ночью».
– Вот кофе, – сказала она. – Ты получил все, что тебе требовалось: нелепый ночной кутеж, сцену, устроенную любовницей, две пощечины, чашку кофе. Правильно? Твой портрет-схема
завершен? Прекрасно. Я ухожу в агентство.
Она на ходу надела пальто и вышла. Жиль с минуту постоял, озадаченный, потом выпил
кофе, развернул газету, но читать не стал. Оказалось, что он не вызвал у Натали ни
ревности, ни гнева.
Прежде всего она испытывала тревогу, а потом презрение. Зазвонил телефон. Жиль
бросился к аппарату. Может быть, она раскаивается в своей суровости?
– Ну что, старик,-послышался голос Жана,-опять за глупости принялся?
– Да, – ответил Жиль.
– Ты один?
– Да.
В голосе Жана звучала веселая снисходительность сообщника. Но что-то в душе Жиля
мешало ему соскользнуть по той наклонной плоскости, на которую толкал его Жан.
– Как прошло возвращение? Плохо?
– Две оплеухи, – ответил Жиль и, когда Жан рассмеялся, понял, что все-таки соскользнул.
Глава восьмая
Теперь он знал, что в его отношениях с Натали появилась трещина. Он не знал в точности
из-за чего – может быть, из-за того, что он, сам того не ведая, тщетно ждал от нее
какого-нибудь низкого или пошлого поступка, который поставил бы их на один уровень.
Неужели ночная пьянка – выходка, в общем, банальная для доведенного до крайности
человека, – выявила внутреннюю сущность их обоих и показала, что Натали выше его? Но, может быть, расхождение было неизбежной расплатой за шесть месяцев совместной жизни?
А действительно ли Натали лучше его? Бывает ли один лучше другого в любовных
отношениях, то есть в таких отношениях, где значение имеют не моральные, а
эмоциональные качества? А все же, как бы то ни было, она теперь смеялась реже, чем
прежде, худела, и нередко в их чисто физической близости было что-то неистовое, нарочито
яростное, словно каждый хотел с избытком утолить страсть другого и подчинить его себе и
словно само наслаждение уже не было тем великолепным подарком, каким оно бывало для
них прежде, а доказательством чего-то. Но что могли доказать эти вскрикивания, эти стоны, эти вздрагивания? Что могли доказать объятия двух жалких существ, которых влекло друг к
другу? Что все это значило по сравнению со взглядом Натали в иные минуты или с
отсутствием взгляда у Жиля? Они ничего не могли поделать: было плотское влечение, но
этого оказалось недостаточно, их близость приносила лишь наслаждение – и ничего больше.
Жиль никогда еще не был так захвачен страстью и никогда еще не находил так мало радости
в своей любви.
Настал день, когда Натали понадобилось съездить в Лимож. Тетя Матильда, та, что
присылала ежемесячно сто тысяч, была при смерти и звала племянницу. Решено было, что
Натали пробудет там с неделю, остановится у Пьера и возвратится как можно скорее. Жиль
отвез ее на вокзал – на Аустерлицкий вокзал, который был свидетелем того, как восемь
месяцев назад Жиль уехал ужасно несчастный, как вернулся, не сознавая, что влюблен, снова уехал влюбленным и возвратился, прочно связав себя с Натали. Теперь он вспомнил о
каждом из этих четырех путешественников и не знал, каким из них он хотел бы сейчас быть.
Нет, знал – ему хотелось быть тем влюбленным Жилем, который в мае, уже сознавая свою
любовь, но еще не понимая, что его ждет, смотрел из окна вагона, как течет Луара, проносятся пригороды, бегут облака, тем Жилем, для которого ночные часы пути полны были
61/68
чудесных неожиданностей, завершившихся самым большим чудом – на перроне его ждала
Натали, сбежавшая со званого ужина. Как она бросилась тогда ему навстречу! Жилю
нравилась история их любви, хотя иной раз и не нравилась их совместная жизнь. Ему
нравился даже тот худой и грустный, несчастный парень, на грани отчаяния, тот страдалец, каким он был тогда, и очень нравилась та страстная, безрассудная, не знавшая меры и такая
благовоспитанная женщина, которая внезапно влюбилась в него. Ах, луга Лимузена, и трава, нагретая солнцем, и дно прозрачной реки, и ладонь Натали, охватившая его затылок, и та