32/68
– Ну как, все хорошо? Видел Фермона?
– Да, – ответил он, – видел, все в порядке.
Жилю не хотелось вдаваться в подробности, рассказывать об истории с Гарнье. Не хотелось
говорить об этом ни с кем, кроме Натали. Возможно, любовь иной раз можно определить как
желание делиться всем только с одним человеком.
– Портвейна у тебя нет? – пробормотал он. И сразу же осекся: он ведет себя, как гость.
– Портвейна? Но ты же терпеть его не можешь…
– Я выпил уже три рюмки, мешать не хочется, а мне…– сказал он, откашлявшись, – мне
нужно выпить.
Ну, вот. Начало положено. Она спросит: «Почему?» – а он ответит: «Потому что я должен с
тобой поговорить». Но она ни о чем не догадывалась.
– О, я понимаю! – воскликнула она. – Бедненький, ты так устал. Подожди, я сбегаю вниз, в
магазин, и сейчас же вернусь.
– Да не нужно! – воскликнул он в отчаянии, но за ней уже захлопнулась дверь.
Он подошел к окну и увидел, как она пересекает улицу своей танцующей походкой
манекенщицы, как входит в магазин. Словно затравленный, он огляделся: на низком столике
лежали его любимые сигареты и аккуратно сложенная вечерняя газета, в вазе стояли свежие
цветы. Не заглядывая в спальню, Жиль уже знал, что его белая рубашка и легкий серый
костюм разложены на кровати. И даже медведь, этот ужасный плюшевый медведь, о котором
он ни слова ей не сказал, исчез куда-то. Должно быть, Элоиза принимала его молчание за
деликатность, тогда как объяснялось оно лишь полным безразличием. А он вчера, не думая
ни о чем, овладел ею и вообще вел себя по-хамски. Жиль был самому себе противен. И обо
всем этом он тоже расскажет Натали, ничего от нее не утаит. Он заранее гордился своей
откровенностью и самоуничижением, не задумываясь над тем, какую роль в его ис-поведи
будет играть желание смягчить свою вину и придать в глазах Натали больше ценности
разрыву с Элоизой.
В задумчивости Жиль выпил рюмку портвейна и решил объясниться с Элоизой после
окончания телевизионного журнала. Но потом ей ужасно захотелось посмотреть очередную
серию телефильма, который она, так же как и его сестра Одилия, с увлечением смотрела уже
целый месяц. Итак, он неожиданно получил еще пятьдесят минут отсрочки, но это лишь
усилило его смятение. Ему хотелось увести Элоизу куда-нибудь, например в клуб, и там
среди людской толчеи, под грохот джаза все ей объяснить: так было бы легче. Но уж слишком
банально.
– Ты голоден? – спросила она, выключая телевизор.
– Нет. Элоиза… мне надо тебе сказать… я… я встретил другую женщину там, в деревне, и
я… я…
Он путался в словах. Элоиза, побледнев, смотрела на него застывшим взглядом.
– Она очень помогла мне, – поспешно добавил он. – Право же, только благодаря ей я
пришел в себя. Прости меня… И за вчерашнюю ночь прости. Мне не следовало…
Элоиза медленно, не произнеся ни слова, опустилась в кресло.
– Я опять туда поеду. А ты, конечно, можешь жить здесь, сколько захочешь… ты же знаешь, мы с тобой всегда останемся друзьями…
«До чего глупо и нескладно, – думал Жиль. – Самый настоящий мещанский и жестокий
разрыв. Но мне больше нечего ей сказать». Его охватило какое-то оцепенение.
– Ты ее любишь? – спросила Элоиза. Она, казалось, не верила его словам.
– Да. По крайней мере думаю, что люблю. И она меня любит, – поспешно добавил он.
– Тогда почему же… почему вчера?..
Она даже не смотрела на него. Она не плакала, а пристально смотрела на экран телевизора, будто там демонстрировался некий фильм, видимый только ей.
– Я… наверное, я хотел тебя, – пробормотал Жиль. – Прости, мне следовало сразу все