голове, не перебирала волосы – лежала неподвижно, и плечо у нее, наверно, уже онемело.
Наконец он умолк, чувствуя себя чуть-чуть неловко, приподнялся на локте и посмотрел на
нее. Она внимательно разглядывала его, не шевелясь, лицо у нее было серьезное, сосредоточенное, и вдруг она улыбнулась. «Добрая женщина, – подумал Жиль, – невероятно
добрая женщина». И при мысли об этой светлой доброте, обращенной на него, при мысли о
том, что кто-то по-настоящему им интересуется, у него на глазах выступили слезы. Он
наклонился и, чтобы скрыть их, коснулся тихим поцелуем ее улыбающихся губ, ее щек, ее
опущенных век. В конце концов, не таким уж он оказался бессильным. Пальцы Натали
вцепились ему в плечи.
Впоследствии, много позже, он вспоминал, что именно при мысли о доброте Натали тогда, в
первый раз, он и сумел овладеть ею. И он, для которого эротика никогда не связывалась с
добротой, он, которого скорее способны были возбудить слова: «Это настоящая девка», позже, много позже, слишком, кстати сказать, поздно, настораживался, когда при нем кто-то
небрежно произносил: «Это добрая девчонка». А сейчас он, улыбаясь, смотрел на Натали и –
19/68
впрочем, не без некоторого самодовольства, – извинялся за то, что ласки его были грубы.
Она одевалась, стоя в изножии кровати, и вдруг, повернув голову, прервала его:
– Не могу сказать, чтобы это было восхитительно, но ты ведь чувствуешь себя лучше, правда? Освободился от заклятия?
Он даже подскочил. Обидеться или нет?
– Ты что же, всегда считаешь себя обязанной говорить такого рода истины?
– Нет, – ответила она, – впервые говорю.
Он рассмеялся и тоже встал. Была уже половина восьмого, она, вероятно, запаздывала.
– Ты едешь сегодня на званый обед?
– Нет, я обедаю дома, Франсуа, должно быть, беспокоится.
– Кто это – Франсуа?
– Мой муж.
И только тут он с изумлением подумал: «А ведь мне и в голову не приходило, что она
замужем». Он ничего не знает о ее жизни, о ее прошлом и настоящем. Одилия на днях
начала было вводить его в курс светских сплетен насчет Натали – он все пропустил мимо
ушей. Ему стало неловко.
– Я ничего о тебе не знаю, – пробормотал он.
– А час назад и я о тебе ничего не знала. Да и теперь знаю не очень много.
Она улыбнулась ему, и он застыл, завороженный этой улыбкой. Нет-нет, именно теперь, сию
же минуту, он должен дать обратный ход, если это надо. А это надо: он не способен любить
кого бы то ни было, равно как не способен любить себя. Он может причинить ей только
страдания. Достаточно какой-нибудь грубоватой шутки, и она почувствует презрение к нему.
Но ему уже неприятно было об этом думать, в то же время его пугала ее смелая, искренняя, исполненная обещаний улыбка. Он пробормотал:
– Знаешь, я ведь…
– Знаю, – спокойно сказала она. – Но я уже люблю тебя.
На секунду в нем вспыхнуло чувство возмущения, даже негодования. Простите, так не ведут
любовную игру: нельзя же сдаваться со всеми своими кораблями первому встречному! Нет, она сумасшедшая! Да какой интерес обольщать ее, раз она сама признала себя
обольщенной? Как он может надеяться полюбить ее, если с первой же минуты она не
оставила сомнений в своем чувстве? Она все испортила! Повела игру против правил. И в то
же время его восхищала щедрость ее натуры, ее безрассудство.
– Откуда же ты можешь знать? – сказал он все тем же легкомысленным и ласковым тоном и, глядя на нее, вдруг подумал, что она очень красива и просто создана для любви и что она, возможно, смеется над ним. Она же не отрываясь глядела на него и вдруг проговорила со
смехом:
– Ты боишься, что я сказала правду, и вместе с тем боишься, что это неправда, – верно?
Он кивнул, втайне радуясь, что она его разгадала.
– Ну так вот: я сказала правду. Ты читал когда-нибудь русские романы? Внезапно, после
двух встреч, герой говорит героине: «Я люблю вас». И это правда, и это ведет повествование