все шло хорошо. Фермон спросил Натали, нравится ли ей этот ресторан; она ответила, что
бывала здесь когда-то с мужем и ела тут превосходные устрицы. Фермон, по-видимому, был
в курсе дела и задал неизбежный вопрос о красотах Лимузена. Натали ответила очень
кратко, и разговор принял общий и ничего дурного не предвещавший характер. В сущности, вели его Натали и Фермон – он уже смотрел на нее чуть вопрошающим взглядом, словно
недоумевая, что она могла найти в таком субъекте, как Жиль Лантье. И Натали, угадав его
мысль, подарила своему любовнику такую нежную улыбку, что он, не удержавшись, пожал
под столом ей руку. Теперь Фермон старался ей понравиться – он разглагольствовал, тем
более что был под хмельком, а Марта от чрезмерного восхищения косила глазами.
– Положение у нас наитруднейшее, – говорил Фермон. – События так противоречивы…
– Они всегда противоречивы, – заметила Натали.
– Словом, – продекламировал Фермон, – пусть сердце разобьется иль станет бронзой, как
сказал Стендаль.
– Кажется, это Шамфор сказал, – поправила его Натали.
– Простите?
Фермон замер с вилкой в руке. Он снизошел до того, что пригласил своих сотрудников на
ужин, даже с их любовницами, но вовсе не желал, чтобы ему давали уроки литературы. Жиль
толкнул ногой Натали, она ответила ему удивленным взглядом.
– Весьма огорчен, что приходится вам противоречить, но это слова Стендаля, –
безапелляционно заявил Фермон. – Кажется даже, из «Пармской обители», – добавил он
задумчиво, и самый тон его реплики поверг Жиля в ужас: в нем чувствовалось сомнение, а
это доказывало, что Натали права.
– Во всяком случае, изречение замечательное, – поспешил вставить он.
– Если разрешите, я проверю,-сказал Фермон, обращаясь к Натали, и добавил, повернувшись к Жилю: – Как бы то ни было, я рад, что вы знакомы с молодой и образованной
женщиной. – Он произнес это сладким голосом – верный признак того, что злится. – Вы
изменились.
Все притихли. Жиль поклонился.
– Благодарю, – сказал он.
От тоже обозлился – на Фермона за грубость, на Натали за бестактность. Натали слегка
покраснела. Наступило долгое, натянутое молчание, и только было Жиль собрался выразить
восторг по поводу великолепно приготовленного суфле, как услышал голос Натали.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Если бы я знала, что вас может рассердить такая
поправка к цитате, я бы промолчала.
– Все, что исходит от хорошенькой женщины, не может меня рассердить, – сказал Фермон с
улыбочкой.
«Я кончу рассыльным в его газете», – подумал Жиль и с мольбой посмотрел на Жана, который, казалось, бесстрастно следил за перепалкой. Бесстрастно, а может быть и с тайным
восхищением. Но чем он восхищался? Тем, что Фермону наконец утерли нос? Или тем, что
Натали поставила Жиля в неловкое положение? .. Конец ужина не отличался оживлением, разошлись рано. Когда Натали и Жиль остались наедине, у себя дома, Натали сказала:
– Ты сердишься, Жиль? Но ведь от него тоже можно с ума сойти. На редкость
самодовольный господин.
– Как-никак, а он кормит нас, – произнес Жиль.
– Но это не дает ему права путать Шамфора со Стендалем, – миролюбиво возразила
Натали, – да еще говорить с таким дурацким апломбом.
– С дурацким или не с дурацким, но он – мой патрон, – буркнул Жиль.
Ему самому противно было, что он говорит такие вещи. Он чувствовал себя сейчас
50/68
«новоиспеченным начальником» или «старым служащим», но уж ни в коем случае не тем
находчивым и бойким хроникером, каким ему хотелось бы быть. И все из-за этой женщины, которая сидит рядом и улыбается. Почему она не могла подыграть ему, в конце концов? Она
же прекрасно знает, что такое жизнь; знает, что бывают случаи, когда надо улыбаться, стараться понравиться, стушеваться, – потом можно и похохотать над своим мелким