Шереметев, наблюдавший издалека, все это видел. Следуя за санями Грибоедова, он вполне убедился, что Истомина приехала с кем-то в квартиру Завадовского. После он очень просто, через людей, мог узнать, что этот кто-то был Грибоедов. Понятно, что все это происшествие взбесило Шереметева, он бросился к своему приятелю Якубовичу с вопросом: что тут делать?
«Что делать, — ответил тот, — очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского — это раз, но привез ее туда Грибоедов — это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы при сей верной оказии составим une partie carree [11] — ты стреляйся с Грибоедовым, а на себя возьму Завадовского».
— Да помилуйте, — прервал я Жандра, — ведь Якубович не имел по этому делу решительно никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?..
— Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то я вам и сказал и употребил это выражение: «при сей верной оказии». По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, — как же ему было не вступиться? Поехали они к Грибоедову и к Завадовскому объясняться. Шереметев Грибоедова вызвал. «Нет, братец, — отвечал Грибоедов, — я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубовичу), то я к его услугам». Une partie carree устроилась.
Шереметев должен был стреляться с Завадовским, а Грибоедов с Якубовичем. Барьер был назначен на 18 шагов, с тем, чтобы противникам пройти по 6 и тогда стрелять. Первая очередь была первых лиц, то есть Шереметева и Завадовского.
Я забыл сказать, что в течение всего этого времени Шереметев успел помириться с Истоминой и как остался с ней с глазу на глаз, то вдруг вынул из кармана пистолет и, приставивши его прямо ко лбу, говорит: «Говори правду, или не встанешь с места, — даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я в Сибири, — очень хорошо знаю, да что же. Имел тебя Завадовский или нет?» Та, со страху или в самом деле вправду, но, кажется, сказала, что имел. После этого понятно, что вся злоба Шереметева обратилась уже не на Грибоедова, а на Завадовского, и это-то его и погубило.
Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи… Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. «Il en voulait a ma vie, — сказал он, — a la barriere! [12] Делать было нечего, — Шереметев подошел, Завадовский выстрелил. Удар был смертельный — он ранил Шереметева в живот. Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу…»
Печальные и резкие краски добавляет рассказ доктора Иона, бывшего свидетелем поединка: «… Первым стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского… По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника… Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.
— Я буду стрелять в ногу, — сказал Завадовский.
— Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, — сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. — Зарядите мои пистолеты, — прибавил он, обращаясь к своему секунданту.
Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствующих на дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорви-голова и бретер, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно:
— Вот те, Васька, и редька!»
«Якубович, указывая на Шереметева, — читаем мы далее у Смирнова, — обратился к Грибоедову с изъяснением того, что в эту минуту им, конечно, невозможно стреляться, потому что он должен отвезти Шереметева домой… Они отложили свою дуэль до первой возможности, но в Петербурге они стреляться не могли, потому что Якубовича сейчас же арестовали».
Дуэль случилась 12 ноября 1817 года. Через день Шереметев скончался. Ему было двадцать три года.
Смерть молодого кавалергарда произвела очень тяжелое впечатление на Грибоедова. Он говорил своему приятелю С. Н. Бегичеву, что на него «нашла ужасная тоска», что он видит «беспрестанно перед глазами умирающего Шереметева, и пребывание в Петербурге сделалось невыносимо». Пушкин, хорошо осведомленный относительно всей этой печальной истории, отмечал, что Грибоедов «почувствовал необходимость расчесться единожды и навсегда со своею молодостью и круто поворотить свою жизнь… проститься с Петербургом и с праздной рассеяностью». Давайте сравним это с тем, что позже напишет Пушкин о герое своего романа:
Некоторое время спустя Пушкин исполнил рисунок — целую жанровую композицию (а такие вещи он делал не часто), которая, как обычно принято думать, является иллюстрацией к замысленной поэтом, но не написанной повести «Влюбленный бес». И не более того. На рисунке молодая полуобнаженная женщина танцует и жонглирует бутылками перед двумя мужчинами; один развалился в кресле и по-хозяйски смотрит на нее, второй, помоложе, привалился спиной к стене и меланхолично курит длинную трубку. Не оспаривая привязки этой картинки к пункту плана «Бес водит молодого человека в бордель», укажем на возможную ассоциативную ее связь с описываемой здесь дуэльной историей, которая, как известно, произвела на Пушкина сильное впечатление. В самом деле, герои рисунка кого-то нам напоминают. Уж не Истомина ли это (нарисованная достаточно карикатурно) танцует перед Завадовским и Грибоедовым? Не у Завадовского ли (которого Пушкин имел основания считать главным совратителем) из-под сюртука выглядывает длинный хвост?
Бес в борделе. Рисунок Пушкина.
Вполне ощущается и некоторое портретное сходство молодого человека с Грибоедовым, к тому же известно, что Грибоедов в те времена действительно курил трубку. («Я… беззаботно курю из длинной трубки…» — писал Грибоедов в одном из писем 1818 года. Взгляните на рисунок Пушкина — более точно передать это характерное состояние курильщика едва ли возможно.)
Наконец, на переднем плане имеется еще один персонаж, прямого отношения к действию не имеющий. Зато символический его смысл очевиден — это скелет в коротком плаще и со шпагой на боку. Если только предположение о реальной адресности жанровой сценки справедливо, то мы располагаем сделанной рукой Пушкина иллюстрацией к одному из эпизодов, предшествовавших «четверной» дуэли.
Вернемся к свидетельству Жандра. Не возникает ли ощущения, что близкий приятель Грибоедова кое-чего недоговаривает?
«Завадовский имел, кажется, прежде вид на Истомину», — приоткрывает завесу Жандр, но уже через пару фраз заявляет с полным простодушием: «Не знаю уж почему, во время этой ссоры Грибоедову вздумалось пригласить к себе (то есть к Завадовскому, у которого он тогда квартировал) Истомину после театра пить чай».
Сильно ли надо напрягать логику и воображение, чтобы предположить, что нейтрального Грибоедова подбил на такое невинное питие чая (продолжавшееся, кстати, двое суток) вполне заинтересованный Завадовский, который о ссоре балерины и кавалергарда был осведомлен? Пушкин не мог этого знать наверняка, но предполагать имел полное право. И не соответствует ли тогда деяние несколько неосмотрительного Грибоедова, не говоря уж о легкомысленной танцовщице, известной фразе «Бес попутал»?. Вот и объясненье длинного хвоста, тянущегося из-под платья камер-юнкера.
А вот отрывки из плана задуманного Пушкиным романа «Русский Пелам»:
«…III. Общество Завадовского — паразиты, актрисы, его дурная слава; он влюбляется. Пелымов его поверенный. IV. Похищение. П. приобретает в глазах света репутацию повесы. В это время он вступает в переписку с Н<атальей Чоколей>. Он получает первое письмо от нее, уходя от Истоминой, которую он утешает по поводу женитьбы Завадовского… VI. Блестящая жизнь Завадовского. Он дает обедыи балы. Домашние неприятности. Кредиторы, игра. VII. Поровой и его дуэль… X. П<елымов> порывает с Завадовским… (Завадовский разбойник)».
Заметим при этом, что в некоторых чертах замысленного героя Пелымова сквозит, впрочем достаточно отдаленно, облик Грибоедова.
Итак, бес попутал! И в жизни Пушкина, и в жизни Грибоедова темная сила играла роковую роль — обоих гениев она увела из сего мира задолго до их «акме» (точки высшего расцвета, наступающей, по Платону, в сорок лет), не позволила им радикально изменить, продвинуть вперед свое отечество.
Первая дуэль (бес?) увела Грибоедова на Кавказ — сначала под пулю Якубовича, а потом под кривой нож персидского фанатика.
Фигура Завадовского никогда не уходила из памяти Пушкина. Вот набросок повести «Две танцовщицы» (1834–1835):
«… Балет Дидло в 1819 году. — Завадовский — любовник из райка. — Сцена за кулисами — дуэль — Истомина становится модной — Она делается содержанкой…»
Вторая дуэль (снова бес!) забрала Пушкина.
И нам остается только гадать, что бы сделали для своей печальной родины эти два гениальных человека, доживи они до 80,70, да хотя бы до 60 лет! У обоих был потенциал государственных мужей, гигантский кругозор. Дальше целый веер фантазий, вплоть до… После Крымской войны очередная дворянско-демократическая революция (радикальнее реформ царя-освободителя и на этот раз успешная): 60-летний Грибоедов, изучивший на деле опыт американской демократии, избирается президентом свободной России. 56-летний Пушкин, посетивший наконец Европу, написавший к тому времени помимо стихов и прозы ряд блестящих исторических исследований, взваливает на себя труднейшие обязанности министра народного просвещения… Да даже если бы они служили царю-реформатору Александру II, уже что-то немалое в перспективе чувствуется… но… бес… это слово, эта темная тема, они преследовали Пушкина.
Позже эти странные летуны выродятся в куда более конкретных и страшных «бесов» Достоевского… И будут летать над Россией весь XX век. А сегодня? Давайте присмотримся.
О провидческой одаренности Грибоедова как государственного мужа, даже как экономиста, среди прочего свидетельствует такой факт: изучая хозяйственные дела Кавказа Грибоедов направил императору письмо с предложением создать в районе Батума свободную экономическую зону. Любопытно, что через сорок лет эта идея была реализована, зона успешно действовала около десяти лет, но консерваторы из русского правительства эксперимент прекратили.
Повторю еще раз: нельзя не обратить внимание на ряд удивительных совпадений поединка Шереметева — Завадовского с той самой знаменитой в русской истории дуэлью, которая случится через двадцать лет. Там тоже будут стреляться красавец кавалергард и умудренный жизнью камер-юнкер. Тоже будет тайное свидание с предполагаемым любовником (встреча Натальи Николаевны с Дантесом, подстроенная ненавидевшей Пушкина г-жой Идалией Полетикой), вызов ревнивого мужа, стрельба на снегу. Дантес тоже будет говорить, что целился в ногу, но, как и Завадовский, попадет в живот, и рана, как и для Шереметева, будет смертельной. Только, в отличие от Шереметева, Пушкин найдет в себе силы приподняться и выстрелить по обидчику. И выстрелит смертельно раненный поэт метко, и попадает в противника, и крикнет сам себе «Браво!».
Случай проститься с праздной рассеяностью Грибоедову вскоре после кончины Шереметева представился. В Коллегии иностранных дел ему предложили дипломатическую работу за границей. На выбор предоставили две страны, обе далекие и экзотические: Северо-Американские Соединенные Штаты или же Персию. Подумав, Грибоедов остановился на Персии. И этим выбрал свою судьбу. Вскоре он отправился в путешествие — на Кавказ, а оттуда в Тегеран. А если бы он выбрал Северную Америку, единственную тогда во всем мире демократическую страну? С какими бы идеями, с каким политическим опытом вернулся бы в Россию (а в Америке никто даже и в мысли не допустил бы убийства посла) этот гениально одаренный и блестяще образованный человек? Но он уехал в Персию и был убит. Убит отвратительно — озверелой толпой.
«Мы с Грибоедовым жестоко поссорились, — рассказывал впоследствии Якубович, любивший, беря за основу свои приключения, сочинять истории, имеющие к ним весьма отдаленное отношение, — и я вызвал его на дуэль, которая состоялась. Но когда Грибоедов, стреляя первым, дал промах, я отложил свой выстрел, сказав, что он будет более дорожить жизнью, нежели теперь. Мы расстались. Я ждал с год, следя за Грибоедовым издали, и наконец узнал, что он женился и наслаждался полным счастьем…» (Откровенная фантазия Якубовича, отправляющая нас к сюжету пушкинского «Выстрела».
На самом деле Грибоедов женится на юной княжне Нине Чавчавадзе лишь летом 1828 года, за полгода до своей гибели.)
Вернемся к свидетельству Д. А. Смирнова: «Судьба велела Грибоедову встретиться с Якубовичем на самом, так сказать, первом шагу в Тифлисе, потому что очень скоро после этого дела Грибоедов был там, отправляясь на службу. Только что он приехал в Тифлис и вошел в какую-то ресторацию, как чуть ли не на лестнице встретился с Якубовичем. Грибоедов сказал ему, что слышал об его угрозах, и просил разделки».
Описание дуэли Якубовича и Грибоедова, состоявшейся 23 октября 1818 года, оставил H. Н. Муравьев-Карский, в ту пору командир 7-го Карабинерского полка:
«Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков, Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они простояли одну минуту в сем положении. Наконец, Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала в левую кисть руки. («Говорят, будто Якубович воскликнул: «По крайней мере, играть перестанешь!». Грибоедов лишился одного пальца на руке, что не помешало ему по-прежнему отлично играть на фортепьянах». — Примечание редакции «Русского Архива», где впервые были опубликованы записки H. Н. Муравьева-Карского.)
Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все права подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась о землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку, — однако крови не было. Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел его убить, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал. Когда все кончилось, мы подбежали к раненому…
Он не жаловался и не показывал вида, что он страдает. Я поскакал за <доктором> Миллером. Его в колонии не было; я поехал в город, увидел его вдали и окликнул; он приехал к нам, перевязал слегка рану и уехал. Раненого положили в бричку, и все отправились ко мне. Тот день Грибоедов провел у меня; рана его не опасна была, и Миллер дал нам надежду, что он в короткое время выздоровеет.
А. Якубович. Рисунок Пушкина.
Дабы скрыть поединок, мы условились сказать, что мы были на охоте, что Грибоедов с лошади свалился и что лошадь наступила ему ногой на руку. Якубович теперь бывает вместе с Грибоедовым и, по обращению их друг с другом, никто бы не подумал, что они стрелялись. Я думаю, что еще никогда не было подобного поединка: совершенное хладнокровие во всех четырех нас, ни одного неприятного слова между Якубовичем и Грибоедовым; напротив того, до самой той минуты, как стали к барьеру, они разговаривали между собой, и после того, как секунданты их побежали за лекарем, Грибоедов лежал на руках у Якубовича. В самое время поединка я страдал за Якубовича, но любовался его осанкою и смелостью: вид его был мужественен, велик, особливо в ту минуту, как он после своего выстрела ожидал верной смерти, сложа руки».
По счастливому стечению обстоятельств участники дуэли избежали судебного преследования. 27 октября Якубович отправился в свой полк, а Грибоедов, залечив рану, вскоре убыл в Тегеран, куда был назначен секретарем русской миссии. Через шесть лет он поставит точку в своей комедии «Горе от ума».
На этот раз дуэльная пуля пощадила русскую литературу — Якубович долго служил на Кавказе, участвовал во многих сражениях, был ранен пулей в лоб, но выжил и с той поры не снимал с головы черной повязки. В Петербург он вернулся только в 1825 году, быстро вошел в круг дворянских заговорщиков и стал выдвигаться на первые роли. Он предлагал себя на роль убийцы императора Александра, он готов был арестовать всю царскую семью. Когда Александр внезапно умер в Таганроге, Якубович бушевал, крича, что у него из-под носа выхватили жертву. В самый же день 14 декабря он вдруг обвинил своих товарищей по тайному обществу в низких мотивах, в том, что они хотят разделить между собой домы и дворцы, выгодные должности и посты (опыт удавшихся революций говорит нам о том, что, быть может, он был не так уж и не прав).
А. Грибоедов. Рисунок Пушкина.
Пушкин спрашивает в письме из Кишинева в Петербург от 3 декабря 1825 года Александра Бестужева-Марлинского: «Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? Какая поэзия! Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним был на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева. В нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы еще лучше». Меньше двух недель осталось до восстания, и Пушкин еще не может знать ни о самом восстании, ни о той не слишком приглядной роли, которую в день doсстания, да и после него будет исполнять Якубович, декабрист, в котором «много романтизма».
Мог ли Пушкин не набросать на бумаге портрет человека, про которого он так много думал и которого хотел сделать главным действующим лицом в «Романе на Кавказских водах» (кульминационные сцены ненаписанной повести предполагали похищение Якубовичем героини и дуэль с ее братом, который должен был Якубовича убить)? Разумеется, Пушкин его нарисует. Но сделает это через много лет. После поездки в Арзрум, по возвращении с Кавказа, он вспомнит беззаветного храбреца, его приключения, его простреленный чеченцами лоб. Пушкин изобразит и неукротимый взор, и черную повязку через лоб, и стоящие дыбом волосы.