Унтер-офицер переборол уже свой страх, который парализовал его вначале.
- Я недавно в пивной сболтнул лишнего, меня и сунули в эту дыру. Хорошо еще так отделался...
И уже совсем тихо добавил:
- У меня был единственный сын и тот теперь... калека.
Шменкель недоверчиво посмотрел на немца, но тот, видимо, говорил правду.
- Почему ж тогда ты не борешься против этой войны? - обратился к унтеру Коровин, который слышал их разговор. - Вот ты говоришь, что любишь сына, а что ты ради него сделал?
- А что я мог сделать? В одиночку?
- Я тоже один и воюю! - заметил Шменкель.
Унтер удивился:
- Вы немец?
- Да.
За стенами склада послышалась русская речь.
- Вы ведь партизаны?.. А вы - Шменкель? - вдруг спросил унтер.
Теперь настала очередь удивляться Фрицу: откуда этот человек знает его, они ведь никогда не встречались.
- Скажи, а что тебе, собственно, известно о Шменкеле?
- Военная жандармерия еще зимой распространила листовки. Их вывешивали на каждом углу. Мне тоже одну дали, только я ее никуда не наклеил. Если хочешь, посмотри. Она до сих пор лежит у меня в ящике.
Эсэсовец Кванд говорил тогда, что были объявлены розыски Шменкеля. Значит, он что-то еще утаил? А этот унтер-офицер, кажется, все честно говорит.
- Да, я - Шменкель. Можешь опустить руки. А почему ты не вывесил листовку на видном месте?
- Потому что я не свинья.
- Однако ты ведь не перешел к партизанам, чтобы бороться против фашистов?
- Нет. - Унтер-офицер закусил губу.
- Боялся?
- Не знаю, как и объяснить...
В голосе унтера было столько беспомощности, что Шменкель решил больше ни о чем его не расспрашивать. Этот человек, видимо, слишком слабохарактерный, чтобы решиться на активные действия.
- Вы, наверное, не знаете, что в Германии вошел в силу закон, по которому власти могут арестовать всю семью, если кто-нибудь из близких родственников выступил против. И если б я решился, то мою семью...
Шменкель почувствовал почти физическую боль в груди. Эрна, дети! Что с ними сделали? На какое-то мгновение все пошло кругом перед глазами Шменкеля. Фриц крепко сжал зубы и взял себя в руки.
- Ну и что же они делают в этом случае с родственниками? - спросил он.
- Взрослых сажают в концлагерь, а детей отдают в приюты.
Фриц вспомнил, что в штрафном лагере в Торгау он однажды слышал от одного заключенного, что фашисты помещают детей коммунистов в специальные дома. Там детям дают совершенно другие фамилии и воспитывают их в духе верноподданничества нацистам. Разумеется, и Геббельс и Гесс испробуют на этих детях все свои "новые" методы воспитания. Эрна может сколько угодно клясться в том, что ничего не знала о решении мужа перейти на сторону русских, в гестапо ей все равно не поверят.
- Нужно спешить, Ванюша, - сказал Коровин, положив руку на плечо Шменкеля, и, обратившись к унтер-офицеру, спросил: - А где у вас тут подвал?
- Вон там, в углу...
Унтер-офицер показал на еле заметную дверь и вновь вернулся к стене, у которой стояли гитлеровские солдаты.
- Что они хотят? - шепотом спросил унтера один из солдат.
- Молчать! - прикрикнул на немцев Шменкель и, выдвинув ящик, высыпал его содержимое на стол.
Среди различных бумаг на него вдруг глянуло собственное лицо. Читать листовку было некогда и, сложив несколько раз, он сунул ее за голенище сапога.
- Ну как с радиопередатчиком?
- Готово. А что делать с фрицами?
Подошел Коровин:
- Подвал большой и без окон. Так что, если мы засадим в него гитлеровцев, а дверь заставим ящиками, их не сразу найдут.
Перенеся радиопередатчик, завернутый в брезент, в машину, партизаны вернулись в склад, чтобы связать пленных.
Шменкель в окно наблюдал за платформой, но там было тихо. Русские рабочие, согнанные на погрузку, сидели у вагонов. И лишь только один мужчина нервно расхаживал взад и вперед по платформе, - видимо, надсмотрщик. Уж этот обязательно обратит внимание на грузовик, когда он будет отъезжать, да и отсутствие часовых его, видимо, уже сейчас сильно беспокоит. Он, того и гляди, побежит выяснять обстановку к часовому, стоящему у шлагбаума, и тогда погоня начнется раньше, чем партизаны окажутся вне опасности.
Митя, который все это время не вылезал из кабины, высунул голову и проговорил:
- Готов спорить, что этот тип - предатель!
Рыбаков тем временем загонял связанных гитлеровцев в подвал, покрикивая: "Давай! Давай"
Когда с немецкими солдатами было покончено, Шменкель, сложив ладони рупором, крикнул мужчине, который нервно расхаживал по платформе:
- Эй ты! Быстро в караульное!
Мужчина бегом пустился по платформе. На вид ему было лет пятьдесят, рыжеволосый, с. выпученными от базедовой болезни глазами.
- Понимаешь по-немецки? - спросил его Шменкель.
- Немного, ваше благородие.