Лишь вечером, после обеда, отцу удалось встретиться для частной беседы с генералом Стилуэллом. Высокий тощий генерал пришел около десяти часов; к половине одиннадцатого они с отцом сидели рядом на диване в гостиной и беседовали. Мы с зятем Джоном и Гарри Гопкинсом сидели неподалеку, время от времени перебрасываясь словами, но больше прислушивались к беседе.
Стилуэлл, он же «Джо Уксус», говорил непринужденно, откровенно и спокойно. Он ни разу не повысил голоса и почти не жаловался, хотя и то и другое было бы вполне оправдано. На его долю выпала нелегкая задача. Он рассказал о трудностях, с которыми встречался в своих отношениях с Чан Кайши и с китайским военным министром генералом Хо Инцином, но тут же, в ответ на вопрос отца, добавил, что сумеет их преодолеть. Стилуэлл заметил, что, будь в его распоряжении больше материалов по ленд-лизу, работать было бы легче, но, предвосхищая ответ, признал, что увеличить поставки почти невозможно. Отец расспрашивал генерала о дороге Ледо: ему хотелось узнать из первоисточника, с какими трудностями связана эта работа и насколько возможно успешное разрешение столь небывало сложной технической задачи. Стилуэлл сообщил отцу, что англичане возражают против постройки дороги, ссылаясь на всевозможные причины, начиная с малярии и кончая погодой. Но к тому времени на совещаниях в «Мена хауз» уже одержала верх американская точка зрения, и Стилуэлл спокойно и убедительно объяснил отцу, почему дорога должна быть построена.
В Каире англичане пытались добиться пересмотра принятого в Квебеке решения относительно военных материалов, предназначенных для китайско-бирманско-индийского театра; при этом они добивались, главным образом, не уменьшения поставок, а переадресования их в другие пункты. Стилуэлл изложил отцу свои соображения. Он настаивал на том, что утвержденные в Квебеке нормы можно пересмотреть только в сторону их повышения.
Стилуэллу не пришлось доказывать, что из китайцев можно сделать хороших солдат; в этом вопросе отец готов был полностью поддержать генерала. Отец поинтересовался, какие успехи достигнуты в обучении китайских войск. Стилуэлл ответил, что в составе действующей армии уже имеются две китайские дивизии, обученные американцами.
— Пока они дерутся хуже, чем им следовало бы, — добавил он. — И, по правде говоря, мне хотелось бы поскорее вернуться туда, чтобы помочь им пережить испытание первых боев. Я уверен, что их поведение — просто результат необстрелянности, но, к сожалению, англичане узнали, что произошло, когда эти дивизии впервые попали под огонь, и тотчас подняли шум.
Стилуэлл был уверен, что, в конечном счете, его оценка боеспособности китайцев подтвердится. Сейчас приятно сознавать, что, как это всегда бывает с такими прекрасными полководцами, он оказался прав.
Стилуэлл явно понравился отцу; он продержал генерала на диване рядом с собой целый час и выразил сочувствие по поводу трудностей, с которыми ему приходилось сталкиваться. Затем Стилуэлл ушел.
Позднее, когда я проводил отца в его комнату, и мы закурили перед сном, он опять заговорил о тернистом пути Стилуэлла. Отец рассказал мне, что англичане не согласны и с нашей стратегией на Тихом океане.
— Они не одобряют прыжков с острова на остров, — сказал он, — и совершенно не способны понять наш план использования Филиппин как базы для будущих операций против Японии. — Отец иронически улыбнулся. — Возможно, им не верится, что филиппинцы нас поддержат, поскольку сами они вряд ли могут рассчитывать на поддержку со стороны населения своих колоний. Во всяком случае, — продолжал он, — англичане считают, что мы должны отказаться от этих скачков и заняться только очищением Малайского полуострова, после чего мы смогли бы медленно двигаться дальше вдоль китайского побережья и создать там базу для будущих операций против Японии.
Через наших моряков до меня уже дошли слухи о предстоящих высадках на китайском побережье, и я сказал об этом отцу.
— Да, конечно, — ответил он, — это тоже входит в наши планы, но мы намечаем эти операции значительно севернее, англичане же считают их там практически неосуществимыми. Кроме того, картина, которую рисует наша разведка, сильно отличается от того, что видят англичане. Англичане считают, что побережье Китая наводнено японцами, мы же хорошо знаем, что значительная часть этого побережья находится в руках китайских партизан.
Я спросил, не являются ли эти партизаны китайскими коммунистическими войсками; отец утвердительно кивнул головой.
— Между прочим, — сказал он, — Чан Кайши старается убедить нас в том, что китайские коммунисты совершенно не воюют с японцами. Но мы знаем, каково истинное положение дел.
Мне случайно стало известно, что все данные воздушной фоторазведки китайской территории, производившейся нашей 14-й воздушной армией, хранились в строгой тайне от англичан, и я сказал об этом отцу.
— Мы уже давно договорились об этом с китайцами, — ответил он. Китайцы усиленно добивались от нас обещания не показывать англичанам карт, составленных нашей воздушной разведкой. Они даже заставили нас дать такое обещание еще до того, как мы приступили к работе. Их точку зрения не трудно понять. Они знают, что англичане хотят получить доступ к этим картам из коммерческих соображений, имея в виду интересы послевоенной торговли. Кстати, несколько дней назад мы беседовали об этом с Чан Кайши за обедом. Он усиленно добивается нашей поддержки, чтобы не позволить англичанам вернуться в Гонконг, Шанхай и Кантон с теми же правами экстерриториальности, которыми они пользовались до войны.
Я спросил отца, намерен ли он поддержать китайцев в этом вопросе.
— Не безоговорочно, — ответил отец. — Еще до того, как Чан Кайши поставил этот вопрос, я выразил ему неодобрение по поводу характера его правительства. Я сказал, что оно отнюдь не является демократическим в современном смысле слова. Я заявил, что еще до окончания войны он должен будет сформировать правительство национального единства совместно с яньаньскими коммунистами. И он пошел на это, правда, с одним условием: он хочет получить от нас заверение в том, что Советский Союз согласится уважать границу Манчжурии. Последний вопрос будет обсуждаться в Тегеране.
— Значит, если тебе удастся уладить эту сторону дела со Сталиным, Чан Кайши согласится сформировать в Китае более демократическое правительство? И в качестве компенсации за это…
— Совершенно верно. В качестве компенсации за это мы будем поддерживать его позицию, заключающуюся в том, что Англия и другие страны не должны больше пользоваться особыми империалистическими правами в Гонконге, Шанхае и Кантоне.
Несомненно, это соглашение сулило много хорошего.
— Меня особенно обрадовало то, что генералиссимус Чан Кайши согласился привлечь коммунистов к участию в национальном правительстве еще до выборов, — добавил отец. — Фактически, в качестве гарантии, что мы его не обманем, он хочет от нас только одного: чтобы после капитуляции Японии мы обеспечили такое положение, при котором английские военные корабли не будут входить в китайские порты. Эти порты должны быть открыты только для американских военных кораблей. И я лично поручился ему за это.
— Тебе трудновато будет добиться согласия Черчилля на такое условие, заметил я.
— Он не сможет особенно спорить, потому что разгром Японии будет осуществлен на девяносто девять процентов американским оружием и американскими войсками, — возразил отец решительным тоном. — После войны задачей американской внешней политики будет заставить англичан, французов и голландцев понять, что они могут управлять своими колониями только на основе тех методов, какие применяем мы на Филиппинах.
Отец заметил, что большинство китайцев считает японскую колониальную политику лучше английской, французской и голландской.
Он беседовал с генералиссимусом не только о будущем Китая, но и о Малайских княжествах, о Бирме, об Индо-Китае и об Индии; и, очевидно, Чан-Кайши был очень ободрен позицией отца в этих вопросах. Отец заявил ему, что англичанам придется удовлетвориться сохранением преимущественного экономического положения в Индии, предоставив стране политическую независимость, французы же после войны не получат права вернуться в Индо-Китай и снова вступить во владение этой богатой страной на том единственном основании, что она некогда была их колонией. Самое большее, на что могут рассчитывать французы, — это получить опеку над своими колониями и нести за нее ответственность перед организацией Объединенных наций. В конечном же счете этим колониям будет предоставлена независимость, как только Объединенные нации убедятся в том, что они уже созрели для самоуправления. Отец высказывал такой же взгляд почти год назад, и время лишь укрепило его убеждение.
На следующее утро отец был очень занят. Ему пришлось принять Джемса Лэндиса, Аверелла Гарримана, лорда Луиса Маунтбэттена (который хотел изложить свою особую точку зрения по поводу споров о китайско-бирманско-индийском театре), г-жу Чан Кайши, адмирала Леги и посла Вайнанта. Наконец, мне все же удалось прорваться к нему на минуту и сообщить, что затребованная мною по его поручению медаль Заслуженного Легиона доставлена.
— Прекрасно! — воскликнул отец, очень любивший такие сюрпризы. Устрой так, чтобы после завтрака Айк пришел сюда.
В половине третьего пришли генералы Эйзенхауэр и Маршалл, и отец объявил, что у него приготовлен небольшой сюрприз. По просьбе отца Уотсон зачитал заранее заготовленный приказ. Генерал Эйзенхауэр стоял в это время навытяжку. Когда приказ был прочитан, отец попросил Айка подойти к нему и сам приколол медаль к его кителю.
— Вы это заслужили, Айк, и заслуживаете гораздо большего, — сказал отец.
Айк ответил со слезами на глазах:
— Это счастливейшая минута в моей жизни, сэр. Такая награда для меня ценнее всякой другой.
После завтрака состоялось заключительное политическое совещание. Супруги Чан Кайши, Черчилль, Гарриман, Идеи и Кадоган собрались в саду и в течение двух часов совместно с президентом разрабатывали текст коммюнике, которое должно было быть опубликовано после Тегеранской конференции. Из него мир должен был узнать, что Манчжурия, Формоза и Пескадорские острова будут возвращены Китаю, а Корея после долгих лет угнетения вновь обретет свободу.
Мы обедали в своем кругу; отец и его спутники рано легли спать, так как им предстояло встать в пять часов утра, чтобы попасть в Тегеран до наступления темноты. На всем пути ожидалась хорошая погода. Я не полетел вместе с ними, так как у меня в Каире был свой самолет, на котором прилетел майор Леон Грей. Я хотел отправиться в Тегеран на этом самолете, потому что не знал, сколько времени мне удастся пробыть в Иране, и должен был иметь возможность вылететь оттуда в любой момент. Кроме того, генерал Эйзенхауэр пригласил меня на экскурсию для осмотра достопримечательностей Луксора.
Поэтому, когда отец и его спутники вылетели, мы с Леоном Греем и еще одним членом нашего экипажа, сержантом Крамом, отправились вниз по течению Нила, чтобы встретиться с Айком и его спутниками. В субботу вечером мы прибыли в Луксор и остановились в местном отеле, где для нас были приготовлены номера. Нас ожидал там приятный сюрприз — в комнате рядом с вестибюлем стояло старое потрепанное пианино, и сержант Крам с радостным возгласом бросился к нему. В мирное время он был пианистом в оркестре Кэй Кайзера; сейчас он с наслаждением уселся за пианино, размял пальцы и принялся за дело. После обеда он играл часа два с лишним; все мы, включая Айка, сидели и слушали, как зачарованные. Стоило только закрыть глаза, и казалось, что ты снова дома и войны уже нет.
На следующий день мы посетили гробницы фараонов, потом на нескольких старых «фордах» выехали на пикник и закончили этот день отдыха и безделья осмотром огромного, величественного храма в Карнаке.
Все мы отбросили всякие заботы; только одного генерала Эйзенхауэра все время мучила мысль, что в результате совещаний в Каире и Тегеране и всех споров о вторжении в Европу командование этим последним наступлением союзников будет поручено генералу Маршаллу, а ему, Эйзенхауэру, дадут почетное повышение, назначив на какую-нибудь кабинетную должность в военном министерстве.
Три или четыре раза он с тоскою в голосе заговаривал о своих опасениях; я вполне допускаю мысль, что он делал это потому, что рядом с ним находился сын главнокомандующего; но я тут ничего не мог сделать, если бы даже и считал себя вправе вмешаться. Я мог только высказаться в таком духе, что мол, «начальники штабов, несомненно, посоветуются с вами, сэр, прежде чем принять окончательное решение». Однако даже в этом я не был уверен.
Мы с Леоном Греем и сержантом Крамом собирались вылететь в Тегеран на следующий день, но наш «Б-25» закапризничал, и с ним пришлось повозиться. Мы вылетели только под вечер в понедельник 29-го, рассчитывая пересечь Аравийскую пустыню с одной лишь посадкой в Хабанайе для заправки горючим.
Приземлившись на тегеранском аэродроме в половине десятого во вторник, мы узнали, что невольно причинили множество забот и хлопот. Из-за плохого состояния средств связи в этой части света нам не удалось известить отца, что мы задержимся на день в Луксоре; все были уверены, что нам пришлось совершить вынужденную посадку где-то в Аравийской пустыне, и уже собирались послать самолеты на розыски. Такая вынужденная посадка действительно не доставила бы нам особого удовольствия, так как всем известно, что кочевники Саудовской Аравии — люди весьма неприятные. Поэтому отец, узнав о нашем благополучном прибытии, почувствовал облегчение.
Признаться, я испытывал то же чувство.
Перед глазами 77 американцев, прибывших на конференцию в Тегеран, совершенно неожиданно предстал современный город. Его дома и железнодорожные сооружения теснятся кучками у подножья невысокого горного хребта. Этот хребет вместе с горами, высящимися к западу и югу от него, замыкает котловину, внутри которой и лежит Тегеран, а кругом на много миль простирается пустынная местность с редкими деревнями, пересекаемая одной или двумя железнодорожными ветками. Решение «Большой тройки» встретиться здесь было компромиссом, и мне думается, что ни один из трех основных участников встречи не был вполне удовлетворен этим выбором. Сталин, загруженный своими обязанностями командующего, настаивал на том, чтобы встреча состоялась в городе, расположенном не далее дневного перелета от Москвы. В результате «Большая тройка» собралась в столице государства, соблюдавшего дружественный нейтралитет, в столице одной из Объединенных наций; впрочем, сказать об этой стране еще что-нибудь положительное было бы трудно.
Зато было очень легко найти здесь много отрицательного. Во-первых, до самого последнего времени Тегеран был центром всей шпионской сети держав оси на Среднем Востоке, и представитель нашей секретной службы Майк Рейли разделял убеждение агентов советской секретной службы в том, что, несмотря на все предосторожности, среди тысяч беженцев, нахлынувших в Тегеран из Европы, были десятки нацистских агентов и профашистов. Во-вторых, Тегеран одно из самых скверных мест в мире в отношении гигиенических условий. Питьевая вода течет в город с гор по открытым каналам. Ваше счастье, если вы живете в верхних предместьях города, так как вы можете первым пользоваться этой водой. Но в то же время вы становитесь и врагом общества, ибо пользуетесь этими каналами не только как водопроводом, но и как канализацией. Таким образом, те, кто имеет несчастье жить в центре или в нижних предместьях города, получают в качестве питьевой воды помои своих соседей, и надо удивляться, если люди не заболевают тифом, малярией или дизентерией. Почему этот город с широкими, гладко замощенными улицами, сравнительно современными больницами, университетом, музеями, хорошей электростанцией и даже телефонной сетью не позаботился о том, что, казалось бы, следовало сделать в первую очередь — о надлежащей системе водоснабжения и канализации, — остается тайной.
И хотя во всех остальных отношениях Тегеран выглядит как современный цветущий город, сразу же заметно, что экономику Ирана нельзя назвать ни современной, ни цветущей. Вокруг столицы простираются степи, в которых пасутся стада, принадлежащие кочевым племенам. Кочевники прозябают в крайней нищете, за исключением разве севера страны, где земля более плодородна и где поэтому жить легче. На юге расположены нефтяные промыслы английское концессионное предприятие, приносящее огромные богатства тонкой прослойке знатных персов и правительственных чиновников, но ровным счетом ничего не дающее остальным гражданам.
И в довершение всего, война породила сильнейшую инфляцию: цена мешка муки превысила годовой доход любого иранца, если не считать правительственных чиновников в Тегеране. Беженцам приходилось платить за пачку американских папирос сумму, равную 5 американским долларам, за автомобильную шину — 2 000, за радиоприемник — 8 000, за швейцарские ручные часы — 15000.
Перед лицом такой бешеной дороговизны иранские чиновники только разводили руками, но ничего не предпринимали.
Все это, конечно, стало нам известно лишь после того, как мы провели в Тегеране несколько дней. Приземлившись на аэродроме, мы потратили целый час на ожидание армейской машины, которая отвезла бы нас в город. От нечего делать мы осматривали тем временем аэродром, на котором рядами стояли доставленные по ленд-лизу самолеты «П-39» со свеженарисованными на крыльях красными звездами. После этого я провел еще час в разъездах по Тегерану по неверным адресам. Я направился, разумеется, прежде всего в американскую миссию, но там мне сказали, что отец остановился в советском посольстве. Как мне стало позднее известно, это объяснялось серьезными причинами. Вначале отец отклонил приглашение, исходившее от самого маршала Сталина, мотивируя это тем, что он чувствовал бы себя более независимо, не будучи ничьим гостем; кроме того, он уже раньше отклонил приглашение, полученное от англичан, и теперь боялся обидеть их, приняв приглашение русских. Но все же соображения удобства и, что было еще важнее, безопасности, в конечном счете, побудили его согласиться. Американская миссия находится довольно далеко как от английского, так и от советского посольств, которые разделяет только улица. И поскольку город, несомненно, был наводнен шпионами держав оси (впоследствии агенты советской секретной службы сообщили об аресте нескольких лиц, подготовлявших покушение на жизнь членов «Большой тройки»), было совершенно разумно поселиться в самом безопасном месте. Посол Гарриман указал отцу, что, случись что-нибудь с английскими или советскими представителями на пути в американскую миссию, отец счел бы себя ответственным за это.
Разумеется, русские приложили все усилия, чтобы сделать отцу приятным его пребывание в посольстве: Сталин сам поселился в одном из домов поменьше, предоставив отцу главное здание. Как и в Каире, питанием отца ведали прекрасные повара и официанты — филиппинцы, находившиеся на службе во флоте США и прибывшие сюда вместе с отцом.
Большим удобством для отца было также расположение комнат: его комнаты выходили прямо в зал посольства, где должны были происходить все пленарные заседания конференции.
Мне удалось увидеть отца лишь в двенадцатом часу утра; только тут я узнал, что мое опоздание его встревожило.