Оставшись один, он выпил большой глоток виски, прямо из бутылки, спирт обжег ему горло.
Сейчас настанет час любви с этой совершенной подругой, с этой совершенной
возлюбленной, с этим воплощением совершенства. Жизнь в конечном счете наладилась.. Он
даже сможет сказать сейчас: «Знаешь, мне очень тебя недоставало»,-и это не будет ложью.
Но у него зуб на зуб не попадал..
Глава десятая
Она действительно сожгла последние мосты, соединявшие ее с прошлым, с детством, с
друзьями. Брат замучил ее советами, мольбами, а муж поставил ультиматум: «Или оставайся
сейчас, или уходи навсегда». Обо всем этом она рассказала Жилю короткими, отрывистыми
фразами, и он радовался, что она в темноте не видит его слез. Никто в Лимузене не доверял
ему, решительно никто, даже родная его сестра Одилия, которая, однажды набравшись
смелости, отвела Натали в сторону и спросила, счастлива ли она, но с таким видом, будто
спрашивала о чем-то невозможном.
«Мне там больше нечего делать», – говорила Натали, а он теперь часто задумывался: быть
может, они правы, эти положительные люди, прочно стоящие на земле. Время шло, апрель
уже опушил зеленью деревья, и они все жили, как жилось. Однажды утром Жиль пришел в
редакцию сияющий: накануне вечером он написал очень хорошую статью о Греции. Он
прочел ее Натали, она была взволнована этой статьей, и он почувствовал себя очень
уверенным. В самом деле, Фермон нашел, что написано хорошо, и Жан похвалил; даже
Гарнье, который со времени знаменитой ночной вылазки Жиля немного сторонился его, поздравил товарища с удачей. Статья была написана сжато, страстно и четко; именно такие
статьи газете следовало бы печатать каждую неделю, заявил Фермон. Жиль был в
превосходном настроении и, когда утром заверстали газету, пригласил Жана, доброго старого
друга Жана, позавтракать с ним. За столиком они все время говорили о политике, потом
решили в этот день больше не работать, а пойти в кино. Обошли все кинотеатры на
Елисейских полях, но тщетно: если один не видел картины, другой непременно видел.
– К себе я тебя не приглашаю, – сказал Жан. – Сегодня у Марты гости. Не могу подложить
тебе такую свинью.
– Пойдем лучше ко мне, – сказал Жиль. – Натали вернется только в половине седьмого. А
дома нам удобнее будет поговорить о событиях в Греции.
Он чувствовал, как ясно, абстрагируясь от всего, работает сейчас его ум, и радовался, что
еще два часа может развивать свои мысли перед Жаном, который, как он знал, умел и
слушать и возражать. Он отпер дверь, усадил Жана, налил ему кальвадоса.
– Давненько я здесь не бывал, – сказал Жан, усаживаясь поудобнее.
В голосе его не звучало ни малейшего укора, но Жиль подумал, что он прав. А раньше тут
всегда толкался народ, даже стульев не хватало. Так было до… Натали. Он поморщился:
– Знаешь ли…
– Да знаю-знаю, дружище, – прервал его Жан. – Страсть – это страсть. Это лучшее из всего, что могло с тобой случиться. В особенности страсть к такой женщине, как Натали. Казалось, он говорил совершенно искренне.
– И да и нет,-сказал Жиль и наклонился к Жану.
Он по-чувствовал, что способен к психологическому анализу, тонкому, прустовскому анализу.
Когда чувствуешь себя умным, предателем себя не чувствуешь. – Видишь ли, когда я с ней
познакомился, я был… ну, ты, конечно, помнишь… с меня словно кожу содрали. Бог знает
66/68
почему, но именно так и было. Она положила меня на пуховую подушечку, согрела, вернула к
жизни. Право. Но теперь… Теперь эта подушка давит мне на лицо, душит. Вот оно как. Все, что я любил в ней и что поддерживало меня – ее властность, ее прямолинейность, цельность, – все это обратилось против нее…
– Потому что сам ты вялый и неустойчивый, – ласково сказал Жан.
– Если хочешь, да. Может быть, я последняя сволочь, но, право же, бывают минуты, когда я
дорого дал бы за то, чтобы не представать перед ее судом. И быть, как прежде, одиноким.
Ему следовало бы, ради точности, добавить, что он не может и помыслить себе жизни без