– Что же у тебя не ладится, старик? – спросил Жан. – Может, ты болен?
– Нет, не болен. Просто мне ничего на свете не хочется, вот и все. Кажется, модная болезнь, да?
Он даже попытался ухмыльнуться. Но, в сущности, ему отнюдь не было легче оттого, что его
душевное состояние оказалось. явлением распространенным и официально признанным во
врачебном мире. Скорее, было даже обидно. Раз уж на то пошло, он предпочел бы считаться
«редким случаем».
– Так вот, – с усилием заговорил он. – Мне больше вообще ничего не хочется. Не хочется
работать, не хочется любить, не хочется двигаться – только бы лежать в постели целыми
днями одному, укрывшись с головой одеялом. Я…
– А ты пробовал?
– Конечно. Хватало ненадолго. К девяти часам вечера меня уже тянуло покончить с собой.
Простыни и подушки казались мне грязными, мой собственный запах – омерзительным, обычные мои сигареты – просто гадостью. Это, по-твоему, в порядке вещей?
Жан буркнул что-то невнятное: эти подробности, указывавшие на психический надлом, коробили его больше, чем любые непристойные подробности, и он в последний раз
попытался найти логическое объяснение.
– А как с Элоизой?
– Что с Элоизой? Терпит меня. Как тебе известно, нам с ней, в общем-то, не о чем
разговаривать. Но она меня действительно любит. А я, знаешь ли, выдохся. И не только с
ней, а вообще. Ну, почти что. Если даже что-то и получается, мне скучно. Так что…
– Ну, это не страшно. Наладится.
4/68
И Жан попробовал было засмеяться, свести все дело к уязвленному самолюбию
ослабевшего петушка.
– Тебе надо посоветоваться с хорошим врачом, попринимать витамины, подышать чистым
воздухом – и через две недели опять начнешь за курочками гоняться.
Жиль вскинул на него глаза. Он даже зашелся от злости.
– Да не своди ты все к этому. Мне на это наплевать, пони-маешь? Наплевать! Мне ничего не
хочется, понимаешь? Не только женщин. Мне жить не хочется. Существуют для таких
случаев витамины?
Наступило молчание.
– Выпьешь виски? – спросил Жан.
Открыв ящик стола, он извлек бутылку шотландского виски и протянул ее Жилю; тот
машинально отпил глоток и, вздрогнув, замотал головой.
– Мне теперь и спиртное не помогает. Разве что надраться до полусмерти и заснуть.
Алкоголь меня больше не возбуждает. И уж, во всяком случае, не в нем же искать выход, верно?
Жан взял у него бутылку и отпил большой глоток.
– Пойдем, – сказал он. – Пошатаемся немного. Они вышли. Париж был восхитителен до слез
в горле своей ранней весенней голубизной. И улицы были все те же, прежние, и те же были
на них бистро, тот же ресторан «Шлюп», куда они обычно ходили всей братией отмечать
какое-нибудь событие, и тот же бар, куда Жиль бегал тайком звонить по телефону Марии в те
времена, когда любил ее. Боже мой, вспомнить только, как его тогда трясло в душной
телефонной будке и как он читал и перечитывал, не понимая, надписи на стенке, а телефон
все звонил и звонил, и никто не брал трубку! Как он мучился, как старался напускать на себя
развязность, когда, положив трубку, заказывал хозяйке стаканчик у стойки, выпивал его
залпом, как щемило у него сердце, щемило от тоски, от бешенства, но он жил тогда! И хотя он
был порабощен в ту страшную пору, хотя его топтали ногами, это была почти завидная
участь по сравнению с теперешним его прозябанием'. Пусть его ранили, но, по крайней мере, хоть ясно было, в чем причина этой боли.
– А что, если поехать куда-нибудь? – сказал Жан. – Взять недели на две командировку для
репортажа.