она, когда Жиль. говорил ей об этом, – в них есть что-то непосредственное, искреннее, и это
мне нравится». Жиль пожимал плечами: по его мнению, Никола и Гарнье – люди нудные, но
он все же предпочитал, чтобы Натали интересовалась ими, а не американцем-цветочником.
Итак, Натали начала работать и зачастую вечерами заезжала за Жилем в газету. Во всем
мире люди все больше сходили с ума, между работниками газеты шли все более яростные
споры, и Натали случалось часа по два проводить внизу, в баре, дожидаясь Жиля. Она, конечно, никогда его не упрекала, даже сочувствовала ему, но мысль, что она сидит внизу и, жестоко скучая, ждет его, мучила Жиля. В конце концов они решили встречаться только «у
себя дома». И однажды он не пришел ночевать.
День выдался ужасный. Мерзкий Тома, ужасный Тома перешел все границы подлости. Потом
Жиля вызвал к себе Фермон и устроил ему разнос: он, видите ли, находил статьи Жиля
чересчур «академичными», в них, по его мнению, отсутствовала сенсационность, которая
нравится «читателю». Жиль представления не имел об этом пресловутом читателе, о
котором ему прожужжали все уши, об этом неведомом часовом, охраняющем склады
глупости, но, если бы этот охранитель попался ему в руки, Жиль с наслаждением задал бы
ему хорошую трепку.
– Читателю, – говорил Фермон, – надо, конечно, давать объективную информацию, но тема
должна его увлечь, даже взвинтить.
– А вы не находите, что сами факты, сама действительность уже достаточно взвинчивают
читателя? – иронически спросил Жиль. – Всюду война, всюду…
– Война взвинчивает читателя только в том случае, если она непосредственно его касается.
– Она и касается, – в отчаянии сказал Жиль. – Вы что же, хотите, чтобы я дал читателям
адрес конторы по вербовке солдат для отправки во Вьетнам? А неужели цифры кажутся вам
недостаточно красноречивыми?
– Это вы недостаточно красноречивы.
Короче говоря, Жиль вышел от Фермона в бешенстве и принялся заново переделывать
статью, а было уже шесть часов. Натолкнувшись на Гарнье, он попросил его предупредить
Натали и, если возможно, повести ее куда-нибудь поужинать, что, по-видимому, обрадовало
Гарнье, а сам Жиль остался у себя в кабинете, сел за пишущую машинку, но мысли его были
куда больше заняты обдумыванием запоздалых реплик в ответ на обвинения Фермона, чем
злополучной статьей. В редакции было безлюдно, и он расхаживал по всем комнатам, чувствуя глубочайшее отвращение к своему творению. Зайдя в кабинет Жана, он обнаружил
там бутылку шотландского виски и налил себе стакан, но, выпив, не почувствовал
облегчения. До чего же ему осточертела эта проклятая газета, ничего он не добьется, будет
прозябать здесь до конца своих дней, а Фермон совсем выживет из ума и все больше будет
жучить его. Жиль Лантье постареет. Натали превратится в почтенную провинциалку, они, может быть, поженятся, и, может быть, у них пойдут дети; супруги Лантье купят себе машину, маленькую, благоустроенную ферму с телевизором. Хорошо еще, если им удастся достигнуть
такого благополучия. Все ужасно. Он, Жиль Лантье, способный на любую крайность, жаждущий объездить мир, он, кипучий Жиль, вот-вот загубит свою жизнь под игом хозяина и
любовницы, и оба они еще смеют осуждать его… Ну так вот, он больше не желает ни чтобы
его осуждали, ни чтобы его прощали, ни чтобы его заковывали в какие бы то ни было рамки –
будь то профессия или область чувств. Он хочет быть одиноким и свободным, как раньше.
Свободным, словно молодой пес, каким он был. Прикладываясь к бутылке, он перебирал
свои обиды и все больше разъярялся. Ах так! Они воображают, будто Жиль Лантье сидит и
переписывает наново свое сочинение, будто школьник-двоечник, оставленный без обеда? Ах, так! Они воображают, будто он смиренно возвратится домой, к своей верной и благородной
любовнице?! Хорошо же, он им покажет! Он надел плащ и ушел, оставив гореть все лампы.
По счетчику заплатит пресловутый «читатель».
59/68
Проснулся он в полдень в чьей-то незнакомой, вернее, слишком хорошо знакомой постели –
в доме свиданий. Рядом с ним храпела толстая черноволосая девица. Ему смутно
вспомнились ночные кабаки на Монмартре, какая-то драка, физиономия полицейского,-слава
богу, глупости он вытворял на правом берегу Сены. У него даже голова не болела, только
смертельно хотелось пить. Он встал и напился – пил и пил прямо из крана над