.
– Когда вы дадите мне отчет о том случае с передачей оружия?
– Как только будут получены все сведения из Макао.
– Пожалуйста, попросите ускорить отчет.
– Да, господин.
– Кто из даймё-христиан связан с этим делом?
– Простите, не знаю. Не знаю даже, участвовал ли кто-нибудь из них.
– Жаль, что не знаете, Цукку-сан… Это сберегло бы мне много времени. В том, чтобы узнать правду об этом деле, заинтересованы многие даймё.
«Ах, Цукку-сан, – думал Торанага, – вы прекрасно понимаете, я мог бы загнать вас в угол… И вы бы извивались и метались, как змея, и я бы вынудил вас именем вашего христианского Бога признаться: „Кияма, Оноси и, возможно, Харима“. Но время еще не пришло… Вы еще не готовы узнать: я считаю, что вы, христиане, неповинны в гибели корабля – ни Кияма, ни Харима, ни даже Оноси. Я уверен в этом! И все-таки это не просто случайность, воля провидения. Это дело рук Торанаги… „Но почему?“ – можете вы спросить.
Кияма мудро отказался от предложения, высказанного в том моем письме, которое передала ему Марико. У него не было доказательств моей искренности. Чем еще мог я поступиться, кроме корабля – и этого варвара, – что доставляло беспокойство вам, христианам? Я думал: лишусь и того и другого. Удалось пожертвовать только одним. Сегодня в Осаке посредники скажут Кияме и главному вашему священнику об этом моем добровольном пожертвовании – доказательстве моей искренности: я не против Церкви – только против Исидо. А вот и доказательство. „Да, но можно ли доверять Кияме?“ – спросите вы совершенно обоснованно. Нет, нельзя. Но Кияма прежде всего японец, а потом уже христианин. Об этом вы всегда забывали. Кияма поймет, что я искренен. Пожертвовать кораблем – это нечто небывалое, как пример Марико или смелость Андзин-сана… „А как вам удалось устроить этот поджог?“ – наверняка спросите вы. Какая вам разница, Цукку-сан? Достаточно того, что мне это удалось. И никто об этом не знал, кроме меня, нескольких надежных людей и самого поджигателя. Кто им был? Исидо нанял ниндзя. Почему бы и мне так не сделать? Только я нанял одного человека, и мне все удалось. А Исидо потерпел неудачу».
– Проигрывать глупо! – произнес он вслух.
– Что вы сказали, господин? – переспросил Алвито.
– Глупо, если не удается скрыть правду в таком щекотливом деле, как контрабанда мушкетов, – отрезал Торанага. – И подстрекательство даймё-христиан на восстание против их сюзерена тайко.
– Да, господин, если это было на самом деле.
– О, я уверен, что так и было, Цукку-сан. – Торанага дал разговору постепенно иссякнуть, увидев, что Цукку-сан явно возбужден и готов переводить не на страх, а на совесть.
К этому времени они уже спустились на берег, и Торанага, отбросив усталость, уверенной поступью пересек несколько дюн. На самом берегу он заметил, как Цукку-сан в страхе перекрестился, и подумал: «Как глупо быть таким суеверным и бояться непонятно чего…»
Задолго до того, как они появились, вассалы Андзин-сана уже вскочили на ноги и кланялись. Андзин-сана с ними не было, он все еще сидел в сторонке, невидящим взглядом уставившись в море.
– Андзин-сан! – негромко окликнул его Торанага.
– Да, господин? – очнулся Блэкторн и поспешно встал. – Простите, вы хотите поговорить со мной?
– Да, пожалуйста. Я привел с собой Цукку-сана. Мне хочется, чтобы все было ясно. Понимаете? Быстро и точно.
Торанага заметил при свете факелов, что глаза капитана совершенно неподвижны, а сам он крайне истощен. Торанага оглянулся на Цукку-сана.
– Вы понимаете, что я говорю? – Он подождал, пока священник не начал переводить, и внимательно прослушал все на этом дьявольски звучащем языке. Андзин-сан кивнул. Его обвиняющий взгляд не смягчался.
– Да, господин, – сказал наконец священник.
– Теперь переводите для меня, Цукку-сан, как раньше. Все точно: слушайте, Андзин-сан, я привел с собой Цукку-сана, так что мы можем говорить прямо и быстро, не теряя значения ни одного слова. Для меня это очень важно, и я прошу вас потерпеть. Я думаю, так будет лучше всего.
– Да, господин.
– Цукку-сан, сначала поклянитесь вашим христианским Богом, что ничего, что вы здесь услышите, никому не передадите – как на исповеди… Мне и ему!
– Но, господин, это не…
– Вы это сделаете. Сейчас. Или я перестану вам помогать, навсегда, – вам и вашей Церкви.
– Очень хорошо, господин. Я согласен. Перед Богом клянусь.
– Хорошо. Спасибо. Объясните ему, что вы согласились. – Алвито повиновался. Тогда Торанага уселся на песчаной дюне и стал отмахиваться веером от налетевших насекомых. – Теперь, пожалуйста, расскажите мне, Андзин-сан, о том, что случилось в Осаке.
Блэкторн начал говорить запинаясь, но постепенно стал оживать, и скоро речь хлынула потоком. Отец Алвито с трудом поспевал за ним. Торанага слушал в молчании, не прерывая этого потока, лишь иногда вставляя осторожные подбадривающие замечания, – он был идеальным слушателем.
Закончил Блэкторн уже на рассвете. К этому времени Торанага знал все. Все, что хотел ему поведать Андзин-сан, поправил он себя. Священник это понимал. А Торанага был уверен: не сказано ничего, что Кияма или католики могли бы использовать против Марико или его самого. Андзин-сан теперь почти не замечал священника.
– Вы уверены, что генерал-капитан собирался поставить вас к столбу, Андзин-сан? – переспросил он.
– О да. Если бы не этот иезуит… Я еретик в его глазах. Предполагается, что огонь очищает душу.
– Почему отец-инспектор спас вас?
– Не знаю. Это как-то связано с Марико-сама. Без моего корабля я им не опасен. О, они продумали все очень тщательно, но она, наверное, намекнула им, как это сделать.
– Каким образом? Что она знала о поджоге корабля?
– Мне это неизвестно. В замок проникли ниндзя. Возможно, ниндзя побывал и здесь и поджег мой корабль. В день смерти Марико-сама виделась с отцом-инспектором в замке. Думаю, она подсказала ему, как сжечь «Эразм» – в обмен на мою жизнь. Но я не могу жить без своего корабля, господин…
– Вы не правы, Андзин-сан. Благодарю вас, Цукку-сан. – Торанага отпустил его. – Я очень ценю вашу помощь. Пожалуйста, теперь вы можете отдыхать.
– Да, господин. Благодарю вас. – Алвито заколебался. – Я хотел бы просить извинения за генерал-капитана. Мужчины рождены в грехе, большинство их и живут в грехе, хотя и становятся христианами.
– Христиане рождаются в грехе, мы – нет. Мы цивилизованные люди, которые понимают, что такое грех на самом деле, а не неграмотные крестьяне, которые не знают ничего лучшего. Тем не менее, Цукку-сан, будь я на месте вашего генерал-капитана, не дал бы уйти Андзин-сану, если бы он попался мне в руки. Это было бы военное решение, правильное решение. Я думаю, он будет жить, сожалея, что не настоял, и ваш отец-инспектор тоже.
– Вы хотите, чтобы я перевел и это, господин?
– Это – для вас. Благодарю за помощь. – Торанага ответил на поклон священника и приказал одному из своих людей проводить его обратно в домик для гостей, потом повернулся к Блэкторну:
– Андзин-сан, давайте сначала поплаваем.
– Простите, господин?
– Поплаваем! – Торанага разделся и вошел в воду.
Уже светало… За ним вошли в воду Блэкторн и телохранители. Торанага, рассекая волны сильными гребками, поплыл в море, потом повернул, чтобы обогнуть остов корабля. Блэкторн все время плыл вслед за ним. Холод освежил его. Вскоре Торанага направился к берегу. Слуги стояли с полотенцами наготове, со свежими кимоно, чаем, саке и завтраком.
– Поедим, Андзин-сан.
– Прошу прощения, я не голоден.
– Ешьте!
Блэкторн сделал несколько глотков, потом икнул:
– Извините.
– Глупо. Вы проявляете слабость. Слабость – как эти чесночники-корейцы. Неприличное поведение для хатамото…
– Простите, господин?
Торанага повторил еще раз – жестко. Потом показал в сторону корабля, поняв, что теперь полностью завладел вниманием Блэкторна:
– Это все ерунда. Сиката га най. Не важно. Слушайте: Андзин-сан – хатамото, верно? Не кореец. Понятно?
– Да, извините меня.
Торанага поманил телохранителя, тот протянул ему запечатанный свиток.
– Вот, Андзин-сан, Марико-сама перед отъездом из Эдо дала мне это. Марико-сама просила меня, если вы будете живы после Осаки – если вы останетесь живы, понимаете? – передать это вам.
Блэкторн взял предложенный ему свиток и, мгновение помешкав, сломал печать.
– Что в этом письме, Андзин-сан? – поинтересовался Торанага.
Марико писала по-латыни:
Ты. Я люблю тебя. Если ты читаешь это письмо, значит я погибла в Осаке и, может быть, из-за меня твой корабль тоже погиб. Я могу пожертвовать этой самой ценной частью твоей жизни из-за своей веры, чтобы спасти свою Церковь, но больше всего – чтобы спасти твою жизнь, которая мне дороже всего, даже интересов моего господина – Торанаги. Это может привести к необходимости выбора – ты или твой корабль. Извини, но я выбрала тебе жизнь. Этот корабль так или иначе обречен – с тобой или без тебя. Я уступаю твой корабль твоему врагу за то, чтобы ты мог жить. Этот корабль – ничто. Построй себе другой. Ты можешь это сделать. Разве ты не учился строить корабли, а не только вести их? Думаю, Торанага даст тебе всех необходимых ремесленников, плотников и кузнецов, сколько понадобится, – ему нужен ты и твои корабли, – и из своих личных денег я завещаю тебе все необходимое.
Построй новый корабль и устрой себе новую жизнь, мой любимый. Захвати на следующий год черный корабль и живи вечно. О мой дорогой, моя христианская душа молится о том, чтобы повстречать тебя на христианском небе. Моя японская хара молится: пусть в следующей жизни я буду кем угодно, только бы радовать тебя и быть с тобой, где бы ты ни был. Прости меня, но твоя жизнь – важнее всего. Я люблю тебя.
– О чем говорится в письме, Андзин-сан?
– Прошу прощения, господин. Марико-сама говорит, что этот корабль был не нужен. Говорит, что я должен построить новый корабль. Говорит…
– А! Это можно? Можно, Андзин-сан?
Блэкторн заметил, как заинтересовался даймё.
– Да. Если иметь… – Он не мог вспомнить, как по-японски будет «плотник». – Если Торанага-сама даст мне людей, умеющих строить корабли.
В голове его новый корабль стал обретать форму. Меньше, намного меньше, чем «Эразм». От девяноста до ста тонн водоизмещением – это все, что он сможет сделать: никогда раньше не видел он, как строят, и не строил сам весь корабль, хотя Альбан Карадок, конечно, готовил его и в корабелы, а не только в капитаны. «Боже, воздай Альбану! – воскликнул он мысленно. – Да, девяностно тонн для начала. „Золотая лань“ Дрейка была примерно такой, а вспомнить, сколько она вынесла… Я могу взять на борт двадцать пушек, этого будет достаточно, чтобы… Боже мой, пушки!..»
Он обернулся опять на остов своего корабля, увидел, что на него смотрит Торанага, смотрят все его люди, и понял, что говорил с ними по-английски.
– Ах, извините, господин. Думал слишком быстро. Пушки – там, в море. Нужно быстро их достать!
Торанага поговорил со своими людьми и обратился к Блэкторну:
– Самураи говорят, что все с корабля перенесено в лагерь. Кое-что выловлено в море, на мелком месте, во время отлива. Теперь пойдемте в лагерь.
Блэкторн почувствовал облегчение:
– Корабль построить можно. Если будут пушки, можно воевать с врагами. Торанага-сама может достать порох?
– Да. Сколько нужно плотников? Как много плотников?
– Сорок плотников и кузнецов, дуб для шпангоутов – у вас здесь растет дуб? Потом, нужно железо, сталь… я сделаю кузницу – мне потребуется мастер… – Блэкторн понял, что опять заговорил по-английски. – Извините, я напишу на бумаге. Все точно. И все обдумаю. Пожалуйста, дайте мне человека в помощь.
– Любых людей, любые деньги! И немедленно. Мне нужен корабль. Как можно быстрее! За какой срок мы сможем его построить?
– Шесть месяцев с того дня, когда заложим киль.
– А быстрее нельзя?
– Нет, прошу прощения.
– Позже мы поговорим об этом подробнее, Андзин-сан. Что еще говорит Марико-сама?
– Мало что, господин. Говорит, что оставляет мне денег, чтобы строить корабль, своих денег. Также просит прощения за то, что… помогла моим врагам погубить корабль.
– Каким врагам? Каким образом?
– Не говорит кто, не говорит как, господин. Ничего определенного. Только просит прощения – если такое случится. Марико-сама говорит «саёнара». Надеется, ее сэппуку поможет господину Торанаге.
Торанага улыбнулся ему:
– Рад, что теперь все хорошо, Андзин-сан. Э-э-э, Марико-сама была права. Не беспокойтесь об этом! – Торанага показал на остов корабля. – Начинайте строить новый корабль! Боевой корабль! Вы понимаете?
– Понимаю, очень хорошо.
– Этот новый корабль… Сможет это новое судно победить черный корабль?
– Да, конечно.
– Черный корабль! На следующий год?
– Возможно.
– А как насчет команды?
– Простите?
– Команда – моряки, канониры?
– К будущему году можно подготовить моих вассалов – сделать из них канониров. Моряков не получится.
– Вы можете взять всех моряков в Канто.
– Тогда – на следующий год. – Блэкторн улыбнулся. – На следующий год – можно. А война?
Торанага пожал плечами:
– Война не война – все-таки попробуйте. Это ваша цель – понятно? Цель! И наша тайна. Только между мной и вами! Черный корабль!
– Священники скоро разгадают нашу тайну.
– Может быть. Но на этот раз не будет никакой приливной волны или тайфуна, мой друг. Вы будете следить, я тоже.
– Да, господин.
– Захватите один раз черный корабль, потом поплывете домой. Приведете мне целый военный флот. Поняли?
– О да.
– Если я проиграю – что ж, карма. Если нет, тогда – все, Андзин-сан. Все как вы сказали. Все: черный корабль, посол, договор, корабли! Поняли?
– Да. О да! Благодарю вас.
– Благодарите Марико-сама. Без нее… – Торанага тепло попрощался с ним, на этот раз как с равным, и ушел, сопровождаемый телохранителями.
Вассалы Блэкторна отвесили поклоны, совершенно завороженные почестями, оказанными их хозяину.
Блэкторн, уже совсем в другом настроении, смотрел, как уходит Торанага. И вдруг вспомнил про еду. Вот теперь можно поесть. Слуги начинали уже убирать.
– Подождите. Пожалуйста, оставьте…
Он ел аккуратно, медленно, памятуя о хороших манерах, его люди ссорились из-за привилегии услужить ему. В уме он перебирал все те огромные возможности, которые открыл перед ним Торанага.
«Ты выиграл!» – сказал он себе, готовый плясать от радости. Но плясать, конечно, не стал, а еще раз перечитал ее письмо… И еще раз отдал ей должное…
– Идите за мной! – приказал он своим людям и повел их к лагерю. Голова его уже была занята строительством корабля и тем, как сделать на нем орудийные порты.
«Боже, помоги Торанаге выгнать Исидо из Канто и Идзу и будь добр – благослови Марико, где бы она ни была! Пусть пушки не слишком проржавеют! Марико права: „Эразм“ был обречен – со мной или без меня! Она вернула меня к жизни. Я могу создать новую жизнь и новый корабль! Девяносто тонн! Мой корабль будет славной посудиной, остроносой, обтекаемой, как борзая, классом лучше, чем „Эразм“, с гордо выступающим бушпритом, под ним красиво выточенная фигура, а лицо… лицо напоминает ее… ее раскосые глаза, высокие скулы. Мой корабль будет… Да, с этого остова я сниму еще тонну материала! Можно использовать часть киля, несколько шпангоутов… собрать вокруг гвоздей… Оставшуюся часть киля укрепить скобами и стяжками… И все, что мне будет нужно… если у меня будет время…
Да, мой корабль будет похож на нее! – пообещал он себе. – Он будет аккуратный, миниатюрный – идеальный, как клинок Ёситомо… Лучший в мире! И очень опасный… На следующий год он добудет приз в двадцать раз больше собственного водоизмещения, как Марико в Осаке, и вышвырнет врага из Азии! А через год или два я поплыву на нем вверх по Темзе до Лондона, с полными трюмами золота, оставив за собой семь морей…»
– Я назову свой корабль «Леди». – Он сказал это вслух – не удержался.
Спустя двое суток Торанага проверял подпруги своего седла. Он ловко ткнул лошадь коленом в живот, мускулы у нее расслабились, и ему удалось затянуть ремень еще на две дырки. «Глупое животное! – подумал Торанага. Он презирал лошадей за их постоянные хитрости и уловки, от их неуравновешенного характера только возникают опасности. – На этот раз здесь я, Ёси Торанага-но Миновара, а не какой-нибудь пустоголовый младенец!» Он подождал и снова сильно ударил лошадь коленом. Та фыркнула, звякнув уздечкой, и он затянул ремни до отказа.
– Хорошо, господин! Очень хорошо, – одобрил его главный охотник, грубый старик, крепкий, как мореный дуб. – Многие перестали бы подтягивать после первого раза.
– Потом седло бы соскочило и этот дурак свалился, а может, к обеду и сломал бы себе позвоночник…
Самурай засмеялся:
– И заслуженно, господин!
Вокруг конюшни суетились телохранители, сокольничие несли ястребов и соколов с колпачком на голове. Тэцуко – сокол-сапсан, самка – сидела на почетном месте, и рядом с ней, подчеркивая ее размеры, – единственная самка ястреба-перепелятника Кого с незакрытой головой, ее золотистые безжалостные глаза внимательно осматривали все вокруг.
– Доброе утро, отец, – обратился к нему Нага, подводя свою лошадь.
– Доброе утро, сын мой. Где твой брат?
– Господин Судара ждет в лагере, отец.
– Хорошо. – Торанага улыбнулся юноше. Потом, чувствуя к нему особую симпатию, отвел его в сторону. – Слушай, сын мой: вместо того чтобы ехать на охоту, напиши боевые приказы, а я подпишу их, когда вернусь сегодня вечером.
– О, отец! – Нага чуть не лопался от гордости – ему оказали честь формально поднять перчатку, брошенную Исидо: тот собственноручно изложил решение вчерашнего военного совета – армиям выдвинуться к перевалам. – Спасибо, отец, спасибо!
– Далее: мушкетному полку приказано на рассвете выступить в Хаконэ. Еще: обоз из Эдо придет завтра после обеда. Проверить, чтобы все было готово!
– Да, конечно. Когда мы начнем бой?
– Очень скоро. Вчера вечером я получил известие: Исидо и наследник выехали из Осаки – провести смотр войскам. Началось…
– Пожалуйста, простите меня, что я не могу полететь в Осаку, как Тэцуко, и убить его, Кияму и Оноси – решить все так, чтобы не беспокоить вас.
– Спасибо, сын мой! – Торанага не собирался говорить ему о тех чудовищных трудностях, которые на самом деле надо преодолеть, прежде чем враг будет повержен. Он осмотрелся вокруг. Все сокольничие готовы, телохранители – тоже. Он окликнул главного охотника: – Сначала я заеду в лагерь, потом мы проедем по дороге вдоль берега, на четыре ри к северу.
– Но загонщики уже в горах… – Главный охотник проглотил окончание фразы и попытался исправиться: – Прошу меня простить… Э-э-э… я, наверное, съел что-то несвежее.
– Да, наверное. Может быть, тебе стоит передать обязанности кому-нибудь другому? Или на твою голову действует геморрой, прошу прощения? – Если бы Торанага не использовал охоту как прикрытие, он сразу сменил бы егеря.
– Прошу прощения, господин. – Старый самурай был смущен. – Могу я спросить… э-э… вы собираетесь охотиться в тех местах, что выбрали вчера вечером, или… э-э… хотели бы поохотиться вдоль побережья?
– Вдоль побережья.
– Конечно, господин. Прошу меня простить, теперь я могу внести все изменения. – Он кинулся исполнять.
Торанага проводил его взглядом. «Пора ему в отставку», – подумал он беззлобно. Потом заметил Оми: тот входил на конюшню вместе с сильно хромающим молодым самураем, чье лицо носило след глубокой свежей раны – напоминание о схватке в Осаке.
– Ах, Оми-сан! – Торанага ответил на его приветствие. – Это тот человек?
– Да, господин.
Торанага отвел их обоих в сторону и со знанием дела допросил самурая. Он делал это из любезности к Оми, ибо уже говорил с самураем, еще в первый вечер, и пришел к твердому выводу. Он и Андзин-сана спрашивал, что в письме Марико, из вежливости – он знал, во всяком случае, то, что сообщил ему Андзин-сан.
– Пожалуйста, изложите мне все своими словами, Марико-сан, – потребовал он, перед тем как она выехала из Эдо в Осаку.
– Я собираюсь отдать корабль его врагам. Это правильно, господин?
– Нет, госпожа. – Он видел, как ее глаза наполняются слезами. – Нет. Я повторяю: вы должны сообщить все эти секреты, о которых рассказали мне, Цукку-сану – здесь, в Эдо; потом – главному священнику и Кияме в Осаке. Скажите всем, что без корабля Андзин-сан им не опасен. Я вам предлагаю – напишите ему сейчас письмо.
– Тогда они уничтожат корабль.
– Они попытаются сделать это. Они ведь все равно об этом думают, вы не сообщите им ничего нового.
– Вы можете спасти его корабль, господин?
– Его будут охранять четыре тысячи самураев.
– Но если им это удастся… Андзин-сан никому не нужен без своего корабля. Я буду просить, чтобы ему сохранили жизнь.
– Вы не должны этого делать, Марико-сан. Заверяю вас, что мне он нужен, с кораблем или без корабля. Обещаю вам. В письме напишите ему: если корабль будет уничтожен, пусть построит новый.
– Что, господин?
– Вы говорили мне – он это умеет. Вы уверены? Если я дам ему плотников и кузнецов?
– О да. О, как вы умны! Да, он много раз говорил, что учился строительству кораблей…
– Вы совершенно уверены, Марико-сан?
– Да, господин. Так вы думаете, что священники-христиане добьются своего, несмотря на четыре тысячи человек охраны?
– Да. Прошу прощения, но они ни за что не оставят корабль в покое или его – в живых, пока он может выйти в море. Это будет слишком большая угроза. Этот корабль обречен – придется уступить его. Но только вы и я знаем и должны учитывать: его единственная надежда – построить новое судно. Я единственный человек, который может помочь ему в этом. Решите для меня это дело с Осакой, и я прослежу, чтобы он построил свой корабль.
«Я сказал ей правду… – подумал Торанага теперь, в Иокогаме, на рассвете, вдыхая запах конского навоза и пота… Он едва слушал раненого самурая и Оми – тосковал о Марико. – Жизнь так печальна…» Он устал от этих людей, от Осаки, от игр, которые приносят столько страданий живым. Но ставки в этих играх очень высоки.
– Благодарю тебя, Косами. – Он дождался, когда самурай закончил свой рассказ. – Ты хорошо со всем справился. Пожалуйста, пойдемте со мной, вы оба.
Торанага подошел к своей кобыле и еще раз пнул ее коленом в живот. Она тихонько заржала, но подтянуть подпругу он уже не смог.
– Лошади еще ненадежнее, чем люди! – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, вскочил в седло и поскакал, сопровождаемый телохранителями, Оми и Косами.
На плато он остановился. Все приветствовали его: Бунтаро с соколом на руке, Ябу, Хиромацу и Судара.
– Доброе утро! – бодро ответил он и сделал знак Оми, что хочет с ним поговорить.
Он уже знал, что все готово, Судара послал своих людей в горы проверить, как ведут себя загонщики. И вот теперь он заявил Сударе:
– Благодарю тебя, сын мой, но я решил поохотиться на побережье.
Судара отправил гонца верхом – снимать всех с гор и перебрасывать на побережье.
– Извините, отец, мне следовало бы об этом подумать и приготовиться. Прошу меня простить.
– Да, сын мой. Так что, Хиромацу, как идет подготовка?
Старый военачальник, с неизменным мечом в руках, был зол.
– Думаю, все это бесчестно и не нужно. Скоро мы забудем об этом. Мы плюнем на Исидо и без такого предательства.
Ябу возразил:
– Прошу меня извинить, но без этих ружей и нашей стратегии, Хиромацу-сан, мы проиграем. Это современная война, таким способом мы имеем шанс ее выиграть. – Он оглянулся на Торанагу, который еще не слезал с лошади. – Я слышал сегодня ночью, что умер Дзикю.
– Вы уверены? – Торанага притворился удивленным. Он получил эту секретную информацию в день отъезда из Мисимы.
– Да, господин. Кажется, он болел. Мой источник сообщает, что он умер два дня назад. – Ябу открыто торжествовал. – Его наследник – сын Хикодзу.
– Этот щенок? – презрительно процедил Бунтаро.
– Да, я согласен: он ничего собой не представляет. – Ябу казался на несколько дюймов выше, чем обычно. – Господин, не открывает ли нам это путь с юга? Почему не атаковать по дороге Токайдо? После того как сдох этот старый лис, Идзу теперь безопасна, а Суруга и Тотоми беспомощны, как выброшенный на берег рассохшийся бочонок.
Торанага спешился. Он, казалось, задумался.
– А ваше мнение? – спокойно спросил он Хиромацу.
– Если мы захватим дорогу на всем протяжении до перевала Уцуноя, все мосты и быстро возьмем Тэнриу, обеспечив пути сообщения надежной защитой, то проскользнем прямо в сердце Исидо. Запереть в горах Дзатаки, усилить нападение по Токайдо и обрушиться на Осаку! Мы будем тогда хозяевами положения.
– Если армии Исидо поведет наследник, нас разгромят. – Судара говорил уверенно и спокойно.
– Не согласен, – заявил Хиромацу.
– Я тоже, прошу прощения, – поддержал его Ябу.
– Но я согласен! – возразил Торанага твердо.
Он еще не говорил им о возможном договоре с Дзатаки, о том, что тот в нужный момент предаст Исидо. «Зачем? – думал он. – Это еще не факт. Пока. Но как мне выйти из положения? Мое соглашение со сводным братом отдать ему в жены Отибу, если он нас поддержит, – это как раз факт. А что, если Отиба потребует, чтобы я сам женился на ней? Это тонкий вопрос, – сказал он себе. – Непохоже, чтобы Отиба предала Исидо. Но коли так, ответ прост: мой брат подчинится неизбежному».
Вдруг он заметил, что все взоры устремлены на него.
– В чем дело?
Все молчали. Бунтаро спросил:
– Что произойдет, господин, если мы выступим против знамени наследника?
Никто из них никогда не задавал этого вопроса напрямую, при всех и так официально.
– Если это произойдет, я проиграл. – Торанага был серьезен и тверд. – Я совершу сэппуку, а те, кто чтит завещание тайко и несомненное право Яэмона наследовать власть, явятся к нему и почтительно попросят у него прощения. Кто не сделает этого, будет опозорен.
Все внимательно слушали, все молча торжественно кивнули. Торанага опять стал легок и добродушен:
– Однако мы пока не на поле битвы, давайте продолжать, что задумали. – Он обращался к Ябу. – Да, Ябу-сан, теперь возможен и южный путь наступления. Отчего умер Дзикю?
– От болезни, господин.
– От болезни за пятьсот коку?
Ябу засмеялся, но в глубине души был взбешен, что Торанага раскрыл его тайную шпионскую сеть.
– Думаю, что так, господин. Вам рассказал мой брат?
Торанага кивнул и попросил объяснить всем остальным. Ябу это не огорчило – план был умный и сложный: Мидзуно, его брат, на деньги, полученные от Андзин-сана, подобрался к помощнику повара, внедрившемуся на личную кухню Дзикю.
– Не так уж дорого! – похвастался Ябу. – Пять сотен коку за возможность зайти с юга!
Хиромацу жестко сказал Торанаге:
– Прошу меня просить, но я думаю, это грязная история.
Торанага улыбнулся:
– Измена – оружие войны.
– Но не для самурая.
Ябу возмутился:
– Простите, господин Хиромацу, думаю, вы не имели в виду оскорбить меня?!
– Он не имел в виду оскорбить вас. Не правда ли, Хиромацу-сама? – вмешался Торанага.
– Нет, господин, – проворчал старый вояка. – Прошу прощения.
– Яды, заговоры, предательство, убийства всегда служили оружием в войнах, старина, – примирительно подвел итог Торанага. – Дзикю был врагом и глупцом. Пять сотен коку за южный путь – ничто! Ябу-сама сослужил мне хорошую службу. Здесь и в Осаке.
– Я всегда готов верно служить вам, господин.
– Благодарю вас. Объясните, пожалуйста, почему вы убили Самиёри перед нападением ниндзя, – потребовал Торанага.
Выражение лица Ябу не изменилось. С ним, как всегда, меч Ёситомо, рука, как всегда, свободно лежит на рукоятке.
– Кто это говорит? Кто обвиняет меня в этом, господин?
Торанага указал на группу коричневых в сорока шагах:
– Эти люди! Косами-сан, подойди сюда, пожалуйста.
Молодой самурай спешился, хромая, подошел и поклонился. Ябу пристально посмотрел на него:
– Кто вы, приятель?
– Сокура Косами, из десятого полка; назначен телохранителем госпожи Кирицубо в Осаке, господин. Вы поставили меня на пост у входа в вашу комнату – и комнату Самиёри-сана – в ночь нападения ниндзя.
– Не помню вас. Вы осмелились сказать, что я убил Самиёри?
Юноша заколебался. Торанага потребовал:
– Скажи ему!
Косами заговорил:
– У меня едва хватило времени, господин, перед тем как ниндзя на нас напали, открыть дверь и крикнуть Самиёри-сану: «Тревога!» Но он не двигался, – прошу прощения, господин. – Он обратился к Торанаге, чувствуя себя неуютно под направленными на него пристальными взглядами. – Он был… Он всегда так чутко спал, господин, хватало одного мгновения… Вот и все, господин.
– Вы вошли в комнату? Пытались растолкать его? – настаивал Ябу.
– Нет, господин. Ниндзя наступали так быстро, что мы отошли и контратаковали. Все было, как я сказал…
Ябу посмотрел на Торанагу:
– Самиёри-сан стоял на посту два дня. Он был очень истощен. Мы все устали. Что это доказывает? – задал он вопрос всем.
– Ничего, – все еще дружелюбно согласился Торанага. – Но потом, Косами-сан, ты вернулся в комнату?
– Да, господин. Самиёри-сан все еще лежал на футонах, как я застал его в прошлый раз, и… в комнате все было в полном порядке, совсем все, господин. А он был зарезан ножом, господин, ударом в спину. Я думал тогда: ниндзя, и ни о чем не помышлял, пока меня не допросил Оми-сан.
– Ах! – Ябу повернулся к племяннику, вся его внутренняя энергия сконцентрировалась на том, кто его выдал, – он прикидывал расстояние между ними. – Так ты допрашивал его?
– Да, господин, – ответил Оми. – Господин Торанага просил меня проверить все показания. Здесь была одна странность, о которой я должен был сообщить нашему господину.
– Одна странность? А есть и еще?
– Согласно приказам господина Торанаги я опросил всех слуг, которые уцелели после нападения ниндзя, господин. Таких оказалось двое. Извините, но они оба говорят, что вы прошли через их комнату с самураем и вскоре вернулись один, крича: «Ниндзя!» Потом они…
– Они бросились на нас, убили беднягу пикой и мечом и чуть не догнали меня. Я должен был отступить, чтобы поднять тревогу. – Ябу следил за Торанагой, осторожно переставляя ноги, чтобы занять более удобную позицию для атаки. – Я уже сообщал вам об этом, господин, и в разговоре, и в письменном рапорте. Что эти слуги могли иметь общего со мной?
– Ну, Оми-сан? – потребовал Торанага.
– Простите, Ябу-сама, – продолжал Оми, – но они оба видели, как вы открывали засовы на секретной двери в главной башне, и слышали, как вы говорили: «Я – Касиги Ябу». Это позволило им спрятаться и уцелеть в бойне.
Лицо Ябу ничего не выражало. Внезапно Судара бросился перед Торанагой, чтобы защитить его. В тот же миг меч Хиромацу блеснул у шеи Ябу.
– Стойте! – приказал Торанага.
Меч Хиромацу замер – старик изумительно контролировал свои действия. Ябу не шелохнулся. Он гордо смотрел на них, потом надменно расхохотался:
– Разве я грязный ронин, чтобы нападать на своего сюзерена? Я – Касиги Ябу, владыка Идзу, Суруги и Тотоми. – Он прямо посмотрел на Торанагу. – В чем меня обвиняют, господин? В помощи ниндзя? Чушь! Что мне эти фантазии слуг? Они лжецы! Или этот парень, который намекает на что-то, чего я не могу опровергнуть, а он – доказать?
– Доказательств нет, Ябу-сама, – ответил Торанага. – Я полностью с вами согласен: доказательств нет никаких.
– Ябу-сама, но вы все это совершили? – спросил Хиромацу.
– Конечно нет!
Торанага ответил:
– А я думаю, что да. Вы лишаетесь всех ваших земель. Пожалуйста, совершите сэппуку – сегодня же. До середины дня.
Приговор был окончательным. Наступил главный момент, к которому Ябу готовился всю свою жизнь.
«Карма, – подумал он. Мозг его лихорадочно работал. – Я ничего не могу поделать – приказ отдан. Торанага – мой сюзерен. Они отрубят мне голову, или я умру с достоинством… Все равно я уже покойник. Оми выдал меня… Значит, такова моя карма. Всех слуг должны были убить, это входило в план, но вот двое выжили… Это моя карма. Веди себя достойно! – приказал он себе, собирая все свое мужество. – Думай и поступай соответствующим образом».
– Господин, – начал он с показной смелостью, – прежде всего, я не виновен в этих преступлениях. Косами ошибается, а слуги врут. Кроме того, я лучший из военачальников, которые у вас есть. Прошу оказать мне честь возглавить атаку на Токайдо или позволить занять место в первых рядах в первой же битве. Тогда моя смерть принесет вам непосредственную пользу.
Торанага дружелюбно сказал:
– Это хорошее предложение, Ябу-сан, и я от всего сердца с вами согласен, что вы лучший командир мушкетного полка. Но, прошу прощения, я не доверяю вам. Пожалуйста, совершите сэппуку до полудня.
Ябу сумел подавить ослепившую его злобу и выполнить свой долг самурая и главы рода. Он собрал все свое самообладание:
– Я прощаю моего племянника Касиги Оми-сана, освобождаю его от всякой ответственности за предательство и назначаю своим наследником.
Торанага, как и все остальные, был поражен.
– Очень хорошо, – похвалил он. – Я думаю, это очень мудро. Согласен.
– Идзу – наследственный удел рода Касиги. Завещаю его Оми-сану.
– Идзу больше не ваша, чтобы вы могли кому-то ее передать. Вы – мой вассал. Идзу – одна из моих провинций. Я отдам ее кому захочу.
Ябу пожал плечами:
– Я хотел отдать ему, даже несмотря на то… – Он засмеялся. – Это просьба на всю жизнь…
– Просить можно. В вашей просьбе отказано. Ябу-сан, все ваши последние приказы подлежат моему утверждению. Бунтаро-сан, ты будешь свидетелем. Теперь, Ябу-сан, кого вы хотите себе в помощники?
– Касиги Оми-сана.
Торанага взглянул на Оми. Тот поклонился, лицо его побледнело.
– Для меня это большая честь!
– Тогда все оговорено.
Хиромацу уточнил:
– И атака на Токайдо – тоже?
– Нам будет безопаснее за нашими горами. – Торанага ответил на поклоны, вскочил на лошадь и пустил ее рысью. Судара вежливо кивнул и поехал за ним. Как только Торанага и Судара отъехали достаточно далеко, Бунтаро и Хиромацу расслабились, но не Оми – нет… Каждый не сводил взгляда с меча и руки Ябу.
Бунтаро осведомился:
– Где вы хотите сделать это, Ябу-сама?
– Здесь, там, внизу, на берегу или на какой-нибудь навозной куче – мне все равно! Мне не нужны церемониальные одежды! Но, Оми-сан, ты не должен наносить свой удар, пока я не сделаю два разреза.
– Да, господин.
– С вашего разрешения, Ябу-сан, я тоже буду свидетелем, – предложил Хиромацу.
– А ваш геморрой не против?
Ябу точно рассчитал – старый воин разозлился.
– Пожалуйста, пошли за мной, когда он будет готов, – обратился Хиромацу к Бунтаро.
Ябу сплюнул:
– Я уже готов. А вы?
Хиромацу повернулся.
Ябу подумал, потом вынул из-за пояса свой меч Ёситомо в ножнах.
– Бунтаро-сан, не окажете ли вы мне любезность? Передайте это Андзин-сану… – Он протянул ему меч, потом нахмурился. – Вообще-то, подумав, я бы просил: если вас не затруднит, пошлите за ним. Я хотел бы сам его отдать.
– Конечно.
– И пожалуйста, сходите за этим гнусным священником, чтобы я мог поговорить с Андзин-саном напрямую.
– Хорошо. Какие еще распоряжения вы желаете сделать?
– Только бумагу, тушь и кисточку для моего завещания и предсмертного стихотворения и пару татами – не стоит пачкать колени или становиться ими в грязь, как какой-нибудь крестьянин. – Ябу явно бравировал.
Бунтаро подошел к одному из самураев, которые переминались с ноги на ногу, пытаясь сдержать возбуждение. Ябу беззаботно сел скрестив ноги и взял в зубы травинку. Оми слонялся вокруг, стараясь не подходить ближе чем на расстояние удара меча.
– Э-э-э! – завопил вдруг Ябу. – Я был так близок к успеху! – Он вытянул ноги и стал бить ими по земле в приступе злобы. – Так близок! Карма! – Он расхохотался и сплюнул, гордый тем, что во рту еще есть слюна. – Это на всех богов – живущих, мертвых и тех, что еще только родятся! И все же, Оми-сан, я умираю счастливым – Дзикю мертв! Когда я пересеку последнюю реку и увижу его ожидающего там, я буду вечно плевать ему в глаза!
Оми, как ястреб, не спускал с него глаз:
– Вы оказали большую услугу господину Торанаге, господин. Теперь открыт путь вдоль берега. Вы правы, господин, а Железный Кулак и Судара не правы. Нам следует атаковать сразу – ружья помогут нам пробиться.
– Эта старая навозная куча! Глупец! – Ябу снова засмеялся. – Ты видел, как он надулся, когда я сказал про геморрой? Ха! Я думал, он взорвется. Самурай? Я больше самурай, чем он! Я ему покажу! Ты не должен рубить, пока я не прикажу.
– Можно мне почтительно поблагодарить вас за такую честь, а также за то, что вы хотели сделать меня своим наследником? Я официально заявляю вам, что честь рода Касиги в моих руках будет в безопасности.
– Если бы я так не думал, не предложил бы этого. – Ябу понизил голос. – Ты прав, что выдал меня Торанаге. На твоем месте я сделал бы то же самое. Хотя все это враки… Это извиняет Торанагу. Он всегда был ревнив к моим боевым успехам, моему пониманию значения ружей и этого корабля. Это все мои идеи.
– Да, господин, я помню.
– Ты спасешь наш род. Ты умен, как старая шелудивая крыса. Ты вернешь обратно Идзу и многое другое – это теперь очень важно – и удержишь это для своих сыновей. Ты понимаешь в ружьях. И в Торанаге…
– Клянусь, что постараюсь, господин.
Глаза Ябу опустились на руку Оми с мечом, отметив, как тот насторожен.
– Думаешь, я нападу на тебя?
– Простите, конечно, я так не думаю, господин.
– Я рад, что ты настороже. Мой отец был похож на тебя. Да, ты очень похож на него. – Не делая резких движений, он отложил оба меча так, что больше не мог их достать. – Вот! Теперь я беззащитен. Несколько минут назад я хотел убить тебя, но теперь – нет. Теперь тебе не нужно меня бояться.
– Вас всегда надо бояться, господин.
Ябу опять захохотал и взял в рот еще травинку, потом отбросил ее в сторону:
– Послушай, Оми-сан. Вот мои последние приказы как главы рода Касиги. Ты возьмешь моего сына к себе в дом и будешь обходиться с ним, как он того заслуживает. Далее: найди достойных мужей для моей жены и наложницы и как следует отблагодари – они хорошо мне служили. О твоем отце, Мидзуно: ему приказываю сразу же совершить сэппуку.
– Могу я потребовать, чтобы он вместо этого обрил голову и стал священником?
– Нет. Он слишком глуп, ты никогда не сможешь доверять ему… Как осмелился он сообщить Торанаге мои секреты! И он всегда будет путаться у тебя под ногами! Что касается твоей матери… – Ябу оскалил зубы. – Я приказываю ей обрить голову, стать монахиней в одном из монастырей за пределами Идзу и провести остаток дней, молясь о будущем рода Касиги. Буддийском или синтоистском. Я предпочитаю синтоистский. Ты согласен на синтоистский?
– Да, господин.
– Хорошо. Так она перестанет, – добавил Ябу со злой радостью, – отвлекать тебя от дел рода Касиги своим постоянным нытьем.
– Это будет сделано.
– Хорошо. Тебе я приказываю отомстить за их ложь про меня – этому Косами и предателям-слугам. Рано или поздно, мне все равно, но ты должен это сделать – до того как умрешь сам.
– Я выполню вашу просьбу.
– Есть что-нибудь еще, что я забыл?
Оми тщательно проверил, не подслушивают ли их.
– А что вы скажете о наследнике? – осторожно спросил он. – Ведь если наследник выйдет против нас на поле битвы, мы проиграем?
– Возьми мушкетный полк, прорвись и убей его, что бы ни говорил Торанага. Яэмон – ваша главная цель.
– Я тоже так думаю. Благодарю вас.
– Но лучше, не дожидаясь этого момента, назначить тайную цену за его голову и предложить ниндзя… или из секты Амиды Тонга.
– Как с ними связаться? – В голосе Оми послышалась дрожь.
– Эта старая ведьма Гёко, мама-сан. Она знает как. Но берегись ее и Амиды. Не пользуйся часто их услугами, Оми-сан. Никогда не обижай ее, всегда защищай. Она знает слишком много секретов и может достать каждого даже с того света. Целый год она была тайной наложницей моего отца… Возможно, даже ее сын – мой сводный брат… Берегись ее – она слишком много знает…
– Но где взять для этого денег?
– Это уж твое дело. Но достань. Где-нибудь, как-нибудь.
– Да, спасибо. Я сделаю.
Ябу наклонился вперед. Оми сразу же подозрительно ощетинился, чуть ли не собираясь выхватить меч из ножен. Ябу был доволен, что даже в таком беззащитном состоянии его все еще боятся.
– Запрячь эту тайну подальше. И слушай, племянник, – будь другом Андзин-сану. Постарайся контролировать корабли, которые он приведет сюда однажды. Торанага не понял настоящей цены Андзин-сана, но он прав, что хочет остаться за горами. Это дает время и ему, и вам. Мы выйдем из-за гор и отправимся в море – и Касиги должны быть там в командирах! Касиги должны выйти в море, стать его хозяевами! Я приказываю тебе это!
– Да, о да! Доверьтесь мне. Это будет!
– Хорошо. Последнее. Никогда не доверяй Торанаге.
Оми серьезно ответил:
– А я и не доверяю, господин. Никогда не доверял и никогда не буду доверять.
– Так! И эти грязные лжецы… Не забывай – с ними надо разделаться! И с Косами. – Ябу вздохнул, успокоившись. – Теперь извини меня – я должен написать свои предсмертные стихи…
Оми встал, отошел подальше, на приличное расстояние, отвесил поклон и удалился еще на двадцать шагов. Здесь он сел и стал ждать.
Торанага с группой охотников рысью ехал вдоль береговой дороги, огибавшей большую бухту. Справа от них море почти вплотную подступало к дороге, берег был низменный, болотистый, с обширными илистыми отмелями. В нескольких ри к северу дорога соединялась с главной веткой Токайдо. В двадцати ри к северу лежало Эдо.
Даймё сопровождали сотня самураев, десять сокольничих, каждый с птицей на перчатке. Судара, в окружении двадцати телохранителей, двигался в авангарде – с ними было три птицы.
– Судара! – окликнул его Торанага, как будто это только что пришло ему в голову. – Остановись у следующего постоялого двора! Я не прочь позавтракать.
Судара махнул рукой, показывая, что понял, и поскакал вперед. К тому времени, когда подъехал Торанага, служанки уже кланялись и улыбались, хозяин со всеми своими людьми суетился вокруг гостей. Телохранители закрыли движение с севера и юга, укрепили знамя.
– Доброе утро, господин, пожалуйте! Что предложить вам перекусить? – Их встретил хозяин. – Благодарю вас за честь, оказанную моему бедному заведению.
– Чаю, пожалуйста, и немного лапши с соевым соусом.
– Да, господин.
Еда, в тонкой миске, подана была мгновенно и приготовлена точно так, как он любил. Хозяина предупредил Судара. Не церемонясь, Торанага присел на корточки на веранде и с удовольствием поглощал простое крестьянское кушанье, наблюдая за дорогой. Постояльцы раскланялись и разошлись по своим делам, гордые тем, что останавливались под одним кровом с таким крупным даймё. Судара обошел посты, удостоверился, что все в порядке.
– А где теперь загонщики? – поинтересовался он у начальника охоты.
– Кто на севере, кто на юге, а сюда, в горы, я дополнительно направил людей. – Старый самурай, с несчастным видом, весь в поту, показал назад, вглубь материка, по направлению к Иокогаме. – Прошу простить меня, нельзя ли спросить у вас, куда собирается поехать дальше наш господин?
– Не имею понятия. Но не делайте сегодня больше таких ошибок.
– Да, господин.
Судара закончил свой обход и вернулся к Торанаге:
– Все в порядке, господин. Что еще сделать для вас?
– Ничего, спасибо. – Торанага покончил с лапшой и допил остатки супа. Потом сказал без всякого выражения: – Ты был прав относительно наследника.
– Прошу меня извинить, я боялся, что могу обидеть вас, сам того не желая.
– Ты был прав. Так почему я должен обидеться? Когда наследник выступит против меня – что ты будешь делать тогда?
– Выполнять ваши приказы.
– Пожалуйста, пришли сюда моего письмоводителя и возвращайся с ним.
Судара повиновался. Каванаби, письмоводитель – одновременно самурай и монах, всегда сопровождавший Торанагу в поездках, – быстро появился вместе со своим дорожным ящичком для бумаги, туши, печатей и кисточек для письма, который он возил с собой в корзине, привязанной к седлу.
– Господин?
– Пиши следующее: «Я, Ёси Торанага-но Миновара, восстанавливаю в правах наследования моего сына, Ёси Судара-но Миновара, с возвращением ему всех званий и доходов».
Судара поклонился:
– Благодарю вас, отец. – Голос его был тверд, но в глубине души он недоумевал: почему все это?
– Поклянись торжественно, что будешь выполнять все мои распоряжения, завещания и беречь мое наследство.
Судара повиновался. Торанага молча ждал, когда Каванаби напишет бумагу, подписал ее и заверил своей печатью – маленьким квадратным кусочком слоновой кости с выгравированным на одном конце его именем. Он прижал печать к почти высохшей красной туши, потом к концу листа рисовой бумаги. Отпечаток получился идеальным.
– Спасибо, Каванаби-сан, датируй его вчерашним числом. Пока все.
– Прошу меня извинить, но потребуется еще пять копий, господин, чтобы ваше решение считалось окончательным: одна – для господина Судары, одна – для Совета регентов, одна – для Дома регистрации, одна – для вашего личного делопроизводства и одна – для архивов.
– Сделай их сразу. И дай мне дополнительно еще одну копию.
– Да, господин. – Письмоводитель ушел.
Теперь Торанага мог взглянуть на Судару и рассмотреть его узкое, бесстрастное лицо. Когда он сделал это объявление, сделал внезапно, и не без умысла, на лице Судары ничего не отразилось. Ни радости, ни благодарности, ни гордости – даже удивления, и это огорчило его. «Но с другой стороны, – подумал Торанага, – с чего тебе огорчаться? У тебя есть другие сыновья, они улыбаются, смеются, ошибаются, кричат, злятся, любят женщин… Нормальные сыновья… Этот сын пойдет за тобой, вождь после твоей смерти, он будет держать всех Миновара в кулаке и править Канто и всеми Миновара. Такой же холодный и расчетливый, как ты! Нет, не как я… – честно признался он себе. – Я могу и посмеяться, пожалеть, люблю подурачиться, спать с женщинами, кричать, танцевать, играть в шахматы, разыгрывать пьесы но. Иные люди радуют меня – такие как Нага, Кири, Тяно, Андзин-сан… Я привязан к охоте. Люблю побеждать, побеждать, побеждать… Но тебя ничто не радует, Судара, извини. Ничто… Кроме твоей жены, госпожи Гэндзико. Госпожа Гэндзико – единственное слабое звено в твоей цепочке».
– Господин? – окликнул его Судара.
– Я пытался вспомнить, когда последний раз видел тебя смеющимся.
– Вы хотите, чтобы я смеялся, господин?
Торанага покачал головой: он учил Судару быть идеальным сыном, – если надо, он засмеется.
– Сколько тебе потребуется времени, чтобы убедиться, что Дзикю действительно мертв?
– Перед выездом из лагеря я послал в Мисиму первоклассного голубя, на случай если бы вы еще не знали, верно это или нет, отец. Я получу ответ в течение трех дней.
Торанага благословил богов за то, что уже был осведомлен Касиги Мидзуно о заговоре против Дзикю и за несколько дней до того узнал о смерти своего врага. Он снова и снова размышлял над своим планом, искал и не находил в нем изъяна… Эти колебания даже довели его до полуобморочного состояния, но он принял решение:
– Прикажи одиннадцатому, шестнадцатому, девяносто четвертому и девяносто пятому полкам в Мисиме приготовиться к немедленному выступлению. Через четыре дня поведешь их вниз по Токайдо.
– «Малиновое небо»? – Судара на этот раз все же был выведен из равновесия. – Вы атакуете?
– Да, я не жду, когда они атакуют меня.
– Так Дзикю мертв?
– Да.
– Могу я предложить вам добавить еще двадцатый и двадцать третий?
– Нет. Десяти тысяч человек должно хватить – при внезапном нападении. Надо еще охранять границы – на случай неудачи или какого-нибудь подвоха. И сдерживать Дзатаки.
– Верно, – согласился Судара.
– Кто возглавит это наступление?
– Господин Хиромацу. Это как раз для него.
– Почему?
– Прямой, простой, старый способ ведения войны, приказы совершенно четкие, отец. Он подходит для этой кампании.
– Но он больше не годится для роли верховного главнокомандующего?
– Прошу прощения, Ябу-сан был прав: ружья изменили мир. Железный Кулак сейчас уже устарел.
– Кто тогда?
– Только вы, господин. До тех пор пока битва не произойдет, я советую вам никого не допускать между вами и битвой.
– Я подумаю об этом. Сейчас отправляйся в Мисиму. Подготовь там все. Ударным силам Хиромацу будет дано двадцать дней, чтобы пересечь реку Тэнрю и взять под контроль Токайдо.
– Прошу прощения, могу я предложить сделать последним пунктом назначения для них склон Сими? И дать им тридцать дней?
– Нет. Если я отдам такой приказ, гребня достигнут немногие, а большинство погибнет. Мы не сможем отразить контратаку, удары врага, если наши силы будут отступать.
– Но вы, конечно, пошлете сразу же вслед за ними подкрепления?
– Наше главное наступление будет проходить через горы Дзатаки. Это только отвлекающий момент. – Торанага внимательно посмотрел на сына, но Судара никак не отреагировал на это заявление: не удивился, не одобрил, но и не выразил неодобрения.
– Ах, извините. Прошу меня простить, господин.
– Кто будет командовать мушкетным полком без Ябу?
– Касиги Оми.
– Почему?
– Он в этом разбирается. Кроме того, он современный, очень смелый, умный, терпеливый – и такой же опасный, даже более опасный, чем его дядя. Я бы советовал, если вы победите и он выживет, найти повод, чтобы предложить ему отправиться в «великую пустоту».
– Если я выиграю?
– «Малиновое небо» всегда было планом на крайний случай. Вы говорили это сотни раз. Если мы потерпим поражение на Токайдо, Дзатаки вырвется на равнины. Пушки там не помогут. Это чрезвычайный план. Вам никогда не нравились подобные планы.
– А Андзин-сан? Что посоветуешь по поводу его?
– Я согласен с Оми-саном и Нага-саном. Его следует изолировать. Его люди ничего собой не представляют. Они эта и скоро перебьют друг друга. Они ничто. Я советую всех иностранцев или изолировать, или выкинуть из страны. Они как чума – и обращаться с ними надо так же.
– Тогда не будет торговли шелком…
– Если такова цена, то я бы заплатил. Они – чума.
– Но нам нужен шелк. Чтобы защищаться, мы должны знать о них, учиться тому, что они знают.
– Их следует не пускать за пределы Нагасаки, держать под надежной охраной, число их строго ограничивать. Торговать они могут только раз в год. Разве деньги не главная их цель? Разве не это говорит Андзин-сан?
– Ах, так он все-таки полезен?
– Да, очень. Он показал нам, как мудры были эдикты об изгнании. Андзин-сан очень мудр, очень смел. Но он игрушка. Он развлекает вас, господин, как Тэцуко. Он полезен, но только как игрушка.
Торанага завершил беседу:
– Благодарю за высказанные тобой мнения. Когда начнется наступление, ты вернешься в Эдо и будешь ждать дальнейших приказов.
Он сказал это твердо и со скрытым смыслом: Дзатаки все еще держал госпожу Гэндзико, сына и трех дочерей Судары заложниками в своей столице Такато. По просьбе Торанаги Дзатаки дал Сударе разрешение на отъезд, но только на десять дней. Судара согласился на сделку и обещал вернуться в этот срок. Дзатаки был известен своими глупыми понятиями о чести, мог запросто уничтожить всех независимо от того, был ли договор тайным или явным. И Торанага, и Судара знали: Дзатаки обязательно это сделает, если Судара не вернется, как обещал.
– Да, господин.
– Ты поедешь в Мисиму сразу же.
– Тогда я сэкономлю время, если отправлюсь этим путем. – Судара указал на перекресток впереди.
– Да, завтра я пришлю тебе письмо.
Судара поклонился, подошел к своей лошади и вскоре уехал с двадцатью телохранителями.
Торанага поднял миску и подобрал лапшу, уже остывшую.
– О, господин, прошу прощения, вы желаете еще? – К нему подбежала молоденькая служанка, круглолицая, не очень хорошенькая, но живая и исполнительная, – как раз таких он любил среди служанок и своих женщин.
– Нет, благодарю. Как твое имя?
– Юки, господин.
– Скажи своему хозяину, Юки, что он делает хорошую лапшу.
– Да, господин, благодарю вас, господин, за то, что оказали честь нашему дому. Только дайте знак – и мы тут же сделаем все, что вам потребуется.
Он подмигнул ей, она засмеялась, подобрала поднос и убежала. Сдерживая нетерпение, он следил за поворотом дороги. Потом осмотрелся вокруг: дом в хорошем состоянии, крыт черепицей, стены чистые, везде опрятно, подметено. Вокруг двора и дальше, в окрестностях, терпеливо дожидаются его телохранители, но главный егерь нервничает. Что ж, это будет последний день его службы. Если всерьез отдаваться охоте, придется отправить старика в Эдо, наградить по заслугам и назначить на его место другого.
«Вот в чем разница между мной и Сударой, – подумал он без всякой досады. – Судара не колебался бы. Судара приказал бы этому человеку тут же совершить сэппуку – ни расходов, ни хлопот, и новый главный егерь будет стараться. Да, мой сын, я хорошо тебя знаю. Ты для меня самый главный из моих детей.
И еще больной вопрос – Гэндзико и ее дети… Если бы госпожа Гэндзико не была сестрой Отибы – ее любимой и почитаемой сестрой, – я, хоть и с большими сожалениями, позволил бы Дзатаки уничтожить их всех и спасти Судару в будущем от большого риска. А если я скоро умру? Они – его единственное слабое место… Но к счастью, Гэндзико – сестра Отибы и очень важная часть большой игры. Я не могу этого допустить. Надо бы, но не могу… На этот раз я должен выиграть! Не забывай, что Гэндзико ценна и в другом отношении: ум у нее острый, как зубы акулы, она рожает прекрасных детей и фанатично безжалостна, как и Отиба, ко всему, кроме своей семьи. С одной огромной разницей: Гэндзико в первую очередь предана мне, а Отиба – своему сыну, наследнику тайко.
Решено! До истечения десятого дня Судара должен вернуться в распоряжение Дзатаки! А если потянуть? Нет, это побудит Дзатаки сделаться еще подозрительнее, а мне меньше всего хотелось бы, чтобы он меня подозревал…
Ты мудро поступил, завещав власть Сударе. Если будущее наступит, в его руках и руках Гэндзико оно будет надежным – при условии, что они будут следовать завещанию. Назначить его главным наследником именно сейчас – это правильное решение, и оно обрадует Отибу».
Он уже написал Отибе письмо, которое отправит вечером вместе с копией завещания. Да, он вытащит одну рыбью кость у нее из глотки – кость эта давно уже засунута именно для того, чтобы беспокоить ее. Хорошо сознавать, что Гэндзико – слабое звено Отибы, может быть, единственное… А вот какое слабое место у Гэндзико? Похоже, никакого. По крайней мере, он еще не нашел, но, если оно есть, найдет.
Торанага внимательно осмотрел своих соколов: они подпрыгивали, чистились, издавали какие-то звуки. В отличном состоянии, все – с колпачком на голове, кроме Кого, – ее большие желтые глаза метались из стороны в сторону. Кого, как и его самого, все интересовало.
«Что бы ты сказала, моя красавица, – мысленно спросил ее Торанага, – если бы я заявил тебе, что должен быть нетерпеливым и вырваться отсюда, что главный мой бросок будет вдоль Токайдо, а не через горы Дзатаки, как я объявил Сударе? Ты, возможно, спросила бы почему. А я ответил бы, что не доверяю Дзатаки настолько же, насколько не могу летать. А летать я не могу совсем…»
Тут он заметил, что глаза Кого метнулись в сторону дороги. Он посмотрел туда и улыбнулся, увидев паланкины и вьючных лошадей, появившихся из-за поворота.
– Ну, Фудзико-сан, как вы?
– Хорошо, благодарю вас, господин, очень хорошо. – Она еще раз поклонилась, и он заметил, что, видимо, шрамы от ожогов уже не болят, ноги слушаются, как прежде, а на щеках появился приятный румянец. – Могу я спросить, как Андзин-сан? – поинтересовалась она. – Я слышала, переезд из Осаки был очень тяжелым, господин.
– Он теперь вполне здоров.
– О, господин, это лучшая новость, какую вы могли мне сообщить.
В следующем паланкине его приветствовала с веселой улыбкой Кику:
– Ах, как мне приятно видеть вас, господин, я так скучала! Разлука тянулась так долго…
– Да, прошу меня извинить, я сожалею. – Он был согрет ее удивительной красотой и скопившейся в ней внутренней радостью – это отвлекло его от нахлынувших тревог. – Очень рад видеть вас! – Тут он заметил последние носилки. – Ах, Гёко-сан, сколько времени прошло! – произнес он довольно сухо.
– Благодарю вас, господин, я заново родилась, когда увидела вас своими старыми глазами. – Поклон Гёко был безупречен, она была одета особенно тщательно; он уловил что-то розовое под ее кимоно из самого дорогого шелка. – Ах, какой вы сильный, господин, – прямо гигант среди других мужчин! – пропела она.
– Благодарю вас, вы тоже выглядите прекрасно.
Кику захлопала в ладоши при этом обмене любезностями, и все засмеялись вместе с ней.
– Я распорядился, чтобы вы пока оставались здесь. – Он был полон радостью при виде Кику. – А вы, Фудзико-сан, пожалуйста, пойдемте со мной.
Он отвел Фудзико в сторону. Когда она напилась чая, освежилась и они поболтали о всяких пустяках, даймё перешел к главному:
– Вы дали согласие на полгода, и я согласился на полгода. Извините, но сегодня я должен знать, не хотите ли вы изменить соглашение.
Маленькое квадратное личико Фудзико сразу потеряло всякую привлекательность, как только его покинула радость. Кончиком языка она на секунду прикоснулась к зубам.
– Как я могу изменить это соглашение, господин?
– Очень легко. Оно закончилось. По моему приказу.
– Прошу меня извинить, господин, – начала Фудзико, голос ее был сух и невыразителен. – Я не это имела в виду. Я добровольно и со всей ответственностью заключила это соглашение перед Буддой с духом моего покойного мужа и сына. Его нельзя изменить.
– Я приказываю его изменить.
– Простите, господин, прошу меня простить, но тогда бусидо освобождает меня от повиновения вам. Ваши обязательства столь же важны, и любые изменения должны быть согласованы обеими сторонами на добровольной основе.
– Вы довольны Андзин-саном?
– Я его наложница. Это я должна доставлять ему удовольствие.
– Вы можете продолжать жить с ним, если не будет другого соглашения?
– Жизнь с ним очень-очень трудна, господин. Все очень официально, чрезвычайно вежливо… Все обычаи, которые делают жизнь надежной, достойной, удобной и спокойной, приходится отбрасывать или обходить. Дом его небезопасен, там нет ва, нет гармонии для меня… Почти невозможно заставить слуг или меня понять… Но… да, я могу и дальше выполнять свои обязанности по отношению к нему.
– Я прошу вас прервать это соглашение с ним.
– Мой первый долг – это долг перед вами. На втором месте – долг перед моим мужем.
– Я думал, Фудзико-сан, что Андзин-сану следует жениться на вас. Тогда вы не были бы его наложницей.
– Самурай не может служить двум властелинам или жена – двум мужьям. Мой долг – долг перед моим покойным мужем. Прошу меня простить, я не могу изменить соглашения.
– Если потерпеть, все можно изменить. Скоро Андзин-сан больше будет знать о наших обычаях, в его доме тоже появится ва. Он невероятно многому обучился, с тех пор как стал…
– Ох, пожалуйста, не запутывайте меня, господин. Андзин-сан – самый необычный мужчина, которого я только знала. Конечно, он самый добрый. Он оказал мне большую честь. О да, я знаю, его дом скоро станет настоящим домом, но… пожалуйста, простите меня, я должна выполнять свой долг. Мой долг – это долг по отношению к моему мужу, моему единственному мужу… – Она овладела собой. – Он должен соблюдаться, должен, господин, или… все… весь позор, все страдания и бесчестье не имели смысла? Его смерть, смерть моего ребенка, сломанные мечи, похороны в деревне эта… Без долга перед ним разве весь наш бусидо не становится вечной насмешкой?
– Сейчас вы должны ответить на один вопрос, Фудзико-сан: разве у вас нет долга по отношению ко мне, вашему сюзерену? И к нему, удивительно смелому человеку. Он становится одним из нас и вашим хозяином. И быть может, – добавил он, решив, что догадался о причине, вызвавшей румянец на ее лице, – ваш долг перед неродившимся ребенком. Разве все это не выше того вашего долга?
– Я… я не ношу его ребенка, господин.
– Вы уверены?
– Нет, не уверена.
– У вас задержка?
– Да… но только небольшая, и это может быть…
Торанага смотрел на нее и терпеливо ждал. Ему еще много что нужно было сделать перед отъездом отсюда. Перед тем моментом, когда он пустит в небо Тэцуко или Кого… Он страстно предвкушал удовольствие, но это было его удовольствие, и, стало быть, оно не имело значения. Фудзико имеет значение, и он пообещал себе, что, по крайней мере сегодня, сделает вид, будто уже победил, будто у него есть время – он позволит себе быть терпеливым и решать вопросы, которые должен решать.
– Так как же?
– Простите, господин, нет.
– Ну, нет так нет, Фудзико-сан. Прошу простить меня за такой вопрос, но это было необходимо. – Торанага не рассердился и не обрадовался. Фудзико старалась вести себя достойно, и он знал, когда заключал эту сделку с ней, что ничего изменить не удастся. «Это и делает нас такими разными, – с удовлетворением подумал он. – Сделка со смертью считается священной». Торанага церемонно поклонился Фудзико. – Я высоко ценю ваше понимание чести и чувство долга по отношению к вашему мужу, Усаги Фудзико, – заявил он, назвав ее именем, которое перестало существовать.
– О, благодарю вас, господин! – с достоинством ответила она на похвалу. От полноты чувств у нее хлынули слезы – она поняла, что этот простой жест снял клеймо позора с ее бывшего мужа – единственного в ее жизни.
– Послушайте, Фудзико, за двадцать дней до последнего дня вы должны уехать в Эдо – что бы ни случилось со мной. Ваша смерть может произойти во время путешествия и должна выглядеть несчастным случаем.
– Да-да, господин.
– Это будет нашей тайной. Только моей и вашей.
– Да, господин.
– До этого времени вы должны оставаться хозяйкой его дома.
– Да, господин.
– А теперь, пожалуйста, скажите Гёко, чтобы она зашла ко мне. Я пошлю за вами, до того как уеду. Мне нужно еще кое-что обсудить с вами.
– Да, господин. – Фудзико поклонилась как можно ниже. – Я благословляю вас за то, что вы освободили меня от жизни. – С этими словами она покинула Торанагу.
«Любопытно, – подумал Торанага, – как женщина может меняться, словно хамелеон: то безобразная, то привлекательная, иногда даже красивая, хотя на самом деле это и не так…»
– Вы посылали за мной, господин?
– Да, Гёко-сан. Какие у вас новости для меня?
– Разные, господин. – Лицо Гёко, искусно накрашенное, было бесстрашно, глаза блестели. Но в глубине души она была встревожена: эта встреча не случайное совпадение – инстинкт подсказывал ей, что Торанага стал еще опаснее… – Устройство гильдии куртизанок идет успешно, правила и основные законы разработаны и отдаются вам на утверждение. К северу от города есть прекрасный участок, который следует…
– Участок, который я уже выбрал, расположен ближе к берегу. Это Ёсивара.
Она похвалила его выбор, охнув про себя. Ёсивара, тростниковые заросли на торфянике, болото, изобилующее москитами… Его надо осушать, прежде чем обнести забором и что-то строить…
– Превосходно, господин. Далее: подготовлены правила поведения и требования к гэйся. Вы можете их рассмотреть и утвердить.
– Прекрасно. Сделайте их покороче и изложите по пунктам. Какую надпись вы хотите поместить над воротами в Ёсиваре?
– «Страсти не надо сдерживать – их надо удовлетворять».
Он засмеялся, она тоже улыбнулась, но не потеряла бдительности, только добавила с серьезным видом:
– Могу я поблагодарить вас от имени будущих поколений, господин?
– Я согласился не для вас и не для них, – ответил Торанага и процитировал одно из своих примечаний к завещанию: – «Добродетельные мужчины во все времена запрещали публичные дома и места свиданий, но люди не добродетельны. Если вождь запрещал публичные дома или любовь, он оставался в дураках, так как вскоре появлялось еще больше напастей, они изливались, как чума из бубонов».
– Как вы мудры.
– Поместив все места развлечений в одном квартале, мы можем следить за всеми недобродетельными мужчинами, облагать их налогами и обслуживать в одно и то же время. Вы совершенно правы, Гёко-сан: «Страсти не надо сдерживать…» Это скоро даст свои плоды. Дальше?
– Кику-сан совсем поправила свое здоровье, господин. Полностью.
– Да, я видел. Как она восхитительна! Жаль, в Эдо летом так жарко и неприятно… Вы уверены, что она здорова?
– Да, о да. Но ей не хватало вас, господин. Мы поедем с вами в Мисиму?
– Какие еще слухи вы хотите мне сообщить?
– Только что Исидо покинул Осакский замок. Регенты официально объявили вас вне закона. Что за дерзость, господин!
– В каком направлении они собираются меня атаковать?
– Я не знаю, господин. – Ответ ее был осторожен. – Но думаю, они намерены взять вас в клещи. Войска Икавы Хикодзу, который наследовал своему отцу, господину Икаве Дзикю, двинутся по Токайдо, а полки повелителя Синано, господина Дзатаки, который сделал большую глупость и принял сторону господина Исидо против вас, по Косюкайдо. Я уверена: вы доживете до зрелого возраста. С вашего разрешения, я переведу все свои дела в Эдо.
– Конечно. Тем временем посмотрим, не сможете ли вы определить, откуда будет нанесен главный удар.
– Я попытаюсь, господин. Наступили ужасные времена, господин, когда брат пойдет против брата, сын – против отца.
Глаза Торанаги затуманились… Ему следует усилить наблюдение за Нобору, своим старшим сыном, – насколько он верен тайко.
– Да, – согласился он, – ужасные времена. Времена больших перемен. Но чем-то и хорошие. Вот, например, вы – вы теперь богаты. И ваш сын, например. Он ведь управляющий вашей винокурней в Одаваре.
– Да, господин. – Гёко посерела под своими румянами.
– Он получает большие доходы?
– Он, конечно, считается лучшим управляющим в Одаваре, господин.
– Я слышал об этом. У меня есть для него работа. Андзин-сан собирается строить новое судно. Я обеспечиваю его строителями и материалами и хочу, чтобы дела велись как можно лучше.
Гёко чуть не упала от радости. Она думала, что Торанага уничтожит их всех, перед тем как пойдет на войну, или лишит ее жизни: она ведь врала ему – и об Андзин-сане и госпоже Тода, и о выкидыше Кику (он не был самопроизвольным, как со слезами сообщила она даймё, а стал результатом осторожного вмешательства, по ее настоянию и при согласии Кику).
– О, господин, когда вы хотите видеть моего сына в Иокогаме? Он сделает так, что это будет самое дешевое судно из всех, какие когда-нибудь строили.
– Я вовсе не хочу, чтобы оно было дешевым. Я хочу, чтобы оно было самым лучшим – за самую справедливую цену. Он будет надсмотрщиком, отвечать ему придется перед Андзин-саном.
– Господин, клянусь своим будущим, своими надеждами на будущее, все будет так, как вы хотите.
– Если корабль будет построен должным образом, точно так, как этого хочет Андзин-сан, за шесть месяцев с первого дня строительства, я сделаю вашего сына самураем.
Она отвесила низкий поклон и в первый момент лишилась дара речи.
– Прошу простить бедную дурочку, господин, благодарю вас, благодарю.
– Он должен узнать о строительстве кораблей все, что знает Андзин-сан, чтобы научить других, когда тот уедет.
– Это будет сделано.
– Следующее: Кику-сан. Ее таланты заслуживают лучшего применения, чем просто быть одной из многих женщин.
Гёко взглянула на него, ожидая худшего:
– Вы собираетесь продать ее контракт?
– Нет, она больше не будет куртизанкой или даже одной из ваших гэйся. Ее место – в доме. Она должна быть дамой, каких мало.
– Но, господин, видясь с вами, даже урывками, как может она надеяться потом на хорошую жизнь?
Он позволил ей сделать ему комплимент и сделал комплимент ей и Кику, потом сказал:
– Честно говоря, Гёко-сан, я все больше люблю ее, но не могу позволить себе отвлекаться. Она слишком хороша для меня, чересчур хороша… Прошу меня извинить, но это будет еще одним нашим секретом.
– Конечно, господин, я согласна со всем, что вы говорите, – пылко заявила Гёко, отметая все сказанное как попытку затуманить ей мозги и скрыть настоящую причину. – Если найдется человек, который будет восхищаться Кику, я умру спокойно.
– Но только после того, как увидите корабль Андзин-сана под всеми парусами и через шесть месяцев, – охладил он ее восторги.
– Да, о да! – Гёко заработала веером – солнце уже припекало, а воздух стал вязким и душным. Ей хотелось определить, почему Торанага так великодушен к ним обеим. Она понимала, что цена за это будет большой, очень большой. – Кику-сан будет огорчена, если ей придется покинуть ваш дом.
– Да, конечно. Я думаю, необходимо как-то вознаградить ее за послушание сюзерену. Предоставьте это мне – и не упоминайте об этом при ней.
– Да, господин. Когда вы хотите, чтобы мой сын приехал в Иокогаму?
– Я дам вам знать перед отъездом.
Она поклонилась и заковыляла прочь. Торанага отправился поплавать. Небо на севере было темное – он знал, что там идет сильный дождь. Заметив, что со стороны Иокогамы подъезжает небольшая группа всадников, Торанага вернулся к постоялому двору.
Оми спешился и распаковывал голову:
– Господин Касиги Ябу выполнил ваш приказ, господин, точно перед полуднем.
Голова, свежевымытая, с волосами, приведенными в порядок, была насажена на кол, укрепленный на небольшом основании, – его обычно использовали для осмотра.
Торанага оглядел врага, как делал это десятки тысяч раз за свою жизнь. Он всегда в таких случаях думал: «Как будет выглядеть моя собственная голова?.. Вот ее рассматривает враг, победитель… Что выражает мертвое лицо? Ужас, боль, гнев, страх? А может, все сразу? Или вообще ничего… Хорошо бы – достоинство…» На мертвом лице Ябу читалась лишь безумная ярость, губы раскрылись в отчаянном вызове…
– Он умер хорошо?
– Лучше всех, чью смерть я когда-либо наблюдал, господин. Господин Хиромацу сказал то же самое. Два разреза, потом третий – горло. Без посторонней помощи и без звука. Вот его завещание.
– Ты снес ему голову одним ударом?
– Да, господин. Я просил у Андзин-сана разрешения воспользоваться мечом господина Ябу.
– Ёситомо? Тем, что я подарил Ябу? Он отдал его Андзин-сану?
– Да, господин. Он разговаривал с ним через Цукку-сана и сказал: «Андзин-сан, я дарю вам его в память о вашем прибытии в Андзиро и как благодарность за удовольствие, что подарил мне тот маленький варвар». Сначала Андзин-сан отказывался его брать, но Ябу просил его и заявил: «Никто из этих мерзавцев не заслуживает такого клинка!» Наконец Андзин-сан согласился.
«Любопытно, – подумал Торанага. – Я думал, Ябу отдаст клинок Оми».
– Каковы были его последние поручения? – поинтересовался он.
Оми рассказал ему все с точностью. Если бы они не были записаны в завещании, составленном при официальном свидетеле, Бунтаро, он обошел бы их и, конечно же, придумал что-нибудь другое. «Ябу был прав! – в ярости думал он. – Надо всегда помнить, что перо – длинная рука из могилы».
– Чтобы почтить мужество твоего дяди в смерти, я должен выполнить его предсмертные пожелания. Они все, без изменения? – испытывая его, спросил Торанага.
– Да, господин.
– Юки!
– Да, господин, – отозвалась служанка.
– Принеси чая, пожалуйста.
Она убежала, и Торанага задумался о последних желаниях Ябу. Все они были разумны. Мидзуно был дурак и мешал Оми. Мать – взбалмошная елейная старая карга – тоже висела камнем на шее сына.
– Очень хорошо, раз ты согласен, я их утверждаю. Все. И хочу утвердить также предсмертные пожелания твоего отца, прежде чем они станут окончательными. В награду за преданность ты назначаешься командиром мушкетного полка.
– Благодарю вас, господин, но я не заслуживаю такой чести, – заявил Оми, вздохнув.
– Нага будет твоим помощником. Далее: ты назначаешься главой рода Касиги, и твой новый надел – земли Идзу, от Атами на востоке до Нимадзу на западе, включая столицу Мисиму. Годовой доход – тридцать тысяч коку.
– Благодарю вас, господин. Не знаю, как благодарить вас. Я недостоин такой чести.
– Могу заверить, что достоин, Оми-сама, – добродушно пророкотал Торанага. – Сразу же вступай во владение замком в Мисиме. Уезжай из Иокогамы сегодня же. Сообщи господину Сударе в Мисиму. Мушкетный полк будет отправлен в Хаконэ и придет туда через четыре дня. Далее, секретно, только тебе: я посылаю Андзин-сана в Андзиро. Он будет строить там новый корабль. Ты передашь ему твои земли там. Сразу же.
– Да, господин. Могу я отдать ему свой дом?
– Да, можешь, – разрешил Торанага, хотя надел, конечно, и так включал все: дома, владения, крестьян, рыбаков, лодки.
Внезапно оба подняли глаза, услышав волнующий смех Кику: она затеяла какую-то игру с бросанием веера. Ее напарницей была служанка Суйсэн, чей контракт Торанага тоже выкупил, чтобы сделать подарок Кику и утешить ее после выкидыша.
На лице Оми проступило восхищение, как ни старался он его скрыть, – слишком неожиданным было ее появление. Они заметили, как она бросила взгляд в их сторону. Прелестная улыбка озарила ее лицо, она весело махнула рукой, Торанага ответил, и она вернулась к игре.
– Хороша, не правда ли?
Оми почувствовал, как у него загорелись глаза.
– Да, господин, очень.
Торанага купил контракт Кику для того, чтобы отлучить от нее Оми. Она была одной из его слабостей и возможной наградой ему. Эту награду можно было дать или нет в зависимости от того, докажет или нет Оми свою преданность, поможет ли устранить Ябу. Он помогал самым лучшим образом и доказывал лояльность много раз. Многие, если не все прекрасные идеи Ябу шли от Оми. Месяц назад Оми разузнал никому не известные подробности о тайном сговоре Ябу с командирами мушкетного полка, выходцами из Идзу, с целью убить Нагу и других людей Торанаги во время битвы.
– Здесь нет ошибки, Оми-сан? – спросил он, когда Оми тайно доложил ему об этом в Мисиме, пока они ждали результатов от Марико.
– Нет, господин. Там, около дома, ждет Кивами Матано из третьего полка Идзу.
Самурай из Идзу, плотно сложенный человек среднего возраста, выдал весь заговор, сообщил пароли и объяснил, как должен сработать план.
– Я не мог жить с таким позором, господин. Вы – наш сюзерен. Честно говоря, этот план был составлен только на случай необходимости. Я думаю, это значит: на случай, если бы Ябу-сама решил изменить внезапно, во время битвы. Простите, но вы были первой целью, потом – Нага-сан. За ним – господин Судара.
– Когда впервые был оглашен этот план и кто о нем знает?
– Вскоре после создания полка. Знают о нем пятьдесят четыре человека. Я перечислил Оми-сама имена в письменном виде. План, с условным названием «сливовое дерево», был утвержден лично Касиги Ябу-сама, перед тем как он в последний раз уехал в Осаку.
– Благодарю вас. Я ценю вашу верность. Вы должны хранить эту тайну до тех пор, пока я вам не скажу. Тогда вы получите надел, приносящий доход в пять тысяч коку.
– Прошу меня простить, я ничего не заслужил, господин. Я прошу разрешения совершить сэппуку за то, что столько времени хранил эту позорящую меня тайну.
– В разрешении отказано. Будет так, как я решил.
– Извините меня, я не заслуживаю такой награды. По крайней мере, позвольте мне остаться таким, как есть. Это мой долг, и он не требует награды. На самом деле я должен быть наказан.
– Какой у вас сейчас доход?
– Четыре сотни коку, господин. Этого достаточно.
– Я подумаю о ваших словах, Кивами-сан.
После того как самурай ушел, он спросил:
– Что ты пообещал ему, Оми-сан?
– Ничего, господин. Он пришел ко мне вчера по своему собственному желанию.
– Честный человек? Ты сказал мне, что он честный человек.
– Я этого не знаю, господин. Но он пришел ко мне вчера, и я поспешил сюда, чтобы сообщить вам.
– Тогда он действительно должен быть вознагражден. Такая преданность намного важнее всего остального.
– Да, господин.
– Никому ничего об этом не рассказывай.
Оми ушел, а Торанага задумался, не придумали ли Мидзуно и Оми заговор, чтобы опорочить Ябу. Он сразу же направил своих шпионов выяснить истину. Но заговор действительно существовал. Поджог корабля оказался прекрасным предлогом для уничтожения пятидесяти трех предателей – все они оказались в охране тем вечером. Кивами Матано он отправил на крайний север, дав ему хороший, хотя и скромный надел.
– Конечно, этот Кивами – самый опасный из всех, – заявил Судара, единственный, кому было рассказано о заговоре.
– Да. Всю жизнь за ним будут следить, не доверять… Но обычно есть хороший среди плохих и плохой среди хороших. Выбирать хороших и избавляться от плохих, не жертвуя хорошими, – это искусство. В моих землях нет мерзавцев, которых можно было бы легко сбросить со счетов.
«Да, – удовлетворенно подумал Торанага, вспомнив все это, – ты, конечно, заслуживаешь награды, Оми».
– Сражение начнется через несколько дней, Оми-сан. Ты мне так верно служишь. На поле последней битвы, после моей победы, я назначу тебя господином Идзу и снова сделаю род Касиги наследственными даймё.
– Прошу прощения, господин, пожалуйста, извините меня, но я не заслужил такой чести.
– Ты молод, но многое обещаешь в дальнейшем. Твой дед был очень похож на тебя, очень умен, но у него не хватало терпения. – Снова раздался женский смех, и Торанага посмотрел на Кику. Даймё все пытался решить ее судьбу… Первоначальный свой план он уже отбросил.
– Можно спросить, что вы имеете в виду под терпением, господин? – Оми инстинктивно чувствовал: Торанага хотел, чтобы ему задали такой вопрос.
Торанага все еще глядел на девушку, у него потеплело на душе…
– Терпение означает умение себя сдерживать. Существует семь чувств, как ты знаешь: радость, гнев, беспокойство, обожание, печаль, страх и ненависть. Если человек не дает им вырваться, он терпелив. Я не так силен, как мог бы быть, но я терпелив. Ты понял?
– Да, господин. Очень хорошо понял.
– Терпение для вождя необходимо.
– Да.
– Эта госпожа, например… Она отвлекает меня – слишком красива, слишком идеальна. Я чересчур прост для такого редкого создания. Я решил: пусть она принадлежит кому-нибудь другому.
– Но, господин, даже как одна из ваших младших дам… – Оми произносил обычные вежливые слова, которые оба они считали притворством, хотя и обязательным. Оми все время молился, как никогда не молился раньше. Он знал: попросить можно, но он никогда этого не сделает, никогда…
Торанага смотрел, как Кику бросает веер, ловит веер служанки и смеется, заражая всех своим весельем… Но тут обе девушки скрылись за лошадьми. «Извините, Кику-сан, – подумал он, – но я должен как можно быстрее отдалить вас от себя. Честно говоря, я действительно все больше влюбляюсь в вас, хотя Гёко никогда не поверит этому, да и Оми тоже, и вы сами».
– Я совершенно согласен, но большой талант заслуживает жертв. Кику-сан достойна собственного дома. И мужа.
– Лучше быть содержанкой самого мелкого самурая, чем женой крестьянина или торговца, даже богатого.
– Я не согласен.
Для Оми с этими словами все закончилось. «Карма, – сказал он про себя, придавленный своим несчастьем. – Отбрось печаль, глупец. Твой сюзерен решил, значит с этим все кончено. Мидори – идеальная жена. Твоя мать становится монахиней, так что теперь в твоем доме будет полная гармония. Столько печали сегодня. И счастья: будущий даймё Идзу, командир полка… Андзин-сан будет жить в Андзиро. Следовательно, первый корабль будет построен в Идзу – на моей земле… Отбрось свою печаль. Вся жизнь – печаль. У Кику-сан своя карма, у меня – своя, у Торанаги – своя, а мой властелин Ябу показал, как глупо беспокоиться об этом или о чем-то еще».
Оми взглянул на Торанагу. В мыслях у него прояснилось, все встало на свои места.
– Прошу прощения, господин, пожалуйста, извините. Я не подумал.
– Ты можешь проститься с ней перед отъездом.
– Благодарю вас, господин. – Оми развернул голову Ябу. – Вы хотите, чтобы я закопал ее или увез с собой?
– Насади на кол лицом к останкам корабля.
– Да, господин.
– А что он написал перед смертью?
Оми прочитал:
Торанага улыбнулся.
– Интересно, – заметил он.
Оми поклонился и передал завернутую голову одному из своих людей, а сам прошел между лошадьми и самураями в дальний конец двора.
– Ах, госпожа, – церемонно обратился он к Кику. – Я так рад видеть вас здоровой и счастливой.
– Я со своим господином, Оми-сан, а он здоров и доволен. Как могу я не быть счастливой?
– Саёнара, госпожа.
– Саёнара, Оми-сан. – Она поклонилась, осознав теперь, что все закончилось, – раньше она этого не понимала. На глаза ее навернулись слезы, Кику смахнула их и еще раз поклонилась ему вслед.
Она смотрела, как он идет широким, уверенным шагом, и чуть не зарыдала, сердце ее готово было разорваться, но потом, как всегда, она услышала добрый, мудрый голос: «Почему ты плачешь, дитя? Мы, дамы „плавающего мира“, живем одним моментом, отдавая все наше время радости от цветения вишни, от снега, свежести листьев вяза, стрекота сверчка, от красоты луны, ее роста, и убывания, и нового рождения, от пения наших песен, питья чая и саке, аромата благовоний и прикосновений шелка, от ласк. Слушай, дитя: никогда не печалься, всегда плыви, как лилия на быстрине потока жизни. Как тебе повезло, Кику-сан, ты принцесса Юкиё „плавающего мира“, так плыви, живи мгновением…»
Кику смахнула слезинку. «Глупая девочка, зачем плакать? Не плачь! – приказала она себе. – Ты так невероятно удачлива! Ты наложница самого крупного даймё, хотя и очень незначительная, неофициальная, но какое это имеет значение – твой сын родится самураем. Разве это не замечательный подарок? Разве предсказатель не обещал такого необыкновенного счастья, в которое невозможно поверить? Если и плакать, то о более важных вещах. О семени, росшем в твоем чреве, которое изгнал тот отвар со странным вкусом. Хотя зачем плакать об этом? Это было только „оно“, не ребенок, да и кто был его отец? Если честно?»
– Я не знаю, не наверняка, Гёко-сан, прошу меня извинить… Мне кажется, что отец – мой господин, – вымолвила она наконец – ей очень хотелось сына-самурая.
– Ну а если ребенок родится с голубыми глазами и светлой кожей, а? Посчитай дни.
– Я считала и считала… О, как я считала!
– Тогда будь честна сама с собой. Извини, но и твое, и мое будущее зависит от этого. У тебя впереди еще много лет, чтобы рожать детей. Тебе ведь только восемнадцать. Лучше быть полностью уверенной.
«Да, – снова подумала она, – как вы мудры, Гёко-сан, и как глупа и очарована была я. Это было только „оно“… И как мудры мы, японцы, зная, что плод еще не ребенок, пока ему не исполнится тридцать дней. Тогда его дух укрепляется в теле и окончательно определяется его карма. О, как мне повезло! И я хочу сына, и еще одного сына, и еще одного сына и совсем не хочу девочку… Бедные дочки! О боги, благословите предсказателя, и благодарю вас, благодарю вас за мою карму, за то, что меня любит великий даймё, что мои сыновья будут самураями… О, пожалуйста, сделайте меня достойной такого жребия…»
– В чем дело, госпожа? – Маленькая Суйсэн испугалась радости, что струилась с лица Кику.
Кику удовлетворенно вздохнула:
– Я думала о прорицателе, о моем господине и моей карме… И прямо плыла, плыла…
Она прошла дальше в сад, закрываясь от солнца ярко-красным зонтиком, – разыскивала Торанагу. Он почти полностью был закрыт от нее самураями, лошадьми и соколами, но она все же увидела его на веранде: он пил чай перед склонившейся в поклоне Фудзико. «Скоро наступит моя очередь, – решила она. – Может быть, сегодня вечером мы сможем зачать нового „его“. О, пожалуйста!..» Успокоившись, Кику вернулась к игре.
За воротами Оми сел на лошадь и поскакал со своими телохранителями – все быстрее и быстрее… Скорость освежала и очищала его, едкий запах лошадиного пота радовал. Он не оглянулся на нее, в этом не было необходимости. Он знал, что бросил к ее ногам страсть, какой больше не будет, все, что любил в этой жизни… Он уверен: никогда больше ему не познать такого экстаза соединения душ, который воспламеняет мужчину и женщину… Но это не огорчало его. «Напротив, – с неожиданной холодной ясностью понял он. – Я благодарен Торанаге: он освободил меня от этого рабства. Теперь меня ничто не связывает. Ни отец, ни мать, ни Кику… Теперь я тоже могу быть терпеливым. Мне двадцать один год, я почти даймё Идзу, мне еще предстоит завоевать весь мир…»
– Да, господин? – Фудзико готовилась слушать Торанагу.
– Вы должны ехать отсюда прямо в Андзиро. Я решил заменить надел для Андзин-сана – Иокогаму на Андзиро. Земли на двадцать ри вокруг деревни, с годовым доходом четыре тысячи коку. Вы получите дом Оми-сана.
– Можно мне поблагодарить вас от его имени, господин? Извините, я правильно поняла, что он еще не знает об этом?
– Нет. Я скажу ему сегодня. Я приказал ему построить другой корабль, Фудзико-сан, вместо уничтоженного, и Андзиро будет идеальным местом для строительства, намного лучше Иокогамы. Я договорился с Гёко, что ее старший сын будет управителем у Андзин-сана. Все материалы, строители будут оплачены из моей казны. Вы должны помочь ему с этим делом.
– О, господин, – она сразу посерьезнела, – у меня осталось так мало времени для Андзин-сана…
– Я найду ему другую наложницу – или жену.
Фудзико посмотрела на него, глаза у нее сузились. Немного помолчав, она сказала:
– Чем я могу помочь?
Торанага спросил:
– Кого бы вы предложили? Я хочу, чтобы Андзин-сан был доволен. Довольный человек работает лучше.
Фудзико старалась собраться с мыслями. «Кто может сравниться с Марико-сама?» Она улыбнулась:
– Господин, нынешняя жена Оми-сана, Мидори-сан. Свекровь ненавидит ее, как вы знаете, и хочет, чтобы Оми развелся. Извините, но у старухи такие удивительно плохие манеры, что она заявила об этом даже мне. Мидори-сан – прелестная женщина и очень умна.
– Вы думаете, Оми хочет развестись? – Еще один кусок головоломки встал на место.
– О нет, господин, я уверена: он не хочет. Какой мужчина хочет слушаться своей матери? Но это наш закон. Ему придется развестись при первом же слове родителей. Конечно, у его матери очень плохой характер, но она знает, что для него лучше. Простите, я хочу быть точной в этом важном деле. Конечно, я не хотела сказать ничего оскорбительного, господин, но сыновний долг перед родителями – краеугольный камень нашего закона.
Торанага обдумывал эту новую мысль, как будто удачную:
– А Андзин-сан? Как он отнесется к Мидори-сан?
– О, господин, если вы прикажете ему жениться… то плохо. Но, прошу прощения, вам нет необходимости ему приказывать.
– Как так?
– Лучше всего навести его исподволь на эту мысль. А Оми-сану вы, конечно, просто прикажете.
– Конечно. Вы одобряете Мидори-сан?
– О да. Ей семнадцать лет, ее сын – здоровый мальчик, она из хорошей самурайской семьи… родит Андзин-сану прекрасных сыновей. Я думаю, родители Оми-сана будут настаивать, чтобы Мидори отдала своего сына Оми-сану. Если нет, Андзин-сан усыновит его. Я знаю, мой господин симпатизирует Мидори. Марико-сама даже поддразнивала его. Она очень благоразумная, мудрая. О да, с ней он будет в безопасности. Ее родители умерли – некому препятствовать ее браку с Андзин-саном.
Торанага обрадовался этой идее. «Я, конечно, огорчу Оми, – подумал он. – Он станет занозой в заднице. Ну, тогда я сам ничего не буду делать, чтобы устроить развод Мидори. Отец Оми изъявит совершенно четкое последнее желание, перед тем как совершит сэппуку… Жена его, конечно, настоит, чтобы он напоследок устроил будущее сына. Мидори будет разведена через несколько дней…»
– А если не она, Фудзико-сан? Что вы скажете о Кику-сан?
Фудзико уставилась на него:
– О, прошу прощения, господин, вы хотите отказаться от нее?
– Я могу это сделать. Так что вы скажете?
– Думаю, Кику-сан может стать идеальной незаконной наложницей, господин. Она такая красивая и умная. Я понимаю, что она хороша для многих обычных людей. Но извините, пройдут еще годы, прежде чем Андзин-сан сможет получать удовольствие от ее редких талантов – пения, танца, ума. А как жена… – Одним тоном она подчеркивала свое полное неодобрение. – Дамы «плавающего мира» обычно не подготовлены так, как… другие, господин. Их таланты проявляются в ином. Распоряжаться деньгами, вообще вести дела самурайского дома – этому не научишься в «плавающем мире».
– А она может научиться?
Фудзико долго колебалась, прежде чем ответить.
– Идеалом для Андзин-сана было бы иметь в женах Мидори-сан, а Кику-сан – в наложницах.
– Могли бы они научиться жить, мирясь со всеми его… э-э… необычными привычками?
– Мидори-сан – самурай, господин. Это будет ее долгом. Вы прикажете ей. Кику-сан – тоже.
– Но не Андзин-сану?
– Вы знаете его лучше, чем я, господин. Но в вопросах интимных… ему было бы лучше, конечно, обдумать и решить все самому.
– Тода Марико-сама была бы для него идеальной женой, верно?
– Это неожиданная мысль, господин, – не моргнув глазом ответила Фудзико. – Конечно, они оба чувствовали огромное уважение друг к другу.
– Да, – сухо заметил он. – Спасибо, Фудзико-сан. Я подумаю о том, что вы сказали. Он будет в Андзиро примерно через десять дней.
– Благодарю вас, господин. Если можно, я бы предложила, чтобы во владения Андзин-сана включили порт Ито и Ёкосэ.
– Зачем?
– Ито – просто на случай, если порт в Андзиро будет недостаточно большим. Для такого большого корабля может потребоваться стапель побольше.
– Вы уверены?
– Да, господин.
– Вы были там?
– Нет, господин, но Андзин-сан интересовался морем. Вы тоже интересуетесь. Моим долгом было попытаться узнать все о кораблях и мореходстве. Когда мы узнали, что корабль Андзин-сана сгорел, мне захотелось уяснить, можно ли будет построить еще один, и если да, то где и как. Идзу – прекрасный выбор, господин. Там легко задержать армии Исидо.
– А почему Ёкосэ?
– А Ёкосэ – потому, что хатамото следует иметь место в горах, где он мог бы проводить время так, как ему подобает.
Торанага внимательно посмотрел на нее. Фудзико казалась такой послушной и скромной… Но он знал, что она столь же несгибаема, как он, и не отступит ни на йоту, пока ей не прикажут.
– Я согласен. И учту то, что вы сказали о Мидори-сан и Кику-сан.
– Благодарю вас, господин, – почтительно ответила она, радуясь, что выполнила свой долг и перед своим властелином, и перед Марико. Ито было выбрано за его стапеля, а Ёкосэ – потому, что Марико сказала: их любовь по-настоящему началась именно там…
– Мне так повезло, Фудзико-сан, – призналась ей Марико в Эдо. – Наша поездка дала мне больше радости, чем я могла ожидать от двадцати жизней.
– Я прошу вас защитить его в Осаке, Марико-сан. Мне очень жаль, что он не похож на нас, не так цивилизован, как мы, бедняга. Его нирвана – жизнь, а не смерть.
«Это все еще верно, – снова подумала Фудзико, вспомнив Марико. – Марико спасла Андзин-сана, а не кто-нибудь другой: не христианский Бог, не другие боги, не сам Андзин-сан, даже не Торанага – никто, только одна Марико… Его спасла Тода Марико-но Акэти Дзинсай.
Прежде чем я умру, я заложу храм в Ёкосэ и завещаю поставить еще храмы в Осаке и Эдо. Это будет одним из моих предсмертных желаний, Торанага-сама, – пообещала она про себя, смиренно взглянув на него и радуясь другим приятным делам, которые она сделает для Андзин-сана. – Конечно, женой должна быть Мидори, никак не Кику… Уж если взять ее, то наложницей, и не обязательно главной. И земли его должны простираться до Симоды на самой южной оконечности Идзу».
– Вы хотите, чтобы я уехала сразу, господин?
– Оставайтесь здесь на ночь, тогда вы сможете выехать утром. Но не через Иокогаму.
– Да, я понимаю. Простите, а я могу вступить во владение новыми землями моего властелина от его имени – и всем, что на них, – в тот момент, как туда приеду?
– Каванаби-сан даст вам необходимые бумаги до отъезда. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне Кику-сан.
Фудзико поклонилась и вышла. Торанага что-то буркнул про себя. «Жаль, что эта женщина собирается покончить с собой. Она слишком ценна, чтобы потерять ее, и слишком умна. Ито и Ёкосэ?
Ито – еще можно понять. Но почему Ёкосэ? И что еще было у нее на уме?»
Тут он увидел Кику, пересекающую раскаленный солнцем двор, взглянул на ее маленькие ножки в белых таби – она шла, как бы танцуя, такая милая и элегантная в своем шелковом кимоно, с ярко-красным зонтиком… Мечта каждого мужчины. «Ах, Кику! – подумал он. – Я не могу позволить себе эту мечту, как мне ни жаль. Я не могу впустить вас в эту жизнь, простите меня. Вам следовало остаться там, где вы и были, в „плавающем мире“, куртизанкой первого класса. Или, еще лучше, гэйся. Что за прекрасную идею подала эта старая карга! Там вы были в безопасности… Собственность многих, причина самоубийств, диких ссор, участница прекрасных любовных свиданий, почитаемая и внушающая страх, осыпаемая деньгами, с которыми вы бы так презрительно обращались, легенда… Пока цвела бы ваша красота… А сейчас? Сейчас я не смогу сохранить вас, как мне ни жаль. Любой самурай, которому я отдам вас в наложницы, положит себе в постель обоюдоострый нож – полное отвращение с вашей стороны и зависть всех мужчин… Немногие согласятся принять вас. Извините, но это так, сегодня такой день, когда надо говорить правду… Вас не учили вести хозяйство самурая. Как только ваша красота увянет, вы будете выброшены на задворки этой блестящей жизни, хотя ваш дивный голос и ум останутся при вас. Простите, но это тоже правда. Другая состоит в том, что самые блестящие дамы „плавающего мира“, состарившись, из чайных домиков переходят в другие дома – оплакивать былых любовников и ушедшую молодость, топить горе в бочках саке, разбавленных слезами. Не многим удается выйти замуж, в лучшем случае стать женой крестьянина, рыбака, купца, торговца рисом или ремесленника. В такой семье родились и вы – редкий цветок, распустившийся в дикой чаще единственно по воле кармы, чтобы мгновенно отцвести и исчезнуть… Так печально, очень печально… Как мне дать вам детей-самураев?
Держи ее при себе до конца жизни, – подсказал ему внутренний голос. – Она этого заслуживает. Не дурачь себя, как дурачишь других. Ведь ты легко можешь удержать ее, мало что давая, оставляя ее, когда тебе захочется, как своих любимиц Тэцуко или Кого. Разве Кику для тебя не тот же сокол? Только сокола, которого вы кормите с руки, пускаете на добычу и отзываете приманкой, используют год-другой, а потом он исчезает навеки… Почему бы не подержать ее? Она просто еще один сокол, хотя и совсем особый… Очень высоко летающий, яркий, радующий глаз, но ничего более… Редкая, необыкновенная и… такая искусная в любви…»
– Почему вы смеетесь? Чему вы так радуетесь, господин?
– Тому, что вижу вас, госпожа…
Блэкторн и самураи разбирали останки «Эрзама». Блэкторн изо всех сил тянул за один из трех канатов, привязанных к основанию киля.
– Хиппару-у-у! – кричал он. – Тяни!
Сотня самураев, раздетых до набедренных повязок, с усилием тянула за канаты. Стояла вторая половина дня, отлив, и Блэкторн надеялся, что сдвинет с места остов корабля и вытащит его на берег, чтобы использовать то, что удастся. Он изменил свой первоначальный план, узнав, к великой своей радости, что на следующий день после несчастного случая из моря удалось вытащить все пушки, да в таком хорошем состоянии, словно они только что выпущены из литейного цеха близ Чатема, в его родном графстве Кент. Удалось еще спасти почти тысячу пушечных ядер, цепи, немного картечи и множество кованых и литых частей корпуса. Все это погнуто, поцарапано… Но теперь у него есть детали для корабля, о которых он и не мечтал.
– Чудесно, Нага-сан! Чудесно! – радовался он.
– О, благодарю, Андзин-сан. Извините. Мы о-очень старались! Жаль, что так мало спасли…
– Не извиняйтесь. Теперь все хорошо!
«Теперь „Леди“ может быть чуть длиннее и чуть шире, – ликовал он, – но по тоннажу она все еще последняя из самых паршивых судов. Эх, Родригес, – подумал он беззлобно, – я рад, что ты в безопасности и в этом году спокойно отсюда уберешься, а на следующий год я потоплю другого капитана. Если снова появится генерал-капитан Феррьера, это будет дар небес, но я на него не рассчитываю. А за тебя я рад. Я обязан тебе жизнью, и ты хороший капитан».
– Хиппару-у-у! – закричал он снова.
Канаты дернулись, вода катилась с них, словно пот, но остов не стронулся. С тех пор как на берегу появился Торанага с письмом Марико в руках, а вскоре нашлись пушки, ему не хватало суток на все дела. Он составил первоначальные планы, а потом все менял и дополнял их, тщательно продумывал списки необходимых мастеров и материалов, стремясь не ошибиться. И после такого дня еще допоздна работал со словарем: при объяснениях с ремесленниками потребуются новые слова, надо же понять, что они уже сделали, и объяснить, что еще надо сделать. Много раз в отчаянии он хотел просить священника о помощи, но знал: ее не будет, вражда их непримирима…
– Карма, – утешал он себя, нисколько не страдая от этого и жалея священника за его дурацкий фанатизм.
– Хиппару-у-у!
Самураи еще раз напряглись, пытаясь преодолеть сопротивление песка и моря. Раздалась команда, и они начали тянуть все одновременно. Остов чуть-чуть сдвинулся, люди удвоили усилия – тут трос сорвался, и все повалились на песок. Смеясь и подшучивая друг над другом, встали и снова налегли на канаты. Но теперь остов держался еще крепче, чем раньше.
Блэкторн показал им, как тянуть то с одной, то с другой стороны, пытаясь накренить остов то на одну сторону, то на другую, но он держался, как заякоренный.
– Я привяжу его к плоту, и тогда прилив сам выполнит всю работу и вытащит его из песка, – негромко сказал Блэкторн вслух по-английски.
– Додзо? – спросил Нага, заинтересовавшись.
– А, гомэн насай, Нага-сан. – С помощью знаков и рисунков на песке он объяснил, проклиная свой бедный запас слов, как сделать плот и привязать его к килю во время отлива, как потом во время прилива тот всплывет и они смогут оттащить его и вытянуть на берег. А в следующий отлив – на катках передвинуть в нужное место.
– А, со дэс! – Нага был потрясен.
Когда он растолковал идею остальным командирам, все восхитились, а вассалы Блэкторна заметно заважничали. Блэкторн наставил на одного из них палец:
– Где ваши манеры?
– О, извините, господин, простите, что я оскорбил вас.
– Сегодня – прощу, завтра – нет. Плыви к кораблю – надо отвязать этот канат.
Ронин-самурай дрогнул и отвел глаза:
– Простите, господин, но я не умею плавать.
На берегу воцарилось молчание. Блэкторн понял: ждут, чем все это закончится. Он разозлился на самого себя: приказ есть приказ, и он, сам того не желая, объявил смертный приговор, на этот раз совершенно незаслуженный.
– Торанага-сама приказал, чтобы все самураи учились плавать. Все мои вассалы должны научиться плавать за тридцать дней. Понятно? Лучше начните плавать еще раньше. А ты иди в воду – прямо сейчас устроим первый урок.
Самурай с опаской направился к морю, чувствуя себя уже покойником. Блэкторн присоединился к нему. Когда голова несчастного скрылась под водой, Блэкторн, не особенно миндальничая, вытолкнул его наверх и заставил плыть. Тот вволю побарахтался, но под руководством Блэкторна без особого риска для жизни добрался до остова судна. Самурай кашлял и отплевывался, но держался на воде. Блэкторн потянул его к берегу и в двадцати ярдах от мелкого места оттолкнул от себя:
– Плыви!
Самурай казался похожим на полузахлебнувшуюся кошку. Впредь он решил никогда не задаваться при своем господине. Приятели громко его подбадривали, те, кто умел плавать, катались по песку от хохота…
– Очень хорошо, Андзин-сан, – одобрил Нага. – Очень мудро. Я пошлю людей за бамбуком для плота. Завтра попробуем доставить все сюда.
– Благодарю вас.
– Еще попробуем тащить сегодня?
– Нет-нет, благодарю вас… – Блэкторн запнулся и прикрыл глаза – на дюне стоял отец Алвито и глядел на них. – Благодарю вас, Нага-сан. На сегодня мы здесь закончим. Извините меня, я на секундочку. – Он направился к тому месту, где оставил мечи и одежду, но ему уже несли все необходимое. Блэкторн не торопясь оделся и засунул мечи за пояс.
– Добрый день! – приветствовал он Алвито.
Священник выглядел усталым, но выражение лица у него было дружелюбное, такое, как раньше – до той их дикой ссоры после Мисимы. Блэкторн насторожился.
– Добрый день, капитан. Я сегодня уезжаю. Мне только хотелось немного поговорить с вами. Вы не возражаете?
– Нет, совсем нет.
– Что вы собираетесь делать – пытаетесь поднять эту громадину?
– Да, пробуем.
– Боюсь, что это вам не поможет.
– Не важно. Все равно – попробуем.
– Вы действительно верите, что сможете построить еще один корабль?
– Ну да, – терпеливо ответил Блэкторн, гадая, чего на самом деле хочет от него Алвито.
– Вы хотите вызвать сюда и оставшихся из вашей команды, чтобы они помогли вам?
– Нет. – Блэкторн мгновение помедлил. – Им лучше оставаться в Эдо. Когда дело подойдет к завершению и корабль будет почти готов… Словом, еще много времени, чтобы привести их сюда.
– Они живут с эта?
– Да.
– Так вы поэтому не хотите, чтобы они переехали сюда?
– Это одна из причин.
– Я вас не осуждаю. Говорят, они стали очень сварливы и бо́льшую часть времени пьянствуют. Вы слышали, неделю назад там произошли беспорядки и их дом сгорел. До вас дошло это известие?
– Нет… Кто-нибудь пострадал?
– Никто. Но только чудом. В следующий раз… Кажется, один из них научился приготовлять горячительное. Ужасно, что неумеренные возлияния делают с человеком…
– Да-а… Жаль их дом… Но они построят себе другой.
Алвито кивнул и оглянулся на шпангоуты – волны ласково плескались о них.
– Я хотел сказать вам, прежде чем уеду: мне понятно, что значила для вас Марико-сама. Я был очень расстроен вашим рассказом про Осаку, но в некотором роде эта история воодушевляет. Я понимаю, что значит ее жертва… Она рассказывала вам о своем отце, об этой трагедии?
– Да, кое-что.
– А, тогда вы понимаете все это. Я очень хорошо знал Дзу-сана Кубо.
– Кого? Вы имеете в виду Акэти Дзинсая?
– О, простите! Под этим именем он известен и сейчас. Разве вам не говорила об этом Марико-сама?
– Нет.
– Тайко в насмешку прозвал его Дзу-сан Кубо – «сёгун тринадцати дней». Его мятеж – от выступления его людей до массовых сэппуку – длился всего тринадцать дней. Он был прекрасный человек, хотя и ненавидел нас – не потому, что мы христиане, а потому, что чужестранцы. Я часто думал, не стала ли Марико христианкой, чтобы, лучше изучив наш образ действий, потом уничтожить нас… Он говорил, что я настроил Городу против него.
– А вы настроили?
– Нет.
– Какой он был из себя?
– Низенький, лысый мужчина, очень гордый. Прекрасный воин и замечательный поэт. Так жаль, что они все плохо кончили… все Акэти. И теперь последняя из них… Бедная Марико… но ведь она сделала это, чтобы спасти Торанагу – если так захочет Бог. – Алвито коснулся своих четок. – Еще, капитан, перед тем как уехать, я хотел бы извиниться перед вами за… В общем, я рад, что отец-инспектор был там и ему удалось спасти вас. Не за «Эрзам», хотя я ничего не сделал с ним. Я прошу извинения только за этих людей – Пезаро и генерал-капитана. Я рад, что ваш корабль сгорел.
– Сиката га най, отец. Скоро я построю другой.
– Какого типа судно вы хотите построить?
– Достаточно большое и хорошо вооруженное.
– Чтобы атаковать черный корабль?
– Чтобы уплыть домой, в Англию, и защититься от любых врагов.
– Это напрасные траты – весь этот труд.
– А что, еще раз «воля Божья»?
– Ну да. Или людской умысел.
– Если так и мой новый корабль тоже погибнет – я построю другой… А с ним не повезет – еще один. Я хочу построить корабль или получить место на чужом корабле. Когда вернусь в Англию, выпрошу, одолжу, куплю или украду каперское судно и вернусь обратно.
– Да, я понимаю. Вот почему вы никогда отсюда не уедете. Вы знаете слишком много, Андзин-сан. Я говорил вам это и раньше и говорю снова, без всякой злобы. Правда. Вы смелый человек, умный враг, достойный уважения, и я стараюсь, чтобы между нами сохранился мир. Мы будем много раз встречаться друг с другом, многие годы, – если переживем войну.
– Вы так думаете?
– Да. Вы слишком ценный человек для японцев. Скоро вы станете личным переводчиком Торанаги. Нам не следует враждовать – вам и мне. Думаю, наши судьбы пересекаются. Марико-сама говорила вам об этом? Мне говорила.
– Нет, никогда. Что еще она говорила вам?
– Она просила меня стать вашим другом, защищать вас, если я могу. Андзин-сан, я пришел сюда не для того, чтобы раздражать вас или ссориться, но попросить о мире перед отъездом.
– Куда вы направляетесь?
– Сначала в Нагасаки, на корабле из Мисимы. Там надо заключить несколько торговых сделок. Потом – туда, где будет Торанага, либо туда, где будет битва.
– Они позволяют вам свободно разъезжать, несмотря на войну?
– О да. Они нуждаются в нас – любой из тех, кто выиграет. Мы можем проявить благоразумие и заключить мир – вы и я. Я прошу вас об этом ради Марико-сама.
Блэкторн ответил не сразу.
– Как-то у нас было перемирие, потому что она этого хотела. Я предлагаю его вам. Перемирие не мир. При условии, что вы не подойдете ближе чем на пятьдесят миль к тому месту, где я буду строить корабль.
– Согласен, капитан! Конечно, я согласен! Но вам нечего бояться меня! Ну что ж, давайте в память о ней заключим перемирие. – Алвито протянул руку. – Благодарю вас. – (Блэкторн крепко пожал ему руку.) – Скоро в Нагасаки устроят ее похороны. В соборе. Службу проведет сам отец-инспектор, Андзин-сан. Часть ее праха будет погребена там.
– Ей это было бы приятно… – Блэкторн засмотрелся на останки корабля. – Еще один момент… Я не рассказывал о нем Торанаге. Перед самой ее смертью я успел прочесть отходную и исполнил последний обряд – я старался, как только мог. Больше никого не было, а она была католичкой. Я не думаю, что она слышала меня, не знаю, была ли она в сознании… То же самое я сделал при огненном погребении. Было ли это… подействовало ли это так, как нужно? Приемлемо ли это? Я старался сделать это ради Господа… Не из-за вас или меня… Только ради Господа…
– Нет, Андзин-сан. Нас учат, что это не так. Но за два дня до смерти она просила и получила отпущение грехов от отца-инспектора.
– Тогда… тогда она знала, что должна умереть… Что бы ни было, она была жертвой.
– Да. Бог не отринет ее, она под Его покровом.
– Спасибо, что рассказали мне об этом. Я… я всегда беспокоился: вдруг такое мое вмешательство не поможет, хотя я… Спасибо…
– Саёнара, Андзин-сан. – Алвито протянул руку.
– Саёнара, Цукку-сан. Пожалуйста, поставьте за нее свечу от моего имени.
– Обязательно.
Блэкторн пожал ему руку и смотрел, как священник уходит от него – высокий и сильный… Достойный враг… «Мы всегда будем врагами, перемирие или нет… Что бы вы сказали, если бы знали, что замышляет Торанага или что планирую я? Правда всего лишь то, чем уже угрожали… Мы понимаем друг друга. Перемирие не повредит. Но мы не многого ждем друг от друга, Цукку-сан. Пока строится мой корабль, я займу ваше место переводчика при Торанаге и регентах, и скоро вы будете отстранены от торговли, даже если шелк и будут перевозить португальские корабли. И все остальное тоже изменится. Мои корабли – это только начало. Через десять лет этими морями будет править английский лев. Но сначала – „Леди“, все остальное – потом».
В бодром состоянии духа Блэкторн вернулся к Наге и составил планы на следующий день, потом поднялся наверх, к своему временному дому рядом с домом Торанаги. Он поел риса и мелко нарезанной сырой рыбы, приготовленных его поварами, и нашел их превосходными. Попросил вторую порцию и расхохотался.
– Господин?
– Нет-нет, ничего… – Мысленно он видел Марико и слышал, как она говорит: «О, Андзин-сан, однажды, может быть, вам даже понравится сырая рыба, и тогда вы будете на пути в нирвану – „идеальный мир“».
«Ах, Марико, – подумал он, – я так рад, что ты получила настоящее отпущение грехов. И я благодарю тебя». – «За что, Андзин-сан?» – услышал он ее вопрос. «За жизнь, Марико, моя дорогая…»
Много раз за эти дни и ночи он так разговаривал с ней, оживляя отдельные сцены их встреч, и размышлял о сегодняшних событиях, чувствуя ее так близко… Даже оглядывался через плечо… Вот она стоит рядом…
«Вот и сегодня утром, Марико, я опять оглянулся. Но вместо вас – Бунтаро, а рядом – Цукку-сан. Оба пристально смотрят на меня. У меня был меч, но Бунтаро держал свой громадный лук наготове. О, моя любимая, мне пришлось призвать все свое мужество, чтобы подойти и церемонно, как полагается, приветствовать его. Вы видели? Вам следовало бы гордиться мной – таким спокойным, настоящим самураем. Он говорил напыщенно, Цукку-сан переводил: „Госпожа Кирицубо и госпожа Садзуко рассказали мне, как вы спасли честь моей жены и их честь тоже. Как вы спасли ее и их от позора. Я благодарю вас, Андзин-сан. Прошу простить, что до этого я был так несдержан. Я прошу меня извинить и благодарю вас“. Он поклонился мне и ушел… А я так хотел, чтобы это вы были рядом… Вы бы поняли: скрыто, и никто никогда не узнает…»
Блэкторн много раз так оглядывался. Но его не огорчало, что ее не было и не могло быть. Она и так с ним повсюду. Он любил ее и в хорошие, и в тяжелые, и даже в самые трагические времена. Она приходила к нему во снах. И сны эти были светлы. Сны о ней вдруг оборачивались набросками чертежей и планами, резной фигурой на носу судна, парусами, мыслями о том, как сделать киль и как построить корабль. А потом он с радостью видел готовую «Леди» – под парусами, надувшимися от свежего юго-западного ветра. Она плывет через Ла-Манш. Фалы хлопают, рангоут напрягается и потрескивает при перемене курса, раздается крик: «Спустить паруса! Топсели, гроты, бом-брам-стеньги и брам-стеньги!» Завоевывая каждый дюйм, под оглушительные хлопки освободившихся от шкотов парусов, корабль меняет курс. По команде «Так держать!», на которую отзываются паруса, неописуемой красоты корабль поворачивает у Бичи-Хед влево, держа курс на Лондон…
Торанага, окруженный телохранителями, поднимался в гору у лагеря. На перчатке у него сидела Кого. Он охотился на берегу моря, а теперь направлялся в горы над деревней. Оставалось еще два часа до захода солнца, и он не хотел терять времени – когда еще выдастся денек для охоты…
«Сегодня – мой день, – размышлял он. – Завтра я начну войну. А сегодня нужно привести в порядок свой дом, делая вид, что Канто и Идзу ничто не грозит и что мой род в безопасности. Я выживу, увижу еще одну зиму и весну, буду охотиться на досуге. Славный сегодня получился денек…»
Он дважды успешно пускал Тэцуко на добычу. Она налетала как в сказке, раньше ей так не удавалось, даже когда они с Нагой охотились у Андзиро: то прекрасное, незабываемое пикирование на хитрого старого фазаньего петуха. Сегодня она несколько раз добывала журавлей не меньше ее самой по размерам и каждый раз послушно возвращалась к нему на приманку. Фазана выгнали собаки. Торанага пустил сокола. Тот стал кругами подниматься вверх. Фазан взлетел, набирая высоту. Сокол вошел в пике, – казалось, оно будет длиться вечно. Удар был прекрасен. Тэцуко снова вернулась к приманке и с гордым видом поела, сидя у него на перчатке.
Теперь они охотились за зайцем. Ему пришло в голову, что Андзин-сан любит мясо. Вместо того чтобы закончить на этом, довольный Торанага решил добыть еще дичи и погнал лошадь, стараясь не упустить светлое время.
Передовая часть его отряда уже объехала лагерь и поднималась по извилистой дороге на гребень, Торанага ехал сзади, радуясь удачному дню.
Придирчиво оценив безопасность лагеря, он не обнаружил никаких упущений. Повсюду самураи занимались боевой подготовкой – учения мушкетного полка и стрельбы до отъезда Цукку-сана были запрещены, – и это ему понравилось. Блестели на солнце двадцать пушек, спасенных с таким трудом. Вот Андзин-сан – он сидит, сосредоточенный, на земле со скрещенными ногами за низким маленьким столиком – работает. Ниже, на берегу, виднеется остов судна. Торанага понял, что сдвинуть его не удалось, и подумал: как же Андзин-сан вытащит его на берег, если и с места не стронул.
«И все же, Андзин-сан, я верю: вы сумеете вытащить его на берег, – подумал Торанага. – Вы построите ваш корабль, и я покончу с ним так же, как погубил тот, или дам его угнать, в угоду христианам, которые мне важнее, мой друг, чем ваши корабли. И ваши, и те, что ждут вас на родине. Ваши соотечественники еще приплывут ко мне с договором вашей королевы. Но не вы… Вы нужны мне здесь…
В нужное время, Андзин-сан, я расскажу вам, почему должен был поджечь ваш корабль, и вы не будете возражать – ваши мысли будут заняты другим. Вы поймете: то, что я вам сказал, все еще верно. Нужно было выбирать между вашим кораблем и вами. Я выбрал вас. Это правильно. Тогда мы вместе посмеемся по поводу этой „случайности“. О, это было так легко… Поставить стражу из надежных людей с тайными приказами рассыпать повсюду порох. В назначенную ночь, предупредив Нагу – в это время Оми уже сообщил о заговоре Ябу, – так расставить всех заговорщиков, чтобы на берегу и на корабле в карауле стояли только люди из Идзу – те пятьдесят три заговорщика. Потом один ниндзя с кресалом пробрался туда в темноте – и ваш корабль превратился в факел. Конечно, ни Оми, ни Нага в этой истории не замешаны.
Прошу прощения, Андзин-сан, но это было необходимо. Я спас вам жизнь – вы хотели этого больше, чем свой корабль. Раз пятьдесят или даже больше я решал, не лишить ли вас жизни, но каждый раз мне удавалось этого избежать. Надеюсь, удастся и дальше. Почему? Сегодня день правды… Ответ такой: вам удается заставить меня расхохотаться, и я нуждаюсь в друге. Я не осмеливаюсь заводить друзей среди соотечественников или среди португальцев. Да, я говорю об этом только в полночь, когда наверняка один, я нуждаюсь в друге. А также и в ваших знаниях. Марико-сама еще раз оказалась права. Прежде чем вы нас покинете, я хочу узнать все, что знаете вы. Я сказал вам, что у нас море времени – у вас и у меня.
Я хочу знать, как вести корабль вокруг земли, и понять, как маленькая островная нация может отражать натиск огромной империи. Может быть, ответ применим к нам и Китаю… Тайко во многом был прав.
Первый раз, увидев вас, я сказал: „Для мятежа нет оправдания!“ – а вы сказали: „Есть, если вы выиграли!“ Да, Андзин-сан, я полюбил вас с того раза. Все правильно, если вы выиграли. Проигрывать глупо! Непростительно! Вы не проиграли и будете жить благополучно и счастливо на своей земле в Андзиро, где Мура-рыбак будет охранять вас от христиан и продолжать пичкать их всякой ерундой по моей подсказке. Как наивен был Цукку-сан – поверил, что один из моих людей, пусть и христианин, украл ваши руттеры и тайно отдал их священникам, не сообщив об этом мне и не получив моего разрешения. Ах, Мура, ты тридцать лет или даже больше честно служил мне и скоро получишь свою награду! Что скажут священники, когда узнают, что твое настоящее имя – Акира Тономото, ты самурай и мой шпион, а не рыбак, староста и христианин?
Не беспокойтесь, Андзин-сан, я думаю о вашем будущем. Вы в хороших, сильных руках, и я готовлю вам чудесное будущее».
– Я буду наложницей чужеземца? О-хо-хо! – громко застонала Кику.
– Да, через месяц. Фудзико-сан официально согласилась. – Он изложил свой план Кику и Гёко, не обращая внимания на огорчение девушки. – И тысячу коку в год после рождения первого сына Андзин-сана.
– О, что вы сказали?
Он повторил обещание и добродушно добавил:
– В конце концов, самурай есть самурай, и два меча есть два меча. Его сыновья будут самураями. Он хатамото, один из моих самых важных вассалов, адмирал всех моих судов, близкий мне личный советник, даже друг.
– Прошу прощения, но господин…
– Сначала вы будете просто его наложницей.
– Простите – сначала, господин?
– Может быть, вы станете его женой. Фудзико-сан сказала мне, что она не хочет выходить замуж еще раз, но я думаю, что ему следует жениться. Почему не на вас? Если вы ему понравитесь, а я думаю, что вы ему понравитесь, и спокойно, старательно будете помогать ему строить корабль… Да, я думаю, вам следует стать его женой…
– О, да-да! – Она обняла его и извинилась за свою порывистость и плохие манеры, за то, что прерывала и не слушала. Она прошла в четырех шагах от того места, где только что хотела броситься с ближайшего утеса.
«Вот вам – женщины! – подумал Торанага, удивившись и обрадовавшись. – Теперь она получила все, чего хочет, как и Гёко, – если корабль будет построен вовремя. А он будет построен. Да и священники…»
– Господин!
Кто-то из охотников показал на кусты у дороги. Он натянул поводья и приготовился пустить Кого, освободив ее от пут, которыми она была привязана к руке.
– Ну! – негромко подал он команду. Тут же вперед пустили собаку.
Заяц выскочил из кустов и бросился вперед, ища укрытия. В этот же момент Торанага выпустил Кого. Мощные крылья несли птицу к цели, она набрала скорость и бросилась в погоню за зайцем, прямая как стрела. В ста шагах впереди на неровной местности виднелись заросли куманики, и заяц стремился туда, молниеносно петляя. Кого сокращала расстояние, срезая углы, рассекая воздух в нескольких футах от земли. Вот она оказалась над своей добычей, ударила – заяц вскрикнул, кинулся назад и снова, стрелой, вперед. Кого мчалась вдогонку, крича свое «ёк-ёк-ёк», недовольная, что промахнулась. Заяц еще раз крутанулся в последнем броске к спасению и заверещал – Кого ударила и уцепилась когтями за шею и голову. Она сложила крылья, держа зайца за шею и не обращая внимания на неистовые дерганья и кувыркания. Последний вскрик зайца… Кого отпустила его, на мгновение взмыла в воздух, одним резким движением расправила взъерошенные перья – и снова упала на теплое дергающееся тело, сжав когти в смертельной хватке. И только потом издала свой победный клич и довольно засвистела, посматривая на хозяина.
Торанага рысью подъехал ближе и спешился, показывая ей приманку. Ястреб оставил свою добычу и, когда он ловко спрятал приманку, послушно уселся на протянутую перчатку. Торанага ухватился пальцами за ремешки на ногах у птицы и через кожу, в которой были проложены стальные полосы, почувствовал, как она сжала ему руку.
– Э-э-э, хорошая работа, моя красавица. – Он наградил птицу лакомством – частью заячьего уха, отрезанного загонщиком. – Ну, перекуси, но не слишком увлекайся – тебе еще нужно будет поработать…
Улыбаясь, загонщик поднял зайца.
– Господин! Он, наверное, раза в три-четыре тяжелее, чем она. Лучше всех, кого мы ловили за последнее время.
– Да. Отправь его в лагерь Андзин-сану. – Торанага снова сел в седло и махнул остальным, чтобы они ехали вперед, – еще один загон.
«Да, все выполнено прекрасно, но не так волнующе, как тогда, когда убивал сокол. Ястреб есть ястреб – птица-мясник, рожденная убивать всюду и все, что движется. Как ты, Андзин-сан. Да, ты короткокрылый хищник. Вот Марико была соколом…»
Он отчетливо представил себе Марико, и ему страстно захотелось, чтобы не надо ей было ехать в Осаку и затем отправляться в «великую пустоту». «Но это было необходимо, – терпеливо повторил он себе. – Требовалось освободить заложников. Не только моего сына, а всех остальных. Теперь у меня еще пятьдесят союзников, тайных друзей. Ваше мужество и мужество госпожи Эцу вынудили перейти на мою сторону их всех и всех Маэда, а вместе с ними и все западное побережье. Исидо придется выйти из своего неприступного логова, регенты разделятся, а Отиба и Кияма кинутся ко мне на руку. Вы сделали все это и даже более того: вы дали мне время, позволяющее расставить ловушку и кинуть туда приманку.
Ах, Марико-сан, кто бы мог подумать, что такая маленькая, изящная женщина, как вы, дочь Дзу-сан Кубо, моего старого противника, изменника Акэти Дзинсая, могла сделать так много и так красиво! С таким достоинством отомстить тайко, врагу и убийце своего отца! Один стремительный бросок, бросок Тэцуко, – и вы поразили вашего врага, который в то же время и мой враг.
Так печально, что вас больше нет. Такая верность заслуживает особых милостей».
Торанага тем временем поднялся на гребень, остановил лошадь и крикнул, чтобы ему дали Тэцуко. Сокольничий взял у него Кого, Торанага погладил птицу, в последний раз сидевшую у него на перчатке с колпачком на голове, снял колпачок и подбросил самку сокола вверх. Потом долго следил, как она поднимается кругами, высматривая добычу. «Свобода Тэцуко – это мой подарок вам, Марико-сан. – Он мысленно обращался к ней, наблюдая, как сокол спиралью уходит все выше. – Чтобы почтить вашу преданность мне, вашу преданность родителям и нашему важному правилу: любящий сын или дочь не могут спокойно жить под одним небом с убийцей своего отца».
– Ах, как мудро, господин! – обратился к нему сокольничий.
– Что?
– Отпустить Тэцуко, освободить ее. Последний раз, когда вы отпустили ее, я думал, она не вернется, хотя и не был уверен. Ах, господин, вы лучший сокольничий в нашем государстве, лучший, если смогли определить наверняка, когда нужно отпустить ее на волю.
Торанага позволил себе бросить на него сердитый взгляд. Сокольничий побледнел, не поняв причины гнева, быстро передал обратно Кого и поспешно ретировался.
«Да, Тэцуко была мне предана, – раздраженно подумал Торанага. – Тем более она символический дар духу Марико и мера ее мести. Но как быть со всеми сыновьями всех мужчин, которых ты убил? Ну, это совсем другое, все эти люди заслуживали смерти. Тем не менее ты всегда настороженно относишься к тем, кто оказывается в пределах выстрела из лука… Что ж, это нормальная бдительность». Такое заключение устроило Торанагу, и он решил вставить его в завещание.
Торанага еще раз посмотрел вверх, на сокола, который больше не принадлежал ему. Какое красивое создание, особенно теперь – там, в вышине, где она парит свободно. Вот что-то, видно, отвлекло ее – она повернула на север и скрылась из виду.
– Благодарю тебя, Тэцуко. Выхаживай теперь дочерей, и побольше, – напутствовал ее Торанага, переключаясь на то, что происходит внизу, на земле.
Деревня в лучах заходящего солнца казалась такой опрятной. Андзин-сан все еще сидел за своим столом, самураи занимались боевой подготовкой, от кухонных жаровен поднимались дымки. За бухтой, примерно в двадцати ри, лежал Эдо, в сорока ри к юго-востоку – Андзиро, на западе, в двухстах девяноста ри, – Осака, а на север оттуда, на расстоянии едва ли тридцать ри, – Киото.
«Вот где должна быть основная битва, – подумал он. – Около столицы. Севернее, в районе Гифу, Огаки или Хасимы, у Накасэндо, Великого северного пути. А может быть, там, где дорога поворачивает на юг, к столице, – у маленькой деревушки Сэкигахары, в горах. Где-нибудь там… О, я много лет был в безопасности за своими горами, но сейчас представился шанс, которого я давно ждал: горло Исидо оказалось незащищенным.
Мой главный удар будет нанесен вдоль Северной дороги, а не Токайдо, прибрежного тракта, хотя до поры до времени я буду делать вид, что пятьдесят раз меняю свое решение. Мой брат пойдет со мной. Да, я думаю, Дзатаки убедил себя, что Исидо предпочел ему Кияму. Мой брат не дурак, и я сдержу свою торжественную клятву добиться для него Отибы. Во время битвы Кияма перейдет на мою сторону, – думаю, что перейдет, – и, когда это случится, нападет на своего ненавистного врага – Оноси. Это будет сигналом пустить в дело ружья, я атакую их внутренние фланги и одержу победу… Я выиграю битву – Отиба предусмотрительно не позволит наследнику выйти против меня на поле битвы. Она знает, что в противном случае я, к сожалению, вынужден буду убить ее сына… – Торанага тайком улыбнулся. – Как только я одержу победу, отдам Кияме все земли Оноси и предложу ему назначить своим наследником Сарудзи. В тот момент, как я возглавлю новый Совет регентов, мы рассмотрим предложение Дзатаки госпоже Отибе, которая будет так оскорблена его притязаниями, что для успокоения первой дамы в государстве и наследника регентам придется, к сожалению, предложить моему брату отправиться в „великую пустоту“. Кто займет его место регента? Касиги Оми. Кияма будет следующей жертвой Оми. Да, это разумно и так легко. Кияма, главный среди всех наших христиан, конечно, будет превозносить свою религию, а она все еще у нас вне закона. Эдикты тайко все еще действуют. Оми и все остальные будут говорить: „Я голосую за то, чтобы эдикты вступили в действие“. И Кияма уйдет – регентов-христиан больше не будет. Постепенно наше давление на эту глупую, но опасную чужеземную религию усилится. Она угрожает нашей Земле богов, всегда угрожала нашему ва и, следовательно, должна быть уничтожена. Мы, регенты, предложим соотечественникам Андзин-сана отобрать у португальцев их права на торговлю. Как можно быстрее мы, регенты, прикажем ограничить торговый оборот и проживание всех иностранцев одним только Нагасаки – маленькой частью Нагасаки – и очень строго будем наблюдать, как это выполняется. Мы закроем для них нашу землю навсегда! Для них, их ружей и их ядов!
Так много всего еще нужно сделать, после того как я выиграю битву, – если выиграю… Но мы, японцы, очень предусмотрительные люди.
Это будет золотой век. Отиба и наследник будут держать пышный двор в Осаке, время от времени мы будем раскланиваться перед ними, а править от их имени – за пределами Осакского замка. Через три года или примерно так Сын Неба предложит мне распустить Совет и стать сёгуном на время до совершеннолетия племянника. Регенты будут убеждать меня принять это предложение, и я, без всякой охоты, соглашусь. Через год или два, без всякой помпы, я уступлю свой пост Сударе, сохраню за собой власть, буду внимательно следить за Осакским замком. Я буду терпеливо ждать. Однажды два узурпатора, живущие в нем, сделают ошибку – и тогда они уйдут. Каким-нибудь образом исчезнет и Осакский замок – совсем как сон во сне… И реальная награда в той великой игре, награда, о которой я начал думать, как только смог думать, которая стала возможна в момент смерти тайко, – реальная награда будет получена. Эта реальная награда – сёгунат.
Именно за нее я боролся, шел к ней всю свою жизнь. Я один наследую все государство! Я буду сёгуном! И начну новую династию… Это стало возможно сейчас – благодаря Марико-сан и варвару, чужеземцу, пришедшему из восточного моря.
Марико-сан, ваша карма была умереть со славой – и жить вечно… Андзин-сан, мой друг, ваша карма – никогда не покидать эту страну. Моя карма – быть сёгуном. – Кого, ястреб, встрепенулся на его руке и устроился поудобнее, наблюдая за Торанагой. Тот улыбнулся птице. – Я не выбирал, кем мне быть. Это моя карма!»
В этот год, на рассвете двадцать первого дня десятого месяца, месяца без богов, началось сражение между главными силами. Это случилось в горах около Сэкигахары, на Великом северном пути. Погода стояла отвратительная: туман, потом дождь со снегом. К самому концу дня Торанага выиграл битву. Началась резня – было отрублено сорок тысяч голов.
Спустя три дня Исидо схватили живым. Торанага остроумно напомнил ему о предсказании китайского прорицателя и в цепях отправил в Осаку для публичного обозрения. Он приказал закопать господина военачальника Исидо в землю, оставив одну голову, и предложить прохожему попилить самую знаменитую в стране шею бамбуковой пилой. Исидо умирал целых три дня и умер очень старым.