Отец и мать Фрица жили каждый своей жизнью, у каждого из них был свой мир. Мать ожесточилась и целиком ушла в заботы о семье. Ее мечта о счастье осталась неосуществленной. Отец же прекрасно понимал, что счастье для бедняков нужно завоевывать в борьбе. И сына Шменкель воспитывал по-своему. Мальчик в основном рос у бабушки, и потому даже мать, братья и сестры были для него какими-то чужими и непонятными.
Казалось, что все это случилось не давным-давно, а лишь вчера...
Никогда не сможет забыть Фриц и другой день. Серое, покрытое свинцовыми тучами небо, узкий гроб из сосновых досок, который несли на плечах кладбищенские служащие. У ворот кладбища виднелись форменные фуражки полицейских. За гробом шло всего несколько человек. И кругом тишина, мертвая тишина.
На похоронах никто из присутствующих не осмелился сказать то, что думал. Не было над свежей могилой отца ни красных знамен, ни венков с красными лентами. И не взлетела в небо сильная и смелая песня, которой провожали в последний путь борцов за рабочее дело: "Вставай, проклятьем заклейменный!.." Никто не осмелился погрозить кулаком тем, кто оборвал жизнь еще одного рабочего. Все произошло в тишине, даже в какой-то спешке, будто живые все еще боялись умершего. Гроб с глухим стуком опустили в могилу и засыпали землей. Фриц стоял на самом краю могилы. Но он и тогда не плакал. Он поклялся отцу, что никогда в жизни не забудет этот день...
С кладбища Фриц уходил имеете с бабушкой. Прошел мимо молчавших полицейских, проводивших их мрачными взглядами. Выйдя на улицу, Фриц на мгновение замер. Оказывается, на похороны пришли все - и рабочий с деревянной ногой, и остальные товарищи отца. Несмотря на полицейский запрет, они были здесь и стояли на улице группками по два-три человека, словно остановились случайно: большими группами запрещено было собираться. Когда Фриц проходил мимо них, он почувствовал и безмолвное приветствие, и их солидарность. В душе юноши родилось какое-то новое, незнакомое ему до тех пор чувство. Фриц вдруг понял, что он не одинок, что у него есть друзья, товарищи его отца.
И этой дружбе он верен даже здесь, в Вязьме, хотя и одет в форму ефрейтора гитлеровской армии.
Шменкель подошел к небольшому шкафчику, в котором раньше ученики хранили учебники. Фриц хорошо обдумал все. На первое время ему понадобятся кусок колбасы, коробка смальца, хлеб, обязательно табак, спички, зажигалка и соль. Все это он сложил в вещмешок не спеша и совершенно спокойно. Он не боялся, что его приготовления заметят другие солдаты. План его созрел не сейчас, и ему оставалось только выполнить его.
Один из солдат повернулся к нему и спросил:
- Ты что, Фриц, собираешься, что ли, куда?
- Да.
- У тебя девица здесь есть? - И солдат сделал рукой выразительный жест. - Тогда бери с собой побольше колбасы, чтобы силы хватило.
Все засмеялись.
Но Фриц был готов к тому, что его спросят об этом. И он ответил:
- Ну и завистливые же вы все. А что я сделаю, если тетка меняет русскую водку только на колбасу и сало?
- Ого!
- Ну что вы на это скажете? - говорил он, уже надевая шинель. - Вот только, может, к поверке вернуться не успею...
Все снова засмеялись.
- Если ты принесешь нам водки, мы здесь все уладим! - крикнул один из солдат.
- Хорошо, так и быть, будет вам водка.
Шменкель проговорил это, стоя уже на пороге.
Из школы он вышел незаметно для часового. Очутившись на улице, Фриц глубоко вздохнул и зашагал прочь. Ветер немного утих, повалил густой снег. Казалось, даже погода была с ним заодно.
"Вот так я частенько удирал к Эрне, - вспомнил он. - Было это еще во время учебы. Но через несколько дней меня разыскивали и водворяли на место. Ну и глуп же я был тогда: думал, достаточно одного пассивного сопротивления".
Члены Союза коммунистической молодежи в Варшове не раз сбегали с курсов, но в конце концов они почти все оказались за решеткой... Оставшиеся в живых друзья отца? Фриц не осмеливался навещать их, боясь, что это будет стоить им свободы. Если бы он жил не в Варшове, а в большом городе, ну, например, в Берлине или Гамбурге, тогда совсем другое дело. Там много рабочих, есть подпольные организации. А здесь, в деревне, разве такое возможно? У каждого дома - уши, за каждым окном - глаза... И его тоже всегда ловили и возвращали назад. Когда же Фриц отстал от воинского эшелона, который шел в Берлин, и, купив билет, поехал в Раудтен к Эрне, его вновь поймали. Надели наручники и на полтора года упекли в штрафной лагерь...
"Сегодня я убегаю в последний раз, - думал Фриц. - Теперь военный трибунал будет квалифицировать мой проступок не как самовольную отлучку из расположения воинской части, а как дезертирство и измену родине, за что полагается расстрел".
На улице ни души. С наступлением темноты никто из жителей не отваживался выходить из дому. За занавешенными окнами жили люди, которым эта война принесла горе, страдания и голод.
Шменкель спокойно шел по безлюдной улице, и мысли невольно уводили его в прошлое. Свой уход он обставил по всем правилам. Когда дежурный унтер-офицер будет проверять наличие солдат, кто-нибудь из второго этажа ляжет на место Фрица. Подобный трюк в казарме солдаты проделывали и раньше. А это значит, что хватятся Шменкеля только утром, когда он будет уже далеко. Два дня назад Фриц послал письмо домой, но в нем ни словом не обмолвился о своем решении. Эрна может только догадываться о том, что он задумал.
Вскоре Шменкель был уже на окраине города. Снег повалил еще гуще. Не оглядываясь, Фриц вышел из города и зашагал по дороге, что вела к лесу, черневшему на горизонте. На опушке леса Шменкель остановился и, резким движением сорвав с шинели погоны, бросил их в кустарник. Шел такой густой снег, что через несколько минут никаких следов не было видно.
Фриц медленно углублялся в лес, который казался ему чужим и неприветливым. Его никак нельзя было сравнить с лесом в родных краях. Было совсем темно. Запнувшись о корни какого-то дерева, Шменкель упал в снег. Поднявшись, прислушался. Спина взмокла от пота. Фриц пошел дальше, но вскоре совсем выбился из сил. Он не мог даже развязать мешок и поесть. Привалившись к сосне, Фриц моментально заснул. Проснулся он от холода и, чтобы хоть немного согреться, стал бегать взад и вперед по поляне.
Наконец настало утро. Ветер разогнал туман и тучи на небе. Вскоре взошло солнце, осветив своими лучами огромные ели, ветки которых сгибались под тяжестью снега. Фриц сориентировался по солнцу и подумал, что в своих планах он все представлял себе гораздо проще и легче. Единственное, чего он может не бояться в этом лесу, так это немецких часовых, которые ни за что на свете не сунутся сюда.
Прежде чем тронуться в путь, он съел кусок хлеба с колбасой.
Необходимо было как можно дальше уйти от Вязьмы, приблизиться к линии фронта, а там-то уж он сумеет добраться до русских. А сейчас нужно идти и идти.
Вскоре он заметил лесную тропу, которая вела в юго-западном направлении. На тропе он увидел следы, похожие на следы оленя. По тропе идти было легче. Около полудня Шменкель немного передохнул и снова тронулся в путь. До наступлений темноты Фриц набрал большую охапку хвороста, соорудил себе что-то наподобие шалаша и, наломав лапника, устлал им свое импровизированное ложе. У входа в шалаш разложил костер, растопил снег в котелке и вскипятил чай. Поужинал куском колбасы с хлебом, намазанным смальцем.
Довольный, закурил. Он был сыт, сидел у костра и даже курил.
"С завтрашнего дня, - подумал Фриц, - нужно есть только два раза в день. Не очень много, но достаточно, чтобы сохранить силы. И каждый день идти и идти. Быть может, я натолкнусь на партизан, хотя эта местность кажется совсем дикой, будто и нога человека здесь не ступала. Если я буду идти в этом направлении, то скоро выйду к Смоленску. Правда, до него не меньше сотни километров, но ничего, как-нибудь дойду".
О русских партизанах, действовавших под Смоленском, Шменкель узнал совершенно случайно, подслушав как-то разговор мотоциклиста с приятелем.
- Там даже по железной дороге и то ездить небезопасно. Так и кажется, что за каждым кустом сидит Иван. Ночью вообще лучше не высовывать носа из казармы. Однажды русские задержали нас на целых двенадцать часов. Пока подошли наши, было уже поздно, - рассказывал мотоциклист.
Фриц подошел ближе и внимательно слушал рассказ до конца.
С тех пор план его побега из части обрел определенную форму.
Теперь же, сидя в лесу у костра, Фриц думал о том, как он выйдет к партизанам, что им скажет. А не откроют ли они по нему огонь? Вряд ли. Хотя на нем и форма гитлеровского солдата, но он ведь совсем один. Один, и притом без оружия. Это, конечно, может вызвать подозрение, но не дает повода открывать по нему огонь. Русские наверняка возьмут его живым, чтобы получить интересующую их информацию о противнике. Фриц решил сразу же поднять руки, как только его окликнут. И русские поймут, что он вовсе и не собирается защищаться. Если они заговорят с ним, значит, первый шаг сделан. Нужно только набраться мужества и толково рассказать все, как есть. В конце концов, скрывать ему действительно нечего.
* * *
"Ну что будет, то будет!" - решил он и, завернувшись в шинель, лег на ветки.
Так продолжалось несколько дней. Утром он кипятил себе чай, ел и шел дальше. В полдень делал небольшой привал, немного подкреплялся и шел до сумерек. На ночь обычно устраивался в сооруженном на скорую руку небольшом шалаше. Постепенно Шменкель стал привыкать к лесу, он уже не казался ему таким чужим и страшным. Фриц начал различать лесные звуки, и теперь неожиданно вспорхнувшая птица уже не пугала его, как раньше. Правда, иногда ему становилось очень тоскливо, хотелось выйти к людям, поговорить, но Шменкель гнал эти мысли прочь. В такие минуты он вспоминал камеру штрафного лагеря в Торгау, где просидел полтора года, и всякое желание выходить из лесу сразу же пропадало. Даже завывание волков вдали не пугало его так, как мысль вновь оказаться в Торгау.
Однажды утром Шменкель вышел на поляну, поросшую редким голым кустарником.
"Болото!" - мелькнула мысль. Фриц осторожно попробовал ногой белый покров. Ледок под ним треснул, но он успел вытащить ногу. След наполнился водой. До самого вечера Фриц шел на северо-запад по краю болота, которому, казалось, не было ни конца ни края.
В ту ночь Фриц долго не мог заснуть. Последний кусок хлеба так зачерствел, что его пришлось размачивать в воде. Скоро совсем нечего будет есть. А когда кончатся и спички, даже воды нельзя будет вскипятить. Табак он тоже стал экономить и курил только во время полуденного отдыха. Его последним резервом была зажигалка.
На другой день болото осталось позади, но радоваться было рано. Лес вдруг кончился, и вдали Фриц увидел какой-то крупный населенный пункт. Вот на окраине показалась колонна автомашин, в которых сидели солдаты в ненавистной Шменкелю серой форме. До него долетели обрывки голосов...
Разозлившись, Фриц сменил направление и шел до тех пор, пока не наткнулся на кочку, поросшую клюквой. Тронутая морозцем, клюква была терпко-сладкой и приятно утоляла жажду.
"Если так пойдет дальше, я не выйду к Смоленску и до весны. Или сдохну с голоду. Неужели я сделал что-то не так? Может, следовало дождаться, когда нашу часть пошлют на фронт? Нет, сколько можно ждать и притворяться, что тебе нравится участвовать в этой грабительской войне? И бесполезно надеяться, что в батарее может найтись солдат, который думал бы о войне точно так же. Разве можно надеяться на это сейчас? Теперь даже самые осторожные и те полагают, что с падением Москвы война кончится".
Шменкель попытался вспомнить, сколько дней он бродит по лесу. Что, собственно, могло произойти на свете за это время? Произойти могло очень многое, но только он никак не мог допустить, что гитлеровцам удастся взять Москву. Нет, он поступил совершенно правильно.